Онлайн чтение книги Лето Святого Мартина
Глава XIX. СКВОЗЬ НОЧЬ

До полуночи оставалось не менее часа, Гарнаш направился на север и пробежал примерно милю note 39Миля — английская мера длины, равная 1609 м., но был вынужден замедлить бег, чтобы сохранить хоть каплю сил. Не останавливаясь, он перешел на широкий, мерный шаг, отчетливо понимая, что именно в быстром движении заключено сейчас спасение от нежелательных последствий слишком долгого пребывания в холодной воде. Бег приятно разгорячил его кожу, а окоченевшие суставы начали, как ему казалось, наконец приходить в норму. Но он отдавал себе отчет в том, что совершенно вымотан событиями этой ночи, и если хочет достичь поставленной цели, то должен очень экономно расходовать свои силы.

Целью Гарнаша был Вуарон, расположенный в четырех милях к северу от Кондильяка, где в гостинице «Красавец Павлин» его должен ожидать Рабек, в любое время готовый помочь своему господину. Сбиться с дороги было трудно — столь прямой она была, и, кроме того, он уже однажды преодолел ее, отправляясь в Кондильяк. Его путь освещал серебристый свет лунного серпа, а воздух был так неподвижен, что, несмотря на свою мокрую одежду, он совершенно не чувствовал холода, согреваясь от быстрого движения.

Из подслушанного разговора Мариуса с Валери Гарнаш понял, что затевалось завтра, и теперь сомневался, удалось ли ему нанести сыну вдовы достаточно серьезную рану, которая вынудила бы того отложить свою миссию в Ла-Рошет.

Гарнаш намеревался прибыть в Вуарон, немного передохнуть там, а затем с новыми силами отправиться со своим слугой в Ла-Рошет и сорвать планы Мариуса и Фортунио.

Приподнятому настроению по случаю почти чудесного спасения очень мешала досада на допущенную оплошность. Однако в глубине души он все же лелеял надежду одержать верх в этой беспощадной дуэли с владельцами замка. Если бы не его горячность, он сейчас направлялся бы к Ла-Рошету в сухой одежде, и рядом с ним была бы мадемуазель. Опять его горячий нрав испортил дело. Но хотя он и сожалел о своей неосторожности, в нем пробуждалась ярость всякий раз, когда ему вспоминался Мариус, прижимающий к себе стройную фигурку девушки и пытающийся силой запечатлеть свои отвратительные поцелуи на ее невинных устах. Мысль о Валери, оставленной в Кондильяке во власти Мариуса и этой дьяволицы-маркизы, и страхи, внезапно возникшие в его душе, заставили парижанина остановиться. В голову пришла бредовая идея: а не вернуться ли ему? Терзаясь сомнениями, он некоторое время ударял рука об руку, затем возвел глаза к небу, и с его губ были готовы сорваться проклятья. Но следующая мысль успокоила его. Нет-нет, они не осмелятся причинить ей зло. В этом случае Ла Воврэ будет потерян для них навсегда. Ему нечего бояться за Валери — ведь только алчность сделала хозяев Кондильяка злодеями, а на бессмысленную жестокость они вряд ли способны.

Успокоившись, он отправился дальше. Глупо было бы так поддаваться страху, так же глупо было поднимать руку на любвеобильного Мариуса, чтобы умерить его чрезмерный пыл. Не околдовали же его? Что могло так его взбудоражить? И он вновь остановился, чтобы обдумать минувшие события.

Так или иначе все его мысли вращались вокруг Валери, и они переполняли и жгли его мозг. Вдруг он разразился сумасшедшим хохотом, прозвучавшим в кромешной тьме жутко и неестественно. В недрах собственного «я» он сделал такое открытие, что не смог удержаться от издевки над самим собой.

Наконец-то он понял, что не ради приказа королевы, предписывающего ему добиться освобождения мадемуазель де Ла Воврэ, решился он участвовать в этой комедии, разыгрывая то шпиона, то лакея и подвергая себя опасности. Он пошел на это из-за чего-то, что светилось в ее невинных глазах, в ангельском лице. Одновременно Гарнаш вспомнил о Флоримоне, жизнь которого он собирался сохранить для нее, и эта мысль пронзила его такой горечью, какую он вряд ли испытывал прежде в результате неудач или поражений.

Гарнаш двинулся дальше по дороге, сознавая себя болваном, который после сорока лет кипучей жизни, в которой не было места ни единой юбке, попал в плен пары невинных глаз, по сути дела, ребенка, ведь по возрасту она годилась ему в дочери.

Он слегка презирал себя за слабость, за отступничество от веры, утвердившейся в течение многих лет его жизни: сохранять невосприимчивость к глупостям, в которые женщины втянули столь многих достойных людей.

Но как бы презрительно и насмешливо он ни корил себя, в его душе, пока он брел сквозь ночь к далекому Вуарону, все возрастала нежность к девушке, оставшейся в Кондильяке. Долгие мили пути ее образ сопровождал его, и наконец, когда он оставил позади местечко Вореп, проделав уже большую часть пути, некий злой дух прошептал ему в ухо, что он устал и будет изрядно переутомлен утром, когда потребуется ехать в Ла-Рошет. Он сделал уже все, что в силах сделать смертный человек, поэтому он позволит себе отдых завтра, а в это время Мариус и Фортунио довершат с Флоримоном то, что начала лихорадка.

Он покрылся холодным потом, борясь с этим мрачным соблазном. Валери была его, она принадлежала ему по праву пережитых вместе опасностей; родная мать не могла бы сделать больше для своего ребенка, чем он сделал ради Валери. Чем пожертвовал Флоримон для утверждения своего права на нее? Он отсутствовал долгие годы, воюя в чужой стране. Сколько банальных любовных историй могли усеять его солдатский путь! Гарнаш знал, что за спиною Марса всегда крадется Купидон note 40Марс — древнеримский бог войны. Купидон — древнеримское божество любви, знал веселые обычаи солдат и их постоянную готовность любить.

А теперь, когда все опасности были позади, этот человек придет и предъявит свои права на нее, и ему останется только повести ее к алтарю? Достоин ли такой жемчужины этот увалень, из-за пустяковой лихорадки просиживающий в гостинице, всего лишь в нескольких часах езды от нее, как будто на свете и не существовало такого создания, как Валери?

А она сама? Какие узы связывали ее с ним? Узы детского обещания, данного в том возрасте, когда она еще не знала, что такое любовь. Он говорил с ней об этом и помнил, как почти безразлично она ожидала возвращения своего суженого. Флоримон мог быть ее женихом по воле отца, но он не был ее возлюбленным.

Вот как далеко зашел он в своих мечтах; и вновь сильный соблазн захватил его. Но вдруг он вздрогнул — так человек пробуждается от дурного сна. Что же он за дурак? снова спрашивал себя Гарнаш. На чем основывал он свои идиотские размышления? Неужели он полагал, что, если будет устранен Флоримон, то такой грубый вояка, такой седовласый старик, как он, сможет пробудить нежность в сердце этого ребенка? Нежность дружбы? Возможно. Она сама говорила об этом. Но нежность ее сладкой любви должна быть завоевана человеком более молодым и пригожим.

Если любовь, наконец, и в самом деле коснулась его, надо быть достойным той, которая ее пробудила. Он должен напрячь все свои силы, служа ей и не требуя вознаграждения; ему необходимо спасти жизнь человека, с которым она помолвлена, и освободить ее из когтей маркизы де Кондильяк и ее бессовестного красавчика-сына.

Он отбросил прочь свое безрассудство и продолжал путь, пытаясь сосредоточиться на завтрашнем путешествии и связанных с ним делах. Он не мог знать, что в этот самый час Валери стояла на коленях около своей постели в северной башне Кондильяка и молилась за упокой души господина де Гарнаша — храбрейшего и благороднейшего друга, которого она когда-либо знала. Она считала его погибшим и с ужасом думала, что его тело сейчас в липком иле, скрытое холодной водой рва, прямо под окном прихожей. В ней, казалось, произошла перемена. Ее душа омертвела, мужество покинуло ее.

Она вспомнила вдруг, что приезжает Флоримон, чтобы жениться на ней. Ну, так что же! Это не имело значения, раз господин Гарнаш был мертв — словно, будь он жив, это могло бы что-то значить!

Дорога привела наконец Гарнаша в Вуарон, и эхо его шагов гулко отдавалось в тихих улочках, спугнув пару охотившихся бродячих котов. В маленьком городке не было ни ночной стражи, ни освещения, но при слабом сиянии луны Гарнаш, немного поплутав, смог отыскать гостиницу «Красавец Павлин». Ее вывеской служил пестрый павлин с широко распущенным хвостом, висевший над дверью, в которую Гарнаш принялся стучать кулаками и бить ногами, словно собираясь выломать.

Через какое-то время дверь открылась, и в образовавшуюся щель просунулось сердитое лицо полуодетого хозяина, в ночном колпаке на седых волосах и со свечой в руке.

Увидев изможденную, грязную фигуру человека, желающего войти, владелец гостиницы хотел было захлопнуть перед ним дверь, думая, что имеет дело с каким-то бандитом с тор. Но Гарнаш успел просунуть ногу между косяком и дверью.

— Здесь остановился человек из Парижа по имени Рабек. Мне нужно немедленно поговорить с ним, — сказал он, и его слова и жесткий повелительный тон, с которым они были произнесены, возымели действие на хозяина.

В течение недели, проведенной в Вуароне, Рабек изображал важного господина — а уж он-то знал, как внушить к себе уважение и почтение. То, что этот оборванец надменно мог потребовать его в столь поздний час и так мало беспокоился, не причинит ли это неудобство господину Рабеку, заставило хозяина смотреть на него с некоторым почтением, правда, с примесью недоверия.

Хозяин попросил его войти. Он не знал, простит ли ему господин Рабек его дерзость, и не мог также сказать, согласится ли господин Рабек принять посетителя в столь поздний час; скорее всего, нет. Однако месье может войти.

Гарнаш оборвал хозяина на полуслове, назвав свое имя, и приказал сообщить его Рабеку. Живость, с которой тот выпрыгнул из постели, услышав, кто прибыл, немало удивила хозяина, но еще больше он был поражен учтивостью, с которой важный господин Рабек из Парижа приветствовал это измазанное чучело, когда увидел его.

— Месье, вы целы и невредимы?! — с почтительной радостью вскричал он.

— Да, чудом, сын мой, — с коротким смешком ответил ему Гарнаш. — Помоги мне добраться до постели, а затем принеси мне чашу подогретого вина. Я переплыл ров с водой.

Хозяин и Рабек засуетились, исполняя его желание, и когда измученный и обессилевший Гарнаш наконец-то улегся на чистые, благоухающие простыни, чувствуя, что готов проспать до Судного дня note 41Судный день — по христианским верованиям, день воскресения всех умерших для Божьего суда над родом людским, в результате которого праведникам суждено испытать вечное блаженство в раю, тогда как грешники будут навсегда ввергнуты в ад, он отдал свой последний приказ.

— Разбуди меня на рассвете, Рабек, — сонно пробормотал он. — Мы отправимся в путь. Приготовь лошадь и свежую одежду. Мне потребуется, чтобы ты почистил и побрил меня и сделал таким, каким я был неделю назад, до того как твои фокусы и твоя краска превратили меня в пугало. На рассвете, Рабек! Не давай мне спать дольше этого, если ты ценишь свое место на службе у меня. Унеси свечу. Завтра у нас будет много работы. На… рассвете… Рабек…