Онлайн чтение книги Кингсблад, потомок королей Kingsblood Royal
30

Он сам послушает этого преподобного доктора Джета Снуда и сам будет судить, так ли он красноречив и так ли зловреден, как о нем говорит потрясенный мир; и Вестл он тоже возьмет с собой на эту глухую окраину града человеческого. Ибо как бы сильно его ни влекло временами к Софи, ему и в голову не приходило, что это может отразиться на его чувстве к Вестл — особенность мужской психики, которая испокон веков заставляла отчаиваться свободных женщин в их соревновании с законными женами.

Смешнее всего было то, что на предложение совершить эту экскурсию в трущобы духа Вестл ответила упреком:

— Фу, Нийл, зачем тебе слушать этого гнусного куклуксклановца с его расистскими бреднями?

— Меньше всего я сочувствую этим бредням. Я отношусь к неграм с большим уважением, — мягко ответил Нийл.

— Давно ли?

«Хватило бы у нее мужества вынести, если бы я сказал ей? Ох, не будь дураком, Кингсблад!»

Тут как раз пришла в гости кузина Патриция Саксинар, экс-офицер флота, так что они захватили и ее.

— Хотя, — заметила Пат, — я не любительница слушать тявканье дворовых собачонок.

Скиния Божиих Откровений была скромна и убога, как ясли, в которых родился Спаситель, но рекламная часть стояла здесь на значительно большей высоте. Это был сарай, вмещавший человек восемьсот — девятьсот, сколоченный из старых досок и наспех покрашенный, так что видны были все дырки от гвоздей. На стене, выходившей на вонючий, заросший бурьяном пустырь, где валялись рваные башмаки и негодные автомобильные шины, была выведена трехфутовыми буквами надпись: «Правда о Международном Заговоре — из уст Всевышнего и доктора Снуда!».

Внутри по стенам были расклеены ярко-красные плакаты, изображающие советского премьера и папу Римского в виде чертей, окруженных языками пламени, — «Это еще куда ни шло», как заметила Пат Саксинар. А в дальнем конце сарая висела диаграмма, наглядно доказывающая, что Наполеон и Том Пэйн, а также все Рокфеллеры и Вандербильды находятся в аду, что сулило неимущим пекарям, мясникам и фабричным рабочим, наполнявшим зал, весьма занимательный дивертисмент, причем бесплатно и на веки вечные. В зале царила приятная домашняя атмосфера: здесь были отцы и матери скромных семейств, по-праздничному приодеты, ребятишки, сосущие леденцы, — «соль земли», которая под руководством диктатора может превратиться в селитру.

Пат шепнула:

— Славные, простые люди, ах, с каким бы удовольствием они славно и просто линчевали кого-нибудь. В качестве поклонницы Авраама Линкольна я нежно люблю их, но не хотела бы я попасться этой ветхозаветной банде во главе с каким-нибудь Снудом, будь я еврейкой, итальянкой или негритянкой.

Нийл подумал о том, что и Пат — правнучка Ксавье Пика. И сразу же эти человеческие лица вокруг него, бледные и усталые, предстали перед ним страшными, как те, что кривлялись при свете факелом в его сне.

До начала службы богомольцы толпились у входа в скинию, судачили, соглашались на том, что от дождей и махинаций Ватикана последнее время просто деваться некуда. Дети гонялись за собаками, собаки гонялись за черными жуками. Миссис Джет Снуд, высохшая, запуганная женщина, стояла за гладильной доской, превращенной в книжный прилавок, и продавала журнал под названием «Горний призыв», иллюстрированный видами Иерусалима и портретами полковника Чарльза Августа Линдберга.

Служители, плотные, похожие на каменщиков молодцы в синих, плотных, похожих на каменные, Пиджаках, принялись уминать всю человеческую массу в клетки откидных кресел, а на эстраде Духовой Оркестр Христовых Трубачей, игравший «Хелло, Центральная, Дайте Мне Рай», торопливо перешел на «Внемлите Хору Вестников Небесных», и под эту бодрую музыку современный вариант Небесного Вестника — преподобный доктор Джет Снуд — выскочил на эстраду, опустился посередине ее на колени, склонил голову, не настолько, впрочем, низко, чтобы нельзя было сосчитать аудиторию, и, возвысив свой громоподобный голос, стал уверять господа бога, что если ему угодно будет послушать, то он узнает сегодня разгадку многих непостижимых тайн.

После этого Снуд вскочил, неожиданно резво для человека, только что пережившего высокое потрясение личной беседы с творцом, и в два прыжка очутился у кафедры, на которой лежала библия, стоял графин с водой и торчал пучок чертополоха. Но прежде чем приступить к своей разоблачительной проповеди, которая (если не считать денежного сбора) составляла гвоздь программы, он заставил слушателей спеть три гимна, причем сам дирижировал такими жестами, как будто пугал ворон, а затем пригрозил им вечной карой за скудость доброхотных даяний в кружке для сбора.

Снуд не был похож ни на служителя мистического культа, ни на опасного демагога, ни на мошенника, он напоминал скорее жадного провинциального лавочника — мастера раскладывать товары в витрине и грозу неаккуратных должников. Он мог играть роль бикфордова шнура для своих последователей, но внешне это был маленький, коренастый, кудлатый торгаш в наимоднейших восьмиугольных очках без оправы.

Он был однообразен, он был безграмотен, он был скучен. Но у него было два замечательных дара: великолепный голос, на котором он играл, как на губной гармонике, и еще более великолепное отсутствие совести. Его совершенно не интересовало, кого и за что линчуют, были бы ему обеспечены его шесть тысяч долларов в год. Эта цифра была его слабостью, его гордостью, потому что на торговле скобяным товаром, которой он прежде занимался, он никогда не зарабатывал больше чем 22 доллара 75 центов в неделю, и многие из братьев-скобяников смеялись над ним и говорили, что никогда из него не выйдет толку.

Он часто шутил после молитвенных сборищ:

«Нам с мамашей икры и шампанского не нужно, но мы хотим до своей смерти повидать Атлантик-Сити и совершить путешествие в Святую Землю, да так, чтобы останавливаться в лучших отелях».

Его не раз сравнивали с Авраамом Линкольном и с Хьюи Лонгом, и многие видели в нем потенциального вождя Простого Народа. Джет не так стар: он родился в начале девяностых годов, и он еще удивит скептиков-журналистов, которые считают его чудаком и мелкой сошкой.

Он начал свою речь с энергией человека, привыкшего обливаться холодной водой по утрам.

— Вы ждете от меня проповеди, а я приготовил вам хороший нагоняй. Осточертело мне видеть, и господу богу осточертело видеть, как шайка жидов-коммунистов, что засела в Вашингтоне, отдает наши заработки и вверяет заботу о воспитании нашего потомства темным агентам Рима и Москвы!

Он пустился в объяснения, которые, по сути дела, ничем не отличались от объяснений элегантного майора Роднея Олдвика. Он объявил, что существует Международный Заговор, в котором участвуют еврейские банкиры, английские аристократы вроде сэра Криппса, советские агенты, магометанские муллы, индийские агитаторы, католики и американские профсоюзные лидеры («не о рядовых членах профсоюза речь, братья мои, — ведь и мы с вами члены профсоюза; но я хочу изобличить матерых жуликов, которые пробрались на руководящие посты»).

Он объяснил, что англичане — это заблудшее колено израилево. Он объяснил, что при помощи измерений Большой Пирамиды можно предсказать почти все на свете — вот разве только не предскажешь, пойдет ли завтра дождь, если вы собрались на пикник, — да, тут, пожалуй, Пирамида не поможет, хотя вообще он мог бы порассказать чудеса насчет этой самой Пирамидки.

Еще удобнее для предсказательской практики, продолжал он, Апокалипсис и книга Иезекииля, главы тридцать восьмая и тридцать девятая. Библейский Рош, сообщил он, — это, конечно, Россия, а Мешех — Москва. Он добавил:

— Старички из Сената США пыхтят и трудятся аж до пота — только потеет у них не лоб, а под мышками, потому что за лбом-то нет ничего! — все стараются надумать, как дальше будут дела у дяди Сэма с Россией. Пришли бы эти сенаторы ко мне да спросили бы меня: «Доктор, что будет?» Я бы им сказал: «Ребята! — сказал бы я им. — Вот я сейчас заглянул в библию и тогда точно скажу вам, что будет!»

Но, может, вы думаете, что у кого-то хватит ума выбрать меня в сенаторы? Как же, держи карман шире! Есть тут, правда, одна милая старушка, живет на ферме в округе Тамарак, добрая христианка и верная помощница в нашем деле, благослови ее господь, — так вот она мне пишет, что каждый вечер перед сном молится, чтобы меня выдвинули и избрали в Сенат, и чтобы я отправился в Вашингтон, и чтоб бог через меня мог наконец вмешаться в дела правительства.

Но я ей на это написал: «Нет, сестра моя! — написал я ей. — Сдается мне, что здесь, в нашем милом Гранд-Рипаблик, где полным-полно шулеров, и агностиков, и сводников, нужды во мне больше, и если на то будет воля господня, и если вы, липовые христиане, у которых душа и кошелек всегда на замке, расщедритесь для господа бога больше чем на десять — пятнадцать центов, — то мы зададим жару и сатане, и евреям, и радикалам, и Царствие Божие начнется у нас здесь, в этом маленьком городке, подобно тому, как некогда оно началось в захолустном Вифлееме — не в том, который в Америке, а в том, который в Святой Земле».

Под конец, после небольшой приятной интермедии сбора пожертвований, голос Снуда зазвучал мерно, чеканно и гулко, точно медный колокол забил:

— Я сегодня не говорил о наших черных братьях, но приходите завтра, и я поведаю вам кое-что об этих проклятых сынах Ваала, которым бог за грехи дал черную кожу и на веки вечные сделал их слугами белого человека. Открою я вам и коварный замысел евреев: отдать нас всех под пяту черным выродкам, о чем даже газеты писать боятся, — вот тогда вас дрожь проймет и волосы у вас встанут дыбом.

Еще не пришло время возродить Клан, но оно придет, и я хочу, чтобы все вы, возлюбленные мои братья во Христе, поняли, для чего мы воздвигаем на высоком месте крест возрождающий, разжигаем огонь очищающий, берем в руки книгу, в которой заключена мудрость, и кнут и веревку, которые сам господь обратил против меня во храме, а мы теперь обратим против дьяволов в черном сатанинском облике, покинувших гостеприимный Юг, чтобы толпами вторгнуться на наши фабрики, в наши рестораны, даже в наши дома и постели! Факт! Вот приходите завтра — и вы много чего узнаете!

А теперь, о благостный Иисус, любвеобильный господь наш, сделай так, чтобы наша сегодняшняя речь не нашей силой и красноречием, но твоею милостью проникла в сердца всего страждущего человечества — господу помо-о-лимся.

Обратно ехали в свете яркой сентябрьской луны; Нийл правил молча, молчала и Пат, сказав только:

— В смысле путаницы в мозгах этот Снуд просто творит чудеса. Он умудрился внушить мне симпатию и к коммунистам и к католикам.

Вестл болтала:

— Мне он не понравился. Ужасно вульгарный и притом круглый невежда — точь-в-точь те черномазые шуты-проповедники, про которых всегда рассказывает Род Олдвик, помните? «Братья, не воруйте арбузов больше, чем положено воровать черным детям господа бога!»

Она весело захохотала, и Нийл подумал, что шуточки таких жен, как Вестл, скорее, чем вся мерзость Снуда, могут побудить его навсегда уйти к «черномазому шуту-проповеднику» Ивену Брустеру.

Когда он опять явился к Брустеру, прямо с работы, ему пришлось дожидаться, пока тот вернется из своего почтового отделения. В стареньком свитере Ивен был похож на обыкновенного рабочего. Он мягко положил Нийлу руку на плечо и посмотрел на него ласковым, непоколебимо твердым и чуть безумным взглядом византийского святого.

— Садитесь, пожалуйста, Нийл. Знаете, что я тут как-то сделал? Поехал в Сильван-парк и раза два прошелся мимо вашего дома. Видел в садике миссис Кингсблад и вашу дочурку. Они-то меня, конечно, не заметили. Я был очень осторожен. Просто видели — идет какой-то негр, наверно, к соседской кухарке в гости.

Обе они прелестные, и жена и девочка, — право, я даже почувствовал к ним любовь, зная, что они ваши. И я спросил себя, имею ли я право совершить нечто такое, что вовлекло бы их в Борьбу Униженных?

Нет, не имею. Это моя борьба, но не их — и не ваша тоже, Нийл! Быть может, ваш долг перед этим ребенком и этой милой, красивой, такой спокойной на вид женщиной больше, чем ваш долг перед нашим народом, — если вообще есть у вас такой долг. Я даже не могу сказать, что господь вам укажет путь. Одно из двух: или вы уже верите в это сами, или не поверите никогда. Нийл! Не говорите, не надо!

Уинтроп ворвался в комнату — он всегда именно врывался, а не входил — и закричал:

— А, капитан! Научите меня играть в джин-рамми?

— Непременно научу, если только вы будете звать меня Нийл.

— Как хотите. Но можно, я лучше буду вас звать — капитан? Обожаю военные звания! — сказал этот молодой американский ученый-реакционер.