Онлайн чтение книги Аметистовый перстень L’Anneau d’améthyste
VIII

Председатель суда г-н Касиньоль, скончавшийся на девяносто втором году жизни, был отвезен в церковь согласно его воле в катафалке для бедных. Это завещательное распоряжение было молчаливо осуждено всеми. Вся погребальная процессия втайне сочла себя обиженной этим, как знаком презрения к богатству, предмету всеобщего уважения, и как явным отказом от привилегии буржуазного класса. Вспоминали, что г-н Касиньоль всегда достойно содержал свой дом и до глубокой старости соблюдал строжайшую опрятность в одежде. Хотя все знали, что он постоянно был занят делами католических благотворительных учреждений, однако никто не применил к нему слов одного христианского оратора, сказавшего про кого-то: «Он так любил бедняков, что уподоблялся им». Поступок г-на Касиньоля не объясняли утрированным человеколюбием, а приписывали его парадоксальной гордыне и холодно взирали на такое высокомерное смирение.

Жалели также о том, что покойный, будучи кавалером ордена Почетного легиона, распорядился не оказывать ему никаких воинских почестей. Состояние умов, взбудораженных националистическими газетами, было таково, что вполне открыто выражалось сожаление об отсутствии на похоронах солдат. Генерал Картье де Шальмо, явившийся в штатском, был с почетом встречен депутацией адвокатов. Многочисленные представители судебного ведомства и духовенства теснились перед домом усопшего. И когда под унылый перезвон колоколов медленно двинулся к собору катафалк, предшествуемый крестом и церковным пением и сопровождаемый по бокам двенадцатью монахинями в белых чепцах, а позади – мальчиками и девочками из конгрегационных школ, все уяснили себе смысл этой долгой жизни, посвященной торжеству католической церкви. Весь город толпой следовал за гробом. Г-н Бержере шел в хвосте шествия. Архивариус Мазюр, приблизившись, шепнул ему на ухо:

– Я знал, что этот старый Касиньоль был при жизни завзятым палачом. Но я не думал, чтобы он был таким ханжой. Он выставлял себя либералом!

– Он им и был, – отвечал г-н Бержере. – Он должен был им быть, потому что домогался власти. Ведь и те, кто добивается владычества, козыряют требованиями свободы. Но вы умиляете меня, господин Мазюр.

– Чем? – спросил г-н Мазюр.

– Тем, что вы наравне с толпой постоянно обнаруживаете трогательное свойство поддаваться надувательству и усердно маршируете в процессии торжествующих простофиль.

– О! если вы имеете в виду «Дело», – энергично возразил г-н Мазюр, – то предупреждаю вас, что мы не споемся…

– Бержере, вы хорошо знаете этого священника? – спросил доктор Форнероль.

И он взглядом указал на проворного и жирного патера, протискивавшегося в толпе.

– Аббата Гитреля? – проговорил г-н Бержере. – Да кто же не знает Гитреля и его служанки! Им приписывают похождения, некогда рассказанные Лафонтеном и Боккаччо. На самом же деле служанка господина Гитреля достигла канонического возраста. Мне говорили, что этот священник, собирающийся вскоре стать епископом, как-то обронил фразу, которую я могу вам передать. Он сказал: «Если XVIII век следует назвать веком преступления, то XIX век может быть назван веком искуплениям. Гм!.. а может быть, аббат Гитрель и прав.

– Нет, – отвечал архивариус. – Число эмансипированных умов растет с каждым днем. Свобода совести завоевана раз и навсегда. Царство науки покоится на прочном основании. Но я боюсь контратаки клерикалов. Обстоятельства благоприятствуют реакции. Меня это тревожит. Я отношусь ко всему не так дилетантски, как вы. Я люблю республику тревожной и страстной любовью.

За такими разговорами они подошли к соборной ограде. Над лысыми, седыми, черными головами витали, несясь из теплого мрака сквозь широко открытый портал, звуки органа и благовоние ладана.

– Я не пойду внутрь, – сказал архивариус.

– А я войду на минутку, – отозвался г-н Бержере. – Я люблю церковные обряды.

Когда он вошел, в соборе гудели величественные строфы «Dies irae».[38] Dies irae (лат. – день гнева) – католический покаянный гимн. Г-н Бержере стал позади г-на Лапра-Теле. На левой стороне от алтаря, отведенной для женщин, он увидал г-жу де Громанс; темное платье оттеняло белизну ее кожи, ее глаза походили на цветы. В них не было даже проблеска мысли, и от этого она казалась г-ну Бержере особенно желанной. По обширному приделу разнесся голос певчего, возгласившего заупокойный гимн:

– Слышите, Форнероль, – сказал г-н Бержере. – Qui latronem exaudisti… «Ты, что внял разбойнику и простил грешницу, ты и мне подал надежду». Надо несомненно обладать известным душевным величием, чтобы вложить в уста целому скопищу людей подобные слова. Заслуга эта принадлежит тем суровым и кротким духовидцам Абруццских гор, тем нищим прислужникам нищих, которые отреклись от богатства, дабы избежать ненависти, порождаемой богатством. Эти приверженцы святого Франциска были плохими экономистами! Господин Мелин[39] Мелин, Феликс-Жюль (1838–1925) – французский политический деятель, прогрессист; в 1896–1898 гг. глава так наз. «однородного министерства», составленного исключительно из умеренных и поддерживаемого консерваторами. Мелин открыто покровительствовал клерикалам и финансовому капиталу. В «Современной истории», помимо тех мест, где Мелин упоминается под своим собственным именем, он изображен также в читаемых профессором Бержере рассказах о «трублионах», где выступает под именем Робена Медоточивого. отнесся бы к ним с величайшим презрением, если бы ему довелось услышать о них.

– О! – заметил доктор, – значит, приверженцы святого Франциска предугадали состав сегодняшних посетителей собора!

– «Dies irae», насколько мне помнится, был сочинен в тринадцатом веке в одном францисканском монастыре, – сказал г-н Бержере. – Надо будет расспросить об этом моего любезного друга, командора Аспертини.

Тем временем панихида подходила к концу.

Следуя за колесницей, отвозившей на кладбище тело судьи, г-н Мазюр, доктор Форнероль и г-н Бержере продолжали беседу.

Когда они проходили мимо «дома королевы Маргариты», архивариус Мазюр сказал:

– Купчая подписана. Отныне Термондр собственник древнего обиталища Филиппа Трикульяра и размещает там свои коллекции с тайным намерением продать их когда-нибудь городу и прослыть благодаря этому его благодетелем. Кстати, Термондр наконец решился: он выставляет свою кандидатуру в Сейи от прогрессивных республиканцев, но всякому ясно, к какого рода прогрессу он направит республику. Это «присоединившийся».

– Разве правительство его не поддерживает? – спросил г-н Бержере.

– Его поддерживает префект, а супрефект его топит, – отвечал Мазюр. – Супрефектом Сейи руководит премьер-министр. А префект Вормс-Клавлен следует инструкциям министра внутренних дел.

– Видите эту лавку? – спросил доктор Форнероль.

– Лавку вдовы Леборнь, красильщицы? – отозвался Мазюр.

– Ее самой, – сказал доктор Форнероль… – Муж ее умер полтора месяца тому назад каким-то диковинным образом. Он умер в буквальном смысле от страха, остолбенев при одном виде собаки, которая показалась ему бешеной, а была не более бешеной, чем я.

Доктор Форнероль принялся рассказывать о смертях разных мужчин и женщин, к которым его призывали для врачебной помощи.

Господин Мазюр был вольнодумцем, но испытал при мысли о смерти большое желание обладать бессмертной душой.

– Я не верю ни единому слову из того, чему учат различные церкви, поделившие ныне между собой духовное владычество над народами, – сказал он. – Мне превосходно известно, как вырабатываются догмы, как они образуются и преобразуются. Но разве не может существовать внутри нас некое мыслящее начало, и разве оно должно непременно погибнуть вместе с сочетанием органических элементов, которое именуется жизнью?

– Мне бы хотелось, – сказал г-н Бержере, – спросить вас, что такое мыслящее начало, но боюсь поставить вас в затруднительное положение.

– Нисколько, – ответил г-н Мазюр. – Я имею в виду причину мысли или, если хотите, самое мысль. Почему бы мысли не быть бессмертной?

– Да, почему? – спросил в свою очередь г-н Бержере.

– Это предположение вовсе не абсурдно, – сказал ободренный г-н Мазюр.

– А почему бы, – спросил г-н Бержере, – какому-нибудь господину Дюпону не жить в доме номер тридцать восемь по улице Тентельри? Это предположение вовсе не абсурдно. Фамилия Дюпон – рядовая фамилия во Франции, а в доме, о котором я говорю, три корпуса.

– Вы всё шутите, – сказал г-н Мазюр.

– Я тоже по-своему спиритуалист, – вмешался в разговор доктор Форнероль. – Спиритуализм – терапевтическое средство, которым нельзя пренебрегать при теперешнем состоянии медицины. Все мои пациенты верят в бессмертие души и не любят шуток на этот счет. Добрые люди как на улице Тентельри, так и везде хотят быть бессмертными. Их огорчит, если им сказать, что они, может статься, вовсе и не бессмертны. Вы видите там госпожу Пешен, которая выходит из овощной лавки с помидорами в плетенке? А ну-ка, скажите ей: «Госпожа Пешенс вы будете наслаждаться небесным блаженством в продолжение миллиардов лет, но вы не бессмертны. Вы проживете дольше звезд и будете жить еще и тогда, когда туманности превратятся в солнца и когда солнца потухнут, и на непостижимом протяжении этих времен вы будете утопать в усладах и сиянии. Но вы не бессмертны, госпожа Пешен!» Если вы ей так скажете, она отнюдь не примет это за приятное сообщение. А если, паче чаяния, вы подтвердите свои речи достаточно убедительными для нее доказательствами, бедная старушка будет огорчена, впадет в уныние и будет вкушать свои помидоры, приправляя их слезами.

Госпожа Пешен хочет быть бессмертной. Все мои пациенты хотят быть бессмертными. Вы, господин Мазюр, и вы сами, господин Бержере, хотите быть бессмертными. И скажу вам еще, что неустойчивость – это основная черта всех сочетаний, из которых возникает жизнь. Жизнь… хотите, чтобы я определил ее научно? Это – неизвестное, которое испаряется чорт его знает куда.

– Конфуций – сказал г-н Бержере, – был человек рассудительный. Когда ученик его, Килу, спросил однажды, как надо служить Духам и Гениям, учитель ответил: «Если человек еще не в состоянии служить человечеству, то как может он служить Духам и Гениям?…» – «Позвольте мне, – продолжал ученик, – спросить вас, что такое смерть». И Конфуций отвечал: «Как нам знать, что такое смерть, когда мы не знаем, что такое жизнь?»

Процессия, двигавшаяся по Национальной улице, проходила мимо гимназии. Доктор Форнероль вспомнил дни своего отрочества и сказал:

– Здесь я учился. Это было давно. Я много старше всех вас. Мне исполнится через неделю пятьдесят шесть лет.

– Так действительно госпожа Пешен хочет жить вечно? – спросил г-н Бержере.

– Она не сомневается в своем бессмертии, – ответил доктор Форнероль. – Если бы вы стали ее разубеждать, она рассердилась бы на вас и не поверила бы.

– И ее нисколько не удивляет, – продолжал г-н Бержере, – что ей суждено бесконечное существование, несмотря на то, что все в мире преходяще? Как может она питать такие безмерные надежды? Должно быть, она недостаточно вдумывалась в природу вещей и в свойства жизни.

– Не все ли равно, – возразил доктор. – Чему же тут удивляться, дорогой господин Бержере? У этой доброй особы есть вера. Это, пожалуй, даже единственное, что у нее есть. Она католичка, так как родилась в католической стране. Она верит в то, чему ее учили. Это же естественно.

– Доктор, вы говорите, как Заира,[40] Заира – героиня одноименной трагедии Вольтера (1732). – сказал г-н Бержере. – «Когда бы я жила у Гангских берегов…» Впрочем, вера в бессмертие души – обыденное явление в Европе, Америке и в части Азии. Она проникает и в Африку вместе с бумажными тканями.

– Тем лучше, – заметил доктор, – ибо она необходима для цивилизации. Без нее несчастливцы не примирились бы со своей судьбой.

– Однако китайские кули работают за мизерную плату, – возразил г-н Бержере. – Они терпеливы и безропотны, но нисколько не спиритуалисты.

– Потому что они желтокожие, – сказал доктор Форнероль. – Белые люди не так покорны своей доле. Они носят в себе некий идеал справедливости и возвышенные надежды. Генерал Картье де Шальмо прав, когда говорит, что армии необходима вера в загробную жизнь. Эта вера также очень полезна с точки зрения общественных нравов. Если бы люди не боялись ада, на свете было бы меньше честности.

– А вы, доктор, верите в то, что воскреснете? – спросил г-н Бержере.

– Ко мне это не относится, – ответил доктор. – Мне не надо верить в бога, чтобы быть честным человеком. В вопросах религии я, как ученый, не верю ни во что, а как гражданин, верю во все. Я государственный католик. Я считаю, что религиозные идеи служат нравственности и внедряют в простой народ гуманные чувства.

– Это очень распространенное воззрение, – сказал г-н Бержере. – И оно не внушает мне доверия именно из-за своей популярности. Общепризнанных взглядов никто не критикует. Если бы их обсуждать, большинство из них пришлось бы отвергнуть. Это напоминает рассказ о том театрале, который в течение двадцати лет проходил во Французскую комедию, рекомендуясь контролеру: «Покойный Скриб[41] Скриб, Эжен (1791–1861) – французский драматург, автор популярных на буржуазной сцене многочисленных комедий.». Такая мотивировка не выдержала бы критики, но никто ее не критиковал. Как можно считать, что религиозные идеи служат проводником нравственности, когда вся история христианских народов соткана из войн, резни и пыток? Вы, вероятно, не требуете, чтобы миряне были благочестивее монахов. А между тем монахи всех оттенков – белые и. черные, пегие и серые – запятнали себя самыми отвратительными преступлениями. Соратники инквизиции и иереи Лиги были благочестивы и в то же время жестоки. Я не говорю о папах, затопивших мир в крови, так как неизвестно, верили ли они в загробную жизнь. Вся суть в том, что люди – зловредные животные и остаются зловредными, даже твердо надеясь перейти из этого мира в другой, что уж совсем неразумно, если только вдуматься. Тем не менее не заключайте из этого, доктор, что я отказываю госпоже Пешен в праве считать себя бессмертной. Могу даже привести в ее пользу еще тот довод, что она не испытывает разочарования, покидая эту жизнь: длительная иллюзия обладает всеми атрибутами правды, и никогда не чувствуешь себя обманутым, если тебя не вывели из заблуждения.

Передние ряды процессии уже вступили на кладбище. Трое собеседников замедлили шаг.

– Если бы вы, господин Бержере, как я, каждое утро посещали десятка два больных, вы поняли бы, в чем сила священников. Да сами вы разве не ловите себя иногда пускай не на вере в бессмертие, так на желании стать бессмертным.

– В этой области, доктор, я разделяю взгляда госпожи Дюпон-Деланьо, – отвечал г-н Бержере. – Госпожа Дюпон-Деланьо была очень глубокой старухой, когда мой отец был еще очень молодым! Она весьма любила его и охотно с ним беседовала. Благодаря ей он как бы проникал в восемнадцатый век. Из его уст я почерпнул некоторые суждения этой дамы, и в том числе следующее. Когда она однажды заболела у себя в имении, священник посетил ее и заговорил с ней о будущей жизни. Она ответила, презрительно сжав губы, что не питает доверия к загробному миру. «Вы утверждаете, – добавила она, – что его создал тот, кто создал и наш мир. Так можете сами судить о качестве его работы». Я, доктор, питаю по меньшей мере такое же недоверие, как и госпожа Дюпон-Деланьо.

– Но неужели вы никогда не мечтали о бессмертии, завоеванном для нас наукой, о бессмертии среди небесных светил? – спросил доктор.

– Возвращаюсь к мысли, высказанной госпожой Дюпон-Деланьо, – ответил г-н Бержере. – Очень боюсь, что система Альтаира или Альдебарана[42] Альтаир – звезда первой величины, желтого цвета, в созвездии Орла. – Альдебаран – звезда первой величины, красного цвета, в созвездии Тельца. ничуть не лучше солнечной и я ничего не выгадаю от перемены местожительства. А в отношении того, чтобы возродиться на этом шарике, – увольте, доктор.

– Так вам в самом деле не хочется, как госпоже Пешен, быть бессмертным в том или ином виде? – спросил доктор Форнероль.

– По зрелом размышлении, – отвечал г-н Бержере, – я вполне удовлетворен тем, что я вечен, действительно вечен как вещество. Что же касается сознания, которым я наделен, то оно – случайность, доктор, минутное явление, подобное пузырю на воде.

– Согласен, – сказал доктор. – Но говорить так не следует.

– Почему? – спросил г-н Бержере.

– Потому что эти взгляды не приноровлены для широкого большинства, и раз уж вы не можете думать заодно с толпой, то будьте с нею заодно по крайней мере в своих высказываниях. Ведь общность верований и есть то, что создает силу народов.

– Верно лишь то, – отвечал г-н Бержере, – что люди, воодушевленные общей верой, прежде всего бросаются истреблять тех, кто думает иначе, особенно если разница во взглядах не так уж велика.

– Нам предстоит выслушать три речи, – заметил г-н Мазюр.

Но г-н Мазюр ошибся. Было произнесено пять речей, причем никто ничего не слыхал. Когда проходил генерал Картье де Шальмо, его сопровождали возгласы: «Да здравствует армия!» Г-на Летерье и г-на Бержере преследовало улюлюканье националистической молодежи.