Онлайн чтение книги Театральная история Histoires comiques
I

Несколько французов, соединенных узами дружбы, проводили весну в Риме и частенько встречались на месте раскопок Форума . Это были Жозефен Леклер, атташе посольства в отпуску; г-н Губен, лиценциат словесности, ученый комментатор; Николь Ланжелье, отпрыск старинного рода Ланжелье, парижских книгопечатников и гуманистов; инженер Жан Буайи; Ипполит Дюфрен, который располагал досугом и любил искусство.

Первого мая, часов в пять вечера, они, по обыкновению, прошли через неизвестную широкой публике калитку на северной стороне площади, где командор Джакомо Бони, руководитель раскопок, с молчаливой приветливостью встретил их и проводил до порога своего деревянного дома, стоявшего среди лавров, бирючины и ракитника над огромным рвом, который вырыт в прошлом веке посреди воловьего рынка папского Рима и доходит до поверхности древнего Форума.

Тут они останавливаются и смотрят вокруг.

Прямо против них торчат изуродованными столбами почетные стелы , а на месте базилики Юлия виднеется нечто вроде огромной шашечной доски, уставленной шашками. Дальше к югу три колонны храма Диоскуров купают в лазури небес свои синеющие волюты. Правее — над разрушенной аркой Септимия Севера и над высокими колоннами храма Сатурна — громоздятся на Капитолии дома христианского Рима и здание женской лечебницы, споря с водами Тибра желтизной и грязным оттенком своих фасадов. Левее вздымается Палатин , окаймленный большими красными аркадами и поросший на вершине вечно-зелеными падубами. А внизу — от одного холма до другого — меж плит Священной дороги , что не шире деревенской улицы, прямо из-под земли высовываются кирпичные стены и мраморные основания — остатки зданий, стоявших на Форуме во времена могущества латинян. Клевер, овес и полевые травы, посеянные ветром на верхушке осевших развалин, образовали над ними сельскую кровлю, где пламенеет дикий мак. Везде — обломки карнизов, множество колонн и алтарей, нагромождение ступеней и оград, и все это, разумеется, не маленькое, однако отнюдь не грандиозных, а скромных размеров.

Должно быть, Николь Ланжелье мысленно представил себе ансамбль памятников, некогда стоявших, тесно прижавшись друг к другу, на прославленной площади.

— Эти сооружения умеренной величины, выдержанные в мудрых пропорциях, — проговорил он, — отделялись одно от другого тенистыми улочками. То были те самые vicoli , которые так любят в южных странах, и благородные потомки Рема , выслушав речи ораторов, находили неподалеку от храмов прохладные уголки, где можно было поесть и отдохнуть, где постоянно пахло отбросами, ибо кожура арбузов и осколки раковин никогда не выметались. Конечно, из лавчонок, окаймлявших площадь, доносился острый запах лука, вина, жаркого и сыра. На прилавках мясников грудой высилось мясо, и зрелище это радовало взор крепких горожан; у одного из мясников Виргиний и взял нож, которым убил свою дочь . Тут же, должно быть, располагались золотых дел мастера и продавцы домашних божков, покровителей очага, стойла и сада. Все необходимое для жизни граждан было собрано на этой площади: рынок и склады, базилики — иначе говоря, торговые биржи и гражданские суды; курия — этот городской совет, управлявший впоследствии целым миром; тюрьмы с подземельями, откуда доносилась ужасающая вонь; храмы и алтари, без которых не могут обойтись жители Италии, — ведь у них всегда есть просьбы к небесным властям!

Именно здесь и совершались на протяжении веков заурядные или необыкновенные деяния, почти всегда нелепые, нередко отвратительные или смехотворные, порою благородные, совокупность которых и составляет величественную жизнь народа.

— А что это вон там, посреди площади, перед основаниями почетных стел? — осведомился г-н Губен; водрузив на нос пенсне, он обнаружил нечто новое на древнем Форуме и желал получить разъяснения.

Жозефен Леклер предупредительно ответил, что это недавно открытый фундамент колосса Домициана.

Затем он указал пальцем на другие памятники, обнаруженные Джакомо Бони за пять лет плодотворных раскопок: водоем и колодезь Ютурны под Палатинским холмом; место сожжения тела Цезаря и воздвигнутый там алтарь, основание которого лежало у их ног, против ростральных колонн ; архаическую стелу и легендарную могилу Ромула, где покоится черный камень с Комиция, и «озеро» Курция .

Солнце садилось позади Капитолия и стрелами своих последних лучей ударяло в триумфальную арку Тита на Верхней Велии . На западе уже всходила бледная луна, но небосвод оставался голубым, точно днем. Ровная, спокойная, прозрачная дымка окутывала молчаливый Форум. Землекопы, бронзовые от солнца, вскапывали это поле камней, а их товарищи, уподобляясь в своем труде древним царям, вращали колодезный ворот, чтобы добыть воду, которая все еще омывает русло, где в дни благочестивого Нумы дремал Велабр среди зарослей камыша.

Рабочие трудились усердно и бодро. Ипполит Дюфрен, уже несколько месяцев наблюдавший за тем, как старательно они работают, как толково и охотно выполняют все приказания, спросил у руководителя раскопок, как ему удалось добиться от своих работников такого отношения к делу.

— Я живу, как они все, — объяснил Джакомо Бонн. — Вместе с ними копаю землю, рассказываю о том, что мы ищем, и помогаю им понять красоту нашего общего дела. Они увлечены работами, величие которых смутно чувствуют. Я заметил, как они побледнели от восторга, когда разрыли могилу Ромула. Они видят во мне своего товарища, и, если кто-либо из них заболевает, я сажусь у его изголовья. Я полагаюсь на них, а они — на меня. Вот почему у меня такие надежные работники.

— Бони, дорогой Бони, — воскликнул Жозефен Леклер, — вы знаете, как я восхищаюсь вашим трудом, в какое волнение приводят меня ваши великолепные открытия; и все-таки я сожалею — уж позвольте мне быть откровенным — о тех временах, когда стада паслись над погребенным Форумом. Белый вол с крутым лбом, увенчанным широко расставленными рогами, пережевывал жвачку на пустынном лугу, пастух дремал у высокой колонны, выступавшей из травы… И люди думали: «Здесь когда-то решались судьбы мира». С тех пор как Форум перестал быть Campo Vaccino , он безвозвратно потерян для поэтов и влюбленных.

Жан Буайи заметил, что раскопки, производимые по строгой методе, содействуют познанию прошлого. И разговор зашел о философии римской истории.

— Латиняне сохраняли рассудительность даже в своих религиозных верованиях, — сказал инженер. — Они поклонялись богам ограниченным, простоватым, но исполненным здравого смысла, а порою и благородства. Сравните римский Пантеон, состоящий из воинов, должностных лиц, девственниц и матрон, с чертовщиной, изображенной на стенах этрусских гробниц, и вы увидите лицом к лицу рассудок и безумие. Картины ада, запечатленные в могильных склепах Корнето , являют нам чудищ, порожденных невежеством и страхом. Эти изображения кажутся такими же гротескными, как фреска Орканьи «Страшный суд» в храме Санта-Мария-Новелла во Флоренции или его же фреска, навеянная Дантовым адом, на Campo-Santo в Пизе; латинский же Пантеон неизменно являет собою образец хорошо организованного общества. Боги римлян, как и сами римляне, отличались трудолюбием и благонамеренностью. То были боги полезные; каждый занимался своим делом. Даже нимфы и те несли гражданские и политические обязанности.

Припомним Ютурну, чей алтарь мы не раз видали у подножья Палатинского холма. Ни происхождение, ни жизненные испытания и невзгоды, выпавшие на ее долю, — ничто, казалось, не предвещало, что ей предстоит исправлять регулярную должность в граде Ромула. Это была женщина из племени рутулов, полная возмущения. Юпитер, полюбивший Ютурну, даровал ей бессмертие. Когда, велением судеб, царь Турн пал от руки Энея , Ютурна, которой не дано было умереть вместе с братом, кинулась в Тибр, чтобы по крайней мере больше не видеть солнечного света. Долгое время среди пастухов Лациума сохранялось предание о нимфе, живущей на дне реки, оплакивая свое горе. И позднее жителям сельского Рима, склонявшимся ночью с крутого берега Тибра, чудилось при свете луны, будто они видят ее среди камышей, закутанную в синевато-зеленое покрывало. И что же? Римляне не позволили ей праздно предаваться скорби. Вскоре же их осенила мысль приискать для нее полезное занятие. Они поручили нимфе охрану своих источников. И превратили ее таким образом в муниципальную богиню. Так же они поступали и со всеми другими божествами. Диоскуры, от храма которых остались столь великолепные руины, братья Елены, Диоскуры, чье имя носят вон те две ярких звезды, были превращены римлянами в гонцов на службе у государства. Именно Диоскуры прибыли в Рим на белом коне, чтобы возвестить победу, одержанную у озера Регилл .

Жители Италии просили у богов лишь благ земных да солидных выгод. В этом смысле, несмотря на все азиатские страхи, заполонившие Европу , характер их религиозного чувства не изменился. Того, чего они некогда требовали от богов и божков, они ожидают сегодня от мадонны и святых. В каждом приходе — свой угодник, и ему дают поручения, точно депутату. Есть святые, ведающие виноградником, злаками, скотом, помогающие при коликах и зубной боли. Воображение латинян вновь заселило небо множеством живых существ и превратило иудейское единобожие в новое многобожие. Оно расцветило евангелие богатой мифологией; оно опять установило непринужденные отношения между миром небесным и миром земным. Крестьяне требуют чудес от святых заступников и обрушиваются на них с бранью, если чудо долго не совершается. Крестьянин, тщетно умолявший Bambino о милости, возвращается в часовню и на этот раз припадает к стопам царицы небесной: «Не к тебе, сын девки, обращаюсь я, а к твоей святой матери».

Женщины посвящают богородицу в свои любовные дела. Они с полным основанием полагают, что ведь она тоже женщина, стало быть, понимает что к чему, и незачем ее стыдиться. Они не опасаются показаться нескромными, и это свидетельствует об их благочестии. Так что нельзя не восторгаться молитвой, которую возносила мадонне одна красивая девица с генуэзского побережья: «Святая матерь божья, ты, зачавшая без греха, ниспошли мне милость согрешить без зачатия».

Николь Ланжелье обратил внимание собеседников на то, что религия римлян отвечала их политическим целям.

— Правда, ее отличал яркий национальный характер, — сказал он, — тем не менее она обладала способностью проникать в среду чужеземных народов, привлекая их своей доступностью и терпимостью. То была религия, приспособленная для управления, и она без труда внедрялась вместе с остальными формами управления.

— Римляне любили войну, — вмешался г-н Губен, всячески избегавший парадоксов.

— Они любили войну не ради нее самой, — возразил Жан Буайи. — Для этого они были слишком благоразумны. По некоторым признакам можно утверждать, что ратный труд казался им тяжким. Господин Мишель Бреаль скажет вам, что слово «aerumna», сперва означавшее солдатское снаряжение, постепенно стало употребляться в более широком смысле, включавшем в себя такие понятия, как усталость, изнеможение, невзгоды, печаль, испытание, бедствие. Крестьяне древнего Рима — такие же, как и все другие. Они шли на войну, подчиняясь силе и принуждению. И даже их начальники, богатые землевладельцы, сражались не ради удовольствия или славы. Прежде чем начать военную кампанию, они раз двадцать обсуждали, принесет ли им это выгоду, и внимательнейшим образом взвешивали свои шансы.

— Верно, — подтвердил г-н Губен, — но их собственное положение и состояние тогдашнего мира вынуждали их не выпускать меча из рук. Таким способом они распространили цивилизацию до пределов известного им мира. Война — ни с чем не сравнимое орудие прогресса.

— Латиняне, — продолжал Жан Буайи, — были земледельцы, и воевали они, как земледельцы. Их честолюбивые устремления всегда носили, так сказать, аграрный характер. Они требовали от побежденного не денег, а земли — либо всей территории покоренных ими народов, либо части ее, обычно только трети, по дружбе, как они сами говорили, а также потому, что отличались умеренностью. Там, где легионер втыкал свое копье, наутро уже появлялся колон и распахивал землю. Именно благодаря землепашцу римляне закрепляли свою победу. Спору нет, это были великолепные солдаты, дисциплинированные, терпеливые, мужественные; они побеждали других и в свою очередь оказывались побежденными! Но они были еще более великолепные земледельцы! Обычно удивляются, как им удалось захватить столько земель, но куда более удивительно, что они умели их сохранить. Чудо состоит в том, что, проиграв множество битв, эти упрямые крестьяне ни разу не уступили ни клочка пахотной земли.

Пока они так беседовали, Джакомо Бони смотрел неприязненным взглядом на высокий кирпичный дом, возвышавшийся в северной части Форума: фундаментом ему служила каменная кладка, уцелевшая от античных зданий.

— Теперь мы должны приступить к раскопкам курии Юлия , — сказал он. — Надеюсь, нам вскоре удастся смести с лица земли гнусное строение, под которым скрыты ее развалины. Государству это недорого обойдется. На глубине девяти метров, под монастырем Сант-Адриано лежат плиты Диоклетиана, в последний раз восстановившего курию. Мы, без сомнения, обнаружим среди обломков немало мраморных таблиц, на которых были высечены законы. Для Рима и для Италии, да и для всего мира, важно, чтобы руины римского сената вновь показались на свет.

Затем он пригласил друзей в свою гостеприимную, непритязательную хижину, напоминавшую жилище Эвандра .

В ней была одна-единственная комната, где возвышался грубый стол, заваленный черной глиняной посудой и бесформенными обломками, от которых пахло землей.

— Останки доисторической эпохи, — заметил, вздохнув, Жозефен Леклер. — Итак, вы, дорогой Бони, не довольствуясь тем, что разыскиваете на Форуме памятники времен императоров, республики и царей, углубляетесь теперь в земельные пласты, где сохранились следы исчезнувшей флоры и фауны; вы вторгаетесь в четвертичный, в третичный период, проникаете в плиоцен, в миоцен, в эоцен. От археологии древнего Рима вы переходите к археологии доисторических времен и к палеонтологии. Вы спускаетесь так глубоко, что уже вызываете тревогу в светских гостиных. Графиня Пазолини просто в недоумении — когда же вы остановитесь, а в сатирическом листке помещена карикатура: вы выходите на поверхность земли у антиподов и со вздохом облегчения произносите: «Adesso va bene»!

Бони, казалось, не слышал.

С глубоким вниманием он изучал глиняный сосуд, еще влажный и покрытый илом. Его светлые глаза, часто менявшие оттенок, темнели, когда он отыскивал на этом убогом изделии рук человеческих какую-нибудь дотоле еще не обнаруженную примету таинственного прошлого. И, затуманиваясь мечтой, они снова становились бледно-голубыми.

— Остатки былого, лежащие перед вами, — произнес он наконец, — эти маленькие грубо вытесанные деревянные гробы и эти урны в форме хижин, вылепленные из черной глины, в которых покоятся истлевшие кости, были обнаружены под храмом Фаустины, в северо-западной части Форума.

Их находят рядом — черные урны, наполненные пеплом, и скелеты, лежащие в гробах, как в постели. Греки и римляне одновременно практиковали и погребение и сожжение. В доисторические эпохи по всей Европе и тот и другой обычай были в ходу в одно и то же время, в одном и том же городе, у одного и того же племени. Не соответствуют ли эти два разных обычая двум разным расам, двум разным верованиям? Полагаю, что так.

С уважением, почти богомольным, он взял в руки сосуд, напоминавший по форме хижину и содержавший немного пепла.

— Те, кто в незапамятные времена формовал таким образом глину, — оказал оп, — полагали, будто душа, неразрывно связанная с костями и пеплом, нуждается в крове, но что для ограниченной жизни мертвых она довольствуется жилищем небольших размеров. Люди эти принадлежали к благородному народу, вышедшему из Азии. Человек, чей легкий, почти невесомый прах я держу перед собой, жил еще до Эвандра и пастуха Фаустула .

И он прибавил, шутливо подражая речи древних:

— В те времена царь Итал, или Витул , царь Телец, мирно правил страной, которую ждала в будущем такая слава. Тогда Авзонийская земля представляла собою одно большое пастбище. Но люди вовсе не были невежественны и грубы. От предков они унаследовали немало драгоценных сведений. Им были известны корабль и весло. Они владели искусством надевать ярмо на быков и припрягать их к дышлу. По своему желанию они раздували божественный огонь. Они добывали соль, делали украшения из золота, лепили и обжигали глиняную посуду. Вероятно, они начинали уже возделывать землю. По преданию, латинские пастухи сделались землепашцами при легендарном царе Тельце. Они сеяли просо, ячмень и полбу. Они сшивали шкуры костяными иглами. Они умели ткать и, быть может, красить шерсть в разные цвета. Они измеряли время фазами луны. Они созерцали небо и находили на нем то же, что и на земле. Они видели там гончего пса, который сторожит звездные стада своего хозяина Диоспитера . Плодоносные тучи они принимали за скот, принадлежащий Солнцу, за дойных коров на лазурных полях. Они поклонялись своему отцу — Небу и своей матери — Земле. А по вечерам слышали, как повозки богов, таких же кочевников, как они сами, катились, грохоча своими грубыми колесами, по горным тропам. Они любили солнечный свет и с тоской помышляли о жизни, какую ведут души в царстве теней.

Нам известно, что эти большеголовые арийцы были белокуры — ведь белокуры были и боги, сотворенные по их образу и подобию. Волосы Индры напоминали цветом спелый ячмень, а борода его походила на шерсть тигра. В представлении греков у бессмертных богов были синие или сине-зеленые глаза и золотые кудри. Богиня Рома была «flava et candida» . По латинским преданиям, Ромул и Рем были рыжеволосыми.

Если бы удалось восстановить в прежнем виде эти истлевшие кости, перед вами возникли бы очертания скелетов чисто арийского типа. По этим крупным мощным черепам, по этим головам, квадратным, как первоначальный Рим, который предстояло основать их сынам, вы признали бы предков патрициев времен республики, родоначальников могучей породы, которая поставляла трибунов, верховных жрецов и консулов, вы прикоснулись бы к великолепной оболочке тех сильных умов, что создали религию, семью, войско, публичное право наиболее устроенного из городов, когда-либо существовавших на земле.

Медленно опустив на некрашеный стол глиняную урну, Джакомо Бони склоняется над гробом величиной с колыбель: гроб этот выдолблен из дубового ствола и походит по форме на первобытные лодки. Затем он приподнимает тонкую крышку из коры и заболони, которая прикрывает эту погребальную ладью, и взорам присутствующих предстают хрупкие кости, напоминающие птичий скелет. От покойника не осталось ничего, кроме спинного хребта, и можно бы подумать, что это скелет простейшего из позвоночных, скажем, большой ящерицы, но ширина лба выдает человека. Цветные бусины рассыпавшегося ожерелья смешались с потемневшими костями, омытыми подземными водами и извлеченными из жирной земли.

— А теперь посмотрите на этого ребенка, — сказал Бони — он не был сожжен с надлежащими почестями, его просто погребли, сразу предали земле, из которой он вышел. Это — не сын вождя, не благородный наследник белокурых людей. Он принадлежит к туземной расе, жившей по берегам Средиземного моря и превратившейся позднее в римский плебс; еще сегодня она поставляет Италии ловких адвокатов и сметливых людей. Он родился во властительном городе, расположенном на Семи холмах, в эпоху, затуманенную для нас героическими сказаниями. Этот ребенок жил во времена Ромула. В ту пору долина Семи холмов представляла собой болотистую местность, а склоны Палатина были покрыты лишь хижинами из тростника. На гроб было положено небольшое копье в знак того, что ребенок мужского пола. Он прожил всего лишь четыре года, а затем уснул смертным сном. Мать нарядила умершего сына в красивую тунику и надела ему на шею жемчужное ожерелье. Соплеменники не оставили его без подношений. В сосудах из черной глины они принесли к нему на могилу молоко, бобы, гроздь винограда. Я собрал эти сосуды и вылепил такие же, из такой же глины, обжег их в пламени костра, разведенного ночью на Форуме… Перед тем как попрощаться с усопшим, пришедшие с дарами съели и выпили часть принесенного, и эта поминальная трапеза помогла им забыть свое горе. О дитя, спящее со времен бога Квирина! Жизнь государства прошла над твоим простым гробом, но те же звезды, что светили при твоем рождении, зажгутся сейчас над нашей головой. Века, отделяющие твою жизнь от нашей, — всего лишь неуловимый миг в существовании вселенной.

После недолгого молчания заговорил Николь Ланжелье:

— Различить в народе составляющие его расы чаще всего столь же трудно, как проследить в течении реки впадающие в нее воды притоков. Да и что такое расы? Существуют ли на самом деле человеческие расы? Я знаю, есть люди белокожие, краснокожие и чернокожие. Но это — отнюдь не расы, это — разновидности одной и той же расы, одного и того же вида, они вступают в плодотворные союзы и непрестанно перемешиваются. Ученый тем более не признает существования нескольких желтых рас или нескольких белых рас. Но люди измышляют расы на потребу собственной гордости, вражде или алчности. В тысяча восемьсот семьдесят первом году Францию расчленили во имя прав германской расы, а ведь германской расы не существует. Антисемиты распаляют христианские народы гневом против еврейской расы, а ведь еврейской расы не существует.

Обо всем этом я рассуждаю, Бони, совершенно умозрительно, вовсе не из желания вам противоречить. Кто осмелится не верить вам? Вашими устами говорит сама убежденность. И вы соединяете в себе широту научного познания с глубиной познания поэтического. По вашим словам, пастухи, пришедшие из Бактрианы , заселили Грецию и Италию. По вашим словам, они застали там коренных жителей. В древности и италийцы и эллины одинаково верили, будто первые люди, жившие в их стране, родились из праха, подобно Эрехтею . Не спорю, дорогой Бони, можно сквозь столетия проследить и судьбу туземцев вашей Авзонии и судьбу кочевников, пришедших с Памира: одни стали родоначальниками патрициев, исполненных мужества и чести, другие — предками искусных и речистых плебеев. Ибо, если, строго говоря, и не существует нескольких человеческих рас, а уж тем более — нескольких белых рас, то, без сомнения, можно наблюдать многие разновидности человеческого рода, подчас весьма непохожие друг на друга. Вот почему нет ничего невозможного в том, что две или несколько таких разновидностей живут долгое время бок о бок, не сливаясь воедино, и сохраняют каждая свои черты. И более того, порою различия между ними не только не стираются под медленным воздействием преобразующих сил природы, но, напротив, под влиянием неизменных обычаев и социальных установлений сказываются с каждым веком все сильнее.

— E proprio vero , — прошептал Бони, опуская дубовую крышку на останки ребенка, жившего во времена Ромула.

Затем он предложил гостям стулья и обратился к Николю Ланжелье:

— Пора уж вам выполнить обещание и прочитать нам историю о Галлионе, которую, я видел, вы писали в своей комнатушке на Форо Траяно. В ней у вас беседуют римляне. Ее и надлежит выслушать именно здесь, в этом уголке Форума, возле Священной дороги, меж Капитолием и Палатином. Поторопитесь же, а то еще вас застигнут сумерки и, я боюсь, ваш голос скоро заглушат крики птиц, уведомляющих друг друга о приближении ночи.

Гости Джакомо Бони встретили эти слова одобрительными возгласами, и Николь Ланжелье, не ожидая более настойчивых уговоров, развернул рукопись и прочел нижеследующее.