Комната за красной дверью оказалась довольно уютной, с большой кроватью под балдахином. Кроме кровати здесь был также туалетный столик и просторный шкаф. Высоко на задней стене комнаты блестело стеклами маленькое круглое окошко – только сейчас я поняла, что это первое окно, которое я увидела в доме волка.
А волк внезапно напрягся, как-то странно посмотрел на меня и смущенно произнес.
– Видишь ли, госпожа… Есть одно условие… при котором ты можешь находиться здесь…
У меня все похолодело внутри. Я судорожно схватилась за свои часы с компасом – их тиканье странным образом успокаивало меня.
– Какое еще условие?
Волк переминался перед дверью. Перекатывались под кожей его могучие мышцы, темнели на белой шерсти засохшие бурые пятна крови.
Здесь, в комнате за красной резной дверью, я была в безопасности от остального дома, но была ли при этом в безопасности рядом с ним?
Волк уставился на меня, приковал к месту своим взглядом.
– Ты должна позволить, чтобы я оставался в этой комнате с тобой каждую ночь, – сказал он. – И еще ты должна поклясться, что… никогда не сделаешь одну вещь.
– Чего именно я не должна делать, господин Волк? – тяжело сглотнула я, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце.
От обращения «господин» волка почему-то передернуло, и его голос сразу стал еще ниже – превратился, можно сказать, в рычание.
– Ты должна поклясться, что никогда не зажжешь лампу и не взглянешь на меня ночью. Ни разу. Никогда. Если же ты не… – янтарные глаза волка сузились, превратившись в щелочки. – Если же ты не согласишься на это условие, я сейчас выгоню тебя из комнаты, оставив на милость дома и леса. Ты клянешься?
Там, за дверью, я не продержалась бы и двух секунд. Волку это было известно так же хорошо, как и мне. Но до чего же жестоко предлагать человеку выбор, заранее зная, что у него нет выбора!
– Госпожа, – уже намного мягче продолжил волк, – я не причиню тебе никакого вреда. Со мной ты всегда будешь в безопасности. Надеюсь, ты это знаешь.
Я этого не знала. Я знала совершенно другое, и могла доказать это, показав свои шрамы на лице. Впрочем, ответить отказом волку я все равно не могла. Я медленно опустилась на колени, чтобы взглянуть волку прямо в глаза, и сказала, склонив перед ним, словно перед королем, свою голову.
– Клянусь, господин Волк, что я никогда не зажгу лампу и не стану смотреть на тебя среди ночи.
– Благодарю тебя, госпожа Эхо, – волк кивнул белой мордой, отвел глаза, а затем и сам отошел в сторону. – Пока ты будешь переодеваться, я отвернусь. А ты, когда ляжешь, сама сможешь задуть лампу.
Обо всем этом волк говорил так, словно речь шла о какой-то самой обычной вещи, а мое обещание было чем-то само собой разумеющимся. Несколько секунд я все еще оставалась на коленях, боролась с охватившим меня гневом, но потом поднялась и начала возиться с завязками своей блузки. Ночной рубашки у меня не было, поэтому я сняла сапоги, юбку и блузку, оставшись в одной нижней сорочке, как можно скорее заползла в огромную кровать и улеглась с краю.
– Ты переоделась? – спросил волк, не оборачиваясь.
Мой гнев сменился горечью, и я ответила, натянув свое одеяло до самого подбородка.
– Да.
Волк обогнул кровать и лег по другую от меня сторону прямо на полу, возле шкафа. Открыл один глаз, взглянул им на меня и спросил:
– Ты не забудешь про свое обещание?
Тут у меня в голове закрутились обрывки из нашего разговора.
«А что происходит в полночь?»
«Сдерживающая магия ослабевает, и дом становится неуправляемым».
А не значит ли это, что и волк при этом становится неуправляемым? И что произойдет, когда я потушу лампу? А что случится, если я вновь зажгу ее?
– Не забуду, – буркнула я и поскорее задула лампу, опасаясь, что передумаю, если буду медлить.
Спальня погрузилась в темноту. Я лежала с открытыми глазами, всеми нервами ощущая близкое присутствие волка. Слышала, как он шуршит, возится, царапает когтями, устраиваясь удобнее.
«Дом похож на дикого зверя, которого приручили. Иногда он бывает безопасен, иногда нет» .
Мои шрамы заныли при мысли о той давней боли, и я беспокойно заерзала в постели. Что должно удержать волка от того, чтобы прыгнуть на кровать и загрызть меня в темноте?
«Помни о том, что он дикий, и оставайся настороже» .
А может это сама тьма и держит волка в узде? Что, если именно она сохраняет в себе какие-то остатки магической силы? Тогда понятно, почему волк должен оставаться на ночь в этой комнате, а я не должна зажигать лампу.
Дыхание волка стало ровным, глубоким – он уснул. А вот ко мне сон никак не шел. Я не могла перестать думать о моем отце, о ненависти во взгляде Донии, о рассыпавшемся в прах письме из университета. О той минуте в лесу, когда волк впервые заговорил со мной. Все, что произошло со мной после этого, казалось просто невероятным – может быть, я все-таки действительно замерзла тогда до смерти в сугробе?
Но подушка у меня под щекой была такой мягкой, одеяло теплым, а дыхание волка таким убаюкивающим…
А как там отец? С ним все хорошо? Добрался он до дома тогда?
Часть души болела за него, заставляла плакать в подушку, ненавидя себя за то, что я бросила его тогда в лесу. Но вторая – бо́льшая – часть меня об этом не жалела. Да, я оставила отца, но вместе с этим оставила и Донию, и презирающих меня жителей городка, и все-все-все, что оковами лежало на моей прежней жизни. И это давало чудесное, неведомое раньше ощущение свободы.
А потом я все-таки уснула.
Я внезапно проснулась в темноте в насквозь промокшей от пота сорочке. Кто-то ломился в дверь спальни, пытаясь войти, и ревел в коридоре. На меня накатывали волны жара, как от печки. Я инстинктивно потянулась к лампе, затем вспомнила про свое клятвенное обещание и отдернула руку.
– Волк, – позвала я, тщетно пытаясь рассмотреть его на полу. – Волк!
– Эхо? – каким-то странным – ото сна, наверное, – голосом откликнулся он.
– Там кто-то есть.
В дверь что-то ударило, взвыл ветер. Затем раздался высокий жуткий смех, от которого, казалось, заходила ходуном вся комната.
– Волк?
– Все в порядке, Эхо. Здесь нам ничего не грозит.
Волк должен был уже полностью проснуться, однако его странный акцент при этом не исчез.
Раздался новый, настойчивый и громкий стук в дверь. Он становился все громче, смешиваясь с ревом какого-то неизвестного, но явно огромного и злобного зверя.
– Ничего не делай, – предупредил меня волк. – Ничего не делай, все само кончится.
Я дрожала, сидя в постели с натянутым до самого подбородка одеялом. Под сорочкой тикали часы с компасом, которые я никогда не снимала. По коридору разлетелся смех, зашептали голоса на незнакомом мне языке. Было страшно. Хотелось, чтобы в комнате стало хотя бы немного светлей, и я невольно вновь потянулась к стоявшей на прикроватном столике лампе.
– Оно сюда прорвется, – прошептала я. – Прорвется и уничтожит нас.
– Нет, мы в безопасности до тех пор, пока не откроем дверь. Или пока ты не зажжешь лампу. Она… Она искушает тебя. Проверяет на прочность.
– Она – это кто?
– Сила леса. Сила, скрепляющая этот дом.
Вся комната вновь задрожала, когда что-то ударило в дверь с такой силой, словно кто-то таранил ее вырванным из земли стволом дерева.
– Не думай об этом. Отвлекись. Огонь не может причинить тебе вреда. Она не сможет причинить тебе вреда.
Я вцепилась пальцами в край одеяла. Новый удар, и дверь оглушительно затрещала. Жар усилился, обжигал мою кожу. Меня трясло. Я думала, что разорвусь на части.
– Расскажи мне о своем отце, – неожиданно попросил волк.
– Что?
БАБАХ! – новый удар в дверь.
– О своем отце, – волку приходилось кричать, чтобы перекрыть вой налетевшего ветра.
– Он хороший и добрый, – ответила я, еще сильнее стискивая своими пальцами матрас. – Даже со мной. Особенно со мной.
– А почему ему не быть добрым с тобой?
– Потому что я… такая.
– Какая такая?
– Я чудовище!
– Неправда, ты не чудовище!
Вокруг нас завывал, кружился ветер. Теперь я хваталась уже за каркас кровати. Меня трясло.
– Расскажи мне еще о своем отце!
И я заговорила – это удивительным образом помогало мне преодолевать страх.
– Он любит мою мачеху. Не знаю почему, но любит. И он никогда… Да, никогда не смеялся надо мной. И не крестился, чтобы оградить себя от моего лица, которое изуродовал дьявол.
– Твое лицо изуродовал не дьявол, – ветер внезапно пропал и следующие слова волка эхом отозвались в наступившей тишине. – Твое лицо изуродовал я!
Нас с волком разделяло пустое пространство комнаты. Жара стремительно отступала, словно странным образом выскальзывала под дверь в коридор, откуда и явилась.
– Так это ты был в тот день в капкане?
– Да.
– А как ты в нем оказался?
– Я следил за тобой.
– Почему?
– Меня всегда тянуло к тебе, Эхо Алкаева. Даже когда я не мог вспомнить, почему именно.
Это был явно неполный ответ, однако слова волка странным образом запали мне в душу, хотя их истинный смысл ускользал от моего понимания. А ведь не окажись я в тот день на окраине городка, лицо осталось бы мягким и гладким. И меня приняли бы все жители городка. И Дония не стала бы меня презирать У меня бы было будущее.
Но почему-то я не винила волка, не ненавидела его, как должна была бы.
Я пожевала свою губу, скользнула назад под одеяло, положила голову на подушку.
– Все закончилось? – спросила я.
– Не знаю. Наверное, – ответил волк. – Но я буду охранять дверь до самого утра. Ничто тебе не причинит вреда, не бойся.
И я поверила ему.
Поверила, а затем уснула, и мне снились странные сны. В них я ходила, не находя выхода, по заколдованному лесу, где волк бежал в одну сторону, а отец уезжал в другую на санях старика Тинкера. Потом все вокруг начинало пылать, и по моему лицу струилась кровь из свежей раны, а из темноты вдруг появлялась Дония. Ее глаза злобно сверкали. Она хватала меня и толкала в огонь, хихикая, словно ведьма, и приговаривая: «Ты чудовище, и ты должна гореть в огне. Дьявол создал тебя, так возвращайся же к нему!» А затем я рыдала, уткнувшись лицом в сугроб, и становилась вдруг страницей в сожженной и утерянной навсегда книге…
Когда я проснулась, уже наступило утро. В окно струился тусклый серый свет.
А волк исчез.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления