Онлайн чтение книги Холодная рука в моей руке Cold Hand In Mine
Мечи

Что сказать о моем первом опыте?

Мой первый опыт куда больше напоминал испытание, чем все, что случилось со мной впоследствии. Этот опыт оказался не слишком приятным и, несомненно, был проверкой. Я не раз замечал, что с новичками – иногда кажется, что только с новичками, – зачастую происходят странные вещи. Когда вы хорошо знакомы с предметом, не происходит ровным счетом ничего. Понятие «предмет» в данном случае надо понимать весьма расширительно. После того как у вас было, скажем, шесть, семь или восемь женщин, все остальные покажутся более или менее одинаковыми.

Так вот, я, бесспорно, был новичком, свежим, как весенний лук. Более того, я был самым настоящим маменькиным сынком, абсолютно не знал жизни и испытывал трепет перед ее грубостью. Впрочем, у меня нет ни малейшего желания упрекать хоть в чем-то свою старенькую матушку. Для матери она очень даже неплоха, и мне по-прежнему удается ладить с ней лучше, чем с большинством других женщин.

У нее имелся брат, мой дядя Элайас. Нелишним будет упомянуть, что мы считались потомками семейства, представители которого из поколения в поколение занимались гончарным делом; не знаю, впрочем, насколько это соответствует истине. Помню, бабушка показывала мне какие-то черепки в качестве доказательства, но это меня не слишком убедило. Так вот, после того как мой отец погиб в результате несчастного случая, мама упросила дядю Элайаса взять меня на работу. У него была бакалейная лавка, где он вел торговлю без особого размаха, отдавая предпочтение дешевым товарам. Он заявил, что на первых порах будет использовать меня главным образом для деловых поездок – это, мол, поможет мне быстрее войти в курс дела. Мама была очень расстроена, так как отец мой погиб в автомобильной катастрофе; кроме того, она полагала, что частые путешествия опасны для моей нравственности. Но дядя непреклонно стоял на своем, и мне пришлось проводить время в бесконечных разъездах.

Должен признать, над моей нравственностью действительно постоянно нависала угроза, но я был таким простаком и трусом, что сумел благополучно избежать всех этих угроз. Насколько это было возможно, я старался держаться подальше от парней, с которыми знакомился во время путешествий. Я не сомневался в том, что они окажут на меня дурное влияние, и среди них чувствовал себя ребенком, попавшим на взрослую вечеринку. В торговле я не смыслил ровным счетом ничего, к тому же был ужасающе одинок, и это не просто слова. Жизненные перспективы, которые обещал дядя Элайас, внушали мне отвращение, но я не представлял, чем еще могу заниматься. Протаскавшись по дорогам более двух лет, я узнал о своей нынешней работе в строительном обществе – если быть точным, прочел о ней в местной газете – и заявил дяде Элайасу, что отныне он будет заниматься бакалейной торговлей без моей помощи.

По большей части во время поездок мы останавливались в маленьких отелях – некоторые из них были не так уж плохи и в отношении комнат, и в отношении еды. Но в нескольких городах мы – я и постоянный сотрудник дяди Элайаса, унылый тип по фамилии Бэнток, – останавливались только в меблированных комнатах, которые нам настойчиво рекомендовал дядя Элайас. До сих пор не могу понять, почему он настаивал, чтобы мы ночевали именно там. Скорее всего, дядя получал за это откат – подобное предположение, что называется, лежит на поверхности. Но иногда мне приходит в голову: а что, если старые девы, содержательницы этих комнат, в более или менее отдаленном прошлом были возлюбленными дяди Элайаса? Как-то раз я даже заговорил об этом с Бэнтоком, но тот заявил, что ему ровным счетом ничего не известно. Он вообще редко признавался, что ему что-либо известно – разумеется, если речь не шла о ценах на стиральный порошок и виски. Проработав на дядю сорок два года, он умер от тромбоза в Рочдейле. Что касается миссис Бэнток, она в течение многих лет была дядиной любовницей, с которой он то сходился, то расходился. Об этом все знали.

Что же до содержательниц меблированных комнат, то они обычно вели себя так, словно мое предположение соответствовало истине. Вы даже не представляете, какой кошмар творился в их заведениях. Шум по ночам стоял такой, что выспаться было невозможно; то и дело какая-нибудь полуодетая шлюха принималась колотить в дверь и орать, что клиент собирается ее задушить или уйти, не заплатив. Некоторые постояльцы даже приводили к себе мальчиков, что до сих пор остается за пределами моего понимания. О подобных вещах мне доводилось и читать, и слышать, но понять их я не в состоянии.

В такой-то обстановке я вынужден был находиться во всем блеске своей незапятнанной чистоты. Над этой самой чистотой содержательницы притонов постоянно потешались. Не знаю, как мирился с этим старина Бэнток. Мы с ним никогда не жили в подобных местах одновременно. Самое смешное состоит в том, что мама была уверена – в этих меблированных комнатах я в полной безопасности, ведь их посоветовал нам с Бэнтоком дядя, неустанно пекущийся о нашем благе.

Разумеется, ночевать в подобных притонах мне приходилось не всегда. Но это неизменно случалось, когда я путешествовал один. Я заметил – в тех случаях, когда Бэнток снабжал меня какими-то контактами и наводками, все они находились в городах, где у нас была возможность остановиться в нормальном отеле. Тем не менее Бэнток, как и я, порой был вынужден ночевать в этих пресловутых меблирашках, но никогда не обсуждал их.

Одним из городов, где находились заведения из списка дяди Элайаса, был Вулверхэмптон. В первый раз я оказался там, проработав всего около четырех или пяти месяцев. Останавливаться в подобных местах мне уже приходилось, и именно по этой причине сердце мое сжалось от дурных предчувствий, когда мутноглазая корова в бигудях и грязном комбинезоне распахнула передо мной дверь.

Заняться в этих меблирашках было абсолютно нечем. Негде даже посидеть и посмотреть телик. Все, что оставалось – отправиться в какой-нибудь бар и напиться или же выбрать шлюху по фотографии и пригласить ее в номер. Ни одна из этих идей меня не привлекала, и в результате я пошел прогуляться по городу. Полагаю, дело было в конце весны или в начале лета, потому что на улице было тепло, но не слишком жарко. Когда я допил чай – для этого мне пришлось зайти в кафе, ибо в меблированных комнатах было невозможно даже выпить чаю, – сумерки только начали сгущаться.

Шатаясь по улицам Вулверхэмптона, где все встречные девушки, завидев меня, хихикали – или же так мне казалось, – я наткнулся на небольшую ярмарку. Города я совершенно не знал и, бредя по берегу старого канала, оказался в каком-то обветшалом районе. Главные его улицы были довольно широки, но теперь, вечером, тихи и почти пустынны – лишь время от времени по мостовой с грохотом проезжал грузовик, да иногда встречалась стайка играющих детей. Вдоль узеньких переулков, отходивших в сторону от главных улиц, тянулись ряды невысоких домов; судя по заколоченным или же выбитым окнам и продырявленным крышам, многие из них пустовали. Заслышав звуки, долетающие с ярмарки, я пошел в ту сторону; то была не гремящая через усилители попса, не уханье старых паровых оргáнов, но нежный звон, странным образом соответствующий теплому вечеру и розоватым сумеркам. Звук этот меня заинтересовал, к тому же у меня не было ровным счетом никаких дел, и я брел по пустынным улицам, пока не выяснил, что происходит.

Да, то была ярмарка, хотя и совсем маленькая; с десяток прилавков, где несколько детей развлекались, бросая кольца или паля из игрушечных винтовок, пара-тройка крытых палаток, а посередине – небольшая карусель. Выглядела карусель очень мило; в центре – снежная королева в окружении кристаллов льда, вокруг нее – разноцветные санки, рассчитанные на двоих седоков, над ними – множество ярких фонариков. Около карусели стояла белокурая девушка в костюме Пьеретты, очень красивая. По крайней мере, мне она тогда показалась настоящей красавицей. Несомненно, в ее обязанности входило собирать деньги с желающих покататься на карусели; проблема заключалась в том, что таковых не имелось. Ни единого. Да и вообще, народу вокруг было немного; неудивительно, что взгляд девушки упал на меня. Чувствуя неловкость за то, что мне не с кем прокатиться, я торопливо отвернулся. Попросить девушку сесть вместе со мной у меня не хватило смелости; к тому же я полагал, что кататься ей категорически запрещено. Если только она сама не являлась владелицей карусели.

Ярмарка находилась на небольшом пустыре; вероятно, дома, стоявшие там когда-то, были снесены или просто развалились. С двух сторон возвышались глухие высокие стены какого-то завода, и земля была такой неровной и ухабистой, что порой казалось, будто под ногами у меня каменистый морской берег. Ясно было, что ярмарка – явление временное. Сегодня она здесь, а завтра исчезнет. Я ничуть не удивился бы, узнав, что ярмарка раскинулась на этом участке без всяких законных оснований. Вряд ли ее устроители заручились каким-нибудь официальным разрешением использовать землю. Скорее всего, дела у них идут не лучшим образом, подумал я. Ярмарки вроде этой обречены на вымирание; времена сейчас не те, что прежде, в дни детства моей бабушки, которая частенько вспоминала о чудесных ярмарках и цирках, где веселилась маленькой девочкой. Бо́льшую часть посетителей составляла детвора; впрочем, у детей сегодня водятся немалые деньги. Эти самые деньги они тратили, столпившись у крошечного прилавка, за которым женщина весьма унылого вида продавала мороженое и яблоки в карамели. Мне пришло в голову, что было бы намного проще и выгоднее сконцентрироваться именно на жратве и без затей торговать всякими лакомствами, оставив обреченные попытки развлекать людей, которые предпочитают развлекаться у себя дома. Но, вероятно, в тот вечер я пребывал в мрачном расположении духа. Ярмарка была очаровательна в своей старомодности, но вряд ли способна поднять настроение хоть кому-нибудь.

Девушка у карусели по-прежнему смотрела на меня, и я был уверен, что взгляд ее полон упрека – и, возможно, даже презрения. Она была частью этой карусели и не могла с ней расстаться. Я не двигался с места, пока дети, спешившие к прилавкам, не заорали, что я торчу у них на дороге; то обстоятельство, что я был здесь единственным взрослым, не внушало им ни малейшего почтения. Оглядевшись по сторонам, я заметил вдалеке, там, где фабричные стены образовывали угол, нечто вроде брезентового шатра в красную и белую полоску. Над входом висела доска, на которой облупившимися золотыми буквами была выведена надпись: «Мечи». И более ничего. Темнота быстро сгущалась, но около палатки не горело ни единого фонаря, да и изнутри не пробивался даже слабый свет. Можно было предположить, что она служит чем-то вроде склада.

Сам не знаю зачем, я подошел ближе и коснулся грязного брезентового лоскута, закрывающего вход в шатер. Уверен, у меня никогда не хватило бы смелости отдернуть его и заглянуть внутрь. Но даже робкого прикосновения оказалось достаточно. Лоскут отодвинулся, и передо мной возник молодой человек, судя по выражению лица, имевший намерение зазвать меня внутрь. В тот же момент я заметил, что внутри шатра происходит какое-то представление. Смотреть его у меня не было ни малейшего желания, но я сознавал, что, улепетывая прочь, буду выглядеть полным идиотом.

– Два шиллинга, – буркнул молодой человек, задергивая грязный полог и протягивая не менее грязную руку. На нем был зеленый свитер, в нескольких местах заштопанный, но все равно дырявый, грязные серые брюки и еще более грязные сандалии. Явный избыток грязи – вот мое первое впечатление от этого места; мне отчаянно хотелось сбежать, но я чувствовал, что это невозможно. Вся остальная ярмарка вовсе не казалась мне столь ужасающе грязной.

В любом случае спасаться бегством было поздно. Людей внутри шатра было совсем мало. На ухабистом земляном полу, усеянном осколками стекла и обломками кирпича, стояло штук двадцать-тридцать разрозненных деревянных стульев, в большинстве своем сломанных, облезлых и обшарпанных. На этих жалких стульях сидели зрители – ровным счетом семь человек. Называю точную цифру, потому что сосчитать их не составило труда, а также потому, что, как вы поймете вскоре, число это имело значение. Я, таким образом, стал восьмым. Все зрители, судя по всему, были незнакомы между собой; все они были мужчинами, именно зрелыми мужчинами, а не юношами. Пожалуй, я значительно моложе всех остальных, отметил я про себя.

Что касается самого шоу, я никогда не видел ничего подобного. Никогда не слышал ни о чем подобном. Даже не читал о таком. Ни о чем, даже отдаленно напоминающем то, что происходило здесь.

В задней части шатра, возможно прямо у фабричной стены, находился невысокий дощатый помост, выкрашенный темной краской. На этом помосте стоял здоровенный детина, который о чем-то трепался, но смысл этого трепа от меня ускользал. Его курчавые волосы, цвета дешевого лимонада, уже начали седеть, на широком багровом лице красовался перебитый нос и удивительно красные губы. Глаза у него были маленькие, уши тоже, причем уши располагались на голове как-то несимметрично, если вы понимаете, что я имею в виду. Красотой он не отличался, хотя, несомненно, был так силен, что смог бы одной левой уложить всех зрителей, собравшихся в шатре. Я не смог определить, сколько ему лет – ни тогда, ни потом (забегая вперед, скажу, что нам предстояла еще одна встреча). Думаю, возраст его приближался к пятидесяти, и нельзя было сказать, что он хорошо сохранился. Однако создавалось впечатление, что мускулов у него значительно больше, чем у обычных людей. Одет он был почти в точности так, как и парень у входа, с той лишь разницей, что свитер на нем был не зеленый, а синий, вроде тех, что носят моряки. Что касается грязных серых штанов и сандалий, они были такими же, как у встретившего меня юнца. В общем, мужик на помосте здорово походил на боксера.

Но происходившее на сцене ничуть не напоминало боксерский поединок. Слева от здоровяка (и в точности напротив того места в заднем ряду, где уселся я), в брезентовом шезлонге, таком же потрепанном и жалком, как и вся здешняя обстановка, сидела девушка. На ней был наряд французской шлюхи: черное блестящее мини-платье с глубоким вырезом, черные чулки в сеточку и лакированные туфли на высоченном каблуке, из тех, что большинству мужчин кажутся неотразимо привлекательными. И все же общее впечатление было не слишком сексуальным. И платье, и туфли знавали лучшие времена; что касается девушки, она выглядела слишком усталой, чтобы казаться соблазнительной. Должен сказать, она была бы красива, если бы не зеленая пудра, покрывавшая ее щеки (не знаю, выбрала ли она этот жуткий оттенок сама, или его выбрал для нее кто-то другой), и не тускло-серый мышиный оттенок волос, стянутых на затылке в тугой пучок, как у балерины. В довершение всего, она не сидела, а почти лежала в шезлонге, словно чувствовала себя больной или же совсем обессиленной. Несомненно, она не делала ровным счетом ничего, чтобы распалить зрителей. Да я вовсе и не хотел распаляться. По крайней мере, так мне тогда казалось.

Напротив девушки, у края помоста, стоял низенький черный столик, из тех, что обычно продают, выдавая за японские; этот экземпляр, весьма скромный и лишенный украшений, как и все здесь, отличался изрядной обшарпанностью. На столике крест-накрест, как сырные палочки, были сложены мечи. Полагаю, их было тридцать, а то и сорок, они лежали правильной четырехугольной стопкой, так что каждый легко было выхватить, потянув за рукоять. Позднее до меня дошло, что мечей было в точности столько, сколько стульев в палатке, – на тот случай, если будет аншлаг.

Если бы не вывеска над входом, думаю, я не догадался бы, что это мечи, или, по крайней мере, догадался бы не сразу. Не было ни одной блестящей детали, ни одного украшения. Тускло-серые клинки, рукояти, сделанные из какого-то черного материала, возможно даже пластика. В общем, они выглядели, как массовые промышленные поделки, но я понимал, что таковыми они быть не могут. Мечи, несомненно, были более массивными и тяжелыми, чем фехтовальные рапиры; а в наши дни спрос на настоящие мечи, мягко говоря, невелик, и даже в ритуальных целях они используются все реже и реже, так что производить их в промышленном масштабе вряд ли имеет смысл. Возможно, мечи были театральным реквизитом, но это предположение тоже казалось мне не слишком убедительным. В общем, то были мечи весьма сомнительного качества, совершенно не походившие на боевое оружие.

Не знаю, задолго ли до моего появления все началось, ибо моряк в синем свитере не дал на этот счет никаких объяснений. Он без всяких предисловий объявил:

– Итак, джентльмены, кто из вас готов стать первым?

В ответ – ни слова, ни даже малейшего движения. Как и всегда в подобных случаях.

– Ну что же вы! – продолжал ведущий не слишком любезным тоном. Чувствовалось, он настолько привык к пассивности своей аудитории, что не собирается с ней церемониться. Хотя работать ему приходилось языком, словарный его запас, судя по всему, не отличался разнообразием. Говорил он с сильным акцентом, который, по моему предположению, напоминал говор Блэк-Кантри; впрочем, будучи жителем Лондона и находясь в той жизненной поре, в которой я находился тогда, я не мог судить об этом с уверенностью.

Ничего не происходило.

– За что же вы тогда заплатили деньги? – возопил моряк, как мне показалось, скорее с вызовом, чем с сарказмом.

– Вот вы нам и объясните, – крикнул один из зрителей. Сидел он неподалеку от меня, как раз напротив.

Подавать голос было опрометчиво, и ведущий моментально воспользовался этой оплошностью.

– Вы! – заорал он, наставив толстый красный палец на моего соседа. – Идите-ка сюда. Должны же мы хоть как-то начать.

Мужчина не двинулся с места. Находясь в опасной близости от него, я внутренне сжался. Ведущий мог избрать меня следующей жертвой, а я понятия не имел, что от меня потребуется.

Ситуацию спасло появление добровольца. Какой-то парень, сидевший на другой стороне, встал и заявил:

– Пожалуй, я попробую.

Единственным источником света в палатке была лампа Тилли, громко шипевшая на деревянной крестовине под потолком. В ее тусклом свете трудно было как следует разглядеть добровольца, но, похоже, он ничем не отличался от всех прочих зрителей.

– Наконец-то, – пробурчал ведущий, по-прежнему нелюбезно. – Идите сюда!

Доброволец неспешно пересек палатку, взобрался на помост и встал рядом с девушкой. Она не двигалась, голова ее была так запрокинута назад, что я не видел ее глаз. Не знал даже, открыты они или закрыты.

– Возьмите меч, – скомандовал моряк.

Доброволец выполнил приказ, осторожно потянув за рукоять. Судя по всему, до этого он ни разу в жизни не держал в руках ничего подобного; то же самое могу сказать и про себя. Стоя с мечом в руках, парень выглядел совершенным придурком. В тусклом свете лампы кожа его казалось серой, он был очень худ, с большими залысинами.

Ведущий позволил бедолаге постоять так несколько секунд, как видно из вредности. Судя по всему, способ, которым приходилось зарабатывать на жизнь, внушал ему изрядное отвращение. Я чувствовал, что атмосфера в грязной палатке становится все более тяжелой и гнетущей. Но все остальные зрители, развалившиеся на своих неудобных стульях, судя по выражению их лиц, всего лишь скучали.

Через некоторое время ведущий, который стоял лицом к зрителям и разговаривал с добровольцем уголком рта, повернулся вполоборота и, по-прежнему не глядя на парня, процедил:

– Ну и чего вы ждете? Кроме вас, тут есть еще люди, которым тоже хочется попробовать.

Кто-то из зрителей засвистел и крикнул:

– Хватит тянуть, надоело!

Чувствовалось, что недовольство его направлено в первую очередь на шоумена, а не на добровольца.

– Давайте действуйте! – рявкнул ведущий тоном сержанта, натаскивающего новобранца. – Наносите удар.

И тут произошло нечто невероятное.

Доброволец, сотрясаясь всем телом, вонзил меч в девушку, распростертую в кресле. Так как он закрывал ее от меня, я не видел, куда вонзился меч; но, полагаю, он вошел глубоко, так как клинок исчез почти полностью. Как ни странно, звук, произведенный мечом, показался мне хорошо знакомым. Мы все прекрасно знаем, что мечом можно проткнуть человека насквозь, и, хотя прежде я не видел ничего подобного, у меня не было никаких сомнений – сейчас произошло именно это. Повторяю, звук, произведенный мечом, рассекающим плоть, оказался в точности таким, как я ожидал. Несмотря на шипение лампы, слышался он чрезвычайно отчетливо. Этот звук был продолжителен и ужасен.

Я почувствовал, как все зрители одновременно затаили дыхание и одновременно выдохнули. То, что происходило на сцене, я по-прежнему видел плохо.

– Вытаскивайте! – распорядился моряк, властно, точно разговаривал с дебилом, но при этом совершенно спокойно. Он все так же стоял вполоборота к добровольцу и смотрел на зрителей; вид у него был невозмутимый, как у человека, который занимается привычным делом.

Доброволец по-прежнему загораживал от меня девушку, но я смог разглядеть, что он вытащил меч и теперь стоит, опираясь клинком на помост. Крови не было видно. Наверняка все это какое-то надувательство, решил я; меня одурачили, как ребенка. Фокус, и ничего больше.

– Если хотите, можете ее поцеловать, – позволил моряк. – За это вы тоже заплатили.

Парень воспользовался разрешением, в этом не было сомнений, хотя я видел только его спину. Сжимая рукоять меча, он наклонился вперед. Полагаю, то был долгий нежный поцелуй, а вовсе не формальное чмоканье, которым обычно отделываются на публике; впрочем, на этот раз я ничего не слышал.

Но хотя поцелуй длился невероятно долго, моряк и не думал торопить добровольца; по непонятным причинам зрители воздержались от свиста и насмешливых выкриков; наконец парень медленно выпрямился.

– Будьте добры, верните меч на место, – с саркастической любезностью изрек моряк.

Доброволец подошел к лакированному столику, на котором были сложены мечи, и с неуклюжей осторожностью положил на него оружие.

Наконец-то я разглядел девушку. Она сидела неподвижно, прижав руки к левому боку, куда, вероятно, вонзился меч. Ничего похожего на кровь я не увидел, впрочем, при таком тусклом освещении ее можно было и не заметить. Но самое странное обстоятельство заключалось в том, что девушка, чьи глаза были широко открыты, а на губах играла улыбка, выглядела сейчас не только счастливой, но и красивой, несмотря на зеленую пудру, которая так испортила первое впечатление.

Доброволец, возвращаясь на свое место, прошел мимо меня. Хотя шатер был почти пуст, он уселся в точности там, где сидел прежде. Я не преминул рассмотреть его получше. Как и прежде, вид у него был самый заурядный.

– Следующий! – гаркнул шоумен, вновь превращаясь в сержанта.

На этот раз долго ждать не пришлось. Трое зрителей встали одновременно, и ведущему пришлось выбирать.

– Давайте вы! – изрек он, указав толстым пальцем в центр шатра.

Выбор пал на пожилого мужчину, дородного и лысого. Он был в темном костюме, что делало его наружность весьма респектабельной, и походил на удалившегося на покой начальника вокзала или же инспектора по электроснабжению. При ходьбе он слегка прихрамывал, и мне пришло в голову, что это, вероятно, связано с его бывшей работой.

События разворачивались в точности так же, как и в предыдущий раз, с тем лишь исключением, что второй участник оказался решительнее и не нуждался в понуканиях. Это относилось и к поцелую, который длился так же долго, как и у первого участника; но, возможно, на этот раз в нем было нечто отцовское. Когда толстяк отошел в сторону, я увидел, что девушка обеими руками держится за середину живота. Смотреть на это было мучительно.

Потом настала очередь третьего. Когда он вернулся на свое место, руки девушки зажимали горло.

Четвертый участник, простоватого вида парень в матерчатой кепке (которую он и не подумал снять, поднявшись на сцену) и спортивной куртке, такой же грязной и потрепанной, как шатер, в котором все мы находились, вонзил меч девушке в левое бедро, обтянутое чулком в сеточку. Когда он спустился, она держалась за ногу, но вид у нее был такой довольный, словно ей доставили великое наслаждение. И по-прежнему нигде ни капли крови.

Я сам не мог понять, хочу ли я видеть все подробности. Я был слишком ошарашен, чтобы разбираться в собственных желаниях.

Впрочем, разбираться в них не было ни малейшего смысла, так как я все равно не осмелился бы встать и пересесть на другое место, откуда открывался лучший обзор. Казалось, стоит мне пошевелиться, это сразу привлечет внимание ведущего, и он вызовет меня на сцену. А я был твердо уверен лишь в одном – что бы там ни происходило в действительности, участвовать в этом у меня нет ни малейшего желания. Возможно, это был фокус, возможно, нечто другое, совершенно для меня непостижимое; так или иначе, я не хотел, чтобы меня в это втягивали.

Но я осознавал: если я здесь останусь, рано или поздно наступит мой черед.

Однако пятым участником, вызванным на сцену, оказался не я. То был высокий, тощий, абсолютно черный негр. До сих пор я его не замечал. Несмотря на свою худобу, он вонзил меч с силой, которую принято ожидать от негра, и, выдернув, с грохотом швырнул оружие на сцену; до него никто так не поступал. Когда дошло до поцелуя, он приподнял девушку с шезлонга, заставив встать на ноги. Отойдя, задел ногой валявшийся на сцене меч, помедлил, пожирая девушку взглядом, и аккуратно положил оружие на столик.

Девушка по-прежнему стояла. Возможно, сейчас негр попытается поцеловать ее во второй раз, пронеслось у меня в голове. Однако он этого не сделал. Как видно, у этого немыслимого шоу – если только это было шоу – имелись свои правила, о которых были осведомлены все участники. Все они вели себя так, словно были здесь завсегдатаями.

Вновь опустившись в свой ветхий шезлонг, девушка устремила взгляд на меня. Я не мог определить, какого цвета у нее глаза, однако точно знал, что у меня от их взгляда сжимается сердце. Никогда прежде оно так не сжималось; как я уже сказал, в ту пору я был до крайности наивен и неопытен. Жуткая зеленая пудра не имела никакого значения. Все, что только что здесь произошло, не имело никакого значения. Я хотел эту девушку так, как никогда ничего не хотел. Не подумайте, что я вожделел исключительно ее тела. Подобные желания пришли ко мне позднее, с возрастом. Но в тот памятный момент я хотел любить ее, ласкать ее, холить и лелеять; в общем, делать все те прекрасные вещи, о которых мы мечтаем, пока не приходит время понять, что всем этим чудным мечтам не суждено воплотиться в реальности.

Но, справедливости ради, следует отметить, что у меня не было ни малейшего желания занять место в очереди.

Более того, этого мне хотелось меньше всего на свете. Однако же существовал один шанс из трех, что следующим на сцене окажусь именно я. Испустив глубокий вздох, я попытался пробраться к выходу. Не буду кривить душой и утверждать, что это было трудно. Я сидел в задней части шатра, и никто не пытался меня остановить. Парень у входа, завидев меня, молча разинул рот, как рыба. Как видно, он привык к тому, что некоторые слабонервные зрители покидают шоу, не дождавшись окончания. Когда я встал, мне показалось, что хамоватый моряк собирается меня окликнуть, но, разумеется, все это была лишь игра моего воображения. Скорее всего, ни он, ни кто-либо другой не обратил на мое бегство ни малейшего внимания. Как правило, посетители подобных представлений предпочитают вести себя так, словно они невидимы, и все, кто находится вокруг, соответственно, невидимы тоже. Я слегка запутался в грязном брезентовом пологе у входа, но парень в зеленом свитере и пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь. Вырвавшись на свободу, я оказался на ярмарке, по-прежнему почти пустынной. Карусель все еще испускала мелодичный звон, бессильный привлечь клиентов, но приятный. Вернувшись в свою ужасную комнату, я заперся на ключ.

По обыкновению, всю ночь в доме стоял шум и гам. Могу утверждать это с уверенностью, так как не сомкнул глаз. Впрочем, в ту ночь я не заснул бы, даже оказавшись в лучшем номере отеля «Хилтон», на шелковых простынях роскошной кровати. Зеленолицая девушка из шатра вошла в мою плоть и кровь, как и невероятное шоу, в котором она участвовала. Думаю, не будет преувеличением сказать: то, что я испытал в тот вечер, изменило траекторию моей жизни. Сна меня лишили отнюдь не вопли, доносившиеся из соседних комнат, не разборки и драки, то и дело вспыхивавшие на лестнице, и не постоянное бурчание унитаза – несомненно, самого шумного унитаза в Мидленде, и к тому же требующего, чтобы для каждого смыва ручку дернули несколько раз. В ту ночь я осознал одну важную вещь: зачастую мы не имеем даже отдаленного понятия о своих истинных желаниях или же упускаем их из виду. Еще более важное обстоятельство состоит в том, что наши истинные желания несовместимы с реальной жизнью или же совместимы с ней чрезвычайно редко. В большинстве своем люди постигают эту истину весьма медленно и никогда не принимают ее до конца. На меня озарение снизошло сразу.

Но, возможно, не полностью, ибо еще многому суждено было случиться.

На следующий день мне предстояло сделать несколько деловых визитов, но задолго до того, как настало время первого из них, я оказался на маленькой, жалкой, пустынной ярмарке. Завтрак я пропустил – впрочем, завтраки в излюбленных меблированных комнатах дяди Элайаса были крайне скудны, и оставалось лишь удивляться, что на них собирается такая пропасть народу. У меня всегда возникал вопрос, где все эти люди прятались ночью. Что касается ярмарки, сам не знаю, зачем я туда потащился и что ожидал там увидеть. Честно говоря, я вообще не был уверен, что она существует не только в моем воображении.

Однако ярмарка существовала. При свете дня она выглядела еще более жалкой, печальной и обреченной, чем вечером. Погода стояла прекрасная, но здесь, в квартале пустующих домов и заброшенных фабрик, люди встречались редко. Ярмарка была совершенно пуста, что меня удивило. Я ожидал, что работники ярмарки ночуют здесь же, и лишь теперь осознал, что для ночлега здесь совершенно нет места. Как видно, все, кто здесь работал, подобно обычным людям, ночевали дома, в своих постелях. Участок окружала проволочная изгородь, которая, по мысли владельцев, должна была преградить доступ на ярмарку пьяницам и бродягам. Однако изгородь была не слишком высока, и, оглядевшись вокруг, я обнаружил в ней изрядную дыру, которую местная ребятня проделала ради забавы или же от нечего делать. Без труда протиснувшись в это отверстие, я направился прямиком к грязному шатру в дальнем углу ярмарки и, подойдя, попытался отдернуть полог у входа.

Однако выяснилось, что полог крепко привязан в нескольких местах, причем изнутри. Не представляю, как человек, завязавший полог так крепко, выбрался из шатра, закончив работу; то был один из маленьких фокусов, на которые способны работники ярмарок. Заглянуть внутрь не представлялось возможным, разве что проделав в брезенте дыру при помощи перочинного ножа. Я уже почти решился на эту чрезвычайную меру, когда за моей спиной раздался голос:

– Что вам здесь нужно?

Обернувшись, я увидел крошечного старичка. Удивительно, что подошел он совершенно неслышно, хотя земля вокруг была жесткой и ухабистой. Ростом старик был чуть выше карлика, кожа коричневая, как конский каштан, на голове – ни единого волоска.

– Мне хотелось узнать, что там внутри, – проблеял я.

– Огромнейший питон длиной в две мили, который не платит за аренду, – изрек старикан.

– Вот как? – спросил я. – И у него есть поклонники?

– Есть, но все они – люди несовременные. Отставшие от моды. И ни одной женщины. Женщины не любят больших змей. Но в наши дни именно у женщин есть все: деньги, власть, слава. Вы вторглись в чужие владения, – добавил старик совсем другим тоном.

– Простите, старина, – вздохнул я. – В такое прекрасное утро трудно сдерживать свои желания.

– Я работаю здесь сторожем, – сообщил старый сморчок. – А прежде тоже держал змей. Только маленьких. У меня их было несколько дюжин. Они ползали по мне, одна ядовитей другой, глазки поблескивают, чешуйки переливаются, каждая то высунет язычок, то спрячет опять. Туда-сюда, туда-сюда. В конце концов мой номер перестал пользоваться спросом. Все на этом свете имеет начало и конец. Но мне нравятся ярмарки вроде этой. Поэтому я устроился сторожем. Пока эта ярмарка не сдохла. Пока все мы не сдохли. Надо двигаться. Двигаться. Двигаться.

Я медлил в нерешительности.

– Эта огромная змея, о которой вы говорили, – неуверенно начал я, – этот питон…

Но старик резко меня перебил.

– Больше я не скажу ни слова, понятно? – завизжал он. – Во всяком случае, типу вроде вас. Убирайтесь отсюда, да поживее! Или я позвоню полицейскому констеблю. К вашему сведению, мы с ним работаем в одной связке. И не даем спуску нарушителям. Вы, как я вижу, не знаете, какое это серьезное нарушение – вторгнуться в чужие владения. Убирайтесь немедленно, или я основательно испорчу вам жизнь.

Старый сморчок едва не набросился на меня с кулаками, хотя его коричневая макушка (кстати говоря, лысина у него не блестела, напротив, была тусклой и шершавой, словно у него были проблемы с кожей) едва доставала мне до пояса. Несомненно, передо мной был псих.

Проявив благоразумие, я не стал с ним связываться и ушел. Даже не спросил старика, в какое время начнется представление сегодня вечером, если оно вообще состоится. В глубине души я не был уверен, что у меня возникнет желание сюда вернуться.

Пора было отправляться на деловые встречи. Я провел бессонную ночь, со вчерашнего вечера, когда я выпил чашку чая, у меня маковой росинки во рту не было, и голова моя кружилась, как волчок. Тем не менее не скажу, что делами я занимался хуже, чем обычно. В тот день мне казалось, будто бы я ничего не соображаю, но теперь я понимаю: это было не так. За время, прошедшее с тех пор, у меня была возможность осознать, что наши личные драмы мало что меняют в способах нашего общения с окружающим миром; что касается еды и сна, их отсутствие начинает сказываться, только если обходиться без них как минимум неделю.

Итак, я решал деловые вопросы, действуя более или менее обычным образом (хотя, нужно сказать, в отношении моей работы принцип «обычным образом» работает далеко не всегда): мысли мои при этом упорно крутились вокруг событий вчерашнего вечера. Наступило время обеда. Я собирался перекусить в кафе, в котором пил чай вчера вечером, но, неожиданно для самого себя, оказался совсем в другой, совершенно мне незнакомой части города. Чувствуя, что голова у меня кружится от голода, зашел в первое кафе, которое мне повстречалось.

Хотите верьте, хотите нет, но там, в самой середине зала, за пластиковым столиком сидела вчерашняя девушка из шатра, а рядом с ней – моряк-шоумен, сегодня еще более походивший на бывшего боксера.

У меня не было ни малейших оснований рассчитывать, что я когда-нибудь увижу эту девушку вновь. В жизни, полагал я, подобные вещи не случаются. Конечно, вечером я мог снова отправиться на это чудовищное шоу, но, полагаю, поразмыслив хорошенько над всеми возможными последствиями, я отказался бы от подобного шага.

Девушка стерла с лица зеленую пудру, одета она была теперь в черный жакет, черную юбку и белую блузку – наряд, который выглядел на ней слишком старомодным, на ногах – вчерашние чулки в сетку. Ее спутник был одет в точности так, как вчера, за исключением обуви – грязные сандалии уступили место тяжелым ботинкам, облепленным грязью так густо, словно он только что гулял по полям.

Несмотря на обеденное время, кафе пустовало, из дюжины столиков занят был только один – тот, за которым сидела эта парочка. Голова у меня закружилась так, что я едва не потерял сознание.

Но не успел. Мужик в синем свитере меня узнал. Он встал и протянул ко мне толстую ручищу.

– Идите сюда, к нам.

Девушка тоже встала и сделала приглашающий жест.

Мне оставалось лишь подойти к их столику.

Мужчина предупредительно отодвинул для меня стул (все стулья в этом кафе были выкрашены в различные яркие цвета и обтянуты новой искусственной кожей). Девушка дожидалась стоя, пока я сяду, и лишь после этого села сама.

– Жаль, что вчера вы пропустили конец шоу, – сказал мужчина.

– Мне нужно было срочно вернуться в свои меблированные комнаты, – принялся я торопливо оправдываться. – В этом городе я новичок.

– Да, осваиваться в новом городе нелегко, – изрек мужчина. – Что будете заказывать?

Он держался так, словно мы с ним были закадычными друзьями, каковыми мы, вне всякого сомнения, не являлись. Я медлил в нерешительности.

– Чай или кофе?

– Чай, пожалуйста, – попросил я.

– Принеси чашку чая, Берт, – крикнул мужчина. Я заметил, что и он, и девушка пьют кофе, но выглядел он не слишком аппетитно, да и вообще я не большой любитель этого напитка.

– Мне бы хотелось что-нибудь съесть, – сказал я официантке, принесшей чай. – Спасибо, – повернулся я к шоумену.

– У нас есть сэндвичи с ветчиной, соленой говядиной и мясным рулетом. Пироги с мясом. Сосиски, – сообщила официантка. На левом нижнем веке у нее вспух жуткого вида ячмень.

– Пожалуй, я съел бы кусок пирога, – сказал я. Через некоторое время официантка принесла тарелку с пирогом, листочками салата и бутылочкой соуса. Я рассчитывал съесть что-нибудь горячее, но пирог таковым отнюдь не был.

– Сегодня вечером приходите снова, – пригласил мужчина.

– Не уверен, что смогу.

Руки у меня так тряслись, что я боялся расплескать чай; о том, как справиться с холодным пирогом, я боялся даже думать.

– Сегодня вечером вы можете прийти бесплатно. За счет заведения. Ведь вчера очередь до вас так и не дошла.

Тут девушка, которая до сей поры предоставляла право вести разговор мужчине, наградила меня нежной интимной улыбкой, словно между нами существовали какие-то особые отношения. Верхние пуговички ее белой блузки были расстегнуты, я мог увидеть больше, чем мне следовало видеть, – впрочем, в наши дни представления о том, что можно и что нельзя видеть мужчине, существенно отличаются от прежних. Даже без зеленой пудры девушка казалась очень бледной, а тело ее, судя по тому, что мне удалось увидеть, было таким же белым, как блузка. Я наконец смог разглядеть, какого цвета у нее глаза. Зеленые. Каким-то образом я знал об этом и раньше.

– В любом случае, – продолжал мужчина, – дела у нас идут так хреново, что один бесплатный зритель ничего не изменит.

Девушка метнула на него удивленный взгляд, словно недоумевая, зачем он пустился в подобные откровенности, потом вновь посмотрела на меня и произнесла:

– Приходите непременно.

Она проговорила это таким сладостно нежным тоном, словно ей и в самом деле было важно, приду я или нет. Более того, в ее речи слышался легкий акцент, который придавал ей дополнительный шарм – впрочем, она и без акцента обладала убойным шармом. Девушка сделала маленький глоток кофе.

– Дело в том, что на вечер у меня уже назначена встреча, – пробормотал я. – Так что не знаю, смогу ли прийти.

– Конечно, мы не можем настаивать, чтобы из-за нас вы нарушали свои планы, – произнесла девушка со своим упоительным акцентом. Прозвучали ее слова так, как будто имели в точности противоположное значение.

Я позволил себе немного больше искренности.

– Думаю, сегодняшнюю встречу я могу отменить. Но, если вы не возражаете, буду с вами откровенен. Мне бы не хотелось вновь оказаться в обществе типов вроде тех, что пришли на ваше представление вчера вечером.

– Вас трудно упрекнуть за подобнее нежелание.

К моему великому облегчению, мужчина произнес это без всякой обиды.

– А что скажете, если мы устроим частное шоу? Только для вас?

Он предлагал это так спокойно, словно речь шла о самой обычной вещи на земле или же я был Чарльзом Клором[2] Чарльз Клор (1904–1979) – британский финансист, магнат и филантроп..

Меня это настолько поразило, что я выпалил:

– Ну и ну! И что, кроме меня в шатре никого не будет?

– Нет, я имел в виду несколько другое. Мы можем устроить шоу у вас дома, – уточнил мужчина, по-прежнему самым обыденным тоном, и шумно отпил из своей розовой фаянсовой чашки. Пока он говорил, девушка бросила на меня быстрый взгляд, разящий прямо в сердце. На несколько мгновений мне показалось, что все мои внутренности размягчились и превратились в воду. Я уставился на тарелку, где лежал нетронутый кусок дурацкого пирога, несколько листьев салата и соус. С моей стороны было до крайности глупо заказывать еду, хотя, согласно бытующей теории, человеку она время от времени необходима.

– Можем устроить шоу с мечами, можем обойтись без них, – продолжал мужчина, закурив дешевую сигарету. – Мадонна способна выполнить любое ваше желание. Все, что вы только сможете придумать.

Я осмелился заговорить с девушкой напрямую.

– Вас действительно зовут Мадонна? Очаровательно!

– Нет, – негромко ответила она. – Это не настоящее имя. Это сценический псевдоним.

Она повернула голову, и глаза наши снова встретились.

– Думаю, ничего страшного тут нет, – вставил мужчина. – Мы же не католики. Хотя Мадонна прежде была католичкой.

– Мне нравится этот псевдоним, – кивнул я и снова уставился на пирог, не зная, что с ним делать. Проглотить даже крохотный кусочек я был не в состоянии.

– Разумеется, частное шоу будет стоить несколько дороже двух шиллингов, – продолжал мужчина. – Но все будет так, как вы захотите, и, повторяю, Мадонна выполнит любое ваше пожелание.

Я заметил, что он начал говорить в точности так, как говорил в своем шатре во время представления: взгляд его был устремлен не на меня и не на девушку, а куда-то в пространство, словно он повторял набившее оскомину заклинание, надеясь, что на этот раз оно сработает.

Я уже собирался сказать, что у меня нет денег – это вполне соответствовало истине. Но почему-то не сказал.

– Когда мы сможем это устроить? – спросил я.

– Да хоть сегодня вечером, – ответил мужчина. – Сразу после нашего обычного шоу. Думаю, мы освободимся не слишком поздно. Мадонна сможет быть у вас уже в четверть десятого. Сегодня ночных представлений у нас нет, так что спешить ей некуда. У нее будет время показать вам все свои новые трюки, если, разумеется, вы этого захотите. Кстати, у вас есть подходящее место? Мадонна у нас не требовательна. Все, что нужно, – комната, которую можно запереть на ключ, чтобы не лезли любопытные, охочие до бесплатных зрелищ. Ну и еще там должна быть раковина, где она сможет вымыть руки.

– Да, – кивнул я. – Собственно говоря, комната, где я остановился, вполне подходит, хотя ей не помешало бы быть посветлее и потише.

Мадонна бросила на меня очередной сладостный взгляд.

– Что ж, прекрасно, – тихо проронила она.

Я написал адрес на бумаге, которую обнаружил на столе, оторвал кусочек и вручил его девушке.

– Что вы скажете о сумме в десять фунтов? – произнес мужчина, буравя меня своими маленькими глазками. – Обычно я беру двадцать, а иногда и пятьдесят. Но Вулверхэмптон не Коста-Брава, а вы, как я вижу, человек утонченных вкусов.

– Почему вы так решили? – спросил я, главным образом для того, чтобы выгадать время и придумать, где достать деньги.

– Я понял это еще вчера, увидев, на какое место вы сели. Поверите ли, на каждое наше шоу приходит зритель, который выбирает именно это место. Место для людей с утонченным вкусом. Я уже понял, таких людей не стоит вытаскивать на сцену, потому что они этого не хотят. У них слишком нежная душа, и я их за это уважаю. Кстати, такие зрители часто уходят, не дождавшись конца, – в точности как вы. Но я все равно радуюсь, когда они есть. Они, так сказать, поднимают наш уровень. Именно они интересуются частными представлениями и готовы за них заплатить. А я, как вы понимаете, должен заботиться и о финансовой стороне вопроса.

– У меня сейчас нет десяти фунтов наличными, – признался я. – Но, полагаю, я сумею их раздобыть, даже если мне придется нарушить закон.

– В этом мире нам часто приходится нарушать закон, – изрек мужчина. – В особенности если мы любим пожить красиво.

– В вашем распоряжении почти целый день, – сказала девушка, сопроводив свои слова одобрительной улыбкой.

– Выпьете еще чашечку чая? – осведомился мужчина.

– Нет, спасибо.

– Точно?

– Точно.

– Тогда мы пойдем. Сегодня у нас назначено дневное шоу, но выступать, скорее всего, придется перед горсткой детей. Скажу Мадонне, чтобы она даром не растрачивала силы. Берегла себя для вашей вечерней встречи.

По пути к дверям девушка обернулась и бросила на меня взгляд – долгий и многообещающий. Когда она встала, я обратил внимание, что вся ее одежда для нее несколько велика: юбка слишком длинна, жакет и блузка сидят мешковато, словно эти вещи принадлежали не ей. В довершение всего меня пронзила острая жалость к ней. Какие бы фокусы они с напарником ни устраивали во время шоу, жизнь у этой девушки была явно не из легких.

И мужчина, и девушка сочли за благо не упоминать о моем нетронутом пироге. Я завернул его в салфетку и сунул в портфель, оставив салат на тарелке, заплатил по счету и отправился на следующую встречу.

Для того чтобы добыть деньги, не пришлось совершать ничего противозаконного.

Трудно было предполагать, что в тот день я сумею настроиться на решение деловых вопросов, однако я изо всех сил старался это сделать; я чувствовал, что захожу в темные безбрежные воды и что мне следует, доколе это возможно, не упускать из виду сушу. Итак, я заставил себя продолжить обход магазинов, и в одном из них произошло нечто совершенно неожиданное: стоявшая передо мной задача разрешилась без всяких усилий с моей стороны. Владелец магазина, приятный седовласый джентльмен по имени мистер Эдис, казалось, только и ждал, когда я войду в дверь, чтобы прийти мне на помощь. Отлично, что старому астматику Бэнтоку нашли замену, заявил хозяин (кажется, я до сих пор не упоминал о том, что Бэнток страдал астмой, но это было известно всем). Судя по блеску у меня в глазах, я прекрасный парень, продолжал он. Да, именно так он сказал, уверен, что я ничего не привираю: судя по тому, что произошло дальше, я действительно ему понравился. Он спросил, что я намерен делать нынешним вечером. Испытав приступ гордости – ведь прежде мне не часто приходилось давать подобный ответ и при этом не кривить душой, – я сообщил, что у меня свидание с девушкой.

– С девушкой из Вулверхэмптона? – уточнил он.

– Да. Мы с ней познакомились вчера, когда я только приехал в город.

Меня самого удивило, что я сделал подобное признание: как видно, у меня возникла потребность укрепить мистера Эдиса в хорошем мнении о моей персоне.

– И какова она из себя? – спросил он, полузакрыв глаза, так что я разглядел его красные морщинистые веки.

– Она восхитительна!

Говоря о своих девушках, мужчины обычно употребляют именно такие избитые выражения; слов, передающих мои истинные чувства, я найти не мог.

– У вас достаточно монет, чтобы весело провести с ней время?

Я был так поражен этим вопросом, что лишился дара речи; мистер Эдис продолжал, не дожидаясь моего ответа.

– Сможете ее чем-нибудь побаловать?

Я видел, что возбуждение его растет с каждой секундой.

– Честно говоря, мистер Эдис, с деньгами у меня проблема, – пробормотал я. – Вы же знаете, я только начинаю работать.

Про себя я решил, что попробую вытянуть у него фунт, разумеется, взаймы; народ в Мидленде, как известно, прижимист.

Но он неожиданно вытащил купюру в пять фунтов и помахал ею у меня перед носом.

– Деньги ваши – на одном условии.

– Сделаю все, чтобы выполнить это условие, мистер Эдис.

– Приходите завтра утром после того, как моя жена уйдет на работу – она работает инспектором дорожной полиции и пропадает целыми днями, – так вот, приходите сюда и расскажите мне о вашем свидании во всех подробностях.

Идея отнюдь не пришлась мне по душе, но я моментально сообразил, что смогу наврать с три короба или даже нарушить соглашение и не приходить вовсе; к тому же другой возможности раздобыть деньги у меня не имелось.

– Конечно, мистер Эдис. Без проблем.

Он вручил мне купюру.

– Вы славный мальчик, – произнес он. – Потратьте на вашу подружку эти деньги и взамен получите все удовольствия, что она может предоставить. Когда дойдет до самого главного, вспомните обо мне. Впрочем, понимаю, это вы вряд ли сделаете.

Что касается недостающих пяти фунтов, то я решил, что возьму их из суммы, выданной мне на дорожные расходы; я сознавал, что неделю-другую мне придется отказывать себе во всем и, возможно, немного помухлевать с кассовыми книгами – этим мы все время от времени занимались. Надо сказать, в ту юношескую пору моей жизни разговоры о деньгах были мне ненавистны. Я ненавидел эти разговоры даже сильнее, чем работу, дающую возможность деньги получить. Мадонна отнюдь не казалась мне продажной женщиной; если бы я считал ее таковой, я бы себя презирал. Судя по тому, как она держалась, она тоже не воспринимала меня как источник доходов. Как именно она меня воспринимала, я не мог себе представить и потому пытался не думать об этом вовсе…

Меблированные комнаты, рекомендованные дядей Элайасом, не относились к числу заведений, где посетителям достаточно позвонить в дверной колокольчик, чтобы их впустил швейцар. Для того чтобы проникнуть туда, не будучи постояльцем, следовало приложить немало усилий; оказавшись внутри, приходилось затратить еще больше усилий, чтобы найти нужного вам человека. Именно поэтому я счел за благо встретить Мадонну и с половины десятого принялся прогуливаться по улице взад-вперед. Не перед самым домом, где располагались меблирашки – это могло вызвать ненужные вопросы и осложнения, – а в некотором отдалении. Шагая туда-сюда, я выглядывал ее во все глаза и напрягал уши, пытаясь услышать цоканье легких каблучков по асфальту. Сумерки сгущались, но еще не окончательно стемнело. Прохожих на улице было мало – отчасти потому, что шел мелкий дождь, который не редкость в Мидленде; легкая морось, которую вы едва замечаете, но которая тем не менее способна промочить вас насквозь. Если бы не этот дождь, я наверняка вышел бы из дома еще раньше. Полагаю, излишне упоминать о том, что весь день я метался, как кот на раскаленной крыше. В промежутке между визитами в магазины я уселся на скамейку и под начинающимся дождем впихнул в себя кусок злополучного пирога. Где-то в половине шестого я выпил чашку чая с рогаликом в кафе, в котором был вчера вечером. Ни есть, ни пить совершенно не хотелось. Но я понимал: учитывая то, что мне предстоит, подкрепиться необходимо. Впрочем, надо признать, я даже отдаленно не представлял, что именно мне предстоит. Когда доходит до первого опыта, он всегда непредсказуем, вне зависимости от того, мало или много вам рассказывали желающие просветить ваше невежество. Я изводился бы от волнения, ожидая любую женщину, не говоря уже о моей обожаемой Мадонне.

И вот она появилась, точно в назначенное время или даже чуточку раньше. Одета она была так же, как нынешним утром. Чрезмерно старомодная одежда, которая к тому же была ей велика; ни зонтика, ни плаща, ни шляпы у нее не имелось.

– Вы промокнете насквозь, – пробормотал я.

Она не ответила. Но, как мне показалось, взгляд ее говорил о том, что она рада меня видеть. Если она и напудрилась своей жуткой зеленой пудрой, ее без остатка смыл дождь.

Я думал, она принесет что-нибудь с собой, но в руках у нее не оказалось даже дамской сумочки.

– Входите, – сказал я.

Постояльцам меблированных комнат выдавался ключ от входных дверей (взамен они должны были оставить залог), и, слава богу, мы пересекли холл, никого не встретив. Хотя моя комната находилась на самом верхнем этаже, мы не только ни с кем не столкнулись на лестнице, но даже не слышали звука удаляющихся шагов.

Оказавшись в комнате, она опустилась на кровать и бросила выразительный взгляд на дверь. Вспомнив утренний разговор, я поспешно повернул ключ в замке. Кстати, я сделал бы это в любом случае. В заведениях подобного рода у постояльцев входит в привычку всегда запирать дверь на ключ. Свет я не стал включать. Комната была слишком убогой, и мне не хотелось, чтобы Мадонна разглядывала ее при ярком освещении.

– Вы наверняка промокли насквозь, – сказал я. Путь от ярмарки до меблированных комнат был недалек, но, как я уже сказал, эта мелкая морось обладает способностью мгновенно пропитывать влагой все и вся.

Мадонна встала и сняла свой черный мешковатый жакет. Я взял его у нее из рук и повесил на ручку двери. Не то чтобы с жакета капало, но он действительно промок, и, когда она встала, я заметил влажное пятно на покрывале. Она по-прежнему не произносила ни слова. По всей вероятности, у нее не было ни малейшего желания разговаривать.

Ее белая блузка тоже промокла. Я заметил это, несмотря на царивший в комнате сумрак. На плечах ткань потемнела и прилипла к телу на одном плече сильнее, на другом меньше. Теперь, когда она сняла жакет, блузка выглядела еще более просторной и бесформенной, чем прежде. К тому же рукава у нее были слишком длинны и теперь, без жакета, наполовину закрывали ладони девушки. Мысленно я представил женщину, которой эта блузка подходила бы по размеру, – высокую и полную, совершенно не в моем вкусе.

– Вам лучше это снять, – с усилием выдавил я из себя.

Полагаю, что природное чутье непременно приходит на помощь даже новичкам, и ему лишь нужно дать возможность проявиться. Мадонна дала мне такую возможность, по крайней мере, я чувствовал, что это так. Благодаря ей я провел несколько невыразимо сладостных минут; прежде я и представить себе не мог, что в жизни бывают подобные минуты.

По-прежнему не говоря ни слова, она сняла блузку и повесила ее на спинку единственного в комнате стула.

Еще в кафе я разглядел, что под блузкой у нее надето что-то черное, но лишь сейчас понял – это то самое облегающее блестящее платье, которое было на ней во время шоу, платье, которое делало ее похожей на француженку.

Мадонна сняла юбку, и я положил ее на сиденье стула. Теперь девушка стояла передо мной в своем черном открытом платье, в туфлях на высоченных каблуках. Выглядела она так, словно ей предстояло выйти на сцену, но именно это меня разочаровало.

Она стояла, готовая выполнять мои желания.

Я заметил, что платье тоже промокло, по крайней мере местами, но предложить ей снять его у меня не хватило смелости.

Наконец Мадонна открыла рот.

– С чего ты хочешь начать? – спросила она.

Голос ее был так прекрасен, вопрос, который она задала, – так искусителен, что внутренние мои тормоза мгновенно сдали и я сжал ее в объятиях. Никогда прежде я не обнимал женщину, так что можете себе представить, что́ я в этот момент испытал.

Она никак не откликнулась на мои прикосновения, и я решил, что сделал что-то не так. Учитывая мою абсолютную неопытность, в этом не было ничего удивительного.

Но помимо моих действий, не так пошло еще кое-что. Как я уже сказал, я впервые держал в объятиях полуобнаженную женщину, хотя сам был полностью одет. Так вот, коснувшись ее тела, я внезапно ощутил разочарование. Это было настоящим шоком, тяжелым шоком, неизбежным всякий раз, когда фантазии уступают место реальности. Внезапно все происходящее стало напоминать дурной сон.

Разжав руки, я отступил на шаг и пробормотал:

– Простите.

Она улыбнулась своей ласковой улыбкой.

– Как тебе будет угодно.

Она держалась очень мило, но все мои чувства к ней внезапно улетучились. Вы сами знаете, порой сущий пустяк способен остудить пыл нашего желания, впрочем, если подобное происходит, значит, это не такой уж пустяк. Не исключено, столь резкое охлаждение было следствием моей абсолютной неподготовленности. Вы уже поняли, по части отношений с женщинами я был до крайности отсталым молодым человеком, и, возможно, причина, по которой все внезапно разладилось, заключалась именно в этом.

А может, все дело было в фокусах с мечами, которые она показывала. У ее организма имелась какая-то странная особенность, а может, тот тип в синем свитере ее гипнотизировал или что-то в этом роде.

– Скажи мне, чего ты хочешь, – шепнула она, потупившись и глядя на потертый ковер на полу.

Нельзя быть таким дураком, сказал я себе. Нельзя столь откровенно выказывать свою неопытность.

– Сними платье, оно мокрое, – произнес я. – Забирайся в кровать, согрейся.

Она беспрекословно выполнила распоряжение – выскользнула из своей блестящей чешуи, сбросила сексуальные туфли, стянула чулки в сеточку. Передо мной стояла моя первая женщина, но в комнате было так темно, что я практически ее не видел. Мысль о том, чтобы заниматься любовью при свете тусклой лампочки, внушала мне отвращение; электричество сделало бы мою жалкую каморку еще более жалкой.

Мадонна послушно забралась в постель, и я тут же присоединился к ней.

Да, она была очень послушна, она делала в точности то, что я говорил, как и обещал мужчина в синем свитере. Однако я по-прежнему ощущал разочарование. Тело ее казалось мне недостаточно привлекательным, оно было слишком бледным – пожалуй, здесь можно будет употребить даже слово «дряблым» – и уж точно не походило на соблазнительные женские тела, которые я рисовал в своих фантазиях. Тем не менее она предоставляла мне возможность первого опыта, возможность, которую я так ждал. Одно я могу сказать точно: с первой до последней минуты девушка не произнесла ни одного лишнего слова. Впоследствии мне пришлось узнать, что так бывает далеко не всегда.

Но все шло совершенно не так, как надо. Например, мы почему-то пропустили прелюдию, состоящую из ласк и поцелуев. Я был до краев полон романтических бредней, однако сознавал, что Мадонна, несмотря на ее пленительную улыбку, мягкий голос и все те милые слова, которые она говорила, вряд ли сможет действовать в романтическом ключе. Она была слишком доступна и не затрагивала лучших струн моей души. Впечатление было такое, словно я просто получаю новую информацию, несомненно важную, но при этом ничуть не затрагивающую мои эмоции. Такое в жизни случается нередко, но, согласитесь, ужасно, когда подобное равнодушие возникает в ситуации, о которой идет речь. Тем более, ведь совсем недавно чувства переполняли меня до краев.

– Давай просыпайся! – сердито буркнул я.

Это было несправедливо – девушка вовсе не казалась сонной. Но, повторяю, я был разочарован, и разочарование мое казалось тем более горьким, что я не мог понять его причину. Я чувствовал лишь – все, что наполняет мою жизнь, поставлено под угрозу.

Мадонна негромко застонала.

Отбросив смятые простыни, я придвинулся к ней. Она распласталась рядом, вся серая – или же казавшаяся таковой в тусклом вечернем свете. Даже волосы ее были бесцветными, точнее практически невидимыми.

Тут я сделал то, что, полагаю, оказалось серьезной ошибкой. Крепко сжал обеими руками ее левое запястье и попытался подтащить ее поближе, так, чтобы тела наши тесно соприкасались. Я собирался покрыть ей поцелуями шею и грудь – если она, конечно, достаточно меня распалит. Каковыми бы ни были мои намерения, я причинил ей боль, а делать этого не следовало. Разумеется, ничего особенно ужасного в этом не было. Думаю, вы согласитесь со мной, люди часто причиняют друг другу боль в подобных обстоятельствах.

Но то, что произошло между нами в тот вечер, обернулось настоящим кошмаром. Это было так ужасно и так просто, что, когда я об этом рассказываю, никто мне обычно не верит. Я, разочарованный и раздраженный, резко потянул Мадонну за руку. Она придвинулась ко мне и тут же, издав сдавленный стон, подалась назад. Я по-прежнему сжимал ее запястье обеими руками и не сразу осознал, что произошло. Произошло же вот что: я оторвал ей левую руку.

В следующее мгновение девушка выскочила из постели и, извиваясь от боли, бросилась к стулу, на котором висела ее одежда. Несмотря на то что в комнате было почти темно, она двигалась очень быстро. Похолодев от ужаса, я наблюдал, как она мечется по комнате, размахивая одной рукой; было непонятно, как она вообще двигается. Все это время она поскуливала или, точнее сказать, жалобно подвывала. Звук, который она производила, был очень тихим, таким тихим, что порой мне начинало казаться, будто бы он раздается у меня в голове.

Я спустил ноги с кровати, намереваясь зажечь свет. Единственный в комнате выключатель находился на стене у двери. Мне казалось, при свете проще будет найти объяснение произошедшему. Но выяснилось, что я не могу добраться до выключателя. Во-первых, мысль о том, что по пути придется, пусть даже случайно, прикоснуться к Мадонне, была для меня невыносима. Во-вторых, ноги решительно отказывались слушаться. Меня парализовал страх. Страх, потрясение и еще некое, невыразимое словами чувство, связанное с сексуальным разочарованием.

Итак, я неподвижно сидел на кровати, пока Мадонна добралась до своих вещей, не переставая тихонько подвывать; никогда мне не забыть этого душераздирающего звука. Правда, длился весь этот кошмар недолго. Как я уже сказал, Мадонна сохранила удивительное проворство. Я молчал, ибо не представлял, что́ можно сказать в подобных обстоятельствах. Да и времени на размышление у меня не было.

Одевшись, она сделала какое-то странное движение в мою сторону, словно хотела схватить нечто, витающее в темноте. Затем повернула ключ в замке и выскочила в коридор.

Дверь она оставила открытой, так что я видел темную лестничную площадку (свет на лестнице, разумеется, включался только на пару секунд) и слышал стук ее каблучков – сначала по лестнице, потом по улице, такой легкий и непринужденный, словно девушка покинула меня, прекрасно проведя время. По пути ей, похоже, никто не встретился – постоянные клиенты этого заведения оживлялись значительно позднее.

То, что я испытывал, точнее всего определяет слово «шок». Взгляд мой блуждал по моей собственной одежде, валявшейся на полу, моему плащу, висевшему в углу. По развороченной постели. Выглядела она так, словно на кровати вдоволь порезвилось какое-нибудь огромное чудовище. Но нигде не было видно ни капли крови. В точности так, как и в случае с мечами.

Стоило подумать о том, что́ я натворил, горло сжал спазм, и меня внезапно вырвало. Водопровода в комнате не было, и я почти наполнил своей блевотиной старый умывальный таз, расписанный поблекшими цветами.

Отдышавшись, я растянулся на измятой постели, слишком измученный для того, чтобы убрать за собой, выключил свет и в темноте что-то на себя натянул – я так и не оделся, а в комнате становилось все холоднее.

Через некоторое время на лестнице и в других номерах началась обычная ночная возня. Вдруг совершенно неожиданно кто-то постучал мне в дверь – негромко, но настойчиво, так, как стучит человек, пришедший по делу.

В меблированных комнатах подобного сорта спрашивать, кто это, было не слишком принято. Я встал на ноги, которые по-прежнему слушались меня плохо, за неимением халата накинул плащ, хотя особой необходимости в подобном соблюдении приличий не было, и открыл дверь. Надеяться на то, что стучавший угомонится и уберется подобру-поздорову, не приходилось.

На пороге стоял субъект в синем свитере; моряк, шоумен или кем он там был. Внутренний голос и раньше подсказывал мне, что это именно он.

Полагаю, я имел весьма жалкий вид, когда стоял, потупившись и сотрясаясь всем телом в своем мокром плаще под аккомпанемент воплей, доносившихся из соседних комнат. Разумеется, я понятия не имел, какой будет его реакция на случившееся.

И меня это не волновало. Ничуть.

– Ну как, шоу прошло на уровне? – спросил он. Взгляд его был устремлен в пространство, словно он стоял на сцене у себя в шатре, но голос звучал вполне дружелюбно, побуждая отвечать в том же дружелюбном тоне.

– Думаю, да, – выдавил я.

Полагаю, ответ прозвучал не слишком убедительно, но моего визитера он вполне удовлетворил.

– Рад слышать, – кивнул он. – Могу я получить деньги? Простите, что вырываю вас из объятий сна, но мы уезжаем завтра рано утром.

Я не знал, в какой именно момент должен буду заплатить, поэтому, отправляясь на улицу встречать Мадонну, приготовил десять фунтов – пять мистера Эдиса и пять своих собственных, – сложив их аккуратной стопкой на комоде.

Взяв деньги, я протянул их ему.

– Благодарю вас, – кивнул он, пересчитал деньги и сунул в карман брюк. Теперь, когда он стоял рядом, я заметил, что брюки у него такого фасона, как носят моряки.

– Все было нормально? – осведомился он.

– Думаю, да, – повторил я, изо всех сил пытаясь изгнать из памяти картины того, что произошло нынешним вечером.

Он вперил в меня свои маленькие, глубоко посаженные глаза.

В этот момент с нижнего этажа донесся дикий визг. Никогда прежде я не слышал такого пронзительного визга. Даже в этих меблированных комнатах.

Но моряк и бровью не повел.

– Рад слышать, – изрек он.

После необъяснимого секундного колебания он протянул мне руку. Я пожал ее. Рука у него оказалась сильной, но больше ничего примечательного в ней не было.

– Не переживайте, мы еще встретимся, – сказал он на прощание, повернулся и нажал кнопку выключателя, на несколько секунд включив свет на лестнице. По-прежнему дрожа всем телом, я проводил его глазами.

С тех пор, несмотря на его обещание, пути наши ни разу не пересекались.