Онлайн чтение книги Левиафан Leviathan or The Matter, Forme and Power of a Common Wealth Ecclesiasticall and Civil
ГЛАВА XXX. ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ СУВЕРЕНА

Обеспечение блага народа. Обязанности суверена (будь то монарх или собрание) определяются той целью, ради которой он был облечен верховной властью, а именно целью обеспечения безопасности народа, к чему он обязывается естественным законом и за что он отвечает перед Богом, творцом этого закона, и ни перед кем другим. Но под обеспечением безопасности подразумевается не одно лишь обеспечение безопасности голого существования, но также обеспечение за всяким человеком всех благ жизни, приобретенных законным трудом, безопасным и безвредным для государства.

Посредством просвещения и законов. Выполнение этой задачи подразумевает не только заботы об отдельных индивидуумах помимо защиты их от обид, когда они на таковые жалуются, а общие меры, состоящие в просвещении народа посредством учения и примера и в издании и применении хороших законов, которые отдельные лица могли бы применять к обстоятельствам своей жизни.

Отказ от какого-либо из его существенных прав противоречит долгу суверена. Так же как и оставление народа в неведении об их основах. Так как упразднение существенных прав верховной власти (специально изложенных в XV1I1 главе) повлекло бы за собой распад государства и возвращение каждого человека к состоянию и бедствиям войны всех против всех (что было бы величайшим из всех несчастий, могущих произойти в его жизни), то обязанность суверена – удержать за собой эти нрава в полном объеме. Следовательно, суверен поступает прежде всего против долга, уступая другому или отрекаясь от какого-нибудь из этих прав. Ибо тот, кто отказывается от средств, ведущих к определенным целям, тем самым отказывается также и от этих целей, а отказывается от средств тот, кто, будучи сувереном, признает себя подчиненным гражданским законам или отказывается от права высшей юрисдикции, или от права собственной властью объявлять войну и заключать мир, или от права определять нужды государства, или от права взимания налогов и набора солдат, когда и сколько он по совести сочтет нужным, или от права назначения военных и гражданских чиновников и должностных лиц, или от нрава назначения учителей и от права определять, какие учения соответствуют и какие противоречат интересам защиты, мира и блага народа. Суверен, во-вторых, поступает против долга, если он оставляет народ в неведении или в полузнании об основах и смысле этих его существенных прав, так как вследствие этого люди могут поддаться соблазну и подстрекательству и оказывать противодействие суверену именно тогда, когда интересы государства требовали бы использования и осуществления этих прав.

А основы этих прав тем более необходимо старательно В правильно разъяснять, что они не могут быть поддержаны ни гражданским законом, ни страхом законного наказания. Ибо гражданский закон, который запретил бы бунт ^а таковым является всякое противодействие существенным правам верховной власти), имел бы (как гражданский закон) обязательную силу лишь на основании естественного закона, запрещающего нарушение верности. А если люди не знают этой естественной обязанности, то они не Могут знать и права суверена на составление закона. Наказание же они принимают лишь за враждебный акт, который ни будут стремиться отвратить от себя враждебными действиями со своей стороны, если считают себя достаточно сильными для этого.

Возражение тех, кто утверждает, будто абсолютная власть основана не на принципах разума. Я слышал, как некоторые утверждали, что «справедливость» есть лишь слово без всякого содержания и все, что человек может приобрести силой или хитростью, есть не только в состоянии войны, но и в государстве его собственное. Ложность этих утверждений я уже показал. Точно так же имеются люди, которые утверждают, что эти существенные права, делающие верховную власть абсолютной, не имеют никаких оснований и не могут быть подкреплены никакими принципами разума. Ибо, если бы такие основания и принципы имелись, они были бы найдены в том или другом месте, между тем как мы видим, что до сих пор не существовало государства, в котором эти права признавались бы или требовались. Эти люди рассуждают так же плохо, как дикие жители Америки – если бы те стали отрицать существование каких бы то ни было оснований или принципов разума, в силу которых построенный дом должен сохраняться так же долго, как и материал, из которого он сделан, обосновывая свое отрицание тем, что они, мол, еще не видели столь хорошо построенного дома. Время и человеческое трудолюбие рождают каждый день новое знание. И подобно тому как лишь много времени спустя, после того как человеческий род начал (хотя плохо) строить, было изобретено искусство хорошо строить на основании применений принципов разума, открытых трудолюбивыми людьми, которые долго изучали природу материалов и различное влияние фигуры и пропорции, точно так же много времени спустя, после того как люди начали создавать несовершенные и подверженные возврату в беспорядочное состояние государства, могут быть прилежным размышлением найдены принципы разума, применение которых сделало бы существование государства долговечным (если только оно не подвергается насилию извне). И это именно те принципы, которые я изложил в настоящем трактате, причем меня в данный момент мало интересует, обратят ли внимание на эти принципы те, кто имеет власть практически применять их, отнесутся ли они к ним с пренебрежением или нет. Но если мы предположим, что изложенные мной принципы не являются принципами разума, то я во всяком случае уверен, что они являются принципами, имеющими за собой авторитет Писания, как я это покажу, когда буду говорить о царствовании Бога (при посредстве Моисея) над еврейским народом, принадлежавшим ему на основании заключенного с ним завета.

Возражение против мнения о неспособности простого народа. Говорят еще, что хотя эти принципы правильны, однако простой народ не обладает в достаточной степени умственными способностями, чтобы его можно было просветить на их счет. Я был бы рад, если бы богатые и могущественные подданные какого-либо королевства или те, кто считается наиболее ученым, оказались не менее неспособными, чем простой народ. Но все знают, что помехой признанию этого рода учения служат не трудности его содержания, а интересы тех, кто должен им проникнуться. Сильные люди с трудом переваривают что-либо, клонящееся к установлению власти, которая обуздывала бы их страсти, а ученые люди – с тем, что обнаруживает их ошибки и этим умаляет их авторитет, между тем как умы простых людей, если они не зависят от сильных и не запутаны мнениями ученых, представляют собой чистую бумагу, способную воспринимать все, что государственная власть запечатлеет на ней. Если целым народам можно было внушить убеждение в истинности великих таинств христианской религии, которые выше человеческого разума, а миллионам людей внушить веру в то, что одно и то же тело может находиться одновременно в бесчисленных местах, что противоречит разуму, то разве не могут люди учением и проповедью, покровительствуемыми государством, заставить признать учение, в такой степени согласное с разумом, что всякому непредубежденному человеку стоит лишь прислушаться к нему, чтобы проникнуться им? Поэтому я заключаю, что, пока суверен удерживает за собой всю полноту власти, трудности просвещения народа относительно существенных прав верховной власти, которые являются естественными и основными законами, воздаются лишь ошибками самого суверена или тех, кому доверил управление государством. Следовательно, долг |суверена заставить просвещать народ относительно этих прав: этого требует не только его долг, но и интересы его влага и безопасности, ибо лишь так он может предотвратить опасность, которая грозит ему лично от восстания.

Подданные обязаны понимать бесполезность изменения формы правления. И (чтобы перейти к частностям) суверена следует просвещать насчет того, во-первых, что он не должен увлекаться формами правления соседних народов выше, чем своей формой правления, и что он не должен стремиться к изменению последней, какое бы благоденствие он ни наблюдал у народов, управляемых иначе, чем он. Ибо благоденствие народа, управляемого аристократическим или демократическим собранием, обусловлено не формой правления, а послушанием и согласием подданных, и в монархии народ процветает не потому, что право управлять им принадлежит одному человеку, а потому, что народ повинуется этому человеку. Устраните в каком-либо государстве послушание народа, следовательно, и его внутреннее согласие, и народ не только не будет процветать, но в короткое время погибнет. Те, которые своим неповиновением думают лишь реформировать государство, найдут, что они его этим разрушили, и, таким образом, очутятся в положении глупых дочерей Пелея, которые, как гласит легенда, желая омолодить своего дряхлеющего отца, разрубили его по совету Медеи на куски и сварили вместе с какими-то дикими травами, но этим не сделали из него нового человека. Это стремление к изменению существующей в государстве формы правления есть как бы нарушение первой заповеди Бога, которая гласит: поп habebis Deos alienos – да не будет у тебя Богов других народов; а в другом месте Бог говорит о царях, что они Боги.

И не отдавать предпочтение какому-либо популярному лицу в противовес суверену. Следует, во-вторых, внушать народу, что он не должен поддаваться восторгу перед доблестью кого-нибудь из сограждан, какое бы высокое положение он ни занимал и как бы ярко ни блистала его слава в государстве, или перед доблестью какого-нибудь собрания (за исключением верховного) так, чтобы оказывать им то повиновение и те почести, которые приличествует оказывать лишь суверену, которого они каждый на своем месте представляют, а также что он должен поддаваться их влиянию лишь постольку, поскольку они проводят влияние верховной власти. Ибо нельзя себе представить, чтобы суверен любил свой народ должным образом, если не ревнует его и терпит, чтобы, соблазненный лестью популярных людей, народ отказался от преданности ему, что часто бывало не только тайно, но и открыто, когда народ устами проповедников объявлял брачный союз с этими популярными людьми in facie Ecclesiae и провозглашал его среди улицы. Это можно было без натяжки сравнивать с нарушением второй из десяти заповедей .

И не спорить о верховной власти. В-третьих, вследствие этого народ должен знать, сколь большим преступлением является дурной отзыв о верховном представителе – будь то один человек или собрание людей – или рассуждать и спорить о его власти, или так или иначе непочтительно употреблять его имя, так как всем этим суверен может быть унижен в глазах народа и может быть поколеблено повиновение народа, в котором заключается спасение государства, и таковое учение представляет собой аналогию третьей заповеди.

И иметь время для изучения своего долга по отношению к суверену. В-четвертых, ввиду того что народ не может учиться, а если учился, не может запомнить, а по прошествии поколений не может даже знать, кому принадлежит верховная власть, если время от времени, не отложив в сторону своих обычных занятий, он не послушает тех, кто назначен просвещать его,– ввиду этого необходимо, чтобы было установлено время, когда народ мог бы собираться и по вознесении молитв и хвалы Богу – царю царей слушать поучение о своих обязанностях, а также чтение и толкование положительных законов, поскольку они касаются всех подданных, и напоминание о той власти, благодаря авторитету которой они становятся законами. Для этой цели евреи каждый седьмой день имели субботу, когда им читался и толковался закон и торжественность которого напоминала им, что их царем является Бог, который, сотворив мир в шесть дней, в седьмой почил. Л отдых от всякой работы напоминал им о том, что царем их является тот Бог, который вывел их из Египта, страны рабства, и дал им время, когда они могут после торжественного богослужения сами наслаждаться законным покоем. Первая скрижаль Завета, таким образом, вся заполнена изложением содержания абсолютной власти Бога, не только как Бога, но и как царя в силу завета, заключенного (в отличие от всех других народов) с евреями, и эта скрижаль Завета может служить всем суверенам, имеющим власть в силу их договора с людьми, указанием, чему они должны учить своих подданных.

И почитать своих родителей. А так как первоначальное обучение детей предоставлено заботам их родителей, необходимо, чтобы дети, пока они находятся под опекой родителей, были послушны им, а также и потом, как этого требует благодарность, внешними знаками почтения признавали бы благотворность полученного воспитания. С этой целью детям надо внушить, что вначале отец всякого человека был и его сувереном, властелином, имевшим власть над его жизнью и смертью, и хотя по установлении государства отцы семейств отреклись от этой абсолютной власти, однако никогда не имелось в виду, чтобы они теряли право на то уважение, которое заслужили от своих детей заботами об их воспитании. В самом деле, отказ от такого права вовсе не требовался в целях установления суверенной власти; да и не было бы побудительных мотивов у людей к тому, чтобы иметь детей и заботиться об их содержании и воспитании, если бы они впоследствии имели от них не больше благодеяний, чем от прочих людей. И это согласуется с пятой заповедью.

И уклоняться от совершения незаконных деяний. Каждый суверен обязан, кроме того, заботиться о том, чтобы народ учили справедливости, которая состоит в том, что ни у кого нельзя отнимать того, что ему принадлежит, т. е.– о том, чтобы людям было внушено не отнимать у своих соседей насилием и хитростью то, что принадлежит тем на основании права, признанного сувереном. Из объектов права собственности наиболее дороги для человека его жизнь и члены его тела; следующим по степени является для большинства людей то, что относится к супружеской привязанности, а затем богатство и средства к существованию. Поэтому следует внушать людям, чтобы они воздерживались от совершения из мести насилия над личностью другого, от покушения на супружескую честь и от насильственного похищения и мошеннического присвоения чужого имущества. В указанных выше целях необходимо также показать людям пагубные последствия несправедливого суда вследствие продажности судей или свидетелей, когда теряется всякое понятие о собственности и правосудие перестает оказывать какое бы то ни было действие. Все эти принципы содержатся в шестой, седьмой, восьмой и девятой заповедях.

И все это делать искренне, от всей души. Наконец, надо людям внушать, что не только незаконные деяния, но и намерения совершать их, хотя случайно и неосуществленные, являются беззаконием. Ибо в порочности воли беззаконие заключается точно так же, как в преступности деяния. В этом и состоит смысл десятой заповеди и содержание второй скрижали, которое сводится целиком к заповеди взаимной любви: возлюби ближнего своего, как самого себя, подобно тому как содержание первой скрижали сводится к заповеди любви к Богу, которого евреи незадолго перед этим поставили царем над собой.

Практика университетов. Что же касается средств и путей доведения этих принципов до сознания людей, то мы должны исследовать, какими средствами укоренялись в сознании столь многие взгляды, враждебные интересам мира человеческого рода, несмотря на то что они зиждутся на слабых и ложных принципах. Я имею в виду те взгляды, на которых я подробно останавливался в предыдущей главе, а именно будто люди должны судить о том, что закономерно и что незакономерно, не на основании самого закона, а по указаниям своей собственной совести, т. е. на основании своего личного разумения; будто подданные совершают грех, повинуясь велениям государства, если они сами предварительно не признали этих явлений закономерными; будто право собственности подданных на свое имущество исключает господство государства над этим имуществом; будто подданные имеют право убивать тех, кого они называют тиранами; будто верховная власть может быть разделена,– и все другое в этом духе, что может быть внушено людям этими средствами. Люди, которых нужда или корыстолюбие заставляют всецело отдаться своим промыслам и труду, а с другой стороны, люди, которых избыток средств или лень побуждают отдаваться чувственным удовольствиям (обе эти категории людей составляют большую часть человеческого рода), не имея времени предаваться глубоким размышлениям, которых требует исследование истины не только в вопросах естественного права, но и во всех других отраслях знания, получают понятия о своем долге главным образом от теологов на кафедре и отчасти от таких соседей или знакомых, которые кажутся им благодаря своей способности говорить плавно и общедоступно более мудрыми и более сведущими в вопросах права и совести, чем они сами. А теологи и другие претендующие на ученость получают свои знания из университетов и правовых школ или из книг, опубликованных выдающимися представителями этих школ и университетов. Из этого очевидно, что просвещение людей всецело зависит от правильной постановки обучения юношества в университетах. Но разве, могут спросить некоторые, университеты Англии не научились еще делать это? Или ты задумал учить университеты? Серьезные вопросы. .Однако, что касается первого из них, я, не колеблясь, отвечаю, что до самого конца царствования Генриха VIII главным образом университеты поддерживали власть папы Против власти государства, и тот факт, что многие учения, Направленные против верховной власти короля, поддерживаются столькими проповедниками, юристами и другими

–людьми, получившими свое образование в университетах, .Достаточно ясно свидетельствует о том, что хотя университеты и не были творцами этих ложных доктрин, но они не сумели внушить своим питомцам истинных учений. Ибо противоречивые взгляды, господствующие среди воспитанников университетов, доказывают, что они недостаточно обучены, и не приходится удивляться тому, что они сохранили вкус того тонкого напитка, которым напоили их против гражданской власти. Что же касается второго вопроса, то мне не приличествует, да и нет необходимости, отвечать да или нет. Ибо всякий, видящий то, что я делаю, легко может понять, что я думаю.

Безопасность народа требует, далее, от того или тех, кто имеет верховную власть, чтобы справедливость была в одинаковой мере соблюдена по отношению к людям всех состояний, т. е. чтобы как богатые и высокопоставленные, так и бедные и незаметные люди могли одинаково найти управу против чинимых им обид и знатный человек, учиняя насилие, нанося бесчестье или какую-нибудь другую обиду человеку низшего состояния, имел бы не большую надежду на безнаказанность, чем человек низкого состояния, совершивший то же самое по отношению к знатному человеку. Ибо в этом заключается принцип нелицеприятия, которому как естественному закону суверен подчинен так же, как последний из его подданных. Всякое нарушение закона есть преступление против государства, но некоторые являются преступлениями и против частных лиц. И вот те преступления, которые затрагивают только государство, могут быть прощены без нарушения принципа нелицеприятия, ибо всякий человек волен прощать учиненные ему обиды по своему усмотрению. Но обиды, учиненные частным лицам, не могут по справедливости быть прощены без согласия обиженного или без предоставления ему разумного удовлетворения.

Неравенство подданных является следствием актов верховной власти, и поэтому оно так же не существует в присутствии суверена, т. е. в суде, как неравенство между королями и их подданными не существует в присутствии Царя царей. Честь высокопоставленных лиц должна оцениваться в зависимости от тех благодеяний и помощи, которые они оказывают нижестоящим людям, или же эта честь ничего не стоит. Чинимые ими насилия, притеснения и обиды не смягчаются, а, наоборот, усугубляются высоким положением этих лиц, ибо они меньше всего совершают это из нужды. Последствия лицеприятия по отношению к знатным людям развертываются в следующем порядке. Безнаказанность рождает наглость, наглость – ненависть, а ненависть порождает усилия свергнуть всякую притесняющую и наглую знать, хотя бы и ценой гибели государства.

Равномерное налогообложение. К равной справедливости относится также равномерное налогообложение, равенство которого зависит не от равенства богатства, а от равенства долга всякого человека государству за свою защиту. Недостаточно, чтобы человек только трудился для поддержания своего существования: он должен также в случае необходимости сражаться для защиты своего труда. Люди должны или поступать, как евреи при восстановлении храма после возвращения из плена, когда они одной рукой строили, а в другой держали меч, или же должны нанимать других, чтобы те сражались за них. Ибо налоги, которыми верховная власть облагает людей, есть не что иное, как жалованье, причитающееся тем, кто держал государственный меч для защиты людей, занимающихся различными промыслами и ремеслами. Ввиду того что благо, которое всякий при этом получает, есть наслаждение жизнью, одинаково дорогое богатому и бедному, то и долг бедного за защиту его жизни равновелик с долгом богатого, кроме тех случаев, когда богатые, имея на службе у себя бедных, могут быть должниками не только за себя, но и за многих других. В силу сказанного равенство обложения определяется скорее равенством потребления, чем богатством тех лиц, которые одинаково потребляют. Ибо на каком основании должен бы быть более обременен тот, кто работает много и, сберегая плоды своего труда, мало потребляет, чем тот, кто, живя беспечно, мало приобретает и расходует все приобретенное, в то время как один получает не больше защиты от государства, чем другой? Когда же налогами облагается то, что люди потребляют, тогда всякий платит соразмерно своему потреблению и государство не терпит убытка от расточительности частных лиц.

Государственная благотворительность. Если многие люди вследствие неотвратимых случайностей сделались не-; способными поддерживать себя своим трудом, то они не должны быть предоставлены частной благотворительности, а самое необходимое для существования должно быть им обеспечено законами государства. Ибо, подобно тому как само было жестокостью со стороны кого-либо отказывать «поддержке беспомощному человеку, точно так же было бы жестокостью со стороны суверена – государства подвергать таких беспомощных людей случайностям неопределенной благотворительности.

Предупреждение отлынивания от работы (idleness). иначе обстоит дело с физически сильными людьми, ибо таких надо заставить работать, а чтобы они не могли отговариваться отсутствием работы, необходимо поощрять всякого рода промыслы, как судоходство, земледелие, рыболовство, и все отрасли промышленности, требующие рабочих рук. Если же масса бедных, но сильных людей продолжает расти, то они должны быть переселены в еще недостаточно заселенные страны, где они, однако, должны не истреблять находящихся там обитателей, а лишь заставить их потесниться: сами же переселенцы не должны растягиваться на большое пространство, захватывая все, что находят, а каждый из них должен умело и старательно обрабатывать маленький клочок земли, который мог бы доставить ему пропитание в надлежащее время. А когда весь мир окажется перенаселенным, тогда остается как самое последнее средство война, которая заботится о всяком человеке, давая ему победу или смерть.

Что такое хорошие законы. Суверен должен заботиться об издании хороших законов. Но что такое хороший закон? Под хорошим законом я разумею справедливый закон, ибо никакой закон не может быть несправедливым. Закон издается верховной властью, а все, что делается этой властью, делается на основании полномочий и ответственности каждого из ее подданных, а то, что соответствует воле всякого человека, никто не может считать несправедливым. С законами государства дело обстоит точно так же, как с законами игры. Все, о чем договорились все игроки, не является несправедливостью по отношению к кому бы то ни было из них. Хороший закон – это тот, который необходим для блага народа и одновременно общепонятен.

Те, которые необходимы. Дело в том, что задача законов, которые являются лишь установленными верховной властью правилами, состоит не в том, чтобы удержать людей от всяких произвольных действий, а в том, чтобы дать такое направление их движению, при котором они не повредили бы самим себе своими собственными необузданными желаниями, опрометчивостью и неосторожностью, подобно тому как изгороди поставлены не для того, чтобы остановить путешественников, а для того, чтобы не дать им сбиться с дороги. Поэтому ненужный закон плох, ибо он не выполняет своей истинной задачи. Можно было бы думать, что закон хорош, когда он выгоден суверену, хотя бы он не был нужен народу, но это неверно. Ибо нельзя отделить благо суверена от блага народа. Слаб тот суверен, который имеет слабых подданных, и слаб тот народ, суверен которого не имеет власти, чтобы управлять им по своей воле.

Ненужные законы суть не хорошие законы, а ловушки в целях сбора денег, излишние там, где права суверенной власти признаны, и недостаточные для защиты народа там, где эти права не признаны.

Те, которые понятны. Понятность закона зависит не столько от изложения самого закона, сколько от объявления причин и мотивов его издания. Именно это показывает нам намерение законодателя, а когда намерение известно, тогда легче понять закон, изложенный кратко, а не многословно. Ибо все слова двусмысленны, поэтому умножение слов есть также умножение двусмысленности. Многословный закон, кроме того, дает повод к ошибочному предположению, будто стоит лишь старательно обойти букву закона, чтобы не подпасть под его действие. И это является причиной многих ненужных процессов. Ибо когда я представляю себе, сколь кратко составлялись законы в древние времена и как они постепенно становятся все более и более многословными, то я как будто вижу перед собой состязание между составителями закона и их защитниками, при котором первые стараются ограничить последних, а последние – обойти ограничения, причем победу одержали защитники законов. Поэтому обязанность законодателя –каковым бывает во всяком государстве верховный представитель, будь то один человек или собрание,– сделать очевидной цель закона, а сам закон сформулировать кратко, по возможности более точно и выразительно.

Наказания. На обязанности суверена лежит также правильное применение наказаний и вознаграждений. Ввиду того что целью наказания являются не месть и излияние гнева а исправление как самого преступника, так и других людей на его примере, то наиболее суровые наказания •должны быть наложены за преступления, наиболее опасные для государства. Таковы, например, преступления, проистекающие из стремления к низвержению установление образа правления; преступления, возникающие из презрения к правосудию; преступления, возбуждающие негодование толпы, и такие преступления, которые, оставались безнаказанными, выдаются за действия, совершенные решения верховной власти, а именно преступления, совершенные сыновьями, слугами или любимцами верховной власти. Ибо вызываемое у людей негодование обращается не только против исполнителей преступлений и подстрекателей, но и против всякой власти, которая может быть заподозрена в том, что она покровительствует им, как, например, в случае с Тарквинием, который за наглый поступок одного из своих сыновей был изгнан из Рима, после чего и сама монархия была свергнута. В отношении же преступлений, проистекающих из слабости,– например, преступления, свершенные в запальчивости и раздражении, в паническом страхе, вследствие большой нужды или незнания,– является ли деяние большим преступлением или нет, во многих случаях может быть сделано снисхождение без всякого вреда для государства. А там, где такое снисхождение может быть сделано, оно диктуется естественным законом. В случае бунта государству может принести пользу в качестве примера наказание лишь главарей и идейных вдохновителей, а не совращенных темных людей. Быть суровым к последним – значит наказывать невежество, в котором в значительной степени виновен суверен, не принявший мер к тому, чтобы люди были лучше просвещены.

Награды. Точно так же лежит на обязанности суверена награждать всегда так, чтобы это имело благодетельные последствия для государства. Ибо в этом заключаются польза и цель награждений. И эта цель достигнута, если люди, хорошо и с минимальными затратами общественных средств послужившие государству, так хорошо награждаются, что этим создается для других стимул честно и верно служить государству и приобретать те знания, которые сделали бы их способными служить еще лучше. Подкуп деньгами или повышение какого-нибудь популярного и честолюбивого подданного, дабы он вел себя мирно и воздерживался от зловредной агитации среди народа, по своему характеру не есть вознаграждение (которое дается не за причиненный в прошлом вред, а за прошлые заслуги) и является знаком не благодарности, а страха, и последствия его для государства не благодетельны, а вредны. Такая борьба с честолюбием напоминает борьбу Геркулеса с гидрой, которая имела много голов, и вместо каждой отсеченной головы у нее вырастали три новых. Точно так же и здесь: стоит утихомирить наградами одного популярного человека, как под влиянием примера появляется много других, совершающих то же самое зло в надежде на подобное благо. Как все отрасли мануфактуры, так и злые умыслы растут при наличии сбыта. Хотя гражданская война иногда и может быть отсрочена такими средствами, опасность ее постепенно растет, а развал государства становится все более неминуемым. Поэтому суверен, которому поручена безопасность государства, поступает против долга, если награждает тех, кто в целях достижения власти нарушает мир своей страны, и если противодействует им не в самом начале их преступной деятельности, когда опасность еще невелика, а позднее, когда она больше.

Советники. Сверх всего сказанного заботе суверена подлежит еще выбор хороших советников. Я разумею таких, советом которых он должен пользоваться при управлении государством. Ибо слово совет (counsel) – по– латыни consilium, искаженное considium имеет широкое значение и охватывает всякое собрание людей, заседающих вместе и не только обсуждающих то, что следует делать в будущем, но и творящих суд над фактами прошлого и решающих, какие законы нужны в настоящем. Я беру это слово здесь лишь в первом значении. В этом смысле не может идти речь о выборе совета ни при демократии, ни при аристократии. Ибо в этого рода государствах советники являются членами того лица, которому советы даются. Поэтому о подборе советников речь может идти лишь в монархии. При этой форме правления суверен не исполняет своего долга как следует, если он не стремится подбирать таких советников, которые наиболее пригодны во всех отношениях. Наиболее пригодными являются те советники, которые меньше всего могут надеяться на получение выгоды от плохого совета и которые наиболее сведущи в вопросах, имеющих отношение к миру и защите государства. Трудно определить, кто именно ждет для себя выгоды от смуты в государстве, однако имеются признаки, дающие повод к основательному подозрению, что это люди, состояние которых недостаточно, чтобы покрыть их обычные расходы, и которые подлаживаются к народу, выражая ему свое сочувствие во всех его неразумных жалобах и непоправимых обидах, что может легко заметить тот, кому это надлежит ведать. Однако определить, кто именно является наиболее сведущим в государственных делах, еще труднее, а тот, кто это умеет, меньше всего нуждается в совете таких людей, ибо, для того чтобы уметь определить того, кто знает правила какого угодно искусства, необходимо обладать в значительной степени знанием самого искусства, так как никто не может быть уверен в истинности правил другого, если он сам не научился сначала понимать их. Но лучше « всего свидетельствует о знании какого-нибудь искусства долголетнее занятие им с неизменным успехом. Способность давать хороший совет не приобретается жребием или по наследству, поэтому ждать хорошего совета в делах государства от богатого или знатного человека можно не с большим основанием, чем при составлении плана крепости, разве только мы будем думать, что для изучения политики не требуется никакого метода (как это требуется при изучении геометрии), а достаточно быть зрителем, что, однако, неверно, ибо из указанных нами двух наук политика более трудная. Если в этой части Европы стало правом определенных лиц по наследству занимать место в высшем совете государства, то это перешло к нам из эпохи завоеваний германцев, когда многие самостоятельные владетели объединились вместе, чтобы завоевать другие народы. А они не вступили бы в конфедерацию без таких привилегий, которые в последующее время должны были бы отличать их потомство от потомства их подданных. Так как эти привилегии несовместимы с правами верховной власти, то указанные лица могут удержать их лишь в качестве особой милости суверена. Но если бы они стали настаивать на этих привилегиях как на своем праве, то они неминуемо должны были бы постепенно потерять их и в конце концов иметь лишь те отличия, на которые дают им право их способности.

Как бы ни были способны советчики в каком-нибудь деле, они приносят больше пользы тогда, когда каждый из них в отдельности, а не ораторствуя в собрании, дает свой совет и указывает его основания, а также тогда, когда они предварительно обдумывают свой совет, а не говорят экспромтом,– в обоих этих случаях они имеют больше времени предусмотреть последствия обсуждаемого действия и меньше влекомы к противоречию завистью, соперничеством и другими страстями, проистекающими из различия мнений.

Лучший совет в делах, касающихся не других народов, а лишь тех удобств и благ, которые подданные могут получить благодаря законам, регулирующим внутренние отношения государства, может быть почерпнут из обычных сообщений и жалоб людей каждой провинции, которые лучше всего знакомы с собственными нуждами и требования которых поэтому, если только они не клонятся к умалению прав верховной власти, должны быть серьезно приняты во внимание, ибо без этих существенных прав (как я уже часто говорил раньше) государство вообще не может существовать.

Командиры. Если командующий армией непопулярен, то армия не будет любить и бояться его, и, следовательно, он не сможет с успехом выполнять свои обязанности. Поэтому он должен быть умным, храбрым, приветливым, щедрым и удачливым, чтобы в армии о нем составилось мнение как о человеке, соответствующем своему назначению и любящем своих солдат. Это и есть популярность, она порождает у солдат мужество и желание заслужить благосклонность генерала и позволяет ему проявить суровость в случае необходимости при наказании мятежных или нерадивых солдат. Но эта любовь солдат при отсутствии залога верности командира опасна для верховной власти, особенно когда она находится в руках непопулярного собрания. Безопасность народа требует поэтому, чтобы те, кому суверен поручает свои армии, были одновременно хорошими полководцами и верными подданными.

Если же суверен сам популярен, т. е. пользуется уважением и любовью своего народа, тогда популярность какого-нибудь подданного не представляет никакой опасности. Ибо солдаты никогда не бывают настолько несправедливы, чтобы принять сторону своего командира, хотя они иногда и выступают против своего суверена, когда любят не только самого командира, но и его дело. Поэтому тот, кто когда-либо насильственно свергал власть своего законного суверена, старался, прежде чем сесть на его место, сочинить для себя какие-нибудь права на это, чтобы народу не совестно было принять его. Иметь заведомое право на верховную власть – настолько популярное качество, что тому, кто обладает им, для завоевания сердец своих подданных требуется лишь немногое: чтобы подданные убедились в его способности управлять своей семьей, а в отношении врагов – в его способности разбить их армии. Ибо наибольшая и самая активная часть человеческого рода никогда не была до сих пор довольна настоящим.