Онлайн чтение книги Эмили из Молодого Месяца Emily of New Moon
Глава 1. Дом в низине

Дом в низине находился, как выражались жители Мейвуда, «за милю отовсюду». Он стоял в маленькой травянистой лощине и выглядел так, будто вовсе не был построен, как все другие дома, а вырос там, словно большой коричневый гриб. К нему вела длинная, покрытая травой дорожка, а густо растущие вокруг молоденькие березки почти скрывали его из вида. Из его окон не было видно ни одного другого дома, хотя деревня находилась совсем рядом — за ближайшим холмом. Старая Эллен Грин считала лощину самым пустынным местом на свете и уверяла, что и единого дня там не вытерпела бы, если бы ей не было жаль «ребенка».

Но одиннадцатилетняя Эмили даже не подозревала, что ее жалеют и что она живет в «пустынном месте». Ей вполне хватало общества. Был папа… и Майк, и Задира Сэл. И Женщина-ветер всегда бродила поблизости; и были деревья: Адам и Ева, Петушиная Сосна и дружелюбные леди-березки.

А еще была «вспышка». Предугадать ее приход никогда не удавалось, и надежда испытать это волшебное переживание держала Эмили в вечном волнении ожидания.

В промозглые сумерки одного из весенних дней Эмили вышла на прогулку… прогулку, которую она запомнила на всю жизнь — возможно, из-за какой-то пугающей красоты тех сумерек, а, возможно, из-за того, что впервые за много недель к ней пришла «вспышка»… но, скорее всего, причиной стало случившееся потом, после того как она вернулась с прогулки.

Это был пасмурный, холодный день в начале мая, грозивший дождем, который так и не пролился. Папа весь день пролежал на кушетке в гостиной. Он сильно кашлял и почти не говорил с Эмили, что было очень необычно для него. Большую часть времени он лежал, заложив руки за голову, и его большие, запавшие, темно-голубые глаза были устремлены с мечтательным и отсутствующим выражением на затянутое облаками небо, видневшееся между лапами двух больших елей в палисаднике — Адам и Ева, так они с Эмили всегда называли их из-за причудливого сходства, которое Эмили заметила однажды между этими деревьями, стоящими по разные стороны от маленькой яблони, и Адамом и Евой возле Древа Познания на картинке в одной из старых книжек, принадлежавших Эллен Грин. Древо Познания выглядело в точности как приземистая яблоня, а Адам и Ева стояли по обе стороны от него в таком же напряженном оцепенении, как большие ели.

Эмили очень занимала мысль, о чем думает папа, когда так лежит, но она никогда не беспокоила его вопросами, если у него был сильный кашель. Ей просто хотелось с кем-нибудь поговорить. Но Эллен Грин также не была склонна к разговорам в тот день. Она только без конца ворчала, и это ворчание означало, что Эллен чем-то встревожена. Ворчала она и накануне вечером, после того как доктор долго шептался с ней в кухне, ворчала и тогда, когда давала Эмили перекусить перед сном хлебом и патокой. Эмили не любила хлеб и патоку, но съела их, потому что не хотела обидеть Эллен. Эллен редко позволяла ей есть перед сном, а когда позволяла, это означало, что, по той или иной причине, она желала сделать особое одолжение.

Эмили ожидала, что за ночь приступ ворчливости пройдет, как это обычно бывало; но он не прошел, так что нечего было и ожидать какого-то общения с Эллен. Впрочем, нельзя сказать, что подобное общение когда-либо было приятным. Однажды в приступе раздражения Дуглас Старр сказал Эмили, что «Эллен Грин — толстая, ленивая и ничтожная старуха», и всякий раз после этого, глядя на Эллен, Эмили думала, что это самое точное определение, какое только можно было дать этой женщине… Так что Эмили устроилась поудобнее в старом, обшарпанном, уютном кресле с подголовником и весь день читала «Путешествие пилигрима» [2]«Путешествие пилигрима» (1678) — религиозно-дидактическая поэма английского писателя и проповедника Джона Беньяна (1628–1688), излагающая историю трудного пути Христиана, героя поэмы, к Небесному Городу, куда он отправился, убедившись, что город, в котором он жил до сих пор, — Город Разрушения — обречен на погибель. Во второй части поэмы, написанной позднее, рассказывается о том, как то же путешествие повторила его жена, Христиана, вместе с четырьмя сыновьями и служанкой, а также их семьями, которыми они за время пути успели обзавестись.. Эмили любила эту книгу. Много раз прошла она прямой стезей добродетели вместе с Христианом и Христианой — хотя приключения Христианы нравились ей гораздо меньше, чем приключения Христиана. Начать с того, что с Христианой всегда шло ужасное множество народа. В ней не было и половины того очарования, каким обладал одинокий неустрашимый герой, встретивший черных призраков в Долине Смертной Тени и столкнувшийся с Аполлионом [3]Аполлион — чудовище, ангел бездны, преграждавший путь Христиану.. Темнота и страшные существа — ничто, когда у вас полно спутников. Но оказаться одному… ах! Эмили содрогалась от восхитительного ужаса, думая о таком испытании!

Когда Эллен объявила, что ужин готов, Дуглас Старр велел Эмили пойти и поесть.

— Сам я ужинать не хочу. Просто полежу здесь и отдохну. А когда ты, мой эльф, вернешься, мы с тобой поговорим по душам.

И он улыбнулся ей своей обычной, полной любви, красивой улыбкой, которую Эмили всегда находила такой милой… Поужинала она с удовольствием — хотя ужин никак нельзя было назвать вкусным. Хлеб оказался полусырым, яйцо недоваренным, зато, как ни странно, ей было позволено посадить Задиру Сэл и Майка по обе стороны от ее стула, и Эллен только что-то ворчала себе под нос, когда Эмили давала им крошечные кусочки хлеба с маслом.

У Майка была такая прелестная манера сидеть на задних лапках и хватать кусочки передними, а Задира Сэл, когда ее очередь слишком долго не наступала, почти как человек, касалась ноги Эмили чуть повыше туфли. Эмили любила их обоих, но ее фаворитом был Майк — красивый темно-серый кот с огромными, как у совы, глазами, весь такой мягкий, толстый, пушистый. Сэл всегда оставалась худой, и никакое усиленное питание не могло помочь покрыть ее кости плотью. Она нравилась Эмили, но ее никогда не хотелось прижать к себе или погладить — из-за ее худобы. Однако она привлекала Эмили какой-то удивительной, таинственной красотой. Задира Сэл была серой в белых, очень белых пятнах, с очень гладкой шерсткой, длинной, острой мордочкой, очень длинными ушами и очень зелеными глазами. Она обладала всеми качествами грозного бойца, и чужие кошки всегда терпели поражение в первой же схватке с ней. Эта бесстрашная маленькая злючка нападала даже на собак, обращая их в паническое бегство.

Эмили любила своих кошек и с гордостью говорила, что воспитала их сама. Обоих, когда они были еще котятами, подарила ей учительница воскресной школы.

— Живой подарок — это так мило, — говорила Эмили, обращаясь к Эллен, — потому что он день ото дня становится еще милее.

Однако ее очень тревожило то, что у Задиры Сэл не было котят.

— Не знаю, почему это так, — жаловалась она Эллен. — У большинства остальных кошек, похоже, даже больше котят, чем им нужно.

После ужина Эмили вошла в гостиную и обнаружила, что папа уснул. Она очень обрадовалась этому, так как знала, что он мало спал в последние две ночи, но вместе с тем была и немного разочарована тем, что они не «поговорят по душам». Разговоры с папой «по душам» всегда были такими восхитительными. Но почти такой же восхитительной казалась и предстоящая прогулка — чудесная прогулка в полном одиночестве в седой вечер юной весны. Эмили очень давно не гуляла.

— Надень капор и, смотри, живо домой, если пойдет дождь, — предупредила Эллен. — Тебе с простудой шутить нельзя… не то что другим детям.

— Почему это мне нельзя? — с некоторым негодованием спросила Эмили. Почему ей нельзя «шутить с простудой», если другим детям можно? Это нечестно!

Но Эллен только проворчала в ответ что-то невнятное. Тогда Эмили пробормотала чуть слышно, для собственного удовлетворения: «Толстая, ничтожная старуха!» — и отправилась наверх, чтобы взять капор — довольно неохотно, так как любила бегать с непокрытой головой. Надев полинялый голубой капор на блестящие, черные как смоль волосы, заплетенные в длинную, тяжелую косу, она приятельски улыбнулась своему отражению в маленьком зеленоватом зеркале. Улыбка начиналась где-то в уголках ее губ, а потом заливала все лицо — медленно, таинственно, чудесно, как часто думал Дуглас Старр. Это была улыбка ее покойной матери — то, что привлекло его к Джульет Марри в момент их первой встречи и удержало навсегда. Улыбка, похоже, была единственным, что Эмили унаследовала от матери в физическом отношении. Во всем остальном — думал он — она походила на Старров… с ее большими лилово-серыми глазами, длинными ресницами, черными бровями, высоким белым лбом — слишком высоким, чтобы считаться красивым, с тонкими чертами бледного овального лица, выразительным ртом и маленькими ушками, чуть-чуть остренькими — признак несомненного родства с племенами, населяющими страну эльфов.

— Я иду на прогулку с Женщиной-ветром, — сказала Эмили, обращаясь к «Эмили в зеркале». — Я хотела бы взять с собой и тебя, дорогая. Интересно, ты хоть когда-нибудь выходишь из этой комнаты?.. Женщина-ветер появится сегодня в полях. Она высокая и туманная, в тонких, серебристых, шелковистых одеждах, развевающихся вокруг нее… с крыльями, как у летучей мыши, только полупрозрачными… и с глазами, которые сияют, как звезды, сквозь ее длинные, распущенные волосы. Она умеет летать… но сегодня вечером будет бродить со мной по полям. Она мой большой друг, эта Женщина-ветер. Я знаю ее с тех пор, как мне исполнилось шесть. Мы с ней давние, очень давние друзья, но не такие давние, как мы с тобой, моя маленькая «Эмили в зеркале». Ведь мы с тобой всегда были друзьями, правда?

И, послав воздушный поцелуй «Эмили в зеркале», «Эмили не в зеркале» вышла.

Женщина-ветер ждала ее за порогом дома: трепала маленькие жесткие стебли полосатой травы, торчавшие на клумбе под окном гостиной, покачивала большие, тяжелые лапы Адама и Евы, что-то шептала в зеленой дымке молоденькой листвы березок, взъерошивала Петушиную Сосну за домом… Эта сосна и в самом деле напоминала огромного забавного петуха с большущим пышным хвостом и головой, запрокинутой назад, чтобы закукарекать.

Эмили, давно не выходившая на прогулку, была почти без ума от радости. Минувшая зима оказалась такой ненастной, а снег таким глубоким, что ей ни разу не разрешили выйти из дома; да и апрель стал месяцем дождей и ветров… так что в этот майский вечер она чувствовала себя как освободившийся заключенный. Куда же пойти? Вниз по ручью? Или через поля к еловой пустоши? Эмили выбрала второе.

Она любила еловую пустошь на дальнем конце пастбища, занимавшую длинный отлогий склон холма. Это было место, где происходило волшебство. Там, как ни в одном другом месте, могла она вступить в свои законные права прирожденной феи. Увидев Эмили, легко бегущую по голому полю, никто не позавидовал бы ей. Она была маленькой, бледной, бедно одетой; иногда она дрожала от холода в своем тонком жакетике; однако за ее видения, за ее чудесные мечты, вероятно, охотно отдала бы корону любая королева. Побуревшие, промерзшие травы под ее ногами были бархатным ковром. Старая, обомшелая, искривленная, полумертвая сосна, под которой она приостановилась на мгновение, чтобы бросить взгляд в небо, была мраморной колонной во дворце богов, а далекие туманные холмы — сторожевыми башнями города чудес. Ее сопровождали все сельские феи — было так легко верить в них здесь… феи белого клевера и атласных ивовых сережек, маленький зеленый травяной народец, гномы молоденьких елочек, эльфы ветра, диких папоротников и чертополоха… Что угодно могло произойти здесь, могла осуществиться любая мечта.

К тому же на пустоши было так весело играть в прятки с Женщиной-ветром, которая здесь казалась удивительно реальной. Если бы только удалось выпрыгнуть достаточно быстро из-за купы елей — только сделать этого никогда не удавалось, — то можно было бы даже увидеть ее так же ясно, как обычно чувствуешь ее и слышишь. Вот она только что мелькнула здесь… это был взмах ее серого плаща… ах, нет, она уже смеется в самых верхушках самых высоких деревьев… Восхитительная погоня продолжалась, пока Женщина-ветер вдруг не исчезла, оставив вечер купаться в чудесном, глубоком покое, и тогда в сгустившихся на западе облаках неожиданно появился разрыв, а в нем — прелестное, бледное, розовато-зеленое озеро чистого неба с серебристым серпиком молодого месяца.

Эмили стояла и смотрела на него, молитвенно сложив руки и запрокинув черноволосую головку. Она должна пойти домой и поскорее занести его описание в желтую амбарную книгу, где последней записью была «Беаграфия Майка». Своей красотой этот молодой месяц будет причинять ей боль, пока она не опишет его. А потом она прочитает описание папе. Только бы не забыть, как верхушки деревьев вырисовываются тонким черным кружевом на самом краю розовато-зеленого неба.

А затем, на один великолепный, величайший момент, пришла «вспышка».

Эмили называла ее так, хотя чувствовала, что название не совсем соответствует происходящему. «Вспышку» она не могла описать даже папе, который всегда бывал немного озадачен ее объяснениями. Никому другому Эмили никогда даже не рассказывала об этом.

Эмили, сколько она себя помнила, всегда чувствовала, что находится совсем рядом с миром чудесной красоты. От этого мира ее отделяла лишь тонкая завеса, отодвинуть которую в сторону было невозможно… но иногда ветер, играя с завесой, на миг приподнимал ее край, и тогда Эмили удавалось мельком — лишь мельком — увидеть заколдованное королевство и услышать несколько звуков неземной музыки.

Этот миг приходил редко и проносился быстро, оставляя ее задыхающейся, с невыразимым восторгом в груди. Она никогда не могла возвратить этот миг… не могла вызвать его по своей воле… не могла притвориться, будто он настал; но чудо этого мимолетного мгновения оставалось с ней надолго. «Вспышка» никогда не приходила дважды с одним и тем же зрительным образом или звуком. В этот вечер ее вызвало кружево темных ветвей на фоне далекого неба. Раньше она приходила вместе с пронзительной нотой в реве ночного ветра, с тенью, пробежавшей по спелым хлебам, с серой птичкой, опустившейся на подоконник в грозу, с пением «Свят, свят, свят» [4]См. Библия, Откровение Иоанна Богослова.в церкви, с ярким блеском огня в кухонном очаге, когда она темным осенним вечером возвращалась домой, с легкими, как дуновение, голубыми морозными узорами на окне в вечерних сумерках, с удачным новым словом, когда она заносила в книгу «описание» чего-либо. И всегда, когда «вспышка» приходила к ней, Эмили чувствовала, что жизнь — нечто чудесное и таинственное, обладающее вечной красотой.

В сгущающихся сумерках она подбежала к дому, горя желанием поскорее занести свое «описание» в амбарную книгу, прежде чем картина увиденного хоть немного поблекнет в ее памяти. Она уже знала, как именно начнет… первая фраза, казалось, сама возникла в уме: «Холм позвал меня, и что-то во мне отозвалось».

На просевшем пороге дома ее ждала Эллен Грин. Эмили была так полна счастьем, что любила в тот момент всё и всех, даже толстых и ничтожных. Она обхватила колени Эллен и крепко прижалась к ним. Эллен мрачно взглянула в восторженное личико, на котором волнение зажгло слабый розовый румянец, и с тяжким вздохом сказала:

— А ты знаешь, что твоему папаше осталось жить только неделю или две?