Онлайн чтение книги Лето Святого Мартина
Глава XIII. КУРЬЕР

Гарнаш был очень доволен результатами своей сделки с Арсенио.

— Мадемуазель, — сказал он Валери этим же вечером, — я был нрав, поверив в свою удачу и в то, тго нахожусь на гребне ее волны. Нам надо лишь чуть подождать, и все образуется.

Было время ужина. Валери сидела за столом в прихожей, а Гарнаш прислуживал ей, исполняя еще одну обязанность, порученную ему после попытки ее «побега», когда было решено содержать мадемуазель более строго, чем раньше. Ни одному слуге из замка не разрешалось переступать порог прихожей. Валери ежедневно обедала в зале вместе с мадам де Кондильяк и Мариусом, но все остальное подавалось в ее комнаты. Слуга приносил из кухни кушанья и оставлял их Баттисте во внешней комнате, которую теперь все называли караульной, а тот уже стелил скатерть и прислуживал мадемуазель. Поначалу эта новая обязанность раздражала его больше, чем все остальное, вместе взятое. Сама мысль о ней приводила его в ярость. Неужели он, Мартин Мария Ригобер де Гарнаш, прожил жизнь лишь затем, чтобы теперь исполнять обязанности лакея, носить к столу дамы блюда с едой и прислуживать ей? Но постепенно он смирился и с этим. Взамен он получал счастливую возможность беспрепятственного общения с мадемуазель, а ради этого можно было не обращать внимания на неприятную сторону дела.

Полдюжины свечей горели в двух сверкающих серебряных подсвечниках; в кожаном кресле с высокой спинкой сидела мадемуазель, внимательно слушая рассказ Гарнаша о его приготовлениях, забыв о еде.

— Если удача не покинет меня до следующей среды, — заключил он, — можете считать себя свободной. Арсенио и не подозревает, что вы будете с нами. Поэтому, даже если он передумает, нам все равно не следует опасаться предательства. Но я не думаю, что он откажется. Перспектива получения пятидесяти пистолей укрепила его решимость.

Она взглянула на него, и глаза ее засветились надеждой и воодушевлением, ей как бы передались его оптимизм и уверенность в успехе.

— Ваш замысел великолепен, — похвалила она его, — если нам удастся…

— Лучше скажите, когда нам это удастся, мадемуазель, — смеясь, поправил он ее.

— Очень хорошо, когда нам удастся вырваться из Кондильяка, куда же мне ехать?

— В Париж, как и предполагалось с самого начала. Мой слуга ждет меня в Вуароне с деньгами и лошадьми. Как только мы окажемся вне этих стен, нас ничто более не задержит. Королева с радостью примет вас и позаботится о вас, пока месье Флоримон не приедет и не потребует свою невесту.

Она глотнула вина, поставила бокал и облокотилась о стол.

— Мадам говорила мне, что он мертв, — сказала она, и Гарнаш был поражен тем спокойствием, с которым это прозвучало.

Он пристально взглянул на нее из-под бровей. Быть может, спрашивал он себя, в конце концов, она мало отличается от прочих женщин? Не была ли она бессердечна, холодна и расчетлива, подобно большинству (во что он непоколебимо верил) представительниц ее пола, чтобы так спокойно рассуждать о возможной смерти своего возлюбленного? Он считал, что она лучше, проще, чище и великодушнее. Именно это вдохновляло его остаться рядом с ней, невзирая на унижения, которым он подвергался. Ему начало казаться, что он ошибся в своих выводах.

Молчание Гарнаша заставило ее вопросительно взглянуть на него, и в лице парижанина она прочла кое-какие сомнения. Девушка еле заметно улыбнулась.

— Вы находите, что я бессердечна, месье де Гарнаш?

— Я нахожу, что вы необычайно женственны.

— Значит, для вас это одно и то же. Скажите, месье, вы хорошо знаете женщин?

— Боже упаси! Мне и так хватает забот в моей жизни.

— А как вы можете судить о существах, с которыми вовсе не знакомы?

— Мы приобретаем знание не только посредством собственного опыта. Есть другие способы обучения, кроме эмпирического. Можно узнать об опасностях, видя, как погибают другие. Лишь глупец учится на собственных ошибках.

— Вы очень мудры, месье, — задумчиво произнесла она, настолько задумчиво, что он подумал, не смеется ли она над ним. — Вы никогда не были женаты?

— Никогда, мадемуазель, — натянуто ответил он, — подобная опасность мне даже не грозила.

— Неужели вы и в самом деле считаете, что это опасность?

— Смертельная опасность, мадемуазель, — сказал он, и они оба рассмеялись.

Она отодвинула кресло и медленно встала. Не торопясь она отошла от стола, сделав пару шагов к окну. Затем повернулась и оказалась лицом к лицу с Гарнашем.

— Месье де Гарнаш, — произнесла девушка, — вы хороший человек, верный и благородный. Мне хотелось бы, чтобы вы были более высокого мнения о женщинах. Не все женщины достойны презрения, поверьте мне. Я буду молиться, чтобы вы встретили ту, которая докажет вам правоту моих слов.

Он мягко улыбнулся и покачал головой.

— Дитя мое, — сказал он. — У меня нет даже половины того благородства, которое вы приписываете мне. К примеру, сюда меня вернула моя гордость, задетое самолюбие. Я не перенес бы насмешек, которыми меня осыпали бы в Париже, сознайся я, что потерпел поражение от вдовы Кондильяк. Не думайте слишком хорошо обо мне и не возносите всевышнему прощений, исполнение которых повергло бы меня в ужас. Я уже говорил вам, мадемуазель, что небеса, похоже, благосклонно отвечают на молитвы такого сердца, как ваше.

— А минуту назад вы считали меня бессердечной, — напомнила она ему.

— Вам в самом деле безразлична судьба Флоримона де Кондильяка?

— Нет, — ответила она, — мне далеко не безразлична судьба Флоримона, хотя так могло показаться. Истина в том, месье, что я не верю мадам де Кондильяк. Зная о моем обещании, нарушить которое меня ничто не заставит, она хочет, чтобы я поверила, будто сама природа расторгла его. Она думает, я отнесусь более благосклонно к ухаживаниям Мариуса, если буду убеждена в смерти Флоримона. Но она ошибается, глубоко ошибается, и это я постаралась довести до ее сознания. Мой отец хотел, чтобы я вышла замуж за Флоримона. Отец Флоримона был его самым близким другом. Я обещала исполнить его волю и этим обещанием связана. Но, будь Флоримон на самом деле мертв и я была бы свободна выбирать себе спутника жизни, им никогда не стал бы Мариус, окажись он даже единственным мужчиной во всем мире.

Гарнаш приблизился к ней.

— И все же вы говорите так, — произнес он, — словно Флоримон безразличен вам, тогда как из вашего письма королеве я понял, что вы страстно желаете союза с ним. Быть может, я дерзок, но, откровенно говоря, ваше отношение к своему обещанию озадачивает меня.

— Отнюдь не безразличен, — ответила она твердо, но без особого энтузиазма, — мы с Флоримоном были друзьями детства, и ребенком я любила и обожала его, как могла бы любить и обожать старшего брата. Он юноша благородный и честный. Я убеждена, что он будет добрейшим супругом, и согласна доверить ему свою жизнь. Что еще требуется?

— Не спрашивайте меня, мадемуазель, я в таких вопросах не авторитет, — сказал он. — Но, похоже, вы хорошо усвоили лучшую из всех философий — философию покорности судьбе.

И он откровенно рассмеялся. Валери покраснела.

— Этому учил меня мой отец, — сбавив тон, произнесла она, — а он был мудрейшим человеком из всех, кого я знала, а также благороднейшим и храбрейшим.

Гарнаш склонил голову в знак почтения.

— Упокой, Господи, его душу! — с чувством сказал он.

— Аминь, — ответила девушка, и они замолчали.

Затем она вновь заговорила о своей помолвке:

— Если Флоримон жив, то его длительная отлучка и отсутствие вестей очень странны. Прошло три месяца с тех пор, как мы в последний раз слышали о нем, вернее, даже четыре. А известие о смерти отца заставило бы его вернуться.

— А был ли он извещен? — спросил Гарнаш. — Вы сами сообщили ему об этом?

— Я? — вскричала она. — Нет, месье. Мы не переписываемся.

— Жаль, — сказал Гарнаш, — я думаю, что известие о смерти отца задержала маркиза — мачеха Флоримона.

— Бог мой! — в ужасе воскликнула она. — Вы хотите сказать, что он, может быть, до сих пор не знает об этом?

— Да. Месяц тому назад королева-мать направила к нему курьера. Последние сведения о нем почти четырехмесячной давности, как вы сказали, были из Милана. Туда и отправился курьер, чтобы найти его и сообщить о том, что происходит в Кондильяке.

— Месяц назад? И никаких вестей от Флоримона. Я боюсь за него, месье.

— А я, — сказал Гарнаш, — полон надежд, что мы получим известия очень скоро.

Не прошло и нескольких дней, как его предположения подтвердились. Тем временем Гарнаш, продолжая играть свою роль тюремщика — к полнейшему удовольствию хозяев Кондильяка — терпеливо ждал ночи, когда его приятель Арсенио встанет на стражу.

В среду, в час, когда все в Кондильяке обедали, а для него наступало время полуденного отдыха, Баттиста, следуя своей неизменной привычке, сразу же отправился искать «соотечественника». Он нашел Арсенио во дворе замка греющимся на солнышке, в этом году с приближением зимы тепла, как ни странно, становилось все больше. Никто не помнил такого лета Святого Мартина note 32Лето Святого Мартина — французская идиома, ей близко понятие «бабье лето» в русском языке, период приблизительно с конца октября до 11 ноября. В контексте данного романа это выражение, ставшее названием, имеет и другой смысл: период пробуждения нового чувства в жизни главного героя. (Примеч. ред.).

Баттисте, однако, было не до причуд погоды.

— Все в порядке? — спросил он. — Ты будешь стоять на часах сегодня вечером?

— Да. Моя стража с захода до восхода. В какое время мы начнем?

Гарнаш на секунду задумался, поглаживая свой подбородок, на котором щетина уже превращалась в спутанную нечесаную бороду, что доставляло ему немало беспокойства: внимательный человек легко обнаружил бы, что его волосы у корней были светлее, чем на остальных местах. Волосы к тому же тускнели, а вскоре краска могла вообще сойти, пора было расправлять крылья и улетать прочь из Кондильяка.

— Лучше дождаться полуночи. Пусть покрепче уснут. А если и тогда не уснут, лучше подождать еще. Было бы глупо рисковать из-за какого-то одного часа.

— Положись на меня, — ответил Арсенио. — Я открою дверь твоей башни и свистну тебе. Ключ от задней двери будет у меня.

— Хорошо, — ответил Гарнаш, — мы отлично поняли друг друга.

На этом они и расстались бы, но тут у ворот возникли шум и некоторое смятение. Из сторожки выскочила стража, громко зазвучал голос капитана Фортунио, отдающего распоряжения. Со стороны долины реки к Кондильяку галопом мчался всадник. Он пересек мост, поднимавшийся только по ночам, и нетерпеливо забарабанил рукояткой своего хлыста по воротам.

По команде Фортунио ворота открыли, и покрытый пылью всадник на взмыленной лошади проехал под аркой сторожевой башни во двор замка.

Гарнаш с удивлением и интересом разглядывал его и по виду прибывшего понял, что это был курьер. Всадник остановился в нескольких шагах от Баггисты и его приятеля и, приняв Гарнаша за слугу, швырнул ему поводья, а затем с трудом слез с лошади.

Чуть не лопаясь от важности, Фортунио, положив левую ладонь на рукоятку шпаги, а пальцами правой подкрутив свои длинные светлые усы, угодливо спросил его о цели визита.

— Я привез письмо для маркизы де Кондильяк, — был ответ, после чего Фортунио, высокомерно кивнув, велел курьеру следовать за ним и отдал приказ позаботиться о его лошади.

Арсенио, любопытный от природы, высказал ряд предположений относительно новостей, которые мог доставить курьер. Но, хотя ум Гарнаша и был направлен на тот же предмет, его выводы и предположения оказались несколько иными, и он не слушал то, что нашептывал его мнимый соотечественник. Откуда прибыл курьер? Почему идиот Фортунио не спросил его об этом, ведь тогда Гарнаш мог бы подслушать ответ? Приехал ли он из Парижа, от королевы, или же из Италии, от Флоримона? Ему надо точно это знать. Он должен выяснить, что за письмо привез курьер. Эти сведения сейчас оказались бы полезны и могли бы заставить его даже изменить планы.

Он стоял и размышлял, пока Арсенио, не обращая внимания на его задумчивость, болтал. Вдруг он вспомнил о старой галерее для менестрелей в конце зала, где Кондильяки обедали и куда проводили сейчас курьера. Гарнаш знал, как туда пробраться, он успел хорошо изучить замок на тот случай, если это потребуется ему.

Торопливо извинившись перед Арсенио, он пошел прочь и, осмотревшись по сторонам и убедившись, что за ним не наблюдают, собрался было направиться в сторону галереи, но внезапно остановился. Зачем туда идти? Шпионить? Вести себя, как лакей, подслушивающий у замочных скважин? О нет! Этого от него не могла бы требовать никакая служба. Он мог иметь обязанности по отношению к королеве, но у него также были обязательства по отношению к себе, а они запрещали ему доходить до такого унижения. Так говорила его гордость, но он думал, что говорит его честь. В любом случае, решил Гарнаш, он никогда не станет соглядатаем. Только не это!

Он пошел прочь, не желая конфликтовать со своей гордостью, и, к удивлению Арсенио, который недоумевал по поводу его передвижений, начал с мрачным видом расхаживать по двору. И на этот раз ему повезло; удача в самом деле, казалось, сопутствовала Гарнашу и помогла гордости спасти его от смертельной опасности. Поскольку кто-то неожиданно закричал:

— Баттиста!

Он услышал зов, но, погрузившись в свои раздумья, забыл на минуту, что это как раз то имя, на которое он откликался в Кондильяке.

И лишь когда его повторили более громко и более повелительно, он повернулся и увидел, что кричал Фортунио. Объятый внезапным страхом и беспокойством, парижанин подошел к капитану. Неужели все открылось? Но слова Фортунио сразу успокоили его опасения:

— Сейчас же проводи мадемуазель де Ла Воврэ к себе.

Гарнаш поклонился и, выполняя приказ, последовал за капитаном, а пока поднимался по ступенькам, ведущим в замок, он догадался, что именно прибытие курьера заставило их неожиданно удалить мадемуазель.

Когда они оказались в ее прихожей в северной башне, Валери повернулась к нему и заговорила прежде, чем он успел задать ей приготовленные вопросы.

— Прибыл курьер.

— Я знаю, я видел его во дворе. Откуда он? Вы выяснили?

— От Флоримона, — от возбуждения она побледнела, как мел.

— От Флоримона? — воскликнул он, не зная, огорчаться или радоваться. — Из Италии?

— Нет, месье, не думаю. Из сказанного я поняла, что Флоримон уже на пути в Кондильяк. О, это был удар для них. Они сразу потеряли весь аппетит и, вероятно, решили, что и я потеряла свой, иначе не приказали бы немедленно возвращаться сюда.

— И вы ничего не знаете, кроме того, что курьер от маркиза?

— Ничего, и вряд ли я что-нибудь узнаю, — ответила она, и ее руки упали, а глаза умоляюще взглянули в его сумрачное лицо.

Но Гарнаш смог только прохрипеть проклятие. Мгновение он стоял неподвижно, взявшись по привычке рукой за подбородок, устремив глаза в окно и размышляя. Гордость и желание узнать побольше о послании, которое привез курьер, опять затеяли схватку в его душе точно тзк же, как это случилось с ним во дворе. Вдруг его взгляд упал на девушку, такую милую, хрупкую, безутешную. И он наконец решился.

— Мне этого мало! — воскликнул он. — Я должен знать, где находится Флоримон. О, если бы мы только могли отправиться навстречу ему, когда вечером покинем Кондильяк.

— Вы все предусмотрели для этого? — спросила она, и ее лицо прояснилось.

— Все готово, — заверил он ее. Затем, без всякой видимой причины понизив голос, быстро и настойчиво произнес: — Я должен пойти и выяснить, что смогу. Пусть это и рискованно, но риск, которому мы подвергаемся, если будем действовать вслепую, не подозревая об их планах, куда больше. Маловероятно, что кто-то зайдет и обнаружит мое отсутствие, поскольку все заинтересованные лица будут возле курьера, но если все же это случится -вы ничего не знаете. Не забывайте, вы не знаете итальянского, а я — французского. Вы скажете, что, наверное, я вышел на минутку набрать воды. Вы поняли?

Она кивнула.

— Затем запритесь в вашей спальне и ждите моего возвращения.

Он подхватил большой глиняный сосуд, в котором хранилась вода для него и для мадемуазель, и, вылив ее через окно в ров внизу, вышел из караульной комнаты и направился вниз по ступенькам во двор.

Он украдкой выглянул. Ни души вокруг. В это время дня двор всегда был пуст, а часового у двери в башню ставили только ночью. Напротив находилась другая дверь, ведущая в коридор, из которого можно было попасть в любую часть замка. Спрятав за этой дверью глиняный сосуд, который нес с собой, Гарнаш шел по коридору. Однако в его душе не прекращался конфликт. Временами он проклинал свою медлительность, временами — поспешность и готовность взяться за это грязное дело, одновременно он не уставал посылать всех женщин к дьяволу, поскольку по их воле он был вынужден пасть так низко.