Онлайн чтение книги Девушка из Уидоу-Хиллз The Girl from Widow Hills
Глава 4

Пятница, 08:00

У РАБОТЫ В БОЛЬНИЦЕ есть немало преимуществ. Легкий доступ к врачам и медсестрам, закулисный взгляд на то, как все работает, личные связи, помогающие записаться на прием в последнюю минуту.

Однако то, что выигрываешь в смысле доступности, теряешь в конфиденциальности. С тех пор как я устроилась в больницу Сентрал-Вэлли, я почти не посещала врачей. Ведь я видела их каждый день на работе. Мне пришлось бы поделиться своей историей болезни. Меня передергивало от одной мысли, что подробности из моего прошлого попадут в нашу систему и коллеги узнают, что в детстве мне зашивали руку, а когда я выросла, оперировали ее по новой, что рука толком не поднималась из-за рубцовой ткани, наросшей вокруг плеча. Узнают другие странности, которыми могут заинтересоваться.

После того как та история закончилась и занавес опустился, остались вещи, которые не вписывались в тщательно продуманный медицинский бланк: травма после операций; необычно затянувшийся процесс выздоровления; не отпускающее ощущение, что за мной постоянно наблюдают.

Сейчас мне нужно было всего лишь снотворное, чтобы крепче спать. Что-нибудь легкое. Безвредное.

С главного входа наша больница напоминала скорее роскошную загородную гостиницу с газонами и тропинками для прогулок, с удобными скамейками, где посетители и сотрудники могли отдохнуть. Я всегда оставляла машину на служебной стоянке и пользовалась черным входом, подальше от отделения «Скорой помощи». Мой коллега Беннетт обзывал меня гермофобом, но у меня были на то веские причины: только начав здесь работать, я подхватила жуткий вирус. В первую же зиму я слегла с бронхитом и так сильно кашляла, что повредила себе ребро. После чего у меня обнаружили стрептококк, потом опять что-то вирусное, потом непонятно отчего выступила сыпь.

В нижнем ящике стола у меня всегда лежал антисептик, и я держалась в метре от посетителей, чтобы не пожимать им руки. Беннетт говорил, что со мной люди чувствуют себя неловко. Зато я не болела.

«У тебя выработался иммунитет», – говорил он. Однако рисковать я не собиралась.

Обычно я поднималась по лестнице, сторонясь лифта – самого ненавистного мне достижения техники. Раздвижные двери, единственный выход, стальная коробка. Я обходила лифты за версту, по очевидным причинам избегая замкнутых пространств.

Единственные признаки жизни в это время дня подавал сувенирный магазинчик. Из кафетерия дальше по коридору доносились запахи завтрака, но обычная утренняя суета еще не началась. Открыв ключом дверь с лестничной клетки на третьем этаже, я вышла в пустой коридор. Наше крыло было закрыто для пациентов, сюда входили только сотрудники, набрав код на двери в одном конце коридора или отперев дверь с черного входа в другом. Предосторожность больше касалась не офисов, а больничной аптеки и ординаторской.

В такой ранний час большая часть административного персонала еще не подошла, хотя впечатление могло быть обманчивым. Сотрудники передвигались неслышно – все носили кроссовки на резиновой подошве или кроксы. Пришлось отказаться от каблуков, иначе мое приближение слышалось за версту и нервировало даже меня.

Мой кабинет находился посередине коридора, и тут же за углом – больничная аптека и ординаторская, стратегически расположенные друг напротив друга.

В другом конце коридора, за двойными дверями, ведущими в палаты пациентов, мелькали тени. Я остановилась у входа в ординаторскую и заглянула в маленькое прямоугольное окошко. Спиной ко мне стояла шатенка с вьющимися волосами и смотрела в телефон. Ординаторская была открыта для медсестер всех отделений, но эту женщину я не узнала.

Я осторожно попятилась к аптеке. Затаив дыхание, опустила локоть на ручку двери, чувствуя, как она подается.

Охрана у нас была не самой строгой, и мне, как никому, полагалось об этом знать. Я входила в комитет, изначально утвердивший список приоритетов больницы, исходя из наших потребностей и возможностей. Лишних средств у нас никогда не водилось, так что организация системы безопасности стояла в самом конце списка. Сошлись на охране в реанимации и полиции в приемном покое. В остальной части режим остался более свободным, особенно после того, как на входах в закрытые зоны установили кодовые замки. Мало кто запирал дверь в аптеку, потому что на каждом ящике с лекарствами висел кодовый замок. Выявление и сокращение излишних расходов входило в мои обязанности.

Не включая свет, я принялась один за другим открывать ящики. Хотя в больничной аптеке велся строгий учет, бесплатные пробники от фармацевтических компаний сваливались просто так рядом с пробирками, бинтами и шприцами – оборудованием, не относящимся к лекарствам. Во всяком случае, я считала, что если лекарство не заперто, то оно не представляет опасности. Должно же среди образцов найтись какое-нибудь снотворное. Что-нибудь, что заставит меня отрубиться и сохранит в таком состоянии, перезапустит мои внутренние часы и вернет мне ощущение стабильности.

В первом ящике лежали в основном наружные мази и кремы. Я открыла второй, перебирая коробки в поисках снотворного. Таблетки от изжоги, общие обезболивающие и противоаллергические средства. Названия было трудно разобрать в темноте, пришлось наклониться поближе, чтобы рассмотреть пачки в глубине ящика.

Дверь распахнулась без всякого предупреждения, заставив меня отскочить; рука больно стукнулась о шкаф.

Такая реакция меня выдала. Сердце бешено колотилось, ноги одеревенели. На пороге стоял Беннетт; он подождал, пока дверь захлопнется, и щелкнул выключателем. Мы оба моргнули, пытаясь приноровиться к внезапно яркому свету.

– Что ты здесь делаешь, Лив?

Беннетт Шоу был моим самым близким другом в больнице. Хотя особого опыта длительных дружеских отношений у меня не было, я думала, что после двух с небольшим лет работы в одном и том же месте, регулярных обедов и полурегулярных ужинов нас, вероятно, можно было назвать друзьями. Годом раньше он даже приглашал меня к себе домой в Шарлотт на День благодарения, сказав, что у него большая семья и лишнего рта никто не заметит.

А еще Беннетт был человеком высоких нравственных принципов и строго следил за соблюдением правил. В медицине так быть и должно. Что-то упустить, забыть, опоздать – чревато последствиями. От этого зависит жизнь людей. Тогда как я могла позволить себе некоторую халатность, занимаясь материально-техническими аспектами работы больницы и заботясь о том, чтобы деньги текли в нужном направлении. Если я отставала, то нагоняла. Если отправляла неверную информацию, то могла извиниться и дослать правильную. В моей работе не существовало непоправимых ошибок.

В принципе, мне нравилось то, что Беннетт придерживается правил. Когда растешь в условиях полной непредсказуемости, организованность кажется благословением. Я знала, чего ожидать от него и что он ждет от меня.

– Надеюсь, у тебя есть оправдание. – Беннетт шагнул вперед. Его голос – нарочито глубокий и спокойный – не оставлял сомнений: коллега рассержен и лучше не вилять.

– Я плохо сплю, – сказала я, рассчитывая, что тот поймет.

Он лишь повысил голос:

– Мелатонин. Бокал вина. Горячая ванна. Что угодно, только чтобы ноги твоей здесь больше не было.

Я покачала головой:

– Пробовала – не помогает. Вот и решила взять пробник.

Я изобразила наивность, но Беннетт не повелся. Он отступил в сторону и скрестил руки на груди в демонстративном ожидании. Я толкнула дверь.

– Тогда поговори с Келом, – сказал он.

– Каким еще Келом? – спросила я, но дверь между нами уже захлопнулась, оставив меня гадать, что же я натворила.

Я проторчала на совещаниях до самого обеда и всякий раз, проходя мимо, заглядывала в ординаторскую. Беннетта я не видела с тех пор, как он застукал меня в аптеке. Беспрерывно прокручивала ту сцену в голове, и с каждым разом она казалась мне все ужаснее.

Меня мутило при мысли о том, что он подумает, что скажет, что сделает. Он был главным медбратом отделения, я – администратором больничного крыла, то есть мы имели сопоставимые должности в разных иерархических цепочках. В итоге мы часто сотрудничали, подчиняясь при этом разному начальству. Беннетт работал здесь уже четыре года, начав буквально через несколько месяцев после открытия больницы. Он участвовал в ее становлении практически с нуля и принимал ее судьбу близко к сердцу.

Он мог сообщить об инциденте. Более того, это входило в его обязанности.

Я села за стол и занялась поиском «Кела» в кадровой базе данных, пытаясь выяснить, к кому меня отсылал Беннетт. В конце концов наткнулась на подходящее имя: доктор Келвин Ройс, специалист по расстройствам сна. Биография и персональные данные сопровождались фотографией.

– Мама дорогая, – произнесла я вслух. Мне повезло, что я сначала увидела фото и могла морально подготовиться, прежде чем столкнусь с ним лицом к лицу.

Келвин Ройс был нереально красив.

В дверь тихонько постучали.

– Войдите, – отозвалась я.

В кабинет вплыл стакан с кофе, за ним – рука.

– Я пришел с миром, – сказал Беннетт еще из-за двери.

Впервые за все утро я почувствовала облегчение. Коллега поставил кофе передо мной на стол и плюхнулся на диван. Он сам помог мне перетащить сюда диван в обмен на свое неограниченное им пользование, объяснив это тем, что в тишине моего кабинета ему спокойнее, чем в ординаторской. Я редко запирала дверь, поэтому часто заставала его здесь. Обычно он спал, свесив с подлокотника длинные ноги и прикрыв согнутой рукой глаза, пока его часы не начинали пищать, и он резко садился, как вампир в гробу.

Я развернула к нему экран – в знак раскаяния. Беннетт поднял одну бровь.

– Да у тебя и правда бессонница.

– Прости, – сказала я. – Не думала, что это такое уж страшное преступление.

Он провел ладонью по узкому лицу. Острые скулы, немного скошенный подбородок, русые волосы и карие глаза. Когда Беннетт был чисто выбрит, ему без документов не продавали спиртное. Даже пациенты порой жаловались и просили настоящего доктора, хотя ему было уже под тридцать.

Моего коллегу легко было представить себе ребенком. В нем проглядывала детскость, и он с этим смирился. Даже не пытался маскироваться костюмами и небритостью. Младший из пяти братьев и сестер, он привык к подобному отношению. Я об этом знала, хотя и не ездила к нему на прошедший День благодарения. Он охотно рассказывал о своей семье, в то время как я при каждом удобном случае пыталась отдалиться от ребенка, которым была когда-то.

На фотографиях в прессе двадцатилетней давности больше всего бросалась в глаза копна вьющихся каштановых волос, слишком большая для щупленькой девочки. Так что я еще в колледже осветлилась почти до блондинки и по утрам выпрямляла волосы феном. С каждым годом старалась все меньше походить на ту девочку и до сегодняшнего утра считала ее неузнаваемой. Верила, что наконец-то зажила своей настоящей жизнью.

– Да нет, это я перегнул, – сказал Беннетт. – Просто у нас уже были случаи пропажи лекарств, и я… – Он махнул рукой. – Прости, поспешил с выводами.

Похоже, с меня обвинение сняли.

– Я тебя понимаю.

– К тому же что-нибудь стоящее ты искала бы в запертых ящиках. А не среди всякой бесплатной хрени.

– Возьму на заметку. – Я ткнула в экран. – Ну а это? Ты шутишь?

Он хмыкнул.

– Доктор Кел. Кстати, он сам настаивает на таком обращении. Во всяком случае, в ординаторской его все так называют. Не смотри ему прямо в глаза, и все обойдется.

Какими бы ни были сексуальные предпочтения Беннетта, я его явно не интересовала. Он никогда не распространялся о своей личной жизни, как и многие в нашей больнице. Здесь каждый мог выбрать: выставлять свое прошлое напоказ или держать его при себе. Мы жили настоящим. Мы смотрели в будущее.

– Он что, в сговоре с дьяволом? Врач, да с такой внешностью? И почему я о нем раньше ничего не слышала? – спросила я.

– Потому что тебя не бывает в ординаторской. Поверь мне. Последние недели все только о нем и говорят. Работает у нас с прошлого месяца.

Вот почему я его не знала – он пока не засветился ни в одном отчете. А к новому сотруднику было легче попасть на прием.

– Ну так что, до вечера? – спросил Беннетт, вставая.

Обычно, работая по субботам, Беннетт пропускал пятничные посиделки. Если забегал с нами выпить, то долго не задерживался, говоря, что ему надо домой. Хотя по тому, как он все время проверял свой телефон, я подозревала у него более интересные планы. В ответ на мои подколки – «Свидание с красоткой? Вариант получше?» – он только улыбался, явно наслаждаясь своими тайнами – и моей досадой – как забавной игрой.

– Ты и правда собираешься провести с нами вечер? – спросила я.

– Просто мне сообщили, что моя бывшая в городе, так что не откажусь от поддержки.

Расчет был верный – волна любопытства, заставившая меня выпрямиться, его довольная улыбка при виде моей реакции – парень знал, что попал в точку.

– Твоя бывшая? – проговорила я, глядя в компьютер. – Ладно, приду, если смогу. – Эхо его обычного ответа. Только я не кривлялась. Я правда валилась с ног.

– Пожалуйста, не оставляй меня с Элизой одного! – взмолился он.

Элиза была у нас новенькая; в разговоре она доверительно наклонялась, прикасалась к руке и делала большие глаза, даже если сообщала что-то нейтральное вроде «напитки сегодня за полцены». Она мне сразу понравилась. Напомнила тех девчонок в старших классах и колледже, которые спрашивали друг друга: «Ну что, мы куда-нибудь идем? Что возьмем на обед?», тем самым автоматически делая себя – а заодно и меня – частью компании.

Она начала работать в больнице еще весной и в первую же неделю установила правило встречаться по пятницам – на что я безуспешно пыталась уговорить и Беннетта. То есть безуспешно до сегодняшнего дня.

Я глотнула кофе.

– Какая гадость… Ты все-таки шел меня наказывать?

Он взял стакан у меня из рук, снял крышку, сделал глоток и поморщился.

– Каюсь, кофе в ординаторской закончился, а я не умею его заваривать.

– Ты рискуешь вызвать бунт. Народ и не из-за такого увольняется.

Всего несколько месяцев до того, ко мне зашла женщина с усталым взглядом, которую я едва знала, и неожиданно заявила об уходе. На мой вопрос о причине она ответила, что ее «достал запах горелого».

«Хотя, похоже, никто этого больше не замечает», – пожаловалась она.

Я попросила показать, где именно. В конце концов, безопасность больницы попадала под мою юрисдикцию.

«Нет-нет, не здесь. Я про жилой блок говорю».

Она имела в виду квартирный комплекс, где поначалу жила я. При ее словах на меня пахнуло обожженным пластиком, горелыми крошками в тостере – и прошло.

Я ее поняла. В тех многоквартирных блоках всегда было неуютно. Роскошные удобства, но все стерильно и лишено индивидуальности. Квартиры занимали в основном врачи и медсестры, еще не решившие, оставаться ли им здесь, поэтому мы все старались подстроиться под сверхурочные рабочие часы и круглосуточные смены. Мы привыкли говорить шепотом, придерживать двери ногой, чтобы те не хлопали, при разговоре стоять близко.

Работая в сфере здравоохранения, мы, как никто, понимали, что наше здоровье, да и само выживание, напрямую зависит от того, смогут ли медицинские работники как следует отдохнуть между сменами. Однако тишина и постоянные изменения в расписании ломали суточный ритм. Кому-то удавалось приспособиться, кому-то нет.

«А вы не можете просто переехать?» – спросила я.

Женщина поморщилась, подразумевая, что уже слишком поздно. «Я сделала, что могла. Пора возвращаться». Она оглядывала мой кабинет, словно ее преследовал тот запах. Будто ждала, что он вот-вот появится.

Оно и к лучшему. На ее место взяли Элизу.

Но тот разговор напомнил мне о том, что все мы ходим по краю пропасти. Когда неотвязная мысль червем заползает внутрь и больше не отпускает. Вроде бы какая-то ерунда, которая засядет в голове, и ее уже не стряхнуть. Пока она не проникнет во все. Пока все мысли не сведутся к этой одной мелочи – ее наличию или отсутствию – и ты не начнешь медленно сходить с ума.