Онлайн чтение книги Полая игла L'Aiguille creuse
V. По следу

Удар буквально оглушил Ботреле. И хотя, давая согласие на публикацию статьи, он уступил одному из тех побуждений, что заставляют позабыть о всякой опасности, в глубине души юноша не верил, что похищение возможно. Он же принял такие надежные меры предосторожности! Шербурские друзья должны были не только денно и нощно сторожить отца, но и следить за каждым его шагом, никогда не выпускать из дому одного и даже не передавать ему, предварительно не распечатав, ни единого письма. Нет, опасность была полностью исключена. Люпен блефовал, Люпен, стараясь выиграть время, пытался запугать противника. Словом, удар практически застал его врасплох, и всю вторую половину дня, бессильный предпринять хоть какие-то шаги, он мучился от боли, причиненной Люпеном. Лишь одна мысль кое-как поддерживала молодого человека: поехать туда, самому увидеть, как все произошло, и перейти в наступление. Он отправил в Шербур телеграмму и к восьми вечера был уже на Сен-Лазарском вокзале. Несколько минут спустя экспресс увозил его к месту происшествия.

И только еще через час, машинально раскрыв купленную на перроне вечернюю газету, он прочитал текст того самого знаменитого письма, в котором Люпен косвенно отвечал на его статью.

К письму этому Изидор отнесся столь же внимательно, исследовал его с той же дотошностью, с какой раньше анализировал документ о «полой игле». Он исходил из принципа (верность которого сомнению не подлежит), что никогда бы Люпен не взял на себя труд публиковать ни одно из своих забавных писем, если в том не было острой необходимости, и это каждый раз подтверждалось происшедшими впоследствии событиями. Какова же причина написания данного письма? Во имя какой тайной цели признался он в своей любви, и любви несчастливой? В этой ли части письма крылся секрет или в той, что касалась мистера Харлингтона, а может быть, разгадку следовало искать еще глубже, между строк, за всеми этими простыми с виду и ясными словами, посредством которых он, возможно, вознамерился направить нас по ложному пути?

Встревожившись, один в купе, молодой человек несколько часов подряд напряженно думал. Письмо вызвало у него какое-то недоверие, как будто было написано специально для него, задумано, чтобы лично его ввести в заблуждение. Впервые сталкиваясь не с прямой атакой, но с хитроумным обманным маневром, он по-настоящему перепугался. И снова вспомнив о старике отце, похищенном по его вине, задумался: а стоило ли продолжать безумный неравный поединок? Разве исход его не предопределен заранее? Разве Люпен не уверен, что выйдет победителем?

Однако смятение его было недолгим. И после нескольких часов сна, в шесть утра выходя из вагона, он уже вновь обрел свою веру в успех.

На перроне ждал служащий военного порта Фроберваль, приютивший Ботреле-отца, с дочерью Шарлоттой, девочкой двенадцати-тринадцати лет.

— Ну что? — увидев их, воскликнул Ботреле.

И, прервав стенания славного старика, потащил его в соседний кабачок, а там, заказав кофе, принялся четко задавать вопросы, не позволяя тому отклониться от темы.

— Не правда ли, моего отца не похитили, это было невозможно?

— Невозможно. И все-таки он пропал.

— Когда?

— Не знаем.

— Как это может быть?

— Вчера утром, часов в шесть, видя, что он не сходит вниз, я поднялся к нему в комнату. Его уже там не было.

— Но позавчера он еще находился там?

— Да. Позавчера он провел в комнате весь день. Сказался усталым, и Шарлотта относила ему туда обед в полдень и ужин в семь вечера.

— То есть он исчез между семью часами вечера и шестью часами утра следующего дня?

— Да, позапрошлой ночью. Вот только…

— Что?

— Ну… ночью из порта не выйти.

— Так, значит, он не выходил?

— Да нет. Мы с товарищами облазили весь военный порт.

— Следовательно, он все-таки вышел?

— Невозможно. У нас все под охраной.

Ботреле подумал, а потом спросил:

— В его комнате была разобрана постель?

— Нет.

— И все там оставалось на своих местах?

— Да. И трубка его, и табак, и книга. Там даже между страницами, как закладка, лежала вот эта ваша фотография.

— Покажите.

Фроберваль протянул фотографию, и Ботреле так и подскочил от удивления. Он узнал себя на снимке, стоящим, засунув руки в карманы, на лужайке среди деревьев и руин. Фроберваль пояснил:

— Видно, вы совсем недавно ему это послали. Там на обороте и дата есть… Вот… 3 апреля, имя фотографа — Д.Вал. И название города… Лион… может быть, Лион-Сюр-Мэр?

И правда, его собственной рукой на обороте было написано: «Д.Вал, 3. IV, Лион».

Он помолчал немного и снова спросил:

— Мой отец еще не показывал вам этот снимок?

— Да нет, я даже удивился, когда увидел его вчера… ведь ваш отец так часто рассказывал нам о вас!

Они снова замолчали, на этот раз надолго. Наконец Фроберваль пробормотал:

— Мне нужно еще кое-что сделать в мастерской. Может быть, пойдем?

И умолк. Изидор не отрывал от фотографии взгляда, словно изучал ее со всех сторон.

— А есть где-нибудь в одном лье от города трактир под названием «Лион д'Ор»[3]«Лион д'Ор» (Lion d'Or) — Золотой лев (фр.). — Примеч. пер.? — спросил он наконец.

— Да, конечно, как раз в лье отсюда.

— На Валонской дороге, не так ли?

— Да, именно на Валонской дороге.

— У меня есть все основания полагать, что трактир этот служит генеральным штабом люпеновских дружков. Оттуда они и вступили в сношения с отцом.

— Ну что вы такое говорите! Ваш отец ни с кем не разговаривал. Ни с кем не виделся.

— Ни с кем чужим, но у них был посредник.

— Почему вы так думаете?

— Из-за фотографии.

— Да это же ваш снимок!

— Мой, но я его ему не посылал. Я даже не знал о его существовании. Меня сфотографировали без моего ведома в амбрюмезийских развалинах, и сделал это, вне сомнения, секретарь следователя, то есть, как вам известно, сообщник Арсена Люпена.

— А зачем?

— Эта фотография служила паролем, с помощью которого им удалось заручиться доверием отца.

— Но кто же, кто проник ко мне в дом?

— Не знаю, ясно одно: отец попал в ловушку. Ему сказали, что я здесь поблизости, что хочу с ним увидеться в трактире «Лион д'Ор», и он поверил.

— Какая-то ерунда! Как вы можете утверждать…

— Очень просто. Они моим почерком написали на обороте место встречи, смотрите: Д.Вал. — Валонская дорога; 3 км 400, трактир «Лион». Мой отец пришел, и они захватили его, вот как это было.

— Ладно… — потрясенный, бормотал Форберваль. — Ладно… согласен… пусть так оно и было… но все равно он не мог никуда выйти ночью.

— Он вышел днем, намереваясь дождаться вечера, чтобы ехать в трактир.

— Но, черт возьми, он же весь день просидел у себя в комнате!

— Хотите убедиться? Бегите в порт, Форберваль, и спросите у того, кто дежурил позавчера во второй половине дня… Но только поторопитесь, если хотите еще застать меня здесь.

— Значит, вы уезжаете?

— Да, первым же поездом.

— Как же так? Вы же не узнали… Не искали…

— Поиски закончены. Мне известно практически все, что я хотел узнать. Через час меня в Шербуре уже не будет.

Форберваль поднялся. Он ошеломленно уставился на Ботреле, затем, помедлив, взялся за фуражку.

— Идем, Шарлотта.

— Нет, — возразил Ботреле, — я еще хочу у нее кое-что спросить. Пусть останется. Заодно и поболтаем. Я ведь знал ее совсем еще маленькой.

Форберваль ушел. Ботреле с девочкой остались в кабачке одни. Некоторое время они сидели молча. Официант унес чашки из-под кофе.

Их взгляды встретились, и молодой человек очень мягко накрыл руку девочки своей. Она мгновение глядела на него потерянно, будто задыхаясь. И вдруг, уронив лицо на руки, зарыдала.

Ботреле не утешал ее, только спросил чуть позже:

— Ведь это ты все сделала, да? Ты была посредником? Ты принесла фотографию? Правда? А потом, позавчера, говорила всем, что мой отец у себя в комнате, хотя знала, что его там нет, ведь ты же сама помогла ему выйти?

Шарлотта не отвечала. Тогда он проговорил:

— Зачем ты это сделала? Тебе, конечно, дали денег… на ленты или целое платье…

Ботреле отнял руки девочки от лица, заглянул ей в глаза. Он увидел следы слез на несчастном личике. Милое девичье лицо! Но было в ее чертах что-то тревожное, переменчивое, склонность уступать искушениям и готовность ради этого на все.

— Ну ладно, — сказал Ботреле, — дело сделано, не будем больше об этом говорить. Мне даже не нужно знать, как именно все между вами произошло. Скажи лишь только то, что будет полезно мне в моих поисках. Может быть, при тебе о чем-то говорили? На чем его увезли?

— На автомобиле… я слышала, как они об этом говорили, — быстро ответила она.

— А по какой дороге?

— Этого я не знаю.

— Может быть, тебе запомнилось хоть слово, хоть что-то, наводящее на след?

— Ничего… Правда, один из них сказал: «Не будем терять времени… завтра в восемь сам шеф позвонит нам туда».

— Куда это туда?.. Припомни… Ведь это было название города?

— Да… что-то такое, похожее на Шато…

— Шатобриан? Шато-Тьери?

— Нет… нет…

— Шатору?

— Да, так… Шатору.

Но Ботреле уже не слышал последнего слова. Он вскочил с места и, не заботясь более о Форбервале, бросив девочку, изумленно глядящую на него, распахнул дверь и бросился к перрону.

— Шатору… Будьте добры, один билет до Шатору.

— Через Ле Ман и Тур? — осведомилась кассирша.

— Да-да… Кратчайшим путем… Я буду там к завтраку?

— О нет!

— К обеду? К ужину?

— Нет, для этого вам надо было бы ехать через Париж… Парижский экспресс отходит в восемь часов… Вы не успеете.

Но Ботреле успел.

«Отлично, — думал он, сидя в купе, — я провел в Шербуре не более часа, но и этот час не пропал даром».

Он ни минуты не сомневался, что Шарлотта сказала правду. Она была из тех, кто в силу слабости характера неустойчив духом, способен на самые страшные предательства, но в то же время не чужды ей были и искренние порывы, и Ботреле заметил в испуганных глазах ребенка раскаяние за причиненное ею зло, горячее желание хоть частично что-то исправить. Поэтому молодой человек был уверен, что Шатору — именно тот город, на который намекал Арсен Люпен, куда он должен звонить своим сообщникам.

Едва прибыв в Париж, он принял все меры к тому, чтобы избавиться от возможной слежки. Ботреле ясно осознавал важность момента: он шел по верному следу, что приведет его к отцу, и малейшая неосторожность могла испортить все дело.

Юноша зашел к одному из своих знакомых по лицею и час спустя, совершенно неузнаваемый, вновь появился на улице. Теперь это был англичанин лет тридцати, одетый в коричневый костюм в широкую клетку с короткими брюками. На ногах у него были шерстяные гольфы, а на голове красовалась кепочка. Толстый слой грима покрывал лицо, ставшее другим еще и из-за короткой рыжей бородки.

Англичанин оседлал велосипед с прикрепленными к нему принадлежностями для рисования и покатил в сторону Аустерлицкого вокзала.

Заночевав в Иссудене, он на рассвете выехал в нужном направлении и к семи часам был уже на почте в Шатору, где заказал разговор с Парижем. В ожидании его Ботреле разговорился с телефонисткой и от нее узнал, что позавчера, примерно в это же время, некто в костюме автомобилиста также просил соединить его с Парижем.

Вот и доказательство. Ждать дальше просто не было смысла.

К вечеру после многочисленных расспросов ему стало доподлинно известно, что какой-то лимузин, появившийся со стороны Турской дороги, пересек городок Бюзансэ, проехал затем по городу Шатору и в конце концов остановился на опушке леса. Около десяти часов вечера к лимузину подкатил кабриолет с кучером, после чего экипаж двинулся к югу по Бузанской долине. Люди, видевшие его в этот момент, утверждают, что рядом с кучером уже кто-то сидел. Лимузин же поехал в обратную сторону, к северу — в Иссуден.

Обнаружить владельца кабриолета оказалось нетрудно. Однако ничего дельного узнать от него не удалось. Какой-то человек нанял на весь день его экипаж и лошадь и назавтра сам доставил все обратно.

И наконец, тем же вечером Изидор убедился, что автомобиль лишь пересек Иссуден, продолжая свой путь дальше по Орлеанской дороге, направляясь в Париж.

Из всех полученных сведений бесспорно вытекало, что отец Ботреле находится где-то рядом. Иначе зачем бы этим людям ехать за пятьсот километров через всю Францию лишь для того, чтобы позвонить из Шатору, а потом возвращаться обратно в Париж, повторив весь путь под острым углом? Вся замечательная поездка имела одну цель: доставить отца Ботреле к месту назначения. «И это место здесь, около меня», — так думал Ботреле, сердце которого забилось надеждой. «В десяти — пятнадцати лье отсюда отец ждет, что я приду к нему на помощь. Он здесь. Он дышит одним воздухом со мною».

Изидор немедленно принялся за дело. Он разделил карту на клеточки, каждая из которых соответствовала тому или иному населенному пункту, и по очереди объезжал их, заходя на фермы, беседуя с крестьянами, нанося визиты учителям, мэрам, кюре, даже останавливаясь поболтать с женщинами. Ему казалось, что он вот-вот достигнет цели, мечталось освободить не только отца, а и других пленников Люпена: Раймонду де Сен-Веран, Ганимара, Херлока Шолмса и, возможно, еще множество людей. И, придя к ним, он проникнет в самое сердце люпеновской крепости, в его нору, в его невидимое укрытие, где тот держал со всего мира награбленные сокровища.

Однако за две недели бесплодных поисков его энтузиазм мало-помалу угас, и Ботреле утратил веру в победу. Столь вожделенный успех все не приходил, надежды таяли, и молодой человек, хотя и не прекращал своих поисков, очень бы удивился, появись хотя маломальский результат.

Так в безнадежности прошло еще несколько дней, похожих один на другой. В газетах писали, что граф де Жевр с дочерью покинули Амбрюмези и поселились в окрестностях Ниццы. Сообщали также и об освобождении из-под стражи господина Харлингтона, невиновность которого, как и предсказывал Люпен, теперь была полностью доказана.

Изидор стал менять местоположение своего генерального штаба, останавливаясь то в Ла Шатре на пару дней, то в Аржантоне. Все безрезультатно.

И Ботреле стал подумывать об отступлении. Скорее всего, кабриолет, увозивший его отца, служил лишь промежуточным звеном, использовался лишь на этом этапе, а потом в игру вступил другой экипаж, и начался новый этап. И отца увезли далеко отсюда. Приходили мысли о возвращении в Париж.

Но в понедельник утром, среди почты, пересылаемой ему из Парижа, на конверте без марки в глаза Изидору бросился знакомый почерк, и он замер от изумления. Юноша так волновался, что даже не решался, боясь разочарования, вскрыть конверт. Рука его дрожала. Как это может быть? А что, если здесь кроется очередная ловушка проклятого Люпена?

Одним движением он разорвал конверт. Там оказалось письмо от отца, написанное его собственной рукой. Он узнавал все особенности почерка, так хорошо знакомые завитушки:

Изидор быстро взглянул на почтовый штемпель. Там стояло: Кузьон (Эндр). Эндр! Как раз в этом департаменте он рыскал вот уже несколько недель.

Вынув маленький путеводитель, с которым он никогда не расставался, Изидор прочитал: «Кузьон, Эгюзонский кантон…» Ведь он ездил туда!

Из осторожности он решил сбросить уже знакомую в тех местах личину англичанина и, переодевшись рабочим, поехал в Кузьон, маленький городишко, где отправителя письма разыскать будет нетрудно.

И в самом деле, удача скоро улыбнулась ему.

— Письмо, отправленное в прошлую среду? — переспросил мэр, славный малый, которому доверился Ботреле и который сразу же выразил желание быть ему полезным. — Кажется, я смогу вам помочь. В субботу утром я встретил на окраине старого точильщика, что вечно таскается по ярмаркам, папашу Шареля, и тот спросил меня: «Господин мэр, а можно отправить письмо без марки?» — «Конечно же, черт побери!» — «И оно дойдет?» — «А то как же, только получателю надо будет уплатить положенное, и все».

— А где живет этот папаша Шарель?

— Там и живет, один, на косогоре. В лачуге за кладбищем. Хотите, провожу вас?

Лачуга одиноко стояла в глубине фруктового сада, окруженного высокими деревьями. Подходя, они спугнули с собачьей конуры трех сорок. При их приближении пес не залаял и даже не двинулся с места.

Это удивило Ботреле. Он подошел поближе. Собака лежала на боку, вытянув лапы. Она была мертва.

Они бросились в дом. Дверь была открыта.

В глубине сырой комнаты с низким потолком, на полу, на старой циновке, одетый, лежал человек.

— Папаша Шарель! — испугался мэр. — Он что, тоже мертв?

Руки старика были холодны, лицо покрыто мертвенной бледностью, однако сердце хоть слабо, медленно, но билось. Он был ранен.

Они попытались привести его в чувство, но безуспешно. Ботреле побежал за врачом. Тот преуспел не больше их. Судя по всему, старик не страдал. Казалось, он просто спал, но каким-то неестественным сном, словно под влиянием гипноза или большой дозы снотворного.

В середине следующей ночи Изидор, оставшийся подле него, заметил, что дыхание старика стало четче, да и сам он как будто начал освобождаться от сковывавшего его паралича.

На заре он очнулся и стал более или менее приходить в себя: поел, попил, зашевелился. Однако, несмотря на все расспросы Изидора, продолжал молчать — мозг его еще не вышел из оцепенения. И только на следующий день обратился к молодому человеку:

— Эй вы, что вам здесь нужно?

Впервые за эти дни он выразил удивление по поводу присутствия чужого в доме.

Так понемногу сознание возвращалось к нему. Он заговорил. Решал, что будет делать завтра. Но как только речь заходила о том, что предшествовало сну, мгновенно переставал реагировать.

И действительно, Ботреле ясно видел, что он не понимает, о чем тот говорит. Из памяти старика стерлось все, что происходило с ним с прошлой пятницы. Как будто в размеренном течении его жизни вдруг образовался омут. Он мог рассказывать о том, что делал в пятницу утром и даже после обеда, удачно ли побывал на ярмарке, что ел на обед в трактире. Но дальше — провал. Ему казалось, что он проснулся наутро следующего дня.

Для Ботреле это означало крушение всех надежд. Истина была рядом, в этих глазах, что видели стены парка, за которым ждал его отец, в руках, что подобрали письмо, в помутненном мозгу, запечатлевшем это место, декорацию на сцене, где игралась драма, затерянный в глуши уголок. И из этих рук, глаз и мозга ему удавалось вытянуть лишь слабый отголосок столь близкой, вожделенной истины.

О, как чувствовалась в этой твердой невидимой стене, о которую разбивались все его усилия, в этой стене молчания и забытья, рука Люпена! Только он, узнав, конечно, что отец Ботреле пытался переправить сыну весточку, мог поразить особой смертью того, чье свидетельство было бы для него нежелательно. Не то чтобы Ботреле считал, что его раскрыли, он не думал, что Люпен узнал о его тайной войне, о том, что письмо дошло до него, и теперь пытается обороняться лично от него. Нет, однако какой нужно было обладать силой предвидения и ума, чтобы уничтожить саму возможность уличения его этим прохожим! Теперь уж никому не дано узнать, что где-то за стенами парка молит о спасении одинокий пленник. Никому? А как же Ботреле? Папаша Шарель не может говорить? Пускай. Но можно узнать хотя бы, куда он ездил на ярмарку и какой дорогой ему удобнее всего было возвращаться. А уж на дороге, кто знает, может, наконец и удастся отыскать…

Изидор, и раньше приходивший в лачугу папаши Шареля с большой осторожностью, принял решение, чтобы не вызвать подозрений, больше туда не возвращаться. Он узнал, что в пятницу обычно ярмарка бывает во Фреселине, крупном селении в нескольких лье отсюда, и добраться туда можно как по довольно извилистой большой дороге, так и коротким путем.

В пятницу, собравшись туда, он пошел по большой дороге, но не заметил ничего по пути, что могло бы привлечь его внимание: ни следа высоких стен, ни намека на какой-нибудь замок. Пообедав во фреселинском трактире, он собрался было уходить, как вдруг увидел на площади папашу Шареля с его тележкой точильщика. Ботреле издали пошел за ним.

Пару раз старик надолго останавливался, чтобы поточить ножи, он наточил их несколько дюжин. Но в конце концов сошел на проселочную дорогу, что вела к Крозану и Эгюзону. Изидор последовал за ним. Но не прошло и пяти минут, как почувствовал, что за точильщиком еще кто-то следит. Между ним и Шарелем шагал человек: он останавливался вместе со стариком, а когда тот уходил вперед, следовал за ним, впрочем, не слишком заботясь о том, чтобы остаться незамеченным.

«За ним следят, — подумал Ботреле, — может быть, хотят узнать, не остановится ли он опять у стен».

Сердце его забилось сильнее. Что-то должно произойти…

Так, двигаясь один за другим, то спускаясь, то поднимаясь крутыми склонами, все трое наконец достигли Крозана. Там папаша Шарель сделал часовую остановку. Спустившись затем к реке, он пошел по мосту. Но тут произошло нечто, весьма удивившее Ботреле. Незнакомец не стал переходить реку. Он поглядел вслед удалявшемуся точильщику и, когда тот пропал из виду, зашагал в сторону, по тропинке, ведущей в поля. Что делать? Ботреле мгновение колебался, затем, вдруг решившись, последовал за ним.

«Возможно, — думал молодой человек, — он убедился, что папаша Шарель миновал опасное место. Его миссия окончена, и он уходит. Куда? А что, если к замку?»

Цель уже близка. Какая-то горькая радость охватила Ботреле.

Незнакомец исчез в темном лесу над рекой, а затем вновь показался на тропинке, уходящей за горизонт. Но когда Ботреле, в свою очередь, вышел из леса, он с удивлением обнаружил, что человека нигде не было видно. Он все искал его глазами, как вдруг, подавив вырвавшийся было крик, быстро спрятался за деревьями. С правой стороны возвышалась высокая стена с массивными выступами.

Это здесь! Это здесь! За этими стенами томился его отец! Он отыскал секретное место, где Люпен держал своих пленников!

Теперь он боялся даже чуть высунуться из-за густой листвы. Очень медленно, почти ползком Ботреле двинулся направо, к холму, вершина которого шла вровень с верхушками деревьев. С этой стороны стена была еще выше. Однако ему удалось различить в глубине крышу замка, старинную крышу времен Людовика XIII, с маленькими башенками, кольцом окружавшими остроконечный шпиль, уходящий в высоту.

На сегодня довольно. Теперь ему надо было тщательно продумать план наступления, не оставляя ничего на волю случая. Он выиграл у Люпена этот бой, и следующее сражение будет таким и в то время, когда пожелает он, Ботреле. А сейчас лучше уйти.

У моста встретились ему две крестьянки с ведрами, полными молока. Он спросил у них:

— Как называется замок, что стоит там, за деревьями?

— Да это, месье, замок Иглы.

Задавая вопрос, он даже не ожидал, что ответ так потрясет его.

— Замок Иглы? Вот как? А какой это департамент? Эндр?

— Нет, конечно, Эндр остался по ту сторону реки. А здесь уже начинается Крёз[4]Крёз (Creuse) — букв. полый (фр.) — Примеч. пер..

«Так вот оно что! — озарило его. — Замок Иглы! Департамент Крёз! Значит, она здесь, „полая игла“! Вот о чем говорилось в том документе!»

Это была победа, полная, верная и окончательная.

Не говоря более ни слова, он повернулся к женщинам спиной и, пошатываясь, как пьяный, пошел своей дорогой.