Онлайн чтение книги Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих Le Vite de’piu eccelenti Pittori, Scultori e Architetti
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ДЖОВАНФРАНЧЕСКО РУСТИЧИ ФЛОРЕНТИЙСКОГО СКУЛЬПТОРА И АРХИТЕКТОРА

Нельзя не признать удивительным, что все, вышедшие из школы в садах Медичи, которым покровительствовал старший Лоренцо Великолепный, стали художниками превосходнейшими. А произойти это не могло ни от чего иного, как от большой, можно сказать даже огромнейшей, рассудительности сего благородного сеньора, подлинного мецената одаренных людей, который умел распознавать людей талантливых и возвышенных духом, а также умел и признавать и вознаграждать их. А так как Джованфранческо Рустичи, гражданин Флоренции, еще с юности выделялся тем, что отлично рисовал и лепил из глины, то и его Лоренцо Великолепный, признавший его одаренность, как обладавшего талантом прекрасным и приятным, определил для учения к Андреа дель Верроккьо, у которого в то время учился и Леонардо да Винчи, юноша редкостный и одаренный огромнейшими способностями. Рустичи понравились прекрасная манера и приемы Леонардо, и так как он нашел, что выражение лиц и движение фигур у него изящнее и смелее, чем у всех остальных, кого он когда-либо видел, он сблизился с ним и учился у него и лить бронзу, и строить перспективу, и обрабатывать мрамор и после того, как Андреа уехал работать в Венецию.

А Рустичи остался с Леонардо и всячески старался услужить ему любезно и скромно, так что и Леонардо очень его полюбил, убедившись в том, что был он юношей добродушным и искренним, щедрым и в работе прилежным и терпеливым, выполнявшим точно все его желания. Джованфранческо, происходивший из благородного семейства и ведший порядочный образ жизни, искусством занимался больше для удовольствия и из стремления к славе, чем ради заработка. И, говоря по правде, те художники, ставящие последней и главной целью заработок и пользу, а не честь и славу, даже обладая большим и прекрасным талантом, редко достигают высокой степени совершенства. Ибо работа не по прихоти, а для пропитания, на какую обречено бесчисленное множество обремененных бедностью и семейством, производимая не по собственному желанию, а в силу необходимости с утра до вечера, такая работа не для тех, цель которых честь и слава, а для поденщиков и ремесленников, как их называют; ибо хорошие произведения искусства не создаются без долгого предварительного обдумывания. Потому и Рустичи говаривал часто в более зрелом возрасте, что сначала нужно думать, после чего делать наброски и затем уже приступать к рисованию; рисунки следует прятать и не смотреть на них неделями и месяцами и, наконец, выбрав из них лучшие, по ним и заканчивать работу. Но такой образ действий доступен не всякому и в особенности невозможен он для тех, кому приходится работать только ради заработка. Он говаривал также, что работы свои не следует показывать никому, пока не завершишь их окончательно, чтобы иметь возможность переделывать их сколько и как захочешь, без чьего-либо влияния.

Джованфранческо научился у Леонардо многому и в особенности тому, как делать лошадей: ему очень нравилось лепить их из глины и из воска в виде круглых скульптур или барельефов всевозможными манерами; некоторых из них можно увидеть и в нашей Книге, и они нарисованы так хорошо, что могут служить доказательством способностей и мастерства Джованфранческо, который умел писать и красками и написал несколько толковых картин, несмотря на то, что главным его занятием была скульптура. Одно время он жил на Виа-де'Мартелли и весьма подружился со всеми членами семейства Мартелли, в котором всегда были люди весьма достойные и стоящие; и в особенности сблизился он с Пьеро, для которого слепил несколько фигурок и среди прочих Богоматерь с младенцем на руках, восседающую на небесах среди херувимов; позднее он написал подобную же большую картину маслом с гирляндой херувимов, венчающей ее, как короной.

Когда же во Флоренцию возвратилось семейство Медичи, о Рустичи узнал кардинал Джованни через отца своего Лоренцо и принял его весьма благосклонно. Но так как придворная жизнь ему не нравилась и была противна его искреннему и спокойному характеру, чуждому зависти и тщеславия, он решил вести жизнь уединенную, почти что философскую, наслаждаясь в тишине спокойствием и миром. Иной раз он и развлекался, проводя время с товарищами по искусству или со знакомыми своими согражданами, не забывая и про работы, которыми занимался, когда приходило желание или выдавался случай.

Так, в 1515 году по случаю прибытия папы Льва во Флоренцию он по просьбе Андреа дель Сарто, близкого своего друга, сделал несколько статуй, которые были признаны прекраснейшими и так понравились кардиналу Джулио Медичи, что он заказал ему для завершения фонтана, что на большом дворе палаццо Медичи, бронзового Меркурия, высотой около локтя; он стоит обнаженный на шаре, собираясь улететь, в руках же у него орудие, вращающееся извергаемой вверх водой, а через отверстие в ноге трубка проходит через торс, вода же, дойдя до рта фигуры, ударяет в это орудие с четырьмя листочками, прикрепленными в равновесии в виде бабочки, и заставляет его вращаться. Фигура эта хоть и малая, как я сказал, получила одобрение большое. Вскоре после этого тому же кардиналу Джованфранческо вылепил модель бронзового Давида, похожего на Давида Донато, выполненного для великолепного Козимо Старшего, о чем говорилось раньше, для постановки в первом дворе, откуда тот был убран; модель эта очень понравилась, но из-за некоторой своей медлительности из бронзы Джованфранческо так ее и не отлил. Во двор был поставлен мраморный Орфей Бандинелло, а глиняный Давид Рустичи хоть и был вещью весьма редкостной, к величайшему сожалению, погиб. В большом тондо Джованфранческо сделал полурельефом Благовещение в прекраснейшей перспективе; в работе этой ему помогали живописец Рафаэлло Белло и Никколо Соджи, и, отлитая из бронзы, она была такой редкостной красоты, что лучше не увидишь. Работа эта была отослана испанскому королю. После этого в другом подобном же мраморном тондо он выполнил Богоматерь с младенцем на руках и со св. Иоанном Крестителем-ребенком; оно было помещено в первую залу магистрата консулов цеха Пор Санта Мариа.

Работами этими Джованфранческо завоевал большую известность, и когда консулы Купеческого цеха решили убрать мраморные фигуры, стоявшие над тремя дверями храма Сан Джованни, поставленные, как говорилось раньше, в 1240 году, они заказали другие Контуччи Сансовино, которые должны были стоять вместо старых над дверями, выходящими к Мизерикордии; Рустичи же они заказали те, которые хотели поставить над дверями, выходящими к каноникату храма; он должен был сделать три бронзовые фигуры в четыре локтя каждая, совершенно такие же, какими были старые, а именно проповедующего св. Иоанна между фарисеем и левитом. Работа эта пришлась Джованфранческо очень по вкусу, так как приходилось выполнять ее для места столь важного и знаменитого и притом в соревновании с Андреа Контуччи. Он приступил к ней тотчас же и вылепил небольшую модель, которая превзошла по качеству самое работу, так как вложил в нее все внимание и старательность, каких требовала подобная работа. Когда он ее закончил, она была признана во всех подробностях самой лучшей по замыслу и наиболее ладной из всех подобных, выполнявшихся ранее: ибо фигуры эти по работе отличались полным совершенством, а по виду грацией и бравурой ужасными. Равным образом и обнаженные руки и ноги были выполнены с отличнейшим пониманием и соединялись в сочленениях так превосходно, что сделать лучше было бы невозможно, не говоря уже о кистях рук и ступнях ног. А какие изящные позы, какая героическая суровость в выражении лиц! Когда Джованфранческо лепил из глины эти фигуры, он не позволял быть там никому, кроме Леонардо да Винчи, который был с ним и когда он готовил формы, и когда укреплял их железом, одним словом, не отходил от него ни на шаг до самого литья статуй, и потому кое-кто предполагает, не зная ничего, впрочем, точно, что Леонардо приложил там руку или, уж во всяком случае, помогал своим советом или добрым суждением. Статуи эти, самые совершенные и наилучшие, задуманные из всех бронзовых статуй, когда-либо выполнявшихся современными мастерами, выливались по три раза и отчищались в упомянутом доме, где Джованфранческо жил на Виа де Мартелли; там же делались и мраморные украшения вокруг св. Иоанна с двумя колоннами, карнизами и гербом Купеческого цеха. А рядом со св. Иоанном, фигура которого жива и подвижна, стоит превосходно выполненный лысый толстяк, подбоченясь правой рукой с обнаженным плечом; левой же рукой он держит перед глазами лист бумаги и, заложив левую ногу на правую, со внимательнейшим видом собирается отвечать св. Иоанну; одет же он в два рода одежды: легкая, надетая на голое тело, изящно его облегает, сверху же накинут более толстый плащ с весьма легко и искусно падающими складками. Не хуже и фарисей: поглаживая правой рукой бороду, он с важным видом отклонился несколько назад, будто дивясь словам Иоанна.

Когда Рустичи был занят этой работой, ему надоело выпрашивать каждый день деньги у названных консулов либо у их служащих: они иногда менялись, и часто среди них бывали люди, которые плохо разбирались и в самих талантах, и в ценности их произведений, и поэтому, чтобы закончить работу, пришлось ему продать свое доставшееся ему по наследству поместье неподалеку от Флоренции, в Сан Марко Веккьо. И, несмотря на все свои труды, старания и расходы, консулы и его сограждане вознаградили его плохо, и в особенности потому, что один из Ридольфи, возглавлявший названный цех, из особой неприязни к Рустичи, может быть, потому, что тот недостаточно почтительно к нему относился или, может быть, не позволял смотреть на его работу, когда ему этого хотелось, всегда и во всем ему перечил. И то, что Джованфранческо должно было пойти во славу, обернулось, наоборот, ему в ущерб. Ибо в то время как он заслуживал уважения не только как благородный гражданин, но и как человек талантливый, то, что он был превосходным художником, в глазах невежд и глупцов лишало его и тех достоинств, которыми он обладал и по благородному своему происхождению.

Когда же пришло время оценки работы Джованфранческо, он со своей стороны пригласил Микеланджело Буонарроти, магистрат же, по настоянию Ридольфи, пригласил Баччо д'Аньоло. Рустичи был огорчен этим и заявил членам магистрата на приеме, что ему кажется чрезвычайно странным то, что деревообделочник будет выносить суждение о работе скульптора, ведь это не случка быков с коровами. Ридольфи ответил, что и это слишком еще хорошо, и назвал Джованфранческо гордецом и наглецом. Но хуже было то, что работа, которая стоила не менее двух тысяч скудо, была оценена магистратом в пятьсот, да и эти деньги были выплачены не сразу, а было уплачено при посредничестве кардинала Джулио Медичи только четыреста.

Увидя такую несправедливость, Джованфранческо совсем было отчаялся и удалился, решив никогда больше не иметь дел ни с магистратом, ни там, где он зависел бы от одного из сограждан или вообще от одного какого-либо человека. Так и жил он сам по себе, ведя уединенную жизнь в помещении Сапиенцы возле братьев-сервитов, и кое-что делал для времяпровождения, дабы не пребывать в праздности, а сверх того растрачивал жизнь и деньги, пытаясь заморозить ртуть, вместе с другим таким же умником по имени Рафаэлло Бальони. На картине длиной в три и высотой в два локтя Джованфранческо написал маслом Обращение св. Павла с многочисленными воинами названного святого на лошадях разных мастей в красивых и разнообразных положениях и перспективных сокращениях; живописная работа эта вместе со многими другими его же вещами находится теперь у наследников упоминавшегося выше Пьеро Мартелли, которому он ее подарил. На небольшой картине он изобразил охоту с многочисленными и разнообразными животными. Эта своеобразная и красивая живописная работа принадлежит ныне Лоренцо Боргини, который ее очень ценит, поскольку имеет большую склонность к произведениям наших искусств.

Для монахинь св. Лучии на Виа ди Сан Галло он вылепил из глины полурельефом Явление Христа в саду Марии Магдалине; работа эта, покрытая позднее Джованни делла Роббиа глазурью, была поставлена на алтарь церкви названных сестер в обрамлении из мачиньо. Для Якопо Сальвиати старшего, ближайшего своего друга, он сделал прекраснейшее мраморное тондо с Богоматерью для капеллы при дворце, что над мостом у Бадии, и там же кругом во дворце многочисленные тондо с терракотовыми фигурами и другими прекраснейшими украшениями, большая часть которых, если не все, была уничтожена солдатами в дни осады, когда дворец был подожжен противниками Медичи. А так как Джованфранческо очень любил эти места, он ходил туда иногда из Флоренции: выйдя из города, он накидывал на плечи плащ и прогуливался, мечтая в одиночестве, и не спеша доходил до самого дворца. И вот как-то во время одной из прогулок стало ему жарко, и он спрятал плащ в кустах, в каких-то там колючках, и вспомнил об этом уже после того, как провел во дворце двое суток. Он тогда послал за плащом одного из своих людей, и когда увидел, что тот нашел его, воскликнул: «Этот мир слишком хорош, долго он не просуществует!»

Джованфранческо был человеком в высшей степени добрым и особенно был благосклонным к беднякам: ни одного не отпускал от себя не утешив и, храня деньги в корзинке, сколько бы там их ни было, много или мало, давал по возможности каждому у него просившему. Однажды он увидел, как один нищий, часто просивший у него милостыни, все ходит возле этой корзинки и, думая, что его никто не слышит, повторяет: «Боже ты мой, если бы принес я в свою каморку все, что в этой корзинке, все дела свои я бы обделал!» Наблюдавший за ним Джованфранческо, услышав эти слова, сказал: «Ну, иди сюда, и пусть будет по-твоему». И, высыпав в полу его накидки всю корзинку, он добавил: «Ступай с богом». А вскоре после этого он послал за деньгами к приятелю своему Никколо Буони, который ведал всеми его делами: Никколо этот вел учет его урожая и денег из Монте и, продавая иногда его вещи и по договоренности с Рустичи, он обычно выдавал ему еженедельно определенную сумму денег, которую Джованфранческо прятал затем в ящик письменного стола, и пользовался ею, вынимая по мере надобности для необходимых домашних расходов.

Возвратимся, однако, к его работам. Изготовил Джованфранческо прекраснейшее деревянное распятие с Христом с живого человека для отправления во Францию, однако оно осталось у Никколо Буони вместе с другими его вещами, барельефами и рисунками, которые и теперь у него, после того как он уехал из Флоренции, где помещение, в котором он жил, показалось ему неподходящим и он решил изменить и местожительство свое и судьбу. Для герцога Джулиано, благосклонностью которого он постоянно пользовался, он вылил из бронзы полурельефную его голову в профиль; вещь эта, признанная в своем роде единственной, находится в доме мессера Алессандро, сына мессера Оттавиано деи Медичи.

Роберто, сыну живописца Филиппе Липпи, своему ученику, Джованфранческо подарил много выполненных им собственноручно барельефов, моделей и рисунков и, между прочим, в числе других картин Леду, Европу, Нептуна и прекраснейшего Вулкана, а также небольшой барельеф с обнаженным мужчиной верхом на коне, также прекраснейший; изображение это находится ныне в рабочей келье дон Сильвано Рацци в Анджело. Он же вылил из бронзы прекраснейшую женскую фигуру высотой в два локтя, изображавшую грацию, прижимающую руку к одной из грудей, но куда она делась и в чьих руках находится, неизвестно.

В домах многих горожан находится много глиняных коней, вроде описанных выше, со всадниками, сидящими на них и поверженными под них: все они были им раздарены разным друзьям своим, ибо он был не в пример большинству ему подобных человеком добрейшим, не скупым и не жадным. Получил от него много барельефов и Диониджи да Диаччето, дворянин добропорядочный и почтенный, который, так же как и Никколо Буони, вел счеты Джованфранческо и был его другом.

Не было человека более приятного и с большими причудами, чем Джованфранческо, и никто больше его не любил животных. Он так приручил дикобраза, что тот лежал под столом, точно собака, и иногда жался к ногам так, что их приходилось сейчас же поджимать. Был у него орел и был ворон, который говорил множество слов так чисто, будто человек. Занимался он чернокнижием, чем, как я слышал, наводил жуткий страх на слуг своих и домашних; так он и жил беззаботно. Он выстроил помещение вроде грота, в котором держал много змей, а точнее говоря, гадов, а так как выйти оттуда они не могли, величайшее удовольствие ему доставляло смотреть, особенно летом, на дурацкие шутки, которые они там выделывали, и на их ярость.

В помещениях Сапиенцы собирался кружок дворян численностью не более двенадцати, именовавших себя сообществом Котелка, и входили в него Джованфранческо, Андреа дель Сарто, живописец Спилло, Доменико Пулиго, ювелир Робетта, Аристотеле да Сангалло, Франческо да Пеллегрино, Никколо Буони, Доменико Баччели, отличнейший музыкант и певец, скульптор Солозмео, Лоренцо по прозвищу Гуацетто и Роберто, сын живописца Филиппе Липпи, который был их старостой. И каждый из двенадцати на их ужины и встречи мог приводить не более четырех человек. Порядок на этих ужинах был таков (расскажу об этом охотно, так как сообщества эти совсем почти что вышли из обихода): каждый, придя в гости, приносил на ужин что-нибудь сготовленное с выдумкой и подносил это хозяину, всегда входившему в число членов сообщества, и тот отдавал принесенное одним кому-нибудь другому. Итак, когда садились за стол, перед каждым было что-то, как бы полученное в подарок от другого, те же, у кого кушанья были одинаковые, подлежали наказанию.

И вот однажды, когда Джованфранческо был хозяином на ужине сообщества Котелка, столом служил огромнейший котелок, сделанный из лохани, куда залезли все будто в чан с водой. Внутри кругом были расставлены блюда, и от ручки котелка как бы подвешенного к своду помещения, исходил яркий свет, так что сидевшие по кругу друг друга хорошо видели. Когда же все разместились внутри котелка удобнейшим образом, из середины вдруг начало расти развесистое дерево, на ветвях которого были размещены по тарелкам кушанья на двоих на каждой. Затем оно опустилось вниз, туда, где находились подающие, и вскоре поднялось снова со вторыми блюдами, а потом и с третьими.

Так это дело и шло, а кругом между тем ходили слуги, наливая самые лучшие вина. Придуманный таким образом котелок, весьма удобно устроенный при помощи холста и красок, получил со стороны членов сообщества большое одобрение.

Рустичи в тот раз принес чугунок, сделанный из теста; в нем Улисс купал своего отца, дабы омолодить его. Обе фигуры были сделаны из вареных каплунов, которым был придан вид людей с частями тела, искусно сделанными из различных съедобных вещей. Андреа дель Сарто принес восьмигранный храм, сделанный наподобие храма Сан Джованни, но поставленный на колонны. Пол в нем заменяло очень большое блюдо с разноцветной желатиной, расположенной в виде мозаики, колоннами, будто из порфира, были большие толстые колбасы, а базы их и капители сделаны из пармского сыра; карнизы были из сдобного теста, алтарь же был выложен кусками марципана. Середину занимал хор; подставки для ног были вырезаны из холодной телятины, книги для певчих были из теста, раскатанного для лапши, буквы же и ноты в них – из горошков перца; а певчими были жареные дрозды с раскрытыми клювами, поставленные перед подставками и одетые в некое подобие стихарей из тонкой свиной кожи; два жирных голубя изображали позади басов, а шесть куропаток были за сопрано.

Спилло принес на один из ужинов слесаря, сделанного из гуся или какой другой подобной же птицы, со всеми орудиями его починки, в случае надобности, котелков. Доменико Пулиго сделал из жареного поросенка служанку с прялкой и выводком цыплят, которая пряла, глядела за цыплятами и могла также вымыть котелок. Робетта для починки котелка сделал из телячьей головы, подмазанной салом, весьма красивую и прочную наковальню. Были там и другие приношения, перечислять которые не буду, как ни этот ужин, так и многие другие.

Сходное сообщество Лопатки, в которое входил и Джованфранческо, возникло так. Дело было в 1512 году: как-то вечером ужинали в саду, принадлежавшем в Каппаччо горбуну Фео д'Аньоло, игравшему на флейте и человеку весьма приятному: сам Фео, сер Бастьяно Саджинотти, сер Рафаэлло дель Беккайо, сер Чеккино дель Профуми, Джироламо дель Джокондо и Байя. Когда был подан сыр, Байя заметил в углу сада, возле стола, кучку известкового раствора, в которую была воткнута лопатка, оставленная работавшим там накануне строителем. Байя зачерпнул лопаткой известку, да как бросит ее прямо в рот Фео, который раскрыл его для большого куска сыра. Увидев это, все присутствующие закричали: «Лопаткой, лопаткой!» Этим происшествием и было положено начало названному сообществу, причем было постановлено, что членов его будет всего двадцать четыре, из которых двенадцать принадлежащих к старшим цехам и двенадцать к младшим, как они тогда именовались, и что знаком сообщества будет лопатка, к которой потом присоединили головастиков, так как эти существа с большой головой и с хвостиком называются в Тоскане тем же словом. Покровителем сообщества был признан св. Андрей, день которого отмечался торжественно согласно уставу пышным празднеством и пиром.

Первыми вошли в сообщество из старших цехов Якопо Боттегаи, Франческо Ручеллаи, его брат Доменико, Джован Баттиста Джинори, Джироламо дель Джокондо, Джованни Миньятти, Никколо дель Барбиджа, его брат Медзаботте, Козимо да Панцано, его брат Маттео, Марко Якопо, Пьераччино Бартоли. А из младших цехов сер Бастьяно Саджинотти, сер Рафаэлло дель Беккайо, сер Чеккино де'Профуми, Джулиано Буджардини – живописец, Франческо Граначчи – живописец, Джованфранческо Рустичи, горбун Гоббо, его товарищ музыкант Талина, Пьерино – флейтист, Джованни – трубач и Байя-бомбардир. Соревнователями были Бернардино ди Джордано, Талано, Кайано, мастер Якопо дель Бьентина и мессер Джован Баттиста, сын медника Кристофано (оба последние – герольды Синьории), Буон Поччи и Доменико Барлакки.

Спустя же немного лет сообщество Лопатки так прославилось своими празднествами и затеями, что членами его стали сеньор Джулиано Медичи, Оттанголо Бенвенти, Джованни Каниджани, Джованни Серристори, Джованни Гадди, Джованни Бандини, Луиджи Мартелли, Паоло да Ромена и Филиппе Пандольфини-горбун, а соревнователями Андреа дель Сарто – живописец, Бартоломео – трубач, сер Бернардо Пизанелло, Пьеро-суконщик, купец Дримма и, наконец, врач маэстро Маненте да Сан Джованни.

Празднеств устраивалось ими в разное время бесчисленное множество, я же расскажу лишь о нескольких для тех, кто не знает обычаи этих сообществ, от которых, как уже говорилось, ничего почти не сохранилось.

Один праздник сообщества Лопатки устроил Джулиано Буджардини на так называемом гумне св. Марии Новой, где, как упоминалось выше, отливались бронзовые двери баптистерия Сан Джованни. Туда-то, говорю я, и приказал хозяин явиться всем гостям одетыми, как кому заблагорассудится, причем те, которые встречаются одетыми схоже, в одинаковых платьях, подлежали наказанию. И вот в назначенный час все появились в одеяниях самых красивых, самых причудливых и необыкновенных, какие только возможно было вообразить. Когда же пришло время ужина, все были посажены за стол в соответствии с качеством одеяния: на первое место в княжеских платьях, рядом с ними богачи и дворяне, одетые же бедняками на места последние и самые низкие. Какие же развлечения и игры начались после ужина, легче предоставить каждому вообразить, чем передать что-нибудь словами.

На другой пир, устроенный названным Буджардини и Джованфранческо Рустичи, по распоряжению хозяина все члены сообщества явились в одежде каменщиков и подмастерьев, а именно члены старших цехов с лопаткой и молотком на поясе, члены же младших цехов одетые подмастерьями с досками и орудиями для замешивания раствора и также с лопаткой у пояса. Когда все вошли в первое помещение, хозяин показал им план здания, которое следовало выстроить для сообщества, и мастера разместились вокруг стола, а подмастерья начали подносить материал для фундамента, а именно тесто, а также творог с сахаром вместо извести, вместо песка тертый сыр со специями и перцем, а вместо гравия леденцы и печенье. Кирпич разных размеров, который подносили в корзинах и бочках, был из хлеба и сухарей. Когда выстроили стены, показалось, что они сложены и выведены мастерами каменных дел не очень хорошо, и порешили, что лучше разрушить их и разломать. А так как они были сделаны из пирожных, жареной печенки и других подобных вещей, поднесенных подмастерьями, их съели. Когда же подмастерья принесли большую колонну, украшенную ломтями жареной телятины, и она развалилась, оказалось, что она начинена вареной телятиной, каплунами и тому подобным. Съели и ее с базой из пармского сыра и капителью, чудесно украшенной вырезкой из жареных каплунов и ломтями телятины, а наверху языками. Однако, к чему же это я так подробно обо всем рассказываю? За колонной ввезли на тачке фрагмент весьма искусно выполненного архитрава с фризом и карнизом, сделанного таким же образом и так же хорошо из самых разнообразных съедобных материалов. Но если рассказывать обо всем, получится слишком длинно, и достаточно сказать, что, когда пришло время кончать, загремел сильный гром и полил искусственный дождь, все бросили свою работу и разбежались по домам.

В другой же раз, когда в том же сообществе хозяином был Маттео да Панцано, пиршество было устроено такой манерой. Туда, где собрались члены сообщества Кастрюли, вошла Церера, ищущая свою дочь Прозерпину, похищенную Плутоном. Она предстала перед хозяином и спросила, не хочет ли кто сопровождать ее в ад. После продолжительного обсуждения ответили согласием все и отправились вслед за ней, вошли в полутемное помещение и увидели там вместо двери огромнейшую пасть змея, голова которого занимала всю стену. Когда же все подошли к такой двери при лае Цербера, Церера задала вопрос: «Там ли моя пропавшая дочь?» И получив утвердительный ответ, она сказала, что хочет ее вернуть. На это Плутон заявил, что не отдаст ее обратно, и пригласил ее со всем сообществом на готовившуюся свадьбу. И все вошли через зубчатую пасть, которая, пропуская каждую пару, открывалась и затем захлопывалась снова. Так наконец все очутились в большой круглой комнате, освещавшейся так слабо, весьма малым светильником, спускавшимся с середины потолка, что с трудом один мог различить другого. Омерзительнейший дьявол, стоявший среди комнаты с вилами, пригласил сесть за стол, накрытый черным, а Плутон объявил, что в честь свадьбы, на время пребывания гостей, прекращаются адские муки. В помещении этом были изображены все круги царства грешных, когда же был подожжен фитиль, с быстротой молнии зажглись остальные светильники перед каждым кругом, так что по росписям стало видно, каким мучениям подвергаются находящиеся в кругах грешники. Кушанья на этом адском пиру имели вид самых отвратительных и уродливых по виду животных. Однако же внутри устрашающей формы и оболочки была начинка вкуснейшая и весьма разнообразная. Корка, как я сказал, и весь внешний вид напоминали змей, гадюк, ящериц, тарантулов, жаб, лягушек, скорпионов, нетопырей и подобных им животных, внутри же были отличнейшие кушанья. Все это подавалось на лопатах и ставилось на стол перед каждым, и по указанию черта, стоявшего посредине, помощник его из стеклянного рога, грязного и противного на взгляд, разливал тончайшие вина по тиглям для плавки стекла, служившим стаканами. За этим первым блюдом, более похожим на закуску, в знак окончания ужина (который только-только начался) вместо сладостей и фруктов по всему столу рассыпались человеческие кости, но были они из сахара. После чего Плутон объявил, что удаляется с Прозерпиной на отдых, и приказал возобновить мучения грешников, и тогда поднялся ветер, мгновенно потушивший все упомянутые светильники, и поднялся шум и крик бесконечный, ужасные и страшные стоны, и во тьме появилось освещенное изображение бомбардира Байи, который, как было сказано, входил в число присутствующих: Плутон осудил его на адские муки за то, что содержанием его потешных огней и иллюминаций постоянно были семь смертных грехов и адские муки. Среди подобного вида и различных жалобных стонов все печальное и загробное вдруг исчезло, зажглись огни, и появилось настоящее весьма богатое убранство с почтительными слугами, подававшими кушанья на ужин богатый и великолепный. В заключение выплывал корабль, нагруженный разнообразными сладостями, которые сгружались матросами, как товары, и затем гости были приглашены один за другим в верхние помещения, где на сцене в богатейшей обстановке была разыграна при величайшем одобрении комедия, озаглавленная Филогения. Кончилось все это на рассвете, и все разошлись по домам в наилучшем расположении духа.

По прошествии двух лет, когда после многих празднеств и представлений пришлось быть хозяину тому же, он, чтобы отметить тех членов сообщества, кто потратился излишне на праздники и пиры (когда угощались, как говорится, вдоволь), устроил прием у себя. Прежде всего на наружных дверях помещения, в котором обычно происходили собрания, были написаны фигуры, какие обыкновенно изображаются на фасадах и дверях богаделен, а именно преисполненный милосердия начальник, встречающий и приглашающий войти странников и нищих. Роспись эта была раскрыта в день праздника поздно вечером, перед тем как начали собираться члены сообщества. Дверь после стука им открывал начальник богадельни, который проводил их в обширное помещение, обставленное, как в больницах, стоявшими вдоль стен кроватями и другим тому подобным. А посреди вокруг огня в виде бездельников, тунеядцев и попрошаек сидели Бьентина, Баттиста дель Оттонайо, Барлакки, Байя и другие подобные им весельчаки, которые, притворяясь, что не видят входящих их окружающих, судачили о членах сообщества, причем поносили последними словами тех, кто расточал свои деньги, тратя на праздники и пиры гораздо более того, чем им надлежало. Болтовня эта кончилась после того, как собрались все приглашенные, и когда появился св. Андрей, покровитель сообщества, и пригласил всех в соседнюю комнату, великолепно обставленную, где все уселись за стол и поужинали весело. По окончании трапезы святой посоветовал дружески, дабы не входить в излишние расходы и не попасть в богадельню, устраивать главное и торжественное празднество один раз в год, после чего удалился. Совету его последовали, и в течение многих лет устраивали ежегодно лишь один пир с представлением. Тогда и были представлены в разное время, как об этом рассказано в жизнеописании Аристотеле да Сангалло, «Каландра» мессера кардинала Бернардо Бибиены, «Подмененные» и «Кассария» Ариосто, «Клития» и «Мандрагора» Макиавелли и многие другие.

Франческо и Доменико Руччелаи на празднике, когда они были хозяевами, поставили один раз «Гарпии» Финея, а в другой раз устроили философский спор о Троице, на котором св. Андрей указал на небо, раскрывшееся с сонмами ангелов, и вещь эта была поистине редкостной. А Джованни Гадди с помощью Якопо Сансовино, Андреа дель Сарто и Джованфранческо Рустичи показал Тантала в аду, подававшего кушанья всем членам сообщества, наряженным в одежды разных богов, а потом и весь миф с разнообразными причудливыми выдумками был представлен в райских садах с потешными огнями и другими вымыслами, подробный рассказ о которых затянул бы наше повествование излишне.

Весьма прекрасной была также выдумка Луиджи Мартелли: будучи хозяином праздника, он устроил его в доме Джулиано Скали, что у ворот Пинти, где был показан жестокий Марс, весь забрызганный кровью, в комнате, где были разбросаны окровавленные части человеческого тела, а в другом помещении Марс и Венера лежали голые в постели, а рядом стоял Вулкан, поймавший их в сети и призывавший всех богов взглянуть на срам, причиненный ему Марсом и негодной женой.

Однако после отступления, которое кое-кому показалось, возможно, чересчур обширным, мне же по многим причинам кажется не совсем излишним, пора возвратиться и к жизнеописанию Рустичи. После изгнания Медичи в 1528 году жизнь во Флоренции перестала удовлетворять Джованфранческо, и, передав все свои дела Никколо Буони, он вместе с учеником своим Лоренцо Вальбини, прозванным Гуацетто, отправился во Францию. Он был представлен королю находившимся там в то время Джованбаттистой делла Палла и недавно туда приехавшим своим близким другом Франческо ди Пеллегрино. Он был принят очень благосклонно, и королем ему было положено содержание в пятьсот скудо в год, и Джованфранческо выполнил для короля кое-что, о чем подробных сведений мы не имеем. В конце же концов ему было поручено выполнить бронзового коня, вдвое превышающего естественный рост, на котором должна была восседать фигура короля. Он приступил к работе, и несколько выполненных им моделей королю очень понравились. Продолжая работу, он изготовил большую модель и форму для литья в большом дворце, переданном королем на его благоусмотрение. Однако по тем или иным причинам до окончания работ король скончался. А так как в начале царствования короля Генриха содержание у многих было отнято, а придворные расходы сокращены, говорят, что и Джованфранческо, который был уже старым и чувствовал себя неважно, лишился всяких доходов, кроме платы, какую получал от сдачи внаймы большого дворца, которым мог пользоваться благодаря щедрости короля Франциска.

Однако фортуна, весьма покровительствовавшая ранее сему человеку, недовольная, от него отвернулась и нанесла ему помимо прочих еще один весьма тяжкий удар: король Генрих передал упоминавшийся дворец синьору Пьеро Строцци, и Джованфранческо очутился бы в положении самом ужасном, если бы не сострадание названного синьора, которого судьба Рустичи, ставшая ему известной, весьма огорчила. И синьор Пьеро помог ему вовремя в большой его беде, устроив в какой-то монастырь или другое подобное место монахом и, не забывая о несчастной старости Джованфранческо, его поддерживал и о нем заботился, как того заслуживали его большие достоинства, до конца его жизни.

Скончался Джованфранческо восьмидесяти лет, и большая часть его работ осталась у названного синьора Пьеро Строцци. Не умолчу и о том, что стало мне известным, а именно о том, что, когда Антонио Мини, ученик Буонарроти, приехал во Францию, Джованфранческо любезно принял его, и в руки Рустичи попали некоторые картины, рисунки и модели, выполненные рукой Микеланджело, часть которых затем заполучил скульптор Бенвенуто Челлини во время пребывания своего во Франции и увез их во Флоренцию.

Был Джованфранческо, как уже говорилось, не только несравненным в литье, но и человеком величайшей доброты, высоконравственным и охотно помогавшим бедным. Потому и не удивительно, что с такой щедростью поддержал его в большой беде и деньгами и всем другим названный синьор Пьеро, ибо свыше всякой истины истинно, что и в этой еще жизни тысячекратно вознаграждается содеянное ближнему ради Господа Бога. Рисовал Рустичи превосходно, о чем можно судить и по нашей Книге и по книге рисунков высокочтимого дон Винченцо Боргини.

Упомянутый выше Лоренцо Нальдини, прозванный Гуацетто, ученик Рустичи, отлично выполнил во Франции много скульптурных работ. Но он не знал некоторых частностей, как и его учитель, проживший столько лет во Франции в полной почти праздности, занимаясь лишь постоянно своим упоминавшимся конем. У названного Лоренцо было несколько домов в предместье за воротами Сангалло, которых он лишился во время осады Флоренции, когда они были разрушены народом вместе с другими постройками. Это огорчило его настолько, что, возвращаясь на родину в 1540 году, не доехав четверти мили до Флоренции, он нахлобучил на голову капюшон своего плаща, дабы закрыть глаза и не видеть разрушенное предместье, с его домом по въезде через названные ворота. Увидев его таким закутанным, стража у ворот захотела узнать, что это значит, когда же узнали, почему он так закрывается, его подняли насмех. Прожив несколько месяцев во Флоренции, он возвратился во Францию, куда увез и свою матушку и где и теперь он живет и работает.