Онлайн чтение книги Лес Тысячи Фонариков Forest of a Thousand Lanterns
2

На верхнем этаже дома была еще одна комната, они о ней никогда не упоминали. Когда-то здесь хранились важные инструменты: чаны для приготовления красителей, бамбуковые прищепки для сушки тканей, коробки с иголками, нитками и ножницами. Гума однажды с горечью заметила, что ее родители, наверное, в гробу переворачиваются оттого, что она превратила эту комнату в храм своего тайного искусства.

В недалеком прошлом члены семейства Хоу были искусными мастерами, обладавшими редчайшим талантом, – к ним съезжались заказчики со всего континента Фэн Лу. Обитатели пустыни преодолевали огромные расстояния, чтобы доставить тонкие как паутина шелковые нити, из которых они ткали прозрачные вуали. Охотники спускались с гор, привозя с собой меха, предназначавшиеся для оторочки капюшонов и плащей; они рассказывали истории об удивительных существах, о которых живший на равнинах люд слыхал только из легенд.

О портных из семьи Хоу ходили всякие фантастические слухи: дескать, своими стежками они могут пришить к одежде удачу и благосклонность судьбы, если заказчик им щедро заплатит, ну а скупердяйке отомстят, наслав на нее неукротимый зуд, заячью губу у первенца или ревнивого мужа. Родители Гумы молчаливо поощряли эти слухи, благодаря которым у них всегда хватало средств на праздничные застолья и на уроки музыки для дочерей, однако, если их спрашивали напрямую, все опровергали. Подобные способности могли довести их до беды, особенно если учесть, что некоторые члены рода в прошлом подвергались казни и за меньшие прегрешения. Столетиями члены семьи Хоу, как проклятие, несли в своей крови магическую силу, и лишь несколько последних поколений усилием воли и строжайшей дисциплиной сумели подавить в себе колдовскую сущность.

– Лицемеры, – с насмешкой говорила Гума, когда речь заходила о ее родителях. – Как можно было отказываться от дара, принесшего им славу?!

В то время как другие члены семьи стремились обуздать или смягчить свои колдовские способности, Гума принимала их с религиозным пылом.

Сифэн последовала за теткой в другую комнату, обе несли с собой по сальной свече. Комнатка была настолько мала, что они едва смогли в ней поместиться вдвоем, тем не менее Гума умудрилась впихнуть в это помещение все необходимое для их тайных занятий. С потолка свисали связки сухих растений, наполняя воздух ядовитыми ароматами, стены были покрыты причудливой резьбой. На покосившейся полке размещалась коллекция из ржавых ножей и стояли чаши с мерзкими на вид пятнами от жидкостей, похожих на зелья. Посреди этой темной каморки помещался забрызганный кровью стол, под которым Гума хранила свое самое драгоценное имущество.

Сифэн наблюдала, как та раскладывала по столу содержимое маленькой дубовой коробочки: девятнадцать прямоугольников из дорогого желтого дерева с изображениями, нанесенными темно-бордовыми чернилами. Здесь были императоры и императрицы, драконы в коронах, пустынные рисовые поля и монах, держащий над головой череп. Сифэн не умела читать по ним, но знала, что в них был заложен глубокий смысл, и этот смысл был многослойным: каждый последующий слой содержал в себе еще более сложный ответ. Когда же карты складывались в сочетания, предсказание вновь менялось.

Пока Сифэн разглядывала изображения, ее тетка ковыляла по комнате, расставляя дополнительные свечи и зажигая благовония в большой курильнице. Дверь была закрыта, и в неподвижном воздухе клубились волны тяжелых, пьянящих, ядовито-сладких ароматов. Сифэн терпеть не могла этот запах, от него у нее кружилась голова, а в мозгу рождались странные образы, но Гума настаивала на необходимости курений для каждого сеанса гадания. Было неясно, хотела ли она просто доставить Сифэн ненужные страдания, или же эти ароматы были необходимой частью ее искусства.

Эти иноземного происхождения карты появились у Гумы много лет назад. С той поры она отказалась от традиционных деревянных палочек, которыми пользовалось большинство предсказателей, предпочитая им «истину крови». Она объяснила Сифэн, что духи магии не желали давать ответы без предварительной кровавой жертвы.

Гума перетасовала карты и, разложив их рисунками вниз, потянулась за ножом. Схватив левую кисть Сифэн, она повернула ее ладонью вверх и сделала надрез у основания указательного пальца. Девушка не вздрогнула, когда лезвие вонзилось в ее плоть: она знала, что Гума не выносит слабости. Курения, похоже, помогали переносить боль, затуманивая сознание, в то время как кровь, вытекая из ее пальца, произвольно попадала на некоторые из карт.

Гума, улыбаясь, перевернула их лицом вверх. Когда бы карты ни пили кровь Сифэн, духи всегда выбирали для нее все те же шесть изображений. А карты действительно пили кровь: капли ее уже почти растворились на поверхности дерева.

– Я тебе говорила, – ликовала тетка, постукивая пальцем по первой карте с изображением высохшего поля. На второй, лежащей рядом, был нарисован конь с вонзенным в его сердце мечом.

– Высохшее рисовое поле означает безнадежность, если только в пару к нему не выпадет конь, как он изображен здесь. Когда дух уходит, тело питает высохшую землю. Ты полна жизненных сил. Ты преодолеешь разочарование и найдешь выход из безвыходного положения.

Такие знакомые слова. Снова обещание таланта и величия, в которые Сифэн так хотелось верить. Но как бы пристально ни искала она в себе эти качества, найти их никак не удавалось.

Девушка прикусила губу, наклонившись над картой, чтобы скрыть от Гумы свои сомнения. Ей чудилось сияние в том месте, где лезвие вошло в тело коня. Сифэн представляла, как его сердце разрывается от удара и жизненная сила уходит, и чувствовала неодолимое желание приникнуть к ней губами и пить, прежде чем дух уйдет в землю.

Жизненная энергия, наполняющая сердце, – источник самой сильной магии из всех возможных на этом свете. Гума учила ее с почтением относиться к сердцу, ведь даже сердца животного было достаточно для самого изощренного колдовства. Владея им, искушенный в искусстве магии может призывать на помощь тех, кому известны запретные приемы колдовства, или даже может с помощью чар сделать себя неотразимо привлекательным для людей.

Сифэн перешла к двум следующим картам. На одной из них было изображение раскрывающегося под луной цветка лотоса, на другой – мужчина с вонзенным в спину кинжалом, плоть клочьями свисала с лезвия.

– Судьба остановила на тебе свой взор, – сказала Гума, барабаня пальцем по лотосу, – однако не обманывай себя. Ты ее рабыня. Не позволяй никому становиться у себя на пути. Люди будут попадать в плен твоей красоты. А того, кто отвернется от тебя, ты наградишь ударом кинжала в спину.

Лицо Гумы приобрело мрачное выражение при взгляде на пятую карту. На ней был изображен мчавшийся навстречу врагу прекрасный всадник с даром своей возлюбленной – цветком хризантемы, на лепестках которой застыли капли крови. Его крутые плечи были совсем как у Вэя, и Гума молча отодвинула от себя карту. Именно из-за этой карты она не слишком сурово наказывала Сифэн за встречи с ним: ведь та ясно указывала, что Вэю еще предстоит сыграть какую-то важную роль в жизни ее племянницы независимо от желания тетки. Бамбуковая палка наносила болезненные удары, но это не останавливало молодых людей от тайных свиданий, и Гуме это было прекрасно известно.

Жертва.

Казалось, это слово эхом отдавалось в темноте, когда Сифэн разглядывала принадлежащий воину кровавый цветок. Гума однажды объяснила ей, что эта карта обозначала жертву. Отказ от чего-то – или кого-то – дорогого, как плата за величие. Сифэн отвела глаза в сторону – сейчас она не в силах была думать о том, кого или что ей, возможно, предстоит потерять.

И вот наконец опять эта, шестая, карта: голова женщины, повернутая к зрителю затылком, без короны, со струящимися волосами, слившимися в темное пятно.

– Императрица, – выговорила Сифэн.

Сузившимися глазами Гума следила за племянницей, за тем, как та принимает свое будущее. Эта карта была главнее других, этот деревянный прямоугольник предсказывал истинную судьбу Сифэн. Это именно то величие, за которое ей придется заплатить.

Сифэн взяла карту и пальцами ощутила льющийся из нее поток энергии, но все еще колебалась, как будто ища в прядях и локонах женских волос подтверждения правдивости предсказания.

– Ты сомневаешься, – произнесла недовольная Гума.

– Нет-нет, – поспешно ответила племянница, чувствуя слабость под суровым взглядом тетки. – Я нисколько не сомневаюсь в могуществе магии. Просто… мне сложно вообразить такое будущее для себя.

– Значит, ты сомневаешься в моей способности объяснять послания духов?

Мало кто мог вскипать столь же мгновенно, как Гума, при малейшем подозрении на скепсис со стороны племянницы. Рот женщины исказил гнев, и она выхватила карту с Императрицей из рук Сифэн.

– Любая другая девчонка ноги бы мне целовала, предскажи я ей, что в один прекрасный день она станет императрицей всей земли Фэн Лу! Только ты плюешь мне в лицо своими сомнениями!

Она замахнулась на племянницу тонкой костлявой рукой.

Сифэн съежилась.

– Пожалуйста, тетушка, я нисколько не сомневаюсь в ваших способностях! Если вы говорите, что я стану Императрицей, значит, так и будет.

Ее слова немного успокоили Гуму, хотя уголки ее рта все еще оставались опущенными. Она выровняла карты в угрюмом молчании, которое, как хорошо было известно Сифэн, могло затянуться на несколько дней, если тетка захочет ее хорошенько наказать.

– Я просто привыкла жить так, как мы живем. Мне трудно представить себя в окружении слуг, в шелках, вроде тех, которые мне приходилось вышивать для богатых заказчиков. Только и всего.

– Карты всегда нам предсказывали, что судьба приведет тебя в Императорский Дворец, – Гума стиснула зубы. – Иначе зачем мне было тебя учить поэзии и каллиграфии? С какой стати я бы стала посвящать тебя в историю нашего мира и в государственную мудрость царей? Другие женщины мечтают о теплом доме и толковом муже для своих дочерей. Я же мечтаю о том, что ты будешь жить рядом с Императором, и вот что получаю в ответ. Ты мне не веришь!

Сифэн молча слушала разглагольствования тетки. Будь она посмелее, попросила бы Гуму взглянуть на предсказания еще раз. Может быть, карта означала, что она будет прислуживать Императрице, а вовсе не станет ею. Это больше похоже на правду, да и звучит гораздо менее пугающе. К тому же это бы объяснило, как Вэй сможет остаться частью ее будущего – возможно, жертва означала для нее всего лишь отказ от привычной жизни, а не от него.

Тем не менее затянувшееся молчание Гумы лишало Сифэн храбрости. Да и едкий запах курений вызывал у нее слабость, так что не хотелось спорить. Глаза слезились от дыма, но, сморгнув, она внезапно заметила еще на одной карте каплю не до конца впитавшейся крови.

– Гума, тут есть еще седьмая карта.

– Не будь дурочкой. Их всегда бывает только шесть, а на этой слишком мало крови, чтобы она была твоей.

Однако она явно была заинтересована, и Сифэн перевернула карту рисунком кверху.

На ней был изображен худощавый юноша в крестьянской одежде, почти мальчик, бледный и неестественно хрупкий. За спиной он нес котомку, а глаза его были устремлены на звезды над головой. Он так сосредоточенно вглядывался в небеса, что не замечал, что одна нога его повисла над обрывом.

– Что это значит? Кто этот юноша? – у Сифэн закружилась голова. Она почувствовала, что может упасть со стула, и ухватилась за край стола, чтобы удержаться.

Жесткий взгляд Гумы остановился на карте. Молча и сосредоточенно она перевернула карту. Капля крови исчезла, как будто ее и не было.

– Это Шут, карта, сулящая неисчерпаемые возможности. Мальчик означает удачу.

Дрожь возбуждения пробежала по спине Сифэн. В этом мускусном тумане вдруг показалось, что в жизни нет ничего невозможного. Еще мгновение назад она сомневалась в правдивости теткиного прочтения карты с Императрицей. Однако теперь она не могла понять, как можно было не поверить. Их гадания всегда включали в себя только шесть карт, но cейчас ей было даровано семь. Несомненно, сами боги подавали ей знак. Женщина, изображенная на деревянной дощечке, – это была она, и никто иной; это был ее собственный силуэт.

– Духи покровительствуют мне, – сказала она сонно.

Но резкий голос Гумы опроверг ее открытие.

– Это не твоя удача… чья-то еще. На этой карте нарисован незнакомец, рожденный под счастливой звездой.

Теперь она пристально разглядывала отодвинутую карту с таким выражением, будто Сифэн была в чем-то виновата.

– Кто-то замыслил дурное против тебя, против всего, к чему мы стремимся.

Сифэн вновь вгляделась в лицо юноши, и внутри у нее все сжалось. Художник наделил его такими длинными ресницами. Подобно кронам деревьев они отбрасывали тень на его лицо. Интересно, если он снимет шляпу, будут ли его струящиеся волосы столь же прекрасны, как ее собственные?

– Скрытый враг, – вымолвила Гума, и казалось, что эти слова произносят не ее губы – будто они исходят от самой карты. Гума замерла.

– Змея в траве. Сумрачный мир пещеры.

Комната поплыла, и перед глазами Сифэн закружились образы: море колышущейся желтой травы и тревожный образ змеи, напоминающий чернильный штрих на бумаге. Она скользила ко входу в пещеру с невыразимой грацией, будто темный шелк свивался вокруг манящей мужской руки.

– Змеиный бог, – пробормотала Сифэн, в то время как змея принимала облик худощавого, неестественно высокого мужчины. – Истинный бог для нас всех.

Внутри нее звучал голос, мягкий, нежный и очень знакомый, тот, что слышался ей столько раз, где-то на периферии ее сознания, но не так отчетливо, как сейчас.

–  Луна льет на нас свой свет, возлюбленная …

Образы смешивались у нее в голове, но краем глаза Сифэн все-таки могла видеть Гуму, упавшую на колени, простершую руки в молитве… или в мольбе о прощении.

Что-то ворочалось у нее в груди. Ранее, когда девушка увидела Нин, глазевшую на Вэя, она почувствовала клокочущую внутри ярость, но сейчас это было что-то совершенно новое: ленивое, удовлетворенное самолюбование; Сифэн чувствовала себя так, будто нежилась в солнечных лучах. Закрыв глаза, она даже могла наблюдать, как, извиваясь спиралью и сворачиваясь в кольца, существо проникает в ее грудную клетку.

– Прими в свои объятия вечную ночь, – нежно произнес голос.

– Оставь ее, – прошипела Гума с того места, где она все еще стояла на коленях. – Не отнимай у нее жизнь!

Сифэн почувствовала, что падает, и стукнулась лбом о край стола. Но до того как девушка потеряла сознание, ей привиделась поразительная картина: тетка склонилась над ней со слезами на глазах, как если бы и вправду любила свою племянницу.

Сифэн закрыла глаза и погрузилась в темноту.