Онлайн чтение книги Неистовые джокеры Jokers Wild
Глава пятая

10:00

К тому времени, когда Джек добрался до кривых извилистых улочек Уэст-Вилледж, он уже начал задумываться, не стоит ли ему перебраться в Ист-сайд и Джокертаун или продолжать идти туда, где явно был центр сегодняшних торжеств, – к Могиле Джетбоя.

Теперь он хотя бы находился на территории, где мог более-менее свободно ориентироваться. Заметив знакомый фасад на Гринвич-стрит, он порылся в нагрудном кармане и вытащил засаленный цветной снимок, который Элуэтта прислала ему на прошлое Рождество. С тех пор Корделия определенно похорошела, но и такого сходства будет вполне достаточно.

Бар назывался «Прихоть юнца» и представлял собой нечто вроде социального хамелеона. С самого открытия его оккупировали синие воротнички, рабочий класс. Затем в нем менялась смена, и он претерпевал кардинальное преображение. По ночам «Прихоть юнца» превращалась в гей-бар. Вне зависимости от облика «Прихоть» была самым старым заведением в Вилледж.

Джек одним скачком преодолел все три ступеньки крыльца и распахнул дверь. Внутри было темно, и глаза не сразу помогли ему сориентироваться. Он медленно пересек просторное прямоугольное помещение; под подошвами башмаков хрустела шелуха от арахиса.

Бармен оторвался от бокалов, которые натирал до блеска.

– Чем могу?..

– Возможно, вы смотрели из окна сегодня утром. – Джек показал фотографию. – Не видели эту девушку?

– Вы из полиции?

Джек покачал головой.

– Вряд ли. – Бармен некоторое время изучал лицо на снимке. – Хорошенькая. Ваша подружка?

– Племянница.

– Понятно. – Он пригляделся к Джеку более внимательно. – А я не мог вас видеть здесь около шести?

– Не исключено. Я у вас бываю. Так вы видели эту девушку сегодня утром?

Бармен задумчиво прищурился.

– Не-а. Пожалуй, она действительно ваша племяшка… Потерялась, заблудилась или украли?

– Украли. – Джек нацарапал на салфетке телефон. Вонищенка дала ему прямой рабочий номер Розмари. – Окажите мне услугу, ладно? Если увидите ее, одну или с кем-нибудь, позвоните по этому телефону. – Он двинулся к двери. – Буду очень благодарен, – донеслось с порога.

– Понял, – отозвался бармен. – Все для наших клиентов.

Такси подвезло ее к самым «Шизикам». Клуб гудел даже в половине одиннадцатого утра, а портье, который помог ей выйти из машины, выглядел так, как будто уже успел изрядно набраться: белый мягкий мех топорщился во все стороны, красные глазки казались мутными и блестящими одновременно. Он указал на вход в клуб, но Рулетка только покачала головой и зашагала к «Хрустальному дворцу».

И едва не подскочила от неожиданности, когда двойные двери с грохотом распахнулись и между неоновых бедер шестигрудой стриптизерши, которая украшала вход в клуб, показалась длинная извилистая процессия пляшущих джокеров. Возглавляла цепочку женщина с ослепительно красивым лицом, которая безо всякого труда справлялась с требовавшими немалой гибкости движениями танца, поскольку ниже шеи у нее было переливчатое змеиное тело. Хвост, заканчивавшийся совершенно неуместным пучком перьев, торчал вверх, и джокер, что бежал следующим в цепочке, крепко держался за его кончик. Его лицо было открыто, но таких здесь насчитывалось меньшинство. Вся остальная шумная толпа пряталась за масками – от украшенных перьями, драгоценными камнями и блестками домино до самых кошмарных личин, которые, возможно, были страшнее уродств, скрывавшихся за ними. Процессию завершали несколько натуралов, вид у них был одновременно возбужденный и застенчивый.

Рулетку вдруг кольнула ненависть к этим искателям острых ощущений с их вежливыми нормальными лицами и самодовольной уверенностью в собственной безопасности. Будьте вы все прокляты – но на самом деле она прежде всего подумала о Джозии, который клялся быть любящим и заботливым, а сам бросил ее, когда она больше всего в нем нуждалась. По-видимому, его хваленого белого либерализма, проистекающего из чувства вины, не хватило на то, чтобы возиться с женщиной, у которой обнаружился вирус дикой карты. А вдруг он заразится? Она так и представляла себе, как ее бывшая свекровь, сидя в своем ханжески роскошном ньюпортском особняке и попивая чай, разглагольствует на тему: «Сколько с этими цветными девушками ни носись, все впустую. Многие из них морально и физически слишком искалечены угнетением со стороны белых, чтобы влиться в белое общество. Какой позор для нас». Вздох. А сама наверняка сожгла все простыни и заново обила всю мебель в доме, после того как Джозия развелся со мной. Лицемерная, двуличная дрянь!

Рулетка очнулась, обнаружив, что идет сама не зная куда, сквозь запруженные народом улицы Джокертауна. В уже жарком, несмотря на утреннее время, и сизом от выхлопов автомобилей воздухе разносился стук молотков и треск степлеров, слышались приветствия и бранные слова, которыми обменивались джокеры, устанавливавшие палатки для праздника, витали запахи стряпни, как соблазнительные, так и тошнотворные. В небе гудел маленький частный самолетик, тащивший за собой транспарант с заманчивым предложением: «Превращаем джокеров в тузов. Гарантированный результат. Тел. 555—9448».

На углу церковь Иисуса Христа, Джокера уже установила палатку и раздавала буклеты всем, кого удавалось поймать. Они тоже гарантировали результат, только не в этой жизни, а после смерти. «Обложили со всех сторон, – подумала женщина. – Шарлатаны, продающие отчаянную надежду. Что ж, мой народ может рассказать вам об этом все. Легче не будет, пока не найдется какое-нибудь новое, еще более непопулярное меньшинство, которое займет ваше место. А я не могу себе представить, чтобы могло возникнуть меньшинство более непопулярное и пугающее, чем джокеры. Бедняги».

Генри-стрит перекрывало заграждение – безусловно, нарушение правил, но Кристалис принадлежала к числу заметных фигур Джокертауна, а у местных властей имелись основания быть благодарными владелице «Хрустального дворца». Не одно сложное дело было распутано благодаря ее вмешательству, так что начальник полицейского участка не собирался поднимать шум из-за каких-то нескольких несчастных дорожных пробок раз в году.

Кристалис взяла на себя и украшение улицы, так что Генри-стрит отличалась от соседних, кричаще ярких улиц, горделиво-сдержанным великолепием. Рулетка юркнула за заграждение и зашагала по улице. Справа от нее примерно на полквартала тянулся захламленный пустырь, напоминая о джокертаунском восстании 1976 года. Кучи кирпичей и штукатурки заросли бурьяном высотой по пояс, сквозь который пробивались редкие безрассудные деревца. В нескольких кучах зияли темные отверстия, похожие на раскрытые рты, – наверное, в них нашли себе укрытие дикие животные. Она не могла представить себе, чтобы брезгливая Кристалис позволила крысам расплодиться в двух шагах от ее заведения. В этот миг в глубине норы сверкнули какие-то искорки, которые вскоре превратились в пару блестящих глаз, окруженных густой шерстью. Но из норы на нее смотрел не пугливый зверек, а человек – если это существо можно было считать таковым.

Рулетка невольно ахнула, резко отвернулась и поспешила дальше мимо Арахны, чьи восемь тонких ног подхватывали шелковую нить, тянувшуюся из выпуклого брюшка, и ловко сплетали ее в очередную знаменитую шаль. Ее дочь в киоске по соседству развешивала окрашенные в нежнейшие цвета шарфы и шали. Большинство натуралов ни за что не купили бы невесомое, почти прозрачное кружево, знай они, каким образом оно получено, но Арахна зарабатывала неплохие деньги, сдавая свои изделия в «Сакс» и «Нейман-Маркус». У Рулетки был один такой – тончайшее творение персикового цвета, которое выглядело так, будто женщина накинула на свои шоколадные плечи закатную дымку. Жаль, что она сейчас не может продемонстрировать шарф вязальщице, признав тем самым ее удивительное мастерство.

Что-то прогромыхало мимо нее и оглушительно бухнуло – Элмо, вышибала из «Хрустального дворца», выкатил из дверей очередной бочонок с пивом и покатил его по улице, чтобы присоединить к собратьям; деревянная емкость врезалась в них, точно мяч в стойку с кеглями. Вышибала, который и сам весьма смахивал на пивной бочонок, удовлетворенно потянулся и пошел за следующим.

Вокруг шныряли ребятишки, гонявшие потрепанный футбольный мяч, а на другом конце квартала затеяли импровизированный бейсбол. Из открытых окон лилась, создавая какофонию, самая разная музыка: соул, рок, кантри, классика. Ребятишки восторженно вопили, их матери кричали, пытаясь перекрыть шум, но в этом кавардаке было ощущение покоя и безопасности, ощущение чего-то очень домашнего. Эти люди, сколь бы безобразны многие из них ни были, пребывали в ладу с самими собой.

Рулетка заставила себя отвести глаза от шайки играющих сорванцов и принялась оглядывать толпу в поисках приметной рыжеволосой фигурки. Тридцать минут назад она заглянула в джокертаунскую клинику – лишь для того, чтобы очень выдержанная, очень элегантная и очень красивая заведующая амбулаторией весьма неодобрительно сообщила ей, что доктора нет, но его, вне всякого сомнения, можно найти в каком-нибудь из многочисленных баров. Рулетка уже – без всякого успеха – побывала у Арни, у Уолли и в «Доме смеха» и вот теперь направлялась в «Хрустальный дворец».

И там увидела его.

Тахион сидел за небольшим столиком, неподалеку от входа во «Дворец», длинные тонкие пальцы сжимали ножку коньячного бокала, слегка поигрывая им, так что янтарная жидкость изящно плескалась по стенкам. За плечом у него возвышалась еще одна стеклянная фигурка, только внутри у нее был не коньяк, а кости и внутренние органы: Кристалис собственной персоной.

Решающий миг настал. Мысли Рулетки не заходили дальше поисков такисианина, но теперь, когда он сидел перед ней, что ей делать? Упасть в обморок? Растянуть лодыжку? Ей было известно – как, впрочем, и всему остальному человечеству – о слабости инопланетянина к хорошеньким женщинам… но по Нью-Йорку ходят толпы красоток. А что, если он уже нашел себе спутницу? Но даже если и нет, как ей сделать так, чтобы он наверняка клюнул на нее? Да, она обладает красотой, зато не обладает качествами, которые обычно ей сопутствуют, – например, так и не сумела освоить искусство флирта.

Вдруг на нее нахлынула волна облегчения. Она просто пройдет мимо. Если Тахион ее заметит… что ж, значит, такова его судьба. Если же нет…

Рулетка постаралась не думать о сморщенном дряхлом калеке, затаившемся в своем сыром логове, а сосредоточилась на заграждении и принялась считать шаги, чувствуя, как пружинисто отталкиваются от асфальта подошвы ее туфель и шелестят вокруг лодыжек шелковые брюки, как заплетенные в косички волосы щекочут…

– …по-моему, ты просто глуп, – чеканила слова Кристалис в своей отрывистой британской манере. – Каждый год в этот день ты начинаешь отсюда, пропускаешь первый стаканчик бренди, держишься трезвым ровно столько, чтобы произнести речь, затем наступает черед пива, далее – обед у Хирама, во время которого ты старательно накачиваешься, а чтобы достойно завершить день, возвращаешься обратно сюда, пьяный в стельку, несчастный и жалкий. Почему бы тебе не последовать моему совету и…

– И каждый год ты даешь мне один и тот же совет, – в тон ей сказал Тахион.

– Поехать в Майами, – закончили они хором.

Улыбка такисианина угасла.

– Как я мог уехать? После того, что случилось с Плакальщиком, а у полиции нет ни единого подозрения, кто мог это сделать?

– Но ты же не полицейский! Предоставь это дело профессионалам. Tax, никто не обязывает тебя принимать участие в этом ежегодном торжестве абсурда. Джокертаун знает, что ты с ним. Мы не возненавидим тебя, если ты отлучишься на один день из трехсот шестидесяти пяти.

– Только не на этот день. Сегодня я должен быть здесь. – Его кадык дернулся – он сделал еще один щедрый глоток бренди. – Это расплата.

Его голос прозвучал хрипло – наверное, из-за спиртного.

– Ты просто глуп, – повторила Кристалис мягким тоном и сжала его плечо прозрачными пальцами.

Рулетке, которая зачарованно смотрела на белые кости пальцев на фоне рубинового бархата плаща Тахиона, померещилось, будто за плечом у него стоит сама Смерть. Она медленно поднесла к глазам руку и принялась ее разглядывать. Сухожилия, двигавшиеся под кожей цвета кофе с молоком, светлые полукружия у основания бежевых ногтей, крошечный шрамик на указательном пальце – порезалась, когда в шесть лет училась готовить… Потом перевела взгляд обратно на Кристалис, которая уже почти скрылась за дверью «Дворца», и подумала: «Это я должна быть такой, как она, это ведь я – Смерть».

Она ощутила прохладное прикосновение к разбитой щеке. Возврат к реальности.

– Мадам, вам нехорошо? У вас был такой вид, будто вы вот-вот упадете в обморок.

– Да… нет… все в порядке, – пролепетала она.

Рука обвила ее талию до странности уверенно – это так не вязалось с его хрупкими чертами.

– Пожалуйста, присядьте.

В колени ей ткнулась металлическая кромка стула, она упала на сиденье и только тогда поняла, насколько близка к обмороку. В руки ей сунули бокал с бренди.

– Не надо.

– Это испытанное, хотя и несколько старомодное средство от обмороков.

К ней вернулось чувство юмора, и она выпрямилась на стуле.

– А я достаточно старомодна, чтобы знать, насколько сейчас рано для бренди.

И с изумлением увидела, как малиновая волна разлилась по его лицу, а рыжие ресницы опустились, чтобы скрыть досаду, промелькнувшую в этих фиалковых глазах. Тахион поспешно забрал бокал и поставил его подальше от них обоих, как будто навсегда отказывался от спиртного.

– Вы правы. И Кристалис тоже права. Еще слишком рано, чтобы напиваться. Чего бы вы хотели?

– Какой-нибудь фруктовый сок. Я… я только что поняла, что сегодня с утра выпила всего лишь чашку кофе.

– Ну, это совершенно никуда не годится, но дело легко поправимо. Секунду.

Он вскочил со стула и бросился во «Дворец».

Рулетка уткнулась лбом в руку и попыталась переосмыслить все происходящее – или, пожалуй, впервые за все это время серьезно задумалась. Человек, который разрушил ее жизнь, до этой минуты оставался для нее расплывчатым образом. Например, она совершенно не представляла себе, что он такой маленький, что у него такая ласковая улыбка и такие старомодно-изысканные манеры, которые были бы уместны скорее в какой-нибудь гостиной восемнадцатого века.

«А Гитлер любил детей и маленьких зверюшек, – напомнила она себе. Ее взгляд остановился на одном из игроков в футбол, маленьком мальчике, чье непомерно раздутое тело держалось на тоненьких перепончатых ножках, – он радостно захлопал похожими скорее на пингвиньи крылья руками, когда забили мяч. – Его злодеяние слишком чудовищно, и его гибель облегчит не только мои страдания».

Такисианин вернулся и поставил перед ней стакан с апельсиновым соком. Он смотрел, как она пьет, откинувшись на спинку стула. Молчание, казалось, ничуть не тяготило его; такие мужчины встречались ей нечасто. Большинству требовалось, чтобы женщина рядом с ними щебетала не переставая – это придавало им ощущение собственной значительности.

– Лучше?

– Намного.

– Поскольку мы, по-видимому, незнакомы… Меня зовут доктор Тахион.

– Рулетка Браун-Роксбери.

– Рулетка, – повторил он немного на французский манер. – Необычное имя.

Она повертела стакан, оставив на столе запотевший круг.

– Это целая история. – Она подняла голову и обнаружила, что его глаза с пугающим интересом прикованы к ее лицу. – У моей матери была аллергия на большинство контрацептивных средств, так что моим родителям пришлось пользоваться методом безопасных дней. Папа говорил – это все равно, что играть в русскую рулетку. Когда неизбежное все-таки произошло, они решили назвать меня Рулеткой.

– Очаровательно. Имена должны что-то говорить о своих хозяевах или об их происхождении. Они – как семейная история, которая растет с каждым последующим поколением. Простите… я чем-то вас обидел?

Рулетка заставила себя напустить спокойствие на лицо.

– Нет-нет, ничуть.

Она принялась разглядывать мокрое кольцо от стакана на столе, и между ними установилось все то же непринужденное молчание, в котором крики ребятишек и стук молотков стали казаться громче.

– Доктор…

– Мадам…

Оба заговорили одновременно и тут же смущенно умолкли.

– Пожалуйста. – Она сделала приглашающий жест рукой. – Говорите.

– Я не могу понять, что привело вас в Джокертаун в такой день. В вас нет ни виноватого любопытства, ни болезненного голода, который движет большинством натуралов.

– Я была в отчаянии и случайно забрела дальше, чем намеревалась, – услышала она собственный голос, и темная часть ее души тут же выбранила ее. Какому мужчине захочется провести день с плаксивой истеричкой?

Он накрыл ее руки своими, сжал ее пальцы, и боль, казалось, заструилась между ними.

– Тогда давайте бродить вместе. Если вы, конечно, не против, – добавил он поспешно, как будто испугался, что собеседница обидится. – Сегодня у меня… тяжелый день. В вашем обществе мне станет легче.

– Я вряд ли смогу вас утешить.

– А я и не прошу меня утешать. Составьте мне компанию. – Его пальцы легко скользнули по ее разбитой щеке. – И возможно, если вы захотите, я мог бы утешить вас.

– Возможно.

И Смерть в ее темном тайнике торжествующе подняла голову… всего лишь на миг.

Люди напирали со всех сторон. На тротуарах толпились наряженные джокеры и любопытствующие натуралы. Он двигался в том же направлении и с той же скоростью, что и толпа, позволяя ей нести себя. Незачем привлекать к себе лишнее внимание. Астроном может находиться повсюду – обычно именно так и происходило.

До встречи на Таймс-сквер оставалось чуть больше часа. Не стоит появляться слишком рано, а не то его могут счесть чересчур суетливым. Празднества в Джокертауне показались ему наиболее безопасным местом, где можно было убить время.

Уличный оркестр заиграл «Джокертаун дает бал». Спектору становилось неуютно в центре такого скопления народу. Он начал потихоньку выбираться из толпы. Трехглазый мим в белом трико преградил ему дорогу и сделал знак остановиться, затем отступил в сторону и жестом пригласил его проходить. Спектор с силой саданул его локтем в живот и улыбнулся, наблюдая, как джокер согнулся пополам.

Он взглянул на электронные часы, принадлежавшие неделю назад молодому маклеру, его очередной жертве. Чуть больше половины одиннадцатого. День, как процессия ряженых, медленно полз к середине. Так страшно ему не было с тех самых пор, когда он впервые встретил Астронома. Старик обещал ему, что они будут править миром, что он станет большой шишкой в новом ордене. Местные тузы влезли и все испортили. Астроном собирался отплатить им. Хоть бы он заставил Тахиона хорошенько помучиться, когда доберется до него.

Он выбрался из толпы и нырнул в переулок. Вокруг валялись кучи мусора. Едва он сделал шаг, как услышал вой. Спектор остановился и поднял голову. Сверху к нему с улыбкой плыл Астроном.

– Я же говорил тебе, что произойдет, Несущий Гибель. У тебя был шанс.

Астроном снова издал хриплый, какой-то нечеловеческий вой. Спектор развернулся и бросился обратно в толпу, расшвыривая людей в стороны, сбивая их с ног, не обращая внимания на их угрозы и брань. Он прошмыгнул между ошарашенных оркестрантов, промчался мимо украшенной крепом платформы Черепахи и нырнул в гущу людей с другой стороны. Оглянуться он не решался.

Какой-то полицейский ухватил его за руку. Спектор не глядя наподдал ему коленом в пах и вырвался. Отовсюду неслись крики.

– Я у тебя за спиной.

Голос Астронома прозвучал совсем близко.

Спектор обернулся. Астроном реял в воздухе рядом с полицейским, который выхватил пистолет из кобуры и прицеливался. Сгусток синего огня сорвался с пальцев правой руки Астронома и объял оружие. Пистолет взорвался, осыпав полицейского и зрителей осколками. Снова послышались крики.

Спектор налетел на мусорный бачок и с размаху рухнул на асфальт, больно обдирая руки. Медленно поднялся и ощутил, как руки старика с силой опустились на его плечи, а пальцы вонзились в плоть. Не вырваться.

– Нет.

Астроном отпустил одно плечо и сжал его макушку.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, Несущий Гибель.

Спектор почувствовал, как его голова закрутилась на шее. Невыносимая боль, хруст – и его рот наполнился кровью. Астроном ухмыльнулся ему в лицо.

– Судный день настал.

По толпе пробежал гул. Астроном отвернулся, привлеченный чем-то другим, и бросил Спектора, как мешок с мусором.

Его тело парализовало; он не мог предотвратить падения и ничком рухнул на асфальт. Лужа крови, вытекавшая из раскрытого рта, становилась все больше и больше. Снова смерть подступила очень близко. По крайней мере, он не увидит и не почувствует ничего из того, что его ждет.

Платформы плотным потоком преодолели полтора квартала Сентер-стрит на юг от Кэнэл-стрит. Фортунато заметил фигуру Десмонда, джокера с хоботом вместо носа, сооруженную из мелкой металлической сетки и утыканную цветочками. Следом ехали дирижабль доктора Тода и самолет Джетбоя с выложенной из цветов же реактивной струей позади. В небе парил прозрачный шар Кристалис.

Здесь, в самом сердце Джокертауна, туристов было поменьше. К тому же те, кто отважился забраться так далеко, не взяли с собой детей. У платформ стояли водители в комбинезонах, курили и переговаривались друг с другом. Самая плотная толпа, похоже, двигалась в ту же сторону, куда и Фортунато, к чему-то такому, что происходило впереди.

На расстоянии в полквартала он видел в воздухе линии силы. Колышущиеся, словно волны жара, они искажали все вокруг себя. Впервые Фортунато увидел их семнадцать лет назад, неподалеку отсюда, в комнате мертвого парня, где нескольких женщин зверски разрубили на куски в ходе осуществления заговора, который увенчался появлением на солнечной орбите всепожирающего чудовища – Тиамат.

Голова шла кругом, сердце бешено колотилось. Он вдруг понял, что перепуган, перепуган по-настоящему, впервые за все эти семнадцать лет.

Фортунато выпустил перед собой волну силы и побежал к тому месту, откуда исходили линии. Люди разлетались от него в разные стороны, осыпая его руганью, но не в силах даже прикоснуться к нему.

Несущий Гибель закричал. Даже сквозь шум толпы были слышны хруст ломающихся костей и хрящей и глухой стук упавшего на асфальт тела.

Когда он прорвался сквозь стену людей, они уже разворачивались, собираясь уходить. Кто-то оттащил в сторону раненого полицейского – правая рука у него обгорела до черноты, иссеченное осколками лицо было залито кровью. На тротуаре образовался десятифутовый пустой пятачок, в центре которого лежал Несущий Гибель.

Он лежал навзничь. Голова у него была вывернута под неестественным углом так, что лицо смотрело в мостовую. Изо рта и носа текла кровь.

Какой-то мужчина в толпе дико закричал:

– Вот он! Он здесь! Он убегает! Остановите его, ради бога!

Мужчина показывал пальцем в пустоту. Фортунато видел лишь расплывающиеся лица, как будто пытался скосить глаза в одну сторону, хотя смотрел прямо перед собой.

«Отводит мне глаза, скотина». Он собрал всю свою силу и начал замедлять течение времени, пока голос мужчины и восклицания ужаса и отвращения не превратились в глухой инфразвуковой фон. В застывшем хаосе вокруг него висело торнадо психической энергии: сила Несущего Гибель, сила самого Фортунато, вирусная энергия джокеров. Нечего было даже надеяться.

Он отпустил время, и оно снова набрало ход. Он не мог ничего сделать – Спектор был мертв. Небольшая потеря.

Все сведения о нем были почерпнуты из вторых или даже из третьих рук – от полицейских и очевидцев налета на Клойстерс. Ничем не примечательный клерк, который подхватил вирус дикой карты и умер от него в клинике Тахиона. Доктор воскресил его, и Спектор так и не простил ему этого. Как утверждали, с того света он вернулся телепатом, и проецировал не что иное, как воспоминания о своей собственной смерти, причем настолько убедительно, что они сами по себе убивали. Какое-то время он был правой рукой Астронома, пока Фортунато с остальными тузами не уничтожили их логово в Клойстерсе.

То же самое он сделал бы тогда и с Астрономом и Несущим Гибель, если бы смог. Но теперь Несущего Гибель можно было сбросить со счетов. Из эстетических соображений Фортунато опустился на колено и повернул голову Спектора на место. Он уже собирался отойти, когда тот сказал:

– Спасибо. Так куда лучше.

Чернокожий туз попятился, по спине у него пробежали мурашки. Несущий Гибель присел на корточки, потирая набухшие багровые пятна на месте лопнувших кровеносных сосудов. Синяки уже начинали желтеть.

Несущий Гибель улыбнулся. Рот у него казался слишком тонким и длинным, а один уголок губ поднялся выше другого. Эта улыбка наводила ужас, а руки у него тряслись так, что он поднес их к глазам и расхохотался.

– Что, не знал об этом маленьком фокусе, а? Эта дрянь, которую я подцепил, подарила мне его в качестве утешительного приза. Даже Астроном не знает об этом. Я умею исцеляться, братишка.

Спектор сплюнул кровавый сгусток, и в тот миг, когда он коснулся мостовой, кровь уже запеклась твердой бурой коркой.

– Значит, он считает тебя мертвым, – заметил Фортунато.

– Молю Бога о том, чтобы это было так. Хотя это не помешало бы ему пойти дальше и вырвать мне сердце, просто на всякий случай, если бы ты не нарисовался здесь. Этот мерзавец даже сообщил мне, что собирается сделать это. Если бы я остался в Бруклине, может быть, мне удалось бы не попасться ему на глаза. – Он сплюнул еще один кровавый сгусток.

– За что он хотел убить тебя?

– Он думает, что я его сдал. А всего-то я после той заварушки в Клойстерсе стал подумывать, не сменить ли мне род занятий на что-нибудь более полезное для здоровья.

В его глазах тлела какая-то искра – если не гениальности, то по меньшей мере хитрости и коварства. Большинство не заметило бы ее – просто потому, что люди не так уж много времени проводили, глядя Несущему Гибель в глаза. В обоих смыслах этого выражения. Но за этой искрой крылось что-то еще. Фортунато уже видел это прежде, семнадцать лет назад, когда вернул мертвого мальчишку обратно к жизни. То был кромешный ужас человека, взглянувшего на смерть слишком с близкого расстояния.

– Вообще-то, – заметил Несущий Гибель, – я удивлен, что он не схватился с тобой прямо здесь. Разве что решил приберечь тебя на закуску.

– На закуску?

– Вот именно. Судный день – так он это называет. Я должен умереть, ты должен умереть, все до единого из тех, кто помешал ему тогда в Клойстерсе, должны умереть, и это произойдет сегодня. В такой-то суматохе он может не беспокоиться о том, что легавые или еще кто-нибудь ему воспрепятствуют.

Фортунато вдруг точно током ударило – сошлись воедино незримые линии силы.

– Ты знаешь что-нибудь об украденных книгах? А о человеке по имени Кин?

– Ты задаешь слишком много вопросов.

– Я только что спас тебе жизнь.

– Нет. Ни о книгах, ни об этом… как бишь его?

Он говорил правду, но туз все еще ощущал тревожное покалывание.

– А человека по имени Лазейка или Лэтхем?

– Прости. Не в курсе.

Фортунато собрался уходить.

– Эй, послушай, – начал Несущий Гибель. – Я вовсе не зазнался, не думай. Может, ты укрыл бы меня на время? Только до завтра?

– Почему именно до завтра?

– Просто этот старый козел говорил «прощальный удар» и прочее в таком же роде. У меня такое чувство, что завтра к утру я смогу безболезненно от тебя свалить. Ну, что скажешь? Знаешь какое-нибудь местечко, где я мог бы пересидеть?

– Не зарывайся, – предостерег его чернокожий туз. Спектор пожал плечами. Жест вышел несколько скованный, но в остальном его шея выглядела почти обычно.

– Похоже, придется мне поискать себе убежище самостоятельно. Правильно я тебя понял?

Ледяные скульптуры привезли в половине одиннадцатого, в рефрижераторе, который с трудом проехал сквозь толпы гуляющих из студии скульптора в Сохо. Хирам спустился в вестибюль, чтобы лично руководить подъемом массивных, в натуральную величину фигур на грузовом лифте. Скульптор, суровый на вид джокер с белой как мел кожей и бесцветными глазами, который именовал себя Кельвином Морозом, лучше всего чувствовал себя при температуре минус тридцать и никогда не покидал ледяного уюта собственной студии. Но изо льда – или в области «эфемерного искусства», как он сам и большинство критиков предпочитали именовать его творчество, – он создавал настоящие шедевры.

Когда скульптуры были благополучно загружены в малую холодильную камеру «Козырных тузов», Хирам вздохнул свободно и наконец смог оглядеть их как следует. Мороз не подкачал. Скульптуры, как всегда, были выполнены с поразительной точностью, но в его творениях было и нечто еще – какая-то пронзительность, человечность, которую можно было бы назвать теплотой, если бы теплота могла существовать во льде. В облике ледяного Джетбоя ощущалась безысходная обреченность: герой с головы до пят, но при этом одновременно и заблудившийся мальчишка. Доктор Тахион был изваян в позе, напоминающей роденовского «Мыслителя», только вместо скалы он сидел на ледяном земном шаре. Плащ Циклона развевался так натурально, что Хирам почти чувствовал овевающие его ветры, а Плакальщик стоял, крепко упершись ногами в пол и сжав в кулаки полусогнутые руки, с открытым ртом, как будто скульптор запечатлел его в тот миг, когда он своим воплем разрушал стену. Соколица выглядела так, как будто скульптор застал ее совсем за другим занятием. Ее нагая ледяная копия полулежала, томно опершись на локоть и откинув назад распростертые крылья, каждое перышко которых было воспроизведено во всех мелочах. Прославленное лицо озаряла чудесная шаловливая улыбка. Все это вместе создавало эффект ошеломляющей чувственности. Интересно, позировала ли она скульптору? Это было бы вполне в ее духе.

Но истинным шедевром Мороза стал Черепаха. Как передать человечность того, кто ни разу не открыл миру своего лица, чей известный облик являл собой массивный бронированный панцирь, утыканный объективами камер? Художник достойно справился с этой нелегкой задачей: он изваял изо льда панцирь с каждым его швом и с каждой заклепкой, но поверх него – бесчисленное множество других миниатюрных фигур. Хирам обошел скульптуру кругом, стараясь не упустить ни единой мелочи. Там были и Четыре Туза за их Тайной Вечерей, и Золотой Мальчик, очень смахивавший на Иуду. Чуть поодаль дюжина джокеров взбиралась по крутому боку панциря, как будто бросив вызов неприступной горной вершине. Еще подальше стоял Фортунато, окруженный раскинувшимися в соблазнительных позах нагими женщинами, а рядом с ним был изваян человек с сотней размытых лиц, погруженный, казалось, в глубокий сон.

– Даже как-то жалко, что все это растает, не правда ли? – спросил из-за спины Джей Экройд.

Хирам обернулся.

– Их автор так не считает. Мороз утверждает, что все искусство – эфемерно, что в конечном итоге все исчезнет: Пикассо, Рембрандт и Ван Гог, Сикстинская капелла и Мона Лиза, – словом, в конце концов все обратится в прах. Поэтому ледяная скульптура – более честный вид искусства, поскольку она подчеркивает свою мимолетную природу, а не отрицает ее.

– Справедливо, – ровным тоном отозвался детектив. – Но пока что никому еще не приходило в голову отколоть кусок от микеланджеловской «Пьеты», чтобы бросить его себе в стакан. – Он взглянул на Соколицу. – Надо мне было пойти в художники. Девицы по первому их слову скидывают с себя одежду. Может, выйдем отсюда? Я не захватил с собой шубу.

Хирам запер морозильную камеру и проводил Экройда обратно в свой кабинет. У детектива была совершенно незапоминающаяся внешность, что, пожалуй, при его роде деятельности следовало отнести к достоинствам. Лет сорока с лишним, худощавый, чуть ниже среднего роста, с тщательно причесанными каштановыми волосами, живыми карими глазами и скупой улыбкой. Из тех, на кого на улице второй раз не взглянешь, а если и взглянешь, то ни за что не вспомнишь, видел ли его раньше. Этим утром на нем были коричневые мокасины с кисточками, коричневый же костюм, явно купленный в магазине готовой одежды, и белая рубашка с расстегнутым воротом. Хирам как-то поинтересовался у Экройда, почему он не носит галстук.

– Он вечно норовит попасть в суп, – ответил тогда Джей.

– Ну? – спросил Хирам, благополучно взгромоздившись за стол, и поднял глаза на лишенный голоса телевизор. На экране изо рта желтого человечка исходила звуковая волна и разрушала стену. Затем появился корреспондент, который сосредоточенно говорил что-то в камеру. За спиной у него дюжина полицейских машин оцепила кирпичное здание. Улица была усеяна осколками битого стекла, мерцающими на солнце. Камера медленно обвела ряды выбитых окон и растрескавшиеся стекла припаркованных по соседству машин.

– Все проще пареной репы, – начал Экройд. – Я около часа побродил по рыбному рынку и довольно быстро получил общее представление. Там пышным цветом цветет рэкет.

– Понятно, – протянул Хирам.

– Порт притягивает к себе всякую шваль, как мед мух, и это ни для кого не секрет. Контрабанда, наркотики, вымогательство – чего только там нет. Возможностей для этого полно. Твой приятель Жабр вместе с большинством остальных мелких торговцев платил этой шпане процент от выручки, а они за это время от времени помогали разобраться с полицией и профсоюзами.

– Шпане? – переспросил Хирам. – Джей, это прозвучит как в мелодраме, но у меня сложилось впечатление, что банда состоит из джентльменов, неравнодушных к полосатым костюмам, черным рубашкам и белым галстукам. Та шпана, которая трясла Жабра, не обладала даже столь минимальным вкусом в одежде. К тому же один из них был джокер. Мафия что, теперь вербует джокеров?

– Нет, – ответил Экройд. – В этом-то все и дело. Порт в районе Ист-ривер контролирует Семья Гамбионе, но они уже многие годы теряют свое влияние. Они уже уступили Джокертаун «Демоническим принцам» и прочим группировкам джокеров. А китайская группировка, которая называет себя «Цаплями» или «Снежными пташками», потеснила их из Чайнатауна. Гарлем отобрали у них еще сто лет назад, да и большая часть наркоторговли теперь тоже идет не через руки Гамбионе. Но порт они контролируют до сих пор. Контролировали. – Он наклонился вперед. – Теперь у них появились конкуренты. Они предлагают новую, лучшую защиту по более высокой цене. Возможно, слишком высокой для вашего приятеля.

– Значит, то, свидетелем чему я стал сегодня утром, было, как бы это сказать, вымогательством?

– В точку.

– Но если Жабр и его коллеги-торговцы платят Гамбионе за защиту, почему они ее не получают?

– Две недели назад на одном складе в двух кварталах от Фултон-стрит нашли труп. Висел на крюке для мяса. Джентльмена звали Доминик Сантарелло. Опознали его по отпечаткам пальцев, потому что вместо лица у него была котлета. За неделю до этого один коллега Сантарелло, некий Анжело Казановиста, был обнаружен мертвым в бочке с селедкой. Головы при нем не оказалось. На улицах поговаривают, что у этих новых ребят есть то, чего нет у Гамбионе, – туз. Или как минимум джокер, который может сойти за туза при плохом освещении. Обычно такие россказни нужно делить даже не пополам, но мне сказали, что он семифутового роста, нечеловечески силен и до ужаса уродлив. Действует он под очаровательным псевдонимом Дубина. Я бы сказал, что Гамбионе проиграли.

Хирам Уорчестер ужаснулся:

– Но куда смотрит полиция?

– Жабр перепуган. Один из его друзей попытался обратиться в полицию, после чего было найдено его тело с забитой в глотку камбалой. Вполне буквально. Полиция ведет расследование.

– Это уже слишком! Жабр – хороший человек. И честный притом. Он заслуживает лучшего, чем жизнь в постоянном страхе. Чем я могу помочь?

– Одолжи ему денег, чтобы он мог расплатиться, – с циничной улыбкой предложил Экройд.

– Ты шутишь! – возмутился Хирам.

Детектив пожал плечами.

– Могу предложить идею получше. Найми меня круглосуточно его охранять. Кстати, у него случайно нет хорошенькой дочурки? – Хирам ничего не ответил, и Экройд поднялся и сунул руки в карманы пиджака. – Ладно. Возможно, что-то удастся сделать. Я займусь этим. Может, Кристалис подскажет что-нибудь дельное, если ее устроит цена.

Ресторатор кивнул и поднялся с кресла.

– Отлично! Превосходно. Держи меня в курсе. – Экройд двинулся к двери. – Да, еще кое-что… – Джей развернулся, приподнял бровь. – Этот Дубина, по всей видимости, мерзкий тип. Не подвергай себя ненужной опасности. Будь осторожен.

Джей Экройд улыбнулся.

– Если Дубина станет докучать мне, я ослеплю его при помощи магии.

Он сложил из пальцев пистолет и сделал вид, что целится в Уорчестера.

– Даже не думай об этом! Если, конечно, хочешь попасть на сегодняшний ужин.

Детектив рассмеялся, спрятал руку в карман и не спеша вышел.

Хирам снова взглянул на экран телевизора. Показывали интервью с Плакальщиком. Интервьюировал его Уолтер Кронкайт. Кадры были старые, десятилетней давности – события Великого джокертаунского восстания 1976 года. Он переключился на другой канал, надеясь увидеть репортаж из Джокертауна и с Могилы Джетбоя и, возможно, еще разок взглянуть на Соколицу. Вместо этого на экране появился Билл Мойерс, зачитывавший какой-то текст на фоне большой фотографии Плакальщика. Похоже, сегодня Плакальщика показывают во всех новостях. Любопытно.

Он включил звук.