Онлайн чтение книги Краснокожие
Глава VIII

На следующий день, около десяти часов утра, мы были в виду нашего старого родового гнезда Равенснест. Я назвал этот громадный барский дом старым потому, что в Америке каждое строение, простоявшее около полустолетия, неизбежно принимает старинный внушительный вид. Для меня же он, действительно, казался старым, так как с ним были связаны даже самые отдаленные мои воспоминания о родной семье. Здесь я провел мое детство, я привык смотреть на эти стены, как на свое будущее постоянное жилище, как на свой родной дом, каким он раньше был и для моего деда, и его семьи, и даже для прадеда. Все эти земли, которые теперь расстилались перед нами, были моей собственностью и сделались они таковой без всякой неправды или несправедливости по отношению к кому бы то ни было, даже и к краснокожим, которые не могли назвать этот участок своей собственностью, потому что не имели на него никаких документов, но и те не были изгнаны с нее, как это делалось повсюду в то время, а первый из нашего рода, поселившийся здесь, откупил эту землю у этих людей, о чем свидетельствовал и Сускезус или, как его звали, краснокожий Равенснеста.

Мой дядя Ро также не мог смотреть без некоторого душевного волнения на наше родное жилище. И он тоже родился и вырос в этом доме, и он вспоминал с радостью и умилением, что наш род был единственным владельцем всех этих земель с самого основания Равенснеста.

— Так как же, Хегс, вот мы и дома, но что нам делать? Дойти ли нам до деревни, которая еще в четырех милях отсюда, и там позавтракать и отдохнуть, или же мы попытаем счастья проверить одного из наших арендаторов, или же мы сразу погрузимся in medias res, попросив приюта и убежища у моей матушки и твоей сестры?

— Этот последний шаг может иметь для нас весьма печальные последствия, — заметил я.

— Ах, да, почему бы нам не зайти и не заглянуть в вигвамnote 4Название индейской хижины или шалаша.Сускезуса и узнать от него подробности всего того, что происходит вокруг?! Этот индеец тонкий и смышленый наблюдатель, от него ничего не укроется, и он, вероятно, сумеет посвятить нас во все тайны его мнимых собратьев.

Это соображение заставило нас решиться направить наши шаги к хижине индейца и его друга негра. На краю обрыва ютилась его маленькая, бревенчатая хижина, носившая название вигвама, осененная с одной стороны громадными тенистыми деревьями девственного леса, и окруженная с другой — небольшим палисадником с цветником. Здесь уже много лет жили вдвоем два существа различных рас и вкусов, и характеров, отдаленный отпрыск низко павшей африканской расы и гордый потомок диких аборигенов этой страны. Хижина их начинала принимать какой-то старый, сгорбленный вид, но ее обитатели были, конечно, несравненно старше ее. Эти примеры долголетия, что бы о том ни говорили теоретики, весьма нередки среди негров и американских туземцев, причем негры отличаются этим в еще большей степени. Принято уверять, будто преклонный возраст, зачастую приписываемый этим людям, объясняется не столько истинным долголетием их, сколько тем обстоятельством, что никому в точности не известно время их рождения. Но все же люди, в очень преклонном возрасте, так часто встречаются среди негров и индейцев, в особенности в сравнении с незначительной численностью этих рас, что факт их долголетия не подлежит никакому сомнению.

Ни одна большая проезжая дорога не вела к вигваму, но так как хижина эта была построена на земле Равенснеста, то туда вела хорошенькая тропинка. Кроме того, к вигваму можно было добраться и по узенькой проселочной дороге, ведущей множеством извилин от барского дома к хижине старцев и проложенной нарочно для того, чтобы бабушка моя и сестра могли во время своих прогулок навещать своих старых друзей в их жилище.

По этой-то именно дороге мы приблизились к вигваму и уже издали увидали обоих старцев.

— Вот они оба! — воскликнул дядя. — Греют на солнышке свои старые кости. Знаешь ли, Хегс, что я никогда не мог их видеть, не испытывая известного чувства умиления и нежности к ним. Оба они были друзьями моего деда, несмотря на то, что один из них был его рабом, и с тех самых пор, как я начал себя помнить, это были уже пожилые, почти что старые люди, так как оба они старше моего покойного деда. Взгляни на этих двух стариков! Оба они остались верны своим привычкам и вкусам, несмотря даже на то, что они так долго прожили вместе; вот Сускезус сидит на камне, прислонив свое ружье к яблоне с полным презрением к труду, тогда как Джеп копается в садике и если на самом деле и не делает никакого настоящего дела, то все же воображает, что занят работой, как бывший раб.

— Ну, а который из них, думаете вы, более счастлив, тот ли, который работает, или тот, который праздно проводит свои дни?

— Я полагаю, что каждый из них находит счастье в том, что сохраняет свои исконные привычки. Индеец от природы ненавидит и презирает всякий труд, и я помню, по рассказам отца, как он был счастлив, узнав, что ему позволят проводить жизнь в полнейшей праздности, не имея даже надобности плести корзины.

— Видите, дядя, Джеп смотрит на нас, не лучше ли нам прямо подойти к ним?!

— Джеп как ни глядит, все же и половины того не увидит, что видит индеец; этот последний обладает во всех отношениях гораздо лучшими способностями, чем негр. Он человек очень разумный, симпатичный и в высшей степени проницательный. От него в былые годы ничто не могло укрыться. Однако надо, действительно, подойти к ним.

Мы решили сохранить и здесь строгое инкогнито и выдержать до конца свою роль. В тот момент, когда мы подходили к хижине, Джеп медленно поднялся от своей грядки и побрел к тому месту, где сидел индеец. Из этих двух представителей далекого поколения черный человек, если только его еще можно было назвать черным, так как лицо его было скорее темно-грязно-серого цвета, изменился сильнее, чем индеец. Что же касалось Сускезуса, или Бесследного, то его наполовину обнаженное тело (он был в своем национальном наряде) казалось вылитым из темной, немного потускневшей бронзы. Вся его фигура, хотя и слегка высохшая, напоминала собою окаменевшую мумию, одаренную, однако, своими жизненными способностями и, по-видимому, даже полную энергии. Только цвет кожи старого индейца стал менее ярким и менее блестящим, чем прежде.

— Саго, саго, — приветствовал индейца дядюшка, не видя никакой для себя опасности в употреблении этого обычного приветствия индейцев. — Корошеньки день! — обратился он к негру, — это ни моя разговор быть, guten Tag!

— Саго, — отозвался Бесследный своим звучным грудным голосом, тогда как старый Джеп только пошевелил своими большими отвислыми губами как бы для того, чтобы показать свои все еще прекрасные, крупные белые зубы, но не произнес ни звука. Как бывший раб Литтлпеджей он смотрел на разносчиков и странствующих музыкантов, как на низший класс людей, и относился к ним свысока. Прежние рабы — негры так сильно свыклись с семьей своих владельцев, в которых они часто были даже и рождены на свет, что они считали себя чем-то нераздельным с ними.

— Саго, — почтительно, но вместе с тем с полным чувством своего достоинства повторил еще раз индеец.

— Ошень коротенькая день! — вымолвил дядя, спокойно усаживаясь на кучу бревен, сложенных тут же, возле хижины, и отирая лоб платком. — Как ви називайт это место?

— Это? — не без некоторого презрения отозвался Джеп. — Это колония Йорк; а вы-то сами откуда, приятель, что этого не знаете?

— Мы с немецки сторона, короша сторона, мой сторона.

— А-а… — протянул негр.

— Кто быть шить в этот большая каменни дом? — продолжал расспрашивать дядя.

— О, всякий видит, вы не Йоркский житель, по вашему вопросу. Кто же не знает, что здесь живет генерал Литтлпедж!

— О, я думать, он быть давно умер.

— Да что же из этого! Это его дом и усадьба и все поместье! И старая, и молодая барыня, и дети — все здесь живут.

В роду Литтлпеджей было три поколения генералов. Третий и последний из них был мой дед Мордаунт Литтлпедж.

— А кто сейчаси хозяин этот большая дом?

— Генерал Литтлпедж, я вам говорю! Мой властелин мистер Мордаунт Литтлпедж, мой молодой барин, вот кто! — торжественно и не без гордости пояснил он. — Теперь негры становятся уже редки здесь, в этой части света, я здесь один теперь, — добавил он.

— И индейцы тоже, я полагайт, нет Польше Красни Кож! Но быть скоро прийти много, много, — заметил я.

При этих словах индеец вскочил на ноги и уставился на меня испытующим взором; движение его было поистине прекрасно и величественно. До этой минуты он не проронил ни слова, кроме своего приветствия, но теперь я заметил, что он намеревался сказать что-то.

— Новое племя? — произнес он. — Как вы их называете? Откуда они пришли?

— Ja, ja, это быть Красни Кож, антирентистки. Вы не видайт? Не видайт инджиенс?

— А… да, они меня навестили… Рожи в мешках! .. Какие люди! Бедные краснокожие, бедные, славные, честные, краснокожие воины!

— Ah, ja, это не корош инджиенс, я такой инджиенс не любил. Как вы их называйт?

Сускезус только покачал на это головой, затем еще раз вгляделся в дядю, после чего медленно перевел свой взгляд на меня. Несколько раз я замечал, что он смотрел попеременно то на меня, то на дядю, затем опустил глаза медленно в землю, не сказав ни слова.

Я взялся за свои гусли и сыграл на них одну из очень популярных среди негров песенок. Сускезус как-будто вовсе даже не слушал моей музыки, но я заметил, что по лицу его скользнуло выражение, похожее на тень презрительности; но Джеп весь как-будто ожил при звуках этой песни, даже ноги его поводило какое-то характерное движение, говорившее как нельзя более ясно, что он готов хоть сейчас пуститься в пляс, а сморщенное, изборожденное морщинами лицо негра улыбалось только ему одному свойственной, широкой, не то грустной, не то веселой улыбкой, освещавшей все его лицо каким-то особенным внутренним светом.

Вдруг раздался вблизи хижины стук или вернее, шум катившихся по песку колес, и легкий, очень знакомый мне экипаж, запряженный парой превосходных лошадей, обогнув сарай и навес, примыкавшие к хижине, остановился шагах в десяти от того места, где мы сидели на бревнах. Бабушка моя, сестра моя Марта, две воспитанницы дяди Ро и прелестная Мэри Уоррен сидели в экипаже. Привлекательная, конфузливая, но вместе с тем умненькая и живая дочь священника, казалось, была в этом обществе совершенно своим человеком и чувствовала себя там совершенно как дома. Она заговорила первая, обращаясь к моей сестре:

— Вот видите, Марта, это те самые две личности, о которых я вам уже говорила; теперь вы услышите прекраснейшую игру на флейте.

— Я буду очень рада его послушать, хотя сомневаюсь, чтобы он мог играть лучше Хегса. Но все же он, вероятно, своей музыкой напомнит мне отсутствующего брата.

— Послушаем музыку, дитя мое, это всегда приятно, но нам вовсе нет надобности в ней для того, чтобы напомнить нам о нашем дорогом мальчике, ведь он и без того всегда живет в нашем воспоминании. Добрый день, Сускезус! Надеюсь, вы довольны этой прекрасной погодой? — обратилась она к индейцу.

— Саго, — произнес Сускезус, делая рукой движение, полное грации и гордого достоинства, причем он не поднялся с места. — Да, Великий Дух добр, он дал нам добрый день сегодня, добр ли он и ко всем вам?

— Благодарю, мы все, слава Богу, чувствуем себя прекрасно. Добрый день, Джеп, — обратилась она к негру, — как чувствуете вы себя в эту чудесную погоду?

Джеп, пошатываясь, поднялся со своего места, почтительно и низко поклонился и отвечал своим обычным почтительным и в то же время немного фамильярным тоном верного долголетнего слуги.

— Спасибо вам, мисс Дуз (он все еще по старой памяти называл бабушку ее уменьшительным девичьим именем). От всего сердца благодарю вас. Я чувствую себя прекрасно, а вот только ваш старый Суз, он вот стареет и слабеет с каждым днем.

Эта спица в чужом глазу, представлявшаяся бревном старому Джепу, показалась всем настолько забавной, что все присутствующие невольно улыбнулись; я особенно был в восторге от смеющихся лучистых глаз прелестной Мэри Уоррен, где промелькнуло выражение чисто детской шаловливой веселости, несмотря на то, что она не произнесла при этом ни единого слова.

— Скажите-ка мне, мисс Дуз, — продолжал Джеп, — правда ли это, что в Сатанстое построили город?

— Нет, Джеп, намерение такое было, и даже сделана была попытка, но мне кажется, что из Сатанстое никогда ничего, кроме отличной фермы, не выйдет.

— Тем лучше! — решил негр. — Это хорошая, очень хорошая земля; один акр той земли лучше двадцати акров здешней.

— Мой внук был бы весьма обижен вашим мнением, если бы он мог вас слышать теперь, Джеп.

— Ваш внук, — засмеялся недоверчиво старый негр, — что вы, мисс Дуз, я помню, что у вас недавно родился маленький ребенок, но ведь у этого дитяти не может быть детей.

— Ах, друг мой Джеп, все мои дети давно уже стали взрослыми мужчинами и женщинами, и теперь уже все они немолоды: один из них уже переселился раньше меня в лучший из миров, а его сын теперь ваш молодой владелец, а эта барышня — его сестра, и ей было бы очень обидно думать, что вы ее забыли, Джеп.

Дело в том, что Джеп оказался в весьма затруднительном положении, благодаря одному недостатку, довольно часто встречающемуся у людей старых; память его удерживала только давно прошедшее, а все новейшие события он никоим образом не мог удержать в своей памяти, они как-то сливались и пропадали. Однако, несмотря на то, что в данный момент он совершенно забыл о моем существовании, а также забыл и моих покойных родителей, он все же отлично знал и помнил мою сестру, которая частенько навещала его. Каким образом он привел в связь в своем уме существование этой девушки с нашей семьей, я не могу себе представить, но он знал ее и в лицо, и по имени, и даже по какому-то бессознательному чутью.

— О! .. — с необычайным для его возраста оживлением и поспешностью воскликнул Джеп. — О, я хорошо знаю мисс Пэтт! Я никогда не забывал мисс Пэтти; она такая красавица! Она каждый раз, когда я ее вижу, все красивее и красивее. Яу! Яу! Яу! — захохотал старый негр; смех его звучал как-то даже жутко, но вместе с тем, как и смех всякого негра, он отличался каким-то своеобразным весельем. — Яу! Яу! Яу! .. О, мисс Пэтти, она писаная красавица, совсем похожа на мисс Дуз. Я думаю, что мисс Пэтт родилась в год смерти генерала Вашингтона.

Так как этот срок рождения сделал бы нашу маленькую Пэтт более чем вдвое старше ее действительного возраста, то все молодые девушки невольно рассмеялись. Выражение, похожее на слабую улыбку, мелькнуло и по лицу важного и молчаливого индейца; очевидно, он лучше старого Джепа помнил хронологию событий всей нашей семьи.

— Какие у вас гости сегодня, друзья мои? — осведомилась бабушка, приветливо кивая в нашу сторону; мы поспешили встать, чтобы ответить низким поклоном на ее приветствие.

— Это, как видно, разносчики, мелкие торговцы, при них есть ящики с каким-то товаром, и этот молодой человек играет на таком инструменте, какого я никогда раньше не видал. Послушайте, молодой человек, сыграйте что-нибудь для барышни, — что-нибудь такое, от чего бы старому негру захотелось плясать, как давеча.

Я только что взял свои гусли и начал уж было наигрывать на них ритурнель, как вдруг был прерван столь приятным мне нежным, мягким голосом, казавшимся еще более мягким и ласкающим вследствие некоторой поспешности.

— О, нет, не это, не это! Возьмите флейту, флейту! — воскликнула Мэри Уоррен, покраснев до ушей от своей собственной смелости с того момента, как она заметила, что я услышал ее слова и уж готовился ей повиноваться.

Почтительно поклонившись, я отложил в сторону свои гусли, достал из футляра свою флейту и стал исполнять на ней отрывки из новейших, только что вошедших в моду опер. Едва я успел сыграть несколько тактов, как заметил, что яркая краска румянца залила прелестное личико моей сестры, и по отразившемуся в ее чертах волнению я понял, что моя музыка живо напомнила ей брата. Добрая бабушка моя слушала меня с величайшим вниманием, а все четыре барышни остались в восторге от моего исполнения.

— Музыка ваша заслуживает того, чтобы ее послушать в гостиной, а не на улице, — ласково обратилась ко мне бабушка, когда я окончил. — Надеюсь, что мы услышим ее сегодня вечером в нашем доме, если только вы рассчитываете еще пробыть здесь некоторое время; а теперь мы будем продолжать нашу прогулку.

Говоря это, бабушка милостиво наклонилась ко мне и протянула мне руку с ласковой, приветливой улыбкой. Я подошел к ней ближе и, приняв из ее руки доллар, который она мне подала, приник к ее руке не только почтительным, но и горячим поцелуем. Экипаж тронулся, но все же я успел прочесть на почтенном лице моей дорогой бабушки выражение удивления и недоумения. Моя горячая благодарность, очевидно, поразила ее. А дядя Ро поспешно отошел в сторону, желая скрыть душившие его слезы умиления, и Джеп последовал за ним по направлению к дверям хижины, в которой они оба тотчас же и скрылись.

Я остался один со старым индейцем.

— Почему было не поцеловать в лицо свою родную бабушку? — спросил тот своим обычным, спокойным, ровным голосом.

Если бы в этот момент над моей головой разразился с безоблачных небес оглушительный удар грома, то он поразил бы меня менее, чем эти слова старика.

Как, этот парик, этот наряд, который мог обмануть глаз самых близких мне людей, который ввел в заблуждение лукавого и проницательного Сенеку, не мог обмануть зорких глаз этого проклятого индейца?!

— Возможно ли, Сускезус, что вы меня узнали? — воскликнул я. — Неужели вы так хорошо помните мои черты? Я полагал, что наряд и парик делают меня совершенно неузнаваемым для всех знавших меня людей.

— Понятно, что я сразу, как только увидел, узнал молодого господина; я знал его отца, его мать, знал и деда, и бабушку, знал и прадеда, и его отца, как же мог я не знать или забыть молодого господина?!

— Неужели вы узнали меня раньше, чем я поцеловал руку бабушки, или же я этим себя выдал?

— Я узнал вас, как только вас увидел, и вас, и вашего дядю. Добро пожаловать!

— Но вы не скажете никому о том, что вы нас узнали? Бесследный, ведь мы всегда были друзьями, и я на вас надеюсь!

— Конечно, мы всегда были друзьями, — подтвердил торжественно индеец. — К чему же старому, седовласому орлу заклевывать молоденького голубя? Никогда еще топор не врубался в тропу между Сускезусом и кем-либо из племени обитателей Равенснеста. Теперь я слишком стар, чтобы вновь вырыть свой топор.

— У нас на то есть самые основательные причины, чтобы нас здесь никто не знал в течение некоторого времени, Сускезус, вы меня понимаете?

Индеец утвердительно кивнул головой.

— Арендаторам надоело платить нам следуемую за наши земли арендную плату или так называемую ренту; они желают заключить теперь совсем иные, более выгодные для себя условия, в силу которых они бы стали хозяевами тех ферм, которые они теперь арендуют.

Нечто похожее на волнение отразилось в чертах мрачного индейца, губы его дрогнули, но он не сказал ни слова.

— Слыхали вы об этом что-нибудь, Сускезус? — спросил я.

— Маленькая птичка пела мне эту песню на ушко, — ответил он, — но я не захотел ее слушать.

Он, очевидно, намекал на мою сестру или кого-либо из молодых барышень из нашего дома.

— А про этих индейцев, вооруженных ружьями и закутанных в красный коленкор, вы слыхали?

— Какого они племени, эти инджиенсы? — спросил Бесследный с необычайной живостью и воодушевлением, которого я никак не ожидал встретить в нем. — Что они делают, эти люди? Они идут по тропе войны по всей этой стране, э-э!

— Они принадлежат к племени антирентистов, слыхали вы о таком народе?

— Бедные, бедные инджиенсы! К чему было явиться так поздно? Почему было не прийти тогда, когда еще ноги старого Сускезуса были легче крыльев птицы? О, зачем они дождались, покуда бледнолицые не стали многочисленнее листьев на деревьях наших лесов или снежинок, выпадающих зимой? Сто лет тому назад, когда этот дуб был еще молод, племя инджиенсов еще что-нибудь значило, а теперь — ничего!

— Но, Суз, вы сохраните, друг мой, нашу тайну, не так ли? Не говорите никому ни слова о том, кто мы, ни даже вашему старому приятелю негру.

Бесследный утвердительно кивнул головой, затем как будто впал в какое-то раздумье или же просто дремотное состояние, очевидно, не желая долее продолжать этот разговор. Тогда я подошел к дяде и передал ему о всем случившемся. Он был, понятно, не менее меня удивлен, несмотря на то, что проницательность старого индейца и его способность к наблюдению были ему давно знакомы. Понятно, что опасаться быть выданным им кому бы то ни было не было никакой надобности, на честность и рыцарские качества, а также на благородство натуры этого человека можно было всегда смело рассчитывать.