Онлайн чтение книги Ваш покорный слуга кот I Am a Cat
Глава Х

«Проснитесь, уже семь часов!» — крикнула через дверь хозяйка. Хозяин лежал молча, повернувшись лицом к стене, и неизвестно было, спит он или не спит. Откликаться не входит в его привычки. Только когда становится совершенно необходимым сказать что-нибудь, он говорит «угу». И даже это «угу» выдавить из него не так-то просто. Человек, опустившийся до такой степени, представляет какой-то интерес для изучения рода человеческого, но женщины таких людей не любят. Даже супруга не очень-то, по-видимому, дорожит хозяином, а уж об остальных женщинах и говорить нечего. Если справедлива пословица «Когда от тебя отвернулись родные, не жди ласки от чужих», то хозяину нечего ждать снисхождения от какой бы то ни было женщины. Может быть, мне на стоило говорить о том, что хозяин совершенно не котируется у представительниц прекрасного пола, но я делаю это из самых лучших побуждений. Я хочу открыть хозяину правду, а то он считает, что жена не любит его потому, что не соответствуют друг другу их знаки зодиака.

Жена, видимо, решила так: в указанное время она сообщила супругу, что указанное время пришло. Если супруг не обратил внимания на ее слова, это его дело, ответственность ложится на него. Поэтому хозяйка подхватила веник и выбивалку для выколачивания пыли и удалилась в кабинет. Из кабинета тотчас же послышались звуки ударов — началась уборка. Мне неизвестно, с какой целью производится уборка. Возможно, это спорт, возможно — игра, а может быть, уборка делается ради уборки. Можно было бы вообще не упоминать об этом, но я все же хочу отметить, что деятельность хозяйки лишена смысла с любой из упомянутых точек зрения. Почему? Да потому, что это деятельность ради деятельности. Хозяйка немного похлопала выбивалкой по сёдзи, погладила веником циновки. Уборка закончена, а зачем все это делалось, хозяйка не знает. Ответственности за результаты своей деятельности она не несет. Чистые места всегда чисты, грязные — так и остаются грязными. Но истории известны прецеденты замены сущности видимостью, и потому, возможно, такая уборка лучше, чем никакая. Хозяину она никакой пользы не приносит. Но в том и заключается величие хозяйки, что она усердно выполняет заведомо бесполезную работу. Понятие «хозяйка» и понятие «уборка» связаны органически силой вековой практики, методы и результаты уборки остаются в наши дни такими же, какими они были во времена, когда хозяйка еще не появилась на свет, а веники и выбивалки еще не были изобретены. Как в формальной логике термин привязан к суждению, так привязаны друг к другу, независимо от содержания, понятия «хозяйка» и «уборка».

Я не такой, как хозяин. Я привык вставать рано, меня вынуждает к этому чувство голода. Находясь на положении кота, разумеется, не приходится помышлять о том, чтобы позавтракать раньше хозяев. Но вот в чем заключается слабое место кота: стоит мне представить дымящийся суп из ракушек, расточающий аппетитные запахи, как я уже не могу усидеть на месте. Я знал, что положение безнадежно, что в подобных случаях лучше всего просто питать радужные надежды и ничего не предпринимать. Но не тут-то было. Ведь всегда хочется немедленно проверить на практике, соответствуют ли предположения действительности. Даже когда наверняка известно, что проверка того или иного предположения на практике приведет к разочарованию, невозможно успокоиться, пока разочарование не станет свершившимся фактом. Охваченный ажиотажем, я прокрался на кухню. Прежде всего я заглянул в свое блюдце. Как я и ожидал, вылизанное мною еще вчера вечером, оно сияло, отражая ясный свет ранней осени, струившийся из окна. Рис уже сварился, и О-Сан переложила его в деревянную кадушку. Теперь она что-то помешивала в кастрюле, стоявшей на жаровне. На стенках кастрюли засохли белые полосы вылившегося через край рисового отвара. Некоторые полоски настолько засохли, что отставали от кастрюли, словно были приклеены к ней одним концом. Я подумал, что меня могли бы и накормить, ведь рис и суп готовы. В подобных случаях стесняться не приходится. Даже если ничего и не получится, убытка не будет. Я решил потребовать завтрак. Конечно, я иждивенец, но ведь голод не тетка! Поразмыслив так, я принялся мяукать — ласково, жалобно и обиженно. О-Сан не обращала на меня никакого внимания. Известно, что она от рождения многоугольна и весьма жестокосердна. Но в том-то и заключается мастерство, чтобы суметь разжалобить даже ее. Я попробовал снова: «Мяу, мяу!». Скажу не хвалясь, в моем мяуканье слышались нотки такого отчаяния, что оно могло бы до слез разжалобить любого одинокого путника. Но О-Сан оставалась непреклонной. Возможно, эта женщина просто глуха? Но тогда она не могла бы работать прислугой. Возможно, она глуха к кошачьим мольбам? Говорят, есть на свете дальтоники, больные цветной слепотой. Они считают, что у них нормальное зрение, но врачи смотрят на них, как на калек. А О-Сан, наверное, страдает голосовой глухотой. Нет никакого сомнения в том, что человек, страдающий голосовой глухотой, — калека. Подумать только, калека, а какая высокомерная! Никогда еще не случалось, чтобы она открыла мне дверь ночью, когда мне это совершенно необходимо. А если изредка и открывала, то потом не впускала назад. А ведь ночная роса вредна даже летом! Вы представить себе не можете, как это мучительно — ждать, сидя под крыльцом, восхода солнца. Однажды она захлопнула дверь перед самым моим носом. А как-то раз на меня напали бездомные собаки. В последний момент мне удалось вырваться из когтей смерти, я удрал на крышу сарая и там всю ночь протрясся от страха. А все это получилось из-за бессердечия О-Сан. Видно, сколько ни мяукай, такую женщину не разжалобишь. Но как говорят: «Нищета ворует, любовь пишет», — голодный надеется даже на бога. Он пойдет на все. В третий раз я промяукал свое «мяу, мяу» со сложнейшими переливами. Я делал все, чтобы привлечь ее внимание. Я убежден, что мое мяуканье по красоте звучания не уступало симфонии Бетховена. Но на О-Сан оно не произвело ни малейшего впечатления. Она опустилась на колени, подняла половицу и извлекла из-под пола четырехвершковый кусок древесного угля. О-Сан стукнула им о край жаровни, кусок разломился, засыпав пол черной пылью. Конечно, кое-что попало и в суп. Но О-Сан не из тех, кто придает значение подобным пустякам. Она бросила куски угля в жаровню. Нет, она не прислушается к моей симфонии. Никакой надежды. Я уныло побрел в столовую. Когда я проходил мимо ванной, до моих ушей донесся шум и веселый смех. Это умывались хозяйские дочки.

Я сказал «умывались». Но умываться по-настоящему умели только две старшие, которые ходили в начальную школу, а третья была так мала, что могла передвигаться самостоятельно, только держась за подол одной из старших. Должно быть, она не умела ни умываться, ни пользоваться белилами и румянами. Она вытащила из ведра половую тряпку и усердно терла ею лицо. Вероятно, это очень неприятно — мыть лицо половой тряпкой. Но стоит ли удивляться? Это такая девочка, которая при землетрясении кричит: «Ой, как интелесна-а!» Возможно даже, что она еще более прозревшая, чем Докусэн-кун. Старшая дочь, понимавшая всю ответственность своего положения, швырнула на полку стакан с водой, который держала в руках, и принялась отнимать у маленькой сестры тряпку. При этом она приговаривала: «Малышка, это же грязная тряпка!» Однако малышка ничего слушать не желала и изо всех сил тянула тряпку к себе. «Уйди, дула!» — вопила она истошным голосом. Что такое «дула» — никому не известно. Не известно, от какого корня происходит это слово. Известно лишь, что малышка употребляет его, когда капризничает. Итак, малышка и старшая дочь изо всех сил тянут половую тряпку в разные стороны. С тряпки капает грязная вода и пачкает ноги малышки. Если бы только ноги, то еще полбеды, но весь подол платья также оказался выпачканным. А малышка хоть и малышка, но одета в красивое платье.

Обнаружив, что подол нарядного платья намок, малышка — она называет себя не малышкой, а «мыской» — принялась плакать еще громче. Скверно будет, если она из-за этого простудится. Но тут из кухни вылетела О-Сан, выхватила у воюющих сестер половую тряпку и обтерла ею подол промокшего платья малышки. Среди этого переполоха относительно спокойной оставалась лишь средняя дочь хозяина, барышня Сунко. Она усердно мазалась пудрой, завладев пудреницей, упавшей с полки. Обмакнув палец в пудру, она для начала провела им по носу. На носу появилась белая полоса, и теперь сразу видно, где у Сунко нос. Затем она провела пальцем по щеке. Когда на щеке образовался белый круг, О-Сан, вытиравшая половой тряпкой платье малышки, заодно стерла той же тряпкой и пудру с лица Сунко. Кажется, Сунко была недовольна этим.

Налюбовавшись тем, что происходило в ванной, я прошел через столовую и заглянул в спальню хозяина. Я хотел узнать, встал ли он, но, к изумлению своему, обнаружил, что голова его исчезла. Вместо головы из-под одеяла торчала нога сорок пятого размера с высоким подъемом. Итак, хозяин спрятал голову, чтобы его не будили. Черепаха, да и только! В этот момент в спальню явилась хозяйка с веником и выбивалкой. «Как, вы еще не встали?» — осведомилась она с порога, ища глазами голову мужа. Ответа не последовало и на этот раз. Тогда хозяйка решительно двинулась вперед, стукнула веником об пол и настойчиво повторила: «Вы что, еще не встали?» Хозяин, конечно, уже не спал. Он перешел к обороне под одеялом, надеясь выдержать натиск супруги. Видимо, он всерьез думал, что, если его голова будет под одеялом, жена не сумеет его найти. Но не тут-то было. Пока голос раздавался за дверью, хозяин еще мог отлеживаться, но когда веник застучал по полу в нескольких вершках от его изголовья, хозяин испугался. Да и голос хозяйки звучал теперь вдвое энергичнее. Хозяин понял, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, и отозвался тонюсеньким «угу».

— Вам же нужно поспеть к девяти. Надо спешить, иначе опоздаете.

— Ладно, хватит, сейчас встану, — глухо донеслось из-под одеяла.

Хозяйка уже привыкла к тому, что после подобных заявлений супруг все-таки остается в постели, и это ее не успокоило. «Поднимайтесь же, поднимайтесь!» — тормошила она хозяина. Неприятно, когда тебе кричат «поднимайся!», если ты уже сказал, что поднимаешься. Тем более это было неприятно такому упрямцу, как хозяин. Он не выдержал, сбросил с себя одеяло и, резко поднявшись, закричал:

— Ну, чего ты орешь? Сказал, что встану, значит, встану!

— Вы всегда так говорите, но не встаете.

— Кто? Когда? Что ты врешь?

— Всегда.

— Вот дура!

— Еще неизвестно, кто дурак.

Вид у хозяйки был весьма воинственный. Она стояла у изголовья мужа, уперев руку в веник. В этот момент громко заплакал Ят-тян, сынишка рикши. Ят-тян всегда принимается плакать, когда хозяин сердится. Так ему приказывает жена рикши. Ну ладно, допустим, ей нравится, чтобы Ят-тян плакал, когда хозяин сердится, но при чем тут сам Ят-тян? Однако ничего не поделаешь. Раз у него такая мать, ему приходится плакать с утра до вечера. Хозяину следовало бы понимать это и сердиться поменьше, тогда бы жизнь Ят-тяна стала намного легче. Заставлять плакать ребенка — хотя бы и по просьбе Канэда — величайшая глупость. В этом отношении мамаша Ят-тяна пошла еще дальше, чем Страж Небесной Справедливости. Пусть бы Ят-тяну приходилось плакать только для хозяина, но ведь он плачет и тогда, когда шалопаи Канэда досаждают продавцу имадояки. Вообще, исходя из предположения о том, что хозяин непременно рассердится, Ят-тян начинает вопить заранее, когда еще неизвестно, будет хозяин сердиться или нет. В таких случаях не разберешь, кто — кто, Ят-тян ли хозяин, или хозяин — Ят-тян. Тумак Ят-тяну равносилен пощечине хозяину. Говорят, что в древние времена в Европе существовал любопытный обычай: если преступнику удавалось удрать за границу, изготовляли и предавали сожжению его изображение. Видимо, в шайке Канэда есть стратег, хорошо знающий историю Европы. Превосходная тактика. Будь то мальчишки из «Ракуункана» или мать Ят-тяна — все они, по мнению беззащитного хозяина, представляют собой огромную силу. А кроме них существует достаточно других враждебных хозяину сил. Возможно, весь квартал настроен враждебно по отношению к хозяину. Впрочем, сейчас это не относится к делу.

Едва заслышав вопли Ят-тяна, хозяин разгневался, хотя утро было прекрасное. Он вскочил на ноги с необыкновенной энергией. Все было забыто — и совершенствование в пассивности, и Яги Докусэн. Хозяин принялся чесать голову с такой свирепостью, словно хотел содрать с себя скальп. Перхоть, накопившаяся за месяц, тучами обрушилась на его шею и плечи. Зрелище было грандиозное. А усы? Они грозно загнулись кверху. Видимо, они решили, что непозволительно им пребывать в покое, когда хозяин гневается, и каждый волосок торчал так, как ему нравилось. Это тоже было достойное зрелище. Вчера перед зеркалом они подражали усам его императорского величества кайзера, но за ночь забыли всю муштру и вернулись в первобытное состояние, точно так же как хозяин забыл о совершенствовании духа и вернулся в лоно природной дикости. Лишь теперь я понял, насколько просторна Япония, если человек с такими дикими усами работает преподавателем и никто его не изгоняет. На ее просторах за людей сходят и Канэда-кун, и собака Канэда-куна. Хозяин тоже убежден, что ему не следует опасаться увольнения, пока Канэда-кун и его собака умудряются сходить за людей. В крайнем случае можно отправить в Сугамо к Стражу Небесной Справедливости письмо с призывом о помощи.

Затем своими дремучими доисторическими глазами, с которыми я познакомил вас вчера, хозяин уставился в нишу. В нишу были вставлены две книжные полки. Нижняя полка располагалась на высоте одного метра, так что взгляд хозяина всегда останавливался на ней. Полка была затянута узорчатой бумагой, которая прорвалась во многих местах, и через дыры можно было рассмотреть ее внутренности. Внутренности, как известно, бывают разные. Одни бывают печатные, другие рукописные. Одни в обложках, другие без обложек. При виде этих внутренностей хозяину захотелось читать. Может показаться странным, что хозяин, которого только что обуревал великий гнев, хозяин, который только что жаждал изловить жену рикши и стукнуть ее головой об сосну, — этот самый хозяин вдруг захотел читать макулатуру, сваленную на книжной полке. Но у веселых психопатов такие перемены настроения не редкость. Они как ребенок, которому достаточно показать пончик, чтобы он перестал плакать и начал улыбаться. Действительно, хозяин смеется, радуется, печалится больше, чем обыкновенные люди, но ни одно из этих состояний не сохраняется надолго. Выражаясь мягко, характер у него переменчивый, легко поддающийся различным влияниям, а говоря попросту, хозяин вздорный, упрямый и оголтелый мальчишка. А поскольку он вздорный мальчишка, нет ничего удивительного в том, что он вдруг забыл про свои воинственные намерения и стал читать названия книжек на полке. Сначала взгляд его упал на перевернутый томик Ито Хакубуна. В верхней части томика было написано: «28 сентября, 11 год Мэйдзи». Видимо, уже в те времена губернатор Кореи плелся на поводке императорских указов. Интересно, чем тогда занимался этот дяденька? Разобрать было трудно, но я все-таки умудрился прочесть: «Министр финансов». Гм, большой, однако, был человек, и остается министром финансов, хотя лежит вниз головой. Левее — еще один министр финансов лежал на боку. Понятно. Этот вниз головой не выдержал. Из-под него свисает бумага, на которой оттиснуты только две буквы: «Ты». Дальше не видно, хотя очень хотелось бы прочесть. В следующей строке виднеется слово «быстрее». И тут тоже хотелось бы прочесть дальше, но невозможно. Будь мой хозяин сыскным агентом, я бы еще попробовал вытащить эти бумаги, не спросив разрешения. Как известно, сыщики не имеют высшего образования и способны пойти на все ради выявления фактов. Тут уж ничего не поделаешь. Хорошо бы, конечно, предложить им вести себя поскромнее. Полагаю, этого можно было бы добиться, если не давать им никаких фактов до тех пор, пока они не станут скромнее. Они, как я слыхал, объявляют преступниками честных граждан, опутав их сетью законов. Это уже настоящее сумасшествие — превращать в преступника собственного нанимателя. Я взглянул на среднюю часть полки. Там совершала сальто-мортале книга о провинции Ойта. Ну, если Ито Хакубун стоит вниз головой, то почему бы провинции Ойта не совершить сальто-мортале? Дойдя до этого места, хозяин поднял вверх сжатые кулаки. Он готовился зевнуть.

Зевок его походил на далекий вой кита. Покончив с зевотой, хозяин переоделся и побрел в ванную умываться. Хозяйка сейчас же набросилась на постель, свернула ее и, как всегда, принялась за уборку. Умывание хозяина, как и уборка, носило символический характер. Я уже рассказывал, как он полощет горло. Вот и теперь он загоготал: га-га-гэ-гэ… Затем он причесался, перекинул через плечо мохнатое полотенце и соизволил наконец выйти в столовую, где величественно опустился на свое место возле хибати. Прочитав последнюю фразу, читатель, возможно, сразу представит себе изысканную хибати, сделанную из драгоценного дерева, а рядом — элегантную куртизанку, — так всегда показывают в театре. Но ничего подобного у Кусями-сэнсэя не было. Наша хибати была такая древняя и обшарпанная, что неспециалисту было бы трудно определить, из чего она сделана. Достоинство хибати состоит в том, что она блестит от ежедневного протирания. Наша же хибати никогда не протиралась, и неизвестно было, то ли ее изготовили из вишни, то ли из криптомерии, а может быть, даже из павлонии. Вид у нее был необычайно мрачный. Вы спросите: где же хозяин умудрился купить ее? Он ее не покупал. Вы спросите: значит, ему ее подарили? Нет. Тогда вы спросите: что же, хозяин украл ее? А кто знает? Давным-давно хозяина однажды попросили до приезда наследников посторожить дом какого-то умершего старика родственника. Переезжая затем к себе домой, хозяин нечаянно прихватил и эту хибати — он очень привык к ней. Поступок, несомненно, предосудительный, но я думаю, такие случаи бывают на свете часто. Про банкиров, например, говорят, что они так часто имеют дело с чужими деньгами, что в конце концов перестают смотреть на них, как на чужие и считают своими. Чиновники — слуги народа. Они получили власть для отправления определенных законов. Но, пользуясь этой властью постоянно, они привыкают к ней и начинают думать, что она принадлежит им по праву, что народ к ней никакого отношения не имеет и не смеет о ней мечтать. Одним словом, пока мир полон таких вот людей, не следует из-за истории с хибати считать хозяина вором. А если считать вором хозяина, то надо считать ворами всех людей без исключения.

Когда хозяин расположился за столом возле хибати, трое его дочерей уже уписывали завтрак — умытая половой тряпкой малышка, школьница Тонко и любительница парфюмерии Сунко. Хозяин оглядел их. Физиономия Тонко похожа на гарду рапиры из заморской стали. Сунко лицом в какой-то мере напоминает старшую сестру, хотя в общем больше похожа на круглый лакированный поднос, какие делают на Рюкю. И лишь у малышки физиономия продолговатая. Продолговатых лиц на свете много, так что в этом не было бы ничего особенного, если бы не одно обстоятельство, а именно: лицо этой девочки было продолговатым не в вертикальном, а в горизонтальном направлении. Хозяин иногда думает: «Мода, конечно, вещь изменчивая, но не может быть, чтобы когда-нибудь вошли в моду горизонтально продолговатые физиономии. Однако делать нечего, пусть уж растет какая есть». А растет она быстро, как бамбук в храме йогов. Каждый раз, замечая, как быстро она растет, хозяин оглядывается, словно кто-то гонится за ним, и обливается холодным потом. Как ни далек хозяин от всего земного, он все-таки знает, что все трое его детей — особи женского пола. А раз так, то рано или поздно их придется выдавать замуж. Но, зная это, он знает также и то, что никакими способностями выдавать замуж он не обладает. Он не имеет ни малейшего представления о том, что он будет делать со своими детьми. Но в таком случае зачем он производил их на свет? На то он и человек. Полагаю, это самое лучшее определение человеку. Человек — это существо, которое мучает себя, создавая совершенно бесполезные для себя предметы.

И все— таки дети -существа поразительные. Они и не подозревают, что их родитель не знает, как с ними быть, и в упоении поглощают завтрак. Больше всего хлопот доставляет малышка. В этом году ей исполнилось три года. Хозяйка ставит перед нею чашку и дает хаси, соответствующие ее возрасту. Но малышка всегда возражает. Она обязательно отбирает чашку и хаси у старшей сестры. Ей неудобно пользоваться большими предметами, но она довольна. Бесталанные люди всегда норовят занять посты, совершенно неподобающие им на этом свете. Их характер начинает проявляться уже в таком вот юном возрасте. Следует оставить всякую надежду на исправление таких людей, ибо зло коренится в них от рождения.

За столом малышка всех тиранит, с трудом управляясь с невероятно большой для нее посудой. Ей приходится это делать, ибо она желает пользоваться тем, чем пользоваться не умеет. Зажав хаси в кулак, она изо всех сил бьет ими в дно чашки. В чашке лежит рис, сверху она до краев наполнена супом. Чашка, до той поры кое-как удерживавшая равновесие, от толчка наклоняется на тридцать градусов. Суп весело льется на грудь малышки. Но не такова наша малышка, чтобы отчаиваться из-за таких пустяков. Она настоящий тиран. Она энергично поворачивает хаси вверх и одновременно приставляет к краю чашки свою маленькую пасть. Рис набивается ей в рот, отдельные рисинки, окрашенные супом в желтоватый цвет, приклеиваются к щекам и носу малышки. Некоторые зернышки, не рассчитавшие сил, не успевают зацепиться за щеки и падают на циновку. Любопытный способ принимать пищу. Мне бы хотелось сказать Канэда-куну и другим сильным мира сего: господа, вы обращаетесь с людьми, как малышка с чашкой и хаси. Поэтому в ваши рты попадает очень немного, и если попадает, то только по ошибке. К лицу ли это деловым людям?

Старшая Тонко, у которой малышка отобрала чашку и хаси, мучается с доставшимся ей слишком маленьким прибором. Она накладывает полную чашку, но ей достаточно сделать три глотка, чтобы чашка снова опустела. Поэтому она то и дело запускает руку в кадушку с рисом. Тонко съела уже четыре чашки и собирается наполнить пятую. Она подняла крышку кадушки, взяла черпак и вдруг задумалась. Видимо, она колебалась: накладывать или не накладывать. Но вот она приняла решение и стала рыться в кадушке, стараясь выбрать неподгоревший рис. Затем она подняла черпак. До этого момента все было в порядке. Но когда она попыталась перевалить ком риса к себе в чашку, он выскочил из черпака и упал на пол. Тонко не растерялась. Она бросилась подбирать рассыпавшийся рис. Что она будет с ним делать? Гм… она высыпала собранный рис обратно в кадушку. Нельзя сказать, чтобы это было очень гигиенично.

Сунко между тем спокойно грызла соленую репу. Вдруг она выхватила из дымящегося супа плававший в нем батат и целиком отправила его к себе в рот. Господа, вам, наверное, известно неприятное ощущение, когда во рту у вас оказывается горячий батат, только что выловленный из супа. Даже у взрослых, когда они действуют столь неосмотрительно, получаются ожоги. Малоопытная в обращении с бататами Сунко пришла в замешательство. Она завопила и выплюнула батат на стол. Батат развалился на кусочки, некоторые из которых оказались в пределах досягаемости малышки. Малышка бросилась подбирать их — она очень любит бататы…

Хозяин все время наблюдал за тем, что делается за столом, но не сказал ни слова. Он самозабвенно поглощал свой рис, запивая супом. Вот он уже запустил в рот зубочистку. Видимо, он решил предоставить дочерям полнейшую свободу. Даже если все трое когда-нибудь заведут себе любовников и удерут из родительского дома, он, как и сейчас, будет спокойно поглощать свой суп. Безынициативный человек. А впрочем, что такое инициативные люди, в чем выражается их инициатива? Обмануть ближнего, перебежать дорогу приятелю, шантажировать, обвинять невинных — вот, кажется, и все. Тем же занимаются и гимназисты, ибо они знают, что в противном случае им ни за что не стать джентльменами. Они совершают поступки, за которые можно только краснеть, и ждут момента, когда станут настоящими джентльменами. Неправильно называть их инициативными людьми. Лучше называть их мерзавцами. Я — кот японский, и я — патриот Японии. Когда я вижу подобных людей, мне хочется исколотить их. С появлением каждого нового деятеля такого рода государство все стремительнее катится к гибели. Подобные ученики — позор для школы. Подобные люди — позор для страны. Страшно подумать, что они паразитируют на нашем обществе. Кажется, японцы не так возмущаются этим, как возмущаюсь я — кот. Весьма прискорбно. В общем, должен сказать, что по сравнению с этими инициативными мерзавцами мой хозяин — человек высокого класса. Это определяется тем, что он не храбр и не нахален, что он не умен и не хитер.

Так безынициативно закончив завтрак, хозяин надел костюм, взял рикшу и отправился в управление Нихондзуцуми. Когда он спрашивал у рикши, знает ли тот, где находится Нихондзуцуми, рикша ухмыльнулся. А хозяин в довершение всего еще объяснил рикше, что Нихондзуцуми находится в районе публичных домов Иосивара.

Итак, хозяин уехал на рикше (между прочим, это бывает у нас редко), а хозяйка принялась торопить детей: «Собирайтесь в школу, собирайтесь, а то опоздаете!» Но дети не двигались с места. «Сегодня у нас нет занятий», — заявили они. «Как так нет занятий? — рассердилась хозяйка. — Собирайтесь живее!» Старшая, не поднимаясь с места, сказала: «Вчера учитель объявил, что сегодня занятий не будет». Тогда хозяйка достала с полки календарь и принялась его листать. Действительно, сегодняшнее число выведено красной краской, значит — праздник. А хозяин, не зная об этом, написал директору гимназии записку, в которой сообщал, что не явится сегодня на занятия, и хозяйка уже отправила записку по почте. Интересно, забыл Мэйтэй, что сегодня праздник, или нарочно ничего не сказал? Хозяйка удивилась, подумала немного и, наказав детям не баловаться и играть спокойно, принялась за шитье.

Минут тридцать в доме царило спокойствие. Не произошло ничего достойного описания. Затем явился весьма странный гость. Это была гимназистка лет семнадцати-восемнадцати в стоптанных туфлях и сиреневой юбке. Вся голова была у нее в мелких колечках. Она без спросу вошла в дом через черный ход. Барышню звали Юкиэ (очень красивое имя!), и она была племянницей хозяина. Юкиэ иногда приходила к нам по воскресеньям и уходила, всегда вдребезги поссорившись с дядей. Лицо у нее было далеко не так красиво, как имя. Такие лица встречаются через каждые двадцать шагов. Юкиэ прошла в столовую, села рядом с теткой и сказала:

— Здравствуй, тетя.

— Что-то ты рано сегодня, — ответила хозяйка.

— Сегодня большой праздник, вот я и решила прийти пораньше. Вышла из дому в половине девятого.

— Что, у тебя какое-нибудь дело?

— Да нет, просто давно не была у вас, вот и забежала на минутку.

— Что же на минутку? Сиди теперь… Дядя скоро вернется.

— А дяди нет? Он уже куда-нибудь отправился? Что это с ним случилось?

— Да, сегодня он поехал в необычное место… В полицию. Правда, странно?

— Да зачем же?

— Говорят, вора поймали. Того, что к нам весной забрался.

— Значит, дядю вызвали опознать вора? Вот уж не было печали!

— Нет, хотят вернуть вещи. Вчера специально приходил полицейский и сказал, чтобы явились за вещами.

— Вот оно что! Конечно, если бы не полиция, дядя ни за что так рано не пошел бы. Обычно он в это время еще спит.

— Ужасный соня. Разбудишь его — начинает сердиться и ворчать. Вот сегодня утром. Просил обязательно разбудить в семь. Ладно, бужу. А он забрался с головой под одеяло и даже не отвечает. Я опять бужу. А он мне из-под одеяла… Не знаю даже, как и сказать. Такой человек!…

— И что это он все время хочет спать? Знаете, у него, наверное, неврастения.

— Что?

— Он то и дело сердится без всякого повода. Просто удивляюсь, как он еще служит в школе.

— Что ты! В школе он такой спокойный!

— Ну, значит, еще хуже. Он просто самодур.

— Почему?

— Как почему? Самодур, вот и все. Настоящий самодур!

— Да ведь он не просто злится. Вот если кто скажет «черное», он обязательно будет говорить «белое», а скажут «белое», он будет твердить «черное». Все не так, как у людей. Это называется упрямством.

— У него, наверное, макушка набекрень, вот он так себя и ведет. А вы, если хотите заставить его что-нибудь сделать, говорите как раз наоборот. Тогда он будет делать, как вам нужно. Вот недавно он покупал мне подарок, я нарочно говорила ему, что мне не нужен зонтик. А он говорит: «Как это не нужен?» И купил.

Хозяйка захихикала и сказала:

— А ты молодец. Пожалуй, я тоже попробую так.

— Попробуйте, да поскорее, а то прогадаете.

— Приходил к нам недавно агент страховой компании и все уговаривал мужа застраховаться, объяснял, как это выгодно, — словом, целый час толковал. А муж — ни в какую. Ты ведь знаешь, у нас нет никаких сбережений, трое детей… Обязательно нужно было застраховаться. У меня на душе стало бы спокойнее. Да ведь ему все нипочем.

— И верно, так неспокойно. Вдруг что-нибудь случится… — Племянница, несмотря на свои семнадцать лет, говорила весьма рассудительно.

— Очень интересно было слушать, как муж разговаривает с агентом. Упрям до невозможности. «Да, я признаю необходимость страхования. Видимо, для этого и существует ваша фирма. Но поскольку умирать я не собираюсь, необходимости страховаться у меня нет».

— Это дядя говорит?

— Да. Тогда агент отвечает: «Ну конечно, если не умирать, то необходимости в страховании нет. Но жизнь человека неуязвима только на первый взгляд. В действительности же она может прерваться в любую минуту, и совершенно неизвестно, когда человека настигнет смерть». А дядя ему в ответ: «Я принял решение не умирать, поэтому со мной ничего не случится». Такую чушь несет…

— Принял решение или не принял, все равно помрешь. Я вот тоже решила сдать экзамены, а провалилась.

— И страховой агент то же самое говорил: «Человек не волен в своей жизни и смерти. Если бы жизнь человека зависела от одного лишь решения не умирать, никто бы и не умирал».

— Он прав.

— Конечно, прав. А вот до мужа это не доходит. Хвастается: «Клянусь, что не умру ни в коем случае».

— Странно как-то.

— Какое там «как-то». Очень даже странно. Он говорит, что лучше класть деньги в банк, чем вносить страховые взносы.

— У вас есть сбережения?

— Да откуда они у нас? Он совсем не думает, что будет, когда он умрет. Ему все равно.

— Да, это плохо. Интересно, почему он такой? Таких нет даже среди его приятелей.

— И не может быть другого такого. Он уникум.

— Хорошо бы попросить Судзуки-сана, чтобы он усовестил дядю. Было бы хорошо, если бы дядя стал таким же спокойным и мягким человеком, как Судзуки-сан.

— Ну, знаешь, Судзуки-сан у нас доверием не пользуется.

— Все не как у людей! Тогда нужно попросить этого, как его… Ну, он такой всегда спокойный…

— Яги Докусэн-сан?

— Да, да, Яги-сан.

— Одно время муж очень восхищался этим Яги, но знаешь, вчера к нам заходил Мэйтэй и очень ругал его, так что теперь, я думаю, бесполезно просить Яги поговорить с мужем.

— Ничего страшного. Уж если Яги так спокоен и горд, он сумеет уговорить дядю… Недавно он читал лекцию у нас в гимназии.

— Кто? Яги-сан?

— Да.

— Что, разве Яги-сан преподает в твоей гимназии?

— Нет, он не преподаватель. Но его пригласили прочитать лекцию на собрании «Общества благородных девиц».

— И как, интересно было?

— М-м… Да нет, не особенно. Знаете, у этого сэнсэя длиннющая физиономия да еще козлиная борода. Только поэтому все слушали его с восхищением и не спускали с него глаз.

— О чем же он вам рассказывал?

В эту минуту в столовую с шумом ворвались дети. Видимо, они играли на пустыре и услыхали голос гостьи.

— Юкиэ-сан здесь! Юкиэ-сан! — радостно завопили двое старших.

— Не шумите так, — сказала хозяйка, складывая шитье. — Садитесь и слушайте, сейчас Юкиэ-сан будет рассказывать очень интересные вещи.

— Юкиэ-сан, а про что вы будете рассказывать? — осведомилась Тонко. — Я очень люблю, когда рассказывают.

— Сказку про зайца и барсука? — спросила Сунко. Малышка тоже завопила: «Скаска! Скаска!» — и протиснулась вперед, расталкивая сестер. Это вовсе не означало, что она собиралась слушать. Нет, она собиралась рассказывать сама.

— Сейчас малышка опять заведет, — хихикнула Тонко.

— Ты потом, когда расскажет Юкиэ-сан, — попыталась воспротивиться хозяйка.

— Нет, я! Нет, я! — заорала малышка.

— Хорошо, хорошо, малышка, рассказывай, — скромно уступила Юкиэ-сан.

— Мыска-мыска… сла туда…

— О, как интересно. А дальше?

— Я на поле лис косила…

— Как ты хорошо рассказываешь!

— Еси падесь с нами, будес месать…

— Не «падесь», а «пойдешь»… — попробовала было поправить ее Тонко, но малышка мигом поставила ее на место одним словом: «Дула!» Впрочем, ее перебили, и продолжать она больше не могла. Маленький тиран сдался и замолчал.

— Яги-сан рассказал такую историю, — начала наконец Юкиэ-сан. — В древние времена на одном перекрестке стоял огромный каменный идол. На дорогах было бойкое движение, и идол страшно мешал лошадям и телегам. Тогда жители всей округи собрались и стали совещаться, как отодвинуть идола в сторону…

— Что, он рассказывал действительную историю?

— Не знаю, об этом он ничего не говорил. И вот когда они совещались, самый могучий в округе силач выступил вперед и сказал, что он это мигом сделает. Он засучил рукава и принялся за работу. Но идол даже не дрогнул.

— Наверное, был очень тяжелый.

— Да… Когда силач изнемог, махнул рукой и ушел домой, жители опять принялись совещаться. Тогда взял слово самый умный в округе человек и сказал: «Поручите это дело мне». Он поставил перед идолом полную коробку сладостей и стал манить его к себе. Он думал, что идол сладкоежка и непременно поддастся обману. Но идол по-прежнему не двинулся с места. «Так не годится», — подумал умный человек и поставил перед идолом бутылку сакэ и рюмку. «Если хочешь выпить, — сказал он, — передвинься сюда». Но идол опять не двинулся.

— Юкиэ-сан, а идолы тоже едят? — спросила Тонко.

— Хочу сладостей, — сказала Сунко.

— Потерпев две неудачи, умный человек принес множество фальшивых денег и снова принялся соблазнять идола. И, представьте себе, не помогло даже это. Вот как был упрям идол.

— Да, совсем как твой дядя.

— Похож на дядю, правда? В конце концов умный человек махнул рукой и тоже оставил идола в покое. Тогда за дело взялся один большой мошенник. «Будьте спокойны, — заявил он, — я передвину его».

— И что же он делал, этот мошенник?

— Вот это и интересно. Сначала он переоделся полицейским и даже приклеил себе усы. Он подошел к идолу и крикнул: «Эй, немедленно передвинься, иначе тебе будет плохо! С полицией шутки плохи!» Но разве в наше время кто-нибудь попадется на такую удочку?

— Да, конечно. Ну, а идол?

— И не подумал передвинуться. Ведь он же как дядя!

— Ну, не говори. Дядя очень боится полиции.

— Это с его-то физиономией? Да и вообще полиции нечего бояться. И идол тоже никакого внимания на мошенника не обратил. Тогда мошенник рассердился, сбросил полицейскую форму, выкинул фальшивые усы и переоделся богачом. Он скорчил такую же мину, какая обычно бывает у барона Ивасаки [149]. Смешно, правда?

— А какая мина у Ивасаки?

— Да такая, высокомерная. И вот он, не говоря ни слова, только попыхивая огромной сигарой, принялся расхаживать возле идола.

— Зачем?

— Чтобы одурманить его.

— Очень похоже на анекдоты уличного рассказчика. И что, одурманил он идола?

— Какое там одурманил! Идол ведь каменный! Мошеннику лучше бы отступиться, да не тут-то было, он взял и переоделся великим князем. Дурак, правда?

— В те времена тоже существовали их высочества?

— Наверное. Во всяком случае, так рассказывал Яги-сан. Он говорил, что мошенник переоделся именно великим князем. Ужас какой-то. Во-первых, это оскорбление величества. Мошенник, а туда же…

— А каким великим князем он переоделся?

— Не знаю. Но все равно, это оскорбление.

— М-да…

— Но и великому князю ничего не удалось сделать. Мошеннику пришлось признать, что одолеть идола он не в состоянии.

— Давно бы так.

— Да… Заодно следовало бы отправить его на каторгу… Снова окрестные жители собрались на совет, но теперь уже не нашлось желающих передвинуть идола.

— И на этом дело кончилось?

— Нет, есть продолжение. В конце концов наняли рикш и всяких бродяг, чтобы они и днем и ночью шумели вокруг идола.

— Пришлось им, бедняжкам, потрудиться.

— Да, потрудиться пришлось немало, но все равно ничего не получилось. Такой был упрямый идол.

— А потом что было? — полюбопытствовала Тонко.

— Потом? Несмотря на шум и крики, раздававшиеся с утра и до утра, ничего не получилось. В конце концов всем стало это надоедать. Только рикши и хулиганы продолжали с удовольствием шуметь. Ведь они получали поденно…

— Юкиэ-сан, а что такое «поденно»?

— «Поденно» — это деньги.

— А зачем деньги? — спросила Сунко. — Что с ними делают?

— Зачем деньги? — Юкиэ засмеялась. — Дурочка ты, Сунко-сан… Так вот галдели они и шумели возле идола дни и ночи напролет. А между тем в этой округе жил один дурень, с которым никто не считался. Его и звали так: Дурень Такэ. Вот этот дурень посмотрел-посмотрел, как они шумят, и говорит им: «Эх вы, бедолаги, сколько шумите, а одного идола передвинуть не можете».

— Дурень-дурень, а умный.

— Да, очень умный дурень. И все решили на всякий случай обратиться за помощью к нему. Такэ сразу согласился. Первым делом он приказал рикшам и хулиганам прекратить шум и не мешать ему. Затем он с импозантным видом приблизился к идолу.

— Юкиэ-сан, а кто это — Импозантный Вид? Это знакомый Такэ? — спросила вдруг Тонко. Хозяйка и Юкиэ засмеялись.

— Нет, это не знакомый.

— А кто?

— Импозантный вид это… как бы объяснить?…

— Это что?

— Ну, вот ты знаешь Татара Сампэй-сана?

— Знаю. Он подарил нам дикие бататы.

— Вот такой вид, как у Татара-сана, и есть импозантный. Итак, Дурень Такэ, засунув руки за пазуху, подошел к идолу и сказал: «Идол-сан! Все жители нашей округи просят тебя передвинуться. Передвинься, пожалуйста». Тогда идол и говорит: «Так вот в чем дело! Давно бы так сказали!» И передвинулся.

— Какой странный идол!

— А потом началась лекция.

— Что? Это еще была не лекция?

— Нет. Потом Яги-сан сказал: «Рассказывая вам эту поучительную историю, я преследовал определенную цель. Может быть, вы сочтете мое поведение невежливым, но я должен сказать, что наши дамы часто идут к достижению своих стремлений не прямыми, а окольными, весьма трудоемкими путями. Правда, так поступают не только дамы. Такую, с позволения сказать, женственную манеру усвоили в наше время и многие мужчины. Часто тратится масса энергии и времени на околичности, потому что считается, что околичности характеризуют джентльмена. Но такие люди являются просто-напросто уродами, они пленники цивилизации. Не будем же говорить о них. Я только прошу прекрасных слушательниц запомнить рассказанную мною историю и стараться впредь поступать прямо и честно, как Дурень Такэ. Если вы все уподобитесь Дурню Такэ, вы, несомненно, сумеете избежать трети всех неприятностей, которые возникают между супругами, а также между свекровью и невесткой. Чем больше у человека стремлений, тем он несчастнее. Именно поэтому большинство женщин несчастнее мужчин — у них чрезмерно много стремлений. Я же прошу вас стать Дурнями Такэ». Вот какую лекцию прочитал Яги-сан.

— Ну и ну… И что же, ты, Юкиэ-сан, собираешься стать Дурнем Такэ?

— Что вы! Стать Дурнем Такэ… Подумать и то противно. Не хочу я быть такой. Да, знаете, Томико-сан — дочь Канэда — была ужасно возмущена и все твердила, что это оскорбительно.

— Это та самая Томико-сан, что живет в переулке напротив?

— Да, эта модница.

— Она тоже учится в вашей гимназии?

— Нет, она приходила на собрание. Такая модница, просто удивительно!

— Говорят, она очень хороша собой.

— Так себе. Во всяком случае, не настолько, как ей кажется. Если так краситься, как она, все покажутся красивыми.

— В таком случае, Юкиэ-сан, если ты накрасишься, то будешь вдвое красивее Канэда-сан.

— Ой, что вы… Нет, что вы… Нет, знаете, она уж чересчур красится. И хотя она такая богатая, но все-таки…

— А все-таки лучше быть богатой, пусть она даже красится сверх меры.

— Это верно. Но знаете, ей бы не мешало стать Дурнем Такэ. Очень уж она хвастлива. Вот недавно растрезвонила на весь свет, что какой-то поэт посвятил ей стихи.

— Это, верно, Тофу-сан.

— Да неужели? Он? Делать ему нечего…

— Нет, Тофу-сан очень серьезный человек. По его мнению, ему так и следует поступать.

— Такие, как он, только портят ее. А вот еще один интересный случай. Недавно кто-то прислал ей любовное письмо.

— Как же это можно? Кто же?

— Она не знает.

— Без подписи?

— Нет, подпись-то есть, но она никогда не слышала об этом человеке. Она говорила, письмо длинное-предлинное, чуть ли не в два метра. И знаете, какие там странные вещи написаны? «Чувство мое подобно благоговению перед божеством. Наивысшим счастьем для меня было бы стать ради вас жертвой, подобно агнцу. Если мое сердце имеет треугольную форму, то стрела Купидона попала в самый центр его, а как известно, лучше всего попадают из духового ружья…»

— Это он серьезно?

— Да, пишет, что серьезно. Из моих подруг трое читали это письмо.

— Нехорошо она делает, что показывает такое письмо посторонним. Если слухи об этом пойдут дальше, ей будет плохо. Ведь она собирается замуж за Кангэцу-куна.

— Что в этом плохого, она очень довольна! Вот как Кангэцу-сан будет у вас, вы и расскажите ему. Он, наверное, ничего не знает.

— Пожалуй, действительно не знает. Ведь он целыми днями сидит в университете и шлифует свои шарики.

— Неужели Кангэцу-сан и вправду собирается на ней жениться? Вот бедняга!

— Почему же? Она богатая, а это всегда хорошо.

— Какая вы, тетя, право, неблагородная… Все только деньги да деньги… Ведь любовь важнее денег. Без любви не может быть супружеских отношений.

— Да? В таком случае, за кого собираешься выходить ты, Юкиэ-сан?

— Откуда я знаю? У меня пока нет никого на примете.

Хозяйка и Юкиэ-сан пустились в обсуждение матримониальных проблем, и вдруг Тонко, которая очень внимательно слушала их, выпалила:

— Я тоже хочу замуж!

Юкиэ— сан была ошеломлена. Хозяйка же с улыбкой осведомилась:

— За кого ты хочешь выйти?

— Знаешь, мама… Говоря по правде, я хочу выйти за Храм Павших Воинов. Но мне очень не хотелось бы ходить через мост Суйдо, а тогда придется… Просто не знаю, как быть.

Ни хозяйка, ни Юкиэ-сан не осмелились комментировать этот блестящий ответ и только рассмеялись. Тут к Тонко обратилась Сунко:

— Ты тоже влюблена в этот храм, сестричка? Я ужасно люблю его. Давай выйдем за него вместе. Хорошо? Не хочешь? Ну и пожалуйста. Я возьму рикшу и поеду туда одна.

— Мыска тозе поедет, — объявила младшая. Итак, малышка тоже решила выйти замуж за храм. Это было бы большим облегчением для хозяина, если бы вся троица вышла замуж за храм.

В это время у парадного входа остановилась коляска, и послышался бодрый голос хозяина. Хозяин вернулся из управления Нихондзуцуми. Он взял у рикши большой сверток и передал служанке, а сам торжественно проследовал в столовую. Поздоровавшись с Юкиэ-сан, он поставил возле знаменитой хибати предмет, похожий на графин. Это был, конечно, не графин, но и не ваза для цветов. Не знаю, как назвать эту странную фаянсовую посудину.

— Какой странный графин, — заметила Юкиэ-сан, осматривая незнакомый предмет. — Вам дали его в полиции?

Дядя сказал хвастливым тоном:

— Хорош, правда?

— Хорош? Этот графин? Не думаю. Зачем вам эта масленка?

— Какая масленка? У тебя нет никакого вкуса.

— Так что же это?

— Ваза для цветов.

— Да какая же это ваза? Горлышко слишком узкое, а корпус слишком толстый…

— Вот интересно! Никакого вкуса у людей. Ты не лучше тетки, — сказал хозяин, поднимая вазу и любуясь ею.

— Ну еще бы, откуда у меня вкус! Я ведь не сумела бы получить в полиции масленку, правда, тетя?

Но тете было не до этого. Она поспешно разбирала возвращенные вещи.

— Просто удивительно! Какие теперь пошли аккуратные грабители! Все выстирано и вычищено, глядите!

— Кто тебе сказал, что в полиции дают масленки? Просто мне было скучно дожидаться там, я решил немного прогуляться и возле управления нашел эту штуку. Тебе-то, конечно, невдомек, а ведь это антикварная ценность!

— Наверное, слишком антикварная. А где вы гуляли, дядя?

— Где? Да по району Нихондзуцуми. И по Иосивара проходил. Место очень оживленное. А ты видела тамошние железные ворота? Поди не видала?

— Разумеется, не видала. Зачем это я пойду в Иосивара? Там живут женщины подлой профессии. Но как вы, дядя, будучи преподавателем, осмелились бродить по таким местам? Вы меня просто удивляете. Ведь так, тетя?

— Да-да, так. Но здесь, кажется, не все вещи. Они вам все вернули?

— Не вернули только дикие бататы. Сказали явиться к девяти, а ждать заставили до одиннадцати. Безобразие. Вот почему японская полиция никуда не годится!

— Японская полиция не годится! — презрительно сказала племянница. — А гулять по Иосивара годится? Вот погодите, если об этом узнают в гимназии, вас уволят. Правда, тетя?

— Да, возможно. Слушайте, здесь нет подкладки от моего оби. А я-то смотрю, чего здесь недостает?

— Подумаешь, подкладка… Вот у меня пропали драгоценные полдня, меня три часа заставили ждать!

Хозяин переоделся в кимоно, сел, прислонившись к хибати, и принялся разглядывать масленку. Хозяйка тоже успокоилась и стала убирать вещи в шкаф.

— Тетя, оказывается, эта штука — антикварная ценность! Правда, она безобразна? Вы ее в Иосивара купили? Ай-яй-яй…

— Что «ай-яй-яй»? Не понимаешь ничего, а берешься судить!

— За такой посудиной нечего ехать в Иосивара. Их везде полно.

— В том-то и дело, что нигде нет. Такую вещь найти нелегко…

— Какой вы, дядя, все-таки идол.

— Как ты смеешь так говорить со старшим? Какой скверный язык стал у нынешних гимназисток! Не мешало бы тебе прочитать «Правила приличия для женщин».

— Дядя, вот вам не нравится страхование. А что хуже — гимназистки или страхование?

— Страхование необходимо, страхуются все, кто думает о будущем. Так что страхование мне не может не нравиться. А вот гимназистки ни на что не годны.

— Ну и пусть не годны. Подумаешь, сами-то вы не застраховались!

— А я собираюсь застраховаться со следующего месяца.

— Обязательно?

— Обязательно.

— Не стоит, дядя. Лучше на эти деньги что-нибудь купить. Правда, тетя?

Тетя усмехнулась, а хозяин нахмурился.

— Ты так говоришь, потому что думаешь, будто можно жить сто или двести лет. Но вот подрастешь да поумнеешь, тогда и поймешь, что страхование жизни необходимо. Я обязательно застрахуюсь со следующего месяца.

— Да? Ну, что же делать. Пусть будет так. Правда, может быть, лучше страховаться, чем покупать мне зонтики. Вы мне тогда этот зонтик прямо навязали. Я вам говорила, что не надо.

— Что, он тебе совсем не нужен?

— А зачем мне зонтик?

— Тогда верни его мне. Как раз Тонко просила зонтик. Отдадим ей. Он у тебя с собой?

— Это уж слишком, дядя. Сами навязали мне подарок, а теперь требуете его обратно.

— Да ты же говоришь, что он тебе не нужен. Вот я и прошу вернуть. Ничего в этом нет особенного.

— Он мне действительно не нужен, но все равно, это уже слишком.

— Вот бестолковая! Что тут особенного? Ты говоришь, что зонтик тебе не нужен, вот я и прошу тебя вернуть его мне.

— Но ведь…

— Что «но ведь»?

— Но ведь так никуда не годится!

— Фу, до чего глупа! Долбишь одно и то же.

— Вы, дядя, тоже все одно и то же долбите.

— А что мне делать, если ты одно и то же повторяешь? Ты же сказала, что он тебе не нужен?

— Сказала. И он мне действительно не нужен. Но возвращать его вам я не хочу.

— Поразительно. Ну что с тобой делать? Какое упрямство и тупость! Вам в гимназии логику преподают?

— Ах, оставьте, пожалуйста! Ну и пусть я необразованная. Можете говорить, что хотите. «Верни!» Даже от чужих такого не услышишь! Поучитесь немного у Дурня Такэ!

— Что? У кого поучиться?

— Я говорю, будьте хоть немного прямым и честным!

— Ты глупа и упряма вдобавок, потому и проваливаешься на экзаменах.

— Ну и что же, что проваливаюсь? Я вас не прошу платить за мое учение.

Юкиэ больше не в силах была сдерживать переполнявшие ее чувства. Она замолчала, и обильные слезы хлынули на ее сиреневую юбку. Хозяин смотрел то на юбку, то на склоненное лицо Юкиэ, словно раздумывая над психологическим источником ее слез. В это время в столовую заглянула О-Сан и, выставив свои красные руки, объявила:

— Гость пожаловал.

— Кто? — осведомился хозяин.

— Гимназист, — ответила О-Сан, искоса поглядывая на плачущую Юкиэ.

Хозяин встал и направился в гостиную. Я осторожно последовал за ним — мне необходимо было изучать людей и собирать нужный материал. Изучать человека следует в те моменты, когда он волнуется. Только тогда изучение приносит желаемые результаты. В обычной обстановке люди все обыкновенные, ни слушать, ни смотреть на них не интересно. Но когда человек волнуется, в нем, обыкновенном человеке, под влиянием каких-то таинственных сил, проявляются какие-то странные, необыкновенные, диковинные, удивительные качества. Одним словом, возникают явления, весьма поучительные для нас, кошек. К явлениям такого порядка относится, несомненно, и горючая слеза, пролитая Юкиэ-сан. Пока Юкиэ-сан разговаривала с хозяйкой, в ней нельзя было даже заподозрить столь необычные свойства. Но едва вернулся хозяин и поставил свою масленку возле хибати, она внезапно — словно дохлого дракона ошпарили из кипящего котла — проявила неведомые свойства своего характера, необычайно странные, необычайно диковинные, необычайно удивительные, о наличии которых до той поры невозможно было догадаться. Впрочем, эти прекрасные свойства характера обычны для всех женщин. К сожалению, они не так легко проявляются. То есть, вообще-то, проявляются постоянно, но далеко не так свободно и не с такой силой, как в данном случае. Мне удалось быть свидетелем этого представления только потому, что на свете живет вот такой чудак, с макушкой набекрень, мой хозяин, который и меня, случается, гладит против шерсти. Я не сомневаюсь, что люди чувствуют себя как на сцене всюду, где появляется мой хозяин. И только благодаря хозяину у меня есть возможность приобрести достаточный опыт в отношении людей, хотя век кошки и короток. Счастливая судьба! Интересно все-таки, кто же наш гость?

А гость был гимназистом лет семнадцати, чуть моложе или чуть старше Юкиэ-сан. У него была огромная синяя голова, остриженная под машинку, и картофелеобразный нос. В общем, ничего достопримечательного в его внешности не было, если не считать громадного черепа. Череп, даже голый, был необычайно велик, а если бы на нем росли такие волосы, как у хозяина, он бы привлекал к себе всеобщее внимание. Хозяин считает, что такие головы не приспособлены к восприятию наук. Возможно, так оно и есть, но на первый взгляд подобная голова, похожая на голову Наполеона, производит ошеломляющее впечатление. Как и все другие гимназисты, наш гость был одет в кимоно с короткими рукавами. Белья под кимоно не было. Говорят, что это очень изящно — надевать кимоно прямо на голое тело и ходить босиком. Но этот юнец имел очень вульгарный облик. Может быть, виной были босые ноги: на циновках отчетливо выделялись три грязных следа. У гостя был смущенный вид. Нет ничего удивительного в том, что смущенный человек сидит тихо, но этому смущенному виду совершенно не соответствовала громадная нахальная голова. Нахалу, который гордится тем, что не здоровается с преподавателем, тяжело, конечно, высидеть в позе нормального человека хотя бы полчаса. Но со стороны выглядит очень смешно, когда подобный тип делает вид, будто он от рождения образец благопристойности и оплот нравственности. Любопытно, как это они, такие наглые и развязные на гимнастических площадках и в классах, способны сдерживать себя при других обстоятельствах? Эта мысль возбуждала во мне насмешливую жалость к нашему гостю. И как бы ни был глуп и бестолков хозяин, он начинает казаться человеком значительным, когда сталкивается лицом к лицу с таким учеником. Вероятно, и хозяин сознает это. Есть поговорка, что пылинки, скопившись, образуют горы. Ученики, собравшись вместе, представляют собой силу, которой нельзя пренебрегать. Они способны на остракизм и на стачку. На мой взгляд это нечто вроде храбрости пьяного труса. Дикие выходки стада учеников можно рассматривать как результат временного безумия, наступившего вследствие опьянения сознанием своего численного превосходства. В противном случае разве посмел бы такой вот типчик, который сидит сейчас, забившись в угол, презирать своего преподавателя? Разве посмел бы он выкидывать дурацкие шутки?

Хозяин пододвинул к гостю дзабутон и предложил сесть на него. Но господин Тыквоголовый не двинулся с места, он словно окаменел. Было странно видеть за безучастным ко всему дзабутоном безмолвную громадную голову. Дзабутон предназначен для сидения. Хозяйка купила его не для того, чтобы им любовались. Сидеть на циновке рядом с дзабутоном — это оскорбление для дзабутона, а следовательно, и для его хозяина. А господин Тыквоголовый вовсе не питал к дзабутону никаких враждебных чувств. Попросту говоря, он с младенческих лет ни разу не сидел по-человечески. Ноги его уже начали ныть от претерпеваемых ими мук, но он упорно отказывался от дзабутона, несмотря на то что дзабутон оказывался из-за этого в дурацком положении и несмотря на то что дзабутон был предложен самим хозяином. Ах, какой стеснительный этот господин Тыквоголовый! Лучше бы он стеснялся тогда, когда таких, как он, собирается целое стадо. Пусть бы стеснялся в гимназии. Пусть бы стеснялся в пансионе. Нет, он стесняется там, где это совсем не нужно. А там, где нужно стесняться, он хулиганит. Скверный Тыквоголовый бонза…

Фусума тихо раздвинулись, и Юкиэ-сан почтительно подала бонзе чашку чая. Во всякое другое время бонза не упустил бы случая сказать по этому поводу какую-нибудь гадость, но сейчас при виде цветущей девицы, которая церемонно, по всем правилам школы Огасавара, изученным в гимназии, протянула ему чашку, он растерялся окончательно. Юкиэ-сан хихикнула и снова неслышно удалилась. Видимо, при одинаковом возрасте женщины более развиты, нежели мужчины. Юкиэ-сан гораздо смелее бонзы. И ее хихиканье было особенно выразительно после только что пролитых горючих слез.

После того как Юкиэ ушла, обе стороны некоторое время сидели молча. Наконец хозяин решил, что это уже похоже на самосозерцание с целью совершенствования духа, и раскрыл рот:

— Как бишь тебя?

— Фуруи.

— Фуруи? Ага. Фуруи. А дальше? Имя?

— Фуруи Буэмон.

— Фуруи Буэмон… Угу… Да, имя довольно длинное. Несовременное имя. Старинное имя. Ты, кажется, в четвертом классе?

— Нет.

— В третьем классе?

— Нет. Я во втором классе.

— Во втором «А»?

— Нет, «Б».

— «Б»? Значит, ты в моей группе? — удивленно сказал хозяин.

Если говорить по правде, эта гигантская голова с первых же дней своего появления в гимназии поразила воображение хозяина. Иногда он даже видел ее во сне. Но дурак хозяин был не в состоянии установить связь между этой примечательной головой и старинным именем, а тем более между головой, старинным именем и группой «Б» второго класса. И, постигнув наконец, что эта чудовищная голова, снившаяся ему по ночам, принадлежит ученику класса, в котором он, хозяин, является наставником, он мысленно захлопал в ладоши от восторга. Однако ему все еще было невдомек, для чего этот Тыквоголовый парень, да еще со старинным именем, да еще ученик его класса, явился к нему. Еще не было случая, чтобы ученики наносили визиты своему не пользовавшемуся популярностью учителю хотя бы по случаю Нового года. Фуруи Буэмон был поистине редким гостем. Хозяин не знал, как себя повести, потому что не знал, чем он обязан этому визиту. «Пришел развлечься? Вряд ли, за этим ко мне не ходят. Пришел сообщить о том, что меня уволили? Нет, тогда он держался бы развязно. И тем более не может быть, чтобы он пришел попросить моего совета о том, как следует жить». Нет, хозяин никак не мог додуматься, зачем явился Фуруи Буэмон. Впрочем, если судить по виду Фуруи Буэмона, то ему самому было неясно, зачем он пришел. Наконец, отчаявшись, хозяин спросил официальным тоном:

— Ты в гости пришел?

— Нет.

— Значит, по делу?

— Да.

— По школьному вопросу?

— Да. Хотел немного поговорить.

— Угу. Так о чем? Говори же.

Но Буэмон-кун молчал, опустив очи долу. Вообще-то Буэмон-кун был весьма болтлив, хотя и учился во втором классе. Его мозг, не в пример голове, был недоразвит, и по болтливости этот ученик занимал в группе «Б» первое место. Именно он поставил хозяина в тупик, потребовав перевода на японский язык слова «Колумб». Да, видимо, была какая-то серьезная причина тому, что сей разговорчивый господин молчал и только ерзал на месте, как принцесса-заика. И причина эта заключалась не только в стеснении. Хозяину это тоже начало казаться странным.

— Если у тебя есть что сказать, говори скорее.

— Мне как-то неловко говорить…

— Неловко говорить? — хозяин заглянул в лицо Буэмон-куна, но тот продолжал смотреть вниз, и определить выражение его лица было трудно. Тогда хозяин попробовал изменить тон и сказал ласково: — Говори, не стесняясь. Нас никто не слышит, а я никому не скажу.

— Можно рассказывать? — Буэмон-кун все еще колебался.

— Можно, наверное, — решил хозяин.

— Ну, тогда я расскажу, — вздохнул Тыквоголовый и, подняв голову, тупо посмотрел на хозяина. Глаза у него совершенно треугольные. Хозяин надул щеки и выпустил в сторону дым «Асахи».

— Знаете… Такое дело получилось, не знаю, как теперь быть.

— А что случилось?

— Как что случилось? Я в большом затруднении и пришел к вам…

— Так что же тебя затрудняет?

— Я не хотел этого делать, но Хамада пристал: одолжи, говорит, да одолжи…

— Хамада — это Хамада Хэйскэ?

— Да.

— Так что, ты одолжил этому Хамада деньги в уплату за пансион?

— Нет, я одолжил ему не деньги.

— А что же?

— Свое имя одолжил.

— А для чего Хамада понадобилось твое имя?

— Он отправил любовное письмо.

— Что отправил?

— Я ему говорю, чем одалживать свое имя, я лучше опущу письмо в почтовый ящик…

— Ничего не понимаю. Кто и что сделал?

— Было отправлено любовное письмо.

— Любовное письмо? Кому?

— Да я же говорю, что неловко рассказывать об этом.

— Ну ладно, значит, ты отправил какой-то женщине любовное письмо.

— Нет, не я.

— Хамада?

— И не Хамада.

— Так кто же отправил?

— Этого я не знаю.

— Ничего не пойму. Что же, никто ничего не отправлял?

— Там только мое имя.

— Что значит «там только мое имя»? Ничего не понимаю. О чем ты говоришь? Рассказывай все по порядку. Кому было адресовано письмо?

— Барышне Канэда.

— Это дочь коммерсанта Канэда?

— Да.

— А что значит «имя одолжил»?

— Видите ли, эта девица модничает и нос задирает, вот ей и отправили любовное письмо… Хамада сказал, что без подписи нельзя. Я ему говорю: подпишись своим именем. А он говорит: это неинтересно. Лучше, говорит, пусть будет подписано Фуруи Буэмон. Вот так я и одолжил свое имя.

— Ты что, знаешь эту девушку?

— Нет, не знаю. Даже не видел никогда.

— Какая наглость! Посылать любовное письмо человеку, которого не знаешь! Зачем же вы это сделали?

— Все говорили, что она хвастает и нос задирает, вот и решили подшутить над нею.

— Натворили вы дел. Значит, отправили за твоей подписью?

— Да. Письмо написал Хамада, я одолжил имя, а Эндо ночью отправил.

— Значит, вы втроем сговорились?

— Да. Но потом я испугался. Вдруг все раскроется и меня исключат? Я так беспокоюсь, что уже несколько ночей не сплю. В голове словно туман стоит.

— Черт знает, какую глупость вы выдумали. Что же, так прямо и подписали — «ученик второго класса гимназии „Буммэй“ Фуруи Буэмон»?

— Нет, про гимназию не писали.

— Хорошо хоть, что догадались. Этого бы только не хватало! Тогда бы речь шла о чести гимназии «Буммэй».

— Как вы думаете, меня исключат?

— Как тебе сказать…

— Сэнсэй, у меня очень строгий отец. Да еще у меня мачеха. Если меня исключат, мне плохо придется. Неужели исключат?

— Вот я и говорю, что нельзя делать такие штуки.

— Я и не хотел, да вот так получилось… Нельзя ли постараться, чтобы меня не исключили?

Буэмон говорил слезливым голосом. Давно уже за фусума фыркают хозяйка и Юкиэ-сан, а хозяин все тянет с важным видом: «Не знаю… Вот уж не знаю, как с тобой быть…» Страшно интересно.

Я сказал — «интересно». Возможно, вы спросите: почему? Вопрос резонный. Величайшая цель жизни как человека, так и животного, — это познание самого себя. Если бы люди оказались способными познать самих себя, они были бы достойны большего уважения, чем кот. И тогда я немедленно прекратил бы писать всю эту ерунду. Но человек никогда не познает свое «Я», как никогда не увидит собственных ушей. Вот почему за разъяснениями по поводу своего «Я» люди обращаются к обычно презираемым котам. Конечно, человек делает вид, что ему все известно, и просто чего-то не хватает. Он расхаживает по земле с величественным видом, называя себя венцом творения. Меня разбирает смех, когда я гляжу на него. Вот он и таскается по свету, сгибаясь под тяжестью этого самого венца творения, и спрашивает у всех встречных, где его уши. И не думайте, что он когда-нибудь откажется от этого венца. Будет таскать его до самой смерти. Впрочем, при всем этом он может считаться даже симпатичным, если только довольствуется тем, что он дурак.

Рассказывая о Буэмон-куне, о хозяине, о хозяйке и о Юкиэ-сан, я сказал «страшно интересно» не потому, что получилось такое совпадение, и не потому, что это совпадение касается столь пикантного предмета. Нет, меня заинтересовала реакция всех этих людей на описываемые события. Начнем с хозяина. Он относится к происшествию довольно прохладно. Его не особенно волнует строгость папаши Буэмон-куна и отношения между Буэмон-куном и его мачехой. Да он и не должен волноваться. Ведь между исключением Буэмон-куна и увольнением хозяина громадная разница. Вот если бы исключили всех учеников из всех гимназий, тогда другое дело. Тогда преподавателю не на что было бы жить. Но изменения в судьбе одного только Буэмон-куна, как бы велики они ни были, на судьбе хозяина не отразятся. А раз так, то с какой стати хозяин будет волноваться из-за Буэмон-куна? Хмуриться, сморкаться, вздыхать по поводу неприятностей постороннего человека совсем не в характере хозяина. Никто не поверит, что человек такое добросердечное существо. Только в качестве налога за свое появление на свет он иногда ради приличия пускает слезу и строит сочувственную мину. Это сплошной обман. Хотя, по правде говоря, для того, чтобы корчить сочувственные мины, требуется определенное искусство. Тех, кто обладает искусством такого обмана в наибольшей степени, называют «совестью человечества» и очень ценят. Поэтому самые подозрительные люди — это те, кого ценят другие. Присмотритесь к такому типу, и вы сразу все поймете. В этом смысле хозяин относится к неискусным. Поэтому его не ценят. И он, естественно, не прячет свое равнодушие, а выставляет его напоказ. Стоит поглядеть, как он повторяет Буэмон-куну: «Не знаю, не знаю, как с тобой быть…» Но было бы непростительной несправедливостью презирать такого праведника, как мой хозяин, из-за его равнодушия. Равнодушие — природное качество человека, и тот, кто не прячет свое равнодушие, честный человек. Не следует переоценивать людей и ожидать от хозяина в данном случае сочувствия к Буэмон-куну. Ожидать в этом взбаламученном мире от честности большего, чем равнодушие, все равно что ждать, когда верные рыцари старинных фантастических романов начнут гарцевать на улицах под вашими окнами.

Теперь о женщинах, что хихикают в столовой. Их привлекает главным образом смехотворность всей истории. Происшествие с любовным письмом, которое не дает спать по ночам Буэмон-куну, представляется им исполненным радостной благодати, словно голос Будды. Попробуем разобраться в этом, и мы увидим, что их веселит скверное положение, в которое попал Буэмон-кун. Спросите этих женщин: «Почему у вас вызывает смех человек в скверном положении?» И они вам ответят, что вы дурак. Или скажут, что вы задали этот вопрос с целью оскорбить их женское достоинство. Возможно, они и в самом деле будут считать себя оскорбленными. Но правда и то, что они рады посмеяться над человеком, попавшим в беду. Нечего ожидать, что женщина предупредит вас: «Сейчас я буду оскорблять свое женское достоинство, но вы помалкивайте и не задавайте дурацких вопросов». Это все равно как если бы вор заявил: «Я сейчас буду грабить, но не смейте говорить мне, что это безнравственно. Этим вы опозорите и оскорбите меня». Женщины умны. Их рассуждения не лишены логики. Так что если тебе пришлось родиться человеком, будь любезен оставаться спокойным, когда тебя будут топтать ногами, пинать и всячески поносить. Более того, оплевав и обгадив тебя, над тобой еще будут посмеиваться. А если ты не способен оставаться спокойным в таком положении, держись подальше от существ, именуемых умными женщинами. Возможно, Буэмон-кун, совершивший без всякой задней мысли непристойный поступок и теперь совершенно подавленный, скажет, что нехорошо смеяться, когда ему так плохо. Но такие слова исторгнет у него лишь юношеская наивность. Тот, кто не терпит, чтобы его оскорбляли, именуется человеком, лишенным выдержки. Если он не желает, чтобы его оскорбляли, пусть ведет себя скромно.

Наконец о Буэмон-куне. Он — воплощение беспокойства. Его гигантская голова готова взорваться от переполняющего ее беспокойства, как голова Наполеона разрывалась от тщеславия. Его картофелеобразный нос подергивается — беспокойство овладело всеми лицевыми мускулами. Это бессознательный рефлекс: словно заглотив чудовищную конфету, он третий день чувствует в животе какой-то ком, от которого никак не может избавиться. Охваченный отчаянием, он уцепился за мысль, что его может выручить преподаватель, облеченный властью классного наставника. Вот почему он принес в наш дом с повинной свою гигантскую голову. Он уже забыл, что в гимназии постоянно изводил этого преподавателя и подстрекал других. Он, кажется, уверен, что наставник, невзирая ни на что, обязан принять в нем участие. Должен сказать, что мыслит он весьма примитивно. Хозяин стал его наставником не по своему желанию, а по приказу директора. Это такая же должность, как котелок дяди Мэйтэя. Одно название, и больше ничего. А с одним названием далеко не уедешь. Если бы название могло принести какую-нибудь пользу, то Юкиэ-сан послала бы на смотрины вместо себя одно свое имя. Буэмон-кун не только самонадеян, но еще и переоценивает натуру человеческую, полагая, что посторонние обязаны ему помогать. И он, наверное, никак не ожидал, что над ним будут смеяться. Можно не сомневаться, что в доме своего наставника Буэмон-кун познал великую истину о человеке. Теперь постепенно он будет превращаться в настоящего человека. Он будет смеяться, когда другие попадут в беду, он останется равнодушным к переживаниям посторонних. Мир переполнится буэмон-кунами. Мир переполнится такими, как Канэда-сан и его супруга. От всей души желаю Буэмон-куну как можно скорее познать себя и стать настоящим человеком. Иначе, как бы он ни раскаивался, как бы ни алкал вернуться на стезю добродетели, ему не добиться таких успехов, каких добился господин Канэда. Более того, общество еще отринет его. А это уже посерьезнее, чем исключение из гимназии.

Так размышлял я и восхищался ходом своих мыслей. Вдруг фусума раздвинулись, и в комнату заглянула половина чьей-то физиономии.

— Сэнсэй.

Хозяин твердил нудным тоном все одно и то же: «Не знаю, как с тобой быть…» Когда его окликнули, он обернулся. Он взглянул на половину физиономии, торчавшую из-за фусума. Оказалось, что это был Кангэцу-кун собственной персоной. Хозяин, не двигаясь с места, сказал:

— Входи же.

— У вас, кажется, гость, — все еще оставаясь за фусума, заметил Кангэцу-кун.

— Ничего, заходи.

— Я, собственно, пришел за вами…

— Куда? Опять в Акасака? Нет, уволь. В прошлый раз ты затаскал меня до того, что у меня ноги одеревенели.

— На этот раз все будет хорошо. Вы ведь давно уже не выходили на прогулку.

— На какую там еще прогулку? Да входи же ты.

— Я думаю сходить в Уэно и послушать рев тигров.

— На что это тебе? Иди сюда.

Кангэцу— кун решил, что переговоры на расстоянии бесполезны, и, сняв ботинки, вошел в комнату. Как обычно, на нем были брюки с многочисленными заплатами на задней части. Не следует, однако, думать, что его брюки рвутся, потому что им уже пора рваться или из-за тяжести зада. Сам Кангэцу-кун объясняет это частыми упражнениями в езде на велосипеде. Кангэцу-кун отвесил поклон Буэмон-куну, не подозревая, что видит перед собой коварного соперника, и уселся ближе к веранде.

— Так зачем тебе понадобилось слушать рев тигров?

— Сейчас, днем, это, конечно, неинтересно. В Уэно мы поедем часов в одиннадцать вечера, после того как побываем во всех других местах.

— Еще чего!

— Деревья в зоопарке, — объяснил Кангэцу, — кажутся в это время джунглями, становится жутко.

— Угу… Да, вероятно, интереснее, чем днем.

— Мы пойдем в такую чащу, куда люди и днем не забираются. Мы ощутим себя заблудившимися в джунглях и забудем, что живем в шумной столице.

— А зачем все это ощущать?

— А вот когда все это ощущаешь, вдруг заревут тигры!

— Так уж и заревут по твоему приказанию?

— Обязательно заревут. Их рев слышен даже в университете днем. А представляете, как это будет в тиши ночной, когда вокруг ни души, когда вы чувствуете на себе дыхание призраков, когда в нос ударяет запах тими… [150]

— Что это значит — когда в нос ударяет запах тими?

— Кажется, так говорят, когда бывает страшно.

— Разве? Не слыхал. Ну и что дальше?

— И в этот момент вдруг заревут тигры, да так, что с могучих столетних деревьев посыплются листья. Ужасно страшно.

— Да, это ужасно страшно.

— Так что же, отправимся навстречу приключениям? Я думаю, будет очень интересно. Если не слышал рев тигров ночью, значит не имеешь о нем ни малейшего представления.

— Право, не знаю, стоит ли… — Хозяин был равнодушен к приключениям, как был равнодушен к мольбам Буэмон-куна.

Услыхав это «право, не знаю…», Буэмон-кун, который до того с завистью и восхищением слушал рассказ о тиграх, встрепенулся и вспомнил о своем положении. Он спросил:

— Сэнсэй, как же мне быть?

Кангэцу— кун с недоумением воззрился на его гигантскую голову, а я, имея на то особую причину, покинул гостиную, а затем отправился в столовую.

Хозяйка, то и дело фыркая, наполняла чаем и ставила на поднос дешевые чашки.

— Юкиэ, будь добра, отнеси это в гостиную.

— Что вы! Я не хочу.

— Почему? — изумленно спросила хозяйка и даже улыбаться перестала.

— Не хочу, и все. — Юкиэ изобразила на лице независимость и опустила взгляд на лежавший рядом номер «Иомиури-симбун».

— Что за странности! Ничего в этом особенного. Там только Кангэцу-сан.

— А я вот не хочу! — сказала Юкиэ, не отрывая взгляда от газеты. Конечно, она не способна сейчас прочесть ни строчки, но попробуйте скажите ей об этом, и она наверняка пустит слезу.

— Нечего тут стесняться, — сказала хозяйка, засмеялась и поставила поднос на газету.

— Ах, что вы делаете! — воскликнула Юкиэ и потянула газету к себе. Чай расплескался на газету и на циновки.

— Ну вот, что ты сделала? — сказала хозяйка.

— Ах, что я наделала! — воскликнула Юкиэ и помчалась на кухню. Наверное, за половой тряпкой. Эта сцена немного развлекла меня, и я вернулся в гостиную.

Кангэцу— кун, не подозревавший о смятении Юкиэ, вел светский разговор:

— О сэнсэй, у вас на сёдзи новая бумага? Кто клеил?

— Женщины клеили. Правда, хорошо?

— Да, очень хорошо. Это, наверное, та барышня, что иногда к вам приходит?

— Да, она тоже помогала. И знаешь, она хвасталась, что раз она так хорошо оклеивает сёдзи, значит может уже выходить замуж.

— Скажите пожалуйста! — сказал Кангэцу-кун и уставился на сёдзи. — Вот с этой стороны совсем гладко, а вон там немного морщит.

— Оттуда и начинали, когда еще было недостаточно опыта.

— Ах, вот в чем дело! Опыта, значит, было мало… Так-так. Эта поверхность образует трансцендентальные кривые и не может быть выражена в простых функциях.

— Да, да, конечно, — осторожно поддакнул хозяин. Между тем Буэмон-кун окончательно отчаялся добиться чего-нибудь от учителя. Он внезапно опустил свой исполинский череп на циновку и молчаливо выразил свое желание откланяться. Хозяин сказал:

— Что, уже уходишь?

Уныло волоча ноги, обутые в гэта, Буэмон поплелся за ворота. Бедняга, если он ни в ком не найдет сочувствия, то наверняка напишет предсмертные стихи и бросится в водопад Кэгон. И все потому, что барышня Канэда задирает нос и модничает. Пусть Буэмон-кун после смерти станет привидением и придушит ее. Если такая вертихвостка исчезнет с лица земли, мужчинам не будет никакого урона. А Кангэцу-кун пусть женится на более достойной девушке.

— Сэнсэй, это ваш ученик?

— Угу…

— Какая громадная голова. Он способный?

— Не очень, если принять во внимание величину черепа. Задает иногда нелепые вопросы. Как-то поставил меня в дурацкое положение, спросив, как будет по-японски «Колумб».

— Наверное, он задает эти лишние вопросы из-за величины головы. А что вы ему ответили, сэнсэй?

— Что? Да так, перевел кое-как.

— Но все же перевели? Это здорово!

— Надо переводить все, что спрашивают, иначе ученики перестанут доверять.

— Смотрите, сэнсэй, вы стали дипломатом! Но он какой-то грустный, прямо не верится, чтобы он мог вас поставить в тупик.

— А, сегодня-то он шелковый. Дурак он.

— Да что с ним? По правде говоря, мне даже жалко его стало. Что он натворил?

— Глупость. Отправил любовное письмо дочери Канэда.

— А! Эта огромная голова? Ну и храбрецы эти нынешние гимназисты! Я просто ушам не верю!

— Тебе это, наверное, неприятно…

— Что вы, почему же неприятно? Наоборот, интересно. Пусть посылают сколько угодно любовных писем.

— Ну, раз тебе все равно…

— Конечно, все равно. Какое мне дело? Но все-таки странно, как эта громадная голова могла послать любовное письмо.

— Да… Это была, собственно, шутка. Девица модничает, задирает нос, вот они втроем и решили подшутить…

— Втроем написали барышне Канэда одно письмо? Это уже совсем дико. Все равно что есть втроем одну порцию бифштекса.

— Здесь было разделение труда. Один написал текст. Другой письмо отправил. Третий подписался. Вот этот тип, что был здесь, подписал письмо своим именем. Он, конечно, самый большой дурак из всех троих. Вдобавок он говорит, что даже не знает дочь Канэда. Непонятно, как он мог решиться на такую глупость…

— Да, такого давно не случалось. Подумать только, эта гигантская голова посылает письмо женщине! Интересно ведь, правда?

— Как бы здесь чего не вышло…

— А что тут может выйти? Ведь девица-то Канэда!

— Но ведь у тебя, кажется, какие-то намерения…

— При чем здесь мои намерения? Речь-то идет не обо мне, а о Канэда! Мне какое дело?

— Тебе, может быть, и нет дела…

— Ничего, с Канэда тоже ничего не случится.

— Ладно, оставим это. Ну так вот, он вдруг почувствовал угрызения совести и в растрепанных чувствах явился ко мне просить совета.

— Так вот почему он был такой грустный! Видимо, он робкий юноша. Вы подбодрили его?

— Больше всего он боится, что его исключат из гимназии.

— За что же его исключать?

— За безнравственный поступок, как он сам это называет.

— Что вы? При чем здесь безнравственность? Ничего в этом нет безнравственного. Я уверен, что девица всем показывает это письмо и считает для себя за честь…

— Ну, это уж ты слишком.

— Как бы то ни было, мне его жаль. Даже если его поступок дурен, все равно нельзя позволять ему так мучиться, ведь это может его убить. Голова у него такая громадная, но лицо неплохое. И у него очень мило дергается нос.

— Ты, как Мэйтэй, говоришь легкомысленные вещи.

— Ну что вы! Просто таковы современные нравы. А вы, сэнсэй, придерживаетесь старых взглядов и подходите ко всему слишком строго.

— Да ведь это глупо — посылать любовное письмо совершенно незнакомому человеку! Где здесь здравый смысл?

— В шутках не бывает здравого смысла. Помогите ему, и это вам зачтется. А то он такой грустный, что вот-вот бросится в водопад Кэгон.

— Не знаю, право…

— Помогите! Более взрослые озорники творят гораздо худшие безобразия, и у них такой вид, как будто ничего не случилось. Исключить этого юнца будет несправедливо, если сначала не исключить других типов, которые много хуже его.

— Может быть, это и так, однако…

— А как же насчет рева тигров? Поедем?

— Тигры?

— Да. Послушать тигров. Я очень прошу вас пойти сегодня со мной. На днях я собираюсь домой в провинцию и долго не смогу принимать участие в ваших прогулках.

— Угу… Значит, едешь на родину? Что, по делам?

— Да, у меня есть одно незначительное дело. Ну, поедем?

— Да? Ну что ж…

— Идемте, идемте. Сегодня я угощу вас ужином. Потом моцион, а потом мы поедем в Уэно.

Хозяин в конце концов позволил себя уговорить, и они отправились. Когда они ушли, хозяйка и Юкиэ-сан громко расхохотались: гэра-гэра, кэра-кэра, кара-кара…