Онлайн чтение книги До свидания, мальчики!
5

Черная тень деревьев обрывалась у гранитной кромки тротуара. А над мостовой, над пляжами и над морем растекался раскаленный добела зной. Было не больше десяти часов утра. С пляжа наносило гул, похожий на далекий шум растревоженной толпы. На улицу выходили в купальных костюмах мужчины и женщины, пили газированную воду под круглыми большими зонтами. Я не торопился, но все равно подошел к «Дюльберу» первым. В открытых дверях ресторана стояли два стула спинками на улицу.

– А я что говорил? Он уже тут, – сказал Сашка.

– Где Инка? Сдала экзамен? – спросила, подходя, Женя.

Удивительно глупые вопросы. Если бы Инка сдала экзамен, где бы она могла быть, как не здесь, со мной? Я и не подумал отвечать Жене. На голове у нее была новая соломенная шляпа с широкими полями, и Женя воображала, что выглядит в ней чрезвычайно элегантной. Я повернулся к Жене спиной и спросил Витьку:

– Что нового?

– Ничего.

– Так ты едешь?

– Поеду, если в Ленинград.

– Мы же ясно написали в заявлении: военно-морское училище, город Ленинград, – сказал Сашка.

– Не знаю, что писали вы, а я завтра посылаю документы в Ленинградскую консерваторию.

Женя демонстрировала свой твердый характер. Нашла чем удивить. Как будто мы не знали, что она может ездить на Витьке верхом.

Сашка сказал:

– Все понятно. Нет, вы видели, чтобы на пляже в такую рань было столько народу? Пошли. Иначе вам придется лезть на крышу навеса.

– Мне надо зайти в школу за Инкой.

– Начинается, – сказал Сашка. – Чтобы через час был на пляже. Мы будем там под третьим навесом. Имей в виду, через час тебя будет ждать партнер.

Они вышли на мостовую и сразу посветлели: на солнце все кажется светлее. Они перешли мостовую и противоположный тротуар. Катя и Женя присели на низкую и широкую каменную ограду, отделявшую пляж от улицы, и стали снимать туфли. Витька нагнулся и развязывал шнурки на Жениных туфлях. Сашка стоял и смотрел, как Катя, положив ногу на колено, расстегивала перепонки. Я тоже смотрел. После вчерашнего разговора с Сашкой я улавливал каждую мелочь, которая могла подтвердить мои догадки. Я больше не мог смотреть на Катю и Женю просто как на подруг. Катю в моих глазах окружала волнующая таинственность. А Женя мне не нравилась как девчонка, и мне становилось неприятно, когда я думал, что у нее с Витькой могут быть такие же отношения, как у меня с Инкой.

Катя перекинула через ограду ноги, спрыгнула на пляжный песок и пошла к морю. Сашка положил руку на ее плечо и что-то ей говорил. Катя поднимала к нему лицо и смеялась. Ноги у нее заплетались, потому что неудобно было идти по сыпучему песку с поднятым вверх лицом.

Я достал папиросы. И прежде чем закурить, почувствовал во рту горький, шершавый дым. Но я все равно закурил и неторопливо пошел по улице. Потом я сидел в холодке в углу школьного двора и ждал Инку. Ждать пришлось недолго. Надо было бы, конечно, сейчас закурить, но от одной мысли об этом меня затошнило.

– Инка! – крикнул я, когда она вышла во двор.

Инка не пошла ко мне, а ждала, пока я подойду. Поэтому я сразу понял: что-то случилось.

– Провалилась?

– Ничего не провалилась.

Во двор вышли несколько мальчиков и девочек из Инкиного класса. Инка громко сказала:

– Идем отсюда.

Я подумал, что Инка схватила «уд» и, как обычно, решила, что с ней поступили несправедливо. Мы вышли на улицу и пошли направо, вдоль ограды порта, – так было ближе на пляж.

– Пусть что хотят делают, а я не поеду, – сказала Инка.

– Куда не поедешь?

– Не знаешь куда? Не знаешь? На прополку овощей, вот куда.

– Когда надо ехать?

– В «молнии» написано – через неделю.

– Говорила с ребятами?

– Со всеми говорила, всем объясняла. Никто ничего не хочет слушать. У всех, говорят, найдутся уважительные причины. Ну, какие причины? Какие причины?

На что я надеялся? Зачем задавал вопросы? Как только Инка сказала, зачем и куда она должна ехать, я понял: деваться некуда – Инка уедет. Но мне самому надо было привыкнуть к мысли, что через семь дней ее не будет. К этому невозможно было привыкнуть. Еще вчера неизбежность разлуки была такой неопределенной: когда-то, через какое-то время должен был уехать я. Но представить себя в нашем городе без Инки я не мог.

– Поговори с Юркой.

Мы прошли сквер. Молодые деревья совсем не давали тени, и пустые скамейки жарились на солнце. Я шел молча. А что я мог говорить? Я знал, что не буду просить Юрку разрешить Инке остаться в городе. Не буду потому, что сам бы никому не разрешил остаться, если бы весь класс уезжал в подшефный колхоз. Но сказать это Инке прямо я почему-то не решался.

– Поговоришь с Юркой? – Инка подняла ко мне лицо. В глазах ее, полных слез, блеснули радужные искры. Лучше было не смотреть в Инкины глаза.

– Не могу, – сказал я и сам не узнал своего голоса. У меня во рту пересохло, и голос был хриплым. Я повторил про себя: «Не могу». Где-то я уже слышал это слово. Совсем недавно слышал и старался припомнить: где? Ну конечно, когда я просил маму не говорить с Алешей Переверзевым, она, кажется, ответила: «Должна поговорить, но не могу». А почему «должна»? Может быть, и я должен поговорить с Юркой? У меня голова пошла кругом. А Инка шла и молчала и сосредоточенно смотрела себе под ноги. – Инка, посоветуемся с нашими. Может быть, Сашка что-нибудь придумает.

– Хорошо, посоветуемся, – сказала Инка. Мне показалось, что она за что-то меня осуждает. Такого я не мог вытерпеть.

– Вообще не вижу никакой трагедии; если мы задержимся в городе, я приеду к тебе. Слышишь?

Инка молчала.

– Слышишь?

– Я же не глухая.

Я не понимал тогда то, что понял теперь: прав был не я, а Инка. Она не могла согласиться на преждевременную разлуку. А я не смог пойти к Юрке Городецкому и объяснить ему, что Инка имела на это право. Может быть, я просто испугался за свою репутацию комсомольского вожака? Наверно, и это было. Но даже наедине с собой я не позволял себе думать, что Инка права. И злился. Не на себя, а на Инку, за то, что она заставляла меня чувствовать мое бессилие…

Если бы я сумел тогда взглянуть на все это человеческими глазами…

Мы повернули за угол и, не доходя «Дюльбера», перешли мостовую. Инка села на каменную ограду, сбросила с ног лодочки и стала снимать носки. Носки она оставила на ограде и спрыгнула на песок. Инка шла к морю не оглядываясь. Я нагнулся и поднял ее лодочки – они хранили чуть влажное тепло Инкиных ног, – вложил в них носки и пошел вслед за Инкой. Я и не думал ее догонять. Я шел за ней и нес ее туфли. Как она могла догадаться, что я понесу ее туфли? Никогда раньше я этого не делал. Она лишь мельком взглянула на меня, прежде чем спрыгнуть на песок, а теперь шла впереди, так и не посмотрев, взял ли я туфли.

– Почему я должен носить твои туфли?

– Не носи. – Инка даже головы не повернула.

– Имей в виду, я сейчас брошу их на песок.

– Бросай.

Я и не думал бросать. Мне было приятно нести Инкины туфли. Просто меня злила ее самоуверенность. Мы нашли Катю. Она сидела одна недалеко от воды.

– Как сдала? – спросила Катя.

– Представь себе, на «отлично».

– Где все? – спросил я.

– Витя и Женя купаются. А Сашка где-то носится. Прибегал два раза, тебя спрашивал.

Катя сидела лицом к морю. Ее вытянутые ноги были засыпаны песком. Она смотрела на нас, повернув голову и откинув ее назад. Глаза у Кати были, как у Нюры, Алешкиной сестры, переменчивы, как цвет моря. Такие глаза часто бывают у морских девчонок; голубизна их глаз то сгущается до синевы, то бледнеет, становясь почти прозрачной. Море и Катины глаза были одного цвета.

– Такая жара, а ты не купаешься. – Инка расстегнула крючки на юбке, и она скользнула вниз по ее ногам.

Инка переступила через нее и села и, сидя, стала снимать через голову кофту.

– Сашка запретил. Велел вас ждать.

Инка нагнулась к Кате, что-то быстро сказала ей на ухо, засмеялась, и ее верхние зубы чуть прижимали нижнюю губу. По воде шла Женя. Она обходила купающихся, но на берег не вышла, а осталась стоять по колено в воде, отжимая шаровары. У Жени были очень худые ноги выше колен, и, чтобы это скрыть, она носила пышные шаровары. Шаровары намокли и липли к телу, поэтому Женя их отжимала. По-моему, Инка что-то сказала по поводу Жениных ног. Мои сестры не ошиблись: Женя потом стала красавицей, но сейчас она была похожа на мокрую курицу. По берегу бежал Сашка. Вслед ему поднимались головы пляжников, которых он обсыпал песком.

– Чуточку позже ты не мог прийти? – крикнул Сашка и только после этого остановился против меня. Со стороны, наверно, можно было подумать, что он собирается со мной драться.

– Когда смог, тогда пришел. Не приставай. – Я стоял над Инкой, старался не смотреть на нее, и все равно смотрел. После разговора на бульваре мы были с ней на пляже впервые. Я смотрел на Инку, и все в ней казалось мне новым. Конечно, ничего нового в ней не было. Просто я теперь относился к ней по-другому. И она ко мне тоже.

– Ты что, статую из себя изображаешь? – спросил Сашка.

Инка засмеялась. Она смотрела на меня и смеялась.

– Пойдем, – сказал я.

И когда пошел вслед за Сашкой, Инка позвала:

– Володя! Володя, подойди на минуточку! – Я подошел. Инка сидела, подогнув ноги. – Нагнись. – Я присел на корточки и нагнул голову. Инка зашептала: – Если выиграешь, пойдем кушать мороженое. Пойдем?

– Подумаем, – сказал я, оперся на ее колено и поднялся.

– Еще, еще нагнись, – сказала Инка. Я нагнулся. – Не забудь, ты обещал посоветоваться с нашими.

– Хватит шептаться, – сказал Сашка. – Катя, без меня не купайся.

– Ну хоть разок окунусь. Смотри, какая жара.

– Ей жарко, а мне не жарко. Ладно, разок окунись.

– Тоже мне Али-паша, – сказал я.

– А ты не вмешивайся, – ответил Сашка.

Он пошел впереди меня, забирая вправо от берега, чтобы избежать повторной встречи с пляжниками, которых он только что обсыпал песком. Он предпринял этот маневр не задумываясь, по инстинкту самосохранения. Понять не могу, как он умудрился бежать: мы с трудом пробирались шагом между раскинутых по песку рук и ног. Множество людей одновременно разговаривали, кричали, смеялись. Вся эта разноголосица существовала сама по себе в звонкой и гулкой тишине пляжей: так всегда бывает возле открытых пространств воды. Когда Сашка хотел мне что-нибудь сказать, он останавливался и ждал, пока я к нему подойду.

– Такого партнера у тебя еще не было, – сказал Сашка.

– Ладно, ладно, идем, – ответил я, подталкивая Сашку в плечо.

Через несколько шагов Сашка снова остановился.

– Мне таки пришлось побегать, пока я его нашел. Во-первых, он всех обыгрывает, во-вторых, не умеет играть. А в-третьих, об этом не догадывается. Даже я мог его обыграть, если бы не зевнул туру.

– Ладью, Сашка, ладью. Когда ты научишься правильно называть фигуры?

– Тебе нужен партнер или терминология? – спросил Сашка.

Партнеров для меня Сашка находил здорово. Он подсаживался к играющим и некоторое время изучал обстановку. Потом сам играл партию с наиболее сильным противником, быстро ее проигрывал, после чего, как бы между прочим, говорил: «У вас, наверно, первая категория. У моего товарища тоже первая категория, и он играет почти как вы. Может быть, немного лучше». Обычно у моего будущего противника не было никакой категории, но любителя легче уговорить, что он играет в силу мастера, чем доказать ему, что он вообще не умеет играть. В большинстве случаев Сашкины слова вызывали немедленное желание померяться со мной силами. Тогда появлялся я. Самый щекотливый вопрос организации поединка – денежное вознаграждение за выигранную партию – мы решали с Сашкой вдвоем.

Мы вошли в тень навеса. Здесь было царство мам с детьми, преферансистов и любителей шахмат. Мы подошли к играющим. Вокруг моей будущей жертвы сидели и стояли шахматные знатоки. Они все знали и все предвидели. Им одним был известен самый лучший ход, и, если игроки делали другой, знатоки объявляли партию проигранной. Мой будущий противник сидел по-турецки, и его огромный живот покоился на коленях. Он сверху смотрел на доску, и, когда передвигал фигуру, ему было очень трудно дотянуться до нее рукой: мешал живот.

– Маленький шахец, – сказал он и взял двумя пальцами коня.

Кто-то заметил:

– От шаха еще никто не умирал.

– Правильно. От шаха не умирают. А кто говорит, что умирают?

Глаза моего будущего партнера были уставлены в одну точку. Я сразу понял: дальше одного-двух ходов он не видит. Его противник, прежде чем отодвинуть короля, неторопливо очистил от песка руки.

– Еще один шахец… И еще один. – Темп игры стал быстрее. Черные давно матовались, если бы не столько бессмысленных шахов.

Неподалеку какая-то мама ворковала:

– Кто будет кушать кашку? Леночка будет кушать кашку. Никому не дадим кашки.

– Вот так с детства калечат ребенка, – громко сказал Сашка, явно для того, чтобы привлечь к нам внимание. При этом он пристально смотрел на моего потенциального противника.

– Вернулись? Где же ваш приятель? – сказал тот. – А, маэстро, – сказал он мне, догадываясь, что Сашкин приятель – это я. – Сыграем, сыграем.

– Он пришел посмотреть вашу игру. Сам он играть не хочет, – сказал Сашка.

– Испугался?

– Чего пугаться? Просто через месяц у меня ответственное соревнование. Пляжные партии расхолаживают, – сказал я.

Знатоки почтительно помалкивали: первая категория, которую присвоил мне Сашка, действовала на них магически. На самом деле у меня была вторая категория. Но в конце концов это не имело большого значения.

– Я же предупреждал, обычно перед соревнованиями он на пляже не играет, – сказал Сашка.

– Чепуха. Назначим вознаграждение за выигранную партию. Для интереса. Ну, хотите, пятнадцать рублей за партию? – Он захохотал, уверенный, что я испугаюсь. От названной им цифры у меня кровь бросилась в голову. Я еле удержался, чтобы не сказать «да». Вместо этого я сказал:

– Что вы! У меня таких денег нет, – тем самым скромно намекая, что вовсе не уверен в исходе поединка.

– Хотите десять рублей?

Сашка был прав. Просто неинтересно, что облюбованная им жертва так легко лезла на крючок. Почти всегда нам самим приходилось предлагать денежный приз, и я обычно играл по пять рублей за партию.

– Что? Опять испугались? – Мой будущий противник снова захохотал.

– Иметь первую категорию и так жаться, – сказал Сашка. – Тебя же люди просят сыграть. Они же подумают, что я просто сбрехал. Я иду с тобой в долю и даю тебе пять рублей.

Я стоял как бы раздумывая и все еще не решаясь. Кто-то из знатоков сказал:

– Видали мы таких мастеров.

Как всегда в подобных случаях, нашлись защитники:

– Он же объяснил, что у него скоро соревнования.

Мужчина с животом тем временем добивал своего противника. Он как будто потерял ко мне интерес. А может быть, в нем проснулось благоразумие и он уже жалел о сделанном предложении? Сашка все это сообразил раньше меня.

– Вы что-нибудь слышали о спортивной форме? Не слышали? Так вот, настоящий шахматист всегда должен держать себя в хорошей спортивной форме. Володя, я тебя прошу, докажи этим специалистам, какой ты шахматист. От одной-двух партий ты форму не потеряешь.

– Хорошо, сыграем, – сказал я.

Мне освободили место. Противник мужчины с животом тут же сдался. Мы разыграли, кому какими играть. Мне достались белые. Расставлять фигуры услужливо помогали знатоки: они жаждали крови. Тем более что при любом исходе никто из них ничем не рисковал. Мой противник держался очень уверенно, возвышаясь над доской как монумент.

– Начнем? Десять рублей у вас есть? – спросил он.

Я достал из кармана две пятерки и протянул их Сашке.

– Имей в виду, в случае проигрыша – ты мне отдашь пятерку.

– Что за вопрос! У вас, конечно, десять рублей есть?

Мой партнер засмеялся. Когда он смеялся, живот его ходил ходуном. Он достал у себя за спиной брюки и вынул из них бумажник. Денежные расчеты перешли полностью в ведение Сашки. Моей обязанностью было играть. Я сделал ход: е2 – е4. Мой противник ответил е7 – е5 и стал доставать деньги. Исход партии меня не беспокоил. Трудность таких партий заключалась в другом: надо было играть так, чтобы у противника и зрителей все время вызывать иллюзию его близкой победы. После третьего хода мой конь на f3 был связан белопольным слоном. Возникла возможность классической ловушки. Я рокировался. Мой противник сыграл конь f6, угрожая моей центральной пешке. Я сделал выжидательный ход: аЗ – и вызвал оживление среди знатоков. Кто-то из них сказал: «Пешечка улыбнулась», – после чего доверие ко мне было несколько подорвано. Партнер задумался. Его настораживала легкость, с которой я отдавал пешку. Сразу было видно: человек ничего не привык брать в жизни легко. Наконец он сказал, подбадривая самого себя:

– Дают – бери…

Кто-то из знатоков его поддержал:

– Пешки – не орешки.

После этого противник, не колеблясь, взял конем мою пешку. Я пошел конем на с3. На этот раз мужчина с животом долго не раздумывал: он наверняка слышал, что сдвоенная пешка ведет к ослаблению позиции, и взял конем моего коня.

Теперь он был в моих руках. Я был уверен, что если он сам не увидит хода центральной пешкой, который вел к мнимому выигрышу коня, то этот ход подскажут знатоки. Кое-кто из них уже злорадно на меня поглядывал. Я взял пешкой черного коня. Казалось, мой противник только этого ждал и немедленно двинул вперед королевскую пешку. Все напряженно ждали моего ответного хода. Как только я взялся за коня, один из знатоков сказал:

– Тронуто – схожено.

Удивительно, как хорошо все знали турнирные правила.

Я поставил коня на е5: слон черных мог брать моего ферзя… Я видел, как у моего противника проступили на лбу крупные капли пота. Он смотрел на моего ферзя, рука его несколько раз поднималась над доской и снова опускалась. Предчувствие подсказывало ему, что ферзя брать нельзя, и в то же время он не мог отказаться от такой крупной добычи. Я слышал по своему адресу нелестные реплики знатоков:

– Остап Бендер в Васюках.

– Ничего. От нас эти мальчики не убегут.

Сашка беспокойно на меня поглядывал, пытаясь определить по моему лицу, не очень ли я зарвался. Мой партнер тоже пристально на меня посмотрел в надежде, что выражение моего лица подскажет ему ответ, который он не находил в расположении фигур. Я полулежал, опираясь на левый локоть, вытянув ноги, и сыпал песок из правой руки в левую. На доску я не смотрел. Один из знатоков неуверенно посоветовал брать коня. Вряд ли он понял коварство моего замысла. Скорей всего им руководил чисто житейский принцип: тише едешь – дальше будешь. На него сразу обрушились те, кто жаждал быстрой расправы.

– Ферзя надо брать, ферзя.

– Пусть пока постоит, – сказал мой противник и пошел пешкой на h5. Наконец он разрешил все свои сомнения и, торжествуя, посмотрел на меня, потом на знатоков, как бы приглашая их быть свидетелями своего шахматного гения. План его был не лишен житейской мудрости: защитив своего слона, он оставлял под боем моего коня и ферзя. При этом он полагал, что если я «зевнул» ферзя, то немедленно его уберу, и тогда он довольствуется конем. А если жертва моя обдумана, то он разрушает мой замысел, не принимая ее. Свои мысли разочарованным знатокам мой противник объяснил предельно кратко: – Пусть его бабушка берет ферзя, – на что один из знатоков ответил:

– Он же конем забирает вашего слона.

Даже эту простейшую комбинацию мой противник не заметил. Он снова уставился в доску, на всякий случай сказав:

– Пусть попробует.

Я не стал пробовать. Я побил своим белопольным слоном пешку f7, объявив шах. Глаза моего противника медленно передвинулись с коня на слона. Знатоки первыми почувствовали в моих неожиданных и уверенных ходах близость трагической развязки. Со стороны всегда виднее. Только партнер еще не понимал, что партия кончена. Он передвинул своего короля на единственно свободную клетку е6 и потаенно посмотрел на моего ферзя. Он, кажется, уже жалел, что не взял его. Я поставил своего чернопольного слона на d5 и сказал:

– Мат!

Даже те, кто предвидел подобный исход, не ожидали, что он наступит так быстро.

– Прямо, мат, – сказал мой противник. – Пока я вижу только шах.

Я предоставил полную возможность ему и знатокам искать несуществующий выход. Эта ловушка была придумана не мной. Она была известна еще в прошлом веке, и с тех пор варианты ее были проанализированы вдоль и поперек сотнями шахматистов.

– Мат. Ничего не поделаешь, – сказал мой партнер.

Он решительно сгреб свои фигуры и двинул их на мой край доски. Мнения о партии разделились: одни считали, что надо было брать коня, другие продолжали настаивать на необходимости бить ферзя. Мужчина с животом молчал: он жаждал реванша и уже расставлял фигуры.

– Может быть, хватит? – спросил я.

– Какой к черту хватит! – решительно изрек он. – Выиграли, дайте отыграться.

Лучшего трудно было желать: я выиграл партию и при этом оставил впечатление, что выиграл ее случайно, как говорят, на арапа.

– Что ж, сыграем, – сказал я, расставляя черные фигуры.

Партия началась решительным движением вперед королевской пешки. Я не спешил с ответным ходом. Я ждал. Противник проявлял все большее нетерпение. Наконец он сказал:

– Маэстро, ваш ход.

– Прошу прощения, – вежливо сказал Сашка. – Я, конечно, могу показаться вам нахалом. Но моего товарища уговорил играть я. И я отвечаю за его спортивную форму…

– Короче. Деньги на кон?

– С вашего позволения.

Догадливость моего партнера просто обезоруживала. Он взял у себя за спиной брюки, и, пока доставал деньги, я сделал ответный ход, жертвуя пешку. Она была немедленно принята. Для этого моему партнеру пришлось отложить в сторону бумажник. Я пошел королем. Этот ход привел знатоков в замешательство. Один из них решил, что я перепутал фигуры.

– Ведь это король, – заметил он.

Я полулежал на боку и пересыпал песок, предвидя, какая сейчас поднимется буря. Знатоки уже видели шах ферзем, который считали неотразимым.

– Спокойней, – сказал мужчина с животом, хотя, кроме него и знатоков, никто и не думал волноваться. Он нагнулся с неожиданной быстротой и со стуком поставил ферзя.

– Шах, – сказал он, как будто мат лежал у него в кармане.

Я загородился пешкой и едва отпустил руку, как эта пешка была схвачена.

– Еще один шах! – Мой партнер полагал, что проиграл первую партию из-за излишней осторожности, и теперь хватал пешки, приговаривая: – Пешки тоже на улице не валяются.

Он уже чувствовал себя победителем и снова сыпал словечки, известные всем шахматистам-любителям.

– Маленький шахец… И еще один шахец, – говорил он, гоняя моего короля.

Его болтовня меня раздражала.

– Вы сами говорили: от шаха еще никто не умирал, – сказал я.

– А вы играйте, играйте.

Я играл, приводя знатоков в замешательство каждым своим ходом. Откуда им было знать, что над этим гамбитом я просидел много часов, анализируя различные варианты. Но шахматы есть шахматы. В них невозможно предусмотреть все. Был момент, когда исход партии висел на волоске. Мне удалось избежать мата, разменяв белопольных слонов. Наконец мой король попал на предназначенное ему поле, прикрытый ладьей и чернопольным слоном. Белый ферзь одиноко маячил на середине доски, лишенный поддержки остальных фигур. В этом и была главная идея гамбита: отражая атаки белого ферзя и жертвуя пешки, черные быстро вводили в игру все свои фигуры. Белый ферзь из охотника обратился в дичь и очень быстро попал в ловушку. Партия кончилась, когда мой партнер еще не успел пережить упоение близкой победой. Мат он воспринял как неожиданный и коварный удар судьбы и, не спрашивая моего согласия, заявил:

– Играем третью, решающую.

– Хватит. Шахматы не карты, – сказал я.

– Ничего, ничего. Сыграем, – ответил он и полез в карман.

Я бы ни за что не стал играть третьей партии, если бы не Сашка. Сашка угрожающе посмотрел на меня, а мне не хотелось с ним связываться. Я играл и злился. Вместо того чтобы купаться с Инкой, валяться на песке, я должен был глохнуть от крика детей и причитаний мам и смотреть на живот, который колыхался на коленях у меня перед глазами. Мой партнер долго обдумывал, какую ему избрать тактику, и решил, что самое безопасное – повторять мои ходы. Идти на обострение, жертвуя фигуры, нечего было и думать: теперь он не брал моих фигур, если даже я их просто зевал. Если бы я даже захотел проиграть ему эту партию, вряд ли мне бы это удалось, так он был напуган двумя предыдущими. Он долго обдумывал каждый ход, но от этого не играл умнее. Партия тянулась долго и скучно. К счастью, все, что имеет начало, рано или поздно кончается. Когда я встал, то словно гора свалилась с моих плеч.

Сашка успокаивал моего партнера, давая ему сдачу с тридцатки.

– По-моему, вы просто устали, – говорил Сашка. – Вы же до этого уже сыграли несколько партий. А он был свеженький как огурчик.