Онлайн чтение книги Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих Le Vite de’piu eccelenti Pittori, Scultori e Architetti
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ РОССО ФЛОРЕНТИЙСКОГО ЖИВОПИСЦА

Случается иной раз, что людей, преданных своему делу и отдающих ему все свои силы, вдруг, когда меньше всего можно было бы этого ожидать, превыше всякой меры и перед лицом всего мира превознесут и прославят, как это явно видно на примере Россо, флорентийского живописца, ибо труды, вложенные им в искусство живописи, не были оценены ни в Риме, ни во Флоренции теми, кто мог их вознаградить, и он лишь во Франции нашел того, кто по достоинству их признал, и причем в такой степени, что слава, которая выпала на долю Россо, способна была утолить жажду самого непомерного тщеславия, какое только могло бы возгореться в груди любого художника. Более высоких почестей, сана или степени не мог достичь он в своем положении, ибо столь великий король, как король Франции, ему благоволил и среди его собратьев по ремеслу ценил его превыше всякого другого. И поистине достоинства его были таковы, что, если бы судьба на них поскупилась, она нанесла бы этим ущерб величайший. В самом деле, не говоря о живописи, Россо был награжден прекраснейшей внешностью, речь его была изящной и строгой, он был отличнейшим музыкантом и наилучшим образом усвоил основы философии, но важнее всех его превосходнейших качеств было то, что в композиции своих фигур он всегда был весьма поэтичным, а в рисунке основательным и смелым, сочетая легкую манеру с потрясающей силой неожиданности, словом, сочетал фигуры великолепнейшим образом.

Он был превосходнейшим и необычным архитектором и, несмотря на то, что сам он был бедным, всегда обладал богатством и величием духа. И потому те, кто в своих живописных трудах будут придерживаться того пути, какого придерживался Россо, всегда будут прославлены так, как прославляются его работы, которые не имеют себе равных по смелости, выполнены без натуги и лишены того худосочия и той скуки, какими страдают произведения бесчисленного множества тех, кто старается ничто сделать чем-то.

В юности своей Россо срисовывал картоны Микеланджело и пожелал учиться только у немногих мастеров, оставаясь, однако, при твердых своих убеждениях, противоречивших их манере, как это видно по табернаклю в Мариньолле за флорентийскими воротами Сан Пьер Гаттолини, где для Пьеро Бартоли он написал фреской усопшего Христа и где он начал проявлять, насколько он мечтает о манере смелой и, более чем у других, величавой, но в то же время легкой и поражающей.

Когда Лоренцо Пуччи был папой Львом рукоположен в кардиналы, Россо, будучи еще безбородым юнцом, написал над дверями церкви сервитов Сан Себастьяно герб Пуччи с двумя фигурами, удивившими тогда художников, еще не ожидавших того, что из него вышло. После чего воодушевился он так, что, написав для мастера Якопо, брата-сервита, занимавшегося поэзией, образ Богоматери с поясным изображением св. евангелиста Иоанна, он по его же совету выполнил во дворе упомянутых сервитов рядом с Посещением Якопо из Понтормо Успение Богоматери, где на небе изобразил ангелов в виде обнаженных мальчиков, изящнейшим образом реющих в воздухе, ведя вокруг Богоматери хоровод и образуя в сокращении прекраснейшую линию очертаний.

И если бы и в колорите его была та художественная зрелость, какую он приобрел со временем, то другие истории, с которыми он сравнялся величием и качеством рисунка, он намного и превзошел бы. Апостолов он там слишком закутал в одежды, чересчур богатые, однако позы и головы некоторых из них более чем прекрасны.

Начальник больницы Санта Мариа Нуова заказал ему образ, но когда увидел его набросок, то ему, как человеку в искусстве малосведущему, все святые показались там дьяволами, ибо у Россо было обыкновение в своих набросках маслом придавать лицам выражение жестокости и отчаяния, в отделке же он это выражение смягчал и доделывал лица так, как полагалось. Поэтому тот образа от него не принял и убежал от него, крича, что его обманули.

Равным образом и над другими дверьми, ведущими во двор монастыря сервитов, он изобразил герб папы Льва с двумя мальчиками, ныне попорченный, в домах же горожан можно увидеть много его картин и портретов. По случаю приезда во Флоренцию папы Льва он воздвиг прекраснейшую арку на Канто деи Бискери. После этого для владельца Пьомбино он написал прекраснейший образ и для него же построил часовенку, а также и в Вольтерре выполнил прекраснейшее Снятие со креста.

А так как возросли и цена ему, и его известность, то в церкви Санта Спирито во Флоренции он написал образ для семьи Деи, заказавшей его ранее Рафаэлю Урбинскому, который его не выполнил, поглощенный заботами о работах, начатых им в Риме. Россо написал его с отменнейшей грацией, отличнейшим вкусом и живыми красками. Никому и в голову не придет, что есть произведение, обладающее большей силой и более прекрасное издали, чем этот образ, который за смелость в фигурах и необычность их поз, какой у других обычно уже больше не встретишь, почитался вещью из ряда вон выходящей, и хотя сначала люди его не так уж хвалили, но постепенно признали его достоинства и начали превозносить всячески, так как в слиянии красок большего сделать невозможно; и в самом деле – светлые тона, наложенные сверху там, куда свет бьет всего сильнее, переходят постепенно в менее светлые так слитно и так нежно, пока не дойдут до темных в искусно переданных падающих тенях, что фигуры выступают одна перед другой, поскольку переходы светотени выявляют соотношения их рельефов; и, наконец, столько во всей этой работе смелости, что она, можно сказать, задумана и выполнена с большим мастерством и вкусом, чем любая другая, когда-либо написанная даже самым толковым мастером.

В церкви Сан Лоренцо он написал для Карло Джинори Обручение Богоматери, признанное вещью прекраснейшей. И поистине в отношении легкости его письма не было никого, кто мог бы опытом и сноровкой не то что превзойти его, но хотя бы к нему приблизиться; ибо так нежны его краски и с такой грацией переливаются ткани одежды, что самая любовь, которую он вкладывал в свое искусство, неизменно вызывала похвалу и удивление величайшие. Взглянув на такую вещь, всякий признает, что все написанное мною истинная правда, причем и обнаженные тела отлично разобраны с учетом всех особенностей анатомии. Весьма изящны женщины в одеяниях странных и прихотливых, и надлежащее внимание уделял он равным образом и выражениям лиц, странных у стариков, нежных и приятных у женщин и детей. Он так был богат на выдумки, что на образах своих не оставлял никогда пустого места, и все он делал с такой легкостью и такой грацией, что диву даешься.

Еще одну картину написал он для Джованни Бандини с несколькими отменнейшими обнаженными фигурами в истории о Моисее, убивающем египтянина, где было

исполнение, достойное всяческого одобрения; картина эта, кажется, была отослана во Францию. Другую картину с Иаковом, которому женщины дают напиться у источника, ушедшую в Англию, написал он для Джованни Кавальканти. Она была признана божественной, ибо в ней были написаны с величайшим изяществом обнаженные тела и женщины, которых он всегда любил изображать в тонких платочках с заплетенными косами на голове и в закрытых на плечах одеждах.

Когда Россо выполнял эту работу, он жил в Борго деи Тинтори в доме, окна которого выходили в сад братьев святого Креста. Там он потешался обезьяной, ум у которой был скорее как у человека, нежели как у животного, и потому привязался к ней и полюбил ее, как самого себя; а так как она обладала удивительной сообразительностью, он заставлял ее оказывать ему много услуг. И вот случилось так, что животное это влюбилось в одного из его подмастерьев по имени Батистино, очень красивого с лица, и угадывало все его желания по знакам, которые Батистино ей делал. А перед задними комнатами, выходившими в монашеский сад, находилась пергола сторожа, вся увешанная крупнейшими гроздьями санколомбанского винограда; но так как от нее до окна было далеко, молодые люди начали посылать туда обезьяну, а потом на веревке вытаскивали животное с полными охапками винограда. Сторож заметил, как опустошается пергола, но не знал кем, подозревая мышей; он начал следить и, заметив, как спускается обезьяна Россо, рассвирепел и, схватив палку, чтобы ее отколотить, начал к ней подкрадываться на четвереньках. Обезьяна, поняв, что хоть беги, хоть стой, все одно, начала скакать и ломать перголу, а потом, решив броситься на монаха, схватила обеими лапами последние жерди, державшие перголу; но, так как монах все размахивал палкой, обезьяна перепугалась и с такой силой начала трясти перголу, что все жерди и палки вышли из пазов, и пергола вместе с обезьяной обрушилась на монаха, вопившего «помогите». Батистино и другие потянули за веревку и благополучно втащили обезьяну в комнату. Монах же убрался восвояси, залез на свою террасу и начал говорить такие вещи, какие во время мессы не произносятся. Затеяв со злости недоброе, он отправился затем в управление Восьми, флорентийский магистрат, которого очень боялись.

Там он изложил свою жалобу, после чего был вызван Россо, и обезьяну за издевательство приговорили к ношению на заду гири, чтобы неповадно было прыгать по перголам. Так и пришлось Россо привязать к ней железный стержень с валиком, который держал ее так, что она могла ходить у себя дома, но не могла скакать по чужим домам, как раньше. Чувствуя мучения, к каким ее приговорили, обезьяна будто догадалась, что произошло это из-за монаха. И вот начала она каждый день упражняться, прыгая на задних ногах с места на место, а в передних держа гирю, причем часто отдыхала. И своей цели она добилась, ибо, оставшись однажды одна дома, она начала прыгать помаленьку с крыши на крышу в тот час, когда сторож пел на вечерне, и добралась до крыши его кельи. Там, отпустив гирю, она устроила на целые полчаса такие чудные танцы, что не осталось ни одной целой черепицы и ни одного неразбитого горшка и, возвратившись домой, она в течение трех дней слушала, как ругается сторож, мокший под дождем.

Закончив свои работы, Россо отправился вместе с Батистино и обезьяной в Рим, где его ожидали с величайшим нетерпением, ибо там кое-кто видел его рисунки, поистине дивные, так как Россо рисовал божественно и с большой тщательностью.

Там, в церкви Паче, повыше творений Рафаэля, он написал такие вещи, хуже каких не писал всю свою жизнь. Не могу себе и представить, отчего это могло произойти, разве только оттого, что приходилось замечать не только у него, но и у многих других, а именно по той причине (и кажется это чудом и тайной природы), что если кто меняет страну и местожительство, то будто меняет всю свою природу, способности, нрав и привычки настолько, что становится иной раз похожим не на самого себя, а на кого-то другого, ошалелого и сбитого с толку. Так могли подействовать и на Россо римский воздух и удивительные произведения архитектуры и скульптуры, которые он там увидел, а также живопись и статуи Микеланджело; может быть, они и внесли в него смятение: ведь они заставили и Бартоломео из Сан Марко, и Андреа дель Сарто бежать из Рима, не сделав там ничего.

Во всяком случае, какова бы ни была этому причина, хуже этого Россо никогда ничего не делал, и, как нарочно, находится это над творениями Рафаэля Урбинского.

Тогда же написал он своему другу, епископу Торнабуони, картину с усопшим Христом, которого поддерживают два ангела, находящуюся ныне у наследников монсиньора делла Каза; картина эта была отменнейшим его достижением. Для Бавьеры он в рисунках, которые затем отгравировал Якопо Каральо, изобразил всех богов, а именно, как Сатурн превращается в коня, и в особенности как Плутон похищает Прозерпину. Начал он набросок Усекновения главы св. Иоанна Крестителя, который находится ныне в церквушке, что на Пьяцца Сальвиати в Риме.

А в это время приключился разгром Рима, и несчастного Россо забрали немцы, которые обращались с ним ужасно: они не только раздели его и разули, но заставляли носить тяжести на загорбке и чистить чуть ли не одному целую лавку колбасника. И вот, натерпевшись от них всего, он с трудом добрался до Перуджи, где его принял очень ласково и одел с ног до головы живописец Доменико ди Парис, а он нарисовал ему картон для образа с волхвами, прекраснейшую вещь, которая у него и хранится. Там он оставался недолго, ибо прослышал, что в Борго возвратился епископ Торнабуони, также бежавший от разгрома, а так как тот был его ближайшим другом, он туда и направился.

В это время в Борго проживал живописец Рафаэлло из Колле, ученик Джулио Романо: у себя на родине он взял по сходной цене заказ от сообщества Баттутов на образ для церкви Санта Кроче, но, как человек добросердечный, отказался от него и передал его Россо, дабы и в том городе осталась какая-нибудь о нем память. Сообществу это не понравилось, но за него похлопотал епископ, и образ закончен был им. Он был помещен в Санта Кроче и создал ему известность, ибо изображенное на нем Снятие со креста вещь весьма редкостная: особый сумрак затмения солнца, наступившего во время кончины Христа, он передал красками с величайшей тщательностью.

После этого ему заказали образ в Читта ди Кастелло, но не успел он за него приняться, как во время грунтовки обрушилась крыша и все поломала; на него же напала такая зверская горячка, что он чуть не умер, и из Кастелло его перевезли в Борго. Вслед за этим недугом последовала перемежающаяся лихорадка, и он переехал в приход Санто Стефано подышать воздухом, а затем в Ареццо, где он нашел приют в доме Бенедетто Спадари, который через посредство аретинца Джованни Антонио Лапполи и всех многочисленных друзей и сородичей добился того, что ему было поручено расписать фреской свод в церкви Мадонны делле Лагриме, заказанный ранее живописцу Никколо Соджи, и заказ этот на сумму в триста скудо золотом дал ему возможность оставить о себе память в этом городе. Россо принялся за картоны в помещении, отведенном ему в местности, именовавшейся Мурелло, и там он закончил их четыре.

На одном он изобразил прародителей, привязанных к дереву грехопадения, и Богоматерь, изымающую из уст их грех в виде яблока, под ногами же у нее змею, а в воздухе обнаженных Феба и Диану (чтобы показать, что Богоматерь облечена солнцем и луной). На другом – ковчег Завета, несомый Моисеем, изображен под видом Богоматери, окруженной пятью Добродетелями. На следующем – трон Соломона, опять-таки изображен под видом Богоматери, которой приносят обеты, что обозначает, что к ней прибегают, прося милости; были там и другие странные вещи, придуманные мессером Джованни Полластрой, аретинским каноником и другом Россо, в угоду которому Россо сделал прекраснейшую модель всей работы, находящуюся в настоящее время в нашем доме в Ареццо.

Набросал он для этой же вещи рисунок с обнаженными телами, произведение исключительное, и прямо-таки грех, что осталось оно незаконченным, ибо если бы он взялся за дело и написал маслом то, что собирался писать фреской, это было бы поистине чудом. Но он никогда не любил писать фреской, и поэтому он все тянул, изготовляя картоны, и затянул настолько, что роспись так и не была сделана, а чтобы закончить работу, ее поручили Рафаэлло из Борго или кому другому. В то же самое время, будучи человеком любезным, он сделал в Ареццо и в окрестностях много рисунков для живописных и архитектурных работ, как, например, рисунок часовни, что на углу той площади, где ныне Святой Лик, для ректоров братства, для которых им уже был сделан набросок образа, заказанного ему для того же места, с Богоматерью, одевающей народ своим покровом. Этот набросок неосуществленного образа находится в нашей Книге вместе со многими другими прекраснейшими собственноручными его рисунками.

Возвратимся, однако, к работе, которую он должен был сделать для церкви Мадонны делле Лагриме, поручителем за которую был аретинец Джованни Антонио Лапполи, его преданнейший друг, всякого рода услугами проявивший свое к нему расположение. Дело в том, что когда в 1530 году происходила осада Флоренции и аретинцам из-за недомыслия Папо Альтовити была предоставлена свобода, они напали на цитадель и разрушили ее до основания. А так как народ этот терпеть не мог флорентинцев, Россо, опасаясь их, отправился в Борго Сан Сеполькро, оставив картоны и рисунки для этой работы под замком в цитадели. Заказчики его в Кастелло требовали, чтобы он закончил образ, но ему из-за бед, им перенесенных, не захотелось туда возвращаться, и закончил он этот образ в Борго и так и не доставил им удовольствия когда-либо его увидеть. На нем он написал людей и парящего в воздухе Христа, которому поклоняются четыре фигуры, и изобразил мавров, цыган и самые необычайные вещи на свете. И кроме фигур, совершенных по качеству, композиция эта содержит все что угодно, только не то, что ожидали от него заказчики.

В то же самое время, когда он этим занимался, он выкапывал в епископстве, где он жил, покойников и прекраснейшим образом анатомировал их. И поистине Россо в области искусства был человеком ученейшим и не пропускал и нескольких дней, чтобы не нарисовать какой-нибудь обнаженной натуры.

Между тем, так как ему всегда хотелось закончить жизнь во Франции и разделаться, как он говорил, с той нуждой и бедностью, в которых пребывают люди, работающие в Тоскане и вообще у себя на родине, он решил уехать и, нарочно изучив латынь, чтобы показаться более опытным во всякого рода вещах и человеком всесторонним, он получил возможность намного ускорить свой отъезд. А именно, был он в святой четверг на ранней вечерне в церкви с одним аретинским юношей, своим учеником, и когда, как говорится в Писании, наступила тьма, мальчик начал при помощи горящей свечки и греческой смолы производить всякие вспышки пламени, а священники начали его ругать и немного даже побили. Когда же это увидел сидевший рядом Россо, он, рассердившись, полез на священника, почему поднялся шум, и, так как никто не понимал, в чем дело, бедному Россо, вступившему в рукопашную с попами, начали угрожать шпагами так, что ему пришлось обратиться в бегство и он проворно укрылся в своей комнате, прежде чем успели его догнать и с ним расправиться.

Однако он считал себя этим опозоренным, а так как образ для Кастелло он уже закончил, он, не заботясь об аретинской работе и убытке, который причиняет своему поручителю Джоан Антонио, ибо получил за нее более полутораста скудо, он в ту же ночь уехал и через Пезаро направился в Венецию. Там он остановился у мессера Пьетро Аретино и на листе, который впоследствии был отпечатан, нарисовал для него Марса, спящего с Венерой, и амуров, и граций, которые его раздели и уносят его доспехи.

Из Венеции он отправился во Францию, где флорентийская колония приняла его весьма радушно. Там он написал несколько картин, которые попали затем в галерею Фонтенбло, и подарил их королю Франциску, которому они чрезвычайно понравились, а еще больше внешность, разговор и манеры Россо, который был высокого роста, рыжеволосым в соответствии со своим прозвищем и во всем своем поведении человеком серьезным, осмотрительным и весьма разумным.

И вот король тотчас же назначил ему содержание в четыреста скудо и подарил ему дом в Париже, в котором тот жил мало, так как большую часть времени проводил в Фонтенбло, где у него были свои покои и где он жил по-барски. Он был назначен главным начальником всех строений и всех живописных и других работ по украшению этого места, где Россо первым делом начал строительство галереи над нижним двором, перекрытой не сводом, а деревянным потолком с очень красивыми кессонами. А все боковые стены он сплошь отделал причудливыми невиданными лепными узорами и разными резными карнизами с поддерживающими их фигурами натуральной величины на выступах, а под карнизами между поддержками все было украшено богатейшими лепными и живописными гирляндами с прекраснейшими плодами и всякого рода зеленью. После чего в большом простенке были написаны фреской и, если я только как следует разобрался по его рисункам, около двадцати четырех историй, каждая с деяниями Александра Великого, причем все упомянутые мною рисунки были исполнены им акварелью и светотенью.

По обоим торцам этой галереи находятся две картины, собственноручно им нарисованные и написанные маслом с таким совершенством, что лучшего в живописи, пожалуй, и не увидишь. На одной из них – Вакх и Венера, написанные с дивным искусством и со вкусом; Вакх – обнаженный юноша, такой нежный, мягкий и сладостный, что кажется, будто он сделан из настоящей и осязаемой плоти, не написанный, а живой; а вокруг него изображены разные сосуды – золотые, серебряные, хрустальные и из различных драгоценных камней, такие причудливые и необыкновенные, что перед этой работой, изобилующей столькими выдумками, каждый останавливался пораженный. Есть там, между прочим, сатир, приподнимающий край полога, с головой дивной красоты при странном козлином выражении лица, а главное – кажется, что он смеется вне себя от радости при виде такого красивого юноши. Есть там и мальчик верхом на великолепнейшем медведе и множество других изящных и красивых околичностей. На другой картине – Купидон и Венера и другие прекрасные фигуры. Однако величайшее старание Россо приложил к фигуре Купидона, изобразив мальчика двенадцати лет, рослого и с формами более крупными, чем соответствует этому возрасту, и во всех мелочах прекраснейшего.

Когда работы эти увидел король, они чрезвычайно ему понравились, и благосклонность его к Россо превзошла всякие пределы, и не прошло много времени, как он пожаловал ему каноникат в Сан Шапель при соборе Парижской Богоматери и столько всяких других доходов и поступлений, что Россо с большим числом слуг и лошадей жил по-барски и устраивал пиры и необыкновенные приемы для всех своих друзей и знакомых, в особенности же для приезжих итальянцев.

После этого он устроил еще одну залу, названную павильоном, ибо она, будучи расположена над вторым этажом верхних помещений, оказалась самой верхней из всех и имеет вид павильона. Помещение это он украсил от пола и до потолочных балок разнообразной лепниной и круглыми фигурами, расположенными на равном расстоянии друг от друга, а также путтами, гирляндами и разного рода животными, а в каждом из полей, на которые поярусно была расчленена стена, фреской была написана сидящая фигура, а фигур этих было столько, что в них оказались изображенными все древние языческие боги и богини, наверху же над окнами проходит богатейший фриз, весь украшенный лепниной, но без росписей. Кроме того, он во многих комнатах, банях и других помещениях создал бесчисленное множество лепных и живописных произведений, из которых особенно красивые и изящные зарисованы и напечатаны. Нет числа также и рисункам, сделанным Россо для солонок, ваз, кувшинов и других причуд и выполненным затем по повелению короля из серебра, а было их столько, что всех их не перечислить. Достаточно сказать, что он сделал рисунки для всей посуды одной из горок короля, а также для лошадиных попон, маскарадов и торжественных шествий и для всяких вещей, какие только можно вообразить, и все это с такими причудливыми и необычайными выдумками, что лучше сделать было невозможно.

Когда в 1540 году император Карл V, отдав себя под покровительство короля Франциска, прибыл во Францию, имея с собой не более двенадцати человек, половину всех украшений, приготовленных королем в Фонтенбло, дабы почтить столь великого государя, сделал Россо, а вторую половину – болонец Приматиччо. Однако сделанные Россо арки, колоссы и тому подобные вещи были, как тогда говорили, самыми изумительными из всех, какие когда-либо до тех пор воздвигались другими. Но большая часть помещений, устроенных Россо в упоминавшемся Фонтенбло, была уничтожена после его смерти названным Приматиччо, построившим там более обширное здание.

Вместе с Россо вышеописанные лепные и скульптурные работы выполняли и ценились им выше всех остальных флорентинец Лоренцо Нальдини, мастер Франциск из Орлеана, мастер Симон из Парижа и мастер Клавдий, также парижанин, мастер Лаврентий, пикардиец, и многие другие. Но лучше всех был Доменико дель Барбьери, живописец, превосходный мастер-лепщик и исключительный рисовальщик, гравировальные работы которого можно причислить к лучшим из тех, что находятся в обращении.

Живописцами же, привлекавшимися им для названных работ в Фонтенбло, были Лука Пенни, брат Джован Франческо, прозванного Фатторе, который был учеником Рафаэля Урбинского, Леонард, фламандец, очень стоящий живописец, отлично передававший в цвете рисунки Россо, флорентинец Бартоломео Миньоти, Франческо Каччанимичи и Джованбаттиста из Баньякавалло; эти последние состояли у него на службе, в то время как Франческо Приматиччо по приказу короля ездил в Рим формовать Лаокоона, Аполлона и много других редкостных древностей для их отливки из бронзы.

Умолчу о резчиках, мастерах-краснодеревщиках и бесчисленном множестве других, услугами которых в этих работах пользовался Россо, ибо говорить обо всех не приходится, несмотря на то, что работы многих из них достойны похвалы немалой.

Помимо названных работ Россо собственноручно выполнил св. Михаила, вещь редкостную, а для коннетабля написал образ с усопшим Христом; эта редкостная вещь находится в одном из поместий коннетабля, именуемом Севан, а, кроме того, для короля выполнял он редкостнейшие миниатюры.

Тогда же он подготовил книгу по анатомии для напечатания ее во Франции, некоторые собственноручные образцы из которой находятся в нашей Книге рисунков. Среди его вещей после его смерти были найдены два прекраснейших картона, на одном из которых изображена Леда, и вещь эта исключительная, а на другом – Тибуртинская сивилла, показывающая императору Октавиану Богоматерь во славе с младенцем Христом на руках, и здесь он изобразил короля Франциска, королеву, телохранителей и народ с таким количеством фигур и так отменно, что можно поистине сказать – это было одной из прекраснейших вещей, когда-либо выполненных Россо, который за эти работы и многие другие, нам неизвестные, настолько угодил королю, что, как оказалось, незадолго до смерти доходы его превышали тысячу скудо, не считая выручек за работы, которые были огромнейшими.

Так что жил он уже не как живописец, а, скорее, как князь, держал многочисленных слуг и лошадей, дом его был переполнен коврами, серебром и другими ценными вещами и утварью, и так это было до тех пор, пока судьба, которая не позволяет никогда, за самыми лишь редчайшими исключениями, тому, кто слишком на нее полагается, долго занимать высокое положение, судила и ему закончить плохо и самым странным на свете способом. Дело в том, что с ним общался как свой и близкий человек флорентинец Франческо ди Пеллегрино, который был любителем живописи и ближайшим другом Россо. И вот украли как-то у Россо несколько сот дукатов, и, не имея подозрения ни на кого другого, кроме как на названного Франческо, Россо отдал его под суд, где его сильно мучили пристрастными допросами. Но так как тот чувствовал себя невинным и говорил только правду, то его в конце концов отпустили. И, движимый справедливым негодованием, он волей-неволей затаил обиду на Россо за позорное обвинение, ложно ему предъявленное, и, подав на него жалобу за клевету, довел его до того, что Россо, не будучи в состоянии ни защититься, ни чем-либо себе помочь, очутился в очень скверном положении; ибо понял, что он не только ложно опозорил друга, но и запятнал собственную честь, и что отречение от собственных слов или другой какой позорный образ действий все равно изобличил бы его как человека дурного и бесчестного. И потому, считая, что лучше самому с собой покончить, чем быть покаранным другими, он к такому решению и пришел.

Однажды, когда король находился в Фонтенбло, Россо послал одного местного жителя в Париж за неким ядовитейшим раствором под предлогом, что он ему нужен для составления красок и лаков; действительным же его намерением было отравиться. Когда посланный ехал обратно, то только оттого (такой злой был яд), что держал большой палец на горлышке сосуда, тщательно закупоренного воском, он чуть не остался без пальца, который сожгли и почти что съели смертоносные свойства этого яда, погубившего вскоре после этого и Россо. Ибо, находясь в полнейшем здравии, он принял его, чтобы лишить себя жизни, с которой по прошествии нескольких часов и расстался.

Новость эта была доложена королю и огорчила его бесконечно, ибо он считал, что со смертью Россо он лишился самого превосходного художника своего времени. Но, дабы не страдала работа, он поручил ее продолжение болонцу Франческо Приматиччо, который уже в свое время расписал для него помещение одного каноника.

Умер Россо в 1541 году, оставив по себе великую тоску у друзей и художников, которым он показал, чего может достичь на службе у государя человек разносторонний и во всем своем поведении воспитанный и учтивый, каким он и был, и по многим причинам заслужил он восхищение как мастер поистине превосходнейший.