Глава 5

Онлайн чтение книги Бессонница Insomnia
Глава 5

1

– Взгляните на это с другой стороны, – посоветовал Вайзер пять минут спустя. Они сидели в новомодной забегаловке под названием «Перерыв на обед, солнце пошло на посадку». Для Ральфа это местечко было каким-то уж слишком модерновым – он привык к старомодным кафе, которые сияют хромом и где пахнет топленым жиром. Но пирог здесь подавали действительно вкусный, да и кофе, хотя и явно не дотягивал до того, который варила Луиза Чесс (Луиза варила просто божественный кофе, лучший кофе, который Ральф когда-либо пробовал), все же был в меру горячим и крепким.

– Как именно? – спросил Ральф.

– В жизни есть вещи, за которые мы, мужчины – впрочем, и женщины тоже, – постоянно ведем борьбу. Это не тот высокопарный бред, про который пишут в книгах по истории и социологии, я сейчас не об этом. Я имею в виду очень простые и самые основные вещи. Крыша над головой. Трехразовое питание и постель. Нормальная сексуальная жизнь. Здоровый желудок. И наконец, самое важное: то, чего вам сейчас не хватает, друг мой, и почему вы сейчас так мучаетесь. Потому как ничто на свете не заменит здоровый ночной сон, правильно?

– Правильно, – согласился Ральф.

Вайзер кивнул.

– Сон – это скромный и незаметный, но великий герой и единственный доктор, которого может позволить себе бедняк. Шекспир говорил, что сон «тихо сматывает нити с клубка забот»[3]«Макбет», акт II, сцена 2; перевод Б. Пастернака. – Примеч. пер ., Наполеон называл сон благословенным окончанием ночи, а Уинстон Черчилль – один из величайших людей нашего века, страдавших бессонницей – сказал, что для него это единственный способ излечиться от депрессий. Я записал это все в своих заметках, но все цитаты сводятся к одному, к тому, что я только что вам сказал: ничто в этом мире не сравнится с крепким здоровым сном.

– У вас у самого были проблемы со сном, да? – вдруг спросил Ральф. – И поэтому вы… ну… взяли меня под свое крылышко?

Джо Вайзер усмехнулся.

– А я взял вас под крылышко?

– Да, пожалуй что.

– Ну ладно, это я еще переживу. А ответ утвердительный. Да, я страдал от бессонницы – точнее, от расстройства медленной стадии сна – с тринадцати лет. Именно поэтому я и занялся исследованием этого явления.

– И как вы сейчас с этим справляетесь?

Вайзер пожал плечами.

– На самом-то деле сейчас у меня все неплохо. Могло быть и лучше, да. Но терпимо. Когда мне было двадцать, все было гораздо хуже – я ложился спать в десять, засыпал около четырех, вставал в семь и жил как во сне, ощущая себя героем чьего-то кошмара.

Это было знакомо Ральфу – настолько знакомо, что по спине и рукам побежали мурашки.

– И сейчас я скажу вам самое главное, Ральф, так что слушайте.

– Я слушаю.

– Вы должны радоваться тому, что с вами еще все в порядке, по крайней мере в общих чертах, даже если весь день вы себя чувствуете дерьмово. Сон, скажем так, создан неравным – есть хороший сон и есть плохой. Если вам все еще снятся когерентные сны и, что гораздо важнее, осознанные сны, значит, ваш сон все еще хороший. И именно поэтому большинство снотворных для вас сейчас будут совсем не полезны, а даже наоборот – вредны. И я знаю доктора Литчфилда. Он достаточно приятный парень, но очень уж любит сразу хвататься за ручку и выписывать пациентам рецепты.

– Как же вы правы, – заметил Ральф, думая о Каролине.

– Если вы расскажете Литчфилду все, что вы рассказали мне по дороге сюда, он скорее всего выпишет вам бензодиазипин. Может быть, долман или ресторил, а может, гальцион или даже валиум. Вы будете спать, но за это придется заплатить немалую цену. Бензодиазипины вызывают привыкание, это респираторные депрессанты, и – что хуже всего для таких, как мы с вами – они значительно сокращают REM-стадию сна. Иными словами, ту стадию сна, когда вам снятся сны. Кстати, как вам пирог? Я спрашиваю потому, что вы почти до него не дотронулись.

Ральф откусил здоровенный кусок пирога и проглотил, даже не почувствовав вкуса.

– Очень вкусно, – сказал он. – А теперь объясните мне, почему если ты видишь сны, то сон у тебя хороший.

– Если бы я мог ответить на этот вопрос, я бы ушел со своей работы и стал бы великим гуру по сну. – Вайзер доел свой пирог и теперь собирал пальцем крошки с тарелки. – REM-стадия сна – это когда спящий быстро вращает глазами. В общественном сознании термины REM-сон и «сон со сновидениями» уже давно стали синонимами, но мало кто знает, как движения глаз спящего влияют на то, что ему снится. Вряд ли они отвечают за «наблюдение» или «слежение», потому что наблюдатели фиксировали эти движения даже тогда, когда подопытным снились достаточно статичные сны, к примеру, разговоры, вот как у нас с вами – просто сидим за столом и беседуем. И точно так же никто не знает, почему существует связь между когерентными осознанными снами и душевным здоровьем: чем больше снов снится человеку, тем он здоровее, и наоборот. Такая вот непонятная зависимость.

– Душевное здоровье – достаточно общий термин, – скептически заметил Ральф.

– Да, – усмехнулся Вайзер. – Напоминает мне наклейку на бампере, которую я видел несколько лет назад: СОХРАНЯЙТЕ ДУШЕВНОЕ РАВНОВЕСИЕ ИЛИ Я ВАС УБЬЮ. В любом случае мы сейчас говорим о каких-то основных, базовых компонентах: способности узнавать, способности решать задачи как индуктивным, так и дедуктивным методом, способности поддерживать нормальные отношения с людьми, памяти…

– Моя память стала значительно хуже, – сказал Ральф и подумал о том, как не смог вспомнить номер телефона кинотеатра, и о своей долгой охоте на последний пакет с супом в кухонном шкафу.

– Да, вы, вероятно, страдаете от кратковременных провалов в памяти, но ширинка у вас застегнута, и рубашка надета не наизнанку, и я уверен, что вы назовете свое второе имя, если я вас сейчас спрошу. Я никоим образом не преуменьшаю вашу проблему, поймите меня правильно – я был бы последней сволочью, если бы имел в виду что-то подобное, – я просто прошу вас чуть-чуть поменять вашу точку зрения, всего лишь на пару минут. И подумать о всех тех аспектах жизни, в которых у вас пока что нет никаких проблем.

– Хорошо. А эти когерентные и осознанные сны… они просто показывают, насколько вы себя хорошо чувствуете, типа как индикатор топлива в машине, или они еще и играют какую-то роль в нормальном функционировании организма?

– Никто точно не знает, но, судя по всему, и то, и другое. В конце пятидесятых, примерно тогда, когда фармацевты изобрели барбитураты – самым популярным тогда было лекарство под названием талидомид, – некоторые ученые предположили, что хороший сон, о котором мы сейчас говорим, и сновидения никак друг с другом не связаны.

– И?

– Тесты не подтвердили эту гипотезу. У людей, которые спали без сновидений или у которых наблюдались постоянные нарушения цикла сна, обнаружились всевозможные проблемы, включая потерю способности познавать новое и эмоциональную неустойчивость. У них были проблемы и с восприятием, которые потом получили название гиперреальность.

За спиной Вайзера, в противоположном конце кафе сидел какой-то парень и читал «Derry News». Ральф видел только его макушку и руки. На левой руке красовалось аляповатое кольцо. Заголовок на первой странице гласил: АДВОКАТ АБОРТОВ СОГЛАСИЛАСЬ ВЫСТУПИТЬ В ДЕРРИ В СЛЕДУЮЩЕМ МЕСЯЦЕ. Под ним, шрифтом помельче, было написано: Группы борцов за жизнь обещают организованные протесты. В центре страницы располагалась большая цветная фотография Сьюзан Дей, куда более объективная, чем та, которую Ральф видел в витрине «Потрепанной розы», магазина поношенной одежды. На тех фотографиях Сьюзан Дей выглядела вполне ординарно, может, даже слегка зловеще; на этом снимке она просто вся сияла. Ее длинные светлые волосы медового отлива были убраны с лица и зачесаны назад. И еще у нее были умные, завораживающие карие глаза. Пессимизм Гамильтона Давенпорта оказался абсолютно неоправданным. Сьюзан Дей все-таки приезжает.

А потом Ральф увидел одну штуку, которая сразу заставила его забыть и про Сьюзан Дей, и про Хэма Давенпорта.

Вокруг рук и головы человека, читающего газету, начала сгущаться серо-голубая аура. Особенно яркой она была вокруг кольца и делала его похожим на астероид, как их обычно представляют в реалистичных фантастических фильмах.

– Что вы сказали, Ральф?

– А? – Ральф с трудом оторвал взгляд от человека с газетой. – Я не знаю… а я что-то сказал? Кажется, я спросил, что такое гиперреальность.

– Обостренное чувственное восприятие, – сказал Вайзер. – Как приход под ЛСД, только без всяких химических препаратов.

– Ага. – Ральф наблюдал, как серо-голубая аура начала образовывать сложный рунический узор на ногте Вайзера, которым он подбирал крошки с тарелки. Сначала это было похоже на буквы, нарисованные на замерзшем окне… потом – на фразы, написанные туманом… а потом – на странные, искаженные лица.

– Ральф, вы здесь или где?

– Здесь, разумеется. Но послушайте, Джо, если ни народные средства, ни лекарственные препараты в свободной продаже не помогают, а от снадобий, которые выписывают по рецепту, становится только хуже, что тогда остается? Ничего, вообще ничего?

– Вы собираетесь доедать пирог? – спросил Вайзер, указывая на тарелку Ральфа. Серо-голубой свет поднимался от кончиков его пальцев в форме арабских букв, написанных ледяным паром.

– Нет, я уже наелся. Если хотите, берите.

Вайзер подвинул его тарелку к себе.

– Не сдавайтесь так быстро, – сказал он. – Пойдемте сейчас в аптеку, я дам вам пару визиток. Как соседский и дружественный наркодилер, я вам советую дать им еще один шанс.

– Кому?

Вайзер открыл рот, чтобы отправить туда последний кусочек пирога, и Ральф увидел, что каждый его зуб был окружен серебристым сиянием. Пломбы горели, как крошечные солнца. На языке светились остатки теста и яблок.

Вайзер закрыл рот, и переливчатое мерцание исчезло.

– Джеймсу Рою Хонгу и Энтони Форбсу. Офис Хонга – он акупунктурист – расположен на Канзас-стрит. Форбс – гипнотизер, его офис – где-то на Восточной Стороне, на Гессер-стрит, кажется. И прежде чем вы обвините их в шарлатанстве…

– Я не собираюсь никого обвинять в шарлатанстве, – спокойно сказал Ральф и потрогал магический глаз, который так и носил под рубашкой. – Честное слово.

– Хорошо. Сначала советую обратиться к Хонгу. Иглы смотрятся устрашающе, но больно не будет. Я не знаю, как именно все это действует, но два года назад, когда у меня было очередное обострение бессонницы, он мне очень помог. Форбс тоже очень хороший врач, насколько я знаю, но Хонг мне нравится больше. У него все расписано по минутам, но тут, возможно, я вам смогу помочь. Ну, что скажете?

Ральф взглянул на сгусток серого сияния, который, подобно слезе, стекал по щеке Вайзера, и наконец решился.

– Пожалуй, стоит попробовать.

Вайзер похлопал его по плечу.

– Сейчас расплатимся и пойдем. – Он достал четвертак и подозвал официанта. – Счет, пожалуйста.

2

По дороге обратно в аптеку Вайзер остановился на полпути, чтобы рассмотреть плакат в пустой витрине маленького магазинчика между аптекой и кафе. Ральф взглянул только мельком, он уже видел этот плакат. В витрине «Потрепанной розы», магазина поношенной одежды.

– Объявлена в розыск за убийство, – удивленно прочитал Вайзер. – Мир потихонечку сходит с ума, вы уже в курсе?

– Я в курсе, – отозвался Ральф. – Я думаю, если бы у нас были хвосты, большинство людей проводили бы время в попытках схватить себя за хвост и укусить.

– Плакат сам по себе паршивый, но вот это уже слишком! – возмутился Вайзер, указывая на надпись на пыльном стекле, которую кто-то вывел прямо пальцем. Ральф присмотрелся и прочитал: УБИТЬ ЭТУ БЛЯДЬ. Над словами была нарисована стрелка, указывающая на фото Сьюзан Дей.

– Господи, – тихо выдохнул Ральф.

– Да уж. – Вайзер вытащил из заднего кармана носовой платок и стер надпись, оставив на ее месте яркий серебристый свет, который видел только Ральф.

3

В аптеке Вайзер сразу повел Ральфа в заднюю комнату – в маленький кабинет не больше кабинки общественного туалета. Ральф встал в дверях, а Вайзер уселся на единственный предмет мебели в этом крошечном помещении – на высокий табурет, который выглядел бы более уместно в конторе Эбенейзера Скруджа, – взял телефон и набрал номер офиса Джеймса Роя Хонга, акупунктуриста. Он переключил телефон в режим интеркома, чтобы Ральф мог слышать разговор.

Секретарша Хонга (некто по имени Одра, чьи отношения с Вайзером, судя по всему, были куда теплее и теснее, чем «чисто деловые») сначала сказала, что скорее всего доктор Хонг не сможет принять нового пациента до Дня Благодарения. Ральф обреченно поник плечами. Вайзер успокаивающе поднял руку: «Подождите минутку, Ральф», – и продолжил уговаривать Одру найти свободное время в расписании Хонга (или, может быть, поспособствовать, чтобы оно там появилось) в начале октября. Почти через месяц, но все-таки лучше, чем ждать до Дня Благодарения.

– Спасибо, Одра, – сказал Вайзер. – Наша договоренность касательно ужина сегодня вечером все еще в силе?

– Да, – отозвалась она. – А теперь выключи этот свой интерком, Джо. Мне надо сказать тебе кое-что наедине.

Вайзер отключил динамик, выслушал Одру и рассмеялся до слез. Ральфу эти слезы казались великолепными жидкими жемчужинами. Потом он дважды чмокнул телефонную трубку и закончил разговор.

– Все в порядке. – Он протянул Ральфу маленькую белую карточку с датой и временем приема. – Четвертое октября. Не самый лучший вариант, я все же надеялся, что сумею устроить вас пораньше, но это все, что она смогла сделать. Одра – хороший человек, отзывчивый.

– Вполне нормально, четвертое октября.

– Вот визитка Энтони Форбса на тот случай, если вы вдруг захотите ему позвонить, пока будете ждать приема у Хонга.

– Спасибо, – сказал Ральф, забирая вторую карточку. – Теперь я ваш должник.

– Вы мне ничего не должны, разве что пообещайте, что зайдете сюда еще раз и расскажете, как у вас дела. Я буду переживать. Знаете, есть доктора, которые вообще ничего не выписывают при бессоннице. Они говорят, что еще никто не умер от недостатка сна, но я вам скажу – это чушь.

Наверное, эта новость должна была напугать Ральфа, но он был абсолютно спокоен, по крайней мере в данный момент. Аура исчезла. Последнее, что видел Ральф, были яркие серые отблески в глазах Вайзера, когда он смеялся над словами секретарши Хонга, и ему уже начинало казаться, что это было всего лишь временное помутнение сознания – результат жуткой усталости от недосыпа и воспоминания об упомянутой Вайзером гиперреальности. У него были и другие причины для хорошего настроения. Во-первых, его записали на прием к врачу, который помог Вайзеру в похожей ситуации. Про себя Ральф решил, что пусть Хонг утыкает его иголками хоть с ног до головы, так что он станет похожим на дикобраза, если после такого лечения он сможет спать хотя бы до рассвета.

А во-вторых, серые ауры были вовсе не страшными, они были… интересными. Да, интересными.

– Люди каждый день умирают от недостатка сна, – продолжал Вайзер, – хотя в графе «причина смерти» обычно пишут самоубийство, а не бессонница. У бессонницы и алкоголизма есть много общего, но самое главное – это заболевания сердца и помутнение разума, и если позволить им развиваться, они разрушают мозг раньше, чем тело. Поэтому, да: люди все-таки умирают от недостатка сна. У вас сейчас очень опасный период в жизни, и вы должны позаботиться о себе, а если станет уж совсем плохо, позвоните Литчфилду, слышите? Отбросьте все церемонии и позвоните.

Ральф скривился.

– Знаете, я скорее позвоню вам.

Вайзер кивнул, как будто бы ожидал именно такого ответа.

– Нижний телефон на визитке Хонга – мой, – сказал он.

Ральф удивленно взглянул на визитку: там действительно был второй номер и буквы Д.В.

– В любое время, хоть посреди ночи, – сказал Вайзер. – Серьезно. Вы не побеспокоите мою жену, потому что мы с ней развелись еще в восемьдесят третьем году.

Ральф попытался заговорить и понял, что не может. Он выдавил из себя только какой-то бессмысленный звук и судорожно сглотнул, пытаясь прочистить горло.

Вайзер увидел, что с ним происходит, и похлопал его по спине.

– Не надо истерик в аптеке, Ральф, это отпугивает покупателей. Вам дать салфетку?

– Нет, все в порядке. – Его голос слегка дрожал, но в принципе звучал даже тверже, чем можно было ожидать.

Вайзер окинул его критическим взглядом.

– Пока еще нет, но обязательно будет в порядке. – Он еще раз пожал Ральфу руку. – А пока попытайтесь расслабиться и, как говорится, получить удовольствие. И не забывайте: вам надо быть благодарным хотя бы за тот краткий сон, который у вас все еще есть.

– Ладно, я постараюсь. Еще раз спасибо.

Вайзер кивнул и вернулся обратно к прилавку.

4

Ральф прошел по третьему проходу, свернул налево за стойкой с немыслимым выбором презервативов и вышел на улицу через дверь с надписью СПАСИБО ЗА ПОКУПКУ. Сначала ему показалось, что свет не такой уж и яркий, по крайней мере не ярче обычного – хотя он невольно зажмурился, сейчас все-таки был полдень, и, возможно, в аптеке было темнее, чем казалось, – но потом, когда он открыл глаза, у него перехватило дыхание.

Он замер на месте, как громом пораженный. Сейчас он был похож на путешественника, который, продравшись сквозь непроходимые заросли, вдруг наткнулся на затерянный город или на какое-то чудо природы: бриллиантовую скалу или спиральный водопад.

Ральф прислонился спиной к синему почтовому ящику у входа в аптеку. Ему все еще было трудно дышать; как зачарованный, он смотрел по сторонам и пытался свыкнуться с тем, что видит. Это было прекрасно и в то же время – кошмарно.

Ауры вновь появились, но сказать это было бы все равно что назвать Гавайи таким местом, где не носят пальто. На этот раз свет был везде – яркий и одновременно рассеянно-мягкий, странный и очень красивый.

Нечто похожее было с Ральфом только однажды. Летом 1941 года, когда ему было восемнадцать, он ехал автостопом из Дерри к своему дяде в Покепси, штат Нью-Йорк. Ехать было неблизко – около четырехсот миль. На второй день пути, ближе к вечеру гроза заставила его спрятаться в первом попавшемся укрытии: в старой конюшне на краю большого поля. День выдался неудачным: почти все время Ральф шел пешком и только изредка ехал с попутными – умотался он страшно и заснул в стойле еще до того, как небо озарилось первыми вспышками молний. Он проснулся на следующий день, в полдень, проспав четырнадцать часов кряду, и растерянно огляделся, не понимая, где он находится. Он понял только, что это было какое-то темное место, где пахнет сеном, и весь мир вокруг казался составленным из ярких полос света. Потом он вспомнил, как укрылся в конюшне, и понял, что эти странные видения – всего-навсего яркое летнее солнце, проглядывающее сквозь трещины в стенах и крыше… и ничего сверхъестественного в этом нет. Тем не менее он еще долго сидел, не двигаясь с места – минут пять, не меньше. Молоденький мальчик с широко распахнутыми глазами, с соломой в волосах и с грязными руками; он сидел и смотрел на маленькие золотые пылинки. Что-то похожее он видел однажды в церкви.

На этот раз это ощущение было раз в десять сильнее. И все дело в том, что он не мог точно определить, что именно произошло, как изменился мир, как он стал таким удивительным. У предметов и у людей – особенно у людей – были ауры, да; но это было еще не все. Никогда прежде предметный мир не казался ему таким ярким, таким настоящим. Автомобили, телефонные будки, тележки перед супермаркетом, дома на улице – все проступило так четко, словно это были трехмерные картинки, как в старых фильмах. В один миг узенькая захолустная улочка превратилась в страну чудес, и хотя Ральф смотрел и видел, он так и не мог понять, на что именно он смотрит и что именно видит. Он знал только одно: это «что-то» было предельно ярким, насыщенным цветами и невероятно странным.

Единственное, что он мог вычленить из этого многоцветья, – ауры, окружавшие людей, которые входили в магазины и выходили наружу, клали покупки в багажники, садились в свои машины и уезжали. Некоторые ауры были более яркими, но даже самые тусклые казались в сотни раз ярче тех, что он видел раньше.

Так вот о чем говорил Вайзер, теперь ты понимаешь. И то, что ты сейчас видишь, это гиперреальность, обычная галлюцинация, какие бывают у тех, кто принимает ЛСД. То, что ты видишь, это просто еще один из симптомов твоей бессонницы. Смотри, Ральф, и удивляйся себе на здоровье – тут есть чему удивиться, – но не верь своим глазам.

Ему не понадобилось уговаривать себя удивляться – чудеса были повсюду. Со стоянки перед кафе выезжал грузовик со свежей выпечкой, и из выхлопной трубы вырывался не дым, а какая-то бордовая субстанция, цвета высохшей крови. Действительно, это был не дым и не пар, но в этой непонятной субстанции было что-то от того и от другого. Она состояла из постепенно бледнеющих тонких линий, напоминающих по форме кардиограмму. Ральф взглянул на проезжую часть и увидел, что следы от фургона на асфальте были того же багрового оттенка. Выехав с парковки, машина увеличила скорость, и призрачный график стал ярко-красным, цвета артериальной крови.

Похожие странности были везде. Все было как бы поделено на сектора, и Ральф снова вспомнил о том, как яркий солнечный свет проникал сквозь щели в крыше и стенах той заброшенной конюшни, много-много лет назад. Но удивительнее всего были люди; вокруг них светящиеся ауры были наиболее четкими и плотными.

Из супермаркета вышел носильщик, толкая перед собой тележку. Он был окружен таким ослепительно белым светом, что напоминал движущийся прожектор. Аура женщины, которая шла за ним, казалась тусклой по сравнению с его белым сиянием – серо-зеленый цвет сыра, который уже плесневеет.

Какая-то девушка высунулась из открытого окна «субару», окликнула носильщика и помахала ему рукой. В воздухе остались яркие полосы, розовые, как сладкая вата. Они начали таять почти сразу же, как появились. Носильщик улыбнулся и помахал в ответ. Его рука оставила за собой яркий изжелта-белый след, Ральфу он напомнил плавник тропической рыбы. Он тоже таял, но медленнее.

На самом деле это было страшно, но страх все-таки уступил место благоговейному удивлению и обычному любопытству. Это действительно было самым прекрасным из всего, что Ральф видел в жизни. Но это все ненастоящее, сказал он себе. Помни об этом, Ральф. Он обещал себе, что попробует помнить, но в данный момент даже этот взволнованный голос казался ему очень далеким.

Он заметил кое-что еще: от головы каждого человека поднималась полоска света. Она уходила вверх, как лента флага или яркая оберточная бумага, а потом бледнела и исчезала. У одних это свечение исчезало в пяти футах над головой, у других – в десяти или даже в пятнадцати. В большинстве случаев цвет этой сияющей полоски совпадал с цветом остальной ауры: ярко-белый – у носильщика, серо-зеленый – у женщины-покупательницы, идущей за ним, – но были и исключения. Ральф заметил ржаво-красную полоску, поднимавшуюся от головы мужчины средних лет, который был окружен темно-синей аурой, и женщину со светло-серой аурой, чья полоска была удивительного (и слегка настораживающего) лилового оттенка. В редких случаях – их было всего два-три – эти линии над головой у людей были почти что черными. Ральфу это не нравилось, и он заметил, что люди с такими черными «веревочками от воздушного шарика» (так он назвал их про себя) выглядели нездоровыми.

Конечно, они и должны так выглядеть. Эти веревочки – индикаторы здоровья… или болезни. Как ауры Кирлиана, о которых так много говорили в шестидесятых – семидесятых.

Ральф , вступил другой голос, на самом деле ты ничего не видишь, да? Я не хочу быть занудой, но…

Но разве не существует хотя бы возможности, что все это происходит на самом деле? А что, если его хроническая бессонница вкупе со стабилизирующим действием его осознанных когерентных снов позволила ему на мгновение заглянуть в восхитительное фантастическое измерение, которое находится за пределами обычного восприятия?

Перестань, Ральф, немедленно перестань, иначе ты плохо кончишь – как бедный Эд Дипно .

При мысли об Эде внутри шевельнулось какое-то смутное воспоминание: какие-то слова, которые Эд говорил в тот день, когда его арестовали за избиение жены, но прежде чем Ральф сумел вспомнить, слева от него раздался голос:

– Мама, мамочка, а давай мы сегодня опять купим тот медово-ореховый пирог?

– Если будет, то купим.

Мимо Ральфа прошли, держась за руки, молодая женщина с маленьким мальчиком. На вид малышу было года четыре. Его маму окутывал кокон плотного света, ослепляющего белизной. Веревочка, поднимавшаяся от ее светлых волос, тоже была ослепительно белой и очень широкой – больше похожей на ленту от подарочной упаковки, чем на простую тесемку. Она поднималась на высоту не меньше двадцати футов и легко плыла следом за молодой женщиной. Ральфу это все напомнило свадьбу: праздничный кортеж, вуали, кружева прозрачных юбок.

Аура ее сына была темно-синего цвета, такого насыщенного, что он казался почти фиолетовым, и когда они проходили мимо, Ральф заметил еще одну вещь: отростки их аур поднимались вверх от их сжатых рук – белые от женщины, темно-синие от мальчика. Они заплетались в косичку, потом бледнели и пропадали.

Мать и сын, мать и сын, подумал Ральф. В этих отростках, которые обвивали друг друга, как жимолость обвивает забор, было что-то пронзительно-трогательное и символичное. Ральф смотрел на них, и его сердце переполняла радость. Сентиментально, наверное – да. Но именно так он и чувствовал. Мать и сын, белое с синим, мать и…

– Мама, а куда смотрит дядя?

Блондинка быстро взглянула на Ральфа, но прежде, чем она отвернулась, он успел заметить, как она сжала губы. И что самое удивительное: окружавшая ее аура вдруг потемнела, сжалась и приобрела оттенок темно-красного цвета.

Это цвет испуга, подумал Ральф. Или, может быть, злости.

– Я не знаю, Тим. Пойдем, хватит глазеть по сторонам.

Они зашагали быстрее. Волосы молодой мамы, собранные в конский хвост, метались из стороны в сторону, оставляя за собой маленькие серо-красные огоньки, мерцавшие в воздухе. Ральфу они напомнили блики, которые иногда остаются от дворников на грязном ветровом стекле.

– Эй, мам, не так быстро! Ты меня тянешь! – Мальчику приходилось бежать, чтобы не отставать от мамы.

Это из-за меня, подумал Ральф. Он представил себе, каким его увидела эта молодая женщина: старик с усталым осунувшимся лицом и огромными синяками под глазами. Он стоял – опирался на почтовый ящик – у входа в аптеку «Первая помощь» и таращился на женщину и ее сына так, как будто они были самыми удивительными существами на свете.

Да вы такие и есть, мэм, только вы об этом не знаете.

Должно быть, ей он показался каким-то грязным извращенцем. Ему нужно освободиться от этого. Не важно, что это, реальность или галлюцинация, – нужно как-то от этого избавляться. Иначе в один прекрасный день кто-нибудь точно вызовет либо полицию, либо наряд из психушки. Да вот хотя бы эта прелестная мама… она вполне могла позвонить куда следует из первого же таксофона у входа в супермаркет.

Но как избавиться от чего-то, что происходит только в его сознании? А потом все прошло. Физический феномен или галлюцинация, все исчезло, пока Ральф размышлял о том, каким страшным чучелом он, должно быть, показался этой милой красивой женщине. День вновь заиграл всеми красками обычного бабьего лета, это было прекрасно, да, но все же не шло ни в какое сравнение с тем прозрачным и чистым, всепоглощающим сиянием. Люди на улице вновь стали просто людьми. Никаких аур, никаких веревочек, никаких фейерверков – обыкновенные люди, спешащие по своим делам: купить что-нибудь к ужину в бакалейной лавке, забрать из проявки последние летние фотографии, взять кофе навынос или зайти в «Первую помощь» за упаковкой презервативов или, упаси Господи, за СНОТВОРНЫМ.

Обычные жители Дерри, спешащие по своим обычным делам. Самая что ни на есть будничная картина.

Ральф наконец перевел дыхание, глубоко вздохнул и приготовился к тому, что сейчас должна нахлынуть волна облегчения. Облегчение действительно было, но далеко не такое сильное, какого он ожидал – у него не было чувства, что он отдалился от той границы безумия, на которой стоял еще пару минут назад, и более того, у него почему-то вообще не было ощущения, что он стоял на какой-то грани, на границе чего-то. Он понимал, что не продержался бы долго в этом ярком и прекрасном мире, что он сошел бы с ума очень скоро, и это было бы похоже на затяжной оргазм, который длится часами. Наверное, именно так воспринимают мир гении и художники, но это было не для него. При таком накале у него очень быстро бы перегорели предохранители, и, когда за ним приехали бы санитары из желтого дома, он бы, наверное, встретил их с распростертыми объятиями.

То, что он испытывал сейчас, было больше похоже не на облегчение, а на приятную тихую меланхолию, которую он иногда переживал в ранней юности после занятий любовью. Это была не пронзительно острая грусть, а скорее – светлая печаль, которая заполняла собой все пустоты в его теле и в его душе наподобие того, как отступающее наводнение оставляет за собой плодородную почву. Он вдруг задумался, а будут ли еще в его жизни такие будоражащие, оживляющие моменты прозрения. Судя по всему, шансы достаточно велики… По крайней мере до следующего месяца, когда Джеймс Рой Хонг начнет втыкать в него свои иголки, или Энтони Форбс примется раскачивать у него перед носом золотые часы на цепочке и убеждать его, что он… очень… хочет спать. Лучше не обольщаться и заранее настроить себя на то, что ни Хонг, ни Форбс не излечат его от бессонницы, но если хоть у кого-то из них это получится, то Ральф скорее всего перестанет видеть ауры и светящиеся «веревочки от воздушных шариков» после первого же раза, как он нормально выспится, а через месяц и вовсе забудет о том, что он видел какое-то сияние. И эта последняя мысль была вполне подходящим поводом для меланхолии.

Тебе лучше убираться отсюда, приятель. Если твой новый друг выглянет из окна аптеки и увидит, что ты так и торчишь тут у входа, он сам лично позвонит в психушку и вызовет санитаров.

– Или скорее позвонит доктору Литчфилду, – пробормотал Ральф себе под нос, оторвался от почтового ящика и зашагал в направлении Харрис-авеню.

5

Дверь у Луизы была открыта. Ральф заглянул в прихожую и крикнул:

– Эй, кто-нибудь дома?

– Входи, Ральф, – отозвалась Луиза. – Мы в гостиной.

Ральфу всегда казалось, что хоббичья нора должна быть похожей на маленький дом Луизы Чесс, в полквартале от «Красного яблока»: уютный, всегда полный народу, темноватый, может быть, даже слишком темный, но очень чистый, – и всякий уважающий себя хоббит типа Бильбо Бэггинса, которого больше всего волнует благополучие родни, а больше благополучия родни – только что будет сегодня на обед, был бы наверняка очарован этой уютной гостиной, где все стены были увешаны фотографиями родственников. На самом почетном месте – на маленьком телевизоре – стояла студийная фотография в рамке. Фотография человека, которого Луиза всегда называла исключительно «мистер Чесс».

Макговерн сидел, уставившись в телевизор и держа на коленях тарелку с макаронами с сыром. Шла какая-то очередная телеигра, в которой как раз началась суперигра за главный приз.

– Что значит мы в гостиной, когда ты здесь совершенно один? – спросил Ральф, но прежде чем Макговерн успел ответить, в комнату вошла Луиза с дымящейся тарелкой в руках.

– Вот, – сказала она, – садись кушай. Я говорила с Симоной, она сказала, что репортаж о сегодняшних событиях у Женского центра скорее всего будет в новостях «Ровно в полдень».

– Господи, Луиза, не стоило так беспокоиться, – сказал Ральф, забирая у нее тарелку, но когда он почувствовал запах лука и расплавленного чеддера, у него заурчало в желудке. Он взглянул на часы на стене – они были втиснуты между двумя фотографиями: мужчины в шубе из енота и женщины, у которой был вид хорошенькой идиотки, словарный запас которой состоит максимум из двух слов, – и с удивлением обнаружил, что было уже без пяти двенадцать.

– Я, собственно, ничего и не делала, просто поставила тарелку в микроволновку, – сказала Луиза. – Когда-нибудь, Ральф, я буду готовить для тебя по-настоящему. А пока что садись и ешь.

– Только, пожалуйста, не на мою шляпу, – сказал Макговерн, не отрывая глаз от экрана. Он снял с тахты свою фетровую шляпу, небрежно швырнул ее на пол и продолжил поглощать свою порцию макарон, которые испарялись с космической скоростью. – Очень вкусно, Луиза.

– Спасибо. – Она задержалась в дверях, чтобы посмотреть, как один из игроков выигрывает путевку на Барбадос и новую машину, а потом снова ушла на кухню. Радостный победитель исчез с экрана, а вместо него появился мужчина в мятой пижаме, который беспокойно ворочался в постели. Потом он уселся на кровати и посмотрел на часы на тумбочке. 3.18 ночи – время, которое стало для Ральфа почти родным.

– Вам не спится? – сочувственно спросил диктор за кадром. – Вам надоело валяться каждую ночь в кровати, не в силах заснуть? – В окно спальни мужика, страдающего от бессонницы, влетела мерцающая таблетка. Ральфу она показалась похожей на крошечную летающую тарелку, и он вовсе не удивился, увидев, что она была голубого цвета.

Ральф уселся на тахту рядом с Макговерном, и хотя они оба были худыми (пожалуй, для Билла больше бы подошло определение «тощий» и даже «костлявый»), они умудрились занять почти весь диванчик.

Вошла Луиза со своей тарелкой и села в кресло-качалку возле окна. Пробившись сквозь музыку и аплодисменты, которыми ознаменовалось окончание игры, женский голос произнес:

– Это программа новостей «Ровно в полдень». Сегодня с вами Лизетт Бэнсон. Наша главная тема: Сьюзан Дей, известный борец за права женщин, соглашается выступить с речью в Дерри, бурные протесты и шесть арестов у местной клиники. Также Крис Альтоберг расскажет нам о погоде, а Боб МакКланахен – о новостях спорта. Оставайтесь с нами.

Ральф подцепил вилкой макароны и отправил их в рот, потом поднял глаза и увидел, что Луиза внимательно наблюдает за ним.

– Вкусно? – спросила она.

– Обалденно, – ответил он, причем вполне искренне. Впрочем, сейчас даже холодные макароны из банки показались бы ему вершиной кулинарных изысков. Он был не просто голоден, он был зверски голоден. Видимо, когда видишь ауры, это сжигает кучу калорий.

– Вкратце вот как все было. – Макговерн уже доел макароны и поставил тарелку на пол рядом со шляпой. – В половине девятого утра, когда все обычно идут на работу, человек восемнадцать – двадцать собрались у Женского центра. Подруга Луизы, Симона, говорит, что они называли себя «Друзьями жизни», но ядро этой группировки – ребята совершенно безбашенные, причем с запятнанной репутацией. Она сказала, что среди них был Чарли Пикеринг, которого арестовали в прошлом году, когда он пытался подложить бомбу в гараж больницы. Племянница Симоны сказала, что сегодня арестовали только четверых. Кажется, она была слегка подавлена.

– А Эд тоже был с ними? – спросил Ральф.

– Да, – сказала Луиза, – его тоже арестовали. Но самое главное: никого не избили и не искалечили. Это были всего лишь слухи, а на самом деле никто не пострадал.

– На этот раз, – мрачно добавил Макговерн.

На экране крошечного хоббитского телевизора появился логотип программы новостей «Ровно в полдень», сквозь который проступило лицо Лизетт Бэнсон.

– Добрый день, – сказала она. – Наша главная новость сегодня, в этот прекрасный летний денек: известная писательница и борец за права женщин Сьюзан Дей согласилась выступить с речью в Общественном центре Дерри в следующем месяце, и сообщение об этом спровоцировало демонстрацию протеста возле Женского центра, который по совместительству является и клиникой абортов, что вызывает столько…

– Опять эта чушь про аборты, хорошо еще абортарием не называют! – воскликнул Макговерн. – Господи Боже!

– Тише, – шикнула на него Луиза достаточно резким тоном, совершенно не похожим на ее обычный тихий и мягкий голос. Макговерн наградил ее удивленным взглядом и замолчал.

– …наш корреспондент Джон Киркленд с первым включением из Женского центра. – Лизетт Бэнсон замолчала, и картинка на экране сменилась. Теперь там был репортер, который стоял возле длинного и низкого кирпичного здания. Бегущая строка внизу экрана информировала зрителей, что это прямой эфир. Окна Женского центра были испачканы чем-то красным, похожим на кровь; несколько окон было разбито. За спиной репортера, в нескольких метрах от здания, тянулась желтая полицейская лента. Возле нее стояли трое полицейских в форме и один в штатском. Ральф совершенно не удивился, узнав среди них Джона Лейдекера.

– Они называют себя «Друзьями жизни», Лизетт, и говорят, что сегодняшняя демонстрация была не продуманной акцией, а совершенно спонтанным выражением негодования по поводу того, что Сьюзан Дей – женщина, которую все группы борцов за жизнь называют «Убийцей детей номер один» – в следующем месяце приезжает в Дерри, чтобы выступить с речью в Общественном центре. Однако как минимум один полицейский в Дерри считает, что это неправда.

Камера переместилась и показала крупным планом Лейдекера.

– Это было не спонтанное выступление, – сказал он в микрофон. – Сразу чувствуется, что люди готовились к этой акции. Скорее всего они всю неделю сидели и ждали решения Сьюзан Дей, и как только сообщение о ее согласии появилось в газетах, они сделали свой ход.

Камера отъехала чуть назад и теперь показывала обоих мужчин. Киркленд взглянул на Лейдекера своим самым пронзительным проницательным взглядом прожженного журналиста.

– Что значит «они готовились»? – спросил он.

– У них были с собой плакаты с лозунгами протеста, причем на них было имя мисс Дей. А еще у них было с собой вот это. – Неожиданно человеческая эмоция пробилась сквозь непроницаемую маску «невозмутимого полицейского, который дает интервью для ящика». Ральф подумал, что это было предельное отвращение. Лейдекер поднял большой пластиковый пакет для улик. На секунду Ральфу показалось, что в пакете был изуродованный и окровавленный детский трупик, но потом он понял, что это всего лишь кукла.

– И они эту пакость не в детском мире купили, – сказал Лейдекер, – точно вам говорю.

Смена кадра. Крупным планом – испачканные и побитые окна. Камера медленно перемещалась. Вещество на заляпанных окнах было слишком похоже на кровь, и Ральф решил, что он, пожалуй, не будет пока доедать свои макароны с сыром.

– Демонстраторы пришли сюда вот с такими куклами, наполненными этой жидкостью. Полиция предполагает, что это смесь сахарного сиропа и красного пищевого красителя, – сказал Киркленд, понизив голос. – Они швыряли этих кукол в стены Женского центра и скандировали лозунги против Сьюзан Дей. Два окна были разбиты, но этим весь ущерб и ограничился.

Камера остановилась, взяв крупным планом особенно грязный фрагмент окна.

– Большинство кукол разорвалось, – продолжал Киркленд, – расплескав вещество, которое было очень похоже на кровь. Работники центра, ставшие свидетелями этой бомбежки, действительно перепугались.

Кадр с испачканным окном сменился другим. Теперь на экране была симпатичная черноволосая женщина в легких летних брюках и пуловере.

– Ой, смотрите, это Барби, – воскликнула Луиза. – Господи, я надеюсь, Симона смотрит. Может быть, нужно ей позвонить…

Теперь уже Макговерн шикнул:

– Тихо.

– Я была просто в ужасе, – говорила Киркленду Барбара Ричардз. – Сначала я подумала, что они действительно кидают мертвых детей или, может быть, эмбрионов, которых они непонятно откуда-то достали. Даже когда вбежал доктор Харпер и сказал, что это всего лишь куклы, я все еще не была уверена.

– Вы говорили, они что-то такое скандировали? – спросил Киркленд.

– Да. Яснее всего я расслышала: «Уберите ангела смерти от Дерри».

Теперь камера снова показывала Киркленда крупным планом.

– Около девяти утра манифестантов увезли в центральный полицейский участок на Главной улице. Двенадцать из них отпустили после предварительного допроса, а шестерых задержали по обвинению в злостном хулиганстве, а это уже уголовно наказуемое преступление. Итак, сделан очередной выстрел в затяжной войне Дерри против абортов. С вами был Джон Киркленд, корреспондент новостей четвертого канала.

– Очередной выстрел в затяжной войне… – Макговерн всплеснул руками.

На экране вновь появилась Лизетт Бэнсон.

– Теперь мы послушаем Энн Риверс, которая меньше часа назад переговорила с двумя так называемыми «Друзьями жизни», которых арестовали сегодня утром.

Энн Риверс стояла на ступеньках полицейского участка на Главной улице. Справа от нее стоял Эд Дипно, а слева – долговязый, болезненного вида тип с козлиной бородкой. В сером твидовом пиджаке и голубых брюках Эд выглядел вполне опрятно и даже красиво. Высокий парень с козлиной бородкой был одет так, как мог бы одеться только какой-нибудь либерал, желающий соответствовать образу «пролетария округа Мэн»: линялые джинсы, выцветшая рабочая рубашка и красные подтяжки, какие обычно носят пожарные. Ральф узнал его почти сразу. Это был Дэн Далтон, владелец «Потрепанной розы», магазина поношенной одежды. Последний раз, когда Ральф его видел, он стоял за развешенными в витрине его магазина гитарами и птичьими клетками и знаками показывал Хэму Давенпорту, что его не колышет, что он там себе думает.

Но сейчас его больше интересовал Эд Дипно, который выглядел на удивление хорошо и был совсем не похож на психа. То есть абсолютно.

Макговерн, видимо, почувствовал то же самое.

– Боже мой, даже не верится, что это один и тот же человек, – пробормотал он.

– Лизетт, – проговорила симпатичная блондинка на экране, – со мной здесь Эдвард Дипно и Дэниэл Далтон, оба из Дерри, двое из тех демонстрантов, которых арестовали сегодня утром. Правильно, джентльмены, вас ведь арестовали?

Они кивнули. Эд – иронично, а Далтон – с плохо скрываемой яростью. Он одарил Энн Риверс таким взглядом, как будто пытался вспомнить – по крайней мере так показалось Ральфу, – возле какого именно абортария он ее видел, когда она заходила туда, втянув голову в плечи и не смея поднять глаз.

– Вас выпустили под залог?

– Мы сами за себя заплатили, – ответил Эд. – Сумма залога была просто мизерной. Мы не хотели, чтобы кто-нибудь пострадал, и никто действительно не пострадал.

– Нас арестовали исключительно потому, что силовые структуры этого города решили показать гражданам, что они тоже на что-то способны, и начали с нас, – буркнул Далтон, и Ральф заметил, как Эд на мгновение помрачнел. «Опять он о своем», – говорил его недовольный взгляд.

Энн Риверс вновь повернулась к Эду.

– Главная проблема здесь вовсе не философского, а скорее практического свойства, – сказал он. – Люди, работающие в Женском центре, очень любят рассказывать о своих консультационных службах, терапевтических службах, бесплатных службах информации и прочей безусловно полезной деятельности, но есть и оборотная сторона медали. Из Женского центра льются реки крови…

– Невинной крови! – завопил Далтон. Его глаза лихорадочно сверкали на длинном худом лице, и Ральф вдруг понял одну вещь, которая не на шутку его встревожила: сотни, тысячи людей по всему Восточному Мэну сейчас смотрят эту передачу и думают, что парень в красных подтяжках абсолютно невменяем, тогда как его приятель, наоборот, вполне здравомыслящий человек. Это было бы смешно, если бы не было так грустно.

Эд отнесся к реплике Далтона как к своеобразному эквиваленту «Аллилуйи!» для «Друзей и поборников жизни». Он уважительно выдержал паузу и продолжил:

– Эта бойня в Женском центре продолжается уже восемь лет. Некоторые – и особенно радикальные феминистки типа доктора Роберты Харпер, главного администратора Женского центра – подбирают красивые фразы, чтобы замаскировать правду, например «досрочное уничтожение», но они все равно говорят об абортах, об этом предельном проявлении унижения женщины в нашем сексистском обществе.

– А кидать в окна клиники кукол, начиненных фальшивой кровью, это, по-вашему, правильный способ выразить свою точку зрения, мистер Дипно?

На мгновение – лишь на мгновение – ироничный взгляд Эда сменился чем-то другим, холодным и тяжелым. В этот краткий миг Ральф снова увидел того Эда Дипно, который был готов убить водителя синего пикапа, а ведь тот был помощнее его и потяжелее на добрую сотню фунтов. Ральф даже забыл, что все это случилось почти год назад, и испугался за эту хрупкую блондинку, которая была почти такой же красивой, как и женщина, на которой все еще был женат человек, дающий ей интервью. Осторожнее, юная леди, подумал Ральф. С ним надо быть настороже. Это очень опасный тип.

А потом эта вспышка холодной злобы исчезла, и человек в твидовом пиджаке снова стал просто приятным парнем, которого арестовали только по какому-то недоразумению, но который ради своих убеждений был готов даже сесть в тюрьму. Потом опять показали Далтона: теперь он нервно дергал свои подтяжки, как большие красные струны, и выглядел чуть ли не смущенно.

– Мы делаем то, что не получилось в тридцатые годы у так называемых хороших немцев, – продолжал Эд. Он произносил свою речь терпеливым тоном лектора, который вынужден повторять одно и то же в десятый раз… причем повторять прописные истины, которые все и так должны знать. – Они промолчали, и шесть миллионов евреев погибли. И сейчас у нас происходит тот же Холокост…

– Около тысячи детей каждый день, – подсказал Далтон. Он перестал вопить благим матом, и теперь его голос звучал испуганно и устало. – Многих вытаскивают из материнского чрева по частям, но даже когда они умирают, они еще машут крошечными ручками, протестуя против такой жестокости.

– Господи Боже, – выдохнул Макговерн. – Такой откровенной глупости я еще никогда…

– Тише, Билл! – оборвала его Луиза.

– …цель этого протеста? – спросила тем временем Энн Риверс.

– Вы, наверное, знаете, – сказал Далтон, – что Городской совет согласился пересмотреть пункты местного положения о работе Женского центра. Вопрос стоит так: может ли Женский центр продолжать заниматься тем, чем он сейчас занимается, на территории нашего округа. Голосование может состояться уже в ноябре. Поборники абортов боятся, что Городской совет, как говорится, подбросит песка в механизм их машины смерти, и поэтому они вызвали к нам скандально известную Сьюзан Дей, главную поборницу абортов, чтобы с ее помощью разогнать этот дьявольский механизм. И мы встанем все, как один…

Микрофон снова переместился к Эду.

– Планируются ли еще акции протеста, мистер Дипно? – спросила Энн Риверс, и Ральф вдруг подумал, что ее интерес к Эду был не только профессиональным. А почему бы и нет? Эд Дипно – вполне симпатичный парень, а Энн Риверс скорее всего не знала, что он верит в Кровавого Царя и его Центурионов, которые уже пришли в Дерри и теперь помогают детоубийцам из Женского центра.

– Пока существует это убежище для легализованного убийства, протесты будут продолжаться, – ответил Эд. – И я очень надеюсь, что в исторических хрониках следующего столетия будет записано, что не все американцы были «хорошими нацистами» в этот темный период нашей истории.

– Протесты будут, а насилие тоже будет?

– Как раз с насилием мы и боремся.

Теперь эти двое пристально смотрели друг другу в глаза. И Ральф подумал, что Энн Риверс не на шутку перевозбудилась. Каролина называла подобное состояние «разгоряченными бедрышками»; так вот Энн Риверс изрядно разгорячилась. Дэн Далтон стоял где-то в сторонке, явно всеми забытый.

– А когда Сьюзан Дей приедет в Дерри, вы можете гарантировать ей безопасность?

Эд улыбнулся, и Ральф увидел его таким, каким он был в августе, меньше месяца назад: когда он присел на одно колено, схватил Ральфа за плечи и выдохнул ему в лицо: «Они вывозят зародыши в Ньюпорт». Ральф невольно поежился.

– В стране, где детей высасывают из материнского чрева медицинскими эквивалентами пылесосов, ничто нельзя гарантировать, – ответил Эд.

Энн Риверс неуверенно взглянула на него, как будто решая, стоит ли расспрашивать его дальше (например, попросить номер его телефона), а потом повернулась к камере.

– С вами была Энн Риверс, прямо от центрального полицейского участка города Дерри, – сказала она в камеру.

На экране опять появилась Лизетт Бэнсон, и ее удивленное лицо свидетельствовало о том, что не один Ральф заметил неожиданное влечение между корреспонденткой и одним из героев репортажа.

– Мы будем следить за развитием этих событий, – сказала она. – Наше следующее включение – ровно в шесть вечера. Не пропустите. – Она улыбнулась. – Далее в нашей программе. В августе губернатор Грета Пауэрс ответила на обвинения…

Луиза встала и выключила телевизор. Она пару секунд смотрела на темный экран, потом тяжело вздохнула и села обратно в кресло.

– У меня есть компот из голубики, – сказала она. – Может, кто-нибудь хочет?

Ральф и Билл дружно покачали головами. Макговерн взглянул на Ральфа:

– Жуть какая.

Ральф кивнул и подумал о том, как Эд ходил по поляне под струями воды из поливальной машины и стучал кулаком по ладони, и радуги разбивались о его тело.

– Как можно было выпускать его под залог… а потом еще и по телевизору показать в новостях, как будто он совершенно нормальный человек?! – возмутилась Луиза. – После того, что он сделал с бедняжкой Элен?! Господи, да эта Энн Риверс его только что в дом к себе не пригласила на ужин!

– Ага, крекеров перекусить с ней в кровати, – сухо проговорил Ральф.

– Обвинение в семейном насилии и сегодняшний случай – это два совершенно разных дела, – сказал Макговерн. – И можете смело ставить свои любимые ботинки на то, что его адвокат будет рассматривать все это именно так.

– И избиение жены квалифицируется только как судебно наказуемый проступок.

– Как может насилие быть проступком?! – опять возмутилась Луиза. – Вы уж меня извините, но этого мне никогда не понять.

– По отношению к своей жене это проступок, – сказал Макговерн, выразительно приподняв бровь. – Такова наша американская реальность, Лу.

Она нервно сжала руки в кулаки, встала, подошла к телевизору, взяла мистера Чесса, внимательно на него посмотрела, потом поставила обратно.

– Ну хорошо, закон – вещь специфическая, и я признаю, что ничегошеньки в этом не понимаю. Но кто-то же должен сказать им, что он сумасшедший.

– Ты даже не знаешь, насколько он сумасшедший, – сказал Ральф и в первый раз рассказал им о том, что случилось прошлым летом возле аэропорта. Весь рассказ занял около десяти минут. Когда Ральф закончил, никто из них не произнес ни слова – они только смотрели на него широко распахнутыми глазами.

– Что? – занервничал Ральф. – Вы мне не верите? Вы думаете, я все это придумал?

– Конечно, я верю, – сказала Луиза. – Я… просто… просто я в шоке, на самом деле… и я очень боюсь.

– Ральф, слушай, а может быть, стоит рассказать об этом Лейдекеру? – предложил Макговерн. – Вряд ли он сможет сделать хоть что-то, но с учетом того, с кем Эд сейчас водит компанию, мне кажется, что Лейдекера эта информация заинтересует.

Ральф обдумал это предложение, потом кивнул и поднялся с тахты.

– И лучше, наверное, не откладывать. Сейчас – самый что ни на есть подходящий момент. Не хочешь пойти со мной, Луиза?

Она задумалась, а потом покачала головой.

– Я устала, – сказала она. – Если честно, я сильно переволновалась. Я, пожалуй, прилягу. Может быть, даже вздремну.

– Да, наверное. А то вид у тебя и вправду усталый. И еще раз спасибо за угощение. – Поддавшись внезапному порыву, Ральф шагнул к ней и поцеловал в уголок рта. Луиза даже вздрогнула от неожиданности, и в ее взгляде была удивленная благодарность.

6

Сразу после вечернего выпуска новостей, как только Лизетт Бэнсон передала слово спортивному обозревателю, Ральф выключил телевизор. Демонстрация у Женского центра отошла на второй план – вечерний выпуск был в основном посвящен разбирательству по делу губернатора Греты Пауэрс, которая вроде как баловалась кокаином, когда училась в университете, – так что ничего нового он не узнал, кроме того, что Дэн Далтон оказался главой движения «Друзья жизни». Ральф подумал, что было бы правильнее назвать его «номинальным главой». Интересно, Эду уже предъявили официальное обвинение? Этого Ральф не знал, но даже если и не предъявили, то скорее всего предъявят – причем, наверное, еще до Рождества. И вот что еще интереснее: как работодатели Эда относятся к его похождениям в Дерри. Ральф почему-то не сомневался, что сегодняшнее происшествие им понравится куда меньше того, что случилось месяц назад, когда Эд избил свою жену; Ральф недавно прочел в газете, что уже совсем скоро Лаборатория Хоукинса станет пятым по счету исследовательским центром на северо-востоке страны, который будет работать с эмбриональной тканью. И тамошнее начальство уж точно не придет в восторг, когда узнает, что один из сотрудников лаборатории швырял кукол, начиненных фальшивой кровью, в окна клиники, где делают аборты. А если они узнают, что он вообще невменяемый…

А как, интерсно, они узнают? Кто им об этом расскажет, Ральф? Неужели ты?

Нет. Ральф не хотел заходить так далеко, по крайней мере – сейчас. Это совсем не то, что пойти в полицейский участок в компании Макговерна и рассказать Джонни Лейдекеру о прошлогоднем происшествии возле аэропорта. Это уже настоящая травля. Все равно что написать УБИТЬ ЭТУ БЛЯДЬ под портретом женщины, с чьей точкой зрения ты не согласен.

Полный бред, и ты сам это знаешь.

– Ничего я не знаю, – сказал Ральф вслух, поднялся с кресла и подошел к окну. – Я слишком устал, чтобы хоть что-то соображать. – Но пока он стоял и смотрел на улицу и на двух мужиков, которые вышли из «Красного яблока» с упаковками пива в руках, ему вдруг вспомнилась одна вещь, и он понял, что все-таки кое-что знает, и как только он это понял, его прошиб холодный пот.

Сегодня утром, когда он вышел из «Первой помощи» и увидел ауры – когда ему показалось, что он поднялся на новый уровень восприятия, – он упорно твердил себе, что да, это красиво и необычно, но верить в это нельзя; что если он перестанет разграничивать реальность и вымысел, он станет таким же, как Эд Дипно. И именно эти мысли разбудили какую-то смутную ассоциативную память, и Ральф почти вспомнил… что-то важное… но ауры отвлекли его, и он не смог ухватить ускользающее воспоминание. Но теперь он вспомнил: Эд тоже что-то такое говорил насчет аур… что он их видит.

Нет, может быть, он имел в виду ауры, но говорил другое слово. Цвета. Я точно помню. Это было сразу после того, как он говорил о мертвых детях, которые видятся ему повсюду, даже на крышах. Он сказал…

Ральф тупо уставился на мужиков с пивом, которые забрались в потрепанный фургон, и подумал, что ему ни за что не вспомнить, что именно сказал Эд, – он слишком устал. Но потом, когда фургон выехал со стоянки, оставив после себя облачко дыма, которое напомнило Ральфу о той багровой субстанции, которая вырывалась из выхлопной трубы грузовика со свежей выпечкой у аптеки сегодня утром, в голове у него что-то как будто сдвинулось, и он вспомнил.

– Он сказал, что иногда мир полон цветов, – сказал Ральф, обращаясь к пустой квартире. – Но в какой-то момент они все потемнели, и все стало черным. По-моему, он так сказал.

Да, похоже на то. Но все ли это? У Ральфа было стойкое ощущение, что Эд сказал что-то еще – что-то, что он упустил и никак не мог вспомнить. А впрочем, какая разница? Стоит ли забивать себе голову? Но что-то ему подсказывало, что стоит. И неприятный холодок, пробежавший по спине, был явным тому доказательством.

У него за спиной зазвонил телефон. Ральф резко обернулся и увидел, что аппарат окружен красным сиянием – густо-красным, похожим на кровь из носа или на гребешок (бойцового) петуха.

Нет , простонал внутренний голос. Пожалуйста, Ральф, не надо. Не начинай все по новой…

Каждый раз, когда телефон звонил, красное свечение вокруг аппарата становилось ярче. Когда звонок затихал, оно тускнело. Это было похоже на призрачное сердце, внутри которого почему-то оказался телефон.

Ральф крепко зажмурился, потом открыл глаза – красная аура вокруг телефона исчезла.

Нет, не исчезла, просто сейчас ты ее не видишь. Я не уверен, но может быть, ты просто хочешь не видеть. Как в осознанных снах, где ты управляешь событиями силой мысли.

Пока Ральф шел к телефону, он твердил себе – причем очень решительно, – что эта идея была такой же безумной, как и то, что он видит какие-то ауры; что это уже полный бред. Но вот в чем проблема: это был никакой не бред, и Ральф это знал. Потому что если это был бред, то как же он догадался – по одному только взгляду на ярко-красную ауру, по цвету похожую на гребешок петуха, – что это звонит Эд Дипно?!

А вот это действительно бред. Ты решил, что это Эд, потому что в последнее время Эд не идет у тебя из головы… и еще потому, что ты так измотался, что ничего уже не соображаешь. Давай возьми трубку, и ты увидишь. Это не сердце пророка, и даже не телефон-пророк. Это наверняка какой-нибудь идиот, который обзванивает всех подряд, пытаясь продать подписку на какой-то дурацкий журнал, или дамочка из банка крови – звонит, чтобы поинтересоваться, почему ты давно у них не был.

Хорошо бы, конечно. Вот только не дамочка это и не идиот с подпиской.

Ральф поднял трубку:

– Алло.

7

Нет ответа. Но кто-то там был – на том конце линии. Ральф слышал, как он дышит в трубку.

– Алло, – повторил он.

Опять нет ответа. Ральф уже собирался сказать: «Ну тогда ладно, я вешаю трубку», – и тут Эд Дипно произнес:

– Я вот что хотел сказать, Ральф. Твой длинный язык не доведет тебя до добра.

Ральф невольно поежился. Пробиравший его холодок превратился в сплошную пленку льда, которая покрыла всю спину от шеи до копчика.

– Здравствуй, Эд. Я тебя видел сегодня по телевизору, в новостях. – Ничего более умного он не придумал. Его рука с такой силой сжимала трубку, что та, казалось, вот-вот сломается.

– Это фигня, старик. Ты вот лучше о чем подумай. Сегодня меня навестил этот наш проницательный детектив, который арестовал меня в прошлом месяце. Лейдекер. Ушел только что, долго сидел.

У Ральфа упало сердце, но пока что он оставался спокойным. В конце концов это вполне понятно, что Лейдекер зашел к Эду. Детектива очень заинтересовала история Ральфа о ссоре Эда с водителем синего пикапа возле аэропорта летом 92-го. Очень-очень заинтересовала.

– Да? – спросил Ральф спокойно.

– Детектив Лейдекер почему-то решил, что я вбил себе в голову, будто какие-то люди – или даже какие-то сверхъестественные существа – вывозят из города мертвых детей и эмбрионов на грузовиках, трейлерах и пикапах. Глупость какая, а?

Ральф стоял возле дивана, нервно теребил в руках телефонный провод и видел – вот именно, видел, – как тусклый красный свет сочится из провода, словно пот, и пульсирует в такт голосу Эда.

– Это ты наплел ему сказок, старик.

Ральф молчал.

– Меня не сильно задело, что ты вызвал полицию, когда я преподал этой суке урок, на который она сама и напросилась, – продолжал Эд. – Я списал это на… гм… ну, скажем, дедушкину заботу. Или, может, ты втайне надеялся, что она будет так тебе благодарна, что согласится с тобой потрахаться, хотя бы просто из милосердия. В конце концов ты еще не такой дряхлый, чтобы сдать тебя в Парк юрского периода. Ну, на крайняк, ты бы удовлетворил ее пальцем.

Ральф молчал.

– Да, старик?

Ральф молчал.

– Ты думаешь, ты меня очень смущаешь своим молчанием? Даже и не надейся. – Но теперь голос Эда звучал чуть взволнованно; первоначальное самоуверенное превосходство исчезло. Можно подумать, что, когда он звонил, у него в голове уже был готовый сценарий будущего разговора, а Ральф отказался играть по писаному и тем самым выбил Эда из колеи. – Ты не посмеешь… тебе лучше не…

– Стало быть, когда я позвонил в полицию после того, как ты избил Элен, это тебя не задело и не взволновало. А вот сегодняшний разговор с Лейдекером очень даже взволновал, как я погляжу. С чего бы это? А, Эд? У тебя вдруг возникли сомнения по поводу собственного поведения? Или ты пересмотрел свое мировоззрение?

Теперь пришла очередь Эда молчать. Наконец он прошептал в трубку, и его голос не предвещал ничего хорошего:

– Если ты не принимаешь меня всерьез, Ральф, это будет самой большой ошибкой…

– Ну что ты, я тебя очень даже всерьез принимаю, – ответил Ральф. – Я видел, что ты сделал сегодня… и в прошлом месяце со своей женой… и в прошлом году возле аэропорта. Теперь и полиция тоже об этом знает. Я тебя выслушал, Эд. Теперь ты послушай меня. У тебя серьезное психическое расстройство, у тебя бред…

– Я не обязан выслушивать эту чушь! – Эд чуть ли не закричал.

– Действительно не обязан. Можешь повесить трубку. В конце концов это твой четвертак. Но пока ты не бросил трубку, я все же продолжу. Потому что раньше ты очень мне нравился, Эд, и мне бы хотелось, чтобы ты снова стал прежним. Сейчас у тебя обострение, но вообще-то ты умный парень, и ты, я думаю, сможешь меня понять: Лейдекер все знает, и он будет следить…

– Ты уже видишь цвета? – вдруг спросил Эд. Его голос опять стал спокойным. И в этот момент красное сияние вокруг телефонного шнура исчезло.

– Какие цвета? – спросил Ральф после длительной паузы.

Эд как будто не слышал его вопроса.

– Ты сказал, что я тебе нравился. Ты тоже мне нравишься, Ральф. Ты мне всегда нравился. И только поэтому я тебе дам один ценный совет. Ты сейчас заплываешь в открытое море, на глубину, где обитают такие твари, каких ты даже представить себе не можешь. Ты думаешь, я сошел с ума, но вот что я тебе скажу: ты понятия не имеешь, что такое настоящее сумасшествие. Ты вообще ничего не знаешь. Но ты узнаешь, если будешь и дальше вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. Это я тебе обещаю. А те самые твари…

– Какие еще твари? – Голос у Ральфа по-прежнему звучал спокойно, но он с такой силой сжимал телефонную трубку, что у него онемели пальцы.

– Силы, – сказал Эд. – В Дерри сейчас задействованы такие силы, о которых тебе лучше не знать. Есть некие… ну, давай назовем их просто существа. Пока что они тебя не заметили, но если ты будешь и дальше валять дурака и ставить мне палки в колеса, они обязательно тебя заметят. А тебе это не нужно. Уж поверь мне на слово: не нужно.

Силы. Существа.

– Ты как-то спросил, откуда я все это знаю и кто мне это показал. Помнишь, Ральф?

– Да.

Теперь Ральф вспомнил. Это было последнее, что сказал ему Эд перед тем, как приехали полицейские. Я вижу цвета с тех пор, как он пришел и сказал мне… Мы еще поговорим об этом. Потом.

– Мне сказал доктор. Маленький лысый доктор. Я так думаю, именно перед ним тебе и придется отчитываться, если ты еще раз попытаешься сунуться в мои дела. И тогда, спаси тебя Бог.

– Маленький лысый доктор, прелесть какая, – усмехнулся Ральф. – Да, я понимаю. Сначала были Кровавый Царь и его Центурионы, теперь – маленький лысый доктор. А следующим будет, наверное…

– Избавь меня от своего сарказма, Ральф. Просто держись от меня подальше. И от моих дел, понятно? Держись подальше.

Раздался короткий щелчок, и Эд отключился. Ральф еще долго стоял и смотрел на телефонную трубку, которую так и сжимал в руке, а потом медленно положил ее на рычаг.

Просто держись от меня подальше. И от моих дел тоже.

Да, все правильно. У него своих дел выше крыши.

Ральф медленно пошел на кухню, засунул в микроволновку свой «ужин-полуфабрикат» (а именно филе пикши) и попытался выкинуть из головы и протесты против абортов, и ауры, и Эда Дипно, и Кровавого Царя заодно.

И у него получилось.

И даже быстрее, чем он ожидал.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
1 - 1 18.03.16
Пролог 18.03.16
Часть первая. Маленькие лысые доктора
Глава 1 18.03.16
Глава 2 18.03.16
Глава 3 18.03.16
Глава 4 18.03.16
Глава 5 18.03.16
Глава 6 18.03.16
Глава 5

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть