Онлайн чтение книги Кенилворт Kenilworth
Глава XXIII

Летний вечер приближался к концу, и Дженет, боясь, что ее отсутствие вызовет дома подозрения и расспросы, вернулась в Камнор-холл и поспешила в комнату, где оставила свою госпожу.

Графиня сидела за столиком, опустив голову на руки; она не пошевелилась и даже не взглянула на вошедшую. Дженет бросилась к ней с быстротой молнии и принялась трясти ее, пылко заклиная поднять голову и сказать, что так подействовало на нее. Бедная женщина послушно подняла голову и, глядя на служанку потухшим взором, сказала:

— Дженет, я выпила это.

— Слава богу! — воскликнула Дженет. — Я хочу сказать, слава богу, что не случилось худшего. Снадобье не может повредить вам. Встаньте, стряхните с себя оцепенение и воспряньте духом.

— Дженет, — повторила графиня, — не трогай меня… Дай мне спокойно расстаться с жизнью — я отравлена.

— Нет, дорогая миледи! — страстно вскричала девушка. — То, что вы выпили, не причинит вреда, потому что до этого вы приняли противоядие; я спешила сюда сказать вам, что открыт путь для вашего побега.

— Побега? — воскликнула графиня, резко и стремительно поднимаясь с кресла; глаза ее снова заблистали, а на щеках заиграл румянец. — Но, увы, слишком поздно, Дженет!

— Нет, нет, миледи! Встаньте, возьмите меня за руку и пройдемся по комнате! Не позволяйте воображению совершать работу яда! Вот так! Разве вы не чувствуете теперь, что полностью владеете своим телом?

— Кажется, онемение проходит, — сказала графиня, когда с помощью Дженет прошлась несколько раз взад и вперед по комнате. — Но как это может быть? Разве я не приняла смертельный яд? После твоего ухода явился Варни: он приказал мне выпить то ужасное снадобье, и в глазах его я прочла свою судьбу. О Дженет, это, несомненно, роковой напиток; никогда еще подобный виночерпий не наливал безвредного питья!

— Боюсь, что он не считает его безвредным, — ответила девушка. — Но бог разрушает злые умыслы. Поверьте мне, клянусь евангелием, на которое мы уповаем, Варни не может повредить вам. Вы не спорили с ним?

— В доме было тихо, — ответила графиня, — ты ушла, и в комнате ни души, кроме него, а он способен на любое преступление. Я хотела избавиться от его ненавистного присутствия и выпила то, что он предложил. Но ты говорила о побеге, Дженет? Возможно ли такое счастье?

— Достаточно ли у вас силы, чтобы выслушать новости и сделать попытку?

— Силы? — повторила графиня. — Спроси у лани, когда клыки борзых готовы схватить ее, достаточно ли у нее силы, чтобы перескочить через бездну. Я готова на любую попытку, лишь бы вырваться отсюда.

— Так слушайте, — сказала Дженет. — Один человек, которого я считаю вашим истинным другом, встречавшийся мне в самых разнообразных обличьях, пытался заговорить со мной, но я каждый раз уклонялась от этого. Только сегодня вечером мне все стало ясно. Он — тот разносчик, который приносил тогда свои товары, он же — странствующий торговец, который продал мне книги. Всякий раз, когда я выходила из дома, я была уверена, что встречу его. То, что случилось сегодня, заставило меня решиться поговорить с ним. Он приготовил все, что требуется для побега, и теперь ожидает вас у боковой калитки парка. Но хватит ли у вас сил? Хватит ли мужества? В состоянии ли вы исполнить то, что задумали?

— Тот, кто бежит от смерти, находит в себе силы, — ответила леди. — Тот, кто спасается от позора, обретает мужество. Мысль о том, что я избавлюсь от негодяя, который покушается на мою жизнь и честь, дала бы мне силу встать даже со смертного одра.

— Тогда в добрый час, миледи, — сказала Дженет. — Простимся. Я вверяю вас заботам всевышнего.

— Разве ты не бежишь вместе со мной, Дженет? — тревожно спросила графиня. — Я должна потерять тебя? И это — твоя преданность?

— Миледи, я убежала бы с вами так же охотно, как улетает из клетки птица. Но тогда все немедленно откроется, и нам не избежать погони. Я должна остаться и употребить все средства, чтобы хоть на некоторое время скрыть истину; бог да простит мой обман — ведь он вызван необходимостью!

— А я, значит, должна ехать одна с этим незнакомцем! Подумай, Дженет, не окажется ли это какой-нибудь еще более страшной и темной интригой, чтобы разлучить меня с тобой, моим единственным другом?

— Нет, госпожа, не опасайтесь этого, — с живостью возразила Дженет. — Этот человек честен по отношению к вам, и он друг мистера Тресилиана, по поручению которого прибыл сюда.

— Если он друг Тресилиана — я доверяюсь ему так же, как доверилась бы ангелу, посланному мне небом, ибо нет на земле человека, более чуждого подлости, лжи и эгоизма, чем Тресилиан. Он всегда забывал о себе, когда мог быть полезен другим. Увы! Как плохо его вознаградили!

С лихорадочной поспешностью они собрали кое-какие мелочи, необходимые графине для путешествия. Дженет быстро и ловко связала их в маленький узелок, сунув туда же попавшиеся под руку украшения, а также шкатулку с драгоценностями, благоразумно рассудив, что она может сослужить хорошую службу в предстоящих испытаниях. Затем графиня Лестер сменила свой наряд на платье, которое Дженет обычно надевала во время недолгих поездок; было решено избегать всяких внешних признаков, могущих привлечь чье-либо внимание. Прежде чем были закончены эти приготовления, в летнем небе взошла луна, и все в доме удалились на покой или по крайней мере разошлись по комнатам. Воцарилась тишина.

Выскользнуть из дома или из сада не представляло затруднений — нужно было только пройти незамеченными. Энтони Фостер привык относиться к своей дочери с таким почтением, с каким закоренелый грешник смотрит на своего ангела-хранителя, который, невзирая на его преступления, продолжает витать над ним, и потому доверял ей беспредельно. Днем Дженет делала все, что хотела; у нее был ключ от боковой калитки парка, так что она могла уходить когда вздумается в деревню по хозяйственным делам, которые полностью были доверены ей, и посещать богослужения своей секты. Правда, такая свобода была предоставлена дочери Фостера под строжайшим условием, что она не злоупотребит этими привилегиями и вообще не сделает ничего, что могло бы помочь графине избавиться от плена, так как в последнее время та начала выказывать нетерпение и недовольство ограничениями, которым ее подвергали. И если бы не ужасные подозрения, вызванные разыгравшейся этим вечером сценой, Дженет, конечно, никогда бы не нарушила свое слово и не обманула доверия отца. Однако события, свидетельницей которых она оказалась, не только оправдывали ее, но и настоятельно требовали, чтобы она прежде всего позаботилась о спасении своей госпожи, оставив в стороне все остальные соображения.

Беглянка и ее проводница торопливыми шагами пробирались по запущенной, неровной тропинке. Тропинка эта некогда была аллеей, а теперь ее затемняли ветви разросшихся деревьев, переплетавшиеся над головой, и только обманчивый, неверный свет луны проникал сквозь листву. Дорогу то и дело преграждали срубленные деревья или большие сучья, валявшиеся на земле в ожидании, когда время превратит их в хворост и валежник. Неудобства и трудности, вызванные этими препятствиями, чрезвычайная поспешность, с которой они одолели первую часть пути, томительные чувства надежды и страха настолько подорвали силы графини, что Дженет предложила остановиться на несколько минут, чтобы перевести дух и собраться с силами. В молчании расположились они под сенью гигантского старого, искривленного дуба и невольно оглянулись на покинутый ими дом, длинный темный фасад которого виднелся в сумрачной дали. Многочисленные трубы, башня и часы возвышались над линией крыши и четко вырисовывались на фоне чистой синевы летнего неба.

Только один огонек мерцал в этой темной громаде, но он был расположен так низко, что, казалось, скорее выходил из-под земли, чем из какого-либо окна. Графиню охватил ужас.

— Они преследуют нас! — прошептала она, указывая Дженет на испугавший ее огонек.

Но Дженет, менее взволнованная, чем ее госпожа, заметила, что свет неподвижен, и шепотом объяснила графине, что он исходит из уединенной кельи, где алхимик занимается своими таинственными опытами.

— Он из тех людей, — добавила она, — которые бодрствуют по ночам и строят козни. Злой рок привел сюда этого человека; своими путаными речами о земном богатстве и о неземном или сверхчеловеческом познании он окончательно покорил моего бедного отца. Правду говорил добрый мистер Холдфорт, намекая на нас и желая, чтобы мы извлекли из его слов практическую пользу: «Есть такие — и имя им легион, кто, подобно нечестивому Ахаву, охотнее прислушивается к вымыслам лжепророка Седекии, чем к словам того, чьими устами глаголет господь». И он прибавил еще: «О братья мои! И среди вас есть немало таких Седекии — людей, которые обещают вам свет земного знания, если вы отречетесь ради них от божественного откровения. Чем они лучше тирана Нааса, который требовал, чтобы каждый его подданный отдавал ему свой правый глаз?» И еще он говорил…

Неизвестно, как долго могла бы прелестная пуританка вспоминать рассуждения мистера Холдфорта, если бы графиня не перебила ее и не сказала, что достаточно оправилась и может дойти до калитки, не нуждаясь в новой передышке.

Они двинулись дальше и преодолели вторую часть пути с меньшей поспешностью и, конечно, более легко, чем первую. Это дало им время для размышлений, и теперь Дженет в первый раз рискнула спросить свою госпожу, куда она думает отправиться. Не получив немедленного ответа — так как графиня в смятении, возможно, еще не успела обдумать этого существенного вопроса, — Дженет отважилась добавить:

— Вероятно, в дом вашего отца, где вы будете в безопасности и под надежной защитой?

— Нет, Дженет, — грустно ответила графиня. — Я покинула Лидкот-холл, когда совесть моя была чиста, а имя незапятнано. Я не вернусь туда, пока разрешение милорда и публичное признание нашего брака не введут меня в родной дом с тем титулом и с теми почестями, на которые он дал мне право.

— Но куда же в таком случае вы отправитесь, госпожа?

— В Кенилворт, милая, — решительно и спокойно ответила графиня. — Я увижу эти празднества — эти великолепные празднества, подготовка к которым заставляет гудеть всю страну от края и до края. Мне кажется, что, когда королеву Англии чествуют в доме моего супруга, графиня Лестер не окажется незваной гостьей.

— Молю бога, чтобы вы оказались желанной гостьей! — вырвалось у Дженет.

— Ты злоупотребляешь моим положением, Дженет, — сердито сказала графиня, — и забываешь свое собственное.

— Я не грешу ни тем, ни другим, моя дорогая госпожа, — возразила огорченная девушка. — Но разве вы забыли, что благородный граф дал такой строгий наказ держать в тайне ваш брак именно для того, чтобы сохранить милость королевы? И вы можете думать, что ваше внезапное появление в его замке при таком положении дел и в присутствии королевы будет ему приятно?

— Ты полагаешь, я опозорю его? Нет, оставь мою руку, я обойдусь без твоей помощи и без твоих советов.

— Не сердитесь на меня, миледи, — кротко ответила Дженет, — позвольте мне все же поддержать вас: дорога плохая, а вы не привыкли ходить в темноте.

— Если ты считаешь меня способной унизить моего супруга, — тем же раздраженным тоном продолжала графиня, — значит, ты полагаешь, что лорд Лестер причастен к подлым проделкам твоего отца и Варни или, быть может, что они действуют по его приказу? Погоди, я обо всем расскажу моему доброму графу!

— Ради бога, миледи, когда будете жаловаться, пощадите моего отца! Пусть мои услуги, как бы скромны они ни были, послужат искуплением его вины!

— Было бы верхом несправедливости, милая Дженет, если бы я поступила иначе, — ответила графиня, с прежней нежностью и доверчивостью обращаясь к своей верной наперснице. — Нет, Дженет, ни единым словом я не хочу повредить твоему отцу. Но ты видишь, дорогая, я горю одним желанием — отдаться под защиту моего супруга. Я покинула жилище, куда была заточена им, только из-за низости окружавших меня людей, но ни в чем другом я не нарушу его приказаний. Я обращусь только к нему одному, только он один защитит меня. Никому без его согласия я не открыла и не открою тайну союза, сочетавшего наши сердца и наши судьбы. Я увижу его и из его собственных уст получу приказ, как мне вести себя дальше. Не возражай против моего решения, Дженет, ты только укрепишь меня в нем. Скажу тебе правду: я решила узнать свою участь немедленно, и притом из уст своего супруга; и самый верный путь достичь моей цели — это разыскать его в Кенилворте.

Дженет быстро взвесила все трудности и осложнения, на которые могла натолкнуться ее несчастная госпожа. Теперь девушка была склонна изменить свое первоначальное мнение и подумала, что, раз уж графиня вырвалась из дома, куда ее запер муж, первой ее обязанностью было увидеться с ним и объяснить ему причины своего поведения. Дженет знала, какое огромное значение придает граф сохранению тайны своего брака, и не могла не понять, что, предпринимая без его разрешения любой шаг, ведущий к раскрытию этой тайны, графиня навлекла бы на себя страшный гнев супруга. Если бы она вернулась в отцовский дом, не открыв своего титула, ее репутация сильно пострадала бы; если бы она призналась во всем, это могло бы послужить причиной непоправимого разрыва с мужем. В Кенилворте же она могла непосредственно объясниться с ним. Хотя Дженет сомневалась в нем больше, чем графиня, все же она верила, что он неспособен на те низменные и отвратительные действия, которыми не побрезгуют его подчиненные, чтобы пресечь жалобы графини на их обращение с нею.

Но даже в самом худшем случае, если граф откажет ей в справедливости и защите и графиня решит раскрыть свои обиды перед всеми, то в Кенилворте она сможет найти защитника в лице Тресилиана и судью в лице королевы. Обо всем этом Дженет узнала из краткой беседы с Уэйлендом. Поэтому она, в общем, выразила согласие с намерением графини отправиться в Кенилворт, однако посоветовала ей соблюдать крайнюю осторожность, извещая графа о своем прибытии.

— Была ли ты сама осторожна, Дженет? — спросила графиня. — Не посвятила ли ты в мою тайну проводника, которому я должна довериться?

— От меня он ничего не узнал, — ответила Дженет. — И, по-моему, он вообще знает о вашем положении не больше, чем думают другие.

— А что они думают?

— Что вы покинули отцовский дом… Но я снова рассержу вас, если буду продолжать…

— Нет, говори: я должна приучиться сносить дурные толки, которые навлекло на меня мое безрассудство. Наверно, думают, что я покинула отцовский дом, чтобы предаться греховным наслаждениям. Это заблуждение вскоре рассеется; поверь, я либо буду жить с незапятнанным именем, либо покончу с жизнью. Так что же, меня считают любовницей Лестера?

— Большинство говорят о Варни, хотя некоторые считают его только удобной ширмой для развлечений господина, так как слухи об огромных расходах на украшение ваших покоев разнеслись повсюду, а такие расходы не по средствам Варни. Но это мнение мало кто поддерживает, потому что, когда речь идет о такой высокой персоне, люди боятся даже намекать на свои подозрения, чтобы Звездная палата не покарала их за оскорбление вельможи.

— Хорошо, что помалкивают те, кто считает прославленного Дадли сообщником такого негодяя, как Варни. Но мы дошли до калитки! Ах, Дженет, я должна проститься с тобой… Не плачь, моя милая девочка, — сказала графиня, пытаясь под напускной беззаботностью скрыть свое огорчение от разлуки с верной служанкой. — Вот увидишь, мы снова встретимся; но к тому времени смени, Дженет, этот глухой рюш на открытый кружевной воротник; пусть люди видят, какая у тебя прелестная шейка. А вместо суконного платья с тесьмой, которое подобает только горничной, разоденься в бархат и парчу — у меня в комнате ты найдешь множество разных нарядов, и я с удовольствием дарю их тебе. Мужайся, Дженет. Правда, сейчас ты только служанка несчастной, преследуемой женщины, лишенной и звания и чести, но, когда мы снова встретимся, ты должна быть одета красиво, как подобает самой любимой приближенной даме первой графини Англии.

— Да исполнится ваше желание, госпожа! Не для того, чтобы я могла щеголять в блестящих нарядах, а чтобы и у меня и у вас под роскошным платьем сердце билось легко и весело.

Удалось наконец, хоть и с немалым трудом, отпереть замок калитки, и графиня, не без затаенного страха, оказалась за теми стенами, которые, согласно строгому приказу ее супруга, являлись пределом ее прогулок.

Уэйленд Смит, с беспокойством ожидавший их появления, стоял поблизости, скрываясь за живой изгородью, окаймлявшей большую дорогу.

— Все благополучно? — с тревогой спросила его Дженет, когда он осторожно приблизился к ним.

— Все, — ответил он, — только я не смог достать лошадь для леди. Джайлс Гозлинг, этот подлый трус, ни за какие деньги не дал мне лошади, чтобы, чего доброго, не ответить за это! Но не беда: пусть леди садится на мою лошадку, а я пойду рядом пешком, пока не достану другую. Погони не будет, если только вы, прелестная мисс Дженет, не забудете моих наставлений.

— Я запомню их лучше, чем мудрая вдова из Текоа запомнила слова, которые вложил в ее уста Иоав, — заверила его Дженет. — Завтра я скажу, что миледи не в силах подняться с постели.

— Верно, и что она чувствует боль и тяжесть в голове, сердцебиение и просит не тревожить ее. Не беспокойтесь, они поймут, в чем дело, и не станут задавать лишних вопросов — болезнь им известна.

— Но они вскоре обнаружат мое отсутствие, — возразила графиня, — и убьют ее в отместку! Лучше я вернусь, чем подвергать ее такой опасности.

— Не тревожьтесь обо мне, госпожа, — возразила Дженет. — Хотела бы я, чтобы вы так же были уверены в расположении тех, к кому собираетесь обратиться за помощью, как я уверена в том, что мой отец даже в гневе не даст меня в обиду.

Тем временем Уэйленд подсадил графиню на лошадь и уложил вокруг седла свой плащ, свернув его таким образом, чтобы устроить удобное сиденье.

— Прощайте, и да сопутствует вам благословение божье! — воскликнула Дженет, снова целуя руку своей госпожи, отвечавшей ей безмолвными ласками. Затем они оторвались друг от друга, и Дженет, обращаясь к Уэйленду, сказала:

— Да поможет вам небо, если вы окажетесь верны несчастной, беззащитной женщине, и да покарает вас оно, если вы предадите ее!

— Аминь, милая Дженет, — отозвался Уэйленд, — верьте мне, я так выполню свой долг, что даже ваши прелестные глазки, хоть они и святые, взглянут на меня менее презрительно, когда мы встретимся в следующий раз.

Последние слова этой прощальной речи он прошептал на ухо Дженет, и хотя она не ответила на них согласием, однако, понуждаемая, без сомнения, страстным желанием устранить все, что могло бы помешать спасению графини, не охладила надежд, выраженных в словах Уэйленда. Девушка вернулась в сад и заперла за собой калитку, в то время как Уэйленд взял лошадь под уздцы и повел ее за собой. Так, в молчании, тронулись они в свое опасное путешествие по освещенной луной дороге.

Хотя Уэйленд Смит шел так быстро, как мог, все же этот способ передвижения был настолько медленным, что, когда занялось утро, они находились всего лишь в десяти милях от Камнора.

— Чума порази всех сладкоречивых трактирщиков! — воскликнул Уэйленд, не в силах долее сдерживать свою досаду и беспокойство. — Если бы этот болван Джайлс Гозлинг прямо сказал мне два дня назад, что на него нечего рассчитывать, я сумел бы устроиться и без него. Но у этих трактирщиков есть привычка обещать все, что ни попросишь, а в момент, когда нужно подковать коня, выясняется, что у них нет железа. Знай я это раньше, я бы нашел двадцать способов… Да для такого доброго дела я не задумался бы украсть скакуна с соседнего пастбища, а потом прислал бы его обратно в деревню. Пусть все лошади в стойлах «Черною медведя» околеют от сапа!

Графиня попыталась успокоить своего проводника, заметив, что проблески наступающего дня позволят им продвигаться быстрее.

— Верно, госпожа, — ответил Уэйленд, — но днем нас легче заметить, а это может оказаться плохим началом для нашего путешествия. Я бы ничуть не тревожился, если бы мы ушли подальше от этих мест. Но мне-то давно известно, что Беркшир кишмя кишит зловредными бездельниками, которые с самого раннего утра до поздней ночи только тем и занимаются, что суют свой нос в чужие дела. Мне уже и прежде случалось попадать из-за них в переделки. Но не бойтесь, добрая госпожа, немножко ума да удачи — глядишь, и вышел сух из воды.

Однако опасения проводника произвели на графиню больше впечатления, чем те успокоительные слова, которыми он счел нужным смягчить их. Она беспокойно озиралась по сторонам; когда же рассеялся покров ночи и занимающаяся на востоке заря предупредила о близящемся восходе солнца, стала ждать, что в разгорающемся свете дня их вот-вот заметят злобные преследователи или перед ними встанут опасные и непреодолимые препятствия, которые сделают невозможным дальнейший путь. Уэйленд Смит уловил ее тревогу и, негодуя на себя за то, что дал ей повод для беспокойства, зашагал с преувеличенной бодростью. Он то принимался разговаривать с лошадью, как заправский конюх, то тихо насвистывал отрывки песенок, то уверял графиню, что нет никакой опасности. Но в то же время он зорко поглядывал по сторонам, высматривая, не покажется ли что-либо такое, что сможет изобличить его во лжи. Так они продвигались вперед, пока непредвиденный случай не дал им возможности продолжать путешествие с большим удобством и большей быстротой.