Глава двадцать вторая. Посещение школьных казарм. Кегли в парке. Прошлое сворачивает за угол

Онлайн чтение книги Фабиан. История одного моралиста
Глава двадцать вторая. Посещение школьных казарм. Кегли в парке. Прошлое сворачивает за угол

Что с ним такое? — спросил отец на следующее утро.

— Он потерял работу, — объяснила мать, — у него друг покончил с собой.

— Я даже не знал, что у него был друг, — сказал отец, — мне ни о чем не рассказывают.

— Просто ты не слушаешь, — отвечала мать.

В лавке прозвенел колокольчик. Когда фрау Фабиан вернулась в комнату, ее муж читал газету.

— Кроме того, ему не повезло с одной девушкой, — продолжала мать, — но об этом он говорит неохотно. Она училась на адвоката, а теперь снимается в кино.

— Жалко денег за обучение, — заметил муж.

— Красивая девица, — сказала мать Фабиана, — но она живет теперь с каким-то толстяком, с продюсером, тьфу, мерзость.

— И долго он собирается здесь пробыть? — спросил отец.

Мать пожала плечами и налила себе кофе.

— Он дал мне тысячу марок. Эти деньги ему оставил Лабуде. Я их припрячу. У мальчика и так горя не обобраться. Не могу же я их взять себе. Но дело тут не в Лабуде и не в киноартистке. Он не верит в Бога, вот в чем беда. У него нет прибежища.

— В его возрасте я уже почти десять лет был женат, — сказал отец.


Фабиан по Хеерштрассе дошел до гарнизонной церкви и миновал казармы. На круглой, посыпанной гравием площади перед церковью — ни души. Когда же это было? Когда он стоял здесь, — солдат среди тысячи других ему подобных, в длинных брюках, со шлемом на голове, снаряженный для серо-зеленого богослужения, семнадцатилетний, чающий услышать, что хочет возвестить немецкий бог своим воинам. Фабиан остановился у ворот бывшей артиллерийской казармы и прислонился к железной ограде. Утренние и вечерние переклички, артиллерийские учения, смена караулов, лекции о военных займах, выплата денежного содержания — что только не происходило на этом дворе. Здесь он слышал, как старые солдаты, в третий или четвертый раз готовясь к отправке на фронт, держали пари на хлебный паек, кто из них скорее вернется. И разве они не возвращались через неделю в драной форме, с триппером подлинно брюссельского происхождения? Фабиан пошел прямо вдоль старых кичливых гренадерских и пехотных казарм. Вот парк и школа, в ней он годами учился и жил, покуда его не посвятили в тайны правой нарезки на стволе огнестрельного оружия, стереотрубы и хобота лафета. Вот улица, ведущая вниз, в город, по ней он тайком, вечерами, бегал домой к матери, хоть на несколько минут. Школа, кадетский корпус, лазарет или церковь — каждое здание на окраине этого города было казармой.

А вот и большой серый дом с остроконечными, крытыми шифером угловыми башенками, казалось, он битком набит детскими горестями. На окнах директорской квартиры по сей день висели белые занавески, контрастируя с чернотой многочисленных голых окон классов, раздевалок и спален. В детстве Фабиану чудилось, что дом со стороны директорской квартиры глубже уходит в землю, настолько весомым было для него наличие этих занавесок. Он вошел в ворота и поднялся по ступенькам. Из классов доносились глухие и звонкие голоса. Пустой коридор был полон ими. На первом этаже слышалось хоровое пение и звуки рояля. Презрев главную широкую лестницу, Фабиан поднялся по узким ступенькам бокового входа, навстречу ему попались двое мальчишек.

— Генрих! — крикнул один. — Тебе велели сейчас же явиться к Аисту с тетрадками!

— Ничего, подождет! — отозвался Генрих, нарочно медленно подходя к стеклянной двери.

Аист, — подумал Фабиан, — ничего здесь не меняется. Учителя все те же и клички все те же.

Меняются только ученики. Поколение за поколением воспитывается здесь и получает образование. Рано утром швейцар дает звонок. Начинается гонка: спальня, умывальная, раздевалка, столовая. Младшие накрывают стол, приносят масло из ледника и эмалированные кофейники с кухонного подъемника. Гонка продолжается: общая комната, уборка, класс, уроки, столовая. Младшие накрывают стол к обеду. Гонка продолжается: свободное время, работа в саду, футбол, общая комната, приготовление уроков, класс, столовая. Младшие накрывают стол к ужину. Гонка продолжается: общая комната, приготовление уроков, умывальная, спальня. Старшеклассникам позволено еще два часа не ложиться, они гуляют в парке и курят сигареты. Ничего здесь не переменилось, только поколение другое.

Фабиан поднялся на третий этаж и открыл дверь в актовый зал. Утренняя молитва, вечерняя молитва, игра на органе, день рождения кайзера, годовщина битвы под Седаном, битвы под Танненбергом, флаги на башне, отметки перед пасхальными каникулами, прощание с призывниками, открытие курсов для участников войны, и опять звуки органа, и торжественные речи, исполненные достоинства и благочестия. Единство, правда и свобода прочно въелись в атмосферу этого зала. Или теперь, как и прежде, надо становиться по струнке, когда мимо проходит учитель? В среду полагалось два, в субботу три часа свободного времени. Неужели до сих пор инспектор заставляет учеников, лишенных увольнительной, при помощи ножниц превращать газеты в туалетную бумагу? А бывало ли здесь хоть изредка хорошо? Или он всегда чувствовал ложь, которая, как призрак, бродила здесь, и тайную злую силу, превратившую несколько поколений детей в послушных государственных чиновников и тупоголовых бюргеров? Иногда, конечно, бывало хорошо, но только вопреки заведенному порядку. Он вышел из актового зала и по темной винтовой лестнице поднялся в душевые и в спальни, где длинными рядами стояли железные кровати. На стенах, по-уставному, были развешаны ночные рубашки. Порядок прежде всего. По вечерам старшеклассники, придя из парка, забирались в постели к перепуганным малышам. Те молчали. Порядок прежде всего. Фабиан подошел к окну. Внизу, у реки, мерцал город со своими башнями и уступами. Как часто, когда все засыпали, прокрадывался он сюда и разыскивал глазами дом, в котором лежала больная мать. Как часто он прижимался головой к стеклу, силясь удержать слезы. Ни эта тюрьма, ни подавленные рыдания во вред ему не пошли, и это было правильно. Тогда его не удалось доконать. Двое или трое из соучеников застрелились. Не больше. В войну самоубийства стали чаще. Потом еще многих недосчитались. Сегодня половины класса более не существует. Фабиан спустился вниз и, выйдя из школы, направился в парк. В свое время, с метлами, лопатами и остроконечными палками, они трусили здесь за ручной тележкой, сметая пожухлую листву и поддевая палками валявшиеся бумажки. Парк был большой и спускался к ручейку.

Фабиан, идя по старой, знакомой тропинке, присел было на скамейку, несколько минут смотрел на верхушки деревьев, потом пошел дальше, тщетно защищаясь от прошлого, наступавшего на него. Залы и комнаты, деревья и клумбы, все, что сейчас его окружало, было не действительностью, а только воспоминанием. Здесь он некогда оставил свое детство, а теперь вновь его нашел. Спускаясь на него с деревьев, со стен башен, оно завладевало им. Он все глубже погружался в морок тоски.

Фабиан пошел в кегельбан. Кегли стояли наготове, он огляделся — ни души, тогда он взял шар из ящика, замахнулся, побежал и пустил его по деревянному желобу. Шар несколько раз подпрыгнул. Желоб по-прежнему был неровный. Со стуком повалились шесть кеглей.

— Что это значит? — спросил чей-то сердитый голос. — Посторонним здесь делать нечего.

Это был директор. Он почти не изменился. Разве что ассирийская борода еще больше поседела.

— Прошу прощения, — сказал Фабиан, приподнял шляпу и хотел удалиться.

— Одну минуту! — воскликнул директор. Фабиан обернулся.

— Скажите, уж не бывший ли вы наш ученик? — поинтересовался директор. И вдруг протянул ему руку. — Ну, конечно же, Якоб Фабиан! Очень, очень рад. Как это мило! Вас, видно, разобрала тоска по вашей старой школе?

Они пожали друг другу руки.

— Плохое сейчас время, — сказал директор, — безбожное время. Праведникам нелегко приходится.

— А кто эти праведники? — спросил Фабиан. — Дайте мне их адрес.

— Вы все тот же, — заметил директор, — вы всегда были одним из лучших моих учеников и одним из самых дерзких. Интересно, многого вы этим достигли в жизни?

— Государство собирается предоставить мне небольшую пенсию, — отвечал Фабиан.

— Вы безработный? — строго спросил директор. — Я ждал от вас большего.

Фабиан рассмеялся.

— Праведникам нелегко приходится, — пояснил он.

— Если бы вы тогда сдали государственный экзамен на учителя, — воскликнул директор, — вы не остались бы без специальности.

— Я во всех случаях остался бы без специальности, — взволнованно отвечал Фабиан. — Даже если бы сдал экзамен. Я сейчас открою вам секрет: человечество, за исключением пасторов и педагогов, не знает, куда ему податься. Сломался компас, но у вас этого никто не замечает. Вы теперь, как и прежде, ездите вверх и вниз на лифте, из одного класса в другой, так на что же вам, спрашивается, компас?

Директор засунул руки в карманы брюк и сказал:

— Вы меня пугаете. Неужели вы не нашли себе применения? Идите с миром и постарайтесь преодолеть себя, молодой человек. Для чего мы изучали историю? Для чего читали классиков? При таком характере острые углы необходимо сгладить.

Фабиан посмотрел на самодовольного упитанного господина, улыбнулся, сказал:

— Эх, вы, гладкотелый! — и ушел.

На улице он встретил Еву Кендлер, с двумя детишками. Она заметно пополнела. Фабиан удивился, что вообще узнал ее.

— Якоб! — воскликнула она и покраснела. — Да ты нисколько не изменился! Поздоровайтесь с дядей!

Дети протянули ему ручки и сделали книксен. Это были девочки. Они больше походили на мать, чем она на себя прежнюю.

— Мы не виделись по меньшей мере лет десять, — сказал Фабиан. — Как ты живешь? Давно замужем?

— Мой муж — главный врач в Карола-хаус. Большой карьеры там не сделаешь, а до частной практики руки не доходят. Возможно, он поедет с профессором Вандбеком в Японию. Если там дело наладится, я с детьми тоже переберусь туда.

Фабиан кивнул и пристально посмотрел на девочек.

— Тогда было лучше, — тихо сказала Ева, — помнишь, когда мои родители уехали? Мне было семнадцать лет. Как время-то бежит! — Она со вздохом поправила девочкам матросские воротнички. — Не успеешь зажить собственной жизнью, как на тебя уже ложится ответственность за твоих детей. В этом году мы даже к морю не сможем поехать.

— Это, конечно, ужасно, — заметил он.

— Да, — сказала она, — но нам пора идти. До свидания, Якоб.

— До свидания.

— Дайте дяде ручку!

Малышки сделали книксен и ушли, прижимаясь к матери. Прошлое свернуло за угол, держа за руки двоих детей, прошлое, ставшее чужим, почти неузнаваемым. «Да ты нисколько не изменился!» — сказало ему Прошлое.


— Ну, как погулял? — спросила мать после обеда, когда они вдвоем распаковывали в лавке ящик отбеливающего порошка.

— Я был наверху, возле казарм. И в школу тоже зашел. А потом встретил Еву. У нее двое детей. Она замужем за врачом.

Мать пересчитывала пакеты и расставляла их на полке.

— Ева? Это та, хорошенькая? Что у вас там было? Ты тогда два дня не являлся домой!

— Ее родители уехали, и мне пришлось пройти с ней полный курс обучения. Ей это было впервой, а я свою задачу выполнил на совесть.

— А я так беспокоилась! — сказала мать.

— Но я же послал тебе телеграмму!

— В телеграммах есть что-то зловещее. Я тогда больше получаса просидела над ней, все не решалась прочитать.

Фабиан доставал пакеты из ящика, мать продолжала ставить их на полку.

— А не лучше ли тебе поискать место здесь? — спросила она. — Или тебе уже не нравится у нас? Ты мог бы жить в гостиной. Да и девушки здесь куда приятнее и не такие сумасшедшие. Может, и жену себе нашел бы.

— Я еще не знаю, как поступить, — отвечал он. — Не исключено, что я останусь. Я хочу работать. Хочу действовать. Хочу, наконец, иметь перед глазами цель. Если я ее не найду, я ее выдумаю. Дальше так продолжаться не может.

— В мое время так не бывало, — заметила мать. — У людей была цель — заработать деньги, жениться, обзавестись детьми.

— Возможно, и я привыкну к этой мысли, — сказал он, — как это ты всегда говоришь?..

Она оставила свои пакеты и многозначительно сказала:

— Человек — раб привычки.


Читать далее

Эрих Кестнер. Фабиан. История одного моралиста
Глава первая. Кельнер-оракул. И все-таки он идет туда. Институт душевных сближений 09.03.16
Глава вторая. Бывают очень назойливые дамы. Адвокат ничего не имеет против. Нищенство портит характер 09.03.16
Глава третья. Четырнадцать убитых в калькутте. Самое правильное — поступать неправильно. Улитки ползают по кругу 09.03.16
Глава четвертая. Сигарета величиной с кельнский собор. Любопытство фрау хольфельд. Жилец в меблирашках читает декарта 09.03.16
Глава пятая. Серьезный разговор в танцевальном зале. Фрейлейн паула тайком бреется. Фрау молль швыряет бокалы 09.03.16
Глава шестая. Дуэль у бранденбургского музея. Неужели опять будет война? Врач знает толк в диагностике 09.03.16
Глава седьмая. Сумасшедшие на эстраде. Последний путь пауля мюллера. Фабрикант ванн 09.03.16
Глава восьмая. Студенты занимаются политикой. Лабуде-старший любит жизнь. Пощечина на берегу альстера 09.03.16
Глава девятая. Странные девушки. Кандидат в покойники остается в живых. Кафе называется «кузина» 09.03.16
Глава десятая. Топография безнравственности. Любовь пребудет вечно! Да здравствует маленькая разница! 09.03.16
Глава одиннадцатая. Сюрприз на фабрике. Кройцберг и чудак. Жизнь — дурная привычка 09.03.16
Глава двенадцатая. Изобретатель в шкафу. Не работать — стыдно. Мать на гастролях 09.03.16
Глава тринадцатая. Универсальный магазин и артур шопенгауэр. Бордель наоборот. Две двадцатимарковые бумажки 09.03.16
Глава четырнадцатая. Путь без дверей. Язык фрейлейн зелов. Лестница с карманными воришками 09.03.16
Глава пятнадцатая. Молодой человек, каким он должен быть. О сути вокзалов. Корнелия пишет письмо 09.03.16
Глава шестнадцатая. Фабиан в погоне за приключениями. Пальба на веддинге. Луна-парк дядюшки пелля 09.03.16
Глава семнадцатая. Телячью печенку, пожалуйста. Он высказывает ей свое мнение. Коммивояжер теряет терпение 09.03.16
Глава восемнадцатая. От отчаяния он идет домой. Что нужно полиции? Печальное зрелище 09.03.16
Глава девятнадцатая. Фабиан защищает друга. Разбитый портрет лессинга. Одиночество в халензее 09.03.16
Глава двадцатая. Корнелия в автомобиле. Тайный советник ничего не знает. Фрау лабуде теряет сознание 09.03.16
Глава двадцать первая. Фрейлейн доктор становится кинозвездой. Старая знакомая. Мать продает жидкое мыло 09.03.16
Глава двадцать вторая. Посещение школьных казарм. Кегли в парке. Прошлое сворачивает за угол 09.03.16
Глава двадцать третья. Пильзенское пиво и патриотизм. Бидермейер по-турецки. Фабиана обслуживают задаром 09.03.16
Глава двадцать четвертая. У господина кнорра мозоли. Газете нужны дельные люди. Учитесь плавать! 09.03.16
Глава двадцать вторая. Посещение школьных казарм. Кегли в парке. Прошлое сворачивает за угол

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть