Онлайн чтение книги Равнодушные Gli indifferenti
VIII

Наконец все встали из-за стола и неторопливо вышли из столовой. В коридоре закурили, украдкой взглянули на себя в зеркала и перешли в гостиную.

— Сегодня;- сразу сказал Лео, сев рядом с Мариаграцией и скрестив ноги, — я бы с удовольствием послушал классическую музыку… Карла, — обратился он к девушке, — сыграй нам что-нибудь — Бетховена или Шопена, лишь бы это была музыка тех старых времен, когда еще не существовало джаза, от которого потом адски болит голова… — Он добродушно засмеялся.

— Да, Карла, — поддержала его Мариаграция, она страшно обрадовалась неожиданной возможности свободно, без помех поговорить с любовником под звуки музыки. — Да, сыграй нам что-нибудь. К примеру… ту фугу… чью же?! А, вспомнила — Баха… Она у тебя звучала необыкновенно красиво.

Микеле идея послушать музыку тоже очень понравилась. Он испытывал усталость, раздражение, и обычное представление о мелодии как о сладостной реке, в которую стоит только погрузиться и сразу все забываешь, показалось ему удивительно верным. «Послушать музыку, — подумал он, закрыв глаза, — и к черту все пошлые заботы… Лишь бы это была настоящая музыка».

— Я уже давно не играла, — предупредила Карла. — Так что не будьте ко мне слишком строги. — Она подошла к роялю, перелистала ноты.

— Фуга Баха, — объявила она наконец.

Зазвучали первые аккорды. Микеле закрыл глаза и приготовился слушать: одиночество, разговор с Лизой пробудили в нем огромное желание найти друга и любовь, возродили надежду, — среди всех людей на земле отыскать женщину, которую он мог бы полюбить искренне, без снисхождения, без глухого отчаяния. Настоящую женщину, чистую душой, не фальшивую, не глупую и не порочную — подумал он. Найти ее… и все сразу образуется. Пока он ее не нашел, и даже не знал, где искать, но уже носил в душе ее образ. Она была и идеалом, и женщиной во плоти и сливалась в его воображении с образами других женщин из того фантастического мира, где царят искренние чувства и в котором он хотел бы жить. Музыка поможет ему воссоздать образ возлюбленной… И вот после первых же звуков, скорее из-за экзальтации и страстного желания, а не благодаря музыке, этот образ в самом деле возник… То была чистая, невинная девушка, — это угадывалось и по гибкости ее тела, и по глазам, по каждому ее движению. Необычайно грациозная, она повернулась к нему и смотрела на него пристально, без обещания любви, без тени сладострастия, о, в этом он мог бы поклясться, но с любопытством девочки, с тем откровенным и острым любопытством, с каким дети смотрят на своих сверстников. «Моя подруга», — подумал он. И в облаках его неудержимой фантазии уже проплывали видения: вот она махнула ему рукой, улыбнулась, они обнялись, слились в поцелуе, а потом, когда неизбежное свершилось, — прогулки вдвоем, долгие беседы в ночи… как вдруг густой шепот вернул его из мира иллюзий к действительности.

Это был голос Мариаграции, которой наконец-то удалось под звуки музыки возобновить спор с Лео.

— Если хотите, Мерумечи, — ядовито глядя на Лео, сидевшего с задумчивым видом, сказала она, — можете сразу же идти на этот ваш прием… Вы вовсе не обязаны со скучающим видом слушать музыку… Никто вас не держит… Идите… идите же… Ведь вас ждут.

Лео внимательно смотрел на свою бывшую любовницу. Он не испытывал ни малейшей охоты ссориться с ней. Показал рукой на Карлу, точно желая сказать: «Не сейчас… сейчас мы слушаем Баха».

— Да нет! — не сдавалась Мариаграция. — Вам скучно… И не вздумайте возражать. Я сама, своими глазами, видела, как вы зевнули… Мы нагоняем на вас скуку, но ведь не можем же мы пуститься в пляс, лишь бы вас повеселить… Так отправляйтесь же туда, где вас встретят с распростертыми объятиями… И где никто не будет играть на рояле, мешать вам… идите, Мерумечи…

В течение всей этой тирады она неестественно улыбалась, — при одном воспоминании о Лизе у нее от ревности снова начала кружиться голова.

— К тому же было бы верхом неприличия не пойти на вечер к Смитсон… Там, верно, будет тьма интересных людей… Должно быть, она заказала специальный поезд, чтобы все приглашенные успели попасть в Милан.

Лео готов был все отдать, лишь бы она оставила его в покое. Он стряхнул пепел с сигары и спокойно повернулся к Мариаграции.

— Если я и солгал, — сказал он, — то лишь из уважения к вам, чтобы вам не показалось, будто мне у вас скучно. На самом деле сегодня вечером я не иду ни на какой прием, а просто лягу спать… Последнее время я работал до поздней ночи и сильно устал… Сегодня я хочу лечь спать пораньше.

— Ах, вот как! — воскликнула Мариаграция с видом человека, которого не проведешь. — Итак, вы собираетесь лечь спать!.. Вы засиживались до поздней ночи, и потому вам хочется спать. Сразу видно, что вы от усталости валитесь с ног, бедняга… Как мне вас жаль!

— Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, — резко ответил Лео, невольно разозлившись.

— Но разве вы сами не замечаете, что плетете одну небылицу за другой?! — гневно вопросила Мариаграция. — Вначале была Смитсон… Теперь — работа до поздней ночи… Стыдитесь…

— Стыдиться, чего я должен стыдиться?

— Молчите, сделайте одолжение.

Лео пожал плечами и умолк.

Из своего кресла Микеле с отвращением наблюдал за ними. «Черт бы их побрал. Нельзя даже музыку послушать… Вечно затевают свои идиотские споры». Юная возлюбленная улетучилась. «Бессмысленный набор звуков — вот что такое музыка», — мрачно подумал он. Мать и Лео торжествовали над ней полную победу.

— Ляжете спать! — не унималась Мариаграция. — Ляжете спать, не так ли? — прошептала она Лео на ухо. — Но знаете, что я вам скажу? Мне все известно. Надеюсь, вы меня поняли? И о вчерашнем вечере и о сегодняшнем, все.

— Между тем вам ничего не известно, — не оборачиваясь, проронил Лео. Он затянулся и выпустил струю дыма. Карла была рядом. Он видел ее узкие, крепкие плечи. «Какая будет ночь! — думал он. — Осталось ждать всего несколько часов, но мне они кажутся вечностью». Его неподвижные, застывшие глаза не замечали ни Мариаграции, ни Микеле, ни саму гостиную… страсть подсказывала одно видение за другим: вот Карла сидит на табуретке у рояля совершенно нагая. Ему казалось, будто он видит и ее белую спину, и широкие, округлые бедра, а теперь, когда она повернулась к нему из своего темного угла лицом, — и упругую грудь. Но музыка кончилась, и Лео сразу возвратился в мир реальности. Микеле зааплодировал с необычным для него воодушевлением, и тогда Карла нерешительно спросила:

— Вам понравилось?

— Да, очень, — сказал Лео. — Очень понравилось. Сыграй еще что-нибудь.

— Нет, Карла, не играй, — приказала Мариаграция. — Не играй! Мерумечи не только томится скукой, но и мечтает поскорее уйти… Он хочет спать… буквально валится с ног от усталости… зачем же его удерживать?! — И, обратившись к Лео, потянула его за рукав и настойчиво повторила: — Ну, идите же спать.

Лео высвободил руку и кисло улыбнулся. Он испытывал большое желание отвесить безнадежно глупой любовнице пару звонких пощечин. Карла какое-то время смотрела на них. «Неужели я обещала ему прийти сегодня ночью?» — повторила она про себя. Ей казалось странным, что вот она сидит за роялем, а спустя всего два часа окажется в спальне Лео. Она догадывалась, что Лео сгорает от нетерпения. Именно поэтому, из желания отсрочить, насколько возможно, решающую минуту, да еще, быть может, из робкого кокетства, она решила поиграть еще немного.

— Что ж, — твердым голосом сказала она. — Лео останется и проскучает еще десять минут… Не так ли, Лео?

Она открыла ноты и с мрачным, сосредоточенным видом стала играть Баха.

«Ах, маленькая ведьма! — подумал Лео… — Хочешь полюбоваться, как я буду умирать от страсти… Насладиться моей агонией».

Теперь музыка, беседа, тишина — все бесило его, — он был в полном плену у похоти. У него было лишь одно желание — увезти Карлу к себе и там овладеть ею. «Кто знает, сколько это еще продлится, — подумал он, в бешенстве прислушиваясь к первым аккордам. — Десять минут, четверть часа? Надо же мне было, черт возьми, попросить ее сыграть!..»

Однако Мариаграция и не думала сдаваться, она тронула Лео за плечо.

— А завтра утром, — с обольстительной улыбкой, словно продолжая прерванную беседу, сказала она, — я схожу к своему адвокату и распоряжусь, чтобы он продал виллу с аукциона.

Если бы на голову Лео упал кирпич, он не испытал бы столь неприятного чувства и столь сильного испуга, как сейчас, от этих слов Мариаграции. Лицо его вначале стало красным, а затем багровым. Он сжал зубы, в мозгу проносились обрывки фраз. «Только этого не хватало… Именно сегодня вечером… Будь она проклята… Лишь со мной может случиться такое».

Он всем телом повернулся к Мариаграции.

— Ты этого не сделаешь, — властно, со злостью сказал он, сжав кулаки.

«Сейчас они вцепятся друг другу в волосы», — с отвращением подумал наблюдавший за ними Микеле.

— Непременно сделаю, — с преувеличенным хладнокровием ответила Мариаграция. — Завтра же утром.

— Сумасшедшая! — воскликнул Лео. Он схватил руку Мариаграции и прижал ее к дивану. — Ты хочешь… Вы хотите продать виллу на аукционе, чтобы потерять пятьдесят процентов?!. И сообщили мне об этом именно сегодня вечером! («Именно сегодня вечером», — повторил он про себя, бросив исступленный взгляд на Карлу.) Теперь, когда контракт уже подготовлен и остается лишь подписать его… Это же самое настоящее безумие!

— Называйте это как хотите, — ответила Мариаграция, которая сама не поверила бы, что может держаться с таким олимпийским спокойствием. — Но завтра утром я первым делом отправлюсь к своему адвокату.

Лео посмотрел на нее. К раздражению, которое вызывала у него неудовлетворенная похоть, добавился теперь и бессильный гнев от этой новой пакости. Первым его побуждением было вскочить, надавать Мариаграции пощечин и даже задушить ее. Но он сумел сдержать себя.

— Но вы, конечно, шутите, — настойчиво сказал он. — Подумайте как следует и вы поймете…

— Я уже подумала…

— Послушай, Мариаграция (на этот раз он намеренно обратился к ней на «ты»), нельзя поступать так опрометчиво. В делах вредно действовать импульсивно… Хочешь… давай завтра после полудня увидимся и поговорим обо всем?

— Бесполезно, — куда менее уверенно ответила Мариаграция. — Я думаю, лучше мне сходить к моему адвокату.

«Проклятая дура», — так и подмывало Лео крикнуть ей в лицо. Но он лишь просяще сложил руки.

— Мариаграция, аукцион — всегда риск, — умоляющим голосом сказал он. — Твой адвокат может оказаться проходимцем, в мире их полным-полно. Ты женщина, и тебя легко обвести вокруг пальца. Ведь в этих вещах ты совершенно не разбираешься!..

— Ты так думаешь? — сказала Мариаграция, нерешительно улыбаясь.

— Уверен… Значит, договорились? Жду тебя завтра в четыре.

Она кокетливо огляделась вокруг, ее душа стареющей женщины ликовала. «Любишь меня?» — хотелось ей спросить, но она лишь повторила:

— Завтра… Нет, не смогу…

— Тогда послезавтра.

— Подожди, — прошептала Мариаграция и посмотрела вверх, словно припоминая что-то. — Да, у меня деловая встреча, но я перенесу… Хорошо, приду… Только не думай, — добавила она с ослепительной улыбкой неотразимой соблазнительницы, — что сможешь меня уговорить.

Она умолкла, поколебавшись, взяла руку Лео в свои и уже хотела спросить шепотом: «Ты меня любишь хоть немножко?» — как вдруг музыка оборвалась, и Карла негромко сказала, повернувшись к ним лицом:

— Бессмысленно играть дальше… Все разговаривают, спорят. Лучше и в самом деле отправиться спать.

Мариаграция и Лео были застигнуты врасплох. Мариаграция тут же выпустила руку Лео и растерянно посмотрела на дочь.

— Мы говорили о твоей игре, — ответил наконец Лео. — Ты хорошо играешь, Карла. Прошу тебя, продолжай.

Эта новая ложь послужила как бы сигналом к бунту.

Точно все сразу пробудились от долгой спячки. И первым взбунтовался Микеле, который до сих пор молча терпел перешептывания матери и Лео.

Гнев и возмущение заставили его схватить лежавшую на коленях газету и с силой швырнуть ее об пол.

— Неправда! — крикнул он, глядя Лео прямо в глаза. — Наглая ложь! О музыке вы думали не больше… не больше, чем я о том, чтобы сделаться священником… Вы говорили о делах, об адвокате… — Тут он зло усмехнулся. — И еще кое о чем…

В комнате стало тихо-тихо.

— Наконец-то! — крикнула Карла, хлопнув в ладоши. — Вот она правда!.. Наконец-то можно дышать.

Казалось, будто кто-то настежь распахнул окна, и в гостиную внезапно проник холодный ночной воздух.

Некоторое время все четверо в растерянности глядели друг на друга.

Первым пришел в себя Лео.

— Ты ошибся, — сухо сказал он. — Надо было слушать музыку, а не глядеть по сторонам!

Подобная ложь вызвала у Микеле приступ громкого презрительного смеха.

— Ха-ха-ха! Совсем неплохо придумано! — воскликнул он, откинувшись в кресле. Вдруг приступ смеха прервался. — Лжец! — выпалил Микеле, мрачно глядя Лео в лицо.

Карла затаила дыхание. Мариаграция побледнела.

— Ну, это уж слишком! — внезапно крикнул Лео и стукнул кулаком по столу. Но не поднялся, а остался сидеть, испытующе посматривая на Микеле. — Я не знал, что ты такой вспыльчивый, — добавил он. Секунду помолчал и заключил: — Если ты не уймешься, придется надрать тебе уши.

Эту последнюю, довольно-таки глупую, фразу он произнес весьма внушительно. Но Микеле показалось, что грозное предостережение, звучавшее вначале так зловеще, постепенно утратило силу. Лео закончил свою тираду смехотворным обещанием надрать ему уши. Понятно, что и его, Микеле, гнев поубавился. «Нет, тут ничего не поделаешь, — нелепо бросать Лео перчатку либо говорить о поруганной чести. Значит, остается лишь закрыть ладонями уши. Но разве это достойный ответ на оскорбление?!»

«Надрать уши, надрать уши мне? Мне? Мне?» Каждое новое «мне» должно было сильнее распалить его, но, увы, в глубине души он испытывал лишь равнодушие и холод. Фальшивыми были вырвавшиеся у него гневные слова обвинения, фальшивым был и сам голос. Куда девались ярость, страсть? Исчезли! А может, их и не было вовсе?!

На столе среди цветов, чашек и кофейника стояла пепельница из белого мрамора с серыми прожилками. Микеле точно лунатик протянул руку, схватил пепельницу и несильно швырнул ею в Лео. Вдруг Мариаграция вскинула руки, вскрикнула. Лео завопил:

— Да ты с ума сошел!!

Карла вскочила. Микеле понял, что пепельница угодила не в Лео, а в мать. В голову? Нет, в плечо.

Он встал, неловко подошел к дивану. Мать лежала на спине. Лицо ее лишь слегка побледнело, но она почему-то закрыла глаза и время от времени горестно вздыхала. Однако было видно, что ей не очень-то больно и вообще ее обморок — сплошное притворство.

Вместе с Лео и Карлой, Микеле наклонился над матерью. Жалкий вид раненой должен был бы отозваться болью в его сердце, но он не испытывал никаких угрызений совести. Ему никак не удавалось отделаться от мысли, что вся эта сцена смешна и нелепа. Напрасно он убеждал себя: «Это моя мать… Я ранил ее… И даже мог убить». Напрасно пытался пробудить в себе чувство жалости к лежавшей неподвижно матери, так ничего и не понявшей. В душе была пустота. Он наклонился еще ниже, надеясь получше разглядеть рану. Не меняя положения тела и не открывая глаз, Мариаграция подняла рыхлую руку, оттянула пальцами платье у ключицы, куда попала пепельница. Оголилось полное плечо без всяких следов удара: ни синяков, ни красных подтеков, ровным счетом — ничего. Однако она продолжала оттягивать платье, опускать его все ниже до самых подмышек. Зрелище было нелепое — бесстыдные пальцы лихорадочно шевелились все сильнее, обнажая белую грудь, — казалось, они преследовали совсем иную цель, чем просто показать рану.

И верно, все представление с обмороком разыгрывалось только для Лео. Оно должно было вызвать у него романтическую жалость к несчастной жертве. «Он увидит меня раненой, потерявшей сознание, с обнаженной грудью и вспомнит, что я прикрыла его своим телом, — втайне надеялась Мариаграция. — И тогда его душа преисполнится признательности и нежности…» В своем воображении она уже видела, как он заключает ее в объятия, тихонько трогает рукой, зовет по имени и, видя, что она не приходит в себя, начинает страшно волноваться. Тогда она вздохнет, медленно откроет глаза, ее первый взгляд будет для него, Лео, для него — ее первая улыбка. Но все вышло иначе. Лео не заключил ее в свои объятия и не позвал нежно и страстно.

— Мне, пожалуй, лучше уйти, — сказал он Карле с едкой иронией.

На Мариаграцию точно вылили ушат холодной воды, и как раз на обнаженное плечо. Она открыла глаза, привстала, огляделась вокруг. Микеле смотрел на нее насмешливо-грустно, словно вместе с угрызениями совести он испытывал и совсем другое чувство. Карла старалась прикрыть ей грудь. Но Лео? Где же Лео? Он вовсе не стоял рядом. Он поднял пепельницу и, точно желая определить ее вес, слегка подбросил. Вдруг он резко повернулся к Микеле.

— Хорошо, — насмешливо сказал он, как бы поощряя Микеле на новые подвиги. — Очень хорошо!

Микеле пожал плечами и посмотрел на него.

— Конечно… хорошо… Даже превосходно, — отчеканивая каждый слог, невозмутимо парировал он.

И тут за спиной Лео раздался знакомый пронзительный голос Мариаграции.

— Ради бога, Мерумечи! — умоляла она. — Ради бога, не начинайте все сначала… Не трогайте его… Не разговаривайте с ним… Даже не смотрите в его сторону…

Все это говорилось таким тоном, словно ее долготерпение и выдержка вот-вот иссякнут, и тогда наступит миг безумия.

Микеле отошел к окну. Дождь не унимался. Слышно было, как он стучит по ставням и шелестит в листве деревьев сада. Он мерно и уныло кропил виллы и пустынные улицы.

«Должно быть, множество людей, как и я, стоя за закрытыми окнами, прислушиваются к шуму дождя, и их сердца полны той же тоской, и им тоже опостылел манящий уют их квартир. Все напрасно, — повторял он про себя, рассеянно касаясь пальцами подоконника, — все напрасно… Эта жизнь не для меня». Он вспомнил сцену с пепельницей, мнимый, до смешного нелепый обморок матери, свое равнодушие. «Все здесь — сплошная ложь и фарс… ни в чем ни грана искренности… А я не создан для такой жизни». Лео, человек, которого он должен был бы ненавидеть, не вызывал у него настоящей ненависти. Лиза, женщина, которую он хотел бы полюбить, была лжива, за ее отталкивающей сентиментальностью скрывалась примитивная жажда наслаждения, и ее невозможно было полюбить. Ему казалось, что он отвернулся не от гостиной, а от черной бездонной пропасти.

«Это не моя жизнь, — твердо решил он. — Что же мне делать?»

Сзади хлопнула дверь. Он обернулся. В гостиной, кроме него, никого не осталось — Карла и мать пошли проводить гостя. Лампа освещала неподвижный круг пустых кресел.

— Микеле еще мальчишка, — сказала в холле Мариаграция гостю. — Не надо принимать его всерьез… Он не ведает, что творит.

Она с сокрушенным видом сняла с вешалки котелок и протянула его Лео.

— Лично мне, — шутливо сказал Лео, старательно кутая шею шерстяным шарфом, — он ничего плохого не сделал. Мне больно за вас, своим телом прикрывшей меня от своего рода снаряда.

Он засмеялся холодно, с фальшивым добродушием… Взглянул на Карлу, точно ожидая от нее одобрительного кивка, затем повернулся и стал надевать пальто.

— Он еще мальчишка, — повторила Мариаграция, сама не замечая, что помогает Лео надеть пальто. Мысль о том, что Лео может, воспользовавшись необдуманным поступком Микеле, порвать с ней, приводила ее в ужас. — Можете не сомневаться, — покорным, но твердым тоном добавила она, — что подобное никогда не повторится… Я сама поговорю с Микеле… И если понадобится, — неуверенно закончила она, — приму меры.

Наступила тишина.

— Ну зачем… так огорчаться, — сказала Карла, которая стояла, прислонившись к двери, и внимательно смотрела на мать. — Я уверена, — тут она опустила глаза и улыбнулась, — что Лео уже забыл об этом.

— Совершенно верно, — подтвердил Лео. — На свете есть куда более важные вещи. — Он поцеловал руку Мариаграции, которая еще не вполне пришла в себя от страха.

— До скорой встречи, — сказал он Карле, пристально глядя ей в лицо. Она побледнела и медленно, обреченно повернула ручку двери.

Дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену, точно кто-то, горя желанием войти, изо всех сил толкнул ее снаружи.

— О, какой холод! Какая сырость! — воскликнула Мариаграция.

Точно в ответ на ее слова, в холл ворвался ветер, и на сверкающие плитки пола обрушился дождь. Лампа заколыхалась. Легкое пальто Микеле, висевшее на вешалке, своими длинными рукавами несколько раз хлестнуло Лео по лицу. Юбки Карлы и Мариаграции сразу вздулись, взметнулись вначале вверх, а затем обвились вокруг ног.

— Закрой… скорее закрой! — крикнула Мариаграция, уцепившись обеими руками за дверь. Она стиснула ноги и всем телом прижалась к двери, чтобы не промокнуть. Карла осторожно, точно журавль, вышагивая по мокрому полу, забилась в дальний угол.

— Закрой же, — повторила Мариаграция… Но ни Лео, ни Карла не пришли к ней на помощь. Все пораженно смотрели на это буйство стихии, возникшей, казалось бы, из ничего. А вода и ветер, точно живые существа, ревели, стонали, скрежетали зубами и плакали на пустом пороге дома. Вдруг распахнулась и вторая дверь. И сразу водяной смерч, пролетев по коридору, ворвался в комнаты. Слышно было, как то вблизи, то вдали растворяются двери со странным грохотом, не похожим на хлопанье дверей, когда их отворяет чья-то яростная рука… Это был грохот, в котором сливались воедино завывание ветра, треск и жалобное скрипенье, как бы предваряющие последний, самый страшный, удар. В пустых комнатах с высокими потолками грозно гудело эхо. Вилла содрогнулась, словно она вот-вот должна была оторваться от земли и, бешено вращаясь волчком, взмыть на светящийся гребень облаков.

— Что же будем делать дальше? — спросил Лео у Мариаграции после того, как ей с неимоверным трудом все-таки удалось закрыть дверь.

— Подождем, — был ответ.

Все трое молчали. Мариаграция смотрела на Лео горько и трезво, такая поспешность любовника обескураживала ее. Через несколько минут Лео уйдет, растворится в дождливой ночи, оставив ее в холодном доме одну на огромной постели. А он отправится к другой. Скорее всего — к Лизе. Конечно, он пойдет к Лизе, где его давно ждут! Как эти двое будут наслаждаться сегодня ночью и как они, наверно, будут смеяться над ней!

Она сделала последнюю попытку. Лицо ее вдруг приобрело сосредоточенное выражение, как у человека, который напряженно прислушивается к чему-то.

— Мне показалось, — сказала она, — что в гостиной что-то дребезжит… Сходи, Карла… Сходи, посмотри, — нетерпеливо повторила она. Все трое прислушались.

Мариаграция всем своим видом словно заклинала двери загреметь снова, но на вилле теперь, как назло, было тихо-тихо.

— Непохоже, — сказала немного спустя Карла. — Ровным счетом ничего не слышу.

— А я тебе говорю — дребезжит, — не сдавалась Мариаграция. — Слышишь, — добавила она в полнейшей тишине, — как хлопают двери?

И тут Лео засмеялся.

— Да нет же, — спокойно сказал он, потешаясь над глупостью Мариаграции. — Вам показалось, никакие там двери не хлопают.

При этом он с удовольствием отметил печаль в глазах своей бывшей любовницы.

— Галлюцинация, — заключил он, надевая котелок. — Галлюцинация, дорогая синьора.

— Уже уходите? — спросила Мариаграция.

— Конечно… Мне пора…

— Но… дождь льет как из ведра, — в полнейшем отчаянии сказала она, становясь между Лео и дверью. — Не лучше ли переждать, пока он утихнет?

— Дождь льет, — ответил Лео, застегивая пальто, — так же сильно, как хлопают двери.

Он поцеловал у совершенно подавленной Мариаграции руку, поискал перчатки сначала в одном кармане, затем в другом и решительно направился к двери. Открыл ее и, придерживая, чтобы ветер не захлопнул, сказал Карле:

— До скорой встречи. — Пожал протянутую руку, улыбнулся и вышел.

Мариаграция и Карла вернулись в холл. Мариаграция поежилась.

— Какая холодина!.. Ах, какая холодина! — повторяла она. На ее усталом лице проступили морщины. Она чувствовала себя поверженной, ее взгляд растерянно блуждал по комнате, и ей казалось, что все предметы покачиваются и дрожат. Слишком сильно накрашенное лицо предстало сейчас перед Карлой во всей своей удручающей наготе. Уголки рта то и дело подергивались.

— Пойду спать, — сказала она, медленно поднимаясь по лестнице и держась за деревянные перила. — Пойду спать… Спокойной ночи.

Ее тень взметнулась к потолку, задержалась на лестничной площадке, извиваясь, перебралась на стену и, наконец, исчезла.

Карла осталась в холле одна. Она подошла к лампе. В крепко сжатом кулаке что-то хрустнуло — это была записка Лео, записка, которую она взяла дрожащими пальцами, когда Лео необычно долго пожимал ей руку. Она была короткой: «Жду тебя через час в машине у ворот сада». И подпись: «Лео».

В растерянности Карла стала подниматься по лестнице. «Через час, через час я должна выйти из дому», — беззвучно повторяла она. Переступая со ступеньки на ступеньку, она добралась до темной площадки и посмотрела вверх — передняя была пуста, погружена во тьму, видны были лишь кресло да угол дивана. В душном воздухе была разлита мирная, домашняя тишина. Час спустя и Микеле и мать наверняка будут спать крепким сном. Она одолела последние ступеньки и направилась прямо в свою комнату, в глубине сумеречного коридора. На пороге остановилась. Ее поразили уют и теплота комнаты. Каждый предмет стоял на своем месте, горела лампа с розовым абажуром. На кровати лежала шелковая ночная рубашка голубого цвета, одеяло было расстелено, все звало ко сну. Ей оставалось лишь раздеться, юркнуть под простыни и заснуть.

Дождь и ветер свирепо стучались в ставни, а застеленная кровать точно звала ее отдохнуть в надежном убежище. Быть может, на нее так подействовало манящее тепло кровати, а может, виной тому была накопившаяся за день усталость, но Карла вдруг ощутила такое отчаянье, такое отвращение к ночному приключению, что она испугалась.

«Ну хорошо, — подумала она, — выспаться, отдохнуть… А что потом? Завтра утром все повторится, как же я тогда смогу найти эту новую жизнь?»

Она переступила порог, подошла к зеркальному шкафу и стала разглядывать себя, то приближаясь, то отступая на шаг. Издали ей казалось, что лицо ее пылает, а глаза лихорадочно блестят. Стоило ей подойти поближе, и она замечала, что под глазами у нее большие черные круги, смущавшие ее, точно улика. Но едва она отходила на один-два шага, как сразу же становилась празднично принаряженной девушкой, сложившей руки на животе и склонившей на плечо крупную голову, девушкой с грустными глазами и застенчивой улыбкой. И только. Она пыталась проникнуть в тайну этого странного превращения, но ей это никак не удавалось.

Она отошла от шкафа, сделала несколько шагов по комнате, села на кровать. Легкое волнение мешало ей сосредоточиться. Она чувствовала, что готова к ночному, приключению, ждет его нетерпеливо, с любопытством. Точно так же, как прежде, когда они с матерью наносили кому-нибудь визит, и она, прохаживаясь по комнате и осматриваясь вокруг, ждала той минуты, когда неслышно, с мягкой улыбкой, появится хозяйка дома. Сейчас она ощущала лишь нетерпение — и ничего больше. Она сидела, скрестив ноги и наклонив голову. Ей самой казалось, что она задумалась о чем-то очень важном, близко ее касающемся, но по тому, как бессмыслен был ее взгляд, едва она вставала и смотрела на себя в зеркало, она понимала, что мысли ее где-то далеко-далеко…

Так она просидела на кровати несколько минут. О сне уже не могло быть и речи. В глубине души она смутно понимала, что сегодня ночью отдастся Лео, но не знала когда, и ей казалось, что эта минута, к счастью, наступит еще не скоро. «Какой дождище!» — думала она в те мгновения, когда шум воды становился сильнее. Она словно совсем забыла, что этой ночью ей придется выйти из дому под дождь, чтобы встретиться с Лео. Ею овладела блаженная истома. Наконец она медленно, вовсе не испытывая тоски, растянулась на постели и обхватила руками голову.

Теперь она видела лишь потолок, и до ее слуха доносились только хлесткие удары ночного ветра. Она беспрестанно повторяла себе, что скоро ей надо будет встать и выйти из дому, незаметно закрыла глаза и задремала… Хрупкое забытье с внезапными пугливыми пробуждениями постепенно перешло в глубокий сон.

Сон был бездонным и черным, как смола, — и он, несомненно, сыграл свою роль в путанице и страхах этой ночи. То, что ей ничего не снилось, ввело Карлу в заблуждение: ей показалось, что она спала очень долго. Внезапно, без всякой видимой причины она пробудилась. У нее перехватило дыхание. Она похолодела от ужаса, когда поняла, что спала. «Я заснула, — испуганно подумала она, блуждая взглядом по мирной, освещенной комнате. — Который час… Два часа ночи или три?! Лео, наверно, ждал, не дождался — и ушел… уехал на машине». От досады на самое себя и от отчаяния она чуть не разрыдалась.

— Я заснула, — громко повторила она, обхватив голову руками и глядя в зеркало на свои растрепанные волосы и лихорадочно блестевшие глаза.

Вскочила, подбежала к стоявшим на комоде часам. Прошло не больше сорока пяти минут — часы показывали без четверти двенадцать.

Это показалось ей невероятным. Она решила, что часы остановились, поднесла их к уху. Нет, часы шли, она не ошиблась, еще не поздно спуститься в сад, к Лео. Сама не зная почему, она вдруг огорчилась. Снова поставила часы на комод.

Но теперь у нее возникло новое сомнение: где и когда она должна встретиться с Лео? Она помнила, что было написано: «Через час», — не забыла она и того, что Лео будет ждать ее в машине у ворот сада. Но так ли это? «Записка, — внезапно подумала она, — куда девалась записка?» Она поискала вокруг и ничего не нашла. Посмотрела на комод, уставленный безделушками, — ничего. Подошла к кровати, порылась в простынях, перевернула подушку — ничего. Ею овладело непонятное беспокойство. Где же эта записка? Она забегала по комнате, раскидала одежду, перерыла все ящики… и вдруг застыла на месте. «Попробуем разобраться спокойно, не торопясь, — подумала она. — Я прочла записку внизу, в холле, и я наверняка держала ее в руке, когда вошла в комнату. Значит, она здесь. Не надо волноваться — она где-то здесь». Она медленно, методично, точно ловила маленькую бабочку или мышку, обыскала всю комнату. Стараясь не запачкать платье, нагнулась и пошарила под мебелью, касаясь лбом пыльного пола. Она заглянула во все тайники, пытаясь отыскать клочок бумаги. Когда она подымалась, то почувствовала боль во всех суставах. Она прикрыла глаза и стояла неподвижно, раскинув руки, и ей смутно представлялось, что эти отчаянные поиски — наказание за ее грехи. Всякий раз, когда она нагибалась вновь, ей хотелось переломиться надвое и навсегда остаться лежать на полу, как сломанная игрушка.

Она с ребяческим упрямством искала записку в самых немыслимых местах: в корзинке с вышиванием, в пудренице… И ничего не нашла. Усталая, потрясенная неудачей, села на кровать. Что же это была за записка, если она исчезла, едва ее прочли? Сама сказочная нереальность сна вносила еще большую сумятицу, мешала ей вспомнить что-либо. Так бывает порой, когда после необычайных, мимолетных событий начинаешь думать: «Произошли ли они наяву, или мне все это пригрезилось? А может, я вообще их придумал?»

Рукопожатие и этот клочок бумаги на миг прервали обычное течение ее жизни, и в это трудно было поверить. Потом все стало, как прежде. В своем смятении Карла непременно хотела отыскать записку Лео сейчас же. Она хотя и смутно, но помнила, что получила ее. Однако никак не могла припомнить ее точного содержания. Да, она держала записку Лео в руках и, кажется, прочла ее, но твердой уверенности в этом у нее не было, и теперь ее мучили сомнения.

«Что же там было написано? Будет ждать ровно через час? Не поздно ли уже? Не слишком ли сильный на улице дождь? Не лучше ли лечь в постель и уснуть, чтобы утром начать прежнюю жизнь?» Она сидела неподвижно, согнувшись, а время летело, обгоняя ее. И ей казалось, что от всех этих сбивчивых мыслей нет иного спасения, кроме как умереть, наложить на себя руки.

Внезапно она вздрогнула — часы звонко пробили полночь. И тут ей впервые пришла в голову здравая мысль: «Спущусь в сад. Если Лео там не будет, значит, мне все это приснилось». Она посмотрела на часы, — должно быть, Лео ждет не меньше пятнадцати минут. И тут она лихорадочно заторопилась; подбежала к окну, прижалась лицом к черным стеклам — посмотреть, идет ли еще дождь. Прислушалась, вглядываясь в темноту, но ничего не слышала и не видела. Ночь не хотела выдавать свою тайну, а сзади, за спиной, бесстрастно мерцала лампа, и комната с лукавой, роковой улыбкой звала ее вернуться в светлый мирок иллюзий. «Дождь или не дождь, но я выйду. Надену плащ и спущусь». Она подбежала к шкафу, вынула плащ, надела его, стоя перед зеркалом, нагнулась и подтянула ослабевшие подвязки. Решила также напудриться, слегка подкрасить губы, причесаться. Нацепила первую попавшуюся шляпу, надела ее плохо — на затылок. «Как у американских девиц», — подумала она, заметив, что из-под узких полей виднеется полоска выпуклого лба и локоны. «Куда делись эти проклятые перчатки?!» — подумала она, лихорадочно, исступленно роясь в шкафу. Она больше не размышляла, она действовала. Эти механические движения избавляли ее от всяких мыслей. Она подбежала к часам с тем же преувеличенным нетерпением, с каким, натягивая чулки, причесываясь и взмахивая оголенными руками, бывало, кричала служанке, перед тем как отправиться в гости: «Скорее… Скорее… Мы опаздываем, опаздываем». Взглянула на стрелки часов. «Прошло уже десять минут, — подумала она. — Надо поторопиться…» Открыла дверь и, заставив себя идти помедленнее, тихонько, на цыпочках, выскользнула в коридор.

В передней еще горел свет, все стояло на своих местах: кресла, диван. Карла бесшумно вытащила из ящика стола ключи от дома и с величайшей предосторожностью, держась сначала за стенку, потом за перила, спустилась по узкой лестнице. Деревянные ступеньки поскрипывали у нее под ногами, второй лестничный марш показался ей совсем темным. Она с трудом различала лишь коричневый ковер, сбегавший вниз по ступенькам. Внизу было темно. Она зажгла свет, прошла по коридору между двумя рядами зеркал, сняла со стенки зонтик, отворила входную дверь…

Дождь лил не переставая, воздух был влажным, из черной тьмы до Карлы со всех сторон доносился монотонный шум. Карла спустилась по мраморной лестнице и раскрыла зонтик таким привычным жестом, что сама поразилась.

«Видно, и впрямь при необычных обстоятельствах все происходит необычно, совсем не так, как всегда», — мелькнуло у нее.

Она подумала, что не испытывает ни той грусти, ни стыда, которые на ее месте испытала бы всякая другая. Она спокойно, чуть пригнувшись под зонтом, стараясь, чтобы секущие струи дождя не попали ей на лицо, старательно обходя лужи, пересекла аллею. Она шла по саду, не чувствуя ни удивления, ни даже той безбрежной печали, которая бывает неизбежным спутником всех тяжких решений и поступков. Мокрый гравий хрустел под ногами, она с удовольствием прислушивалась к его похрустыванию.

Она подняла глаза и увидела прямо перед собой черное пятно ворот, два белых столба, темную зелень большого дерева, сгибавшегося под порывами ветра и дождя. Открыла боковую калитку, вышла на улицу и посмотрела влево. Лео ждал ее с правой стороны. «Его уже нет, уехал», — разочарованно подумала она, глядя на мирный свет дугового фонаря у края мостовой. Но сзади машина Лео уже нагоняла ее, опережаемая на миг огнями фар.

«Прощайте знакомые улицы, весь квартал, в котором, словно вражеская армия, буйствовал дождь, виллы на холмах, уснувшие вместе с мокрыми садами и длинными, тенистыми аллеями, растревоженные бурей парки, прощай квартал добропорядочных людей».

Сидя рядом с Лео, Карла изумленно смотрела, как струи дождя злобно хлещут в смотровое стекло, как в них растворяются огни города, рекламы и фары встречных машин. Казалось, улицам не будет конца; они извивались, одна вливалась в другую, либо кружилась где-то внизу, под стремительно несущимся вперед капотом машины. Ее подбрасывало на ухабах, и на миг из ночи выплывали черные фасады зданий и вскоре исчезали вдали, точно океанские суда, утопающие в гигантских волнах. Черные группки людей, освещенные двери, уличные фонари, все на какое-то мгновение выбегало навстречу стремительно летящей машине и тут же навсегда исчезало, поглощенное тьмой.

Карла, точно зачарованная, смотрела то на Лео, который спокойно и осмотрительно вел машину, то на его лежащие на руле руки, то на дорогу. Молниеносная смена впечатлений ошеломляла ее, она ни на чем не могла сосредоточиться. И когда минут через десять машина вдруг остановилась и Карла подумала: «Уже», — у нее от волнения комок подступил к горлу…

Но Лео вылез и приказал ей: «Подожди меня в машине». Сквозь смотровое стекло она увидела, как он отворил что-то, скорее всего черные ворота, и сразу же растаял во тьме сада.

«Хочет поставить машину в гараж».

И верно, сквозь шум дождя она расслышала скрип поднимаемой железной решетки. Вновь появился Лео и, не обращая на нее никакого внимания, повел машину через усыпанную гравием дорожку в темный гараж, где пахло бензином и смазочным маслом. Машина остановилась в углу у красной лампочки. Они оба вышли и вместе не без труда опустили железную решетку, после чего Лео аккуратно повесил замок и закрыл его на ключ.

Круглый фонарь с правой стороны освещал вход с четырьмя мраморными ступеньками и запертую дверь. Лео открыл дверь и втолкнул Карлу в парадное. Только что, в саду, царили тьма и сырость, здесь же все сверкало и блистало. С потолка свисал фонарь кованого железа, свежевыкрашенные стены сияли белизной, по углам стояли кадки с зелеными пальмами. Все было новым, чистым. Их уже ждал в своей клети лифт, но они предпочли подняться пешком. Молча одолели два лестничных марша. На первой площадке, отразившись от сверкающих плит, донесся до них приглушенный звук граммофонной музыки. И в то же мгновение из тех же дверей вырвался на лестницу веселый, нестройный шум голосов и топот ног.

— Танцуют, — сказала Карла с вымученной улыбкой и прислонилась к перилам. — Кто это?

— Это… — сказал Лео, наклонившись и разглядывая медную табличку на двери, — господин доктор Иннаморати, который, — добавил он, чтобы позабавить Карлу и умерить собственное нетерпение, — вместе со своей уважаемой супругой и юными отпрысками достойным образом принимает у себя избранных друзей и дам из высшего общества.

Он засмеялся и взял Карлу под руку.

— Идем, — сказал он, — осталось совсем немного.

На пустой, ярко освещенной мраморной лестнице музыка граммофона слышна была хоть и отчетливо, но словно доносилась откуда-то издалека. Стоило музыке умолкнуть, как наступала полная тишина. И тогда нетрудно было представить себе небольшую гостиную, уставших танцоров, сгрудившихся вокруг горящей лампы. Смех, остроты, а в углах, возле окон и за гардинами невинный флирт.

…Квартира Лео была на третьем этаже. Они вошли.

В холле Лео снял шляпу и пальто и помог Карле сиять плащ. Холл был светлый, просторный, с тремя дверьми. Напротив входной двери было большое и темное окно прямоугольной формы, которое, очевидно, выходило во внутренний дворик. Они прошли в гостиную.

— Давай посидим тут, — сказал Лео, показывая на кожаный диван с множеством маленьких подушек. Они сели. Лампа с красным абажуром, стоявшая на столике, освещала их только наполовину. Их головы оставались в тени. Почти совсем темной была и остальная часть комнаты. С минуту они сидели молча, не двигаясь. Карла без всякого любопытства осматривалась вокруг. Ее взгляд упал на бутылку ликера, стоявшую на столике, затем — на стены. Она не столько разглядывала комнату, сколько нетерпеливо ждала от Лео слова или жеста. А Лео любовался своей гостьей.

— Так что с тобой все-таки происходит, дорогая? — сказал он наконец. — Ты молчишь и даже не смотришь на меня. Ну, смелее же, душа моя! Открой, что тебя тревожит? И если тебе что-нибудь нужно, ты не стесняйся и попроси все, что захочешь. Чувствуй себя как дома.

Он протянул руку и пальцами нежно коснулся напряженного лица Карлы.

— Уж не жалеешь ли ты, — без тени смущения добавил он, — что пришла?

Она повернула голову.

— Нет, — ответила она. — Нет, я очень рада… только… пойми, мне нужно… привыкнуть.

— Привыкай, дорогая, привыкай, — невозмутимо сказал Лео. Он еще ближе подвинулся к ней. Он сгорал от желания. «О, Господи, — думал он в некотором смятении. — Какая тоска — все эти длинные церемонии!» Он обнял ее за талию. Карла точно не заметила этого.

— Какое у тебя красивое платьице! — ласковым, тихим голосом начал он. — Кто тебе его шил?… Какая ты сама красивая… Вот увидишь, нам будет хорошо вместе. Ты будешь моей деткой, одной-единственной, моей прелестной девочкой.

Он умолк, на миг прикоснулся губами к ее руке и к голому плечу, к ее шее. Привлек к себе ее крупную голову. Они поцеловались. Карла тут же отстранилась. Ее глаза смотрели на Лео печально и серьезно.

— Садись сюда, ко мне на колени, — сказал Лео. Карла безропотно повиновалась. Когда она устраивалась поудобнее, ноги ее обнажились, но она не одернула платье. И это окончательно убедило Лео в прочности его завоевания.

— А там что? — спросила Карла, показав на вторую дверь гостиной.

— Спальня, — ответил Лео, пристально глядя ей в лицо. И тут же снова обнял ее и небрежным тоном сказал: — Но не думай об этом… Послушай… Ты меня любишь?

— А ты?… — еле слышно ответила Карла, пытливо глядя на него.

— Я? Что за вопрос?! Конечно, я тебя люблю. Иначе бы я не звал тебя к себе. И как я могу не любить мою Карлотту, мою куколку, мою Карлоттину! — воскликнул он, судорожно гладя ее по волосам. — Я очень ее люблю… И горе тому, кто ее тронет… И я хочу обладать ею, да, хочу ее, всю целиком. Хочу эти губы, эти щечки, эти красивые руки, эти чудесные плечи, все ее тело, такое женственное, стройное, полное очарования и грации… Ты, Карла, сводишь меня с ума! — прохрипел он и, точно безумный, бросился на нее. Обнял что есть сил, и оба они упали на диван. Ровный свет лампы выхватил из темноты спину Лео с натянувшимся от напряжения пиджаком, и ноги Карлы в розовых чулках. Они лежали в обнимку. Лео, весь дрожа от похоти, бессвязно шептал ей какие-то нежные слова. Карла молчала. Она терпеливо, но не бесстрастно принимала его ласки. Однако полного спокойствия, как она представляла себе раньше, сохранить не смогла. Ее щеки пылали от возбуждения. И было в этом что-то очень постыдное. Бесполезно было скрывать — ласки Лео не оставляли ее равнодушной. Она испытывала приятное волнение, тем более сильное, что она этого никак не ожидала. У нее кружилась голова.

«Что же со мной происходит?!» — думала она, невольно вскрикивая от бурных, жестоких объятий Лео.

Никогда еще эта любовная интрига не казалась ей такой банальной, губительной и непростительно нелепой. «Но это начало новой жизни», — слабея, успела подумать она. И закрыла глаза.

Но Лео даже в своей похоти умел оставаться благоразумным. Когда он увидел, что Карла закрыла глаза и застыла в изнеможении на темном диване, бледная как полотно, он мгновенно решил: «Нет, я не возьму ее здесь… лучше в спальне… Тут очень неудобно». Он поднялся, помог встать Карле. Они сидели молча, неподвижно, тяжело дыша. Луч света падал на Карлу, а Лео, откинувшись на спинку дивана, оставался в тени.

Карла была уже совсем непохожа на ту скромную девушку, которая несколько минут назад вошла в комнату: волосы у нее растрепались, прядь волос падала на глаза, лицо было красным, напряженным, растерянным. В момент объятий одна из бретелек порвалась, обнажив белое плечо. И теперь один кусок бретельки свисал на грудь, другой на спину. Она напряженно смотрела прямо перед собой, и вдруг Лео увидел нечто странное. Похоже, это была сложенная вчетверо бумага, засунутая за пазуху, она в двух-трех местах острым углом выдавалась сквозь красный шелк платья. Лео улыбнулся, протянул руку, дотронулся до платья.

— А это что такое? — без всякого умысла, из чистого любопытства спросил он. Карла испуганно повернулась к нему.

— Что… это?

— Этот… клочок бумаги, который ты так бережно хранишь на груди? — сказал Лео с почти отеческой улыбкой.

Карла опустила голову и протянула руку к груди. Лео не ошибся, за пазухой лежал клочок бумаги. Вот только она не помнила, чтобы клала его туда, да и не могла понять, откуда он взялся. Она подняла глаза и растерянно посмотрела на Лео.

— Местечко, куда все девушки прячут свои тайны, — сказал Лео, которого растрогало, но и заинтриговало, что и у Карлы есть свой уютный тайник. — Давай посмотрим, Карла, посмотрим, что же это за секрет! — Он протянул руку, чтобы достать клочок бумаги.

— Не позволю, — внезапно крикнула Карла и, сама не зная почему, прикрыла грудь руками.

Улыбка исчезла с лица Лео.

— Ну хорошо, — сказал он, пристально глядя на нее. — Я позволю тебе не позволять… Вынь сама это сокровище… И потом вслух прочти, что там написано.

Тишина. Карла в полнейшей нерешительности растерянно смотрела на Лео; она догадывалась, что эта история с запиской начала его злить всерьез. Это было видно по сердитому выражению его глаз. Напрасно она ощупывала пальцами клочок бумаги, пытаясь понять, что же это за записка. Но так ее и не вынула, отчасти из упрямства отчаяния (а вдруг это и в самом деле тайна, которую нужно скрывать от всех!), отчасти из смутного желания посмотреть, как ведет себя Лео, когда им овладевает ревность.

— А если я не хочу показывать тебе это письмо?! — с вызовом сказал она, кладя руки на колени.

— Ах, так это письмо! — воскликнул Лео удивленно и теперь уже с некоторой тревогой. — Что же это, с твоего позволения, за письмо, которое надо хранить на груди — и только на груди, и нельзя оставить дома? Может, оно от какой-нибудь важной персоны?

Она, прищурясь, посмотрела на него и склонила свою большую растрепанную голову на голое плечо.

— Этого, — ответила она капризным тоном, глядя куда-то вверх и невозмутимо постукивая пальцами по колену, — этого я тебе не скажу.

«Она вполне способна, — в бешенстве подумал Лео, — вполне способна иметь другого любовника — более чем способна».

Он медленно встал с дивана.

— Послушай, Карла, — сказал он, отчеканивая каждое слово и впиваясь ей в лицо властным, инквизиторским взглядом. — Я желаю знать, от кого это письмо!

Она негромко засмеялась, забавляясь его ревностью. Но не изменила своего поведения, держась с прежней твердостью.

— Угадай.

— Мужчина? — спросил Лео.

— Возможно, — насмешливо ответила она. — Но не исключено, что и женщина.

Чтобы помешать ему внезапно выхватить письмо, она прижала руку к груди. Она уставилась в потолок, по которому плыли тени, и прикрыла глаза. Она испытывала усталость, и ей хотелось склонить голову на этот свой секрет, которого не существовало, и уснуть.

— Я понял, — с натянутой улыбкой сказал Лео… — Понял… Какой-нибудь влюбленный… мальчишка?

— Нет, не угадал, — ответила она, не опуская головы, — мужчина. — Она увидела, что большая, расплывающаяся тень Лео заколыхалась, точно он готовился накинуться на нее и смять. — Мужчина, — совсем усталым голосом повторила она, не переставая постукивать пальцами по колену. — И если бы ты знал, как я его люблю! — добавила она с непонятной ей самой беспричинной тоской. Глаза ее наполнились слезами, сердце учащенно билось. «А между тем, — трезво подумала она, — этого мужчины нет и в помине».

— Мужчина… поздравляю тебя.

Теперь Лео и в самом деле был вне себя. Невинность, которой не оказалось, победа, которую уже одержал другой, — было от чего прийти в бешенство. Непорочная, по-детски чистая Карла представилась ему теперь опытной в любви девицей, которая без всякого страха приходит к мужчине домой. Нежный аромат цветка пропал. Гордости и самолюбию соблазнителя был нанесен сильнейший удар — он стоял с пустыми руками перед давно распахнутой дверью.

— Моя вина, — убежденно сказал он. — Я должен был догадаться, что тебе это не впервой.

— Что не впервой? — мгновенно повернувшись, спросила она.

— Не впервой… ты меня понимаешь… наносить визит… прийти в дом к мужчине.

Щеки Карлы запылали огнем, она посмотрела на Лео. Ей хотелось возмутиться, открыть ему безрадостную истину, но еще сильнее хотелось продолжить игру. Поэтому она выбрала второе.

— А если даже и так? — сказала она, взглянув ему в глаза.

— Ах, так это правда!

Лео стиснул кулаки и крепко сжал зубы, но тут же овладел собой.

— Значит, у тебя, непорочной девицы, есть любовник? — с издевкой сказал он, сорвавшись на фальцет.

— Да, — призналась она и снова густо покраснела; насмешливый тон Лео ранил ее в самое сердце. Еще никогда она так не нуждалась в сочувствии и поддержке, как сейчас.

— Молодчина, какая молодчина! — медленно проговорил Лео. Он посмотрел Карле в лицо и, точно говоря с самим собой, негромко, продолжал: — Вообще-то ничего удивительного нет… Яблоко от яблони… недалеко падает.

Внезапно глаза его налились кровью, он схватил Карлу за руку.

— Знаешь, кто ты?… Самая настоящая… самая настоящая… — От ярости он никак не мог найти подходящего слова. — Самая настоящая распутница… И у тебя еще хватило наглости прийти ко мне?

— Это другой вопрос, — спокойно ответила Карла.

— Какой еще вопрос?… Гадость одна…/ Подумать только, что ей всего двадцать четыре года, — бормотал Лео, глядя на Карлу. — Позволь хотя бы узнать, кто он, этот господин?

— Он высокого роста, — ответила она, стараясь воссоздать образ идеального возлюбленного, который жил в ее душе. — Волосы у него каштановые… лоб высокий, красивый, лицо продолговатое, не красное, а скорее бледное… Руки большие, длинные.

— Санторе?! — воскликнул Лео, приняв за ее любовника первого же пришедшего ему на ум приятеля Карлы, который походил на этот воображаемый портрет.

— Нет, не он. — Карла посмотрела прямо перед собой. «Если бы он и в самом деле существовал, я бы сейчас не была здесь», — подумала она.

— Он очень любит меня, и я тоже очень его люблю, — тихо, нежным голосом продолжала она рассказывать с легкостью, удивившей, даже увлекшей ее самое. Теперь и ей казалось, что это правда. — Мы познакомились два года назад и с тех пор встречаемся часто-часто… Он не такой, как ты… Он… он на редкость добрый… И понимает меня, даже когда я молчу. Ему я могу открыть все, что думаю, любую тайну. Он умеет утешить меня, как никто другой. Обнимает меня и… и… — Голос ее задрожал, глаза наполнились слезами. В эту минуту она совсем было поверила собственным словам. Ей казалось, что она, как живого, видит возлюбленного, созданного ее воображением.-…И он не похож на всех остальных. Он один по-настоящему любит меня, — заключила она, растроганная и немного смущенная своей красивой сказкой.

— Имя, — сказал Лео, на которого не произвели ни малейшего впечатления ни тон Карлы, ни ее слова. — Могу я узнать имя?

Карла отрицательно покачала головой.

— Нет, имя его я не назову.

Секунду они молча смотрели друг на друга.

— Дай письмо, — повелительным голосом приказал Лео.

В растерянности она прикрыла грудь руками.

— Зачем оно тебе, Лео? — умоляюще проговорила она.

— Письмо… Вынь письмо!

Внезапно он схватил Карлу за пояс и хотел силой залезть в ее «тайник». Но Карла извернулась, высвободилась и, растрепанная, взлохмаченная, убежала в другой конец комнаты.

— Знай же, силою ты ничего не добьешься! — крикнула она и, распахнув дверь спальни, скрылась за ней.

Вне себя от гнева, Лео кинулся к двери. Но Карла с другой стороны заперла ее на ключ, и он не мог проникнуть в спальню.

— Открой, — приказал он, задыхаясь от бешенства и молотя по двери кулаками. — Открой, кретинка!.. — Никакого ответа.

Вдруг он вспомнил, что может, попасть в спальню через ванную комнату. Он выбежал в холл, зашел в ванную. Все было как всегда: в темноте поблескивали никелированные трубы и белый кафель. Он с радостью заметил, что стеклянная дверь прикрыта неплотно. Вначале он не увидел Карлу — свет не горел, и в спальне царила полутьма.

«Уж не выбросилась ли она из окна?» — подумал он, ощупью пробираясь к выключателю. Зажег свет — в комнате и в самом деле никого не было. «Черт бы ее побрал, куда она могла деться?» — подумал он. И уже хотел отправиться на поиски беглянки в другие комнаты, как вдруг заметил, что она, сжавшись в комок, прячется за дверью ванной. Он подошел, схватил ее за руку и сердито вытащил из укрытия, точно перед ним был упрямый ребенок.

— Сейчас же дай письмо! — недобрым голосом приказал он, крепко держа ее…

Они посмотрели друг на друга. Карла понимала: сейчас Лео обнаружит, что ее рассказ — всего лишь жалкая выдумка. Это пугало ее и унижало. Она догадывалась, что этот клочок бумаги — скорее всего визитная карточка либо какая-нибудь ничего не значащая, глупая записка. И ей заранее становилось больно при мысли о том, что придется признаться Лео, — увы, это была несбыточная мечта.

Она сделала последнюю попытку.

— Но это же несправедливо, Лео! — укоризненно сказала она. — Ведь я…

— Письмо! — вновь приказал Лео.

Она поняла, что сопротивляться бесполезно. «Будь что будет», — подумала она, смирившись с неизбежным и немного заинтригованная, — от кого же в самом деле записка, сунула руку за пазуху. Вынула клочок бумаги и протянула его Лео.

— На.

Лео схватил записку, но, прежде чем ее прочесть, посмотрел на Карлу. И тут, неизвестно почему, Карле вдруг стало нестерпимо стыдно. Лицо ее внезапно сморщилось, она повернулась, подошла к постели, упала на нее, закрыв лицо руками. Но это был всего лишь театральный жест. В душе она ничего не испытывала, даже обиды, — она не обманывалась на этот счет. Вдруг она услышала смех Лео и подняла голову.

— Так это же моя записка! — крикнул он, направляясь к ней. — Записка, которую я дал тебе сегодня.

Она не удивилась. В сущности, вся история с письмом была невероятной — никто не мог ей написать, никто ее не любил. И все-таки это показалось ей жестоким и несправедливым. И особенно несправедливо, что не произошло чуда. (Почему ее страстное желание чуда не превратило глупую записку в любовное послание?!) Несправедлива и вся беспощадная реальность. Она побледнела.

— Да, это твоя записка, — подтвердила она, испытывая горькое, неизбежное разочарование. — А что ты ожидал?

— Значит, — продолжал он, подходя и садясь рядом. — Значит, я тот мужчина… Каштановые волосы, высокий лоб, — это меня ты любишь?!

Она пристально посмотрела на него, пытаясь отыскать в самодовольном, красном лице черты воображаемого возлюбленного.

— Но, но… — пробормотала она, запинаясь и опустив глаза, сознавая, что вновь лжет, — разве ты сразу не догадался?

Впервые с тех пор, как она его знала, Лео рассмеялся по-юношески свежо и чисто.

— Представь себе, не догадался. — Он обнял ее за талию. — Забудь о том, что я тебе наговорил. Считай, что ничего не было.

Он наклонился, поцеловал ее в плечо, в шею, в щеки, в грудь. Молодое тело Карлы возбуждало его, вместе с иллюзией любви к нему вернулась похоть.

— Моя маленькая врушечка. Моя маленькая детка, врушечка моя! — повторял он.

Его любовные излияния длились недолго. Он неловко встал с постели.

— Ну а теперь? — спросил он полушутя, полусерьезно. Он даже не пригладил растрепавшихся волос, отчего казался опьяненным страстью и даже немного наивным. — Тебе не кажется, что пора в постельку?… Я так хочу спать, ужасно хочу…

Карла вымученно улыбнулась, робко кивнула головой.

— Тогда будь умницей, — сказал Лео. — Вот пижама. — И он показал ей висевшую на спинке кровати смятую пижаму в широкую полоску. — Там в шкафу найдешь все, что нужно для туалета… Раздевайся и ложись в кровать, я сейчас вернусь. — Он доверительно улыбнулся ей, легонько хлопнул по плечу и пошел в ванную комнату…