Онлайн чтение книги Дочь палача и черный монах
2

Симон, палач и обе женщины молча поднялись из крипты. Лишь когда они оказались в доме пастора и Магдалена выжидательно посмотрела на лекаря, Симон начал рассказывать. Но после первых же слов он замолчал. В общей суматохе молодой лекарь позабыл спросить, кто эта красивая женщина, которую привела Магдалена. Она явно была не из этой деревни. Магдалена заметила его вопросительный взгляд.

– Я вас еще не представила, – сказала она. – Это Бенедикта Коппмейер, сестра пастора Коппмейера. Она ищет своего брата.

Куизль, до этого угрюмо куривший трубку, закашлялся. Лицо его скрылось в густых клубах дыма. Лекарь смущенно отвел взгляд в сторону. Через некоторое время голос подала Бенедикта.

– Что с моим братом? Я же вижу, что-то не так.

В конце концов Симон собрался с духом и осторожно заговорил:

– Ваш брат, как бы это сказать, он…

– Помер он, – перебил его Куизль. – Можете помолиться за него. Ему не помешает.

С этими словами он встал и вышел за дверь. Прошло несколько минут, а Симон все не мог подобрать слова. И без того бледное лицо Бенедикты стало совсем прозрачным. Она растерянно смотрела на лекаря.

– Это правда? – спросила она. – Андреас умер?

– Что все это значит? – спросила теперь Магдалена. – Симон, можешь ты все объяснить?

Симон про себя проклинал бестактность ворчливого палача. Он и раньше наблюдал подобные случаи, но каждый раз поражался грубым манерам, которые никак не вязались с тем Якобом Куизлем, который мог часами сидеть над книгами или играть в салочки в саду с семилетними близнецами, Георгом и Барбарой.

Немного помедлив, лекарь начал рассказывать. Пока он говорил, сестра священника, похоже, снова овладела собой. Он слушала сосредоточенно, стиснув кулаки. По взгляду ее Симон понял, что это далеко не первый удар судьбы, который пришлось принять этой приятной женщине.

– Не знаю, что здесь стряслось, – сказала она наконец, – но теперь хоть письмо, которое брат мне прислал, стало понятным. Он писал о какой-то необычной находке и что не знает, к кому обратиться. Я и мой брат… – Она ненадолго прикрыла глаза и сжала губы в тонкую линию. – Мы были очень близки. Он и раньше в трудных вопросах обращался ко мне за советом. Всегда слушал, что говорит младшая сестра… – Бенедикта позволила себе улыбнуться.

– А можно узнать, когда именно вы получили письмо? – тихо спросил Симон.

– Три дня назад. И сразу же отправилась в дорогу.

– Откуда? – не унимался Симон.

Бенедикта взглянула на него вопросительно:

– А я разве еще не говорила? Из Ландсберга, ниже по течению Леха. Мой покойный муж торговал там вином. После его смерти делами занимаюсь я.

И очень, видимо, неплохо, подумал Симон, разглядывая элегантный наряд вдовы. Он снова взглянул на изящное лицо, на котором показались первые возрастные морщинки. Изгиб рта выражал надменность и жесткость – эта женщина привыкла отдавать приказы. А глаза, напротив, лучились чуть ли не детским очарованием. Одежда сшита по последней французской моде. Во всей внешности Бенедикты читалось благородство . Именно этого Симону недоставало в Шонгау.

Лекарь поднялся.

– Полагаю, вам теперь хочется снова взглянуть на брата, – сказал он.

Торговка кивнула, потом поднялась, стянула рыжие волосы в пучок и наконец последовала за Симоном на улицу.

Évidemment [4]Конечно ( фр. )., – прошептала она, поравнявшись с лекарем и поправляя великолепно сшитый наряд.

Лекарь был в восторге. Приятная дама из Ландсберга не только одевалась по французской моде, но еще и говорила по-французски! Что за необычная женщина!

Магдалена спешила за ними следом. Если бы Симон оглянулся, то заметил бы мрачное выражение ее лица. Однако все его мысли были обращены к изящной и просвещенной незнакомке.


Примерно через час все трое двинулись обратно в Шонгау. Тело Коппмейера перенесли в костницу рядом с церковью, и сестра осталась ненадолго с братом наедине. Когда Бенедикта вернулась к своим спутникам, вид у нее был уже более собранный, хотя лицо еще оставалось бледным.

Якоб Куизль так и не появился, что Симона не особенно удивило. Многим приходились в тягость резкие, а иногда и оскорбительные выходки палача, но Симон слишком хорошо его знал, чтобы обращать на них внимание. Он полагал, что невозможно нормально ладить с окружающими, когда перевешаешь, обезглавишь и четвертуешь столько преступников. Лекарь еще не забыл последней казни, случившейся меньше года назад. Колесовали одного из солдат, зверски убивших нескольких детей в Шонгау. Куизль переломал ему все кости и только через два дня придушил его шнуром. Во время всей процедуры Якоб не выказал никаких эмоций. Несмотря на душераздирающие крики и плач, ни один мускул на его лице не дрогнул.

Они молча шагали рядом. Бенедикта вела коня по сугробам, Симон то и дело поглядывал на нее, но заговорить не решался. Она, казалось, целиком погрузилась в раздумья, ее одолевала скорбь о покойном брате. Магдалена тоже молчала и смотрела только на дорогу. Симон пытался ее приободрить, но она отвечала крайне неохотно и односложно, и лекарь прекратил свои попытки. Что с ней случилось? Неужели он ее чем-то обидел? Он любил эту девушку, хоть брак с бесчестной дочерью палача и был невозможен. Отец без конца убеждал его посвататься к какой-нибудь дочке богатого горожанина. Симон пользовался всеобщей любовью местных женщин. Он одевался по последней моде, тщательно следил за своей внешностью, и для каждой у него имелся приятный комплимент. И пусть ростом он не вышел – девушки на это не обращали внимания. С некоторыми из них лекарь успел уже побывать на ближайшем сеновале. Но когда он встретил Магдалену, все изменилось. Она очаровала его своим нравом, образованностью и знаниями о целебных травах и ядах. И это несмотря на ее упрямство и периодические вспышки гнева, которые превращали их и без того редкие свидания в настоящее испытание.

А с другой стороны, с какой женщиной было бы проще?

Через некоторое время деревья расступились, и перед ними открылись поля, за ними зеленой лентой нес свои воды Лех. На холме к ясному зимнему небу тянулись башни и стены Шонгау. Путники прошли в главные ворота мимо двух сонных стражников, и Симон вздохнул с облегчением. Бенедикта шагала рядом, вид у нее был изнуренный. До тех пор пока не прояснится, от чего умер ее брат, она решила остановиться в трактире «У золотой звезды». Симон пытался ее отговорить, но, заметив взгляд женщины, замолчал. Весь ее вид говорил о том, что к возражениям она не привыкла.

Симон мысленно возвратился к подземелью и надписи на гробнице.

Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam…

Откуда же он узнал об этом изречении? Было ли это в университете Ингольштадта? Нет, он прочитал его не так давно. Значит, в Шонгау? Симон знал лишь три места в городе, где, помимо Библии и нескольких крестьянских календарей, имелись другие книги. Первое – это его спальня, а вернее, сундук возле кровати. Там он и так рылся целыми днями. Второе – комнатка в доме палача. В своем шкафу Куизль хранил книги о ядах и травах, а также работы о новейших способах лечения. И, наконец, третье – жарко натопленная библиотека дворянина и книголюба Якоба Шреефогля. С ним лекарь сдружился год назад, когда начались убийства детей. Тогда он спас приемную дочь дворянина.

Шреефогль… Библиотека…

В голове у Симона словно колокол загудел.

Не дожидаясь женщин, он бросился бегом от ворот, так что дремавшие стражники испуганно вздрогнули.

– Симон, ты куда? – крикнула ему вслед Магдалена.

– Нужно… кое-что уладить, – на бегу выпалил лекарь и скрылся за ближайшим поворотом.

– И часто с ним так? – спросила шедшая рядом Бенедикта.

Дочь палача пожала плечами:

– Лучше у него самого спросите. Мне иногда кажется, что я его вообще вчера только узнала.


Симон промчался по Монетной улице и мимо ратуши. На площади позади нее высились роскошные трехэтажные дома местной знати. По великолепным балюстрадам, лепнине и цветистой росписи на стенах можно было судить о благосостоянии их владельцев. Город хоть и испытал на себе все тяготы Большой войны, но советникам удалось уберечь его до нынешних времен. Вражеские армии сровняли с землей все селения в предместьях Леха, но шведам заплатили огромную дань, и Шонгау почти не тронули. И дома на рыночной площади сохранили в себе частичку величия прошлых столетий, когда Шонгау был могущественным торговым городом. Лишь потрескавшаяся штукатурка да облупившаяся и выцветшая местами краска давали понять, что город на реке переживал теперь не лучшие времена. Настоящую жизнь следовало искать где-нибудь во Франции, Нидерландах, может быть, в Мюнхене и Аугсбурге – но уж точно не в баварской глуши в предгорьях Альп.

Темнеть еще даже не начинало, однако улицы города словно вымерли. Жители заперлись по домам и грелись возле кухонных очагов или каминов в гостиных. В застекленных окнах мерцали свечи или масляные светильники. Симон свернул налево к трехэтажному дому Шреефоглей. Как только появлялась возможность, он всегда посещал любовно собранную библиотеку дворянина. Сейчас лекарь был уверен, что надпись, которую они нашли в крипте, он вычитал в его книгах. Фраза, должно быть, запомнилась ему, когда он зачитывался очередным творением.

Стучать пришлось дважды, ему открыла служанка Агнесс и приветствовала коротким кивком. За ее спиной кто-то завизжал от радости. Это Клара Шреефогль неслась к лекарю с распростертыми объятиями. После тех событий, что им пришлось пережить прошлой весной, десятилетняя сиротка, которую Шреефогли приняли под свою опеку, считала Симона названым дядей. Теперь она скакала вокруг него и хватала маленькими ручками за сюртук.

– Дядя Симон, принес ты мне что-нибудь с рынка? – кричала она. – Сушеные сливы, медовых конфет? Принес?

Симон со смехом высвободился из ее хватки. Каждый раз, когда он наведывался к Якобу Шреефоглю и в его библиотеку, он навещал заодно и Клару. При этом обычно приносил ей небольшой подарок: волчок, деревянную куколку или запеченные в меду фрукты.

– Ты как репей! Знала ты об этом? Да к тому же сладкоежка! – Он ласково погладил ее по волосам. – Нет, сегодня я ничего не принес. Сбегай на кухню, может, у кухарки найдется для тебя сушеных яблок.

Клара надулась и убежала. С витой лестницы, ведущей в верхние комнаты, донеслись шаги. Навстречу Симону спускался Якоб Шреефогль в халате и домашних туфлях. Вокруг шеи он обмотал шарф. Советник был бледен и временами кашлял. Но, когда он увидел лекаря, лицо его просияло.

– Симон! Как я рад вас видеть! – воскликнул он с лестницы и распростер руки. – В такой собачий холод радуешься любому, кто появится в этих четырех стенах и поможет развеять тоску.

– Вид у вас такой, что вам бы прилечь да хорошего врача позвать, – обеспокоенно заметил Симон. – По случаю один такой сюда и явился. Быть может, вам… – Он полез в сумку, которую таскал за собой с самого утра, но Шреефогль отмахнулся.

– Пустяки, обыкновенный насморк. Полгорода сейчас болеет хуже моего. Остается лишь надеяться, что Господь убережет детей. – Он подмигнул лекарю. – Но все равно не поверю, что вы пришли, только чтобы меня проведать. Идемте в библиотеку. Там жарко натоплено, и, если повезет, еще осталось немного этого дьявольского отвара.

Симон последовал за ним наверх, возможность выпить чашку горячего кофе придала ему прыти. Якоб Шреефогль впервые изведал вкус этого новомодного напитка не без участия лекаря. В первый раз Симон купил коричневые зерна у арабского купца около двух лет назад и с тех пор жить не мог без кофе. А вот теперь заразил этой страстью и молодого дворянина. Вместе они устраивали в его библиотеке целые кофейные вакханалии и после третьего котелка могли взяться даже за скучнейшие работы таких богословов, как Иоанн Дамаскин или Петр Ломбардский.

Симон вошел в библиотеку и огляделся вокруг. В углу пылала небольшая чугунная печка, вдоль обшитых досками стен высились полки вишневого дерева. На них плотными рядами стояли книги. Якоб Шреефогль был человеком зажиточным. Стараниями его отца их обычная гончарная мастерская стала теперь лучшим в регионе предприятием по производству керамики. После смерти отца Шреефогль-младший немалую часть сбережений вкладывал в угоду своему большому пристрастию – коллекционированию книг. И делился этой коллекцией с лекарем.

Дворянин предложил ему сесть и наполнил чашки дымящимся кофе. Шреефогль отличался высоким ростом, и, как у всех его предков, у него был острый с горбинкой нос, который теперь чуть ли не окунался в чашку. Пока пили кофе, Симон расспрашивал, как прошло сегодняшнее собрание совета. Он знал, что на повестке дня стояли очень важные вопросы.

– Ну что? Решили, как быть с этой шайкой головорезов?

Молодой советник серьезно кивнул:

– Мы снарядим отряд и отправим его на поиски разбойников.

– Один раз вы его уже отправляли, – заметил Симон.

– Знаю-знаю, – вздохнул Шреефогль. – Но в этот раз нужно все продумать, и во главе отряда следует поставить бывалого человека. Мы все никак не решим, кого можно назначить.

Симон кивнул. Дело действительно было слишком серьезным, чтобы доверять его нескольким пропитым стражникам. Шайка грабителей уже несколько недель будоражила всю округу. От их нападений успели пострадать двое зажиточных крестьян и торговец. Торговца разбойники убили, крестьянам все же удалось бежать. Они сообщали, что в банде насчитывалось не меньше дюжины мужчин, некоторые вооружены арбалетами, а у кого-то были даже мушкеты. Нешуточная угроза – если не для города, то для округи уж точно.

– Если мерзавцев не удастся поймать в ближайшее время, то придется посылать за помощью в Мюнхен и просить солдат! – Шреефогль тихо ругнулся и подул на горячий кофе. – Но совет хочет избежать этого всеми силами. Солдаты, как вы знаете, стоят денег, – он подмигнул. – Но хватит уже о политике. Она меня угнетает. Вы ведь пришли, верно, по другому делу.

– Точно, – ответил Симон. – Я ищу книгу, а вернее, изречение, которое, как мне помнится, я вычитал в вашей книге.

– Значит, книга, – Шреефогль улыбнулся. – Рад, что моя библиотека может послужить таким подспорьем. Что ж, как звучит ваше изречение?

– Non nobis, Domine, non nobis, sed nomini tuo da gloriam, – повторил Симон по памяти.

Шреефогль замер.

– Откуда вы это вычитали?

– В церкви Святого Лоренца, в Альтенштадте.

– Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему ниспошли славу, – пробормотал Шреефогль, и поперек лба его пролегла морщина. – Занятно. Насколько я знаю, это лозунг тамплиеров.

Симон закашлялся, подавившись кофе.

– Тамплиеров? – переспросил он наконец.

Шреефогль кивнул:

– С этими словами они шли в битву.

Советник вдруг наморщил лоб, словно о чем-то вспоминал. Потом резко поднялся и прошел к одной из полок возле печи.

– Я понял, что за работу вы имели в виду!

Он поискал немного и показал небольшую, с ладонь величиной, книжицу в кожаном переплете.

– Вот! – воскликнул он и протянул книжку Симону. – Трактат Вильгельма фон Зеллинга. Ordinis Templorum Historia [5]История ордена тамплиеров ( лат. ).. Старинный, редкий экземпляр. Зеллинг был английским монахом-бенедиктинцем, который, в отличие от церкви, хотел уберечь тамплиеров от забвения. Потому и написал эту книгу лет двести назад. Правда, и тогда от храмовников уже сто лет как остались одни лишь воспоминания.

Симон кивнул и принялся листать потрепанный томик. Многие страницы разбухли от влажности, некоторые местами прожгли, а какие-то, по всей видимости, и вовсе вырвали. Книга была написана от руки на латинском языке, заглавные буквы витиевато украшены. И она, судя по состоянию, успела за свою долгую жизнь многого натерпеться.

– В тот раз я лишь пробежался по ней, – сказал Симон. – Но эта фраза запала мне в память. Расскажите мне об этих… тамплиерах.

Шреефогль снова сел и глотнул кофе. Он заговорил лишь через некоторое время. За окном свирепствовала метель.

– Полное их название несколько длиннее и звучит как «Бедные рыцари Христа и Храма Соломона». Многое из того, что мы о них знаем, больше похоже на вымысел. – Шреефогль поудобнее устроился в кресле. – Но общеизвестно, что тамплиеры создали богатейшее и могущественнейшее объединение, которое когда-либо видел свет. Вначале это был небольшой рыцарский орден, в их задачи входило защищать паломников на пути в Иерусалим. Эдакая смесь рыцарских идеалов и монашеского аскетизма. Но благодаря умелому руководству и богатым покровителям всего за несколько десятилетий тамплиеры распространились по всей Европе и всюду основывали свои командорства. Любой желающий, например, в Кельне, мог обменять золото на грамоты и по прибытии в Иерусалим или Византию снова их обналичить. Орден подчинялся одному лишь папе, а потому был практически неприкосновенен. Благодаря умелой финансовой политике тамплиеры со временем становились богаче королей и императоров. Собственно, это их в конце концов и погубило…

– Что с ними стало? – с любопытством спросил Симон и налил себе еще кофе.

– Ну, все как обычно. – Шреефогль, словно извиняясь, развел руками. – Французский король Филипп IV позарился на их деньги. Он спланировал операцию, и за одну ночь ему удалось схватить всех тамплиеров во Франции. Им предъявили обвинение в разврате и поклонении дьяволу, подкупили свидетелей и пытками добились необходимых признаний. В итоге от тамплиеров отвернулась даже церковь, папа не смог более их поддерживать и в конце концов бросил. Последнего магистра, насколько я знаю, сожгли на костре в Париже. Всего за пару лет самые могущественные люди Европы превратились в беспомощных изгнанников. Тамплиеров преследовали и убивали, если до этого им не удавалось скрыться. И это после того, как они два столетия вершили судьбы Европы.

– А что с деньгами? – спросил Симон. – Французский король все прикарманил?

Шреефогль усмехнулся:

– Лишь небольшую часть. Остальное до сих пор так и не найдено. Золото, драгоценности, реликвии… Говорят, тамплиеры их где-то спрятали. Кто-то считает, что они переправили их в Новый Свет. Другие полагают, что сокровища где-то на Святой земле или Британских островах. Тот, кто их найдет, сможет купить себе любую корону мира.

Симон присвистнул сквозь зубы.

– И почему я об этом раньше никогда не слышал?

Шреефогль зашелся в очередном приступе кашля, прежде чем сумел ответить.

– Потому что церковь не хотела, чтобы раскрылось ее участие в этом деле. Высшая знать тоже помалкивала, присвоив себе земли тамплиеров. Лишь немногие, такие как Вильгельм фон Зеллинг, нарушили молчание.

Лекарь кивнул.

– Но это все равно не объясняет, откуда лозунг тамплиеров взялся в церкви Святого Лоренца.

Шреефогль задумался.

– Я как-то слышал, что та церковь некогда принадлежала тамплиерам, – сказал он наконец.

– Тамплиеры? В Альтенштадте? – Симон чуть снова не подавился.

– Да. А почему нет? – Шреефогль пожал плечами. – У них повсюду были командорства. В Альтенштадте ведь есть даже Тамплиерская улица, разве не так?

– А ведь вы правы! – воскликнул Симон. – Узенькая улочка, прямо перед мостом через Шенах. Странно… Раньше я никогда не задумывался, почему она так называется.

– Вот видите. Но пастор в базилике Альтенштадта наверняка сможет рассказать вам больше. Все-таки хоть какие-то записи должны быть и об этой церквушке. Если не в ней самой, то в базилике Святого Михаила что-нибудь да найдется. Еще кофе?

Симон поднялся и протянул Шреефоглю руку.

– Благодарю вас. Но мне, думаю, нужно к отцу. Снова эти скучные осмотры, кровопускания, кашли, лихорадки – все как обычно. Хотя вы очень мне помогли… – Он помедлил. – И можно еще кое о чем попросить?

Дворянин кивнул:

– Разумеется.

Симон указал на книжку в кожаном переплете, лежавшую на столе.

– Эта книга о тамплиерах. Можете одолжить мне ее на время?

– Охотно. Но осторожнее с ней, я ей очень дорожу.

Симон схватил книгу и направился к двери. Он некоторое время постоял у порога, а потом снова развернулся.

– Есть еще одна фраза, и она тоже меня загнала в тупик. Речь в ней идет о двух свидетелях и звере, который нападает на них и в конце убивает. Вы, случайно, ничего такого не слышали?

Шреефогль ненадолго задумался, а затем покачал головой.

– Что-то такое я где-то слышал, а вот что именно, при всем желании вспомнить не могу. Очень жаль. Может, потом мне удастся что-нибудь выяснить… – Он с сомнением посмотрел на лекаря. – Уж не ввязались ли вы вместе с палачом в очередную авантюру? Ради всего святого, будьте осторожны!

Симон ухмыльнулся:

– Я приложу все усилия. В любом случае дайте мне знать, если вдруг что-то вспомните.

Он коротко поклонился и, прижимая к себе книгу, сбежал вниз по лестнице. Шреефогль встал у окна и смотрел, как лекарь пересек рыночную площадь и скрылся в метели.


Каменщик Петер Баумгартнер стоял, обнаженный по пояс, посреди общей комнаты в доме палача и старался не запачкать от страха штаны. В окно, обтянутое свиным пузырем, задувал ледяной ветер, но, несмотря на холод, по лбу Петера струился пот. Он все раздумывал: может быть, ему следовало раскошелиться еще на несколько крейцеров и вместо палача отправиться к лекарю? Или вообще ни к кому не ходить… Остался бы лучше дома, а молитва и стакан крепкого вина помогли бы унять боль. И тогда с одной лишь Божьей помощью плечо исцелилось бы… Но теперь было слишком поздно.

На столе перед ним лежали всевозможные инструменты, и Петер не мог сказать точно, предназначались ли они для медицинских целей или для пыток. Длинные щипцы, видимо, чтобы выдирать зубы; ножи самых разных форм и размеров, отточенные до яркого блеска; маленькая ручная пила, на которой виднелось несколько ржаво-красных пятен. Пятна засохшей крови, Петер в этом не сомневался.

Но вот чего Баумгартнер боялся больше всего, так это вида огромного палача прямо перед собой. Он окунал ручищи в горшок с белой жироподобной кашицей и тщательно натирал ей ладони.

– Это… человеческий жир? – просипел каменщик.

Как Баумгартнер ни старался, голос у него немного дрожал. Он знал, что палач снимал кожу с трупов казненных и аккуратно соскребал с нее жир. Из него он готовил мазь, которая, по словам других, творила настоящие чудеса. Петер и сам охотно верил в чудеса, но при мысли, что его сейчас будут мазать склизкими останками какого-то грешника, в животе у него холодело.

– Пес ты паршивый, неужели решил, что я стану тратить хороший человеческий жир на такого, как ты? – проворчал Куизль, не поднимая взгляда. – Это медвежий жир, смешанный с арникой, ромашкой и другими травами. Ты все равно о них никогда не слышал. А теперь иди сюда, сейчас придется немного потерпеть.

– Куизль, уж ладно… я тут подумал, лучше мне пойти к старому Фронвизеру… – промямлил Баумгартнер при виде намазанных жиром ладоней величиной с тарелку.

– И отдашь два гульдена, чтобы рука потом на всю жизнь отсохла… Не валяй дурака и иди сюда.

Баумгартнер вздохнул. Неделю назад он свалился с подмостков в церкви Святого Лоренца. С тех пор плечо у него пошло цветистыми пятнами, а в правой руке до самой ладони пульсировала такая боль, что Петер не мог в ней даже ложку держать. Он долго не решался идти к палачу, но страх, что рука вообще может отказать, пересилил. Поэтому он собрал все скопленные деньги и сегодня днем явился в Шонгау. Об умениях Куизля как целителя знали далеко за пределами города. Пытками и казнями, как и все палачи, он зарабатывал лишь малую часть своих денег – за год набиралась очень незначительная сумма. Основной доход Якоб получал врачеванием и продажей мазей, пилюль и настоек. Кроме того, у него можно было купить большой палец вора или кусок веревки, на которой этого вора повесили. Если положить засушенный палец в кошелек, то он уберегал владельца от возможных краж. Разумеется, при том лишь условии, что кошелек ежедневно окропляют святой водой и усердно верят в чудо. Куизль не верил, но зарабатывал на этом неплохо.

Баумгартнер, как и многие другие, побывавшие у палача до него, разрывался между страхом и надеждой. Все знали: если лечить тебя брался Якоб Куизль, значит, с большой долей вероятности ты поправишься или, по крайней мере, не выйдешь от него в еще худшем состоянии. Чего нельзя сказать об ученых лекарях. С другой стороны, Куизль все-таки был палачом. Один лишь взгляд на него сулил несчастье, а заговаривать с ним было грешно. И если на ближайшей исповеди Баумгартнер расскажет о сегодняшнем посещении, придется ему сотню раз прочесть «Отче наш».

– Идем уже, чтоб тебя! Или я тебе второе плечо выверну.

Куизль протянул вымазанные жиром руки к приземистому каменщику. Баумгартнер обреченно кивнул, перекрестился и шагнул вперед. Палач развернул его к себе спиной, ощупал его распухшее плечо, а потом вдруг схватил за руку и дернул назад и резко вниз. Послышался хруст.

Рев услышали, наверное, даже на рыночной площади.

У Петера потемнело в глазах, его чуть не вырвало, и он в оцепенении плюхнулся на скамейку возле стола. Каменщик собрался уже разразиться отборной бранью, но взгляд его опустился к правой руке.

Он снова мог ею двигать!

И боль в плече, кажется, начала стихать. Куизль сунул ему под нос деревянный горшочек.

– Скажешь жене, чтобы всю неделю втирала тебе в плечо трижды в день. Через две недели снова сможешь работать. С тебя один гульден.

Радость Баумгартнера мигом улетучилась.

– Гульден? – просипел он. – Проклятье, да столько не взял бы даже старый Фронвизер. А он, между прочим, обучался!

– Ну да, он бы пустил тебе кровь и отправил домой. А через три недели оттяпал бы тебе руку за три гульдена. Именно этому он и обучался.

Баумгартнер задумчиво ощупал правую руку. Похоже, и вправду здорова! Все же он принялся торговаться.

– Значит, гульден? Столько даже мельник не заработает за день. Сойдемся на половине, и дело с концом.

– Сойдемся на гульдене, и я не выкручу тебе второе плечо.

Баумгартнер сдался. Он со вздохом полез в кошелек, отсчитал монеты и аккуратно разложил их на столе. Палач сгреб половину, а остальное пододвинул обратно к Петеру.

– Я так подумал, хватит и половины гульдена, – сказал он. – Если ты мне за это кое-что расскажешь.

Баумгартнер удивленно уставился на него, однако поспешил спрятать монеты обратно в кошелек.

– Ну и что рассказать?

– Ты ведь работаешь сейчас в церкви Святого Лоренца, так?

– Верно, – ответил Баумгартнер. – Там я и свалился с этих проклятых подмостков.

Куизль достал мешочек с табаком и принялся старательно набивать трубку.

– И что вы там вообще строите? – спросил он.

– Ну… мы там, в общем-то, ничего и не строим, – неуверенно ответил Баумгартнер.

Он зачарованно наблюдал, как палач набивал трубку. Мода на курение появилась сравнительно недавно, и каменщик, кроме Куизля, не знал больше никого, кто предавался бы этому пристрастию. К тому же на одной из последних проповедей пастор Шонгау назвал эту привычку порочной.

– Мы ее только обновляем, – продолжил наконец Баумгартнер. – Внешние и внутренние стены, всю галерею. Иначе она когда-нибудь рухнула бы. Церкви ни много ни мало пять сотен лет.

– А пока вы там обновляли, вам ничего не попадалось? – поинтересовался Куизль. – Надписи, фигуры, старинные рисунки?

У каменщика просияло лицо.

– Кое-что и вправду было! Вверху, на галерее, по стене были какие-то кресты. Красные кресты по всей левой стене.

– Как эти кресты выглядели?

– Ну-у… не такие, как наш святой крест. Эти были как-то… Можно?

Баумгартнер указал на один из ножей на столе. Палач кивнул, и каменщик нацарапал в углу стола равносторонний крест, поперечины которого постепенно сужались к середине. Закончив, удовлетворенно кивнул.

– Вот такие они были.

– И что вы с ними сделали? – спросил Куизль.

– Будете смеяться. Пастор велел нам их закрасить. Он тогда как раз все возился с тем подвалом.

– Подвалом? – По лбу палача пролегла морщина.

– Да, когда укладывали плитки, Йоханнес Штайнер в Новый год обнаружил под одной из надгробных плит пустоту. Тогда мы сдвинули плиту в сторону… только втроем и управились с этой громадиной… так вот, там был подвал.

Куизль кивнул и поджег набитую трубку от тлеющей лучины. Баумгартнер наблюдал за ним с неослабевающим любопытством.

– А вы в этот подвал спускались? – спросил палач и выпустил облако дыма.

– Нет… внизу был только пастор. И сразу же сам не свой поднялся обратно. И на следующий день опять спускался; тогда-то и велел нам кресты замазать. Мы и послушались.

Палач задумчиво покивал.

– А точно никто из вас туда не спускался? – спросил он еще раз.

– Нет, Господь свидетель! – воскликнул Баумгартнер. – Чего же там такого важного?

Куизль встал и прошел к двери.

– Забудь. Можешь идти.

Петер облегченно поднялся. Он понятия не имел, к чему были все эти расспросы, но, по крайней мере, удалось сэкономить таким образом полгульдена. Кроме того, кааменщик хотел поскорее покинуть этот дом, где буквально в каждом углу усматривал что-нибудь скверное. Однако один вопрос не давал ему покоя.

– Куизль…

– Чего тебе?

– Какой он на вкус, этот табак? Пахнет, ну… вроде как недурно.

Куизль выпустил густое облако дыма, и лицо его полностью пропало из виду.

– Лучше и не начинай никогда, – прозвучал его голос в клубах дыма. – Это как с выпивкой. Вроде и приятно, а остановиться уже невозможно.


Когда каменщик ушел, со второго этажа по узкой лестнице спустилась Магдалена. За плечами у нее была напряженная ночь, затем неприятное происшествие у Хайнмиллеров и встреча с Бенедиктой Коппмейер, так что она решила поспать. Ей приснился дурной сон. Девушка встретила Симона и Бенедикту, они вместе ехали в санях. Проезжая мимо нее, они махали ей. Лицо у Симона, скривившееся в злобной гримасе, расплывалось и, словно талый снег, стекало на землю. В конце концов Магдалену разбудил крик. Это кричал от боли Петер Баумгартнер. Сквозь щели в полу ей удалось подслушать их с палачом прощальный разговор.

– Как ты думаешь, почему Коппмейер велел закрасить эти кресты? – спросила Магдалена еще с лестницы. – Может, это как-то связано с криптой? И вообще, что вы там такого нашли?

– Лучше тебе не знать, – проворчал ее отец. – Иначе тебе вздумается все разнюхать.

– Но, папа. – Магдалена взглянула на отца тем взглядом, которым еще в детстве смотрела, чтобы разжалобить. – Если ты не расскажешь, то все равно расскажет Симон. Так что говори уже!

– Вот лучше бы и покараулила своего Симона!

– Ты о чем?

– Ты и сама прекрасно знаешь. Он так и вертится вокруг этой бабы из города.

Магдалена залилась краской.

– Как ты можешь говорить такое? Ты их рядом почти и не видел! – воскликнула она. – Кроме того… мне нет никакого дела, с кем там разгуливает Симон.

– Тем лучше, – палач прошел к печи и подкинул в нее полено. Взлетели искры. – Гораздо важнее сейчас выяснить, кто из рабочих был в церкви.

Магдалена с трудом могла думать о чем-то другом, кроме Симона. Они больше года были вместе, хотя и не могли показывать этого на людях. Представив, что он с какой-то другой… Девушка проклинала отца, натолкнувшего ее на подобные мысли.

– А что с рабочими? – Она силилась уловить ход его мысли. – Ты ведь не думаешь, что…

– Ты слышала, – перебил ее отец. – Рабочие вскрыли крипту. И пускай Баумгартнер хоть трижды клянется, что они туда не спускались, я не поверю. Кто-то там все же побывал.

– И потом убил священника? – прошептала Магдалена.

– Ну и бред!

Палач сплюнул на пол. Такое он позволял себе, только когда Анны Марии, его жены, не было дома. Она с близнецами отправилась в город на рынок.

– Разумеется, никто из них не убивал жирного пастора, – продолжил он. – Но и рот на замке они держать не могли. Нужно найти того, кому они все это рассказали. Тогда, уверен, мы найдем и убийцу.

Магдалена кивнула.

– Убийца узнал о крипте и побоялся, что Коппмейер выяснит слишком много. Потому он его и убил. Так примерно могло быть, – проговорила она задумчиво.

Палач открыл дверь, наружу потянуло клубы дыма из его трубки и из печи, а по комнате загулял ледяной ветер.

– Ну так что? Чего ты ждешь? – спросил он.

– О чем это ты? – растерянно отозвалась Магдалена.

– Ты, кажется, хотела помочь мне в поисках. Вот и разыщи рабочих из церкви и поговори с ними. Охмурить мужчину и разговорить его – разве это не лучшее, что ты умеешь?

Магдалена состроила отцу рожу, затем накинула плащ и вышла в холод.


Вернувшись домой, Симон понял, что изучение книжки о тамплиерах придется еще ненадолго отложить. На скамейке перед очагом сидели трое шонгауцев, и по их виду лекарь понял, что дело вряд ли обойдется парой утешительных слов и примочками из творога. Он знал их всех. Двое были крестьянами из окрестностей, Симон часто видел их на рынке; третий – подмастерье городского кузнеца, он выкашливал красно-желтую слизь и благочинно сплевывал ее в коричневую тряпку. Но небольшое ее количество все же попадало то и дело на пол, кое-как устланный камышом. Лица у всех троих осунулись и цветом напоминали воск, под глазами запали темные круги, на лбу выступал пот.

Чтобы разогнать ядовитые испарения, Фронвизер-старший разжег пучки лаванды и мелиссы, поэтому маленькая комната пропахла, словно церковь во время пасхальной службы. Симон сомневался, что от дыма был хоть какой-нибудь толк. Он читал, что болезни переносились с грязью и жидкостями человека, но отец считал это новомодной чепухой. Подмастерье зашелся в очередном приступе кашля, и Симон предусмотрительно отступил в сторону.

– А вот и наш юный господин вернулся. Что ты делал столько времени в Альтенштадте? Обжирался с пастором?

С обугленной щепкой и новым пучком лаванды в руках из чулана появился Бонифаций Фронвизер. Он выглядел старше своих пятидесяти лет, хотя когда-то мог похвастаться приятной внешностью, и во время войны по подтянутому полевому хирургу вздыхало немало девиц. Однако со временем он сгорбился, волосы его поседели и стали редкими. От былого великолепия сохранились лишь въедливый взгляд да резкий голос.

– Я полдня тебя тут дожидаюсь! – прошипел он по возможности тише, чтобы не услышали трое сидевших на лавке крестьян. – Меня заждались у господина Харденберга, до него тоже добралась эта зараза. И вместо того чтобы осмотреть городского советника, я должен возиться с этими крестьянами, которые заплатят мне в лучшем случае несколько яиц!

Он ткнул тощим пальцем Симону в грудь.

– Признавайся, опять таскался к этому палачу и рылся в его мерзких книгах? Люди болтать не устают, а ты им каждый раз повод даешь!

Симон закатил глаза. Бонифаций Фронвизер ненавидел палача и считал, что он испортил его сына своими неслыханными способами лечения и еретическими книгами.

– Отец, пастор… – Симон попытался прервать нравоучения старика, но тот его сразу же перебил.

– Ах вот оно как! Все-таки объедался со старым жирдяем, да? Надеюсь, вкусно хотя бы было, – не унимался он. – Экономка у Коппмейера, видно, знатная стряпуха!

– Отец, он умер, – тихо проговорил Симон.

– Что? – Бонифаций Фронвизер вдруг растерялся. Он собрался уже снова разразиться руганью, но не решился. К такому он не был готов.

– Коппмейер умер. Поэтому мне пришлось задержаться, – повторил Симон.

– Я… мне очень жаль, – пробормотал старик, немного помедлив. – У него что, тоже была эта лихорадка?

Симон взглянул на троих посетителей, смотревших на него с любопытством и страхом вперемешку, и покачал головой.

– Кое-что… другое. Расскажу потом.

– Ну ладно, – проворчал отец, к нему снова вернулось спокойствие. – Тогда принимайся за работу. Эти трое, как видишь, пока живы и хотят подлечиться.

Симон вздохнул и принялся помогать отцу в осмотре больных. Долго возиться не пришлось: выдать кое-какие травы для отвара, послушать грудную клетку, поглядеть на язык и, как обычно, понюхать и осмотреть мочу. Симон этим уже не обманывался. Все это было всего лишь дешевым представлением, чтобы вселить в человека ложную надежду и стрясти с него деньги. Даже ученые доктора в редких случаях стали бы делать что-нибудь другое. И отец и сын оказались бессильны перед этой лихорадкой. Она бушевала в Шонгау около двух недель, и ее жертвами пали уже больше десяти человек. У человека болели все кости, начинался озноб. Некоторые совершенно неожиданно умирали посреди ночи, другие продолжали бороться – только лишь затем, чтобы позже выкашлять собственные легкие.

Симону оставалось только беспомощно наблюдать, и это выводило его из себя. А его отец, похоже, напротив, с этим смирился. Отношения между ними были, мягко говоря, напряженные. Будучи городским лекарем Шонгау, Бонифаций Фронвизер надеялся, что и сын пойдет по его стопам. Однако Симон не желал мириться с устаревшими методами отца. Ставить клизмы, пускать кровь, нюхать мочу всяких стариков… Ему больше нравилось заниматься по книгам, которые ему время от времени одалживал палач Шонгау. В прошлом году Куизль подарил ему целый сундук с книгами, однако Симон уже изучил их от корки до корки. Он жаждал новых знаний. Даже теперь, осматривая этих троих, в мыслях молодой человек в очередной раз перебирал спорные теории ученых. На днях он перечитал работу англичанина Уильяма Гарвея. Речь в ней шла о движении крови в человеческом теле. Что, если кровь действительно состоит из крошечных организмов…

– Хватит мечтать, бестолочь! – разогнал его мысли ворчливый голос отца. – Вот, пустишь кровь Йоханнесу Штерингеру. Я пойду к советнику. Уж с кровопусканием ты и один справишься.

Он протянул Симону короткий острый стилет, которым больным надрезали вену, затем пожелал Йоханнесу скорейшего выздоровления и направился к двери.

– И не вздумай вместо денег брать яйца или хлеб! – прошипел он, проходя рядом с сыном.

Тот повернулся к дрожавшему на лавке подмастерью; тот кашлял и без конца сплевывал в тряпку красно-желтую мокроту. Лекарь знал Йоханнеса, несколько раз бывал у него дома. Крепкий и шумливый некогда мужчина теперь съежился и, неспособный к лишнему движению, уставился перед собой. Лишать крови его больное, ослабленное тело казалось Симону полным безумием. Пусть кровопускание считалось испытанным средством от любых болезней, он все-таки отложил стилет в сторону.

– Все хорошо, Йоханнес, – сказал он. – Отправляйся домой. Пусть жена сварит тебе отвар из шалфея и лежи возле печи, пока не станет лучше.

– А кровопускание? – просипел Штерингер.

– Сделаем в другой раз. Сейчас тебе нужна кровь. Ступай домой.

Подмастерье кивнул и направился к выходу, за ним двинулись и двое крестьян. Симон дал им по горшочку тимьяновой мази. В качестве платы они сунули ему несколько грязных монет и половину копченого окорока. Молодой лекарь поблагодарил, закрыл за ними дверь и облегченно вздохнул. Наконец-то у него появилась возможность сесть за книгу, которую ему одолжил Шреефогль. Он в нетерпении уселся на лавку перед очагом и углубился в чтение.

Книга многое рассказала о взлете и падении тамплиеров, об их удивительных обрядах и обычаях. Симон вычитал, что в битве они были практически непобедимы. Рыцари, верные ордену, бросались в битву с именем Господа на устах, и даже враги уважали их отвагу. Он прочел о великих сражениях на Святой земле, о падении Иерусалима, отступлении тамплиеров на Кипр и их безграничном могуществе в Европе. С удивлением узнал, что они одалживали деньги самому папе и что в итоге ордену принадлежало свыше десяти тысяч крепостей и командорств. От Англии и до Византии! Значит, в Шонгау тоже имелось такое командорство? Кем был тот тамплиер, останки которого они нашли в церкви Святого Лоренца? И что он хотел сказать надписью на табличке?

Два свидетеля будут пророчествовать… Зверь выйдет из бездны, и сразится с ними, и победит их, и убьет…

Симон внимательно прочитал каждую страничку, но так ничего и не нашел о странном изречении, высеченном на мраморной табличке в гробу. О легендарных богатствах тамплиеров речи в книге тоже не шло. Может, их и не было никогда? Симон устало потер глаза и отправился спать. В окна его спальни неустанно задувал ветер, и ножки кровати покрылись тонким слоем инея.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Оливер Петч. Дочь палача и черный монах
Действующие лица 01.04.16
Пролог 01.04.16
1 01.04.16
2 01.04.16
3 01.04.16
4 01.04.16
5 01.04.16

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть