А так было на Волге, пониже Черного Яра, тремя днями позже.
Разинцы со стругов заметили двух всадников на луговой стороне (левый берег). Всадники махали руками, явно привлекая к себе внимание.
Стали гадать:
– Похоже, татаре: кони татарские.
– Они… Татаре!
– Чего-то машут. Сказать, видно, хотят. Батька, вели сплавать!
Степан всматривался со струга в далекий берег.
– Ну-ка, кто-нибудь сплавайте, – велел.
Стружок полегче отвалил от флотилии, замахали веслами к левому берегу. Вся флотилия прижалась к правому, бросали якоря, шумнули своим конным, чтоб стали тоже.
Степан сошел на берег, крикнул вверх, на крутояр, где торчали конские и людские головы:
– Федька!..
Через некоторое время наверху показалась голова Федьки Шелудяка.
– Батька, звал? – крикнул он.
– Будь наготове! – сказал ему Иван Черноярец (Степан в это время переобувался – промочил ноги, когда сходил со струга). – Татаре неспроста прибежали. Никого там не видно? На твоей стороне.
– Нет.
– Смотрите!
– Не зевали чтоб, – подсказал Степан. – Им видней там…
– Слышь, Федька!
– Ай?!
– Не зевайте!
– Смотрим! А кто там? Татар гости плюхат?
Казаки засмеялись: Шелудяк иногда смешно коверкал слова.
Стружок между тем махал от левого берега. А те два всадника скоро поскакали в степь.
Разинцы поутихли… Ждали. Догадывались: неспроста прибегали татары, неспроста. Атаман постоянно сообщается с ними, но и он озадачен.
– Идут, думаешь? – спросил Черноярец. – Прозоровский идет?.. А? Тимофеич?
– Иван… – с некоторым раздражением сказал Степан, – я столько же знаю, сколь ты. Подождем.
Стружок приближался медленно, очень медленно. Или так казалось. Казалось, что он никогда не подгребет к этому берегу, застрял.
Степана и других охватило нетерпение.
– Ну?! – крикнул Иван. – Умерли, что ль?!
На стружке молчали. Гребли, старались скорей. Стало понятно: везут важную весть, потому важничают и хранят молчание до поры: не выскакивают с оправданием, что – стараются.
Наконец, когда стало мелко, со стружка прыгнул казак и побрел к атаману, высоко подняв в руке какую-то бумагу.
– Татаре!.. Говорят: тыщ с пять стрельцов и астраханцев верстах в трех отсудова. Это мурза шлет. – Казак вышел на берег, подал Степану лист. – Тыщ с пять, сами видали, говорят: стругами, хорошо оруженные.
Степан передал лист Мишке Ярославову (татарскую писанину знал только он один), сам принялся расспрашивать казака:
– Водой только? Конных они, можеть, не углядели? Яром едут где-нибудь…
– Конных нет, говорят. Водой. Держутся ближе к высокому берегу.
– Этой… большой дуры нет с ими? – спросил Степан, в нетерпении поглядывая на Мишку.
– Какой дуры?
– Корабль, они называют… «Орел».
– Не знаю, не сказывали. Сказали, если б был.
– Мурза пишет, – начал Мишка, глядя в лист, – были у его от Ивана Красулина… Три тыщи с лишком стреч нам идет. С князем Львовым. Иван велел передать, чтоб ты не горевал: стрельцы меж собой сговорились перекинуться. Начальных людей иноземных, и своих тоже, – побьют, как с тобой свидются. Чтоб ты только не кинулся на их сдуру… Они для того на переднем струге какого-нибудь свово несогласнова или иноземца на щеглу кверху ногами взденут. Так чтоб знал: стрельцы служут тебе. Сам он, Иван-то, остается в Астрахани, и это, мол, к лучшему: как-никак, а город брать надо. А в городе ишо остались, мол, – приготовились сидеть. Пишет… какого-то молодого казака на троицу истерзали и повесили. Не Максю ли?
– Это он пишет «не Максю ли»?
– Да нет, это я говорю… Макся, наверно, попался.
– А там все?
– Все. Дальше – поклоны всем…
Степан постоял в раздумье… Поднялся выше, на камни, громко сказал всем, кто мог слышать:
– Казаки!.. Там, – указал рукой вниз по Волге, – стрельцы! Их три с лишним тыщи. Но они люди умные, они головы свои зазря подставлять не будут. Так они велят передать. А станет, что обманывают, то и нам бы в дураках не оказаться: как я начну, так и вы начинайте. А раньше меня не надо. Я напередке буду. Федька!..
– Слухаю, батька! Я все слухаю.
– Как увидишь струга, обходи их берегом со спины. Мы тоже этого берега держаться станем. Без меня не стреляй!.. Счас к тебе Иван придет. – Степан повернулся к Черноярцу: – Иван, иди к им, а то они не разберутся там… Сам знай: можеть, с воеводиной стороны и пальнут раз-другой, ты все равно терпи. А как уж увидишь – бой, тада вали. Мы их изловчимся как-нибудь к берегу прижать. С богом! – Степан показал рукой – вниз. – Там стрельцы. Не бойтесь, ребятушки: они сами нас боятся!
Еще раз судьба сводила атамана с князем Львовым. Удивительно, с каким умом, осторожно держался Львов: вс" высылают и высылают его первым встречать Разина и вс" никак не поймут, что неудачи этих высылок – если не целиком, то изрядно – суть продуманная, злая месть позорно битого князя Львова Алексею Романову, царю. А бит был князь по указу царя перед приказом тверским – за непомерные поборы (нажиток), за несправедливость и лиходейство… Был бит и обречен во вторые воеводы в окраинные города, за что и мстил. В державе налаживалась жизнь сложная: умели не только пихаться локтями, пробиваясь к дворцовой кормушке, а и умели, в свалке, укусить хозяина – за пинок и обиду. И при этом умели преданно смотреть в глаза хозяйские и преданно вилять хвостом. Это искусство постигали многие. Постигалось вообще многое. «Тишайший» много строил, собирал, заводил, усмирял… Придет энергичный сын, и станет – империя; однако все или почти все – много – было готово к тому. Ведь то, что есть суть и душа империи – равнение миллионов на фигуру заведомо среднюю, унылую, которая не только не есть личность, но и не хочет быть ею, из чувства самосохранения, – с одной стороны, и невероятное, необъяснимое почти возникновение – в том же общественном климате – личности или даже целого созвездия личностей ярких, неповторимых – с другой стороны, ведь все это, некоторым образом, было уже на Руси при Алексее Михайловиче, но только еще миллионы не совсем подравнялись, а сам Алексей Михайлович явно не дотянул до великана. Но бородатую, разопревшую в бане лесовую Русь покачнул все-таки Алексей Михайлович, а свалили ее, кажется, Стенька Разин и потом, совсем – Петр Великий.
Князь Семен всматривался из-под руки вперед.
– А что, – недовольно обратился он к начальным помощникам своим, – иноземные молодцы поотстали? – Князь все смотрел вверх по реке. – А?
– Вон они. Куда им торопиться?
– Давайте-ка их наперед, – велел князь. – А то они в городе покричать любют, а тут их не доискаться. Давайте. Скоро и Степан Тимофеич пожалует. Всыпет он нам седня, батюшка. Всыпет. Ну, остудить нас маленько надо, а то шибко уж горячие – выскочили. Стены есть, пушки есть, нет, дай вперед выскочить, дай… А вот и он. Вот они!.. – вдруг воскликнул он захолонувшим голосом. Он показывал рукой вперед.
Из-за острова стремительно вывернулись головные струги Разина и с ходу врезались в астраханские ряды. За первыми наплывали остальные и заруливали с боков, а иные, проворные, легкие, успели заплыть сзади. С астраханских стругов увидели, что и на берегу – конные – забежали им со спины. И все деловито, скоро, спокойно – как в гости ввалились, да прямо в горницу, в передний угол.
– Вот как воевать-то надо, – тихо сказал князь Львов, бледный. – Пропали. Вот теперь-то уж пропали.
– Здравствуйте, братья! – зазвучал голос Степана; он стоял на носу своего струга и обращался к стрельцам. – Мститесь теперь над вашими лиходеями! Они хуже татар и турка!.. Я пришел дать вам волю!
– Здравствуй, батюшка Степан Тимофеич! – заорали стрельцы и астраханцы. – Рады видеть тебя живым-невредимым!
Боя не было. Стрельцы и гребцы астраханские кинулись вязать своих начальников. Сотники и дворяне, оказавшие хоть малое сопротивление, полетели в воду.
– Вы мне дети и братья! – подстегивал расправу Разин. – Вы будете богаты, как мы. Мне нужна ваша верность и храбрость. Остальное возьмем вместе! Не бойтесь расплаты! Мы сами идем с расплатой. Пора нам наказать бояр! Не все вам спины-то гнуть!.. Вы теперь – вольные казаки!
«Вольные казаки» вязали дворянских, купеческих сынов, отказавшихся от сопротивления, а также всех иноземцев – вели на суд атамана. Суд был короткий – в воду. Только князя Львова не велел убивать Степан. Спросил, правда, казаков, но так спросил, что поняли: не хочет атаман смерти князя Львова. Князя переправили на легкой лодочке на струг атамана.
– Здоров, князюшка! Дал бог, свиделись. Чего такой невеселый? – спросил Степан.
– Пошто?.. Вон как весело! – Князь Семен горько усмехнулся. – Чересчур даже… Пир горой!
– Что Прозоровский сам не пошел? Опять тебя выслал…
– За стенами надежней.
– Не знаю. Я так не думаю. Много ль за стенами осталось?
– Есть…
– Будут со мной биться? Как думаешь?
Князь помолчал.
– Мне то неведомо, атаман. Тебе лучше знать. Есть у тебя свои старатели там… Они знают. Много с тобой в Царицыне бились?
– Есть, – согласился Степан. – Есть, князь. Куда я без их? Я без их как без рук. Максю закатовали? Астрахань мне ответит… Ответит! Прозоровского за ноги повешу. Не веришь?
– Как не верю?! Верю. Вон они… тоже верют, бедняги. – Князь посмотрел на дворян и купеческих сынов, которым вязали за спиной руки, набивали им за пазуху камней и пихали в воду. Дворяне, купцы и иноземные начальники сопротивлялись, не хотели в воду, кричали, плакали, кто помоложе… Князь отвернулся. – Как не верить, не хочешь, да поверишь.
– Что, князь? – спросил Степан. – Страшно?
– Мне что же страшно?.. Тебе за все ответ держать, не мне. Мне их жалко… Как ты решился на такое? – Князь открыто посмотрел на Степана. – Ведь это бунт, Стенька. Да бунт-то какой – невиданный. Как же это можно? Неужель ты не думаешь?
– Жалко тебе их? – переспросил жестко Степан, кивнув на астраханские струги, с которых летели в воду начальные люди.
Князь Семен помолчал и вдруг сам спросил сердито:
– Как мне тебе ответить: «Нет, не жалко»?
– Вот, – кивнул Степан. – Тебе своих жалко, мне – своих. Сколь тут? – капля в море. Рази вы столько извели, без крова оставили, по миру пустили… А ты говоришь, как решился. Вы-то решились.
– Кто мы-то?
– Вы. Вы хуже Мамая… хуже турка! Вы плачете, а мне кажется, волки воют.
Князь Семен посмотрел на атамана… и ничего не сказал. Но, помолчав, все же решился еще возразить:
– Вам ли, казакам, на судьбу жалиться? Уж кому-кому, а вам-то… грех. Чего вам не хватало-то?
– Со мной не одни казаки, что, не видишь? У меня тут всяких…
– Вы затеяли-то.
– Затеяли-то вы, князь. Не бежали б они к нам да не рассказывали, как вы их там… Собаки! – сорвался Степан на крик. – Стоит тут рот разевает «вы», «вы-ы»… А вы?! Вон где ваше место! – Степан показал. – На дне! Тоже туда захотел? Жалость свою пялит стоит… У вас ее сроду не было.
Теперь князь замолк, не хотел больше ни возражать, ни спрашивать.
Когда расправились с ненавистными, сошли все на берег… Конные тоже послезали с коней. Раскинулись лагерем и держали совет. И круг решил: «Приступать Астрахань».
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления