Онлайн чтение книги Изабелла, или Тайны Мадридского двора
ДЕНЬ СВЯТОГО ФРАНЦИСКО

Мы оставили Энрику в ту ужасную ночь, когда она бежала от преследовавшего ее отвратительного Жозэ. Она уже чувствовала на своих щеках его дыхание, его дрожащая рука была готова схватить ее, когда она достигла Прадо Вермудес, улицы, которая шла вдоль берега Мансанареса и вела ко двору палача. Тут силы положительно оставили ее, и она, изнемогая, упала бы на руки дьявола, преследовавшего ее, как вдруг из-под ее ног исчезла земля. Она уже не была способна кричать, и душа ее пришла в такое состояние, когда ничто, что бы ни случилось, не могло ее поразить.

Энрика исчезла перед взорами Жозэ.

Несколько секунд спустя ее покрыли волны Мансанареса.

Если бы вода темного потока не была бы согрета в продолжение жаркого дня и не представляла, таким образом, большого контраста с внезапно наступившим холодом ночного воздуха, то Энрика, утомленная и разгореченная бегом по мадридским улицам, никогда более не вышла бы из глубины на поверхность реки, на берегу которой стоял Жозэ, пораженный ужасом.

Он слышал, как захлебывалась женщина, которую так жаждала его душа, он видел, несмотря на окружавшую его темноту, как белые руки Энрики исчезли под волнами, и он в ужасе отвернулся, ему не хотелось следовать за утопающей, обреченной на верную смерть.

Энрика, утопая, потеряла сознание. Но борьба со смертью и чувство самосохранения, должно быть, сильно подействовало на нее, потому что она еще раз поднялась над поверхностью реки и старалась удержаться на ней, барахтаясь руками. Она уже столько захлебнула воды и платье ее так измокло, что ей стоило громадных усилий, вызываемых боязнью смерти, хоть один лишний миг продержаться на поверхности воды. Но даже мысль о смерти в этих волнах была для нее благодеянием в сравнении со страхом попасть в руки отвратительного брата Франциско, тогда судьба ее была бы несравненно ужаснее.

Она вдруг почувствовала, что достигла середины Мансанареса, подымаемая и влекомая потоком, который помогал ей держаться на поверхности. Настала для нее последняя минута, последние силы, которые ей придавала боязнь смерти, истощились… Энрика должна была через несколько секунд погрузиться в воду, несмотря на течение. Темнота ночи не позволяла ей видеть берега. Беспомощная, качалась она на волнах. Тут силы покинули ее, руки ее опустились без движения в воду, и серое утро должно было принести ей смерть…

— Пресвятая Мария, помоги! — прошептали ее бледные губы, которые все ближе и ближе приближались к увлекающим ее вниз волнам… еще одна секунда и Энрика погибла…

Вдруг силой течения выбросило на твердую землю бедную измученную женщину, для которой счастье в жизни светило так непродолжительно, последнее время дни ее проходили в страхе и бедствиях. У нее похитили ребенка, величайшее сокровище, и преследовали как детоубийцу за то, что она так сильно и самоотверженно любила Франциско. Но несчастная, измученная Энрика не осушила до дна чаши страданий, ибо волны ее выбросили на тот низкий островок, на котором, находилась хижина одноглазой Марии Непардо.

Энрика, бледная и неподвижная, лежала среди кустов и пальм на плоском берегу острова. Утренний ветер скользил по ее смертельно-бледным чертам, а волны еще орошали ноги несчастной.

Старая Мария Непардо покинула остров при наступлении ночи, после того как посланный графини генуэзской вручил ей кольцо, при получении которого она должна была отдать ребенка, порученного ей прекрасной графиней.

Она дала ответ посланному осторожной Аи, что она уже обо всем позаботилась и что девочка хорошо упрятана, это значило, что поставщица ангелов медленно уморила ее, так же как и многих детей до нее.

Девочка Энрики относилась к одноглазой старухе с доверием и любовью, чего никогда не оказывали ей другие дети, и Мария Непардо почувствовала к этому ребенку расположение, которого она сама не могла себе объяснить. Она, не имевшая никогда детей, начала обращать всю свою любовь, без которой она до сих пор так легко обходилась, на вверенного ей ребенка.

Старая одноглазая женщина наслаждалась нежными словами, ласками и доверием невинного ребенка, и ей скоро понравилось, что болтливая девочка ее обнимала и целовала.

Как должен был этот ребенок быть одинок и несчастен, если он мог так доверчиво полюбить страшную Марию Непардо! Вместо того чтобы лишить этого ребенка всего необходимого и поступать с ними так, как она поступала со всеми детьми до него, Мария Непардо, напротив, стала с необыкновенной любовью и заботой ухаживать за бедной девочкой, тронувшей каменное сердце старухи. Из разговора с незнакомой знатной донной одноглазая Непардо ясно поняла, что маленькая Мария обречена на смерть, несмотря на кольцо, но старуха никак не могла решиться на это преступление, хотя с самого начала несколько раз пробовала морить голодом милого ребенка, ласково протягивавшего к ней ручки.

Поэтому, когда в тот вечер Иоаким явился, чтобы в обмен на кольцо получить от нее маленькую Марию, одноглазая старуха обманула его, сказав, что ребенок хорошо упрятан, впрочем, она думала этими словами вполне угодить незнакомой донне.

Она взяла кольцо и оставила у себя маленькую Марию. Когда посланный удалился, она нагнулась над спавшей девочкой и задумалась.

Ей пришло в голову, что ребенок, которому донна придавала так много значения, может подвергнуться опасности, живя на ее острове. Незнакомка может внезапно явиться и, найдя у нее ребенка, уничтожить его, тем более что донна эта казалась ей приближенной ко двору.

Одноглазая старуха стала думать о том, как бы лучше спасти маленькую Марию от преследований страшной женщины, и решила тотчас же покинуть остров, так как донна могла еще прийти к ней ночью.

Завернув свою любимицу в темный платок, Мария Непардо направилась к маленькой лодочке, которую она всегда использовала под прикрытием ночи, уложила в нее голубоглазую Марию с такой заботой и осторожностью, каких едва можно было ожидать от этой преступницы. Затем взялась за весла как можно тише, чтобы не разбудить ангела, которого она на этот раз не вела к смерти.

Мы видим очень Часто, что в груди таких натур, как Мария Непардо, бьются два совершенно различных сердца. Насколько она была отвратительна, зла и мстительна, настолько любила и охраняла маленькое существо, воскресившее своими ласками совсем почти умершие хорошие качества сестры палача.

Весло одноглазой старухи бесшумно опускалось в воду, между тем как глаз ее старался рассмотреть обыкновенно пустынный берег, чтобы убедиться, не наблюдает ли кто за ней. Ночь была такая бурная и темная, что она едва могла держаться направления к Прадо Вермудес и положительно не видела берега.

На соседних колокольнях пробило девять часов. Вдруг старая Мария Непардо увидела, что течение реки привело ее к той стороне берега, где стоял отгороженный двор старого Вермудеса.

Одноглазая старуха содрогнулась от ужаса при виде низкого строения, в котором однажды палач раскаленным железом коснулся ее глаз. Она боролась с волнами, она гребла изо всей силы, чтобы удалиться от того места, с которым были связаны для нее самые страшные воспоминания.

Но буря с каждой минутой становилась все сильнее и сильнее, дождь проникал даже под покрывало маленькой Марии.

Вдруг сломалось весло и в руках старой Непардо остался только коротенький обломок; волны вполне завладели лодочкой и с силой выбросили ее на берег.

Маленькая Мария громко вскрикнула. Старая Непардо услышала шаги, приближавшиеся от двора старого Вермудеса к тому месту, где остановилась лодка. Старуха с гневом и ужасом увидела своего брата в сопровождении слуги, несшего факел, направлявшегося к тому месту, где она, с ребенком на руках, старалась встать на твердую землю.

Старый Вермудес услыхал шум, производимый ударами весел, и крик маленькой Марии. Он взял с собой одного из слуг, чтобы с помощью факела узнать, что происходит на его берегу. Одноглазая старуха старалась скрыться, но волны унесли лодочку с быстротой молнии.

Вермудес увидел, что какая-то женщина пробирается вдоль низкого строения, и потому, взяв факел из рук слуги, он велел ему догнать женщину и узнать, кто она такая.

Отцовский дом, из которого Мария Непардо была выгнана с проклятием, был ей отлично знаком. Она знала в нем и во дворе его каждый угол, каждый поворот. И потому она пробежала как можно скорее мимо дома, чтобы достигнуть ворот изгороди. Но она слышала уже, как к ней приближался слуга, и решила, если он ее поймает, не давать ребенка в руки палача, не оставлять маленькой Марии в этом проклятом доме.

— Но кто осмелится отнять у меня ребенка, — подумала она вдруг и мужественно решилась обернуться навстречу своему преследователю и приближавшемуся Вермудесу.

Чтобы лучше рассмотреть сгорбленную женщину, глаз которой сверкал молнией, палач приблизил факел к ее лицу и вдруг побледнел — он в первый раз увидел Марию Непардо после ужасного наказания, совершенного им над ней.

При борьбе с бурей и волнами одноглазая старуха не заметила, как потеряла черную повязку со своего выжженного глаза, ее редкие седые волосы дико развевались ветром вокруг головы, и лицо ее, освещенное красным отблеском факела, имело такое страшное выражение, что всякий, кто бы не знал Марии Непардо, принял бы ее в эту минуту за исчадие ада.

Вермудес посмотрел сперва на пустую впадину ее глаза, потом увидел, что старая обитательница острова несла на руках ребенка. Сейчас же пришло ему в голову, что правы те люди, которые называли его сестру детоубийцей, что Мария Непардо, которая родилась с ним от одной матери, осталась такой же отвратительной гиеной, какой была прежде.

Старым Вермудесом овладел страшный гнев, когда он подумал, что его сестра, которая занимается убиением младенцев, также обрекла на смерть и этого ребенка, покоившегося на ее руках, дикий крик которого достиг его слуха.

Старый Вермудес содрогнулся при этой мысли.

— Отвратительная гиена! — воскликнул он. — Неужели еще не утихла в тебе жажда крови? Неужели мне суждено встретить тебя с новой жертвой? Теперь ты отправишься в ту комнату, где должна будешь сознаться в том, что ты хотела сделать с этим ребенком.

— Отвести ее в дом! — приказал он слуге, указывая на Марию Непардо и ставя ребенка на землю.

— Несчастный, не хочешь ли ты у меня похитить мой последний глаз, который был спасен только случаем? Небо накажет тебя!

— Оно бы меня наказало, если бы я тебя отпустил с этим ребенком, не узнав прежде твоих намерений на его счет. Неужели ты думаешь, убийца, что до нас в Прадо Вермудес не дошла твоя отвратительная слава? Убирайся туда, где ты должна будешь сознаться.

Слуга запер сестру палача в низкую освещенную тусклой лампой комнату, которая была ей слишком хорошо знакома.

Поставив ребенка на землю, Вермудес сам пошел помогать слуге справиться с Марией Непардо. Через несколько минут она очутилась в одной из комнат палача, возле той самой плахи, к которой ее привязали, когда родной брат ослепил ее.

— Чего ты требуешь, чудовище? Отдай мне ребенка, с которым ты меня разлучил, которого ты украл у меня, это единственное существо, любящее меня и любимое мной.

— Лицемерка! Мы знаем твои отвратительные намерения, ты хотела убить ребенка!

— Клянусь именем Пресвятой Девы, что я не хотела этого сделать.

— Докажи свою невинность, ты под большим подозрением.

— Ну так, разбойник, приведи сам ребенка и спроси его! Если девочка убежит, если она отвернется от меня, чтобы искать у тебя защиты, то привяжи меня вторично к этой плахе, я тогда дам тебе на то право.

— Ребенок не уйдет от тебя ко мне, потому что будет тебя бояться.

— Будь проклято малейшее движение моей руки, малейший знак моего глаза, малейшее слово, которым бы я хотела приманить ее. Когда ты приведешь ее, девочка сама весело и с любовью бросится ко мне, как к своей матери, она радостно протянет ко мне свои ручки, без всякого принуждения, а с настоящей, искренней любовью. Может ли так поступить ребенок, над которым висела моя рука? Может ли он так поступить, когда его мучает страх, когда он видит свою мучительницу связанной и которую он может разом уничтожить, сказав всю правду.

Вермудес задумался. Предложение одноглазой, казалось, поколебало его, но он был так недоверчив к ней, что боялся, не имеет ли она какое-нибудь тайное намерение посредством своего предложения надуть его.

— Стереги эту женщину! — приказал палач слуге и вышел, чтобы привести ребенка, которого он оставил во дворе.

Ночь была темная и бурная. Вермудес стал искать девочку, но труды его были напрасны — ребенка нигде не было. Озабоченный Вермудес звал его громким голосом, но никакого ответа не последовало.

Он поспешил вернуться в низкое строение, в котором находились слуги и одноглазая старуха, и приказал им скорее идти на помощь, чтобы отыскать ребенка.

Если Вермудес до сих пор сомневался в словах своей сестры, то в эту минуту, когда на ее отвратительно безобразном лице появился смертельный испуг, он должен был убедиться в том, что Мария Непардо говорила правду.

— Что ты говоришь, несчастный? — воскликнула она в отчаянии. — Ты не нашел ребенка? Зачем оторвал ты его от моего сердца? Мария, моя Мария, где ты? — кричала она, и между тем как Вермудес выходил с факелом в руках, она схватила висевший над плахой тусклый фонарь и сама отправилась отыскивать ребенка, которого она любила больше всего на свете.

Буря и дождь вскоре погасили факел палача, так что он и слуга его должны были искать ощупью. Одноглазая старуха, согнувшись почти до земли, с фонарем в руках, бродила вокруг темного двора и представляла собой страшное зрелище. Ее седые волосы развевались ветром, тусклый свет фонаря бросал красный, таинственный свет на покрытое морщинами лицо, на котором выступали беспокойно сверкающий глаз и черная отвратительная впадина.

— Мария! — громко кричала она по временам своим хриплым голосом. — Нет моей Марии, кто взял моего ребенка?

Но как поиски, так и крики были тщетны. Не осталось ни одного местечка страшного двора, которое бы они не обшарили. Мария Непардо повсюду искала ребенка: и между окровавленными досками, и между повозками, и между плахами — все думая, что она, может быть, спряталась от Вермудеса, потому что ребенок, хотя и трехлетний еще, а все понимал и мог его бояться.

Когда одноглазая старуха дошла до забора и до ворот, которые вели в Прадо Вермудес и были отворены настежь, ею овладела непреодолимая ярость — она задрожала всем телом и была бы в состоянии собственными руками задушить своего родного брата, старика Вермудеса, который похитил у нее ребенка.

Она схватила стоявший на земле фонарь и бросила его об лестницу, ведущую в дом палача, который был когда-то домом ее отца. Стекло задребезжало и глубокая темнота покрыла одноглазую старуху и весь двор.

— Будь проклят ты, законный преступник! Да будут прокляты твой дом, твоя жена и твой ребенок! Зачем похитил ты у одноглазой старухи последнее, что она имела? Тебе не нравилось, что твоя родная сестра испытывала радость, что у нее был ребенок, которого она всю жизнь ожидала. Будь проклят ты, с намерением и злорадством похитивший у меня ребенка, любовь которого воротила меня к человечеству. Тебя, развратника, на вечные времена оттолкнули от себя люди, они презирают тебя и еще более будут презирать, когда узнают, что ты мой брат! Ты стыдишься меня, ненавистный убийца, а тебя стыдится весь народ.

Выйдя из ворот, старая Мария Непардо еще долго искала и звала ребенка на берегу Мансанареса и на Прадо Вермудес, но голос ее не мог уже более его достигнуть.

Когда лодка одноглазой старухи была выброшена на берег и маленькая Мария от испуга вскрикнула, по берегу Мансанареса шел изувеченный человек. Он возвращался с собрания членов Летучей петли, которое на этот раз было в самой столице и окончилось очень поздно. Путь его лежал мимо двора палача, потом через поля и сельские дороги, до опушки отдаленного леса, где лежали руины замка Теба. То был старый Фрацко, который, возвращаясь домой, услыхал испуганный крик ребенка.

Он остановился и стал прислушиваться. Он знал, что посреди реки находится остров, на котором живет старая Непардо, а ему была известна ее страшная репутация. Он знал также, что старый Вермудес брат этой Непардо. Вдруг он ясно расслышал, что плачущий ребенок находится внутри двора.

Сильный ужас охватил изувеченного старика. Он старался, несмотря на бушевавшую бурю, подслушать, что происходило за изгородью.

Осторожно подошел он к воротам, тихонько отворил их, так что никто не слышал и даже колокольчик не зазвонил, и тогда яснее и ближе услыхал он плач ребенка. Но ночь была так темна, что он не мог видеть самого ребенка, который, как он думал, был обречен на смерть.

Тихонько и осторожно пошел он по направлению, откуда раздавался плач, и, наконец, нашел на мокрой земле двора съежившегося и плакавшего от страха ребенка. Прежде чем дитя успело раскричаться, он схватил его и с этой тяжелой для него ношей достиг выхода , так скоро, как только позволяли ему его силы.

Когда он достиг улицы, девочка от страха и боязни стала кричать. Фрацко успокаивал ее, обещая отвести к матери. Он думал при этом об удивленном лице Жуаны, когда она увидит его с ребенком на руках, которого он даже и не видел и который мог быть больным, горбатым и некрасивым. Ребенок все продолжал звать бабушку Марию, добрую бабушку Марию.

Старый Фрацко сперва удивился этому зову ребенка, потому что не мог думать, чтобы он так называл одноглазую старуху. Но потом ему пришло в голову, что, может быть, эта преступница умеет привлекать к себе своих маленьких жертв, чтобы тем вернее и лучше убивать их.

Плотно завернув ребенка и защищая его от непогоды, бежал он по тропинкам, которые шли то влево, то вправо и след которых он беспрестанно терял в темноте. Наконец достиг он знакомых развалин и жилища своего, лежавшего в глубине их, где Жуана уже с беспокойством ожидала его.

Он рассказал ей о случившемся и передал ей ребенка.

— Слава Пресвятой Деве, — воскликнула она, пожимая руку старому Фрацко, — что тебе удалось спасти бедное, маленькое существо. Теперь надо позаботиться о том, чтобы оно успокоилось.

Когда мать Жуана сняла покрывало с маленькой Марии и показала ее своему мужу, они оба от радости всплеснули руками. На них смотрела прелестная голубоглазая девочка. Она сначала много кричала и плакала, но потом, утомившись, заснула в кроватке, приготовленной для нее Жуаной.

Вернемся к одноглазой старухе в ту ночь, когда у нее исчезла маленькая Мария.

Когда начало рассветать, она прекратила свои напрасные поиски, гневно погрозила дому своего брата, который отнял у нее единственное ее сокровище, и отвязала от столба одну из гондол, чтобы вернуться в свою пустую хижину.

Рыбаки знали, что одноглазая старуха пользуется иногда их гондолами, но так как она всегда возвращала их, то они и не отказывали ей в том.

Старая Непардо никогда не проезжала днем через Мансанарес, а так как солнце уже взошло, то она поспешила спустить гондолу в воду. Она уже довольно близко подъехала к острову, когда вдруг увидела безжизненную молодую женщину, лежавшую наполовину в воде. Старуха сейчас же догадалась, что несчастная выброшена волнами на остров. Привязав гондолу, она подошла к лежащей женщине, испустившей глубокий вздох. Энрика раскрыла на мгновение глаза, но потом снова закрыла их. Совершенно измученная, умирающая, она бы наверное опять исчезла в волнах, если бы старая Непардо не схватила ее за руку и не вытащила на берег. Потом Мария сходила в свою хижину и принесла оттуда маленькую старинную склянку с крепким нюхательным спиртом, которым она потерла виски умирающей женщины.

Когда Энрика снова раскрыла глаза и светлый взгляд ее встретился со взглядом старухи, то последняя отступила с удивлением: так велико было сходство между ней и похищенным у нее ребенком. Ей показалось странным, что она нашла на острове эту несчастную женщину, которая так живо напоминала ей маленькую Марию. Она ничего не могла более сделать, как протянуть руку и помочь ей встать. С трудом пробиралась бедная, избежавшая смерти Энрика сквозь кусты и пальмы, до хижины одноглазой старухи. Несмотря на злое лицо Марии Непардо, которое казалось еще страшнее из-за того, что она потеряла повязку, закрывавшую искалеченный глаз, Энрика ухватилась за протянутую ей руку старухи, как за последнюю надежду, и с помощью ее доплелась до хижины. Одноглазая старуха сняла с Энрики мокрое оборванное платье и дала ей хотя и лохмотья, но по крайней мере сухие, и кое-как согрела ее, пока сушилось ее платье. Заметив такое удивительное сходство пострадавшей с пропавшим ребенком, Мария Непардо почувствовала какое-то желание помочь бедной женщине, посланной ей судьбой.

Ласки маленькой Марии, которая, несмотря на страшное лицо старухи, целовала и обнимала ее, очень изменили к лучшему Марию Непардо — она сделалась гораздо добрее.

Все порученные ей до сих пор дети с ужасом и криком отворачивались от нее, что очень облегчало ей исполнение данных ей поручений и ее собственных намерений. Маленькая же Мария, напротив, всегда подходила к ней с лаской и невинной улыбкой и тем исправила грешницу. С тех пор как к ней явился этот ангел-хранитель, Мария Непардо не стала более повторять своих страшных преступлений.

Одноглазая старуха думала обо всем этом, сидя около постели заснувшей Энрики, похожей на похищенного у нее ангела. Она подошла к печке, в отверстии которой был спрятан мешок с золотом, схватила его и с наслаждением стала любоваться блеском денег. В несчастной Непардо снова проснулось корыстолюбие, и она смотрела с сожалением в угол, на ложе, на котором так долго лежали несчастные, обреченные на смерть дети и которое теперь было пусто. Солома и ветхие одеяла не покрывали более хилые тела маленьких существ, зато и мешок в руках одноглазой более не пополнялся.

Когда дремлющая Энрика зашевелилась, Мария Непардо быстро нагнулась, пряча золото. Но бедная, усталая женщина не проснулась. Сон производил на нее благотворное действие после ночи, исполненной ужасов. Он успокоил ее чересчур взволнованную душу и изнуренное тело. Ее бледное лицо сияло радостью, губы улыбались сквозь сон. Она в это время видела, что лежит в объятиях Франциско, которого она наконец нашла после стольких дней нужды и мучений. Энрнке кааалось во сне, что Франциско ее целует. То были блаженные видения, столь чудные, что дремавшая готова была бы с ними перенестись в вечность.

Когда Энрика проснулась, она с ужасом увидела, что все это было только сном. Но в первую минуту она не могла отдать себе отчета в том, как далеко заходила действительность и где начинался сон. Понемногу и с трудом стала она припоминать все, что с ней случилось. Она вспомнила, что видела Франциско во дворне Аццо, что королева обвинила ее в убийстве ребенка, что сыщики преследовали ее; когда она взглянула на жалкую хижину, то ей показалось, что она находится в темнице. Исполненная страха, вскочила она и приблизилась к одноглазой.

— Меня преследуют, спасите меня! Во имя всех святых, укройте, спасите меня, они говорят, что я убила своего ребенка!

Слова Энрики звучали такой глубокой печалью, что сердце Марии Непардо дрогнуло. Энрика упала перед ней на колени.

— Но поверьте мне, это неправда! Я любила свое дитя больше собственной жизни, я скорее бы сделала самой себе вред, нежели ребенку моему. Они меня преследуют, хотят меня потащить в Санта Мадре — мне уже страшно от одного имени этого! Я была поймана, меня уже посадили в подземелье, но там удалось мне спасти свою жизнь. Они преследуют меня — они меня ищут! Так пожалейте же бедную Энрику, которая не имеет пристанища на земле, для которой нет места для отдыха и покоя!

Старая Непардо с удивлением думало о необыкновенном сходстве, существовавшем между похищенной у нее Марией и этой несчастной Энрикой, не имевшей пристанища и преследуемой сыщиками инквизиции. Взгляд ее все более смягчался.

— Оставайся у меня. Я тоже была женщина отвергнутая и без пристанища, но я это заслужила. Оставайся у меня. На этом острове ты в безопасности, а если и вздумают тебя здесь искать, то я сумею тебя скрыть!

— Благодарю тебя, Пресвятая Дева! — произнесла Энрика, обращая к небу свои дивные глаза.

Затем старая Непардо рассказала ей, как она была чудесно спасена и найдена ею. Энрика вспомнила тогда все ужасы прошлой ночи и сказала:

— Страшный Жозэ гнался за мной до берега, ночь была совершенно темная, я упала в воду, и затем ничего более не помню.

— Волны выбросили тебя на мой остров.

— Это перст Божий. Дайте мне у себя убежище, не отталкивайте меня, не выдавайте меня, несчастную, врагам, — умоляла она.

— Ты можешь вполне быть спокойна на этом острове. Ни сыщики, ни палач не могут подозревать, что мы здесь, а между тем, если бы не святое Провидение, приведшее тебя сюда, ты наверное попала бы в руки или Мутарро, или брата моего — Вермудеса.

— Вашего брата?!

— Разве это так ужасает тебя? Не бойся, я не выдам тебя своему брату — подлец отнял у меня драгоценнейшее сокровище!

Энрика со страхом посмотрела на одноглазую, слова которой, вместе со сгорбленным телом и отталкивающим лицом, произвели на нее в эту минуту такое впечатление, от которого она поневоле вздрогнула. Но потом ее успокоила мысль, что одноглазая предложила ей убежище и что она здесь скрыта от своих врагов. Она чувствовала во всем теле боль вследствие мучений прошлой ночи и стала благодарить Бога за то, что более не бродит по улицам Мадрида. Энрика встала и подошла к старухе, единственному существу, оставшемуся теперь рядом с ней, и посмотрела на нее взором, молящим о прощении за то, что она за минуту так испугалась ее. Она протянула ей руку и благодарила за ее сострадание. Энрика, мечтавшая о высоком блаженстве жить вместе с любимым ею Франциско, должна была теперь считать себя счастливой, что беглая, отверженная преступница дала ей приют в своей хижине.

Когда стало смеркаться, Энрика села в угол, мечтая о прошлом. Вдруг старая Мария Непардо вскочила. Она услыхала удары весел — кто-то приближался к острову.

— Ступай, Энрика, — быстро проговорила она, — я не знаю, кто так поздно едет ко мне. Будет лучше, если ты спрячешься около хижины и обождешь ухода нежданного посетителя.

Энрика с трепетом оглянулась. Последняя ночь произвела на нее такое действие, что она везде ожидала увидеть врагов и все опасалась быть преследуемой. Поэтому она быстро выбежала из хижины и исчезла между деревьями, в то время как лодка еще не успела причалить к острову. Старая Непардо стояла на берегу у дверей хижины и с нетерпением ожидала посетителя.

К ней подошла, наконец, стройная, высокая донна, с совершенно закрытым вуалью лицом. Одноглазая вздрогнула: предчувствие не обмануло ее. Незнакомая донна, принесшая ей маленькую Марию, пришла узнать о своем ребенке. Графиня генуэзская, укутанная в широкий темный плащ, подошла к ней и быстро схватила ее за руку, чтобы вовлечь во внутрь хижины.

— Мария Непардо, я сама пришла к тебе, — сказала она голосом, выражавшим страшную угрозу, — я сама пришла, потому что слова, которыми ты проводила моего человека, напутали меня.

В это время Энрика подошла к двери, чтобы посмотреть через щелку, не ее ли это преследуют. Одноглазая между тем отвечала:

— Милостивая донна, я сделала то, что мне было приказано!

— Я не для того принесла тебе ребенка, чтобы ты отправила его на тот свет, а для того чтобы ты его сберегла и воспитала для меня вдали от всего мира. Я сказала тебе, что дитя мне это дорого, и грозила тебе вечной своей местью, если, когда я приду за ним, ты скажешь, что его уже нет на свете.

— Я еще до сих пор помню каждое ваше слово, милостивая донна.

— И все-таки ты ответила человеку…

— Что маленькая Мария хорошо упрятана.

— Ты ему не поверила, несмотря на то, что он показал тебе кольцо.

— Да, кольцо, состоящее из изумруда, окруженного бриллиантами, а в изумруде королевская корона над буквой Q. Все это совершенно верно, милостивая донна, — говорила одноглазая.

Энрика слышала каждое слово.

— Ая! — произнесли неслышно ее губы, и она еще более напрягла свой слух, чтобы ничего не упустить из дальнейшего разговора.

— Так я сама пришла потребовать от тебя ребенка, — сказала графиня, — все зависит от него.

— Ваше приказание в точности исполнено, милостивая донна. Дитя, которое вы назвали Марией Энрикой, — здесь старуха невольно вздрогнула, — отлично упрятано между ангелами.

— Горе тебе, Мария Непардо, если ты говоришь правду!

— Вспомните ваше приказание, милостивая донна! Не бойтесь, у Марии Непардо славная память! Если кто-нибудь, сказали вы, принесет тебе кольцо, то это будет значить, что дитя должно…

Одноглазая шепнула последующие слова так тихо, что Энрика не могла расслышать. Ая же внимала им с беспокойством.

— Ваш человек принес мне кольцо, милостивая донна, — заключила Непардо.

— Подлец! — произнесла графиня генуэзская. — И все-таки это, значит, истинная правда а кет больше спасения?

— Я думала заслужить вашу благодарность, милостивая донна, за точное исполнение вашего поручения, а вместо этого…

— Неужели я еще должна вознаграждать вас за то, что вы со мной сделали? Возьмите это, но я бы вам в тысячу раз больше заплатила, если бы вы не поспешили так исполнить это несчастное приказание.

Старая Мария Непардо задумалась: донна сказала, что она дала бы ей еще в тысячу раз более, а между тем кошелек, который она вручила ей, весил порядочно. Ей пришло в голову сказать донне, что дитя еще может быть в живых, но она тотчас же подумала, что неизвестность, может быть, еще более рассердит донну, чем уверенность в смерти ребенка.

— Я чрезвычайно жалею, что не угодила вам, милостивая донна, — сказала она подобострастно, — но я сделала только то, что должна была сделать.

Графиня обернулась к двери, Энрика уже более не сомневалась, то была Ая, которая украла у нее ребенка и принесла его одноглазой, но где мог он теперь быть? Она не заметила его в хижине. Страшная неизвестность мучила ее. Она хотела войти и потребовать от Аи отчета, но вовремя поняла, что этим она только выдаст себя и что змея, взгляды которой с первого раза, как она их увидела, произвели на нее страшное впечатление, может погубить ее.

Графиня подошла к выходу и, до крайности взволнованная и рассерженная, оставила хижину. Энрика хотела броситься на нее, хотела задержать ее, но чему послужило бы это? У нее ведь не было более ее ребенка, он находился у одноглазой, и она может его снова увидеть и получить обратно.

Сердце Энрики, спрятанной в тени деревьев, сильно билось, вся душа ее трепетала от радости и материнской любви, потому что она, наконец, опять надеялась найти свое сокровище. Горячо молясь, подняла она руки к небу, благодаря Матерь Божию за то, что она привела ее сюда.

Ая села снова в лодку, а Энрика бросилась в хижину. Дыхание ее прервалось, глаза сверкали, она осматривалась во все стороны, крича:

— Эта женщина приносила вам мое дитя, мою Марию, которую я считала погибшей. Ах, пожалейте меня, отдайте мне ее…

Энрика упала на колени, простирая руки к одноглазой.

— Дитя было твое, я в этом вполне тебе верю, оно так на тебя похоже, что я испугалась, когда увидела тебя.

— Да, да, мое дитя! — воскликнула Энрика со смертельной болью. — Где же оно теперь, скажите всю правду. Выгоните меня, убейте меня, но не говорите, что вы не можете мне возвратить его. Душа моя трепещет! Мать просит у вас возвратить ей то, что ей милее всего на свете, то, что у нее безжалостно украли.

Глаза Энрики были прикованы в лихорадочном ожидании к губам Марии Непардо.

— У меня нет более твоего ребенка! — проговорила старуха, поникая седой головой.

У Энрики вырвался раздирающий вопль, ноги ее подкосились. Хотя она и ожидала со смертельной боязнью услышать эти ужасные слова, но она все-таки не теряла свою последнюю надежду и вдруг снова услышала от нее ужасную весть, которая уже однажды растерзала ей материнское сердце:

— У меня нет более твоего ребенка.

Последние силы покинули Энрику. Волнение, которое изнуряло ее и увеличивало начинавшуюся в ней болезнь, сокрушило ее в одно мгновение. Лихорадочная краска показалась на ее бледном лице, и губы ее стали произносить несвязные слова.

— Значит, это действительно было ее дитя, — проговорила сквозь зубы Непардо, — кто может быть донна, которая мне принесла его? Проклинаю себя, безбожник! Если бы не ты, маленькая Мария еще была бы у меня!

Она положила на постель измученную мать и стала ухаживать за ней. Она жалела несчастную больную и все более и более принимала участие в ее судьбе, видя, что лихорадочное состояние ее с каждым днем увеличивается. Она клала примочки на горячий лоб Энрики и давала ей успокоительные напитки, пока не заметила, что лихорадка проходит, чему чрезвычайно обрадовалась. В первый раз в своей жизни одноглазая старуха могла сказать, что она спасла человека, но она, наверное, не сделала бы этого, если бы Энрика не была так похожа на маленькую Марию и не была бы матерью той, к которой она так привязалась. Она, может быть, предоставила бы Энрику ее судьбе, она, быть может, и возненавидела бы даже ее, если бы маленькая Мария еще была у нее. Она боялась бы, что мать вытеснит ее из сердца ребенка, но теперь маленькая Мария навеки пропала для обеих.

Несчастная больная поправилась только через несколько месяцев. Она осталась в живых для того, чтобы узнать и почувствовать мучительное известие о том, что ее дитя навеки пропало. Энрика осталась у Марии Непардо, где она считала себя в безопасности от преследований Жозэ и сыщиков. Почти три года оставалась она на острове.

Между тем приближался день святого Франциско, о котором мы уже слышали на собрании Летучей петли, когда один голос объявил, что патеры для празднования своей ночи намерены не только воспользоваться прекрасной Долорес, но что сыщики инквизиции обходят остров Мансанарес для того, чтобы захватить одноглазую старуху и молодую женщину, живущую у нее.

Старая Мария Непардо замечала уже несколько дней кряду, что какие-то подозрительные тени подкрадываются к Прадо Вермудес, но она скрывала это от все еще слабой Энрики, которая только и думала о пропавшем у нее ребенке.

Однако же, накануне дня святого Франциско, одноглазой старухой овладел такой мучительный страх, что она не могла более скрыть своих опасений.

— Энрика, — сказала она взволнованным голосом, — мы должны покинуть этот остров, мы здесь в опасности!

— Они нашли следы мои? Говори, что ты знаешь!

— Я этого-то и опасаюсь, какие-то подозрительные люди прокрадывались сегодня опять вдоль того берега.

— Приказывай и делай что хочешь, только спаси меня от них! — просила Энрика, вздрагивая при воспоминании о пережитых ужасах.

— Завтра с заходом солнца мы уедем. Мне будет тяжело расставаться со своей хижиной, но, может быть, нам удастся когда-нибудь вернуться на этот остров.

А теперь, я не ошибаюсь, нам угрожает здесь большая опасность.

Стара, Непардо не ошиблась. Жозэ доложил благочестивой монахине Патрочинио, одаренной особенными знаками Божеской милости, как она сама говорила про себя, что он преследовал спасающуюся Энрику до Мансанареса и что она утонула в его волнах. В голове практичной и все рассчитывающей графини возникло подозрение, что, может быть, ненавистная ей Энрика спаслась и скрывается на острове Марии Непардо. Для этого графиня приехала в тот вечер к одноглазой старухе с двойной целью. Но несмотря на подозрительные взгляды, которые она бросала вокруг себя, ничто не говорило о пребывании там Энрики. Только когда она уже села в лодку, ей показалось, что кто-то прошмыгнул между деревьями, но она тотчас же подумала, что это ей показалось.

В продолжение нескольких месяцев сыщики инквизиции тщательно разыскивали Энрику, так как сама королева приказала найти ее. Когда же пропал всякий след ее, они прекратили на время свои розыски, полагая, что та, которую обвинили в убийстве, умерла в волнах Мансанареса.

Однако же незадолго до дня святого Франциско, фамилиары Санта Мадре, имевшие на улице Толедо и в Прадо Вермудес несколько знакомых преступников, узнали, наконец, от них, что на острове старой Непардо живет красивая молодая женщина. Услыхав об этом, владыки Санта Мадре решили во что бы то ни стало достать красавицу, и сыщики инквизиции были снабжены необходимыми для этого приказаниями и бумагами.

Для ночи, следующей за вышеупомянутым днем, следовало приготовить в большой беседке монастырского сада не только лучшие вина и кушанья всех стран, но и красивейших женщин на тот случай, если бы одному из важных патеров, разгоряченному вином, было бы не сдержать на один час обет целомудрия.

В день святого Франциско тянулись обыкновенно большие процессии вдоль улиц Мадрида. Во всех частях города видны были молящиеся, толпы лицемеров и хитрых нищих, расставленных в два ряда, которые громко молились, перебирая четки. Их монотонное причитывание нарушало пискливое восклицание просителей, после каждого Аве Мария.

Во всех церквах Испании служили обедни, и все изображения святого Франциско были украшены оливковыми ветвями.

Королева поехала в Антиохскую церковь, на исповедальню которой было положено запрещение иезуитами и инквизицией. Король молился в дворцовой капелле.

На улицах видны были только сгорбленные фигуры молящихся, крепко прижимавших свои молитвенники к груди и спешивших в церковь, да изредка пробегал монах, закутанный в черную рясу, которому жители Мадрида недоверчиво смотрели вслед.

Народ знал так много дурного об иезуитах, как о монахинях, так и о монахах, что положительно желал их уничтожить. Но что бы сказали испанцы, если бы увидели, что монахи и патеры делают в замкнутой беседке монастырского сада Санта Мадре в ночь, следующую за днем, исполненным молитвы.

Прежде чем описать подобную оргию, мы должны еще бросить взгляд на королевский замок и на Франциско Серрано и узнать, что произошло там в последние три года после той ужасной ночи.