Онлайн чтение книги Доктор Великанов размышляет и действует
Глава вторая

Город, в котором жил и работал доктор Великанов, оказался близко от фронта.

Конечно, прогулка по затемненным улицам — не бог весть какое удовольствие, но дойти до больницы — нетрудно. Дело в том, что совсем недавно доктор Великанов уговорил завгоркомхоза товарища Буянова заасфальтировать дорогу к больнице. Пока мостовая цела, звание рыцаря и благодарность потомства Буянову обеспечены.

Правда, самой больницы в темноте рассмотреть нельзя — тридцать два окна ее фасада так прочно замаскированы, что вся она представляется сплошной каменной глыбой. Вывески также не видно, но ты, читатель, можешь поверить на слово, что это очень красивая и нарядная вывеска, сделанная золотыми буквами под зеркальным стеклом. Заказывал ее сам Великанов. Устанавливая ее размер, он (возможно, это было не совсем скромно) сказал:

Учреждение, совершающее большие дела, может обойтись маленькой вывеской.

Зато, когда дело дошло до прикрепления вывески, доктор Великанов ошеломил мастера количеством и размером выбранных костылей. Их было целых шесть и каждый мог выдержать вес крупного линкора.

— Наша вывеска водружается не на один день, — сказал доктор. — Я внимательно слежу за вывесками и установил, что прочность их прикрепления прямо пропорциональна солидности учреждения. Знак прочности в данном случае является не необходимостью, а символом.

Вот и подъезд… Но, прежде чем позвонить, необходимо принять деловой вид. Горе нам будет, если в больнице догадаются, что ты — читатель, а я — писатель! Мы будем безоговорочно отнесены к категории посторонних лиц, и тогда… Дело в том, что посторонние лица поставлены в этом учреждении вне закона, и поэтому, прежде чем двинуться дальше, наденем шапки-невидимки и белые халаты. Казалось бы, шапка-невидимка исключает необходимость надевать халат, но предосторожность не мешает.

Тс-с… Мы входим в кабинет доктора Великанова, По-видимому, мы немного запоздали: доктор, стоя около своего стола, уже «закругляет» итоги происходящей планерки.

— Товарищи! — говорит он. — Теперь я вам хочу сказать несколько слов о том, чего вы не можете прочитать в газетах и услышать по радио… Положение, конечно, тяжелое, обстановка грозная, но, скажите, где это написано, чтобы у медицинских работников руки тряслись? Нигде не написано! А вот разрешите вам сообщить, что произошло вчера во время бомбежки. Сестра Подколодина, я спрашиваю вас: чем объяснить, что в третьем отделении у двух больных не была измерена температура? Доктор Трегубова, кто из лаборанток перепутал предметные стекла с мазками крови поступивших больных?… Объясните мне, диетсестра Аверкина, какое отношение имеют фашистские самолеты к изготовлению блюд? Кто и при каких обстоятельствах позабыл посолить ужин по первой диете?… На каком основании уборщица Сазонова зачерпнула воду из пожарной бочки номер три? Пусть всего полведра, пусть даже пять кубиков — кто ей позволил это сделать? Почему, Ульяна Ивановна, не была выколочена дорожка в левом крыле второго этажа? Почему после отбоя не была проветрена шестнадцатая палата? Что это такое, товарищи? Может быть, вы скажете, что по сравнению со взрывами фугасов все это мелочи?

Доктор Великанов оглядел застывшие ряды белых халатов таким гневным взором, как будто среди присутствующих были мыслившие именно так.

Удовлетворенный молчанием, он продолжал:

— Сами по себе эти факты, может быть, и не так страшны, но страшна причина, их породившая. Страшно то, что у некоторых товарищей трясутся руки. Да! Трясутся руки! А трясущиеся руки к добру не ведут. Если мы позволим пм трястись, то…

Доктор решил не щадить подчиненных и стал яркими и крупными мазками рисовать страшную картину.

— Мы дойдем до того, что будем забывать ежедневно измерять температуру, станем путать диеты и анализы, ронять детей, устраивать истерики, заражая ими больных… Заявляю как главный врач, что истерика — это…

Даже пауза не помогла оратору найти достаточно убедительный эпитет. Он вышел из положения, шагнув вперед и сделав решительный жест рукой.

— Вон ее! Чтобы духа ее не было!.. Мне известны четырнадцать способов предотвращения и прекращения истерики, и я не остановлюсь перед применением любого из них, вплоть до самых радикальных, а если понадобится, то и всех четырнадцати вместе… Не остановлюсь! И пусть тогда любители истерик пеняют сами на себя!

Это место речи доктора Великанова, судя по напряженному вниманию аудитории, произвело впечатление, и он остался доволен. Он помолчал и потом — уже совсем другим тоном — сказал:

— Но пока необходимости в этом нет. С удовольствием констатирую, что при повторных тревогах персонал держит себя мужественно и самоотверженно. Пусть только каждый сделает вывод из того, что я сказал о трясущихся руках. Идите по местам, товарищи, — мы несем боевую вахту!

После ухода подчиненных доктор Великанов позволил себе небольшую роскошь — несколько минут просидеть в полном бездействии.

Этот относительный покой был прерван Ульяной Ивановной, пришедшей стелить постель. Вопреки неоднократным просьбам доктора Великанова, она делала это сама. И нужно сказать правду — искусство приготовления постели было доведено ею до высокого мастерства: подушки в руках сестры-хозяйки принимали какую-то особенно располагающую ко сну форму, а белоснежные простыни, развертываясь, наполняли кабинет шумом свежего полотняного ветра.

Оглядев свою работу, Ульяна Ивановна придвинула к дивану кресло, поставила на него репродуктор и подошла к доктору.

— Батюшка, Арсений Васильевич! Чем думу думать, ложились бы вы спать. Ведь которую ночь тревога да тревога. Постельку я вам приготовила и радио на место поставила… Может, сегодня и не понадобится… Покойной ночи, Арсений Васильевич!..

Пробравшись в кладовую, громко именуемую «кастелянской», сестра-хозяйка предалась занятию, которое могло бы показаться постороннему взгляду если не предосудительным, то смешным. Ульяна Ивановна охотнее отдала бы голову на отсечение, нежели сделала бы его достоянием больничной гласности. Поэтому она сначала заперла дверь, а затем поставила стул так, чтобы спинка его прикрывала замочную скважину. Только после этого, немного притенив лампу, она достала из сумочки, по размерам больше похожей на базарную кошелку, колоду карт и приступила к гаданию. Гадала она поочередно — на червонного короля, даму треф и короля треф. Под первым подразумевался ее сын — подполковник танкист, под второй — она сама. Что же касается короля треф, то он представлял… Но это очень большая тайна — кого он представлял. Такая тайна, что даже комментарии, которые делает вслух Ульяна Ивановна, раскладывая карты, не могут нам ее раскрыть! О червонном короле ей кое-что узнать удается.

— Поздняя дорога в казенный дом и свидание с деловым человеком, — шепчет Ульяна Ивановна. — Не иначе, его в штаб вызвали… Кабы госпиталь — болезнь бы выпала… Нечаянный интерес и… червонная дама с собственным разговором.

Ульяна Ивановна укоризненно смотрит на даму.

— Совсем это ни к чему на фронте дамские разговоры слушать. Совсем лишнее…

Самой Ульяне Ивановне выпадают пустые хлопоты и исполнение желаний, в чем она не замечает никакого противоречия. Что же касается трефового короля, то на его долю остаются сущие пустяки — письмо от короля будет и денежный интерес.

Последнее обстоятельство Ульяна Ивановна расшифровывает без особого труда:

— Не иначе, завтра бухгалтерия зарплату давать станет!

Как видим, сестре-хозяйке удалось узнать немногое. По что делать — виновата ли она, если безыменные авторы карточных толкований жили в далекую пору, когда дорога означала дорогу и ничего более, собственный дом был собственным домом, а не квартирой в коммунальном доме, интересы же потребителей оккультных наук сводились к свадьбам, хлопотам и разговорам? Для здравомыслящего человека ясно, что система гадания требует срочной модернизации. Пусть карты говорят всю правду: если, скажем, дорога, то какая — на самолете или в метро, если нечаянное известие, то пусть будет с точностью определено: по радио, по телефону или с рассыльной.

Но Ульяне Ивановне столь смелые мысли в голову не приходили. Удовлетворившись тем немногим, что удалось ей подсмотреть в крохотную дырочку в туманной завесе будущего, она приступила к писанию письма сыну-фронтовику.

Дело это было трудное и откладывалось много дней. Не то чтобы Ульяне Ивановне нечего было писать (писать следовало о многом), но была одна заковыка, мешавшая это делать. Ульяна Ивановна не знала, как писать сыну — «вы» или «ты». В самом деле: пока он был — последовательно — лейтенантом, майором — этого вопроса не возникало, но подполковник в ее глазах был птицей другого, очень высокого полета. На это обстоятельство ей открыл глаза знакомый военный, объяснивший, что подполковник, особенно если он командует отдельной гвардейской частью, настолько большой начальник, что пешком не ходит, а имеет в своем распоряжении легковую машину. После такого открытия приходилось пересматривать отношение к сыну: до сих пор никто из знакомых Ульяны Ивановны, даже сам доктор Великанов, не имел в своем распоряжении легковой машины. Противоречие получалось вопиющее — писать «ты» казалось невозможным и уже совершенно не укладывалось в голову сухое «вы».

До того расстроилась от подобных мыслей Ульяна Ивановна, что даже высокое звание сына, которым она не без основания гордилась, начало казаться ей не то чтобы нежелательным, а преждевременным.

— Рано ему подполковника дали! — решила она. — Не справится еще и хватит горя… Не машину ему собственную, а рукавицы ежовые, чтобы дамы зря не беспокоились.

Подобные педагогические рассуждения мало-помалу настроили Ульяну Ивановну на столь решительный лад, что вопрос о «вы» отпал сам собою. Она совсем уже готова была приступить к письму, когда из коридора донесся негромкий, но настойчивый и повелительный звонок — сигнал воздушной тревоги.

— И когда только мы отмучаемся? — вздохнула Ульяна Ивановна, поднимаясь со стула.

Если в эту минуту она и побледнела немного, то движения ее по-прежнему были плавны и спокойны, а большие и сильные руки нисколько не дрожали.