Онлайн чтение книги Годы в огне
ГЛАВА 20. КУРЕНЬ УХОДИТ В РЕВОЛЮЦИЮ

Третьего апреля 1919 года, в середине теплого весеннего дня, в Красных казармах Челябинска, где стоял курень имени Тараса Шевченко, оглушительно закричали трубы.

Боевая тревога вырвала из казарм и бросила на плац не только сотни и пулеметную команду полка, но и походные кухни, сестер милосердия, комендантский взвод.

Уже через полчаса солдаты, на плечах которых пестрели желтые, окаймленные синим кантом, погоны, маршировали на станцию, тревожно перебрасываясь короткими рваными фразами. Всех беспокоил один вопрос: «Что случилось? Куда марш?».

Проще всего было предположить, что эшелоны полка уйдут на фронт, где бунчужные поведут «козаков» в «наступ» или усадят в окопы.

Конечно… конечно… А вдруг ищейки Гримилова-Новицкого что-нибудь вынюхали — и внезапно, во тьме безлюдья засвистят над головой пока безоружных людей казачьи клинки?

Однако первый же эшелон несколько успокоил подпольщиков: он ушел не на восток, в колчаковский тыл, где с бунтом могли расправиться без особого риска, а на запад, к передовой.

Всю минувшую четверть года в сотнях шла напряженная, рискованная, тайная работа.

Коммунисты, посланные подпольным горкомом партии в воинские части, внедрялись в курень и пехотные полки гарнизона. Была продумана строжайшая конспирация. Самые твердые люди, случается, не выносят побоев и предают своих. Поэтому подполье состояло из обособленных пятерок, и за их пределами никто, кроме вожаков, не знал никого.

Военно-революционный совет полка, которому поручалось поднять мятеж, возглавил Василий Орловский. В ВРС вошли также Василий Киселев, надевший к этому времени форму добровольца; Дионисий Лебединский; председатель ревкома третьей сотни Федор Колчук; бунчужный второй сотни Степан Пацек; члены ротных ревкомов, отделенные командиры Василий Король, Максим Мартынюк, Георгий Назарук и другие.

Все уже успели доподлинно узнать друг друга и уговорились обо всем. Каждый из членов ВРС поведал всем другим, где и кем рожден, как шла, порой зигзагами, жизнь до куреня. Единственное исключение составлял, пожалуй, Федор Самойлович Колчук, о котором имели лишь самое общее понятие. И теперь в медленно бредущем на запад эшелоне все захотели, чтоб с пользой убить время, послушать — кто он и что, Федор Колчук?

Суровый и немногословный молодой человек не стал отнекиваться, а тотчас, посасывая трубку, не очень гладко рассказал о себе.

Колчука призвали в армию пятого января 1915 года, однако направили не на позиции, а в Петроград, в Волынский лейб-гвардии запасной полк. Окончив его учебную команду, Федор отправился на Юго-Западный фронт, где в то время готовилось одно из главных наступлений года.

Двадцатилетний отделенный участвовал в Брусиловском прорыве и у города Луцка упал с тяжелой раной. Из госпиталя отправился в Питер, в свой запасной полк, где принял взвод учебной команды.

Лейб-гвардейцы активно поддержали февральскую революцию, и третьего апреля 1917 года Федор, в составе почетного караула, встречал на Финляндском вокзале Ленина.

В дни Великого Октября взвод Колчука штурмовал телефонно-телеграфную станцию на Морской улице и, взяв ее, отправил юнкеров обороны в «Кресты».

Немало недель работал Федор у председателя Высшей военной инспекции Николая Ильича Подвойского — исполнял обязанности старшего связиста.

Затем судьба свела молодого человека с прославленными Блюхером и Малышевым.

Однажды Колчука и его друга венгра Ивана Иштвана вызвали в штаб Блюхера и приказали срочно отправиться в агентурную разведку. Бойцы также должны были установить связь с подпольем Челябинска и Миасса. Разведчики запомнили без всяких записей адреса явок и порядок связи, получили, как казалось, надежные документы.

Однако, видно, что-то насторожило в этих бумажках казаков, проверявших в Миассе всех встречных. Задержанных отправили в тюрьму и через день повезли в Челябинск.

Колчук и Иштван по дороге бежали. В Челябинск и Миасс теперь подаваться было опасно: приметы беглецов наверняка уже знали все постовые и жандармы.

Пришлось уехать в Куртамыш, затем перебрались в деревню Хмелевку и нанялись в батраки к хлебосольному кулаку.

В феврале 1919 года молодых людей мобилизовали и отправили в Челябинск. Здесь удалось использовать явки и быстро наладить связь с Орловским, Пацеком и Киселевым.

Колчук не забыл еще, разумеется, родной язык, и подпольщики помогли ему и даже Иштвану вступить в курень имени Тараса Шевченко.

— Остальное вы знаете, — заключил рассказ Федор.

Все помолчали, подымили трубками и дешевыми папиросами, и затем разговор перекинулся на то, что удалось сделать, на плюсы и неудачи в пути к мятежу.

Сделали немало. Наступление красных частей проходило удовлетворительно, и подполье ждало 5-ю армию в первой половине апреля 1919 года. Восстание назначили на двенадцатое число, когда, по расчетам ВРС, дивизии Тухачевского пройдут Златоуст.

Однако удары по челябинскому партийному подполью и внезапный отъезд куреня на фронт нарушили планы. Теперь приходилось вносить в них серьезные изменения.

За три месяца нынешнего, девятнадцатого года удалось вовлечь в движение новых единомышленников, выяснить истинное лицо каждого бойца в сотнях, точно определить, кого следует опасаться. Ревком приказал подпольщикам: добейтесь доверия начальства; установите внешне хорошие отношения со всеми без исключения; завоюйте любовь и доверие солдатской массы полка. Ни с кем никаких дрязг, создайте в курене впечатление полного благополучия.

Пятерки подполья составлялись из людей, связанных меж собой узами землячества, родства или дружбы. Сделать это было нетрудно: за исключением Лебединского, Орловского, Киселева, Иштвана и Колчука, нескольких десятков местных казаков и пленных красноармейцев, весь остальной курень состоял из уроженцев Холмского уезда Люблинской губернии. В первые месяцы мировой войны их эвакуировали с далекого запада страны в Челябинск и соседние казачьи станицы. Все это был достаточно грамотный народ, а Степан Пацек, Максим Мартынюк, Роман Талан и Феодосии Романенко до вступления в курень сидели за партами учительской семинарии.

Готовясь к восстанию, ревком создал в каждой сотне, во всех командах, прежде всего — в пулеметной, ударное ядро из влиятельных и отважных людей, способных в решительный час повести полк за собой.

Однако ВРС, вместе с тем, опасаясь филеров и провокаторов, запретил всякие разговоры о восстании.

Твердо веря в грядущий успех, подполье загодя создало управление полка: командир — Степан Пацек, начальник штаба — Василий Орловский, ротные — Дионисий Лебединский, Максим Мартынюк, Федор Колчук, Василий Король. Пулеметную команду должен был возглавить Михаил Забудский, конную разведку — Аким Приходько, связь — Василий Киселев.

Все понимали: чем больше пятерок, тем острее риск провала — в боевые ячейки могли проникнуть предатели. Особенно остро стала ощущаться эта угроза в марте 1919 года.

Как известно, в конце этого месяца челябинское подполье попало под удар контрразведки Западной армии Колчака. Предатель, внедренный в красный Центр, выдал все руководство большевиков, и отделение Гримилова-Новицкого схватило шестьдесят шесть человек.

Вскоре выяснилось, что этот ужасный провал не коснулся лишь куреня и железной дороги: провокатор ничего не знал о них.

Но все равно контрразведка не могла оставить без внимания украинские сотни, и ревком понимал: в полку не без агентов врага.

Тогда же Киселев получил по партийным каналам сведения о филерах контрразведки. ВРС немедля предупредил своих об этом.

Курень нес в городе охранную службу. Его посты стояли в штабах Западной армии и 6-го корпуса, возле банка, у артиллерийских и оружейных складов. Именно потому подпольщики ухитрялись многое узнать о делах и замыслах генералов.

Дионисий Лебединский командовал постами в штарме: один у главных ворот, второй — у гаража автомобилей и бронемашин, два — внутри штаба. Это позволяло наблюдать за управлением и порядками, запоминать их для нужд мятежа. Разумеется, сведения были поверхностные, но и они могли пригодиться.

Военно-революционный совет полка усиленно устанавливал связи с солдатами огневых складов, с узлом железных дорог и телеграфом армии.

Киселев и Орловский поручили Лебединскому наладить контакт с солдатом окружного артиллерийского склада Петром Евлампиевичем Алексеевым.

Артиллериста только что, в марте 1919 года, мобилизовали в колчаковскую армию. Алексеев искренне ненавидел белых и готов был сделать все, что в его силах, для победы красного дела.

Прежде всего Дионисий попросил нового товарища рассказать об офицерах склада, есть ли у них грехи, какие можно использовать в интересах подполья?

Алексеев сообщил, что артскладом, занимающим подвалы челябинского элеватора, ведает полковник Кислов, трезвый, суровый и неподкупный человек.

Бараки бывшей челябинской таможни приспособлены под склад винтовок, ручного оружия и боеприпасов. Им управляет генерал, о котором Петр Евлампиевич пока ничего не сумел узнать.

Зато вторым человеком на складе боеприпасов оказался вполне подходящий офицер пиротехник Казанцев. Он часто исчезал в кабаки и поручал Алексееву принимать и отпускать боеприпасы.

Старший бригадир этого склада Анисим Григорьевич Андреев возглавлял подпольную группу, в которую входили еще два складских шофера. Теперь все солдаты этой тайной тройки получали задания от Лебединского, которому их, в свою очередь, передавал от имени горкома Киселев.

Затем Лебединский и Алексеев установили связь с Иваном Ваулиным и Иваном Тупикиным, однодеревенцами Петра Евлампиевича, служившими в военной столярной мастерской на станции Челябинск. Таким образом все эти подпольные группы были объединены и понемногу снабжали боевиков оружием, припасами и необходимыми сведениями.

Однажды к складу на ломовой телеге подъехал партизан Николай Алексеевич Зубов. Одетый в шинель с погонами старшего унтер-офицера, он предъявил документ на оружие.

Предупрежденный о приезде товарища, Алексеев выдал Зубову десять наганов, одиннадцать ящиков винтовочных патронов и ящик гранат.

Требование на оружие, предъявленное Алексееву, изготовил сам Алексеев. Печати из свинца сделал его зять кузнец Иван Васильевич Васичков из Невьянского завода соседней губернии.

Кроме того, группа постоянно вербовала людей в подполье и снабжала их подложными документами. «Липу» на складской пишущей машине печатал брат Ивана Тупикина, а печати воинского начальника и медицинской комиссии ставили Дмитрий Иосифович Пигин и Дмитрий Гаврилович Сумин.

Солдатам, не желавшим служить у белых, вручали фиктивные справки о болезнях. Так удалось освободить от воинской службы почти триста человек.

Конечно, в этой сложной и грозной работе не обходилось без потерь. Контрразведка Западной армии схватила с небольшими перерывами Ивана Тупикина и Николая Зубова. Подпольщики погибли в подвалах Гримилова-Новицкого, не выдав товарищей.

К концу марта 1919 года в курене было шестнадцать пятерок, то есть восемьдесят готовых ко всему, бесстрашных и беспощадных людей, вожаков своего полка.

Куренное начальство догадывалось, что полк — это бочка с порохом и в любое время может прогреметь взрыв: Гримилов то и дело предупреждал об этом Святенко. Но помешать призракам невозможно, и офицеры пили горькую, горланили песни и шлялись к продажным бабам всякого сорта.

Воспитывали «козаков» бунчужные. Впрочем, фельдфебели себя утруждали не слишком: вечером поверка, молитва «Отче наш» и гимн самостийников «Ще не вмерла Украина». Иногда сотни отправлялись в кинематограф, где смотрели специально подобранные картины. На фильм «Жизнь и страдания Иисуса Христа» с куренем потащился старый полковой попик. Потом он целую неделю морочил бойцам голову, утверждая, что муки Христа и муки России, распинаемой на Голгофе, это совершенно одно и то же. Попика не слушали, грызли семечки, вспоминали добрых, не очень строгих женщин.

Священник махал рукой и со слезами на глазах покидал этот «бедлам», эти «Содом и Гоморру».

Как только он исчезал, возникали разговоры о красных, о земле, о севе, о войне. Теперь просвещали солдат уже и новые члены пятерок — Максим Гребенюк, братья Михаил и Мирон Натыкины, Владимир Попруга, Даниил Муха, Иван Лисовец, Роман Колодочка, Григорий Дудка.

Перед самым отъездом полка на фронт подполье понесло горькую утрату. Отделение Гримилова-Новицкого схватило бойца пулеметной команды куреня, члена одной из пятерок Дмитрия Михайловича Черненко.

Подпольщика ежедневно избивал заместитель Гримилова Крепс, но Черненко выдержал побои и не сказал ни слова.

На допросе Крепс застрелил боевика.

Об этом военно-революционному совету полка сообщило городское подполье, получившее сведения от чекистов, у которых был свой человек в штабе армии.

Ревком отправил специального нарочного в поселок Кучугун Челябинской губернии, откуда был родом беззаветный герой. Посыльному вручили немного денег, продукты и мыло для семьи Черненко. Гонец обещал жене погибшего: товарищи мужа отомстят за его смерть.

…Эшелоны куреня медленно приближались к Златоусту. Поезда застревали на каждой станции, почти на всяком разъезде, и бездеятельность и неведение очень угнетали солдат.

Василий Орловский поручил Лебединскому и председателю ревкома 3-й сотни Федору Колчуку собрать на головной платформе, где стояло орудие, военно-революционный совет полка.

Сделать это удалось лишь в Златоусте, где на короткое время скучились эшелоны. Но требовалась крайняя осторожность, чтобы офицеры ничего не заподозрили. Особо заговорщики старались не навести на свои следы куренного атамана.

Поручик царских времен Роман Святенко лез вон из кожи, чтобы его прыжок на самую маковку полковой власти, по сути — в полковничье, а то и генеральское звание, не вызывал насмешек и нареканий.

Атаман вполне усвоил и всей душой одобрял мордобой, ибо полагал, что иным путем выбить из солдатских голов глупости и ослушание невозможно.

Сын крупного торговца скотом («Святенко и сын»), он с молоком матери усвоил, что достаток — следствие постоянного труда, изворотливости, крепости духа, а бедность — дочь безделья и лени глупцов.

Когда домашний учитель Романа (из полтавских разночинцев) пожимал плечами и спрашивал, что мальчишка сказал бы, родившись в семье бедняка, Ромка важно усмехался и давал понять учителю, что он-то, Святенко, уж как-нибудь сумел бы выкрутиться.

Уже тогда купецкий отпрыск не забывал, чей он сын и кто есть учитель.

В курене Святенко не чуждался философии собственного изготовления и на офицерских вечеринках излагал ее старику-попу и сотенному Лушне, никогда не перебивавшим атамана.

Смысл разглагольствований Романа Акимовича умещался в нехитрую схему. Попик был местный, и атаман старался говорить по-русски. Он поднимал вверх жесткий обкуренный палец.

— Нищий, он обязан стремиться к лучшей жизни, ежели не совсем свинья. Я тож на месте безродного и бездомного Ваньки норовил бы ухватить богатея за глотку и отнять достаток.

Тут он делал долгую глубокомысленную паузу и усмехался.

— Однако ж я — не голяк. И я не дозволю, чтоб кожна свиня меня грабувала! Так я кажу?!

Попик молчал в смущении, а Лушня поддакивал, как не поддакнуть: начальство!

В дни редких запоев Святенко говорил приближенным:

— Вси воны гирше нимцив и наволоч! Давити их всих без жалю!

Ругань относилась к солдатам полка.

Под стать Святенко были и остальные офицеры — добровольцы, богатеи, пострадавшие от Советской власти.

Особую ненависть рядовых вызывали сотники Белоконь и Лушня, да еще разве бунчужный Кургузов, бившие солдат по физиономиям, осыпавшие их градом ругательств и штрафными нарядами вне очереди.

Гришка Кургузов, сын сумского кулака, полагал себя прямым выходцем из народа. На сем основании он утверждал, что каждый бедняк — «подляк» и никому из них верить нельзя.

Однако ума у этого дурака оказалось больше, чем у сотенных. Вполне понимая, что может случиться, когда полк получит патроны, Гришка за день до отъезда изловчился перейти в пехотный запасной полк и остался в Челябинске.

…К исходу недели эшелоны наконец миновали Аша-Балашовский завод; Уфа была совсем близка. К этому сроку уже даже в мелочах спланировали восстание. Как только полк получит патроны и выйдет на позиции, ревком подаст сигнал мятежа.

Двенадцатого апреля, в вербную субботу, эшелоны разгрузились в Уфе и пешим порядком отправились в Бугульму. Оттуда курень повернул резко на юг, на станцию Сарай-Гир Самаро-Златоустовской железной дороги.

К чугунке вышли тридцатого апреля 1919 года. Здесь полку наконец-то выдали патроны (двести пятьдесят штук на бойца) и пулеметы со снаряженными лентами. Измотанные тяжелыми маршами по грязи, пехотинцы все же повеселели: теперь можно свести счеты с ненавистным офицерьем и уйти к красным!

Оставался последний двенадцативерстный переход из Сарай-Гира в село Кузькино Бугурусланского уезда Самарской губернии.

И Колчак, и Ханжин, и Каппель знали, что большевистский командующий Фрунзе наметил главный удар в разрыв между 3-м и 6-м корпусами белых. Значит, Сарай-Гир и Кузькино попадали в зону красного наступления, и именно туда стягивались пехотные полки, чтобы перехватить клинки казачьей бригады Ивана Каширина, идущей на острие удара. Каширин прорвался к железной дороге, рейдировал где-то рядом и мог в любой час выскочить из засады.

В ночь на первое мая куренной атаман приказал сотням идти марш-броском на Кузькино.

Ревком еще в Челябинске оповестил своих, что Каппель и контрразведка договорились рассосать сотни по пехотным полкам 11-й дивизии. Это означало разобщение подполья и крах восстания, так и не родившегося на свет.

Из Сарай-Гира спешили в черной слепоте ночи, еле вытягивая сапоги из холодной жирной жижи, со вздохом вспоминали молчаливых крестьян и рабочих «чугунки», их взгляды, полные грозы. Для тех безмолвных людей эти сотни в погонах были враги, опора ненавистного режима.

В Сарай-Гире, перед маршем, начальник 11-й пехотной дивизии устроил войскам смотр. Генерал оглядел четкие ряды сотен, обратил внимание на лихо торчащие папахи офицеров — и сообщил, что «козацькому роду нема переводу». Затем он выразил совершенную уверенность: красных скоро вышибут из Самары, а там — Москва, где на столбах повиснут все те, кто остался от сборища большевиков.

«Панове молодцы» кричали «Рады стараться!», у начдива выступили на глазах слезы, и все были довольны друг другом: генерал — куренем, а курень — старым дураком на коне.

Потом говорил атаман Святенко, что он надеется на сотни, как на каменную стену, что один их вид обратит красных в бегство, и «козаки» опять весело и жидко кричали «Ура!»

В три часа дня первого мая головные взводы полка вошли в Кузькино. Крестьяне и какие-то солдаты, надо полагать, расквартированные в селе, глядели на «самостийников» не столько с любопытством, сколько с ненавистью.

Четвертая сотня, не останавливаясь, отправилась в окопы, вырытые в четырех верстах от Кузькино. Остальные по команде составили винтовки в козлы и повалились на травку площади. Поговаривали, что сегодня же «козаков» введут в боевую линию, передав сотни пехотным полкам.

Орловский велел тотчас всем членам ревкома собраться в овраге, отгороженном от деревни садами крестьян.

Когда подпольщики сбежались туда, Василий Иванович заявил, что «настав сичи час» и надо немедля поднимать мятеж, пока людей не растащили в чужие полки.

Все согласились, что это разумно, и условились о сигналах и начале восстания.

Поднимает мятеж 3-я сотня двумя выстрелами в воздух. По этому знаку все подпольщики, а за ними и полк, бросятся к козлам и расхватают винтовки. Затем прогремит залп, тоже в воздух — сигнал, что парный выстрел услышан и курень поддерживает своих.

Главная задача поначалу — истребить офицеров своего и пехотных полков, стоящих в Кузькино. Уничтожить надлежит также истинных добровольцев, кулаков и филеров Гримилова.

Ревком еще совещался, когда Орловский приказал группе подпольщиков отправиться в село под видом квартирьеров. Разведке поручалось выяснить, какие полки стоят в деревне, как они отнесутся к восстанию, как охраняются штабы, где стоят пулеметы. Следовало также узнать, на чьей стороне окажутся крестьяне, когда заполыхает мятеж.

Посланные вернулись через час. Сведения, которые они принесли, вполне обнадеживали. И солдаты, и крестьяне села ненавидели Колчака.

Разведка донесла, что в Кузькино стоят штабы и роты двух пехотных полков, Отдельного егерского батальона 11-й Уральской дивизии и Исетский полк 12-й Уральской дивизии. Доставлены были и непроверенные сведения, что в селе есть какие-то мелкие подразделения Златоустовского полка.

Позиции этих частей, как выяснили раньше, находились в четырех верстах. На ближних холмах выстроились пушки, а рядом пехотинцы и артиллеристы рыли окопы.

Но много существеннее были сведения, что пехота «бродила». Там тоже оказались сильные подпольные группы, и достаточно одной искры, чтобы полыхнул пожар.

Еще вчера полки получили приказ наступать на Васильевку и Новоаширово и оттеснить красных за реку Кинель.

2-й и 3-й батальоны Исетского полка (он формировался в Екатеринбурге, — и там тоже готовили мятеж), понукаемые офицерами, вышли из Кузькина и стали развертываться в боевой порядок. Но 1-й батальон идти отказался и угрожал остальным огнем. Бунт возглавили екатеринбуржцы Константин Белов, Иван Кокин и Алексей Латков.

К мятежникам кинулись офицеры, и штабс-капитан Панич ударил нагайкой одного из вожаков подполья. Тот не сдержался и выстрелил в обидчика из винтовки. Раненый сполз с коня и трясущимися пальцами вытащил из кобуры наган.

Когда обессиленный офицер наконец взвел курок, рядовой исчез, а остальные солдаты отправились в Кузькино. Как выяснилось немного позже, стрелявшего укрыл у себя в подполе крестьянин Федор Прокопьевич Сенцов.

Пытаясь предупредить бунт или развал 2-го и 3-го батальонов, офицеры вернули их в село и попытались там арестовать зачинщиков волнений. Солдаты ответили огнем, но офицерам удалось отнять у них пулемет.

Начальник дивизии, плохо понимая, что может случиться в ближние часы, назначил следствие.

…Ревком куреня уже заканчивал обсуждение неотложных дел, когда подошли повторно посланные в деревню «квартирьеры». Обстановка в селе и на позициях была вполне ясна, единственное исключение составлял егерский батальон. Его взводы охраняли штабы и знамена полков; ходили слухи, что батальон раньше выполнял карательные функции. Солдаты, похожие на анархистов семнадцатого года, носили черные бескозырки и подрезанные на манер бушлатов шинели. Один бог знает, куда они повернут дула своих карабинов.

Ревком куреня решил: если станут стрелять в повстанцев, смести батальон с лица земли.

Члены военно-революционного совета старались предусмотреть все, что можно.

Погоны решили пока не снимать, чтоб раньше времени не встревожить офицеров.

Позаботились и о крестьянах. Сигнал о восстании прозвучит лишь по возвращении стада, то есть тогда, когда на улицах уже не будет жителей.

В первую очередь предстояло атаковать штаб 41-го Уральского пехотного полка, вполне известного куреню. Это был тот самый полк, что формировался в Челябинске, полк, в котором озверевшие офицеры растерзали рядовых Зайцева и Маликова.

В семь часов стадо вернулось домой, и Кузькино затихло.

Наступил решительный срок.

В семь часов тридцать пять минут вечера тишину села разорвали два сигнальных выстрела. Стреляли Федор Колчук и Иван Иштван.

— До брони! — этот призыв к оружию, повторенный всеми пятерками, разнесся, кажется, по самым дальним переулкам и окраинам села.

К бойцам кинулся сотенный Белоконь.

— Хто стриляв, сучьи диты? Хто?!

Мелькнул штык винтовки Василия Короля, и капитан без дыхания рухнул навзничь.

Услышав стрельбу, поспешили к взводам командиры. Впереди бежали куренной атаман и сотник Лушня.

Им преградили дорогу.

Святенко закричал: «Геть з-перед очей!» — и вытащил из кобуры браунинг. Глаза атамана налились кровью.

Сюда уже спешили со штыками наперевес Степан Пацек, Михаил Забудский, Андрей Лебедь, Иван Лисовец, братья Натыкины.

Куренной только теперь понял, в чем дело, и на ходу выстрелил в Пацека. Он нервничал и — промахнулся.

В ответ грянул нестройный залп, и все шесть офицеров упали на землю.

Казалось, в людях безудержно прорвался вековой гнев нищеты, бесправия, унижений, гнев вечного труда и недоедания перед сытым самодовольством помещиков и буржуа. Теперь едва ли можно было остановить этих людей, у которых «на вику горя — море, а радощив — и в ложку не збереш».

Клич «Бей золотопогонников!» гремел над площадью, и за полчаса мятежа были уничтожены восемьдесят офицеров.

Бунчужный, заменивший Кургузова, пытался стянуть к себе «справных козаков» и стрелял почти в упор по своей сотне.

Его свалили пулеметной очередью.

Еще в начале мятежа люди Василия Киселева кинулись к телефонным проводам, что связывали штабы в селе с Сарай-Гиром, с батареями и заставами близ Кузькина.

Покончив с офицерами, Пацек вскочил на первого попавшегося коня и во главе 3-й сотни кинулся снимать пехотные заставы. Захваченные врасплох, они не оказали никакого сопротивления.

Паника летела по белым частям, и всюду бурлил крик, что красные напали с тыла, и всем теперь смерть, и надо скорей задирать руки!

Пацек, разоружив заставы, поскакал к пушкам. Пехотное прикрытие орудий, увидев конницу, пустилось бежать, а прислуга, напротив, встретила восставших дружеским «Ура!».

А в это время в селе гремел огневой бой. Первая сотня куреня, к которой примкнула пехота, обрушилась на штабы полков.

Навстречу Лебединскому, управлявшему сотней, и Максиму Мартынюку бежали три офицера Исетского полка. Они были испуганы, бестолково кидались из стороны в сторону, кричали: «Что случилось? Где красные? Отставить панику!»

Один из них схватил Мартынюка за ворот, рванул к себе.

— Куда бежишь?!

Выстрелы пригвоздили исетцев к земле.

Уральский (Челябинский) 41-й полк, не забывший еще трагедии в Красных казармах, загнал в канаву унтер-офицера 8-й роты Виноградова. Это был тот самый унтер, по доносу которого офицеры расправились с рядовыми Зайцевым и Маликовым.

Виноградов вполне понимал, что его ждет, и была у него теперь неравная борьба со смертью.

Писарь Дмитрий Пигин бросил в канаву ручную бомбу. В следующую секунду восставшие кинулись к унтеру, его тело взметнулось на штыках в воздух и жестко грянулось о глиняный грунт площади.

Кузькино продолжало кипеть от выстрелов и криков. До нового пятистенка, где помещался один из штабов, восставшие не добежали: с колокольни и штабного чердака ударили пулеметы.

Штаб подавили быстро, закидав гранатами, а колокольня выгрызала бреши в цепях атаки.

Часть площадки окаймлял каменный забор, и Лебединский приказал бойцам укрыться за ним и стрелять по вспышкам.

Уцелевшие в этой бойне офицеры и добровольцы, спасая себе жизнь, бросились на север, в тыл. Их не преследовали: за селом уже стояли заставы куреня и вылавливали беглецов.

Около роты добровольцев и три поручика пытались увезти с огневой пушки. Белым удалось смять заслоны и вырваться на сарайгирскую дорогу.

Пацек, узнав об этом, приказал конной разведке Акима Приходько скакать вдогон. Конница посекла офицеров и артиллерийскую прислугу, не пожелавшую сдаться, и отбила три пушки из четырех.

Был еще островок сопротивления — егерский батальон, но на него навалились всем скопом и смяли тотчас.

К началу майской лунной ночи все было кончено. Мятежные полки похоронили убитых, снесли раненых в избы, перевязали и наконец стали строиться на площади. Теперь уже все срывали с себя погоны, а крестьяне кричали «Ура!», обнимали солдат и не прятали счастливых слез. Многие местные парни бежали проститься с матерями, чтобы тотчас записаться в армию. В полночь курень и пехотные полки построилась на площади. В общем строю стояли стрелки, орудийные и пулеметные команды, связь, полевой госпиталь, конная и пешая разведки. А чуть поодаль приготовился к походу огромный обоз с боеприпасами, продуктами и прочим военным добром.

Степан Пацек, в окружении ротных, объехал верхом все это неоглядное каре, поздоровался со славными сынами революции, поздравил их с наступившей эрой свободы и грядущих сражений за рабочую и крестьянскую власть.

Объезжая полки вслед за Пацеком, Орловский, Лебединский, Киселев пристально вглядывались в лица солдат, облитые ярким лунным светом. И командирам казалось: они читают в глазах полков радость освобождения. Кончился кошмар постоянной слежки и провала, риска пыток и смерти, барского пренебрежения офицеров к массе рядовых. Впереди были иной риск, иные труды, полные благородства и самоуважения.

Закончив объезд и подсчитав бойцов (всего набралось две с половиной тысячи человек), ревком, не слезая с коней, выделил из своего состава трех делегатов — Василия Киселева, Василия Короля и Георгия Назарука. Этим надежным людям поручалось добраться в ближайшую часть Красной Армии, то есть в конную бригаду Ивана Каширина, и предупредить ее о подходе мятежных полков. Делегатов обязался провести на советские позиции крестьянин Тарас Владимирович Мязин. С ним о том условились еще до боя.

Вся четверка, не мешкая, исчезла во мраке ночи.

Через полчаса, вслед за ними, двинулись колонны стрелков, артиллерии, обозов.

Вскоре смертельно уставшие, но радостно возбужденные люди вошли в большое село Васильевку, но каширинцев там не оказалось. Оставалось ждать посланных ранее делегатов.

А тем временем к боевому охранению 1-го Верхне-Уральского красного казачьего полка, на берегу Большого Кинеля, приблизился бородач богатырского роста. Под штыками и жесткими взглядами красноармейцев он переминался с ноги на ногу, вздыхал и позвякивал уздечкой.

Задержанного отвели к командиру верхнеуральцев Галунову.

Комполка посверлил подозрительного мужика взглядом, спросил сухо:

— Кто таков?

Задержанный, увидев на фуражке командира большую красную звезду, повеселел, однако проявил разумную осторожность.

— Да вот лошадь ищу… — мямлил он. — Запропастилась окаянная.

Галунов прервал его грубовато:

— Ты мне, дядя, песок в глаза не сыпь, не то… Война кругом. Кто будешь?

Мязин еще колебался. На нем теперь лежал громадный ответ за судьбу мятежных полков, за их новую жизнь.

Видя, что задержанный мнется, командир спросил в упор:

— Много ли белых в Васильевке, Александровке, Кузькино?

Тогда Мязин, решившись, отчаянно махнул рукой и сказал, не то хохоча, не то плача:

— Ежли вы есть наша долгожданная Красная Армия, то я принес вам великую радость!

Галунов подошел вплотную к нежданному гостю.

— Какую?

— Три полка перебили своих офицеров, идут к вам. Однако опасаются, как бы впросак не попасть.

Галунов возбужденно потряс огромную лапу Мязина.

— А не врешь, дядя?

— Нет. Тут, рядом, в овражке, бойцы меня ждут. Ихний ревком. Велишь позвать?

— Зови. Однако своих людей дам, а то еще заплутаешь, мой дорогой!

Мязин согласно кивнул кудлатой головой. Он понимал: обижаться глупо, не то теперь время, чтобы верить на слово первому встречному.

— Вандышева — ко мне! — приказал Галунов.

Вскоре перед командиром полка вырос его помощник.

— Слушаю тебя, Семен Петрович!

Узнав, в чем дело, помкомполка кивнул своему ординарцу красноармейцу Ядренникову и двум бойцам разведки, и вся четверка исчезла в кустарнике реки.

Медленно и нудно текло время. Но вот наконец дрогнула прибрежная зелень, и возле Галунова появился Ядренников. Чуть позади переминались с ноги на ногу трое незнакомцев в солдатской форме, без погон.

— Так что осмелюсь доложить, — сообщил Ядренников: — Задание выполнил. Людей привел.

— Где Вандышев?

— Ваш боевой помощник Федор Вандышев ведет восставшие полки опять же сюда!

— Добре. Свободен.

Киселев, увидев Галунова, сказал дрогнувшим голосом:

— Здоров був, братичок…

И спросил:

— Может, обнимемся?

— Теперь можно! Раз Федя Вандышев[59] С. П. Галунов и Ф. А. Вандышев  — уральские казаки. Верхнеуралец, участник мировой войны С. П. Галунов и уроженец поселка Пичугинский Ф. А. Вандышев воевали с неприятелем под Верхнеуральском, Белорецком и Белебеем в пору знаменитого рейда по тылам белых. После гражданской войны С. П. Галунов громил остатки банд в уральских лесах, был на партийной и хозяйственной работе в Свердловске. Ф. А. Вандышев в 1921 году — помощник начальника Верхнеуральской уездной милиции. В том же году в уезде появилась двухтысячная банда Черского. Вандышев за двое суток сформировал полк в четыреста сабель и бросился наперерез белым. Суточные переходы достигали ста верст. Банда была полностью порублена и взята в плен. Ф. А. Вандышев — участник Великой Отечественной войны. Умер в Челябинске. Оба командира в свое время были награждены высшими орденами Республики. проверил — значит, так оно и есть.

Невысокий, круглолицый Галунов одним движением распахнул кожанку, сдвинул шашку, чтоб не мешала, и горячо облапил за могучие плечи бородача Мязина. Потом, весело потирая усы, поцеловался со всеми членами ревкома.

— Ну, браты, мы теперь тут таких делов наделаем!

С первыми лучами рассвета в Новоаширово начали втягиваться колонны мятежных полков. Над знаменным взводом реяли самодельные красные флаги, а в воздухе мощно гремел «Интернационал».

У околицы восставших встречал духовой оркестр красной бригады, и крестьяне и красноармейцы кричали приветствия.

Полки еще равнялись на сельской площади, когда в Новоаширово прискакал комбриг. Попеременно стискивая руки членам ревкома, говорил, сияя:

— Благодарствую от имени революции. И позвольте от себя — тоже!

Тут же, на заре второго мая 1919 года, образовался сам собою громадный митинг, звучали короткие яркие речи, и воздух пенился от криков «Ура!».

Каширин слушал всех внимательно, в задумчивости мял рыжую бородку. Однако на миг отвлекся и что-то шепнул одному из ординарцев. Тот исчез, но вскоре вернулся, ведя в поводу черного, как ночь, коня. Как позже узнали — это был запасной жеребец комбрига.

Увидев, что лошадь снаряжена и под седлом, Каширин взял ее за повод и попросил слова вне очереди. Прямо у трибуны он вручил свой дорогой подарок революционному крестьянину-бедняку Тарасу Владимировичу Мязину.

Митинг еще не кончился, а в Александровку, Васильевку и Кузькино, оголенные восставшими, уже потекли красные казаки — расширять прорыв, пока белые еще не успели оклематься от потрясения.

В тот же день, второго мая красные перехватили донесение Каппеля Колчаку. Белый комкор сообщал своему верховному, что курень имени Шевченко, входивший в 11-ю дивизию 6-го Уральского корпуса, перебил своих офицеров и офицеров 41-го и Исетского пехотных полков и вместе со всем имуществом дивизии перешел к неприятелю.

Организовать сопротивление большевикам, докладывал Каппель, на всем участке обороны корпуса нечем.

Генерал не упомянул, что офицеры, спасшиеся от разгрома, занесли страх и неуверенность во все части корпуса, что мятеж разрушил железнодорожное движение на участке Сарай-Гир — Филипповка и есть сведения, что Фрунзе приказал своим войскам немедля распространяться в глубину[60]Участник боев в этом районе, комиссар чапаевской дивизии Дмитрий Фурманов писал в романе «Чапаев»: «Перешедший к нам полк Тараса Шевченко спутал у них в этом месте карты и сразу ободрил бившиеся здесь красноармейские части. Неприятельский фронт был поколеблен… Росли надежды, прибавилась сила. Развивавшееся наступление сулило победу». Третьего мая 1919 года командующий Южной группой Восточного фронта М. В. Фрунзе сделал заявление для печати о подвиге украинского полка.. Впрочем, это было ясно и так, без доклада.

Через десять дней близ Большого Кинеля состоялось общее собрание добровольческого полка, составленного из бойцов куреня и пехотных полков. Добровольцы клялись, что «не опустят своего Красного знамени до полной победы и с честью умрут на холмах Урала за Советскую власть…»

В заключение на трибуну поднялся председатель военно-революционного совета нового полка Василий Орловский и в напряженно-торжественной тишине прочитал телеграмму в Москву. Депеша была адресована Ленину.

Вот что в ней говорилось:

Через некоторое время такое разрешение было получено, и в списках частей Красной Армии появился «210-й стрелковый украинский имени Ленина полк».

Итак, часть, на стяге которой было написано имя вождя, начинала свой путь. Путь, в котором были жертвы и неудачи, кровь и муки, но не было ни измен, ни поражений[61]Избранный ревкомом командир полка Степан Пацек (все необходимые инстанции утвердили его в этой должности) без страха и упрека водил свои батальоны в самые горячие бои. Он был смертельно ранен в рукопашной близ станции Ак-Булак. Похоронен на привокзальной площади г. Оренбурга. Максим Мартынюк , заменивший Пацека, дошел с боями до Белоруссии. Здесь был изрешечен пулями в атаке и скончался в г. Мозыре. Похоронен в Киеве. Федор Самойлович Колчук дослужился до погон генерала. В годы Отечественной войны командовал стрелковым корпусом. Дионисий Емельянович Лебединский дожил до глубокой старости. Умер в возрасте восьмидесяти четырех лет в селе Уралове на Сумщине..