Онлайн чтение книги Эпиталама
I

Берта была веселой девочкой, но любила порассуждать. Наблюдая, как мать, озабоченная, нервная, постоянно что-то перебирает в своих шкафах, она приходила к выводу, что люди бывают несчастными либо из-за собственной слабости, либо по небрежности.

Она вспоминала свою тетку Кристину, ее спокойные молодые глаза, энергичные манеры, красивые платья, и восхищалась ею, привлекательной пожилой особой, которая так правильно и так счастливо прожила свою жизнь. Однажды, когда Берта расплакалась, потому что ей хотелось поехать с Эммой в Фондбо, тетя посадила ее к себе на колени и сказала, подкрепляя свои слова решительным взглядом: «Все, больше не думай об этом; стоит тебе только захотеть, и ты больше не будешь думать об этом» — и вытерла ей глаза нежным, как пух, пахнущим вербеной платком. Позднее, вспоминая ту сцену, Берта решила развить такую же внутреннюю силу в самой себе, ибо считала это очень важным. Она заставляла себя выскакивать из-под одеяла в семь часов утра и заниматься игрой на пианино в стылой гостиной.

В тот год зима выдалась очень холодная. По четвергам приходила Мари-Луиза, и девочки оставались вдвоем в комнате Берты. На полдник они делали себе гренки, накалывая ломтики хлеба на вилку и держа их над обжигавшими пальцы углями. Ночь наступала рано. Мари-Луиза, свернувшись рядом с камином у ног своей подруги, смотрела на пламя; они любили этот полумрак, этот жар, этот уют, которые помогали им перенестись из невзрачного дома в мечту о собственном очаге, в ту будущую жизнь, о которой они, преисполненные уважения к своим мыслям и своему жизненному опыту, долго-долго говорили шепотом, серьезно, без шуток. Потом Берта зажигала свет, и степенные дамы снова превращались в детей.

Иногда Берта, малышки Дюкроке, Андре и Мари-Луиза Шоран собирались вместе в просторном доме Бонифасов. У Алисы и игрушек было много, и весь дом оказывался в их распоряжении. Андре предлагал поиграть в прятки и всякий раз уводил Ивонну Дюкроке в платяной шкаф, где они просиживали часами, прижавшись друг к другу; однако их никто не искал. Девочки, завладев превосходным набором кухонной посуды из настоящей меди, пытались варить на плитке карамель. Раскрасневшиеся от раздувания огня в наполненной дымом комнате, они обжигали себе языки, слишком рано пробуя расплавленный сахар, а когда добирались до донышка кастрюли, их уже немножко тошнило.

* * *

По случаю дня рождения Ивонны Дюкроке Берта упросила свою мать сшить ей новое платье из тонкого розового батиста, о котором она мечтала с давних пор.

— Оно очень красивое… Может быть, чуточку длинновато… но все равно не укорачивайте его, — говорила Берта, разглядывая себя в зеркале. — Вырез как раз такой, как надо… А черный бархат для пояса вы принесли?

Она говорила и одновременно поворачивалась, не отрывая глаз от зеркала, потом вдруг потянулась за гребнем, расчесала обрамлявшие лицо локоны, отбросила назад пышные волосы и собрала их в руке:

— Мне бы хотелось, чтобы в волосах была бархатная лента, красивый бант… Дайте-ка мне кончик пояса, я не помну его… Видите, так намного лучше, — сказала она, продолжая придерживать волосы на затылке. — Тогда у меня не такой детский вид… Лицо более открыто.

Тяжелым торопливым шагом вошла госпожа Дегуи и посмотрела на подол юбки.

— Правда же, прелестное платье? — спросила Берта. — А волосы я завяжу бантом такого же цвета, как пояс.

— Ты убрала локоны! — удивленно воскликнула госпожа Дегуи.

— Понимаешь, — поспешно сказала Берта, — эти локоны никак не сочетаются с платьем. И приходится тратить целый час, чтобы причесаться! Мари-Луиза их уже не носит…

Госпожа Дегуи, выглядевшая рассерженной, любовалась своей дочерью, которая казалась ей очаровательной, подросшей и как бы вдруг сразу ставшей девушкой благодаря немножко длинноватому, слегка приталенному платью; однако, подумав о том, что муж будет недоволен, и не приняв никакого решения, сказала:

— Мы обсудим это в субботу…

Когда Берта вернулась из Фондбо на машине Шоранов, господин Дегуи ужинал. Она поцеловала отца и скользнула к своему стулу; она была очень бледна, глаза ее сияли, а голова гудела от усталости. Господин Дегуи бросил внимательный взгляд на ее новое платье и заметил изменения в прическе. Молчаливый и удрученный, он продолжал мешать салат, сосредоточенно переворачивая листья, но щеки его внезапно залила краска.

Берта попыталась развеселить отца. Рассказала, как провела день в Фондбо; после спектакля там устроили танцы.

Госпожа Дегуи наблюдала за выражением лица мужа.

— У тебя красное лицо, — сказала она.

Берта знала, что это замечание раздражает отца. Она укоризненно посмотрела на мать и сказала веселым голосом, заставляя себя есть, чтобы доставить удовольствие отцу:

— Что-то вы, господин папа, не очень любезны сегодня! А мы как раз говорили о вашей красавице лошади. Господин Дюкроке видел вас около Эгюийского моста. Говорят, вы смотрелись совсем как юноша.

Господин Дегуи с доброй улыбкой взглянул на дочь.

— Ты слишком много куришь, — сказала госпожа Дегуи, которая, несмотря на выразительные взгляды Берты, продолжала наблюдать за мужем. — Врач же запретил тебе курить.

Она помолчала немного и добавила, пристально глядя на мужа и прижимая салфетку к своей мощной груди:

— Я уверена, что тебе вредно пить вино.

Ничто не могло поколебать терпения господина Дегуи, который продолжал молча есть, поставив на стол локоть и подперев голову ладонью.

Берта отправилась спать, не доев десерт.

Госпожа Дегуи подобрала лежавшие вокруг тарелки кусочки хлеба и потихоньку грызла их по сохранившейся с детства привычке.

— Что, Берта значит больше уже не носит локонов? — спросил господин Дегуи спокойным голосом.

Он встал из-за стола, светлые глаза его внезапно засверкали, и он вскричал, задыхаясь:

— Она ведь еще ребенок!.. А дети должны носить локоны! А ты вырядила ее девушкой! Я знаю, к чему это может привести!.. И я не хочу, чтобы моя дочь превратилась в Мари Брен!.. Я предпочту скорее, чтобы она осталась такой же глупой, как ее мать!

Он мерил комнату большими шагами, а госпожа Дегуи, закрыв все двери, следовала за ним, энергично жестикулируя и наугад осыпая его колкостями, хотя ее мелодичный голос терялся в общем шуме.

— А! Госпожа Брен! Ты считаешь ее красивой! — говорила она. — Перестанешь ты наконец? Прислуга все слышит. Это у тебя от табака такое раздражение.

А он, ослепленный гневом, продолжал:

— Ну и пусть слышат!.. Пусть все слушают!

Его теперь больше ничто не волновало, кроме собственного гнева. Он схватил графин, потом снова поставил его на буфет. Поворачиваясь, задел его и уронил на паркет. Остановился, взглянул на пятно, распространявшее сильный запах вина, вышел из столовой и отправился курить в кабинет.

Госпожа Дегуи позвала слугу, а сама перешла в салон, еще освещенный лучами заходящего солнца. Она села у открытого окна, натянула на пяльца вышивание и продолжила работу с выражением безмятежности, которое морщины словно прикрепили к ее лицу.

Давид вошел в темный от дыма и от сгущающихся сумерек кабинет.

— Вам, месье, завтра утром, в воскресенье, лошадь будет нужна?

Господин Дегуи понял, чего хочет слуга, и ответил очень тихо:

— Нет, Давид, я никуда не поеду.

Укладываясь спать, господин Дегуи уже забыл о причине своего раздражения; она растворилась в приступе гнева, оставившем по себе тягостное воспоминание.

Господин Дегуи вставал по утрам всегда в пять часов, но одевался медленно, ходил по ванной, и, когда Ортанс приносила госпоже Дегуи завтрак, он был еще в халате. В это воскресенье, глядя на голубое небо над утопающими в утренних тенях полями, он с сожалением подумал о несостоявшейся верховой прогулке.

Он взял свою тяжелую трость, которую часто носил в левой руке для тренировки мышц, и направился в сторону Нуазика.

Заметив за стеклянной дверью парикмахера Желино, он отвернулся.

Дабы избежать разговоров со знакомыми с детства людьми, господин Дегуи шел быстро, с видом погруженного в свои мысли человека. Даже еще и теперь, встречаясь с владельцем завода Шово, который преследовал его до шестнадцатилетнего возраста, выкрикивая на улице ему вслед: «Толстая тетка!», он всякий раз испытывал некоторое замешательство.

На Эгюийском мосту он замедлил шаг, окинув взглядом занятое зелеными и бурыми болотами пространство. Небольшие квадраты воды, рыбные садки и соляные бассейны поблескивали среди зарослей травы. Был тот час, когда река, набухшая от поднявшейся воды, разливается по окрестным полям. Казалось, что океан вдруг взял да и оставил на этой плоской, размокшей равнине свой еще совсем свежий след, сделав ее продолжением своего необъятного горизонта.

* * *

Андре вышел из коляски, чтобы помочь Берте сесть рядом с Мари-Луизой, потом озабоченно осмотрел упряжь.

Направляясь к Фондбо, они все больше удалялись от болот. Хлеб на полях был уже убран, и посреди них виднелись лишь один квадрат виноградника да несколько рядов кукурузы и топинамбура. Лошадь шагом взбиралась на последний холм. Андре обернулся к Берте:

— Вам там не слишком удобно. Наша коляска совсем никуда не годится. Говорят, здесь сейчас находится госпожа Брен.

Лошадь снова пошла рысью. Берта закинула руку за спинку сиденья, а другой дотронулась до своих волос и, пристально глядя на убегающую вдаль дорогу, подумала о Мари Брен. Она никогда не встречала госпожу Брен в Нуазике, но припоминала, как видела ее однажды на берегу моря в Медисе; она помнила эту странную красивую женщину, которую можно было видеть издали то на пляже, то в лесу, всегда вместе с долговязым Эснером.

Коляска тихо катилась в тени дубовой аллеи. Перед замком стояла группа женщин, и Берта сразу же узнала среди них силуэт Мари Брен.

Госпожа Шоран, опасливо озираясь, вышла из коляски.

— А Эмма что, не приехала?.. Какое миленькое у тебя, моя дорогая, платье, — сказала госпожа Дюкроке, целуя Берту.

И быстро добавила веселым, но повелительным голосом:

— Молодежь играет в теннис; ну-ка, малышки, давайте-ка надевайте свои сандалии.

В гостиной Фондбо под деревянными панелями и обоями чувствовались гнетущая тяжесть и холод каменных стен. Мари-Луиза искала свои сандалии возле лестницы, в просторном, выстланном плитками вестибюле. Берта подошла к окну и обратила внимание на молодого человека, который прогуливался в парке с господином Дюкроке.

Выйдя из замка, Берта бросила взгляд в сторону госпожи Брен. Она разговаривала с тем самым замеченным Бертой молодым человеком и посмотрела на Берту; почти сразу в ту же сторону повернул голову и молодой человек.

— Пошли быстрее, — тихо сказала Мари-Луиза.

— Красивые у вас здесь, мадемуазель, места, — сказал молодой человек, оказавшись вдруг рядом с Бертой. — Особенно я люблю такое освещение. Я думаю, такое особое сияние обязано своим происхождением соседству с морем. Вы только взгляните на эту воду, — сказал он, останавливаясь перед группой туй, покрытых сверкающими каплями влаги. — Словно солнечная пыль… Вы живете в Нуазике?

— Да, месье, я живу в Нуазике.

— Это очаровательный городок. Мы с отцом вот уже два года приезжаем туда на лето. Мы снимаем там виллу «Пикодри». Меня зовут Альбер Пакари… А сюда меня сегодня привела госпожа Брен… Давайте пройдем на теннисную площадку… Я здесь никого не знаю. Вы мне расскажете. Я предполагаю, что эти миниатюрные девушки с голубыми глазами — дочки госпожи Дюкроке. Одну из них зовут Лила.

— Это другие зовут ее Лила, — смеясь, сказала Берта. — А сама она называет себя Элизабет.

— Похоже, госпожа де Бригей была очень красива. Даже и сейчас она еще величава. Я немного поговорил с ее дочерью. У нее довольно изящный лоб, но такой акцент, что портит все впечатление… А вот у вас совершенно нет местного акцента.

— Вы находите? — сказала Берта, останавливаясь одновременно с Альбером, который смотрел на нее с улыбкой, и повернулась к нему лицом.

Удивляясь непринужденному тону и раскованности собеседника, которые поначалу показались ей дерзкими, она отвечала без робости, весело, очень мягким голосом, потому что с ней впервые разговаривали как со взрослой девушкой.

— Вы ездили в Медис? — спросил Альбер.

— А как вы узнали?

— О! У меня свой источник информации…

— Я вас умоляю! — сказала она, глядя ему в глаза и не переставая улыбаться. — Вы меня заинтриговали.

— Это моя тайна.

— Ну так откройте ее мне! — произнесла она капризно и нетерпеливо.

— Ну ладно! Вот… Все очень просто. Когда вы вышли из дома, госпожа Брен сказала мне: «Я видела эту симпатичную девчушку в Медисе». Но вообще-то… разве вы девчушка? — сказал он, внезапно останавливаясь. — У вас глаза совершенно взрослого человека… я хочу сказать, глаза, в которых видна живая мысль… а в то же время внешность ребенка, — сказал он медленно, посмотрев на ее волосы, потом на платье.

— Мне четырнадцать лет.

— А!.. Четырнадцать лет… Я бы дал больше.

— Вы знакомы с госпожой Брен? — спросила Берта.

— Я познакомился с ней в Париже у художника Бланше… А что? Это вас удивляет? — сказал он, наблюдая за ней. — Вы знакомы с Лазаром Эснером?

Она пожалела о своем опрометчивом вопросе о Мари Брен; смутившись, она заторопилась к теннисной площадке, где, не смея подойти, ее ждала Мари-Луиза.

Госпоже Дюкроке, хотя кричала она достаточно громко, никак не удавалось собрать молодежь на полдник. Альбер повернулся к Берте и сказал:

— Господин Дюкроке окружает меня всяческими знаками внимания. Предоставляет в мое распоряжение свой автомобиль. Хочет каждый день общаться со мной. Он буквально не покидает меня. Это становится обременительным. А вы часто приезжаете в Фондбо?

— Летом я приезжаю сюда почти каждый четверг, — ответила Берта.

— Я приеду в четверг, — сказал Альбер, улыбаясь.

* * *

— Я жду вас уже два часа… Я думал, сегодня вы уже не приедете, — тихо сказал Альбер, подходя к Берте, когда Мари-Луиза отошла за ракеткой. — Путь сюда не близкий; есть отчего расстроиться: проехать такое расстояние по жаре, чтобы оказаться в компании малышек Дюкроке… Я называю их малышками, а ведь по возрасту они даже старше вас, — сказал он, садясь на скамейку. — Но только вы, как мне кажется, понимаете все, что вам говорят: вы делаете такие поразительные замечания, а глаза… До каких лет человека можно считать ребенком? Детские игры — это как работа у взрослых. Стоит детям подумать, и у них готово свое суждение обо всем. Мари Брен рассказывала мне, что она влюбилась, когда ей было двенадцать лет. Я спросил ее, как она ощущала эту любовь. И она ответила: «Мне хотелось положить голову ему на плечо». Ее страсть не требовала слишком многого. Но при этом ее сердце уже было полно любовью.

— Госпожа Брен уехала? — спросила Берта.

— Да, она сейчас в Шотландии… Мне кажется, вы немножко похожи на Мари Брен.

— Она кузина сестер Дюкроке.

— Я знаю, но такое впечатление, что это вы ее кузина. Волосы у вас не такие светлые, но в глазах столько прелести… О! Это, можно сказать, удивительная женщина… У нее такая яркая жизнь! Начать с того, что она влюблена… а это, должен вам сказать, не часто встречается.

Он наклонился, подобрал закатившийся под скамью мяч и бросил его Лорану, который не успел уклониться и, получив удар прямо в лицо, с растерянным видом поправил лорнет.

— А Эснер вдобавок привносит в ее жизнь те удовольствия, которые дает богатство. Ей удалось сохранить уважение жителей Нуазика… Вы сами видели, как мамаши, если воспользоваться выражением вашего друга Андре Шорана, окружили ее улыбками, а ведь она живет с человеком, который не является ее мужем. Я вас однажды спросил, не знакомы ли вы с Эснером. Мне показалось, что вас это оскорбило. Интересно, почему? Говорят, он весьма достойный человек.

— Моя сестра знакома с ним, — сказала Берта, — а я видела его в Медисе. Такой высокий мужчина.

— Я расскажу вам историю госпожи Брен. Вы можете хранить тайну?.. Вы должны пообещать мне… Вы ничего не скажете ни Андре Шорану, ни его сестре?..

Берта, чье лицо было закрыто полями шляпки, опустила глаза, смущенная и сгорающая от любопытства.

— Так слушайте!.. Но только сядьте поближе ко мне… вот… Давайте посмотрим, как они играют… Не нужно, чтобы у меня был такой вид, будто я рассказываю вам нечто слишком интересное… Видите, Андре делает успехи… Браво! Господин Дюкроке! — крикнул он, а затем шепотом продолжал: — Ей было пятнадцать лет. Окна ее дома выходили во двор коллежа; это важная деталь…

Партия закончилась, и Берта резко встала. Альбер проследил взглядом, как она идет по лужайке, нежно держа Ивонну за руку и заливаясь детским смехом. Она вдруг показалась ему пустышкой; он повернулся и пошел в сторону замка.

* * *

Господин Дегуи ел молча, часто подпирая голову рукой, с тем грустным видом, что стал теперь для него привычным. Иногда глаза его обращались к дочери, и он наблюдал за ней долгим, пристальным взглядом.

По вечерам до Берты доносились сквозь стену ужасные раскаты отцовского гнева, когда-то так пугавшего ее; теперь она старалась ничего не слышать, и для этого начинала громким голосом читать молитвы. Она поняла, что отец выражает госпоже Дегуи свое недовольство в связи с поездками в Фондбо, но когда Андре с Мари-Луизой заезжали за ней, она быстро бежала переодеваться и вскакивала в коляску.

В тот день Альбер приехал в Фондбо поздно; Андре уже приказал закладывать коляску, чтобы ехать обратно.

— На следующей неделе я уезжаю, — сказал Альбер, подойдя к надевавшей в вестибюле шляпу Берте. — Сюда я больше не вернусь… Париж — скучный город… Но я буду часто думать о вас. Быть может, когда-нибудь я увижу вас вновь, но вы будете тогда уже совсем взрослой и забудете меня.

— Я вас не забуду, — сказала Берта.

— Сегодня я приехал, чтобы попрощаться. Мне неприятно, что в минуту расставания вокруг нас так много посторонних. Вы что, никогда не выходите из дома одна? Ведь ездите же вы когда-нибудь в Нуазик? Завтра к вам придет Мари-Луиза. Кстати, в котором часу она отправится домой?

— Часов в шесть.

— Послушайте, — продолжал Альбер, быстро и равнодушно оглянувшись на госпожу Дюкроке. — Проводите Мари-Луизу до фермы Монтамбер. Когда она уйдет, оттуда выйду я. Могу же я просто прогуливаться по дороге.

Берта кивала в ответ Альберу, не слишком понимая, к чему он клонит.

На следующий день, выходя из дома вместе с Мари-Луизой, она вспомнила сказанное вчера Альбером, но не придала этому большого значения и шла по столь хорошо знакомой ей дороге, такой спокойной и умиротворяющей.

Недалеко от фермы Монтамбер она расцеловалась с подругой и пошла обратно. Вдруг непонятно откуда рядом с ней появился Альбер.

— Это очень мило с вашей стороны… Я ждал вас… Я боялся, что вы испугаетесь и не придете… А все так просто… К тому же на дороге никого и нет, — бормотал он.

Берта стояла неподвижно, испытывая одновременно и смущение, и страх перед этим человеком, который разговаривал с ней, почтительно сняв шляпу. Неожиданно она вспомнила Нелли Пассера, о которой поговаривали, что она испортила себе репутацию. Наверняка Нелли так же вот и погубила себя, подумала Берта, почувствовав, что совершила грех, за который ей придется расплачиваться.

— До свидания, мадемуазель Берта, — сказал Альбер. То ли вид этого боязливого детского личика, то ли ощущение покоя, исходившее от безлюдной дороги, перечеркнули разом все его фантазии. — Дайте мне вашу руку, поскольку я уезжаю… Ваши детские пальчики… Вот так прощаются с маленькими полячками, — сказал он, крепко прижав руку Берты к свои губам.

* * *

Берта понимала, что позволила Альберу излишнюю вольность, но при этом удивлялась, что почти не испытывает угрызений совести. К тому же этому молодому человеку то, в чем она себя упрекала, видимо, казалось совершенно естественным. Вспоминая некоторые высказывания Альбера, она заметила, что и он, и некоторые другие уважаемые люди их круга относились к поведению Мари Брен без всякого осуждения. Так что было совершенно непонятно, какие же именно поступки следует считать предосудительными. Берта хотела было поделиться своими сомнениями с аббатом Перпером, но тот каждый раз прерывал ее, стоило ей начать свои рассуждения. Священник требовал от нее только одного: покаяния и смирения, ей же хотелось все с ним обсудить и получить необходимые разъяснения.

Как-то раз в воскресенье, возвращаясь домой после мессы, она решила поговорить обо всем с матерью. Однако госпожа Дегуи зашла в магазин.

«Что же так долго мама там выбирает!» — говорила себе Берта, ожидая ее перед дверью. Потом, когда она подумала, что они наконец-то пойдут домой, госпожа Дегуи забежала еще в одну лавку.

«Она хочет купить все, что доставляет удовольствие Эдуару, — размышляла Берта, от нетерпения начиная сердиться на мать. — Она заботится о семье. Хочет, чтобы Эдуар сказал ей: „Матушка, вы меня балуете!“ Но, если уж честно, то она не обладает истинной щедростью. Она ведь так равнодушна к нищим…»

Госпожа Дегуи семенила по дороге, держа в руках свои пакеты; ее миловидное лицо было покрыто маленькими капельками пота. Она торопилась домой, чтобы поспеть к обеду.

Берту, так долго ждавшую мать, чтобы начать разговор, раздражала эта спешка.

— Уж в воскресенье-то можно было бы вернуться на машине! — сказала она.

— Нет, доченька.

— Ты все усложняешь, — сказала Берта, знавшая, что мать часто экономила на мелочах — кусочках хлеба и спичках, при этом не обращая никакого внимания на основные траты семьи, которые, по мнению Берты, были чрезмерными.

— Давай я подержу над тобой зонтик, — предложила Берта. — Для октября сегодня жарковато. Похоже, Лорану не удастся вернуться в Рошфор вместе с Андре. А, кстати, почему его отправили в Рошфор, ведь зимой его родители живут в Туре?

— Так получилось, что он начал свою учебу в Рошфоре.

— Я не говорила тебе, что встретила у Дюкроке госпожу Брен? Кажется, она уже уехала в Шотландию. А сюда она приезжает к матери, как правило, ненадолго.

Госпожа Дегуи ничего не ответила и снова пошла очень быстро, потом, сбавив шаг, посмотрела на дочь:

— У тебя волосы лезут прямо в глаза. Ты бы так не растрепалась, если бы не взбивала их так сильно.

— И еще если бы мы шли, а не бежали!

— Я не хочу опаздывать. Сегодня к нам придут обедать Эдуар и Эмма.

— Знаю. Но это не повод, чтобы ходить за покупками в самую последнюю минуту.

Так они пререкались до самого дома.

«Мама сделала вид, что не слышит, когда я заговорила о Мари Брен, — размышляла Берта, — потому что ей неприятно обсуждать эту тему и потому что ее раздражает одно лишь упоминание имени Мари Брен. Она ответила мне колкостью, чтобы уклониться от разговора и тем самым скрыть свое неумение рассуждать. Так же вот и с папой: по слабости она избегает любых споров с ним, а потом мстит ему за это дурацкими замечаниями».

Берта решила больше не задавать вопросов людям, чьи недостатки слишком очевидны. Она чувствовала себя одинокой и непонятой среди этих жалких существ, утративших способность мыслить; теперь она будет искать ответа только у самой себя и надеяться лишь на собственные силы. Отныне она будет больше внимания уделять учебе. Берта начала с того, что повесила у себя в комнате расписание занятий и начала по утрам вставать раньше, чтобы повторить пройденный материал. Четыре часа в день она отводила игре на фортепьяно. Читала книги, принесенные ей мадемуазель Пика, потом переключилась на романы, которые наобум выбирала в библиотеке отца и которые госпожа Дегуи отнимала у нее, когда название тома казалось ей неподходящим для молодой девушки. Берта, однако, искала в книгах не рассказы про любовь, а информацию о людях, о свете, о жизни, столь интересовавшей ее и казавшейся ей совершенно непохожей на все то, что она знала.

Чтение отвлекало ее от занятий, но время от времени она вдруг составляла себе новое расписание, более жестокое по сравнению с предыдущим, и прикалывала его над своим письменным столом. Она также пыталась изучать историю по многотомному труду Анри Мартена, занимавшему одну из полок библиотеки, однако, почитав его немного вечером, она начинала чувствовать усталость, переставала понимать прочитанное, ею вдруг овладевали мечтательность и лень, и тогда она клала на книгу руку и смотрела на свои пальцы, которые так внимательно разглядывал Альбер. Она думала о том, какими они могли показаться ему — изящными или же, наоборот, некрасивыми, и начинала приводить в порядок ногти.

* * *

Однажды после падения с лошади господин Дегуи перестал ездить верхом и возненавидел — это он-то, столь любивший когда-то любые физические упражнения — даже пешие прогулки. Он теперь редко ходил даже в свой торговый дом, предпочитая оставаться в библиотеке и спокойно курить трубку, хотя вкус ее казался ему неприятным. Он выбирал из своей богатой книжной коллекции тот или иной том, трогал переплет, смотрел картинки, а иногда брал в руки и созерцал какую-нибудь антикварную вещицу, с удовольствием ощущая на ладони ее приятную тяжесть. Заслышав звонок, он приоткрывал дверь и выглядывал в коридор. Господин Дегуи запрещал, чтобы его тревожили, однако сам ревностно прислушивался ко всем раздававшимся в доме звукам. Иногда он входил в гостиную в тот момент, когда у его жены был кто-нибудь с визитом, и садился послушать беседу, не замечая смущения гостей. Тогда госпожа Шоран, обращаясь к господину Дегуи, повышала голос, она снисходительным тоном, как с ребенком, говорила с ним о лошадях, о книгах и о физических упражнениях. Никто и не догадывался, что раскопки на мысе Грав и археологические работы господина Дегуи, о которых в Нуазике отзывались как о причудах, высоко ценились некоторыми учеными.

Господин Дегуи немного оживлялся, когда приходили ужинать его зять и Эмма. Эдуар, новичок в семье, казалось, с интересом внимал рассказам тестя, но Берта их никогда не слушала, поскольку все они были ей давно известны.

В тот день Дегуи, рассказывая про осуществленную господином Тарно спекуляцию, встал, чтобы самому налить в бокалы гостей коллекционного вина.

— Я не хочу, — сказала госпожа Дегуи, чтобы выразить мужу свое неодобрение.

— Я уверен, что вам оно понравится, — сказал, обращаясь к зятю, господин Дегуи.

Тот быстро поднес дрожащей рукой стакан к губам и очень медленно, не отрываясь, выпил.

— Вино великолепное, — произнес Эдуар.

— Не правда ли? — сказал господин Дегуи. — А Тарно не захотел даже попробовать. Я вижу, вы начинаете разбираться. Ладно! У меня есть еще и кое-что получше — бургундское урожая шестьдесят шестого года. Четыре бутылки из той партии, которую мы с братом разделили пополам.

— Надеюсь, ты не собираешься идти в погреб? — сказала госпожа Дегуи. — Эдуар! Я вас умоляю! Не позволяйте вашему тестю идти за вином.

— Ну пусть сходит, если это доставляет ему удовольствие! — сказала Эмма, глядя на мать.

— Уверяю вас, дети, мне кажется, что это очень неосмотрительный поступок. Вы видели, как он разгорячился, он возбуждается, когда говорит.

— Погреб недалеко, — сказал Эдуар.

— Вы не знаете, какая там лестница! У вашего тестя походка уже не та, что в молодости. У него бывают головокружения. Я замечаю это по тому, как он иногда вдруг опирается на стул или стол. Мы даже не услышим, если он будет звать.

— Давид может пойти посмотреть, — сказала Эмма и повернулась к слуге, неподвижно, с сонным видом стоявшему в затененном абажуром углу комнаты.

Дождавшись возвращения господина Дегуи, Давид с невозмутимым видом сделал несколько вялых шагов в его сторону и принял у него свечу и бутылку. Привыкший к манерам своих хозяев, он никогда не удивлялся ничему, исходившему от них, и лишь только наблюдал за происходящим.

— Что с тобой? — спросила госпожа Дегуи, глядя на мужа.

— Просто слишком быстро поднялся по лестнице, — ответил он. — Это пустяки…

Он старался не говорить и не дышать, но, когда дотрагивался до своей груди, в его глазах появлялось какое-то задумчивое выражение. Дегуи почувствовал, что все взгляды прикованы к нему, и встал.

— Это пустяки, — повторил он, жестом останавливая жену и Эмму, с беспокойством смотревших на него. — Я сейчас вернусь.

— Какая-то неестественная у него одышка, — сказала Эмма.

— Он сейчас вернется, просто немного закружилась голова, — сказала госпожа Дегуи, которая всегда гнала прочь мысли, способные нарушить ее душевное равновесие, и старалась видеть во всем, даже в таящих угрозу вещах, только хорошее.

— Вы заметили, что в последние дни он выглядел более усталым, чем обычно? — спросил серьезным тоном Эдуар, осторожно поднося к губам стакан бургундского.

— Нет. Он чувствует себя совершенно нормально. Аппетит у него нормальный, на руку уже не жалуется.

— Кто-то позвонил! — вдруг сказала Берта. — Уверяю вас, кто-то позвонил.

— Я ничего не слышу, — сказала госпожа Дегуи. — Давид, вы слышали какой-нибудь звонок?

Все замолчали и прислушались. После длительной паузы Эдуар сказал госпоже Дегуи:

— Может быть, вам стоило бы подняться?

— Я схожу! — сказала Берта.

— Нет, дочка, — остановила Берту госпожа Дегуи, решившаяся наконец встать.

Внезапно в кабинете раздался протяжный электрический звонок.

— Останьтесь здесь! — сказала госпожа Дегуи детям, которые хотели пойти вместе с ней.

Поднимаясь по лестнице, она услышала что-то похожее на частый хрип, доносящийся из спальни. Войдя, она застала господина Дегуи сидящего на низком стуле. Голова его рывками приподнималась с каждым хриплым вздохом.

— Что с тобой? — спросила она, наклоняясь над мужем.

Уже поняв, что произошло что-то нехорошее, но растерявшись от испуга, она повторила:

— Что с тобой?

Почти угасшим, пробивающимся сквозь нарушенное дыхание голосом Дегуи прошептал, глядя на жену очень осмысленным и полным тоски взором:

— Я задыхаюсь…

— Это пищеварение, — сказала госпожа Дегуи ласковым голосом, — это пройдет… Тебе нужно лечь на кровать.

Он встал, остановился перед камином и посмотрел на себя в зеркало, потом послушно, как ребенок, опустился на кровать.

— Вот увидишь, это пищеварение, — то и дело повторяла госпожа Дегуи. Она старалась успокоить себя этими словами, отсчитывая сердечные капли. — Тебе сейчас сразу станет лучше, — сказала она, поддерживая ему голову.

Дегуи с жадностью схватил стакан, но ему никак не удавалось удержать его у рта. Он весь сотрясался от тяжелого, свистящего, булькающего дыхания и жадно ловил ртом воздух:

— Выше… приподнять…

Обезумевшая от этих звуков удушья, единственных доходящих до ее сознания, от этих следящих за ее жестами глаз, госпожа Дегуи положила ему под голову подушку и открыла маленькую аптечку. Не найдя ничего подходящего среди маленьких пустых пузырьков, она ужаснулась при мысли, что, возможно, лекарство, которое следовало бы дать немедленно, находится у нее под рукой, а она так беспомощна. Ее охватило чувство собственной никчемности, чувство бесконечной тоски перед лицом чего-то непонятного и пугающего, во что погружался этот мужчина, моляще и требовательно глядящий на нее.

* * *

После смерти мужа госпожа Дегуи перестала выходить из своей комнаты. Берта пыталась вытащить ее в сад, но она тут же возвращалась к себе на второй этаж писать письма, даже не пытаясь задержаться внизу, где еще совсем недавно так бодро сновала туда-сюда. Сидя у комода с тяжелыми выдвижными ящиками, Берта задавала матери вопросы, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей. Госпожа Дегуи теперь часто вспоминала о тех временах, когда была еще совсем юной девушкой и когда господин Дегуи наносил по воскресеньям визиты матери Кристины. Берте было трудно представить себе, как это госпожа Дегуи могла когда-то жить в Париже, — настолько неразрывно казалась она связанной с Нуазиком. Она с удивлением слышала незнакомые ей имена и пыталась мысленно представить себе тот мир прежних друзей, увеселений и воспоминаний, о котором мать рассказывала ей с явным удовольствием. После того как Берта ложилась спать, госпожа Дегуи еще долго сидела в кресле и не находила в себе сил удалиться в свою спальню. Так она и засыпала, оперевшись головой о спинку, потом вдруг вздрагивала, пробуждалась, видела зажженный свет и не могла сразу сообразить, как она оказалась одна в комнате.

К ним в дом приходили гости: вечно спокойная и умиротворенная госпожа де Бригей, всегда находившая такие трогательные и такие точные слова утешения; несчастная, постоянно носившая траур по мужу и по двум дочерям госпожа Боро, при виде которой в дверях своей гостиной госпожа Дегуи испытывала легкий испуг; госпожа Шоран, без умолку болтавшая о разных не представляющих интереса вещах, она появлялась после обеда с рукоделием и оставалась до самого вечера, поскольку считалась близкой подругой.

— Мне кажется, моя бедная подруга, что у вас будут трудности с наследством, — не прерывая вязания, однажды сказала госпожа Шоран. — Вам следовало бы поговорить об этом с моим мужем. Луи покупал прекрасные книги, но почти не занимался своим торговым делом. Говорят, что после распродажи товаров и ликвидации долгов практически ничего не останется.

Каждый визит госпожи Шоран оставлял тревожный след в душе ее подруги. На следующий же день госпожа Дегуи решила встретиться с нотариусом, которого она без всяких предисловий сразу стала расспрашивать о деле. Она с гордостью сознавала, что является хозяйкой оставшихся денег и дома, и намеревалась заняться делами самостоятельно. Однако, прокопавшись целый день в счетах, она начала в них путаться.

— Я получила хорошее письмо от Кристины, — сказала она однажды вечером, извлекая из столика для рукоделия конверт.

Госпожа Дегуи поднесла конверт к лампе, раскрыла его и перечитала письмо вслух. Когда она дочитывала последние строки, губы ее дрожали.

— И я тоже… мне бы тоже хотелось ее поцеловать.

— После того как ты вышла замуж, тетя Кристина осталась в Париже? — спросила Берта.

— Она вышла замуж за одного парижского адвоката, за господина Катрфажа. Мы с ней были почти как сестры, а потом так сложилось, что за последние двадцать лет я виделась с ней всего два раза. Я говорила твоему отцу: «Напрасно ты занялся коммерцией, это не соответствует твоей натуре, — продолжала госпожа Дегуи, которая, стоило ей получить слово, постоянно перескакивала с одной темы на другую. — Из армии он ушел просто сгоряча, захотелось вернуться в родные места».

В начале брака госпожа Дегуи с большим трудом привыкала к Нуазику; и вот теперь, как бы снова став чужой в этом слишком большом доме, она чувствовала, что жить в нем не сможет.

Поначалу она никому не говорила о письме госпожи Катрфаж, где та советовала ей обосноваться в Париже. Эмма старалась отговорить мать от столь неразумного плана, и госпожа Дегуи вроде бы отказывалась от него при первом же возражении, но в глубине души продолжала лелеять этот замысел, так как крепко держалась за свою недавно обретенную самостоятельность и старалась защитить ее даже от посягательств собственных детей.

Однажды она сказала зятю:

— Эдуар, я отдаю вам свой дом, вы будете платить мне за него небольшую квартирную плату. Жилье у вас в городе плохое, а здесь прекрасный сад, да и места для детей будет предостаточно.

В разговорах с женой господин Шоран постоянно возвращался к вопросу об имуществе семьи Дегуи. В разорении Бонифасов, уехавших из Нуазика два года назад, и в падении дома Дегуи он видел подтверждение собственной мудрости. Несмотря на свое крупное состояние, он отличался бережливостью, и его беспокойно-практичный дух передался госпоже Шоран, которая взяла с мужа слово переубедить госпожу Дегуи.

— Ведь ты же был другом Луи, это твой долг, — повторяла она своим мужским глуховатым голосом.

Увидев у себя в гостиной Шорана, который давно не заходил к ним после ссоры с ее мужем, госпожа Дегуи расплакалась. Когда господин Шоран смог наконец сказать ей о неудобствах, подстерегающих человека, решившего жить в Париже, госпожа Дегуи хоть и любезно с ним согласилась, но в замешательстве заерзала на стуле. Две недели назад она уже поручила своей кузине подыскать для нее квартиру в столице.