Онлайн чтение книги Эрнани Hernani
ИСКУССТВО БЫТЬ ДЕДОМ

Сыроватый туман, вересняк сероватый.

К водопою отправилось стадо быков.

И внезапно на черную шерсть облаков

Лунный диск пробивается светлой заплатой.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Путник шествует. Степь так темна, неприютна.

Тень ложится вперед, сзади стелется тень,

Но на западе — свет, на востоке — все день,

Так — ни то и ни се. И луна светит мутно.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Ткет паук паутину. Сидит на чурбане

Вислогубая ведьма, тряся головой.

Замерцал на болотных огнях домовой

Золотою тычинкою в красном тюльпане.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Пляшет утлая шхуна в бушующем море,

Гнутся мачты, и сорваны все невода;

Ветер буйствует. Вот они тонут! Беда!

Крики, вопли. Никто не поможет их горю.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Где-то вспыхнул костер, озаряя багрово

Обветшалый погост на пригорке… Где ты

Умудрился, господь, столько взять черноты

Для скорбящих сердец и для мрака ночного?

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

На отлогих песках серебристые пятна.

Опустился орлан на обрыв меловой.

Слышит старый пастух улюлюканье, вой,

Видит — черти летают туда и обратно.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Дым стоит над трубой пышно-серым султаном.

Дровосек возвращается с ношей своей.

Слышно, как, заглушая журчащий ручей,

Ветви длинные он волочит по бурьянам,

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Бродят волки, бессонные от голодовки,

И струится река, и бегут облака.

За окном светит лампа. Вокруг камелька

Малышей розоватые сбились головки.

Я не помню когда, я не помню, где он

На волынке поигрывал, дядя Ивон.

Спит Жанна мирным сном до утренних лучей,

Сжимая палец мой ручонкою своей!

Я берегу ее и между тем читаю

Благочестивые журналы, где от краю

До краю мне грозят, где говорят о том,

Чтобы немедленно отправить в желтый дом

Читателей моих, где некто со слезами

Зовет желающих побить меня камнями;

Писания мои — сосуд с кромешным злом,

В них сотни черных змей переплелись узлом;

Тот говорит, что я из ада мог явиться;

Тот зрит антихриста во мне, а тот боится,

Как бы в глухом лесу не встретиться со мной,

Тот мне подносит яд. «Пей!» — мне кричит другой.

Я разорил весь Лувр, я учинял расстрелы,

Я нищих подбивал на хищные разделы,

Парижским заревом горит мое чело,

Я гнусен, мерзок, зол, но, коль на то пошло,

Я мог бы стать иным необычайно быстро,

Когда б тиран меня пожаловал в министры!

Я отравитель! Я убийца! Мелкий вор! —

Так оглушительный жужжит мне в уши хор,

Неукоснительно грозя мне казнью лютой…

А Жанна между тем спокойно спит, как будто

Без слов мне говорит: «Будь весел, не робей!»

И руку жмет мою ручонкою своей!

Давнишнюю припомнил быль я!

Ну, рифма, — дай мне имена!

Ее ведь звали Инезилья?

— Нет, Пепою звалась она!

Как будто ей связали крылья,

В полете рифма не вольна:

Я повторяю: Инезилья!

— Пепита! — мне твердит она.

Сколь властно прошлое над нами!

Пепита… Все, что позади,

Как море, теплыми волнами

Колышется в моей груди,

Всплывает то, что было скрыто…

Я вижу детство и отца…

Его сопровождала свита,

И жили мы в стенах дворца…

В Испании, столь сердцу милой,

Однажды в ранний час, весной, —

А мне тогда лет восемь было, —

Пепита встретилась со мной

И молвила с улыбкой чинной:

«Я — Пепа!», — поклонившись мне.

Я почитал себя мужчиной

Там, в завоеванной стране…

Ее шиньон был в тонкой сетке

С каскадом золотых монет,

И в пламенных кудрях кокетки

Струился золотистый свет;

Под солнечным лучом блистали

Жакета бархат голубой,

Муар на юбке цвета стали

И шаль с каймою кружевной.

Дитя — но женщина… И Пепе

Не покориться я не мог:

Сковали душу мне, как цепи,

Одетый в бархат локоток,

Янтарное колье на шее,

Куст роз под стрельчатым окном…

Пред ней дрожал я, цепенея,

Как жалкий птенчик пред орлом.

И каждый день к ее балкону,

В часы, когда алел закат,

Являлись нищий и влюбленный —

Бездомный старец и солдат.

Пока один надутым франтом

Под окнами печатал шаг,

Другой надтреснутым дискантом

Молил о нескольких грошах.

Она же — пусть уловку эту

Ханжи суровые простят, —

Бросала нищему монету,

Влюбленному — лукавый взгляд,

И оба удалялись вскоре,

Равно довольные судьбой,

Влюбленный с торжеством во взоре,

Старик — неся два су с собой,

А я, стоявший у окошка,

Не видя их, — так был я мал, —

Не знал, что сам влюблен немножко,

И, что смешон, не понимал…

«Давай поженимся!» — сказала

Шалунья как-то мне шутя, —

В поклонники она избрала

Жандарма, а в мужья — дитя.

Смущенный, сам себя не слыша,

Я что-то ей пролепетал…

Она шепнула строго: «Тише!» —

Но пыл мой только жарче стал…

А рядом, во дворце, где в зале

От витражей полутемно,

Солдаты в домино играли

И пили старое вино.