ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Онлайн чтение книги Ходи невредимым!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Подхлестываемые ветром отары облаков откочевали на юго-восток, и над горами сразу разлилась ослепительная синь. Раскаленные лучи низвергались на вечно-снежные отроги, предвещая бурную, неукротимую весну. И пошло… Зарокотали горные потоки, сначала невнятно, потом с оглушающим эхом понеслись, срываясь с огромных скал, вниз и дальше, дальше в узкое лесистое ущелье, в долины, на поля, в лесистое Тианети, в горную котловину Эрцо. Между горами Картли и Кахети неслись мутные, вспененные воды. Бурно дыша и стеная, хлынули в Сагареджо, вздыбили Иори, обрушились на берег, образующий дугу, и, волоча за собою огромные стволы и камни, устремились навстречу Алазани.

А весна, знойная, неукротимая, вся в брызгах, в лучах, взлохмаченная, рассыпая молнии и громы, проложила между Кахети и Картли неистовый водный рубеж. Исчезли последние дороги, сверкающая солнечными отблесками грязь захлестывала тропы.

Такого раннего натиска растаявших снегов, такого буйства не запомнят старики. Неодобрительно покачивали они головами: год будет таким же необузданным!..

Ни пройти, ни проехать. Но ничто не могло остановить Зураба. Как одержимый, в развевающейся на ветру косматой бурке, припав к мокрой гриве, мчался он через горные потоки, топкие болота, непроходимые леса. Мчался из Телави со зловещим свитком, украденным верным арагвинцем в Метехи. И за ним, владетелем Арагвским, шумно летели знамена: белые орлы, терзающие змей на сапфировом поле. Мчалась конница, оглашая ущелье ревом труб и пронзительным ржанием взмыленных коней.

Зураб до боли сомкнул потрескавшиеся губы, он ужаснулся, ибо не узнал своего собственного голоса, и принялся неистово рассекать нагайкой горячий воздух. "Скорей! Скорей, пока не поздно, в Ананури! Скорей, пока «змеиный» князь Шадиман не выполнил обещание и не ворвался вместе с азнаурами в Арагвское княжество, чтобы отдать удел Эристави хищнику Саакадзе за… измену царю Теймуразу, измену, которую выпестовал в своем черном сердце «барс» из Носте. Но да не свершится злодейство, не восторжествовать змее над орлом! Недаром на моем знамени орел терзает змею! Я, князь-орел, раздавлю «змеиного» князя, а заодно и хищного «барса»!..


Ни вязкая земля, ни гневный ропот рек не остановили и Иса-хана, сменившего парчовый халат на кольчугу. Получив от Шадимана разоблачительное послание, хан изменил первоначальный план. Лобовая встреча с Непобедимым уже принесла если не полное поражение, то и не веселую победу.

Иранские войска, переправившись через Куру, подходили к южной черте Джеран-Чучури. Пропуская вереницы обозных верблюдов, Иса-хан и Хосро-мирза въехали на пригорок, сбивая пышные пунцовые цветы. Приподняв шлем с перьями, Иса-хан провел рукояткой плети по влажному лбу и как бы невзначай произнес, что мудрость подсказывает использовать желание Шадимана властвовать.

– О пророк, конечно, Симой будет величаться царем, – отмахнулся Иса-хан от насмешливого Хосро, – но… скорей, мирза, скорей, пока Теймураз в неведении!..

И, оставив Хосро-мирзу с исфаханскими, мазандеранскими и хорасанскими тысячами для нападения на Картли со стороны Борчало, Иса-хан глубокой ночью с предельной осторожностью переправил на плотах гилянские, ардилянские и луристанские тысячи в Кахети.

Под утро отрогами Джеран-Чучури с ходу завладела арабистанская кавалерия. Сторожевые кахетинские башни первой линии оказались брошенными. Иса-хан самодовольно воскликнул:

– Кто из правоверных устрашается Теймураза? Пусть в нем кипит, подобно меду в котле, желание победить, но он, слава двенадцати имамам, будет побежден мною, ибо кипеть – не значит думать.

Минбаши, окружавшие Иса-хана, одобрительно рассмеялись, а Иса-хан невольно подумал: «Если бы царь Кахети думал, то… о справедливый Хуссейн, предопределил бы ты тогда мне победу над Непобедимым?»

И вот, взяв с собою луристанских минбаши из числа наиболее опытных ханов, фанатично преданных шаху Аббасу, улыбающийся Иса-хан двинулся на Кахети.

Поблагодарив судьбу, освободившую его от зоркого Иса-хана, разодетый в дорогие доспехи Хосро-мирза решил действовать по совету Шадимана.

Двадцать тысяч сарбазов под начальством минбаши, юзбаши и онбаши обходными путями, следуя за проводником князя Шадимана, через овраги и горные проходы вошли в ущелье, где начинался подземный ход.

Вскоре Хосро-мирза в замке Марабда с наслаждением покусывал чубук хрустального кальяна, разгадывая скрытый смысл приятного сна Гассана.


Прибыв в Ананури и усилив стражу на угловых башнях, Зураб направил послание, полное излияний в родственных чувствах, Георгию Саакадзе, прозванному грузинами Великим Моурави и персами – Непобедимым.

Зураб чистосердечно заверял, что переброска им арагвинского войска вызвана угрозой разгрома Картли и относительно благополучным положением Кахети. «Брат для брата в черный день!» – напоминал Зураб и просил указать, на каких рубежах он должен расположить арагвинскую конницу, дабы образовать заслон, не пропускающий и не отступающий…


Когда арагвинский гонец прискакал в Носте и Саакадзе развернул свиток, вздох облегчения вырвался из его могучей груди. Он с такой силой давил на гусиное перо, набрасывая ответное послание Зурабу, что в двух местах прорвал вощеную бумагу. «Зурабу надлежит, – сообщал Саакадзе, – вести дружины в Гартискарский замок, где соберутся держатели знамен и начальники дружин для военной беседы».

Умышленно скрыл Саакадзе от Зураба, что в одну из ночей Квели Церетели вероломно увел свое войско и заперся в родовом замке. Поступком его возмутились другие князья и… тоже отозвали свои дружины. Остались верны слову, данному ими Моурави, князья Ксанские Эристави и Мухран-батони. В такой критический момент, когда часть гор лишилась оборонительной линии, арагвинская конница могла бы заполнить страшный пробел. Саакадзе презирал Зураба, но не его меч.

Отослал Саакадзе гонцов и к старцам гор с призывом идти на помощь Картли, но стать под знамя князя Зураба Эристави.

Шли дни, полные тревожного ожидания, но Зураб не показывался. Посланный в Ананури скоростной чапар вернулся со вторым посланием Зураба. Образец лицемерия, оно напоминало поступь не тигра, а лисы. «Я, князь Арагвинского княжества, приду в срок, – заверял Зураб и тут же добавлял: – Кони искалечены, в большинстве своем без подков. Дружинники тоже измучены небывалым переходом. Но рассчитываю с помощью духов, невидимых покровителей Арагви, в конце марта уже прибыть в Гартискарский замок… Раньше персы не двинутся. К слову: на что Моурави так много войск в теснинах Гартискарских? Почему у него слабая охрана Ташири? Или Шулавери?»

Саакадзе содрогнулся: кольцо с шипами продолжает смыкаться вокруг него. «Уж не сговор ли злодеев с помощью каких-либо „невидимых“ покровителей Арагви? Но с кем? Почему Зураб говорит о внутренних твердынях? И еще – разве Зураб когда-нибудь ссылался на подковы, на дружинников? И советы его странные… Кто-то умерил его опасения за Ананури, недаром подчеркнуто величает он себя князем Арагвинского княжества…»

Прикрываясь щитами, подползали передовые сарбазы. Один из них проворно вскарабкался, цепляясь за колючие кусты, на каменную площадку, выхватил из-за пояса кусок желтого полотна, надел на копье и трижды взмахнул. Вскоре раздался тяжелый топот быстро приближающихся коней.

Персидские войска ворвались в Гартискарские теснины.

Распластавшись на заросшей мхом скале, Даутбек не выпускал из поля зрения ненавистных кизилбашей. Он сразу заметил малочисленность иранцев, разгадал их хитрость – продвигаться разбросанными сотнями и десятками, производя неимоверный шум, – и не поднимал казахской плети, условного знака атаки.

– Для отвода глаз действуют, – поделился он догадкой с Квливидзе.

Немедля отправив гонца к Саакадзе, Даутбек приподнял кинжал. Без секунды промедления сто дружинников, скрытых за скалистым гребнем, спустили тетиву луков, и сто стрел с визгом устремились во взбирающихся наверх сарбазов. Намеренно выдав свое присутствие, Даутбек стал поспешно отходить, искусно разыгрывая панику.

Минбаши возликовал: «Бисмиллах, гурджи ослеплен страхом, он поверил, что перед ним главные силы Иса-хана!»

Изредка отстреливаясь, Даутбек отступал, заманивая минбаши к замку.

Пока Даутбек изображал джейрана, преследуемого охотником, Саакадзе, в целях защиты Тбилиси, молниеносно передвигал азнаурские дружины к Дидгори и Схалдиди. Он просил Мухран-батони держать под обстрелом Мухранскую долину, а Ксанского Эристави – защищать теснины Ксани.

У Саакадзе не оставалось сомнения: Зураб изменил. Но куда сдунул его ветер?.. Неужели арагвский медведь оказался легче самана?! Увы, размышлять было некогда. Враг явно избегал встречи с ним, Георгием Саакадзе, и при одном его приближении куда-то улетучивался. Мелкие стычки, из которых азнауры выходили победителями, ничего не решали. Следовало одно – преградить кизилбашам путь к Тбилиси.


И внезапно… Не понять, что произошло… Защищенный Тбилиси спокойно спал. Так верили в победу Моурави, что некоторые купцы привезли обратно товар, частично вернулись и амкары. Усталые от изнурительных войн горожане тянулись к работе, им хотелось жить привычной жизнью в родном городе.

Первым проснулся Вардан. Протирая глаза, он ничего не мог понять. Нуцы в комнате не было, а из опрокинутого кувшина вытекало молоко, которое жадно лакал кот. В одной рубашке, не совсем прикрывавшей его волосатую грудь, Вардан выбежал на балкон и перевесился через перила. Кроме неимоверного шума, доносящегося с улицы, ничего нельзя было разобрать. Вардан засеменил обратно в комнату, в сердцах дернул кота за ухо и надел архалук и папаху. Прибежавшей со двора Нуце он не дал открыть рта и, приказав никого не пускать, торопливо спустился вниз… Вскоре он вернулся бледный, как привидение, с трясущимися руками.

– Может, злого очокочи увидел, Вардан? Или кудиани тебя за жениха приняла? Почему дрожишь?

– Что очокочи! Что кудиани! Они хоть проклятые, но свои. А тут… Нуца, погибли мы! Погибли!

– Пусть враг наш погибнет! Кто тебя, почетного купца, напугал? Разве ты нарушил совет Моурави и хоть арбу вернул из Гурии, где Дарчо и другие домочадцы стерегут наше богатство? Или в лавке, кроме куска персидской кисеи, что-нибудь осталось?

Слова Нуцы несколько отрезвили Вардана. Он, пыхтя, сел на тахту, покрытую дешевым паласом, поманил пальцем облизывающегося кота и вдруг вскочил:

– Персы вошли в Тбилиси!

Словно чинка подсекла ноги Нуце, она почти упала на тахту рядом с Варданом, ужас исказил ее лицо.

– Кто впустил? – с трудом выговорила Нуца.

– Черт впустил, больше некому. Все семь ворот заперты, откуда вылезли – никто не знает. Сейчас уже стража на стенах персидская. Повезло еще, что не скоро ожидали врагов, – мало дружинников торчало на виду, и почти все успели спрятаться с начальниками ворот. Персы бегают, ищут: «Балам! Балам! Где ключи?!» А ломать ворота не хотят, – дураки дураками, а все же сообразили: боятся, Моурави придет.

– Вай ме, Вардан! Бежим к отцу, он как раз на пчельнике. Всегда персам помогал… Не узнают, что с разрешения Моурави… Старика не тронут. Бежим!

С уважением посмотрел Вардан на свою жену. Щеки ее пылали багровым огнем, но в движениях уже появилась уверенность. Наскоро собрав в узелки одежду и чуреки, заколотив дом, они с трепетом, озираясь, выскользнули из калитки. Но никто не следил за ними. Сын Гурген как раз вчера выехал к Моурави с вопросом: «Что делать? Совсем закрывать майдан нельзя. Купцы хотят торговать». Устабаши тоже поручили узнать: «Что делать? Сырья нет, а амкары хотят работать». И сам Вардан задавал вопрос: «Что делать? Может, враг не придет в Тбилиси, побоится. Может, вернуть семью? Очаг потух, скучно тоже…» Сейчас Вардан с Нуцей радовались, что Гургена отослали, а Моурави не ослушались.

Выйдя из глухой улочки на площадь, они шарахнулись. В высоких шлемах, похожих на минареты, шли сарбазы. Сколько?! Не пересчитать – может, пять, может, двадцать пять тысяч. Гремели доспехами онбаши, взмахивали саблями юзбаши, отдавали команду минбаши, плевались верблюды, украшенные браслетами и перьями, фыркали откормленные кони, стучали колеса, перекликались дозорные.

Вардан, лишившись дара речи, судорожно схватил Нуцу за руку и рванул в подворотню. Закоулками, а иногда по плоским крышам, бегом пробирались они к Инжирному ущелью. Тбилиси словно вымер. Правда, и накануне не много народу оставалось: почти всем семьям горожан приказал Моурави забрать имущество и покинуть город, где не преминет развернуться бой. Но когда бой далеко, человеку нравится его тахта. Настороженные, вернулись и сейчас могли огласить улочки воплями. Почему же молчат? На пустынном перекрестке; как перст сатаны, торчал столб для привязывания верблюдов. Еще страшнее стало. Может, неосторожных перерезали за ночь? Вот на крыше брошено скомканное белье, на другой шерсть раскидана, на третьей перевернута чаша с рисом…

Они спотыкались о чаши, перепрыгивали через Селье, путались в шерсти, по лестничкам перебирались с одной кровли на другую, и никто не вышел, не спросил: «Почему по чужим крышам, как воробьи, джигитуете?!»

Старик пасечник очень обрадовался гостям, начал резать головку сыра, что опять навело Вардана на мрачные предчувствия. Но пасечник, обитавший между небом и землей, был лишен чувства наблюдательности. Зато он пользовался любым случаем, чтобы наверстывать часы безмолвия, и так сейчас затараторил, что болезненная гримаса вновь исказила лицо Нуцы. Только вчера, с жаром рассказывал пасечник, он отнес Исмаил-хану лучший мед, и опять никто из картлийской стражи не заметил, как он проник в пещеру, что за большим камнем, как привязал положенный в мешок кувшин и как осторожно его подняли на первую стену сарбазы и передали выше. Он, пасечник, знал, обязательно придет с ответом сарбаз, потому не уходил. Даже положил бороду на камень и задремал. Привиделось ему, что люди-пчелы, с прозрачными крылышками, вьются и жужжат, а сарбазы подкармливают их цветами. Он вскочил как ужаленный, а перед ним ползет по серому склону серый платок. Развернул, а там свиток для князя Шадимана и два абаза. И опять – о справедливая судьба! – ни один из картлийцев его не заметил.

Тут Нуца зло расхохоталась, отчего затрясся ее двойной подбородок:

– Ни один из персов, чтоб им свинья в горло плюнула, не заметил, как верная стража Моурави за вами следит!

Пасечник помертвел: не поэтому ли на Вардане лица нет, а Нуца как из уксуса вынута? Не спешили ли сюда дочь и зять, чтобы спасти его от гнева Моурави?

– Спасать нечего, – проговорил Вардан, вдруг воспрянув духом, – свиток у тебя, отец?

– У меня, собирался в полдень на майдан верному человеку передать, а он, как всегда, князю перешлет.

Не счел нужным Вардан поведать старику, что верный человек не кто иной, как переодетый торговцем отважный Пануш, который обычно находился у себя в лавочке, куда редко заглядывали покупатели, ибо торговал он пшатами и сушеными фруктами. Это был наблюдательный пункт «барса»; его помощник, из числа разведчиков Арчила-"верный глаз", зорко следил за всеми приезжавшими на верблюдах, ослах или конях. Лишь арбы не удостаивались его внимания, ибо разъезжали на них только свои. Очередной свиток раньше прочитывался Моурави, а если он отсутствовал, – кем-либо из «барсов». Потом разведчик отправлялся в глухой тупичок к одноногому чувячнику-персу и передавал ему свиток для князя Шадимана. Чувячник скрывал свиток в деревянном бруске, заменявшем ему ногу. Тем же путем отправлялся ответ для Исмаил-хана.

– Покажи свиток, отец, – оборвал молчание Вардан.

– Зачем? – недовольно буркнул старик. – Я за каждый доставленный свиток два абаза получаю.

– Продешевил, отец, должен по туману брать. Сколько я тебя учил? Дали бы. Другого такого гонца им не найти. Может, благодаря тебе сейчас в крепости не по сроку пляска. – Вардан вынул кисет, порылся, достал монеты. – На, держи три абаза, я щедрее ханов подкармливаю цветами, когда наверно чувствую прибыль.

Сидя на корточках у наружного порога, Нуца, подоткнув подол, усиленно чистила медный котел, из-за надвинутого платка следя за крепостью. Непривычное занятие казалось ей скучным, старуха Шушаник и девчонка, за услуги которой через четыре года придется дать оговоренное ее родителями приданое, справлялись с черной работой. Но это было в дни мира, а теперь война, и Нуце надо знать, что враг собирается делать. Поэтому она с ожесточением терла песком медно-красный бок, но вдруг выронила котел и опрометью кинулась в комнату:

– Вардан! Вардан! Скорей, персы за поворотом показались! К главным воротам подходят! Пусть я ослепну, если с ними не грузины.

Издали донесся вызывающий озноб свист стрел и окрики. Пасечник хотел перекреститься, но, махнув рукой, выскочил в дверь, обращенную к ущелью.

– Вай ме! Стражу перебьют! Вардан-джан, что будем делать?

Нуца приготовилась заплакать и потянула к глазам подол, но Вардан довольно спокойно сказал:

– Не плачь, Нуца, ты жена мелика. Поправь кисею, пойдем домой.

– Домо-ой? Где теперь наш дом? Вай ме! Вай ме!

– Персы не тронут Тбилиси… Я совсем дешево заплатил твоему отцу. Запроси он два тумана – отдал бы. Бегло по-персидски читаю. Купец должен понимать язык чужих майданов.

– Вай ме! Какое время хвастать ученостью? Говори, не мучай, что Исмаил, собачий навоз, пишет?

– Недоволен хан. Наверное, Шадиман условие поставил, потом с чертом связался и персов через землю пустил, – иначе откуда вылезли? Ведь не из своей…

– Вардан! – завопила Нуца. – Если не скажешь, что пишет, пойду котел чистить.

– Нуца, на что тебе котел, когда Моурави расцелует меня за этот свиток… Постой, постой! Сейчас… В каждом несчастье, Нуца, есть радость, – я еще не все обдумал, потому молчу.

– Ты молчишь?! Ты, как старый камень на мельнице, трещишь, но от этого муки не вижу. Вардан благодушно напевал:

Я принес тебе сабзу,

джан!..

Ты сказала: "Лучше б бирюзу,

джан!"

Но решительное движение Нуцы в сторону котла вернуло его к свитку:

– Исмаил, собачий навоз, пишет:

«…Ты, князь, несправедлив! Сколько лет в крепости запертыми просидели, а теперь выйдем и, приложив руку ко лбу и сердцу, „селям-он алейком“ тбилисцам скажем? С Иса-ханом условился? Бисмиллах, пусть он муж любимой сестры шах-ин-шаха, но, о аллах, он или я томился за каменными стенами?! Пусть пророк будет мне свидетелем, если сарбазы не лопнут от огорчения, как переспелый арбуз. Я учтиво благодарю тебя, князь, за предупреждения, но твои сведения вызывают недоверие. Может ли весь Тбилиси вывезти ценности? Клянусь Кербелой, многое здесь спрятано… И не понравилось мне, князь, что ты именем шаха устрашаешь меня. Да живет шах-ин-шах вечно! Что он не пожелает, то не смеют желать его рабы… Царь Симон на слова не скупится, а обещал, как войдет в Метехи, обогатить меня. О улыбчивый див, посылающий нам смех! Хотел бы я знать, чем обогатит?.. В знак моего расположения к тебе, князь Шадиман, хочу тебя обрадовать. Царь Симон отрастил себе второй ус. Может, я к одному привык, только знай, как аллах повернет мои глаза к двум, катаюсь от смеха…»

– Пусть его сатана на раскаленной сковороде катает! – вскрикнула Нуца. – Что смешного нашел шакал в грузинском царе?

– Откуда знаешь, что Симон грузинский царь?

– О Вардан, где твой нюх? Или дешевые товары забили ноздри мелику? Я своими глазами видела грузин впереди сарбазов, вместе с ханом, едущим рядом с ними на высоком коне, чему-то радовались… Вай ме! Моим ангелом клянусь, Шадимана видела!

– Нуца, скорее одевайся, должен срочно доставить Моурави этот свиток, раз он больше не нужен Шадиману.

– Какого коня, черного или золотистого, оседлаешь, чтобы скакать к Моурави? – снасмешничала Нуца.

– Туго набитый монетами кисет заменяет даже крылья орла.

– Такое тебе посоветую: когда будешь расход Моурави считать, не прибавлять три абаза, что отцу дал. Как раз время вспомнить, сколько подарков у нас от прекрасной Русудан, любезного Автандила, от благородной Хорешани, храбрых «барсов», от…

Но Вардан уже ничего не слышал, он был полон желания поскорее добраться до Моурави, который лично ему, Вардану Мудрому, принес славу и власть над майданом. Без этого жизнь теряла половину смысла…

Тревога в Тбилиси нарастала. У Бамбахана – Ватного ряда – сгрудились поломанные арбы. В царский караван-сарай ворвались неоседланные кони. Метались без груза переносчики тяжестей. Уже никто не мог разобраться, что происходит. Появление в Тбилиси словно из-под земли Хосро-мирзы с войском вначале вызвало суеверный ужас: не колдовство ли тут? Может, серные духи помогли кизилбашам? Но начальник Ганджинских ворот рассказывал, что сам видел, как от зубчатой стены отвалился один камень, потом другой, третий, и из образовавшейся дыры стали, с копьями наперевес, выпрыгивать сарбазы. Он окаменел, а когда очнулся, с трудом подавил крик: всю стену от башни и до башни заняли сарбазы. А если бы вовремя у дыры хоть амкары очутились, то по одному бы вытаскивали бритоголовых и глушили молотками.

Заведя Вардана под навес, начальник зашептал: – Передай Моурави, пять минбаши из стены вытащил. Затем Шадиман в кольчуге вылез с обнаженным мечом. За ним большой хан, до ушей в золоте и драгоценных камнях. Затем коней в бархатных чепраках и перьях вывели. Видно, персы запоздали. «Где начальник ворот? Ключи! Ключи сюда!» – кипятился Шадиман. Но я уже отползал в безопасное место. Начальники других ворот тоже с ключами скрылись. – И осторожно, чтобы не звякнуть, он протянул Вардану два тяжеленных ключа. – Вот, передай Моурави, от Ганджинских ворот. Когда сможет, пусть войдет с дружинниками в Тбилиси. Многие здесь попрятались из преданных Моурави. Следить за кизилбашами будем…

На третью ночь, когда по случаю возвращения царя Симона в Метехи сарбазы разных тысяч, забыв суру корана, валялись пьяные по улицам, а начальник Ганджинских ворот в походном наряде гилянца-онбаши отчитывал на чистом персидском языке подвыпивших, Вардан ужом выскользнул из Тбилиси, на два ключа заперев за собою ворота. Он благодарил небо за беспросветный мрак, за тучи, за леса и камни. К утру Вардан был сравнительно далеко. Под горою уже виднелась деревня, там он найдет коня и нагайку.


В эту темную ночь один Шадиман, вероятно, не спал. Почему? Вот он снова в долгожданном Метехи. Как хозяин прошел по залу с оранжевыми птицами, несколько потускневшими, но все еще парящими в золотых лучах, властно распахнул дверь в свои покои. "Еще совсем недавно здесь как хозяин сидел Саакадзе, лучший собеседник, лучший полководец Картли… но самый непримиримый враг князей. Надо обдумать дальнейшее. Где шахматы? Победа, мертвые фигуры! Скачи, белый конь! Хосро-мирза оказался приятным царевичем. Нет, он не забыл, что он грузин: когда парадно проезжали мимо Сионского собора, кажется, потихоньку осенил себя крестным энамением. Или мне показалось? Слишком рискованный поступок. Наверно, собирается царствовать… Что ж, неплохо. Теймураз проиграет сражение с Иса-ханом, Сааквдзе не сможет прийти царю на помощь. В мои владения я впустил пятьдесят тысяч сарбазов. Они преградили путь… грузинскому войску… – Шадиман вздрогнул. – Грузинскому! Но ведь временно… Иногда временное тверже, чем постоянное! Два царя на двух грузинских царствах, и оба мусульмане. Скачи дальше, белый конь!.. Саакадзе, если бы даже смог, не пойдет на помощь Теймуразу… Завтра должен прибыть из Ананури молодой Палавандишвили. Зураб, разумеется, согласится. Пора, слишком затянулись тайные переговоры его с Хосро-мирзой… Хотя… подожди, Шадиман, не радуйся… хотя есть над чем поразмыслить. Мирза предлагает Арагвскому Эристави ферман о неприкосновенности его владений, а взамен требует порвать совсем с Саакадзе и обеспечить беспрепятственный проход войскам Хосро-мирзы через Арагвинское владение… Кроме необходимости занять крепости по левую сторону Куры, дабы воспрепятствовать передвижению дружин Ксанского Эристави и владетелей Мухрани, Хосро из удали решил освободить из Арша свою родственницу, прекрасную Гульшари, и Андукапара, верных душою шаху Аббасу. Успех я ему предсказал. Андукапар мне нужен, чтобы собрать князей, – разбрелись, как стадо без пастуха. Насчет верности Гульшари «льву Ирана» я не переубеждал Хосро, – сам хочу видеть здесь княгиню: она украсит слишком потускневший Метехи. Снова должен возродиться блеск княжеских фамилий… Да… Все это после, а сейчас… Насчет коварства Зураба, конечно, предупреждал мирзу Хосро. Если удастся завлечь Зураба, то Моурави остается лишь свернуть свое знамя, как бы свирепо ни потрясал копьем золотой барс на голубом атласе, – одним азнаурским дружинам не противостоять тысячам тысяч шаха. Значит, через месяц угомонятся рабы, смирятся азнауры, восторжествуют владетели и вновь свободно задышит Тбилиси… Но почему нет былой радости? Почему томительное ожидание этого часа не вызывает сейчас злорадного торжества?.. Или устал? А может, кувшин, правда, треснул и за годы утекло драгоценное вино? Нет! Шадиманы даже судьбе не сдаются! Все снова, все должно быть, как веками установлено… Решено, буду царствовать я, а не Симон…

Чубукчи осторожно приоткрыл дверь и напомнил, что князю пора ехать к католикосу… уже утро.

Шадиман нахмурился: «Предстоит тяжелая беседа… Старик Газнели, несмотря на уговоры, наотрез отказался остаться в замке и переехал в пустующий дом Саакадзе. Очень удачно вышло, – вежливости ради уговаривал. Золотой жезл начальника Метехи примет Андукапар. Гульшари снова начнет нанизывать, как четки, интригу на интригу. Горный воздух таким прелестницам голову не освежает. Пока из предосторожности скрою, что шах Аббас милостиво согласился выдать за Симона одну из племянниц своих, кажется, дочь Иса-хана… Плохо! Подобно старику, помню сейчас о мелочах».


В палатах католикоса горели траурные свечи. Угрюмые лики святых подчеркивали безрадостное состояние, пастырей. Застигнутые врасплох епископы не знали, как держаться, Тбилиси пока цел. Лишь кое-где грабят сарбазы и волокут к себе женщин, но главное – не жгут дома, не разоряют храмы.

Первосвятитель продолжал неподвижно сидеть, как изваяние, в белокаменном кресле. Суровая встреча ничуть не смутила Шадимана. Сейчас он, владетель Сабаратиано, а не католикос, владеет силой. Но когда уйдут иранские войска, церковь снова обретет власть, об этом следует помнить.

Шадиман торопится использовать выгодное положение. Он долго убеждал католикоса, придавая голосу то мягкость шелка, то жесткость кожи, перейти на сторону царя Симона богоравного. Но католикос смотрел поверх Шадимана невидящими глазами и упорно отказывался:

– Царь Картли Теймураз венчался в Мцхета.

– Незаконно. Венчался при живом царе, находящемся в плену у шаха Аббаса. Святой отец, удел Теймураза – Кахети, и ни один смертный на его царство не покушается.

– Не покушается? Да не восторжествует враг! Да не обрадует тебя бог победой Иса-хана над Кахети!

– Аминь! Пусть Теймураз отстаивает свое царство, да поможет ему святой Антоний! Но, думал я, ты благословишь мои действия. Был ли иной исход? Нет истины кроме истины! Пришлось или переговорами и уступками добиваться от Иса-хана неприкосновенности Картли или отдать на разграбление царство. А разве монастыри и церкви вне Картли?

– Саакадзе защищает Картли… Да хранит его святой Георгий, дракона пронзающий!

– Защитил бы, если бы церковь ему вручила судьбу царства, а не дракону. Впрочем, сейчас поздно сожалеть, церковь на Теймураза надеялась и поощряла князей к измене картлийскому полководцу Саакадзе. Но многие и к Теймуразу не пошли. Саакадзе бессилен, у него горсточка азнаурских дружин. Все смолкнет перед могуществом «льва Ирана». Сто пятьдесят тысяч сарбазов вошли в пределы Картли и Кахети. Пятьдесят тысяч остались в запасе на рубежах. У тех и других – пушки.

– Саакадзе уже однажды мечом своим развенчал могущество перса. Не меньше ста тысяч на Марткобской равнине осталось. Пушки заглохли. И теперь господь наш укрепит его десницу.

Шадиман неприятно поморщился: святые иезуиты, возможно, решили дать Саакадзе монастырские войска! Тогда из страха перед католикосом и князья, подобно зайцам, к нему поскачут. Немыслимо допустить хотя бы мимолетную победу Саакадзе, она перерастет в победу азнауров и гибель князей.

– Ошибаешься, святой отец, непобедимый Саакадзе может снова сговориться с персами.

– Ты, князь Шадиман, не устрашаясь святой церкови, уже сговорился с неверным врагом, а сейчас и меня, слугу Христа, пытаешься уговорить.

– Не я, а Саакадзе однажды сговорился с шахом Аббасом, привел персов и умыл Грузию кровью. Мой же сговор сулит только мир и благодать.

– Ошибку свою Саакадзе искупил. Ради святой церкови любимым сыном пожертвовал и вражеской кровью залечил раны Картли и Кахети. Ты же привел персов ради корысти своей, ради воцарения твоего ставленника. А мир под пятой шаха Аббаса, большой мир… Знаю, сейчас ты должен в Исфахан послать двойную дань, а с кого возьмёшь? Паства разбежалась, сам Саакадзе в этом мудро помог, а которые остались – под его знаменем находятся. Майдан тоже опустел, как душа у антихриста. Церковь ни шаури не даст.

– Даст, святой отец, иначе персы сами с Тбилиси шкуру сдерут. Дань я должен заплатить, и заплачу! Как бы велика она ни была, мизерной должна показаться по сравнению с тем, что могут персы учинить с непокорной Картли. Советую, святой отец, об этом подумать. Церковь во имя Христа обязана помочь царству остаться неразрушенным после ухода врага… Но если всенародно благословишь Симона Второго на царствование, благословишь в Мцхетском соборе, обещаю щадить богатство церкови… а вы сами уделите, сколько захотите.

– Да не отступится от меня сын божий Иисус Христос, да пошлет совет, достойный пастыря церкови… Соберу братию, и, моля бога, обдумаем твое обещание.

Уже стемнело. Давно ушел Шадиман, а католикос продолжал пребывать в глубокой задумчивости. Изредка треск свечей нарушал сумрачный покой. На тяжелых переплетах священных книг, точно на могильных плитах, поблескивали кресты. Нечто похожее на раскаяние шевелилось в душе католикоса. "Может, следовало настоять, чтобы царь Теймураз назначил Моурави верховным полководцем? Опасно: победит – непременно низвергнет Теймураза… опять смуты… Нельзя допустить воцарения в Картли имеретинского Александра. Об этом Имерети мечтает. Монахи донесли: на помощь Саакадзе против Левана Дадиани надеется. Опять же католикос Имерети Малахия – властный и еще не стар. Возликует и захочет первенствовать… Двум католикосам в Грузии не бывать, а еще неизвестно, кого Филарет Московский поддержит. Теймуразу ничем не помог. Трифилий настаивает на помощи Георгию Саакадзе. Но не следует и Теймураза восстанавливать против церкови. А сейчас не опасно ли идти против Симона? Тоже царь Картли, ставленник коварного шаха Аббаса… Да будет воля божья! Георгию Саакадзе помощь не окажу. Симона признаю, если… Теймураз будет побежден.

Католикос поднялся, и от резкого взмаха черного рукава погасла ближайшая свеча.

Единолично приняв решение, католикос разослал по Тбилиси гонцов собрать иерархов, дабы посоветовали смиренному ставленнику Иисуса Христа, что ответить Шадиману.

С высокой башни Метехи, над которым уже нависло желтое знамя Ирана, Хосро-мирза любовался Тбилиси, расплывающимся в голубоватых тенях. Ему нравился грузинский стольный город, сочетание куполов, башен, балконов и садов, красочно опоясанных зубчатыми стенами, окаймленных лесистыми горами. Но его удел Кахети. О ней он вздыхал в дни изгнания, о ней вздыхает теперь – в дни славы. Там Алазанская долина, там горная Тушети, там… там царь Теймураз. Жаль, Иса-хан пожелал пленить непокорного шах-ин-шаху царя… большую награду получит. Но если бы господь бог дал… О аллах, при чем тут господь? Впрочем, не помешает… Если когда-нибудь воцарюсь в любимой Кахети, построю и мечети и церкви. Пусть молится кто где хочет[8]Впоследствии Хосро-мирза так и поступил, воцарившись на картли-кахетинском престоле в 1632 году под именем Ростома. Ему был присвоен Исфаханом титул «вали» – наместника шаха.. Не узнать Хосро-мирзу. Робость и раболепие навсегда остались в Исфахане. Он снова царевич Багратид и должен по праву повелевать. «Довольно приниженной покорности! И шах больше не требует бессловесности – недаром последний год приглашал на совет в комнату „уши шаха“ и для поучения хитрым ходам в политике и смелым взмахам шашки в битве – с врагами шах-ин-шаха, конечно. Но кто умеет замахнуться шашкой, тот теряет страх перед опасностью. Как-то шах Аббас сказал: „Я свое царство мечом добыл, и ты следуй по моему пути“. Хорошо следовать, когда каждый хан боится вперед меня пропустить! Предупреждения Шадимана излишни. Зураба Эристави я не хуже знаю, чем Георгий Саакадзе. Мною обдумано все „от луны до рыбы“. Ксанский Эристави и Мухран-батони мне не страшны, они разобщены. Опасны горцы, особенно хевсуры и мтиульцы, – они любят Моурави и могут скатиться с гор на своих бешеных конях. Один хевсур десяти сарбазов стоит… Выходит, если их тысяча придет и тысяча мтиульцев, не считая других, Саакадзе может изгнать нас не только из Тбилиси, но из Марабды тоже. Нельзя такое допустить, необходимо отделить горцев от Картли. Не один Зураб, но и Шадиман не должен догадаться о моих больших планах. Пусть заблуждаются, что я ради красавицы княгини, сестры царя Симона, рискую двадцатитысячным войском. Я, Хосро-мирза, сын царя Кахети, имею право на престол… Незаконный сын? У персиян нет незаконных. Раз отец царь, мать может быть служанкой, – все равно сын – царевич. И у ханов, и у купцов, и даже у простого амбала дети по отцу законны. А моя мать княгиней была. Не виновата, что царица вовремя не умерла. Я в Кахети у отца как царевич рос. И в Кахети как царь вернусь. Одно важно сейчас: остаться победителем. Шах Аббас ценит больше алмазов храбрость. Ему все равно, какой ценой уничтожить Теймураза, а мне нет. На престол я должен взойти под радостный крик грузин, а не под сдавленные проклятия… Всеми ухищрениями буду избегать разорения царства. Я должен оправдать выбор Саакадзе и сражаться с Саакадзе, а заодно тайно и с Иса-ханом, и с Исмаил-ханом, и с минбаши. Все они сыновья знатных ханов, все стремятся отличиться в Грузии. Не придется! Я, Хосро-мирза, воспрепятствую. Думается, поможет мне Шадиман, – тоже собирается царствовать, а на развалинах байрам не справишь. Вчера Гассан видел вещий сон, будто я на золотом коне въезжаю в распахнутые ворота Тбилиси… – теплая улыбка тронула губы Хосро. – Мой Гассан всегда для меня видит хорошие сны. Бывали сны, конечно, и не сбывающиеся, тогда Гассан клялся, что и аллаху свойственно ошибаться. Мы всегда миримся, но не иначе, как разбив кальян или дорогую вазу».

В таких думах застал кахетинского царевича Шадиман. Внимательно слушал Хосро: «Католикос недоволен вторжением иранцев в Тбилиси? А куда, по его мнению, должны вторгаться сарбазы шах-ин-шаха? В Аравийскую пустыню?..»

Конечно, не до конца сказал Шадиман и не до конца поверил ему Хосро, но обоих озаботило колебание главы церкови. Если церковь начнет сопротивляться или – еще хуже – скрытно подзадоривать народ, этим не преминет воспользоваться Иса-хан, ибо невозможна победа над Георгием Саакадзе, если к нему придут на помощь войска церкови, – ведь за ними тогда поспешат и князья.

– Удостой принять от меня такой совет, князь. Ты больше не напоминай о себе католикосу, неопределенность неизменно пугает: день будет ждать, потом неделю, потом встревожится… Раз молчишь – значит, силен.

Внимательно посмотрел на кахетинского царевича Шадиман, по душе пришлась ему смесь грузинской мягкости и персидского коварства.

– А потом, светлый царь?

Хосро вздрогнул: «Странно, второй раз оговаривается хитрый царедворец. Случайно? Не такой глупец. Значит, что-то замыслил».

– Ты о чем, князь?.. Потом… да будет тебе известно, – чужое звание не украшает витязя и даже унижает.

– Чужое? Уж не ослышался ли я? Клянусь солнцем, ты создан для трона! И если великий из великих шах-ин-шах, да живет он вечно, не очень заметит, какой любовью ты воспылал к прекрасной Грузии, то не пройдет и двенадцати лун, как католикос в Мцхета будет венчать тебя на царство… скажем, Кахетинское.

В свою очередь Хосро внимательно посмотрел на Шадимана… «Что со мною?! Или я потерял разум? Почему показываю, как товар, радость Исмаил-хану? Разве он не уши шаха? Вот и Гассан сегодня утром, когда я пил каве, рассказывал, что видел сон, будто прилетел к нему мой собственный ангел и сказал: „Скоро царевич открыто станет смелым…“ Открыто?! Дальше я не дал Гассану договорить, швырнул в него античную чашечку, кажется, пустую. „Если это мой ангел, – закричал я, – то ко мне ему ближе воздушная тропа!“ Оказалось, шайтану еще ближе, ибо Шадиман подобен ему: сразу стер не только с лица, но и с сердца бальзам, благосклонно даруемый мне прекрасной родиной».

– Ты, кажется, князь, спросил, что потом? Мною уже обдумано: потом католикос, истомленный ожиданием, сам пригласит тебя и поспешит признать Симона, ибо разъяренный «барс» ему страшнее, чем прирученный джейран.

Оба разразились искренним хохотом и направились к царю Симону, где их ждала военная беседа. В углу уже сидел Исмаил-хан и безмолвно созерцал костяные фигурки, изображающие Будду и его возлюбленных.

Хосро с любопытством оглядел темноватый маленький покой, примыкавший к опочивальне. Здесь все дышало ушедшим в глубь времен укладом. Тяжелые ковры вместо шелковых керманшахов, сельджукские скамьи вместо изящных арабских. Зачем здесь кованный серебром сундук? – дивился Хосро. – Что в нем хранится? Фаянсовый кальян? Нет, он, Хосро, любит персидскую легкость.

– Нравятся тебе, царевич Хосро, мои покои? – спросил Симон, заметив любопытство Хосро.

Сам царь Симон мало изменился. Отращенный, к радости Шадимана, второй ус торчал, как и первый, напоминая копейный наконечник, прислоненный к розоватой дыне. Облаченный в парчовый халат с шелковым, отделанным каменьями, поясом, он, казалось, прирос к высокому креслу, слегка напоминавшему трон.

– Мне все нравится, чем доволен царь Симон.

– Откуда знаешь, что я доволен? Решил не селиться опять в покоях Луарсаба, хотя их изящество ласкает глаз. Но раз в этих покоях замуровано счастье Луарсаба, мне их открывать незачем.

– А ты думаешь, мой царь, покои Георгия Десятого счастливее? Когда я еще жил в замке отца, царя Дауда, однажды всю Кахети потрясла внезапная смерть моего двоюродного деда. До меня впоследствии дошло, что царю Георгию преподнесли вместе с вином индусский яд, а он, не собираясь умирать, блаженствовал на ложе вон в том покое.

Беспокойно поежившись, Симон отвел глаза в сторону окна, чтобы не встретиться со взором Шадимана, и глухо спросил:

– Может, дорогой Шадиман, перебраться мне в покои Симона Первого? Хорошо получается: Симон Первый, следом Симон Второй…

– Не советую, дорогой Симон Второй, – за Шадимана ответил Хосро. – В Картли не осталось столько золота, чтобы выкупить тебя, как Симона Первого, из турецкого плена. Жаль, не догадался занять покои моей двоюродной бабушки, я бы только там поселился, – Хосро подмигнул Шадиману, – живет, живет, и ни один злодей на нее не покушается. Одно плохо: узнает – по всему Твалади плач подымет: «Вот я, царица Мариам, наперсница великой Тамар, выгнанная царем Багратом и ограбленная его дочерью, неблагодарной Гульшари, должна довольствоваться подаяниями Георгия Саакадзе. И сейчас воцарившийся Симон не соблаговолил отнять у Андукапара драгоценную шашку моего возлюбленного невинно убиенного супруга Георгия Десятого!» А, князь?

На лице Шадимана не дрогнул ни один мускул. Он восхитился предложением Хосро.

– Ты хорошо осведомлен, мой царевич, – и, повернувшись к Симону, изящно склонил голову, – покои царицы Мариам великолепны! Там в стеклянном ящике блаженствуют золотые рыбки. А рядом – молельня: уединенный приют для отдохновения наложниц! Может, пожелаешь, мой царь?

– Нет, нет, Шадиман, покои Мариам принадлежат Тэкле. Я не войду туда, хоть по богатству нет лучше их в Метехи.

– Ты прав, мой Симон, ни одни покои здесь не лишены приятных воспоминаний, и за каждым углом можешь ожидать приятное. Но разве каждый царь не должен развивать в себе вкус к встрече с ножом или ядом? К слову, мой князь Шадиман, поговаривают, что в твоих личных покоях привидения водятся… Хорошо еще, что в образе красивых княгинь.

– До твоего слуха, мой остроумный царевич, дошла правда, поэтому никому не советую входить туда без моего приглашения, нет страшнее привидений, чем в образе прекрасных княгинь.

– Если о покоях все, то поговорим о более важном, хотя бы о войне с шайтаном, Георгием Саакадзе, сыном собаки, – счел нужным вступить в разговор Исмаил-хан, окинув всех надменным взглядом.

– Да будет тебе известно, торопливый хан, – не скрыл гримасу неудовольствия Хосро, – в присутствии царя придворные, даже приближенные, ждут, когда пожелает заговорить о важных делах сам царь.

Исмаил-хан в бешенстве так прикусил губу, что показалась кровь. Симон беспомощно заморгал, бросив умоляющий взор на смелого царевича. Сам он, царь, в течение многих лет так привык к подчинению Исмаил-хану, что боялся возле него даже кашлянуть. А Шадиман, покручивая благоухающие амброй усы, с нарастающим удовольствием разглядывал слегка скуластое и слишком упрямое лицо царевича Багратида.

Молчание длилось довольно долго. Исмаил-хан выражал протест усердной чисткой бирюзы на перстне. Хосро-мирза, полуприкрыв хитрые глаза, подавал хану совет не лишать бирюзу приятного оттенка. Наконец Симон понял, что должен, как царь, начать военный разговор.

– Исмаил-хан, самый замечательный воин, – и, заметив ироническую улыбку царевича, – и Хосро-мирза, самый замечательный воин, надо начать войну с Георгием Саакадзе, сыном собаки.

– Война, мой царь, с Георгием Саакадзе давно началась, – голос Хосро зазвенел, как плитки серебра, упавшие на мрамор, – горжусь, что аллах в своих милостях не обошел меня счастьем сражаться с Непобедимым. Такой противник возвеличивает пехлевана и веселит его руку, а с сыном собаки пусть сражается Исмаил-хан, для этого не нужна особенно острая шашка.

– Шах-ин-шах послал меня не для войны, – вскипел Исмаил-хан, – а…

– Для беседы?.. Не скрывая, отвечу: для разговора о делах царства необходим особо отточенный язык, – одним свирепым взглядом не сразишь даже муху!.. Шах-ин-шах повелел мне освободить тебя от обязанностей советника царя Симона и направить с крепостными сарбазами на поле боя, дабы ты мог расправить залежавшиеся плечи, а твои сарбазы – застоявшиеся ноги. Главным везиром при царе Симоне Втором грозный «лев Ирана» повелел быть князю Шадиману Бараташвили. Ему же поручается подобрать свиту царя из верных «солнцу Ирана» князей. Велик шах Аббас!

– Клянусь Неджефом! – прохрипел оскорбленный Исмаил-хан, мечтавший стать везиром в Метехи. – И я немало услуг оказал царю Симону!

– Э, дорогой хан, что стоит услуга, которая уже оказана?

– Князь Шадиман прав, – засмеялся Хосро. – Сейчас тебе предстоит, хан, оказать услугу Ирану. Ты отправишься с сарбазами в Носте.

– Бисмиллах! Не попал ли в мои уши кусок пустыни? Почему меня на самый опасный край?

– Ты считаешь, хан, конуру сына собаки опасной?

– Дозволь мне, светлый царь, выразить свои скудные мысли.

– Говори! Князь Шадиман всегда полезное советовал. – Симон как-то преобразился. Ведь избавление от Исмаила равно счастью вырваться из объятий назойливой старухи. Из ничего вырастет волшебный цветок надежды! Опять с веселым, изысканным Шадиманом. – Говори, говори, князь, и знай: я слушаю тебя, как… как… отца.

– Мой Симон, не вспоминай царя Баграта, – просительно проговорил Хосро-мирза. – Он хоть не в Метехи почувствовал вкус ножа или яда, но тоже случайно в лесу споткнулся об услужливый пень, названный застенчивым летописцем «камнем». Нам же сейчас нужна живая память о прекрасной Гульшари. Твоя сестра, моя родственница, слава аллаху, еще жива!

«Необходимо направить мысли царевича на путь войны, иначе он весь Метехский замок вывернет наизнанку, – подумал Шадиман. – Багратиды все из одного бархата выкроены, но сшиты разными нитками. Этот бесспорно сшит змеиными жалами».

– Так вот, мой светлый царь, мой царевич, не советую я идти в Носте. Однажды я допустил такую ошибку, и Иран получил злейшего врага, а князь Картли – достойное наказание. Должен с болью в сердце признаться: Носте ничем не напоминает конуру. Это мощное логово железнокогтистого «барса». Дразнить его сейчас не время, и так предстоит кровавая борьба. И еще: такой дальновидный полководец, наверно, ждет нас и уже приготовил угощение. И еще: в Носте тайные ходы в четыре стороны Картли, и даже если удастся взять замок, – кроме каменных плит, ничего не обнаружим. Для этого не стоит жертвовать двумя-тремя тысячами. Не лучше ли направиться Исмаил-хану в помощь Иса-хану?

– В Кахети? Нет, там опытный Иса-хан… может остаться недовольным.

– Лишняя сила не помешает, мой царевич. Раньше остального необходимо покончить с Теймуразом. Надоел.

– Я так же подумал. Исмаил-хан, повелеваю: сегодня же в Кахети! – полный радости от возможности избавиться от хана и гордясь властью, повысил голос Симон. – Немедля в Кахети!

– Слава аллаху, я еще не ящерица, чтобы карабкаться на стену. Семь ворот закрыты. Сколько ни искали начальников ворот, все до одного сгинули. Не иначе, как шайтан их на ужин утащил.

– Шайтан – сомневаюсь, но Саакадзе – возможно.

– Наглецы бежали? Кто позволил?

– Заверяю, не я, мой царь… В таких случаях верные люди открывают ворота, бесшумно выскальзывают и, закрыв их с наружной стороны, исчезают с ключами. Я амкаров по железному делу искал – тоже исчезли.

– Выходит, мы заперты? Раньше в малой крепости, теперь в большой… Опять в плену у Саакадзе? Тоже надоело.

– Не беспокойся, мой царь, я нашел среди сарбазов мастера, велел переделать все замки. И потом ты забыл про мою подземную дорогу, но сейчас не мы, а Саакадзе у нас в плену. Дигомские ворота приказал не трогать, оттуда пожалует наш «барс».

– Нет, князь, Саакадзе на твой крючок не клюнет. Необходимо мне без промедления выступить. Раз ворота открываются, сегодня пошлю гонца в Ананури: или Зураб согласен, или с ним сражусь! Велик шах Аббас!

– Войско твое, царевич, как пожелал, из Марабды вышло. Завтра подойдет к стенам Тбилиси. Жду твоего повеления впустить сарбазов тоже. Или одних минбаши? Еды здесь на двадцать тысяч вряд ли найдется.

– Одних минбаши! Это тем правильнее, что я после ответа Зураба, иншаллах, выступлю. Еду по дороге достанем.

«Бережет Тбилиси, – с удовольствием подумал Шадиман. – Надо выпроводить Исмаил-хана: постарается доносами вернуть себе расположение шаха».

Подробно обсудили план обороны Тбилиси и наметили цепь заслонов за стеной города. Здесь Хосро показал свое искусство стратега и, заметное лишь для Шадимана, желание уберечь Картли от разгрома. Особенное восхищение вызвал его совет: не выпускать из Тбилиси никого из церковников, пока католикос всенародно, в Мцхетском соборе, не благословит царя Симона на царство.

За полуденной едой, сдобренной тончайшими винами, Хосро состязался с Шадиманом в остроумии и умении пить не пьянея. Буйная радость охватила Симона: «В Метехи! Только в Метехи жизнь!»

Но Исмаил-хан мрачнел, ему совсем не улыбался поход в Кахети, где нельзя дать волю своим вожделениям, ибо там шах Аббас намерен посадить на трон ужасного скорпиона, Хосро-мирзу.


Читать далее

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ 07.04.13
ГЛАВА ВТОРАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 07.04.13
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ПЯТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ШЕСТАЯ 07.04.13
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 07.04.13
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ 07.04.13
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ 07.04.13
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ 07.04.13
ГЛАВА СОРОКОВАЯ 07.04.13
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ 07.04.13
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ 07.04.13
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ 07.04.13
СЛОВАРЬ-КОММЕНТАРИЙ 07.04.13
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть