Онлайн чтение книги Кокон 茧
Чэн Гун

Тетя не знает, что я уезжаю. Наверное, лежит сейчас на кровати и чутко ловит звуки за дверью. Последние два года она страдает неврастенией и засыпает всегда дольше, чем спит. Если я поздно возвращаюсь домой, она лежит в темноте без сна и прислушивается, а засыпает, только услышав щелчок замка и мои шаги. Она думает, что сегодня все будет как обычно, что я просто ушел выпить. Тетя не против моих попоек, и даже если я прихожу домой пьяным, ей все равно. Для нее наверняка не секрет, что в последний год у меня появилась небольшая алкогольная зависимость. Но как знать, может, этого она и хотела. У мужчины, который каждый вечер напивается, вряд ли есть шансы понравиться девушкам. К тому же у алкоголиков снижаются половые потребности, постепенно они вообще утрачивают способность любить. Я должен поскорее состариться, лучше, если я успею состариться одновременно с тетей и мы вместе покинем этот мир. Так нужно для моего же блага – тетя беспокоится, что после ее смерти я стану очень одинок.

Но сегодня она меня не дождется. Всю ночь пролежит без сна, может быть, только на рассвете заставит себя ненадолго вздремнуть, но скоро снова проснется. Она включит ночник, посмотрит на будильник, встанет с кровати, проверит дверной замок, потом попытается до меня дозвониться – будет расхаживать по комнате, слушая длинные гудки. И в какой-то момент вдруг поймет, что я не вернусь. Стоя посреди квартиры, освещенной первыми утренними лучами, тетя поглядит по сторонам, и я могу представить, какой ужас ее охватит. Знакомые предметы покажутся чужими – я знаю это чувство.

Я впервые по-настоящему уезжаю из Цзинаня, перебираюсь в другие края. Много лет назад тетя услышала от гадателя, что должна всю жизнь провести там, где родилась, дальняя дорога обернется для нее несчастьем. Она любит повторять, что наши “восемь знаков”[11]Восемь циклических знаков, обозначающих год, месяц, день и час рождения человека. В традиционном Китае считалось, что “восемь знаков” определяют судьбу человека. очень похожи и мне тоже нельзя уезжать далеко от дома. Эти годы мы с тетей делили одну жизнь на двоих, и я действительно стал все больше походить на нее. Постепенно ее страх перед дальней дорогой передался и мне. Какая-то странная убежденность держала меня на месте, я словно чего-то ждал. Тогда мне очень хотелось рассказать об этом чувстве Сяо Кэ, но я даже себе не мог объяснить, чего же на самом деле дожидаюсь.

Сяо Кэ тоже молчала и без остановки расчесывала комариный укус на руке. Был август, ржавый вентилятор шелестел, вздувая занавески, а Сяо Кэ, раздевшись по пояс, ходила кругами по комнате и с силой расчесывала руку. На месте укуса выступила кровь, но она этого не замечала. Рана затягивалась коркой, которую она снова сдирала, и скоро расчесанный укус превратился в лунку, которая с каждым днем разрасталась. Она не зажила до самого ухода Сяо Кэ.

Мы познакомились семь лет назад. Я тогда работал в рекламном агентстве. Вообще-то я мог уехать учиться в другой город, но решил остаться здесь и всегда немного жалел о своем решении. Характер у бабушки с годами еще больше испортился, в конце она стала просто невыносима. Поэтому мне очень хотелось отсюда уехать, и Сяо Кэ тоже. Она, как и я, жила с семьей, отец ее был отставной военный, настоящий садист, она от него натерпелась. Чтобы Сяо Кэ хранила целомудрие, он не разрешал ей встречаться с парнями. Но уже на втором свидании она легла со мной в постель. Поначалу мы встречались в гостинице неподалеку от ее дома, каждый раз оставались там не больше часа. Конечно, я чувствовал себя свободнее, но все равно вынужден был скрывать существование Сяо Кэ от бабушки и тети.

Бабушка всегда боялась, что я влюблюсь, уйду из дома и забуду о ней. На первом курсе института у меня случился роман, и бабушка места себе не находила – постоянно искала повод для ссоры, потом пошла к той девушке и стала ей угрожать. Я разозлился и съехал. Через несколько месяцев девушка ушла от меня к одному из своих воздыхателей и я вернулся с чемоданом домой. Бабушка ничего не сказала. А тетя была сама забота: каждый день готовила мои любимые блюда, на выходных пошла со мной в горы. Стоя на ветреной вершине, тетя призналась: когда ты ушел и бросил меня с бабушкой, я едва не умерла от страха. С тех пор я больше не заводил серьезных отношений. Казалось, ни одна девушка этого не стоит.

Но Сяо Кэ стала исключением. Мы часто заговаривали о том, как “сбежим”. Как, никому не сказав, уедем в другой город и начнем там новую жизнь. Эти разговоры всегда напоминали мне, как мы с тобой в детстве мечтали о далеких краях. Помнишь, ты хотела поехать в Пекин, потому что там жил твой папа? А я собирался отправиться на поиски мамы в Шэньчжэнь, а может быть, в Гуанчжоу, я не знал, где она. Мы планировали, что сначала поедем в Пекин к твоему папе, а потом отправимся искать мою маму. Мы будем долго ехать на поезде, засыпать и просыпаться в громыхающем вагоне, прильнув к окну, смотреть на пролетающие мимо деревья, обжигаясь, есть из одной миски лапшу быстрого приготовления. Ты обещала, что будешь стирать мне носки, я сказал, что во время стоянок буду спускаться на платформу и покупать тебе батат, а еще пообещал, что разрешу тебе есть мороженое, даже если денег останется совсем немного. Эти фантазии приводили нас в неизменный восторг, как игра, которая никогда не надоедает. Много лет спустя я снова взялся играть в нее, на этот раз с Сяо Кэ. Но теперь наши планы были реалистичней. Мы собирались поехать в Шанхай – в Шанхае много возможностей, заработаем денег, откроем свое дело. Мы обсуждали это на каждой встрече и, окрыленные, договаривались завтра же тронуться в путь, но через час снова расходились по домам.

А потом, в мае, бабушка попала в больницу. Много дней лежала с температурой, резко похудела, в итоге обследование показало рак печени в терминальной стадии. Доктор выписал ее домой, дал ей не больше трех месяцев. Бабушка была уже немного не в себе, думала, что мы с тетей хотим ее погубить, и ни в какую не соглашалась уходить из больницы. Стационар при университетской больнице всегда битком набит пациентами, но бабушка все-таки вытребовала себе койку в старом корпусе, где раньше лежал мой дедушка, упирая на то, что он когда-то был начальником больницы, а тетя по сей день там работает. Старый корпус к тому времени почти превратился в дом престарелых, в палатах лежали одни старики, дожидавшиеся смерти, а о жестокости сестер слагались легенды, так что бабушка вдоволь хлебнула горя. К тому же, остерегаясь нас с тетей, она и сберкнижку, и украшения держала при себе, боялась, что их похитят, и ни одной ночи не спала спокойно.

– Дома ничего не трогайте. Я уже скоро поправлюсь, через пару дней возвращаюсь, – говорила бабушка. А мы видели, как она день ото дня угасает.

В конце мая Сяо Кэ ни с того ни с сего явилась к моему дому с чемоданом. Она сказала, что окончательно рассорилась с отцом, уволилась с работы (она работала в фитнес-клубе недалеко от дома) и решила, что к родителям больше не вернется.

Я временно поселил ее наверху. Наверное, увидев сегодня мой дом, ты очень удивилась, ведь все старые постройки в западном секторе снесли, только дом номер восемь, в котором жила моя бабушка, остался на месте. Его тоже должны были снести, но бабушка наотрез отказалась переезжать, требуя у руководства университета компенсацию в двойном размере. Все соседи уже съехали, в доме остались только мы, из университетского отдела по вопросам сноса ветхого жилья что ни день приходили сотрудники, пытаясь переубедить бабушку, но все было напрасно. Они знали, что бабушка – человек несговорчивый, чуть только тронь ее – начинает скандалить, а скандалит она страшно, и решили пока наш дом не сносить. Наверное, они думали, что бабушка и пары лет не протянет. Кто же знал, что она проживет так долго, в университете уже два ректора сменилось, а бабушке все было нипочем. Когда соседи съехали, она взломала замки в дверях и заявила, что теперь все квартиры в доме ее. По ее заданию мы с тетей купили и расставили по квартирам несколько дешевых панцирных кроватей и пластиковую мебель, и бабушка стала сдавать жилье приезжим, которые работали на рынке электроники недалеко от Наньюаня. Она превратилась в настоящую домовладелицу, целыми днями ходила по этажам, собирая арендную плату, – в общем, жила полной жизнью. Так продолжалось лет семь или восемь, а потом рынок куда-то перевели, квартирантов стало меньше, а в конце вообще никого не осталось. В целом доме теперь жили только мы одни, трещины на стенах росли, проводка барахлила, и мы часто сидели без света. Окна на верхних этажах побились, и ставни качались на ветру, как будто в доме хозяйничает привидение.

Я поселил Сяо Кэ на третьем этаже, в квартире с окнами на восток. Мы распахнули ставни, убрали со стен паутину. Сяо Кэ включила мой приемник и подметала, мурлыча песенку. Я же сначала поливал пол из шланга, а потом подкрался к Сяо Кэ сзади и окатил ее водой. Она отобрала у меня шланг, и мы, насквозь мокрые, гонялись друг за другом по пустой квартире. А потом свалились на матрас, обернутый пластиковой пленкой, и занимались любовью. После секса на лице Сяо Кэ всегда выступали красные пятнышки, мелкая-мелкая сыпь. Ее эти пятнышки огорчали, а мне, наоборот, казались очень красивыми.

Скоро я поссорился с начальником и недолго думая уволился из агентства. Появилась целая прорва времени, я мог навещать Сяо Кэ и утром, и днем, и вечером. Если тетя работала в ночную смену, я уходил спать наверх. Иногда шел покормить бабушку или купить бутылку соевого соуса для тети и заодно успевал заглянуть к Сяо Кэ, занести ей коробочку покупного жареного риса. Наступило лето. Мы натянули полог от комаров, и матрас превратился в плот, на котором мы коротали и дни и ночи – ели, смотрели кино, играли. И занимались любовью. Без конца занимались любовью, пока не обессилевали. Ни она, ни я не говорили об этом вслух, но мы оба ждали.

Все эти годы мы с тетей не могли переехать в другую квартиру, выбросить что-то из мебели, изменить замшелый уклад, которым жила наша семья, – во всем нужно было следовать бабушкиной воле, а значит, оставлять все по-старому. Мы ждали, что однажды бабушки не станет и у нас начнется новая жизнь. И вот к строю ожидающих присоединилась Сяо Кэ. Она ждала, когда я получу свободу и смогу уехать с ней. Но теперь мы ждали молча и об отъезде не заговаривали.

Днем мы лежали голышом на полу, пили пиво, поджаривая пупки на солнце. Я напивался до бесчувствия, пока ноги и руки не становились ватными, а потом забирался на Сяо Кэ и входил в нее, в ее бездонную сердцевину. Вязкая влага все прибывала, она облизывала наши раскаленные границы, и по телу разбегались судороги. Я ложился на Сяо Кэ, закрывал глаза и весь погружался в ее плоть. Предельно мягкая плоть распахивалась мне навстречу через узкое тазовое кольцо, дрожала и сокращалась. Я был не в силах остановиться, я уже ничего не чувствовал, но не мог кончить. Эрекция долго не проходила. Одинокая обескураживающая твердость, последний аккорд безумной молодости.

В конце июня бабушка попала в отделение интенсивной терапии. Мы застали ее в сознании, она потребовала убрать кислородную маску и спросила тетю:

– Скажи, твой отец ждет меня там?

Тетя растерялась и ответила, что не знает. Помолчав, бабушка покачала головой:

– Надоело быть одной.

Через два дня бабушка умерла. Когда зазвонил телефон, я спал в обнимку с Сяо Кэ. Поговорив с тетей, лег обратно и крепко обнял Сяо Кэ. Она открыла глаза, спросила, что случилось. Я попросил не шевелиться, полежать со мной еще немного. Свобода оказалась на вкус не такой, как представлялось, и я чувствовал только легкую дурноту.

На похороны никто не пришел. В Наньюане бабушка пользовалась плохой славой, соседи даже на глаза ей попадаться боялись, а уж о дружбе и речи не шло. Когда мы возвращались домой, начался дождь. Мы с тетей выскочили из автобуса и, прикрывая урну, побежали к козырьку у почтового отделения. Стояли там, а дождь и не думал стихать, лил все сильнее. Вдруг тетя заплакала и сказала: Чэн Гун, я ведь теперь сирота, не губи меня.

Мы похоронили бабушкин прах в горах недалеко от города. Она лежит там совсем одна, без родственников. Сначала мы хотели отвезти урну в ее родную деревню, но тетя помнила только, что это где-то в шаньдунском уезде Цаосянь, а названия деревни не знала. В семнадцать лет бабушка ушла из дома и больше туда не возвращалась. Когда мы ехали обратно, тетя сказала: вот похоронили бабушку, теперь у нас тоже есть родовое кладбище. Значит, мы по-настоящему пустили корни в этом городе.

После смерти великого диктатора людей охватывает страшная пустота. Сопротивление было задачей всей жизни, больше они ничего не умеют. А теперь свобода свалилась на них, точно какой-то сложный измерительный прибор, они вертят этот прибор в руках и не понимают, куда его приспособить. Всю следующую неделю мы с тетей жили, осторожно следуя старым правилам. Она как обычно ходила на работу, я днем поднимался к Сяо Кэ, ближе к вечеру спускался за продуктами, потом мы с тетей садились по разные стороны старого квадратного стола и ужинали. Лампочка над головой по-прежнему барахлила и постоянно моргала, как зловещий глаз. И еду тетя продолжала пережаривать, как будто готовит для бабушки. Засаленная пластиковая скатерть хранила запах бабушкиной слюны и постоянно напоминала, как бабушка сидела между нами, обгладывая свиные ребра. В воскресенье я повел тетю в магазин, мы купили кулер для воды и соковыжималку, о которой она давно мечтала. Вот и все, это и была наша долгожданная новая жизнь.

И с Сяо Кэ мы тоже жили по-старому. Правда, она начала стрелять у меня сигареты, а еще постоянно перекладывала в чемодане жалкие стопочки своей одежды. Потом как-то раз пошла и набила татуировку. Маленькую птичку на ладони. Объяснила, что это голубь мира, символ молитвы за мир во всем мире. А потом хмыкнула и сказала, что просто хотела татуировку, но не могла придумать какую. Голубь мира очень подходил ее характеру. Она с детства насмотрелась ссор между родителями и не выносила раздоров, никогда ни о чем не спорила. Я не слышал от Сяо Кэ ни одного попрека. Только чувствовал ее увесистое молчание, которое с каждым днем становилось тяжелее.

Я сам не знал, почему так и не трогаюсь с места. Может, чувствовал за собой какой-то долг, вот и решил помочь тете с переездом. Университет держал для нас квартиру в многоэтажке, чтобы мы могли переехать туда сразу, как только решимся. Мы с тетей посмотрели ту квартиру, она была на двенадцатом этаже, светлая, с большим балконом. Начали готовиться к переезду, на выходных устроили генеральную уборку. Бабушка любила копить мусор и ничего не разрешала выбрасывать. Лысая метелка для пыли, щербатый гребешок, пустая банка из-под крема… Мы сложили все это в картонные коробки, а коробки составили друг на друга у стены. Я хотел взять напрокат велосипед с кузовом и отвезти коробки на мусорную станцию, но дождь зарядил на два дня, и я отложил это дело на потом. Когда же раздобыл велосипед и начал носить коробки, тетя вдруг заявила: “Вот умру, тогда и выбросишь все вместе. Все равно мне недолго осталось”.

Не обращая на нее внимания, я понес мусор вниз. Но она подбежала к двери и загородила мне выход:

– Я никуда не поеду, останусь здесь. А ты уезжай, если хочешь.

– Давно хочу. – Я бросил коробку на пол и вышел за дверь.

К Сяо Кэ я не пошел, вместо этого спустился в ресторанчик, съел там миску лапши, а потом допоздна шатался по улицам. Я решил, что утром поговорю с тетей, попытаюсь убедить ее переехать в новую квартиру, а после скажу, что друг устроил меня в одну шанхайскую фирму и я хочу там поработать. Вернулся домой и увидел, что во всех комнатах горит свет. Тетя ждала меня в гостиной, на столе стоял давно остывший ужин. Сама она к еде не притронулась. Я хотел уйти к себе в комнату, но она окликнула меня, сказала, что надо поговорить. А когда я сел, замолчала.

– Сама не знаю, что со мной такое… – Она заплакала. – После смерти бабушки ночами я не сплю, в голове беспрестанно крутятся разные истории из прошлого, как в кино, сначала я смотрю на них из зрительного зала, потом сама поднимаюсь на сцену… Знаешь, у меня странное чувство, – тетя потупилась и закачала головой, – что дедушка все еще жив…

– В вегетативном состоянии невозможно прожить сорок два года. – Я очень удивился, что с ходу сказал про сорок два года, как будто все время вел про себя счет. На самом деле мы уже очень давно не заговаривали про дедушку. Двадцать лет назад он пропал – однажды ночью его похитили из палаты, и с тех пор о нем ничего не известно.

– Но вдруг случилось чудо? И бабушка перед смертью о том же спрашивала. Она что-то знала. Перед смертью людям открывается больше, чем обычно.

– Это всего лишь домыслы.

– Неправда, – ответила тетя. – Когда мы хоронили бабушку, я узнала, что свидетельство о смерти выдается только родственникам, а без свидетельства не кремируют. Если он умер, что делать с телом? Закопать? Выбросить? И то и другое незаконно, остается один выход. – Тетя посмотрела на меня: – Подбросить его обратно.

– А похищение разве законно? Кто станет подбрасывать труп, рискуя попасться?

– Соседей у нас в доме не осталось, если ночью принести его к порогу, никто не увидит.

– И ты каждый день ждешь, что поутру откроешь двери, а дедушка лежит на пороге?

– Я не жду, а вот бабушка ждала, – ответила тетя. – Я теперь понимаю, почему она так упиралась и отказывалась переезжать. Все из-за него.

– Да ладно, она мечтала, чтобы он поскорее умер.

– Иногда человек и сам не знает, чего хочет. Я думала, что мечтаю отсюда переехать, поселиться в квартире побольше, чтобы у меня была нормальная комната, а теперь… Не знаю, я просто чувствую, что должна оставаться здесь, что история с дедушкой еще не окончена… – Она снова заплакала.

– Хватит, – отрезал я.

В какой-то степени она была права. Со смертью бабушки наше ожидание не прекратилось. Потому что мы теперь ждали другого. Может, возвращения дедушки, я сам не знаю. Но мне тоже не верилось, что его история подошла к концу. Не потому что в ней остались нераскрытые загадки – я знал все, что должен был, но чувствовал некую незавершенность и никак не мог от нее отделаться.

Мы молчали. Тетя тихо всхлипывала. Я пододвинул к себе тарелку с жареным арахисом, брал его горстями и ел.

С тех пор тетя стала бояться одиночества. Просила меня быть рядом и говорить с ней, даже пока готовила. А вечером тем более не хотела меня отпускать. Я сидел рядом с ней на диване, смотрел скучные сериалы, ел арбуз. А она постоянно потела и все время вязала какую-то толстую кофту. Ее тревога утихала, только если руки были чем-то заняты. Я не сразу понял, что у тети наступил климакс, он утилизировал все лишние желания в ее теле. Так в старую печку перед списанием забрасывают весь оставшийся уголь, и она обжигает жаром. Климакс у тети начался сразу после бабушкиной смерти, как будто место старухи в нашей семье не могло оставаться вакантным. Тетя унаследовала бабушкин строптивый характер, подозрительность и обостренное чувство собственности. И еще желание оставаться в этом старом доме. Возрасту бесполезно сопротивляться, но мне все равно кажется, что климакс обошелся с тетей слишком жестоко. Потому что она, скорее всего, была девственницей. Получается, всю жизнь ее кровь проливалась зря.

Сяо Кэ больше не спрашивала, уеду ли я вместе с ней. С некоторых пор она знала ответ, но все равно ждала от меня каких-то слов. Ходила кругами по комнате и, не замечая крови, расчесывала укус на руке. Я сидел в углу, пил пиво и думал: вот захмелею еще немного, может, тогда получится все ей рассказать. Но так и не смог заставить себя начать. Я долго молчал об этом, и история успела покрыться ржавчиной. На улице шел ливень, квартира наполнялась запахом разлуки. Стоя у окна, Сяо Кэ вдруг высунулась наружу, как голубь, который хочет вылететь из этого безлюдного дома.

В последний на моей памяти раз, когда мы занимались любовью, она крепко вцепилась в меня, вонзила ногти прямо в кожу. Полог упал и обвил наши тела. Сяо Кэ закрыла им лицо и стала похожа на невесту.

– Женишься на мне? – серьезно спросила она.

– Ага.

Она рассмеялась, будто услышала самый уморительный на свете анекдот, и хохотала, пока не потекли слезы.

Сяо Кэ не попрощалась со мной. О ее уходе я узнал от тети. Утром та пошла выбрасывать мусор и увидела, как какая-то девушка спускается по лестнице.

– Я искала знакомого, но он уже съехал, – объяснила она тете и покатила чемодан дальше.