Онлайн чтение книги Желание сердца
Глава 4

Корнелия проснулась с чувством ожидания чего-то чудесного. В первую секунду не в состоянии вспомнить, где она находится, девушка лежала, жмурясь от солнца, просочившегося сквозь шторы, и представляла себя снова в Роусариле.

Затем, когда ее ушей достиг шум улицы, цокот копыт с Парк-Лейн, она вспомнила о приезде в Лондон, открыла глаза и увидела, что встречает утро в огромной, роскошно обставленной комнате, при входе в которую ее каждый раз охватывало легкое чувство удивления.

Все в доме дяди Джорджа поражало роскошью по сравнению с простотой и бедностью Роусарила, и уютно устроившись в подушках, Корнелия подумала, что матрас на кровати такой же мягкий, как те облака, которые гонит над Атлантикой летний ветер.

Неожиданно у нее возникло непреодолимое желание оказаться на улице, на ярком солнце.

Она никогда не залеживалась в постели, а успевала сбегать на конюшни до завтрака, оседлать лошадь и уноситься вскачь на поля задолго до того, как в доме просыпались.

И хотя вчера Корнелия легла поздно, она совсем не устала, и снова ее захлестнуло чувство, что рядом с ней, совсем близко, происходит что-то чудесное и удивительное, и от этого ощущения солнечный свет стал золотистее, а уличный шум превратился в музыку, отозвавшуюся эхом в ее сердце.

Девушка вскочила с кровати и подбежала к окну. Деревья все еще окутывал туман, но сквозь него уже можно было различить слабое поблескивание узкого озерца в Гайд-Парке, которое называлось Серпентайн. Корнелия не стала звонить горничной, быстро оделась сама, завязала волосы узлом на макушке, нимало не беспокоясь о том, как будет выглядеть, а сверху приколола первую попавшуюся шляпку.

Ей понадобилось гораздо больше времени для облачения в модное платье, чем было нужно, чтобы натянуть бриджи и рубашку для верховой езды. Но она справилась без посторонней помощи и, вспомнив в последний момент наставления тети, что дамы не должны показываться из дома без перчаток, выхватила пару из ящика и заспешила на цыпочках вниз по лестнице.

Толстые ковры скрадывали шаги. Хотя девушке пришлось с трудом отпирать входные двери, снимать тяжелую цепь и отодвигать засовы вверху и внизу створок, но ее подталкивала какая-то внутренняя сила, позволившая преодолеть это препятствие. Двери наконец распахнулись, и она оказалась на улице.

Корнелия сразу обратила внимание, что ранним утром Лондон выглядит по-другому, не так, как в тот час, когда просыпается знать. По парку и вдоль улицы катили не элегантные кареты, а запряженные тяжеловозами подводы и тележки торговцев. Даже щегольских двуколок — этих лондонских гондол — не было видно, и только временами проезжал какой-нибудь старый извозчик на усталой лошади, медленно тащившей своего хозяина-ворчуна домой после долгой ночной работы.

Почти все дома стояли с закрытыми ставнями, хотя перед одним или двумя особняками горничные в чепцах скребли ступени крыльца. Они с удивлением уставились на Корнелию, и та пожалела, поймав на себе их любопытные взгляды, что не сохранила свой дорожный костюм для таких случаев, как этот.

Ее новое платье для прогулок из светло-коричневой саржи было слишком шикарным, а шляпка с перьями и цветами гораздо больше подходила для зрительницы, наблюдающей за игрой в поло в «Херлингеме», аристократическом спортивном клубе, чем для променада в Гайд-Парке в столь ранний час, когда на траве еще не высохла роса.

Но даже сознание того, что она неподобающе одета и стала объектом внимания для любопытных глаз, не могло остудить восторг Корнелии от обретенного чувства свободы. Легкий ветер играл меж деревьями парка, и, когда касался ее щек, она чувствовала себя как никогда счастливой.

На минуту Корнелия позабыла о стеснении, о страхе перед людьми, об отчаянных попытках придумать, что сказать, и о боязни сделать неверный шаг. Здесь она была просто сама собой, и только пышные юбки не позволили ей пуститься вприпрыжку от простой радости жить и быть молодой.

Позабыв о том, что даме следует ходить мелкими, даже семенящими шажочками, Корнелия стремительной походкой дошла до Серпентайна. Он был ярко-голубого цвета от отражавшегося в нем неба и переливался в солнечных лучах.

Вокруг не было видно ни души, и Корнелия представила, что гуляет возле Роусарила вдоль пустынного песчаного берега, на который накатываются белогривые волны Атлантики, прекрасные в своей мощи и величии.

Она медленно шла у самой воды, ее мысли блуждали далеко, когда вдруг послышался звук, заставивший ее быстро обернуться. Кто-то плакал — в этом не было сомнения. Сначала Корнелия не поняла, откуда доносятся всхлипывания, а потом увидела, что на скамейке поддеревьями горько плачет молодая женщина.

Корнелия посмотрела по сторонам, не придет ли кто-нибудь на помощь незнакомке, попавшей в беду, но никого не увидела. Только солнце отражалось в озере, утки, похлопывая крыльями, погружали в воду свои головки в поисках еды, да голуби ворковали под деревьями.

«Меня не касается, если кому-то плохо», — подумала Корнелия.

Здравый смысл подсказывал ей идти дальше и не обращать внимания, но полная неприкаянность женщины на скамейке заставила ее изменить намерение: нельзя было пройти мимо такого страдания.

Корнелия робко приблизилась к скамейке. Подходя ближе, она разглядела, что плакала девушка, наверное, ее ровесница, просто и опрятно одетая, в прочных ботинках и с черным сатиновым зонтиком, лежавшим рядом на скамейке. Незнакомка заметила Корнелию и подавила рыдание, прикусив нижнюю губку, чтобы взять себя в руки, и вытирая льющиеся ручьем слезы аккуратно подрубленным носовым платочком из белоснежного льна.

— Могу я… чем-нибудь… помочь вам? — тихо проговорила Корнелия, слегка запнувшись от стеснительности.

— Простите, мэм, я не знала, что здесь кто-то есть.

Девушка пыталась говорить твердым голосом, но ее усилия были напрасны. Корнелия опустилась на скамейку рядом с ней.

— Вы, должно быть, очень несчастны, — мягко сказала она. — Вам некуда пойти?

— Да, некуда! — вырвалось у незнакомки, но она тут же пожалела об этом. — То есть… у меня все хорошо, благодарю вас, мэм. Мне уже пора.

Девушка поднялась со скамейки. Ее бледное перекошенное лицо выражало такое отчаяние, что, поддавшись какому-то порыву, Корнелия воскликнула:

— Не уходите! Я хочу поговорить с вами. Вы должны мне рассказать, почему так расстроены.

— Вы очень добры, мэм… но никто не в состоянии мне помочь… никто! Я… пойду.

— Куда пойдете? — спросила Корнелия. Незнакомка впервые посмотрела на свою собеседницу,

затуманенный взор придавал ей полубезумный вид.

— Не знаю, — вяло ответила она. — К реке, наверное.

Слова дались ей с трудом, но когда они были произнесены, она сама ужаснулась того, что задумала. С тихим вскриком она закрыла лицо руками и вновь залилась слезами.

— Вы не должны так говорить и не должны так плакать. Присядьте, прошу вас. Я могу помочь вам, я уверена, — сказала Корнелия.

Девушка, словно подчиняясь, а возможно, оттого, что была слишком слаба, опустилась на скамейку и съежилась, склонив голову, все ее тело сотрясалось от рыданий.

С минуту Корнелия ничего не говорила, а ждала, пока утихнет плач. Вскоре приступ, видимо, прошел, всхлипывания стали тише, постепенно совсем прекратились.

— Вы скажете мне, что вас расстроило? — мягко начала расспросы Корнелия. — Вы ведь из деревни?

— Да, мэм. Я приехала в Лондон примерно два месяца назад… — голос девушки слегка дрогнул.

— Откуда вы приехали? — продолжала Корнелия.

— Из Вустершира, мэм. Мой отец работает там грумом у лорда Ковентри. Я не ладила с мачехой, и было решено, что я поступлю на работу горничной в дом какого-нибудь джентльмена. Ее светлость дала мне рекомендацию, так как несколько лет я проработала в ее доме. Я была так счастлива и горда тем, что начала жить самостоятельно… — Голос девушки опять дрогнул, но она тут же взяла себя в руки.

— Что же случилось? — спросила Корнелия.

— Молодой хозяин, мэм, — ответила она. — Он считал, что я… хорошенькая. Частенько поджидал меня на лестнице. Я не думала ни о чем дурном… Клянусь вам, не думала… А потом… нас увидела экономка. Она поговорила с его отцом, стоило ему прийти домой, и он тут же выставил меня без рекомендаций… Я не могу вернуться к своим, мэм… и рассказать им, что произошло.

— А что же молодой джентльмен? — поинтересовалась Корнелия. — Разве он ничего не сделал, чтобы помочь вам?

— Он не имел возможности, мэм. Вчера вечером его отослали к родственникам в Шотландию… Я узнала о его отъезде, когда услышала распоряжение дворецкого упаковывать вещи… но не поняла, что это из-за меня… пока хозяин не сказал… его сын уехал, а мне отказано от места.

— Это было жестоко и несправедливо! — воскликнула Корнелия.

— Ну что вы, мэм, я совершила дурной поступок и… сама это знала. Ему не следовало водиться с такой, как я… Но я любила его, мэм… Как я его любила!..

Слова вырвались со стоном отчаяния, и, взглянув на дрожащие губы девушки, на крепко сцепленные пальцы, Корнелия почувствовала к ней безграничную жалость. Девушка была хорошенькой, несмотря на урон, нанесенный ее лицу слезами и горем.

У нее были большие карие глаза и каштановые волосы, завивавшиеся надо лбом и ушами. Была в ней какая-то свежесть и привлекательность. Корнелия могла понять, что молодой джентльмен, которому, возможно, наскучили девушки его круга, заинтересовался новым и миловидным личиком, то и дело мелькавшим в коридорах и на лестнице его дома.

Это увлечение неминуемо должно было привести к трагедии, и все же единственным человеком, кто действительно пострадал, была эта девушка из деревни — простодушное дитя, отдавшее сердце тому, для кого она была забавой.

— Вы говорите, что не вернетесь домой? — спросила Корнелия.

— Что вы, мэм, как можно? Когда я уезжала, все так по-доброму ко мне отнеслись. Слуги при господском дворе сделали мне подарок, а викарий вручил Библию. Отец заплатил за билет в Лондон и купил мне новое пальто. Я постыдилась бы рассказать им о том, что произошло, да и мачеха никогда не любила меня. Если я сейчас вернусь, уж она-то позаботится, чтобы мне никогда больше не выпала удача. Нет, мэм, я скорее умру… вот именно!

— Грешно говорить о том, чтобы лишить себя жизни, — строго сказала Корнелия, — кроме того, вы молоды — для вас обязательно найдется дело.

— Ни в одном почтенном доме меня не возьмут без рекомендации, — ответила девушка.

Корнелия знала, что это так; даже темные невышколенные слуги, которые были у них в Роусариле, приносили рекомендации от священника или иного уважаемого лица. Корнелия сидела и гадала, что ей делать. Бесполезно давать этой девушке деньги, потому что если она собирается жить одна, то ясно, что ее поджидает еще большая и скорее всего худшая беда.

Такую историю, как у нее, каждому не расскажешь, не попросишь о помощи. У тети с дядей тоже не найдется большого сочувствия, они наверняка не захотят помочь незнакомке, с которой она встретилась при столь необычных обстоятельствах. Тут Корнелии пришла идея.

— Как вас зовут? — спросила она.

— Вайолет, мэм, Вайолет Уолтере.

— Послушайте меня, Вайолет, я возьму вас к себе горничной.

— Нет, мэм, я не могу позволить вам этого, — быстро проговорила Вайолет. — Я недостаточно опытна… И вы ничего обо мне не знаете, кроме того, что я сама рассказала — и все это не должно вызвать ко мне расположения.

— Мне жаль вас, и вы мне понравились, — ответила Корнелия. — Все мы в жизни совершаем ошибки, но вы за свои уже наказаны, тогда как другие люди часто выходят сухими из воды. Я хочу, чтобы вы пришли ко мне… Согласны?

Девушка подняла голову и внимательно посмотрела на Корнелию. В усталых глазах зарождалась надежда. Потом тихо всхлипнув, Вайолет отвернулась.

— Вы очень добры, мэм, но было бы неправильно, если бы я воспользовалась вашей добротой. Хозяин назвал меня никуда не годной девчонкой, и, наверное, был прав. Мне нельзя было даже поднимать глаз на молодого хозяина… Я знала это и все же так дурно поступила… потому что…

— … потому что вы любили его, — договорила Корнелия.

— Да, это правда. Я любила его, но такая любовь, мэм, ничего хорошего девушке не сулит. Мне следовало вырвать ее из сердца, если бы я всегда поступала так, как надо, но отчего-то… все произошло очень неожиданно, и я ничего не могла поделать, только… продолжала любить его.

Корнелия сидела не шевелясь и смотрела на воду. Так вот, значит, как приходит любовь, думала она. Внезапно, неосознанно, украдкой вторгается в сердце, словно вор в ночи.

Она вдруг ощутила восторг, будто в душе у нее что-то расцвело и засияло красотой, и тогда, хоть Корнелия и попыталась не признать радостного открытия, она поняла правду: к ней пришла любовь, точно так же, как к бедной несчастной Вайолет. Любовь прочно поселилась в ее сердце, и теперь было поздно что-то делать.

Корнелия порывисто повернулась к девушке, сидящей рядом.

— Забудьте о прошлом, Вайолет, — сказала она. — Я хочу вам помочь и помогу. А теперь послушайте меня внимательно. Я расскажу, что нужно сделать.

Корнелия придумала, как Вайолет прийти в дом дяди Джорджа, чтобы она смогла нанять ее на работу. В ней вдруг появилась уверенность, чего раньше не случалось. Похоже, стараясь помочь другому, она приобрела какую-то новую внутреннюю силу. С тех пор, как Корнелия уехала из Роусарила, ее не покидало чувство растерянности и абсолютной бесцельности своего существования, а сейчас эта незнакомая девушка помогла ей найти себя, вернуть былое самообладание.

— Для начала вы должны поесть, — решительно заявила Корнелия. — Вы что, всю ночь провели в парке?

— Я отвезла сундук на вокзал Паддингтон, мэм. Хозяин велел мне отправляться домой. Я хотела послушать его, но, когда приехала на вокзал, поняла, что не смогу сделать этого. Не смогу признаться в том, что случилось… не смогу приползти обратно опозоренная и униженная… Я бродила по улицам… со мной заговаривали мужчины, но я убегала от них, а затем, когда открылся парк, пришла сюда. Здесь так тихо и спокойно, и мне показалось, что если поплакать, никто не услышит.

— Но я услышала, — сказала Корнелия. — А теперь вы должны обещать мне выполнить все в точности, как я скажу.

— Вы уверены, мэм, что действительно хотите взять меня? Вы поверили мне, но я ведь могла вам солгать… Я могу оказаться воровкой и вообще, кем угодно.

— Я не боюсь, — мягко ответила Корнелия. — У меня такое чувство, Вайолет, что мы не случайно встретились и что когда мы будем рядом, вы не подведете меня.

— Клянусь, мэм, что буду служить вам до конца своей жизни! — взволнованно воскликнула Вайолет.

— Благодарю. А теперь послушайте меня, — сказала Корнелия. — Когда придете в дом моего дяди, вам следует называть меня «мисс», а не «мэм». Спросите мисс Веллингтон и не забудьте сказать то, что я велела.

— Не забуду, мисс.

Корнелия дала ей немного денег, и девушка пообещала позавтракать, привести себя в порядок и к одиннадцати часам прийти на Парк-Лейн, 94. Поднявшись, Корнелия протянула ей руку. Вайолет застенчиво дотронулась до нее огрубевшими от работы пальцами, затем неожиданно нагнула голову и прижалась к ней губами.

— Благослови вас Бог, мисс, — сказала она, и у нее снова на глаза навернулись слезы, но на этот раз это были слезы благодарности.

Корнелия вернулась домой тем же путем. По дороге она поняла, что стала чуть взрослее с того часа, как вышла из дядиного дома. За время прогулки она увидела страдание и несчастье, а еще она увидела, как выражается любовь и преданность. Все это оказалось удивительно трогательным, а кроме того пробудило в ней новые, до сих пор неизвестные чувства.

Даже теперь она едва осмеливалась признаться в том, что у нее на сердце, хотя остро осознавала это каждую секунду. Она ясно представляла себе его лицо, словно все это время он шел рядом с ней. Если бы только, подумала Корнелия, она не была такой молчаливой вчера вечером, а поговорила с ним, расспросила его о жизни, рассказала о Роусариле и о годах, проведенных там.

И все же… ей было достаточно того, что они сидели рядом, что их руки соприкасались, что его рука обнимала ее в танце за талию — от одной этой мысли учащенно забился пульс! Теперь казалось, что с самой первой секунды, когда она увидела его в фаэтоне на Гроувенор-стрит, ей стало ясно, что он будет всем в ее жизни.

Воспоминание о нем было невероятно живым; когда вчера вечером он прошел весь бальный зал, чтобы оказаться рядом с ней, ее сердце замерло в груди при виде его — такого высокого, красивого, непохожего ни на одного из тех мужчин, кого она встречала до сих пор… И он сопровождал ее на ужин и сказал, что зайдет сегодня. Почему… почему… он так сказал? Корнелия дошла до дома на Парк-Лейн, не сознавая, что ноги сами принесли ее туда. Лакей, открывший дверь, очень удивился, когда увидел ее на крыльце. Часы показывали только восемь. Корнелия поразилась, что прогулка длилась так недолго.

Она бегом поднялась в свою спальню и нашла ее точно в том виде, как оставила. Тогда она вспомнила, что до девяти часов ее не полагалось беспокоить.

— Наверное, ты устала и захочешь поспать утром подольше, — сказала вчера вечером тетя Лили, и Корнелия согласилась с ней, потому что так было легче всего.

Теперь же она думала, какой непростительной тратой времени было бы залеживаться в постели. Конечно, тете она нашла оправдание, та уже в возрасте, и все эти поздние балы, должно быть, утомительны для нее. Когда тебе восемнадцать, можно выспаться и за несколько часов. Если она устанет, то всегда есть время отдохнуть перед обедом, как, по ее наблюдениям, неизменно поступала тетя, чтобы вечером выглядеть свежей и обворожительной.

«Я молода. Только пожилым людям нужно так много отдыхать», — подумала Корнелия с высокомерной нетерпимостью юности. Она стянула очки и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Однажды они ей больше не понадобятся, но не теперь. Она не забыла, что сказал Джимми о ее глазах, хотя сейчас за очками пряталась не ненависть, а любовь.

Корнелия поежилась от этой мысли. Вспомнила, как дрожал голос Вайолет, когда та говорила о любви, и спросила у самой себя, будет ли точно так же дрожать ее собственный голос, а глаза излучать мягкое сияние под влиянием того, что чувствовало ее сердце. Корнелия поспешно снова надела очки. Пока еще рано… слишком рано снимать их. Наступит день, когда ей больше не нужно будет ничего прятать…

Нанять Вайолет оказалось не так сложно, как опасалась Корнелия. Почти сразу после приезда племянницы Лили объявила, что девушке понадобится собственная горничная, и связалась с различными конторами по найму прислуги. Когда же Корнелия сообщила, что горничная, которую она знала в Ирландии, хочет получить эту работу, тетя ограничилась только несколькими вопросами.

— Ты уверена, что она знает свое дело? — поинтересовалась Лили. — Она должна уметь укладывать волосы, если ты поедешь за город, кроме того, она должна хорошо упаковывать вещи — это важно.

— Мне говорили, она отлично со всем этим справляется, — ответила Корнелия.

— Очень хорошо, дорогая, можешь взять ее, — сказала Лили, откидываясь на подушки; выглядела она удивительно прелестно, несмотря на все ее протесты и заявления о смертельной усталости и головной боли.

— Она сейчас свободна, — сказала Корнелия. — Можно ей прийти сегодня?

— Когда тебе угодно, — ответила Лили тоном, каким говорят, когда не желают, чтобы им досаждали.

Корнелия поспешила уйти. Она отвела Вайолет в свою спальню, где они могли побеседовать.

— Ты умеешь укладывать волосы?

— Я научусь, мисс, я быстро схватываю.

Лицо Вайолет все еще сохраняло бледность, а под глазами пролегли темные тени, но вид у нее был опрятный и собранный, и Корнелия заметила, что ни дом, ни кто-либо из слуг, по-видимому, не внушил этой девушке ни страха, ни благоговения.

Она показала Вайолет свои наряды, а потом рассказала, что сама только недавно приехала в Лондон из Ирландии, и ей все здесь в новинку.

— Вы здесь чудесно проведете время, мисс, — сказала Вайолет. — Ее светлость знакома со всеми знатными людьми, можете не сомневаться. Я видела ее фотографии множество раз и слышала, как люди говорили, что она одна из красивейших дам во всей Англии.

— Да, тетя Лили… прелестна, — согласилась Корнелия. Она поймала на себе взгляд Вайолет и поняла, что они думают об одном и том же: кто бы ни оказался рядом с леди Бедлингтон останется незаметным в ее тени. И тут Корнелия вспомнила о сегодняшнем визите.

— Я хочу надеть самое красивое платье Вайолет, — сказала она, — как ты думаешь, какое?

Выбирать пришлось только из двух, потому что хотя Лили и заказала для Корнелии с десяток платьев, их еще не успели сшить. Одно было белое, отделанное оборками из розового шифона, а другое бледно-голубое — цвета, который чрезвычайно шел Лили, но Корнелия смотрелась в нем как-то не так.

Поэтому она выбрала белое, а когда надела его, то пожалела. Розовые шифоновые рюши не слишком выгодно подчеркивали ее фигуру и цвет лица, но переодеваться уже было поздно. Вайолет уложила ее волосы, и со странным ощущением, сковавшим горло, Корнелия спустилась в гостиную.

Лили была все еще в постели; во время второго завтрака она сказала, что головная боль у нее усилилась, поэтому она намерена отдыхать весь день, чтобы вечером они смогли пойти в оперу, а потом на прием во французское посольство.

— Вы не забыли, что сегодня придет с визитом герцог? — спросила Корнелия.

— Да, я знаю, — ответила Лили, — но он придет к тебе, а не ко мне.

В голосе тети послышался холодный металл, и Корнелия почувствовала, что вспыхнула.

— Не представляю, зачем он хочет видеть меня, — пробормотала девушка.

— Значит ты, должно быть, ужасно глупа, — отрезала Лили и, прежде чем Корнелия смогла что-то ответить, добавила очень раздраженно: — Ступай. Скажи Добсон, чтобы принесла мне одеколон и опустила пониже шторы. Я хочу остаться одна.

Корнелия решила, что, наверное, голова у тети болит очень сильно, раз в голосе ее послышалось отчаяние, и послушно заторопилась прочь из комнаты на поиски Добсон. Затем она спустилась вниз, чтобы посидеть в одиночестве в большой гостиной, отделанной белым с золотом. Корнелия подумала, не почитать ли ей, но когда взяла книгу в руки, то отчего-то не смогла сосредоточиться на ней и, перевернув три страницы, поняла, что так и не прочла ни единого слова.

Тогда она отложила в сторону книгу и прошлась по roc-тиной. На рояле стояло несколько рядов фотографий в серебряных рамках, все с автографами знаменитых и выдающихся людей. Среди книг — несколько фотографий королевских особ и очень много снимков прекрасных женщин в диадемах и перьях, с закутанными в тюль плечами. Были там фотографии и молодых, безмерно красивых мужчин в великолепных военных мундирах. Одного лица, однако, Корнелия не нашла и удивилась, почему нет фотографии герцога.

Затем она начала рассматривать убранство комнаты. Миниатюрные серебряные модели портшезов и карет с лошадьми, изящные флакончики, веера и крошечные филигранные корзинки теснились на полудюжине боковых столиков, на которых также стояли огромные вазы с оранжерейными цветами. Лили любила гвоздики, и они были расставлены по всему дому. Цветы каждую неделю присылали из оранжерей Белдингтонского замка, и их аромат, наполнявший воздух, казалось, служил вечным напоминанием о Лили.

Эта комната как нельзя лучше подходит златокудрой красавице, подумала Корнелия, и ей захотелось встретить герцога где угодно, только не здесь. Это была мимолетная мысль, не больше; на самом деле Корнелия обрадовалась, что герцог увидит ее среди атласов и парчи, позолоты и серебра, а не в ее собственном доме, где на каждом шагу в глаза бросалась беспросветная бедность.

После того как она разбогатела, появилась возможность восстановить Роусарил, но Корнелия отказалась тратить деньги, потому что они появились слишком поздно и больше не могли дать счастья ни ее отцу, ни матери. Ее родители ненавидели бедность, и как горько было сознавать, что она узнала о своем богатстве спустя год после их смерти.

Корнелия не представляла, что делать с таким огромным состоянием, и поэтому, предоставив Джимми и кузине Алин то, что те хотели, она просто оставила деньги в банке. Будь отец жив, он захотел бы тысячу вещей — лошадей, грумов, новые конюшни и, вероятно, даже автомобиль. А ее мама пришла бы в восторг от модных платьев, драгоценностей, мехов и от новой двухместной коляски. Но какой был смысл покупать все эти вещи, когда некому им порадоваться?

И все же сейчас Корнелия представляла длинную с низким потолком гостиную в Роусариле с новыми шторами и новой мебелью, с огромными вазами цветов на столах и новыми картинами на стенах. Но даже думая об этом, она посчитала кощунственной саму мысль о переменах в доме, который был ей дорог. Она любила Роусарил таким, каким он был, так зачем же что-то менять?

Ответ она знала сама, ведь он шел из самого сердца. В этот момент ей хотелось изменить все, включая саму себя, чтобы быть лучше, красивее и утонченнее для человека, которого полюбила. Для него все только самое лучшее, подумала Корнелия и услышала, как открылась дверь.

— Его светлость герцог Роухамптон, мисс, — сотряс воздух громовым голосом дворецкий, словно затрубил в трубу.

Корнелия увидела, что навстречу ей идет герцог — высокий, темноволосый, несказанно элегантный в своем сюртуке, высоком воротничке и белых гетрах. В петлице у него была гвоздика, при виде которой Корнелия удивилась. Неужели он тоже предпочитает эти цветы другим, как и ее тетя?

Он шел по комнате к ней, а она стояла, словно парализованная, не в состоянии ни шагнуть навстречу, ни заговорить, ни протянуть руки для обычного приветствия. Она могла только трепетать и чувствовать, как внутри нее растет радостное волнение, от которого становилось трудно дышать, так что все слова, подготовленные заранее, замерли у нее на губах.

— Вы одна?

Это был смешной вопрос, но она не смогла улыбнуться, а только безмолвно склонила голову.

— Я хотел поговорить с вами наедине, — тихо произнес он низким голосом, но она не шелохнулась и осталась стоять у рояля — бледное существо в платье с розовыми оборками на фоне серебряных рамочек с улыбающимися фотографиями. — Наверное, вы представляете, о чем пойдет речь?

Корнелия только смотрела на него сквозь темные очки. Ей казалось, они защищают ее, скрывают чувство, которое, она знала, светилось в ее глазах, выражая все, что творилось в душе. Она никогда не думала, что мужчина может выглядеть так великолепно, так удивительно!

Он ждал ответа, и наконец она выдавила односложное «нет». Герцог посмотрел на нее чуть беспомощно, словно это слово привело его в замешательство, и она решила, что он тоже смущен.

— Я хочу просить вас стать моей женой. Вы согласны? — произнес он медленно, тщательно выговаривая слова, и Корнелия подумала, что скорее всего сошла с ума или все это ей снится.

Не может быть, чтобы он сказал эти слова, не может быть, чтобы он задал ей этот вопрос из вопросов. Она стояла, дрожа, а потом вдруг ее захлестнуло понимание того, что услышала, и она чуть не лишилась сознания от радости.

Он полюбил ее, она ему нужна! Он почувствовал к ней все то, что она чувствует к нему. Корнелия сцепила пальцы, но почему-то не смогла заговорить, дать хоть какой-то ответ.

— Неужели так трудно ответить мне? — спросил герцог. — Возможно, вы хотите подумать?

— Нет… нет… то есть да… — запинаясь произнесла Корнелия, и когда герцог взглянул на нее с сомнением, озадаченный таким противоречивым ответом, она сделала над собой усилие, чтобы заговорить внятно: — Я имею в виду, что… выйду за вас.

— Благодарю. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы были счастливы.

Он взял ее руку и поднес к губам. Второй раз за сегодняшний день Корнелии целовали руку. И хотя она едва ощутила прикосновение его губ, ей все равно показалось, будто они обожгли ее, пробудив в ней страстный порыв. Корнелии захотелось рассказать ему, что она чувствует, ей захотелось выплеснуть немного того восторга, который овладел ею, но она не смогла вымолвить ни слова.

Герцог выпустил ее руку и слегка поклонился.

— Вы сделали меня счастливым человеком, — сказал он, повернулся и направился к двери. Корнелии хотелось попросить его остаться, но слова не шли с языка. — Я зайду повидать вашего дядю сегодня вечером, — произнес герцог с порога комнаты и ушел.

За ним закрылась дверь, а Корнелия стояла и смотрела в пустоту. Затем очень медленно она поднесла руку к губам. Он поцеловал ее! Девушка закрыла глаза от счастья и удивления, слишком огромных, чтобы их вынести. Он любит ее!

Она едва смела верить, тем не менее это так, ведь он просил ее стать его женой.

Корнелия повернулась, подбежала к окну и увидела, как герцог спускается по крыльцу, пересекает тротуар. Он взобрался в открытую коляску, запряженную двумя симпатичными лошадками. При виде кучера на козлах и сопровождающего лакея, она поняла, что он прибыл с официальной парадностью, чтобы просить ее руки.

Герцог не взглянул на окна, но девушка чуть отпрянула от занавески на тот случай, если вдруг он оглянется и заметит, что она подсматривает за ним. Когда коляска отъехала, ее вдруг охватило дикое желание позвать его обратно. Как она могла так по-глупому, по-идиотски стоять, словно язык проглотив, когда он делал ей предложение? Теперь она готова была разрыдаться от собственной глупости, но было слишком поздно, слишком поздно что-то исправить, ей оставалось только смотреть вслед удаляющихся лошадей, которые уносили герцога прочь.

— Я люблю его, — вслух произнесла она и услышала, как тепло и проникновенно прозвучал ее голос.

Потом она вспомнила, что видела его всего дважды. Должно быть, это любовь с первого взгляда, решила Корнелия и подумала, а что если и он заметил ее в день приезда, когда она выглянула из окошка кареты? И тут вдруг девушки коснулась холодная рука страха. Если он не видел ее в тот раз, значит, он впервые встретился с ней вчера на балу.

Корнелия вспомнила, как мельком наблюдала за их разговором с тетей. Тогда ей показалось, что они спорят. Почему… и о чем? Но она тут же решительно отбросила все сомнения и страхи. Она полюбила герцога, и он просил ее выйти за него замуж. Какое еще ей нужно доказательство, когда ее собственные чувства нашли отклик в его душе?

— Он любит меня, — почти прокричала она в пустоту комнаты, но ей показалось, что слова утонули в теплом удушливом аромате гвоздик. Любимые цветы тети Лили! У Корнелии возникло странное, непонятное ощущение, будто тетя побывала в комнате немым соглядатаем!