Онлайн чтение книги Изабелла, или Тайны Мадридского двора
ПОСЛЕДНИЙ ЧАС ЖОЗЕ

Когда герцог де ла Торре получил из Мадрида решение о ссылке, которого не мог изменить никто, кроме королевы, им овладела глубокая грусть: не успел он соединиться со своей Энрикой, как предстояла новая разлука.

Он сделался жертвой мошенничества, вдохновителя которого не знал и не хотел знать. Это предательство было таким низким, что он мог только презирать своих врагов — они были недостойны даже ненависти. Серано понимал, что не Нарваес руководил этой местью, ее задумали в высших сферах, и мысль эта особенно угнетала его.

Когда Франциско сообщил Энрике печальную новость, она сказала:

— Я поеду вместе с тобой. Возьми меня, мой Франциско, и тогда ссылка твоя не будет для тебя несчастьем.

— Дорогая моя Энрика, — ответил тронутый ее словами герцог, — цель этого плана состояла именно в том, чтобы разлучить нас силой. Ссыльный не имеет права брать с собой жену.

— Франциско, мой Франциско, это невозможно, этого нельзя вынести!

— Но это так! Ты забываешь, что генералов и меня должны были посадить в крепость. Но из опасения, что в здешних тюрьмах могут начаться при этом беспорядки, нас отсылают на далекие острова.

— В тюрьму! — медленно повторила Энрика.

— Да, иначе не назовешь. Преступников сажают в тюрьмы, генералов ссылают! Нам придется расстаться, Энрика, но надеюсь, что разлука продлится не десять лет. Прежде, чем отправиться в ссылку, я намерен явиться во дворец.

— Не делай этого, умоляю тебя, я боюсь, что нас постигнут новые несчастья.

— Не беспокойся, моя дорогая, я лишь хочу убедиться, все ли потеряно во дворце.

— Твои слова пугают меня.

— Я знаю свой долг, и моя любовь к тебе ежеминутно напоминает о нем. Но не забудь, что и честь должна стоять вровень с любовью. Я не достоин называться твоим, если не буду поступать так, как подобает человеку моего звания. Удивляюсь терпению, с которым вынес нанесенное мне оскорбление. Я претерпел все, пока думал, что стал жертвой ненависти и зависти каких-то ничтожных людишек, но теперь у меня возникла догадка, которая мучит сильнее любого несправедливого наказания. Энрика, ты не понимаешь, какие это жалкие интриги, тебе и не следует понимать их! Я уезжаю и оставляю вас с дочерью, но я с гордостью иду в ссылку. Не думаю, чтобы, воспользовавшись моим отсутствием, вам причинили новые обиды, но ведь я и этой несправедливости не ожидал. Поэтому запомни, что ты всегда и во всем найдешь трех защитников, готовых пожертвовать за тебя жизнью. Эти трое — Прим, Олоцага и Топете! Зови их, обращайся к ним, как только почувствуешь опасность. Обещай мне это для моего спокойствия. Они преданы тебе так же, как я сам!

— Но как долго я не увижу тебя, сколько лет? — печально произнесла Энрика.

— Мы встретимся раньше, чем ты думаешь, через несколько недель все решится! Будь спокойна, Энрика, теперь мы навеки вместе!

— Эта мысль утешает меня! Кроме того, в Дельмонте мы в совершенной безопасности. Я позабочусь о том, чтобы по возвращении домой ты обрел счастье и покой.

Франциско обнял Энрику, ее слова согрели ему душу.

— Я буду следить за хозяйством, помогать бедным, чтобы в окрестных деревнях царило благоденствие, и, когда вернешься, мы вместе порадуемся этому. Я позабочусь и о Веро — твоей любимой лошади, и о твоих маленьких жеребятах. Мария станет кормить лебедей и голубей, и мы будем писать тебе — это, надеюсь, позволено?

— Разумеется, моя Энрика, только ты долго не получишь ответа, так как корабли редко ходят на острова. Чтобы наши письма не вскрывались любопытными, передавай их Топете, который сумеет переправить их прямо ко мне. Да сохранит вас Пресвятая Дева, — продолжал Серано, когда к нему подошли Мария и старая Жуана, — будьте мужественны, не теряйте надежды!

Мария не могла удержаться от слез — она любила и глубоко уважала своего отца, и какое-то тайное предчувствие говорило ей, что она прощается с ним навсегда. Франциско утешал ее насколько мог, он должен был казаться твердым и решительным и служить им в этом примером.

Он еще раз обнял Энрику и дочь и, попросив их уповать на милосердие Бога, оставил замок.

Они проводили его через парк к лошадям, Франциско сел в экипаж и уехал, провожаемый благословениями жителей всех окрестных деревень.

Стоял неприятный холодный декабрьский день. Всю дорогу маршал Серано был сумрачен и молчалив. Он уже успел известить Олоцагу в Париже о том, как решилось его дело. Теперь предстояло проститься с Примом и Топете.

Приехав в столицу, в свой дворец близ Пуэрты дель Соль, Серано .заметил разительную перемену: даже в самые холодные зимние дни люди оставались на этой улице, чтобы потолковать, послушать новости и купить газеты — всего этого теперь не было. Прохожие, не задерживаясь, шли по своим делам, иногда двое или трое останавливались, чтобы поговорить, но тотчас же быстро расходились, озираясь по сторонам. Причина такого непривычного поведения граждан была ему хорошо известна.

В последние годы на улицах чаще и свободнее стали показываться монахи, всюду были видны просящие милостыню нищие.

Серано твердо решил повидаться перед отъездом с королевой, чтобы убедиться, все ли потеряно и справедливы ли его опасения. С большим сомнением решился он на этот шаг, однако делал его не для себя, а для своего отечества.

Щемящее чувство овладело маршалом, когда он вошел во дворец, где все так изменилось с тех пор, как он перестал тут бывать. Раньше ему все было знакомо и мило, раньше все коридоры и покои занимали военные — теперь всюду стояла неприятная тишина и пахло ладаном.

Прежних адъютантов, в большинстве храбрых офицеров, заменили другие, которые выше прочих обязанностей ставили угождение святым отцам. Камердинеры и лакеи были все иезуитами, а придворные дамы — лицемерными богомолками.

Первый, кого встретил Серано в коридорах, ведущих в покои королевы, был патер Кларет в полном облачении. Благочестивый отец не мог скрыть своей досады при виде герцога де ла Торре, он поклонился ему, глядя в сторону, не желая удостоить взглядом впавшего в немилость человека.

Серано, видевший в последнее время в этом иезуите злого духа Изабеллы, хотел пройти мимо него, не поклонившись, но все-таки пробормотал несколько невнятных слов, которых Кларет не разобрал и мог понять как угодно.

Стража вытянулась, когда маршал Испании прошел мимо — он, так же как и Прим, пользовался глубоким уважением в армии. Серано машинально ответил поклоном.

Войдя в зал адъютантов и камергеров, он обратился к дежурному и попросил доложить о нем королеве. Камергер растерялся и пожал плечами.

— Очень жаль, что не могу исполнить вашего желания. Дон Марфори имеет теперь аудиенцию у ее величества и нам строжайше запрещено мешать им!

— Дон Марфори! — повторил Серано. — Я никогда не слышал этого имени.

— Дон Марфори — близкий родственник герцога Валенсии, — с важностью ответил камергер, — я не вправе нарушать приказа. Благородный дон Марфори вступает в должность генерал-интенданта ее величества!

Лицо Серано омрачилось, он помнил обедневших родственников Нарваеса, которым тот сумел устроить доходные должности.

— Дон Марфори в кабинете королевы, — продолжал камергер, — и приказано ни при каких обстоятельствах не мешать им.

— Довольно, — проговорил герцог де ла Торре, — после того, как Арана и Примульто получили отставку, этого ответа мне достаточно. Доложите ее величеству, — обратился он к дежурному, — что маршал Серано, после приведения своих дел в порядок отправится в назначенную ссылку!

Серано повернулся и направился к выходу — он спешил к Приму и Топете, чтобы проститься со своими старыми приятелями. В скором времени он отправлялся в Кадис, а оттуда вместе с другими ссыльными генералами — на Канарские острова.

Прежде чем мы проследим дальнейшие события в Мадриде, вернемся в Дельмонте, где остались Энрика, Мария, старая Жуана и несколько слуг.

В замке царили глубокая тишина и какое-то томительное спокойствие. Каждый старался казаться веселым, но все были угнетены неизвестностью.

Энрика часто сидела погруженная в мрачные думы. Когда ею овладевала грусть, она тешила себя мыслью, что Франциско теперь принадлежит ей, но и это мало успокаивало, и только в обществе обожаемой дочери и преданной Жуаны лицо Энрики прояснялось.

В деревне, расположенной, как читатель, вероятно, помнит, примерно в миле от замка, хижину, где прежде жила Энрика, занимала бедная старушка. Поселилась она там давно и хорошо помнила Энрику. Муж ее вскоре умер, и она совершенно обеднела. С тех пор, как Энрика возвратилась в Дельмонте, для старой Луцы наступило счастливое время, но ей не суждено было долго наслаждаться счастьем. Вскоре после свадьбы Энрики она заболела, и хотя для нее пригласили врача из Бедойи, здоровье Луцы ухудшалось с каждым днем.

Энрика и Мария часто навещали ее и носили еду. Старушка со слезами благодарности молилась за них. Через несколько дней после отъезда Франциско в замок явилась поселянка и доложила Энрике, что старая Луца после соборования желает в последний раз увидеть свою благодетельницу.

Не теряя ни минуты, Энрика быстро накинула на себя шаль и вместе с Марией поспешила в деревню.

Был холодный мрачный день. Миновав луг и выйдя на узкую тропинку к лесу, женщины заметили на опушке человека, в котором узнали Аццо. Энрика на минуту остановилась, чтобы поклониться ему, но расстояние между ними было слишком велико, и он, очевидно, не видел их.

Когда же они опять быстро пошли в деревню, Аццо остановился и долго глядел им вслед.

Старая Луца перед кончиной еще раз поблагодарила попечительницу и слабо пожала ей руку. Энрика с Марией сели у постели умирающей. Старушка, глядя на них, еле внятно шептала:

— Да благословит вас Пресвятая Дева за благодеяния, которые вы оказывали бедной Луце!

Энрика дала ей напиться и положила на горячую голову холодный компресс.

Умирающая улыбнулась ей, потом подняла глаза к небу, как бы молясь за нее. Старая Луца тихо скончалась.

Энрика заказала дорогой гроб и обещала присутствовать на похоронах. Позаботившись о том, чтобы у покойницы горели свечи, Энрика с Марией, провожаемые благословениями поселянок, поспешили домой, так как на дворе стало заметно смеркаться.

Дул холодный декабрьский ветер, и они плотнее закутались в шали. Вскоре деревня осталась далеко позади. В наступившей темноте нельзя было разглядеть замка, но дорога была им так хорошо знакома, что они могли бы идти по ней с завязанными глазами. Внезапно Мария прижалась к матери — ей послышался какой-то посторонний шелест в кустах. За ними раздались шаги. Энрика, думая, что это кто-то из поселян, остановилась, озираясь вокруг. Мария в испуге громко вскрикнула, предчувствуя опасность, и, прежде чем преследователь настиг их, стала звать на помощь. Но крик ее не дошел ни до замка, ни до деревни, так как они находились как раз на полдороге. В отличие от дочери, Энрика быстро собралась с духом: испытав много потрясений, она научилась быть бесстрашной и решительной в минуты опасности.

Она обняла испуганную Марию.

— Кто идет? — громко спросила она.

Ответа не последовало, шаги слышались все ближе и ближе. Человек подошел к ним вплотную, Энрика вгляделась и отшатнулась — в ее глазах застыл ужас.

— Жозе… мы погибли! — прошептала она, почти лишаясь чувств. Это был действительно Жозе, который давно подстерегал их.

Он знал, что Франциско Серано далеко отсюда, он видел, как Энрика и Мария пошли в деревню, и был вне себя от радости, что, наконец, добрался до них. В этот раз ничто не должно помешать ему — все предыдущие препятствия только разожгли его животную страсть, и теперь он мог удовлетворить, наконец, свою нечеловеческую похоть. Энрика и Мария, беззащитные, в темном лесу, были в руках Жозе. Глаза его загорелись, лицо исказилось, дрожащие руки уже протянулись к Энрике, которую он собирался убить на месте, а затем уже насладиться Марией.

Энрика упала на колени. Мария, в первую минуту решившая бежать, бросилась к матери. Обвив одной рукой ее шею, другой она пыталась оттолкнуть Жозе.

— Сжалься, — шептала Энрика, — зачем ты нас преследуешь? В ту минуту, когда монах уже было замахнулся на лежавших перед ним на коленях женщин, ему почудился какой-то хруст — вероятно, крик о помощи был кем-то услышан — однако животное желание сделало его слепым и глухим.

Жозе судорожно схватил Марию и притянул к себе. Увидев дочь в объятиях злодея, Энрика вскочила и что есть силы вцепилась в него. Жозе обнажил свой кинжал, чтобы вонзить его в грудь Энрики.

Мария пронзительно вскрикнула, зовя на помощь. Жозе замахнулся, и тут же кто-то вцепился в него сзади»

Это было так неожиданно, что оружие, направленное против Энрики, опасно ранило его самого, он вскрикнул от ярости, увидев ненавистного ему цыгана.

— Аццо! — проговорила Энрика онемевшими губами.

— Бегите, — крикнул им цыган, — умоляю, бегите, позвольте мне самому расправиться с негодяем!

Энрика подняла Марию. Чем могла она помочь своему избавителю? Ей следовало повиноваться Аццо. Она понесла на руках дочь, которая не в состоянии была идти сама.

— Скорее в замок, — твердила Энрика, — надо послать кого-то на помощь Аццо. Пресвятая Дева, помоги ему!

Собравшись с силами, Жозе освободился из рук цыгана. Он почувствовал, что враг ловчее и сильнее его. Аццо очень ловко избегал ударов, и, наконец, так крепко сжал ему горло, что слуга Санта Мадре захрипел, однако все еще не собирался сдаваться. Борьба продолжалась долго, перевес был то на одной, то на другой стороне.

Глаза Жозе помутились, он почти задыхался и чувствовал, что ему не одолеть цыгана. Еще минута, и достойный служитель всесильной инквизиции должен был переселиться в иной мир. Аццо схватил противника за правую руку, в которой тот держал кинжал, и потащил к деревне, продолжая другой рукой сжимать его горло.

Казалось, борьба должна была, наконец, решиться. Жозе споткнулся о корни дерева и, не удержавшись на ногах, упал. Аццо бросился на него. Лицо Жозе побагровело, глаза выкатились, руки ослабли. Аццо улыбнулся, как человек, достигший цели и совершивший доброе дело. Рука его отпустила горло противника. Быстро схватив кинжал, цыган с силой вонзил его в грудь врага. Жозе испустил последний вздох, кровь брызнула из раны.

Со стороны замка бежали посланные на помощь слуги, но Аццо не желал, чтобы они видели его. Одним взмахом он взвалил тело себе на плечи и скрылся так быстро, насколько позволяла ему его ноша. Он ни в каком случае не хотел оставлять тело Жозе в Дельмонте.

Слуги с факелами, посланные помочь цыгану, спасшему их госпожу, не нашли ничего, кроме лужи крови, обозначавшей место страшной борьбы. Слуги разбрелись в разные стороны, но не обнаружили никого.

После долгих тщетных поисков они вернулись и известили свою госпожу, что не могли напасть на след ни одного человека. Энрика благодарила небо за спасение и молилась за своего избавителя, который всю жизнь был ее ангелом-хранителем.

Аццо, кряхтя под тяжестью, унес тело Жозе из Дельмонте. В Бедойском лесу, убедившись, что враг его уже не обнаруживает никаких признаков жизни, он немного отдохнул, затем опять поднял свою ношу и направился в Мадрид. Вечером следующего дня он, наконец, увидел сквозь зимнюю дымку башни и купола столицы.

Подождав, пока наступит глубокая ночь и улицы опустеют, Аццо зашагал на улицу Толедо. Избегая освещенных мест, он быстро пошел к Плацце Педро, опасаясь встречи с ночными сторожами. Затем, прижимаясь к домам, пробрался к улице Фобурго, где не видно было ни одного человека. Изнемогая под тяжестью, цыган стремился во что бы то ни стало привести в исполнение задуманный план. Добравшись до монастырских стен, он сбросил с плеч тело Жозе, оттащил к воротам и там повесил на железный крюк, чтобы святые отцы Санта Мадре, отворив дверь, сразу увидели своего собрата.

Именно этого желал Аццо, именно это должно было послужить предостережением служителям святого Викентия!