Онлайн чтение книги Князь света Lord of Light
IV

Лежит Адов Колодезь на вершине мира, и спускается он к самым его корням. Столь же он, вероятно, стар, как и сам этот мир; а если и нет, то по внешнему виду об этом ни за что не скажешь.

Начинается он со входа. Установлена там Первыми огромная дверь из полированного металла, тяжелая, как грех, высотою в три человеческих роста, шириною вдвое меньше. Толщиной она в локоть, над массивным медным кольцом, в которое кое-кому, может, удастся просунуть голову, вделана в нее металлическая же пластинка каверзнейшего замка; как нажимать на нее, чтобы он открылся, там не написано, а написано примерно следующее: «Уходи. Тебе тут не место. Если попробуешь войти – не выйдет, а ты будешь проклят. Если же ухитришься пройти – не обессудь, тебя предупреждали, и не надоедай нам предсмертными мольбами». И подписано: «Боги».

Место это расположено у самой вершины очень высокой горы, называемой Чанна, в самом центре очень высокой горной системы, называемой Ратнагари. В краю этом на земле всегда лежит снег, а радуги высыпают, как налет на языке больного, на длинных сосульках, пустивших ростки на промерзших верхушках утесов. Воздух остер, как меч. Небо ярче кошачьего глаза.

Редко-редко ступала чья-то нога по тропинке, вьющейся к Адову Колодезю. Приходили сюда по большей части просто поглазеть, посмотреть, вправду ли существует великая дверь; когда очевидцы возвращались домой и рассказывали, что видели ее воочию, смеялись над ними обычно все вокруг.

Лишь предательские царапины на пластине замка свидетельствуют, что кое-кто и в самом деле пытался войти внутрь. Орудия, необходимые, чтобы вскрыть огромную дверь, доставить сюда и даже просто уместить у двери невозможно. Последнюю сотню метров тропка, карабкающаяся по склону к Адову Колодезю, сужается дюймов до десяти; а на прилепившейся под дверью площадке – остатке когда-то обширного козырька, – потеснившись, смогут, может быть, уместиться человек шесть.

Сказывают, что Панналал Мудрый, закалив свой ум медитацией и разнообразными подвигами аскетизма, разгадал секрет замка и вступил в Адов Колодезь, провел во чреве горы день и ночь. Звали его с тех пор Панналал Безумный.

Скрывающий в себе пресловутую дверь пик, известный под названием Чанна, лежит в пяти днях пути от крохотного городишка. А вся эта местность – часть далекого северного королевства Мальва. Ближайший к Чанне горный городишко названия не имеет, поскольку населен свирепым и независимым народом, который не испытывает ну никакого желания, чтобы городок их появился на картах сборщиков податей местного раджи. О коем достаточно будет упомянуть, что роста и возраста он среднего, практичен, слегка располнел, ни набожен, ни чрезмерно знаменит – и сказочно богат. Богат он потому, что подданных своих облагает высокими налогами. Когда подданные его начинают возмущаться и по стране распространяется молва о готовящемся восстании, он объявляет войну одному из соседних королевств и удваивает налоги. Если война складывается неудачно, он казнит нескольких генералов и отправляет своего министра по миру обсуждать условия мирного договора. Если же вдруг все складывается особенно удачно, он взыскивает с противника дань за то оскорбление, которое якобы вызвало всю заваруху. Обычно, однако, дело кончается перемирием, и подданые его, озлобленные и на войну, и на соперника, и на отсутствие победы, примиряются с высоким уровнем налогов. Имя раджи – Видегха, и у него множество детей. Он любит граклов – священных майн, – не за их глянцевитое черное оперение с изысканными желтыми пятнами вокруг глаз, а за то, что их можно обучить распевать непристойные песенки; любит змей, которым он при случае скармливает оных граклов, когда они фальшивят; любит игру в кости. Он не очень-то любит детей и Льва Толстого.

Адов Колодезь начинается с грандиозного портала высоко в горах северной оконечности королевства Видегхи, северней которого уже не отыщешь страны, населенной людьми. И, начинаясь там, по спирали, штопором уходит он вниз через самое сердце горы Чанны, вонзаясь, как штопор, в просторные пещеры и туннели, в неведомые никому из людей подземные переходы, простирающиеся глубоко под горной цепью Ратнагари, и тянутся глубочайшие из этих переходов вниз, к корням всего мира.

И к этой двери пришел странник.

Он был просто одет, путешествовал в одиночку и, казалось, в точности представлял, куда идет и что делает.

Прокладывая себе путь по мрачному склону, карабкался он по тропинке вверх на Чанну.

Большую часть утра потратил он на то, чтобы добраться до своей цели: до двери. Встав, наконец, перед нею, он чуть передохнул, глотнул воды из своей фляги, утер рукой губы и улыбнулся.

Затем уселся он, прислонившись спиной к двери, и перекусил. Покончив с этим, собрал листья, в которые была завернута снедь, и бросил их вниз через край площадки. Долго смотрел он, как планируют они, падая вниз, как относят их то туда, то сюда воздушные потоки, пока, наконец, не исчезли они из вида. Тогда он достал трубку и закурил.

Отдохнув, он встал и вновь повернулся лицом к двери.

Рука его легко легла на плату замка и медленно пустилась в ритуальный танец. Когда он в последний раз нажал на пластину и отнял руку, изнутри, из самой толщи двери донесся одинокий музыкальный звук.

Тогда он схватился за кольцо и с силой потянул его на себя, мышцы у него на плечах вздулись и напряглись. Дверь подалась, сначала медленно, потом быстрее. Он отступил в сторону с ее дороги, и она распахнулась настежь, уходя за край площадки.

Изнутри к двери было прикреплено второе кольцо, точная копия первого. Он поймал его, когда дверь проходила мимо, и всем своим весом повис на ней, изо всех сил упираясь ногами в землю, чтобы не дать уйти тяжеленной створке за пределы его досягаемости.

Волна теплого воздуха накатилась из отверстия у него за спиной.

Он потянул дверь на место и, запалив один из связки принесенных с собой факелов, закрыл ее за собою. Вперед, по коридору отправился он, и коридор этот потихоньку начал расширяться.

Пол резко пошел под уклон, и через сотню шагов где-то далеко вверху исчез из виду потолок.

А через две сотни шагов он уже стоял на краю колодца.

Теперь со всех сторон его окружала безбрежная, непроглядная чернота, разрываемая лишь огнем его факела. Стены исчезли, только позади и справа от него проглядывала еще последняя из них. В нескольких шагах перед ним исчезал и пол.

За его кромкой лежало нечто, напоминающее бездонную дыру. Разглядеть ее он не мог, но знал, что контур ее не слишком отличается от окружности и что чем глубже, тем больше становился ее радиус.

Он спускался по тропинке, что вилась спиралью, прижимаясь к стене колодца, и все время. ощущал напор поднимающегося из глубины теплого воздуха. Искусственной была эта тропа, это чувствовалось, несмотря на ее крутизну. Была она узкой и опасной; во многих местах пересекали ее трещины, а местами загромождали каменные обломки. Но ее неизменный, поворачивающий направо уклон выявлял план и цель в ее существовании.

Осторожно спускался он по этой тропе. Слева от него была стена. Справа – ничего.

Прошло, как ему показалось, века полтора, и он увидел далеко под собой крошечный мерцающий огонек, висящий прямо в воздухе.

Изгиб стены, однако, продолжал искривлять его путь, и вскоре светлячок этот оказался уже под ним и чуть-чуть правее.

Еще один поворот тропы, и он замигал прямо по ходу.

Когда он проходил мимо ниши в стене, в которой таилось пламя, в мозгу у него вскричал неведомый голос:

– Освободи меня, хозяин, и я положу к твоим ногам весь мир!

Но он даже не замедлился, даже не взглянул на подобие лица, промелькнувшее внутри ниши.

В океане мрака, раскинувшемся у его ног, теперь были видны и другие огоньки, с каждым шагом плавало их во тьме все больше и больше.

Колодец продолжал расширяться. Он наполнился сверкающими, мерцающими словно пламя огнями, но это не было пламя; наполнился формами, лицами, полузабытыми образами. И из каждого, когда он проходил мимо, поднимался крик:

– Освободи меня! Освободи меня!

Но он не останавливался.

Он спустился на дно колодца и пересек его пробираясь между обломками камней и скал, перешагивая через змеящиеся в каменном полу трещины. Наконец, он добрался до противоположной стены, перед которой плясало огромное оранжевое пламя.

При его приближении стало оно вишневым, а когда он остановился перед ним, – синим, как сердцевина сапфира.

Вдвойне было оно выше, чем он; оно пульсировало, колебалось; иногда оттуда в его направлении вырывался язык пламени, но тут же втягивался назад, словно натыкаясь на невидимый барьер.

Спускаясь, он миновал уже бесчисленное множество огней, и однако он знал, что еще больше таится их в пещерах под дном колодца.

Каждый огонь, мимо которого проходил он по пути вниз, взывал к нему, пользуясь своими собственными средствами коммуникации, и в мозгу его назойливо бились одни и те же слова: запугивающие и умоляющие, обещающие все на свете. Но из этого, самого большого синего пламени не донеслось ни слова. Никакая форма не изгибалась, не вращалась, дразня лживыми посулами, в его ослепительной сердцевине.

Он зажег новый факел и воткнул его в расщелину между двух скал.

– Итак, Ненавистный, ты вернулся!

Слова падали на него, как удары плети. Взяв себя в руки, он взглянул прямо в синее пламя и спросил в ответ:

– Тебя зовут Тарака?

– Тому, кто заточил меня здесь, следовало бы знать, как меня зовут, – пришли в ответ слова. – Не думай, Сиддхартха, что коли ты носишь другое тело, то можешь остаться неузнанным. Я смотрю прямо на потоки энергии, которые и составляют твое существо, а не на плоть, которая маскирует их.

– Ясно, – ответил тот.

– Ты пришел посмеяться надо мной в моем заточении?

– Разве смеялся я над тобой во дни Обуздания?

– Нет, ты не смеялся.

– Я сделал то, что должно было быть сделано для безопасности моего народа. Мало было людей, и слабы они были. Твоя же раса набросилась на них и их бы уничтожила.

– Ты украл у нас наш мир, Сиддхартха. Ты обуздал и приковал нас здесь. Какому новому унижению собираешься ты подвергнуть нас?

– Быть может, найдется способ кое-что возместить.

– Чего ты хочешь?

– Союзников.

– Ты хочешь, чтобы мы вступили на твоей стороне в борьбу?

– Именно.

– А когда все закончится, ты вновь попробуешь заточить нас?

– Нет, если до того нам удастся прийти к приемлемому соглашению.

– Назови свои условия, – сказало пламя.

– В былые дни твой народ разгуливал – видимый или невидимый – по улицам Небесного Града.

– Да, так оно и было.

– Теперь он укреплен значительно лучше.

– В чем это выражается?

– Вишну-Хранитель и Яма-Дхарма, Повелитель Смерти, покрыли все Небеса – а не только Град, как было в стародавние времена, – каким-то, как говорят, непроницаемым сводом.

– Непроницаемых сводов не бывает.

– Я повторяю только то, что слышал.

– В Град ведет много путей, Князь Сиддхартха.

– Отыщи мне их все.

– Это и будет ценой моей свободы?

– Твоей личной свободы – да.

– А для других из нас?

– В обмен на их свободу вы все должны согласиться помочь мне в осаде Града – и взять его.

– Освободи нас, и Небеса падут!

– Ты говоришь за всех?

– Я Тарака. Я говорю за всех.

– А какую гарантию ты, Тарака, дашь, что этот договор будет выполнен?

– Мое слово? Я был бы счастлив поклясться чем-либо, только назови.

– Готовность клясться чем угодно – не самое обнадеживающее качество, когда идет торговля. К тому же, твоя сила в любой сделке становится слабостью. Ты настолько силен, что не можешь гарантировать любой другой силе контроль над собой. Ты не веришь в богов, которыми мог бы поклясться. В чести у тебя только игорные долги, но у нас здесь для игры нет ни мотивов, ни возможностей.

– Но ты же обладаешь силой, способной контролировать нас.

– По отдельности – возможно. Но не всех сразу.

– Да, это и в самом деле сложная проблема, – сказал Тарака. – Я бы отдал за свободу все, что имею, но имею я только силу – чистую силу, по самой своей сути непередаваемую. Большая сила могла бы подчинить ее, но это не выход. Я и в самом деле не знаю, как дать тебе достаточные гарантии, что я выполню свои обещания. На твоем месте я бы ни за что не доверил мне.

– Да, налицо некая дилемма. Ладно, я освобожу тебя – тебя одного, – чтобы ты слетал на Полюс и разведал все, что касается защиты Небес. Я же в твое отсутствие еще поразмыслю над этой проблемой. Призадумайся и ты, и, может быть, когда ты вернешься, мы сумеем заключить взаимовыгодное соглашение.

– Согласен! Сними же с меня это проклятие!

– Узнай же мою мощь, Тарака, – сказал пришелец. – Коли я обуздал тебя, так могу и спустить – вот!

И пламя вскипело, выплеснулось от стены вперед.

Оно скрутилось в огненный шар и принялось бешено кружить по колодцу, напоминая собой комету; оно пылало, как крохотное солнце, разгоняя вековечный мрак; оно беспрерывно меняло свой цвет, и скалы сверкали то жутко, то заманчиво.

Затем оно нависло над головой того, кого звали Сиддхартхой, обрушив на него пульсирующие слова:

– Ты не можешь себе представить, как приятно вновь ощущать свободу. Я хочу еще раз испытать твою мощь.

Человек внизу пожал плечами.

Огненный шар начал сжиматься. Хотя он и светился все ярче, было это не накопление сил, а, скорее, некое усыхание; он словно сморщился и медленно опустился на дно колодца.

Подрагивая, он остался лежать там, будто опавший лепесток некого титанического цветка; потом его начало медленно относить по полу в сторону, и в конце концов он опять очутился в своей прежней нише.

– Ты доволен? – спросил Сиддхартха.

– Да, – раздался после паузы ответ. – Не потускнела твоя сила, о Бич. Освободи меня еще раз.

– Я устал от этого спектакля, Тарака. Быть может, мне лучше уйти, оставив тебя, как ты есть, и поискать помощников где-либо еще?

– Нет! Я же дал тебе обещание! Что ты еще хочешь получить от меня?

– Я бы хотел заручиться твоим отказом от раздоров между нами. Либо ты будешь служить мне на таком условии, либо не будешь. Вот и все. Выбирай и храни верность своему выбору и своему слову.

– Хорошо. Отпусти меня, и я отправлюсь к ледяным горам, я наведаюсь в венчающий их Небесный Град, я выведаю слабые места Небес.

– Тогда отправляйся!

На этот раз пламя полыхнуло много медленнее. Оно раскачивалось перед ним и приобрело почти человеческие очертания.

– В чем твоя сила, Сиддхартха? Как тебе это удается? – спросило оно.

– Назови эту способность ума электролокацией энергии, – ответил тот. – Такая формулировка ничуть не хуже любой другой. Но как бы ты ее ни назвал, не пытайся столкнуться с этой силой опять. Я могу убить тебя ею, хотя ни одно материальное оружие не может причинить тебе никакого вреда. А теперь – ступай!

Тарака исчез, как головешка в водах реки, и Сиддхартха остался стоять один, освещенный лишь огнем своего факела.

Он отдыхал, и мозг его наполнил лепет множества голосов – обещающих, искушающих, умоляющих. Перед глазами поплыли видения, исполненные роскоши и великолепия. Перед ним проходили восхитительнейшие гаремы, у ног его были накрыты пиршественные столы. Аромат мускуса, запах магнолии, голубоватый дымок курящихся благовоний проплывали, умасливая его душу, кружили вокруг него. Он прогуливался среди неземной красоты цветов, и светлоглазые девушки с улыбкой несли за ним кубки с вином; серебристым колокольчиком пел для него одинокий голос, гандхарвы и апсары танцевали на зеркальной глади соседнего озера.

– Освободи нас, освободи нас, – пели они.

Но он лишь улыбался, и смотрел, и ничего не делал.

Постепенно превращались мольбы, жалобы и обещания в хор проклятий и угроз. На него наступали вооруженные скелеты, на их сверкающие мечи были наколоты младенцы. Повсюду вокруг него разверзлись дыры жерл, извергавших омерзительно воняющий серой огонь. С ветки перед самым его лицом свесилась змея, с ее жала падали на него капли яда. На него обрушился ливень пауков и жаб.

– Освободи нас – или никогда не прекратятся твои муки! – кричали голоса.

– Если вы будете упорствовать, – заявил он, – Сиддхартха рассердится, и вы потеряете единственный шанс обрести свободу, который у вас еще остался.

И все замерло вокруг него, и, прогнав все мысли, он задремал.

Он еще дважды ел, потом еще раз спал; наконец, вернулся Тарака, принявший форму хищной птицы с огромными острыми когтями, и начал докладывать.

– Мои сородичи могут проникнуть туда через вентиляционные отверстия, – сказал он, – но людям это не под силу. Кроме того, внутри горы проделано много шахт для лифтов. Если воспользоваться большими из них, множество народу может быть без труда доставлено наверх. Конечно, они охраняются. Но если перебить стражу и отключить сигнализацию, все это вполне выполнимо. Ну и кроме того, иногда в разных местах раскрывается сам купол свода, чтобы пропустить внутрь или наружу летательное судно.

– Очень хорошо, – сказал Сиддхартха. – У меня под рукой – в нескольких неделях пути отсюда – мое королевство. Уже много лет вместо меня правит там регент, но если я вернусь, то смогу собрать армию. По земле сейчас шествует новая религия. Люди уже не так богобоязненны, как когда-то.

– Ты хочешь разграбить Небеса?

– Да, я хочу предоставить их сокровища миру.

– Мне это нравится. Победить будет не легко, но с армией людей и с воинством моих сородичей способны мы будем на это. Освободи теперь мой народ, чтобы мы могли начать действовать.

– Похоже, что мне придется довериться тебе, – сказал Сиддхартха. – Ладно, давай начнем.

И он пересек дно Адова Колодца и вошел в первый уходящий глубоко вниз туннель.

В тот день шестидесяти пяти из них даровал он свободу, и наполнили они пещеры переливами цвета, движением, светом. Воздух звенел от громких криков радости, гудел от их полетов, когда они носились по Адову Колодезю, постоянно меняя форму и ликуя от ощущения свободы.

Вдруг один из них безо всякого предупреждения принял форму пернатого змея и ринулся на него, выставив вперед острые, как сабли, когти.

На миг он сконцентрировал на нем все свое внимание.

Змей издал короткий, тут же оборвавшийся вопль и рухнул в сторону, одевшись дождем бело-голубых искр.

Затем все поблекло, не осталось никаких следов происшедшего.

По пещерам разлилась тишина, огненные светляки пульсировали, прижавшись к стенам.

Сиддхартха сосредоточился на самом большом из них, Тараке.

– Он что, напал на меня, чтобы испытать мою силу? – спросил он. – Чтобы узнать, могу ли я и в самом деле убивать, как я про то тебе сказал?

Тарака приблизился, завис перед ним.

– Не по моему приказанию напал он на тебя, – заявил он. – Мне кажется, что он наполовину сошел с ума от своего заключения.

Сиддхартха пожал плечами.

– Ну а теперь на время располагай собой, как пожелаешь, – сказал он. – Я отдохну после сегодняшней работы.

И он отправился обратно, на дно колодца, где улегся, завернувшись в одеяло, и заснул.

И пришел сон.

Он бежал.

Перед ним распростерлась его тень, и чем дальше он бежал, тем больше она становилась.

Она росла до тех пор, пока стала уже не тенью, а каким-то гротескным контуром.

Вдруг он понял, что просто-напросто его тень оказалась целиком покрыта тенью его преследователя; покрыта, поглощена, затенена, покорена.

И тут на какой-то миг его охватила чудовищная паника, там, на безликой равнине, по которой он убегал.

Он знал, что теперь это была уже его собственная тень.

Проклятие, которое преследовало его, уже не скрывалось у него за спиной.

Он знал, что сам стал своим собственным проклятием.

И узнав, что ему, наконец, удалось догнать себя, он громко рассмеялся, хотя хотелось ему скорее взвыть.

Когда он проснулся, он куда-то шел.

Он шел по закрученной в спираль тропе, лепившейся к стене Адова Колодезя.

И по ходу дела оставлял он позади полоненные огни.

И снова каждый из них кричал ему, когда он проходил мимо:

– Освободите нас!

И медленно начали подтаивать ледяные грани его рассудка.

Освободите.

Множественное число. Не единственное.

Так они не говорили.

И он понял, что идет не один.

И ни одной из пляшущих, мерцающих форм не было рядом с ним.

Те, кто были в заточении, там и оставались. Освобожденные им куда-то делись.

И он карабкался вверх по высокой стене колодца, и факел не освещал ему дорогу, и, однако, он видел ее.

Он видел каждую деталь каменистой тропы, словно выбеленной лунным светом.

И он знал, что глаза его не способны на подобный подвиг.

И к нему обращались во множественном числе.

И тело его двигалось, хотя он ему этого и не велел.

Он попытался остановиться, замереть.

Он по-прежнему шел по тропе, и губы его зашевелились, складывая звуки в слова.

– Ты, как я погляжу, проснулся. Доброе утро.

На вопрос, который тут же возник у него в мозгу, незамедлительно ответил его собственный рот.

– Да; ну и как ты себя чувствуешь, когда обуздали уже тебя самого – и внутри собственного тела? Каково испытать на себе бич демонов?

Сиддхартха сформулировал еще одну мысль:

– Я не думал, что кто-нибудь из вашего племени способен приобрести контроль надо мной против моей воли – даже я во сне.

– Честно признаться, – был ответ, – я тоже. Но с другой стороны, я имел в своем распоряжении объединенные силы многих из нас. Казалось, что стоит попробовать.

– А что с другими? Где они?

– Ушли. Постранствовать по свету, пока я не призову их.

– Ну а те, которые остались обузданными? Если ты подождешь, я мог бы освободить и их.

– Какое мне до них дело? Я-то теперь свободен и снова при теле! На остальное наплевать!

– Значит, как я понимаю, твое обещание помощи ничего не стоит?

– Не совсем, – ответил демон. – Мы вернемся к этому, ну, скажем, через если не белый, то желтый месяц. Мне твоя идея весьма по душе. Чувствую, что война с богами окажется замечательным развлечением. Но сначала я хочу насладиться плотскими радостями. Неужели ты поскупишься на небольшое развлечение для меня – после веков скуки в тюрьме, в которую ты же меня и засадил?

– Поскуплюсь я на такое использование моей личности.

– Как бы там ни было, придется тебе на время с этим примириться. К тому же у тебя будет возможность насладиться тем, чем наслаждаюсь я, так почему бы тебе спокойно не воспользоваться этим?

– Так ты утверждаешь, что намерен-таки воевать против богов?

– Да, в самом деле. Жалко, я сам не додумался до этого в стародавние времена. Быть может, мы бы тогда избежали обуздания. Может быть, в этом мире не было бы больше богов и людей. Мы же никогда не склонялись к согласованным действиям. Независимость духа для нас естественный спутник личной независимости. Каждый сражался сам за себя в общем столкновении с человечеством. Я вождь – да, это так, но лишь потому, что я старше, сильнее и мудрее остальных. Они приходят ко мне за советом, они служат мне, когда я им прикажу. Но я никогда не отдавал им приказов в битве. Ну а теперь – позже – буду. Новшество очень хорошо поможет против заунывной монотонности.

– Советую тебе не ждать, ибо никакого «позже» не будет, Тарака.

– Почему же?

– Когда я шел к Адову Колодезю, гнев богов носился в воздухе, клубился у меня за спиной. Теперь в мире затерялось шестьдесят шесть демонов. Очень скоро почувствуют боги ваше присутствие. Они сразу поймут, кто это сделал, и предпримут против нас определенные шаги. Элемент неожиданности будет потерян.

– Бились мы с богами в былые дни…

– Но это уже не былые дни, Тарака. Боги теперь сильнее, намного сильнее. Долго был ты обуздан, и все эти века возрастала их мощь. Даже если ты впервые в истории поведешь в битву настоящую армию ракшасов, а я поддержу тебя могучей армией людей, даже и тогда не будет никакой уверенности в том, кто победит. И если ты сейчас промедлишь, то упустишь свои шансы.

– Мне не нравится, когда ты говоришь со мной об этом, Сиддхартха, ибо ты беспокоишь меня.

– К этому я и стремлюсь. Пусть ты и могуч, но когда ты встретишь Красного, он выпьет из тебя глазами всю твою жизнь. И он придет сюда, к Ратнагари, ибо он преследует меня. Появившиеся на свободе демоны – указка, подсказывающая ему, куда идти. И он может привести с собой и других. Тогда может статься, что даже все вы не окажетесь для них достойным соперником.

Демон не отвечал. Они уже вылезли из колодца, и Тарака, отмерив последние две сотни шагов, добрался наконец до огромной двери, которая теперь была распахнута настежь. Он выбрался на наружную площадку, поглядел с нее вниз.

– Ты сомневаешься в могуществе ракшасов, Бич? – спросил он. – Смотри же!

И он шагнул с площадки.

Они не упали.

Они поплыли, как те листья, что он бросил вниз – давно ли?

Вниз.

Они приземлились прямо на тропинку, преодолев по воздуху полпути вниз, с горы, называемой Чанна.

– Я не только укротил твою нервную систему, – объявил Тарака, – но и пропитал все твое тело, окутал его энергией самого своего бытия. Так что присылай ко мне этого Красного, который выпивает жизнь глазами. Я с удовольствием встречусь с ним.

– Хоть ты и можешь разгуливать по воздуху, – ответил Сиддхартха, – говоришь ты вещи весьма опрометчивые.

– Недалеко отсюда, в Паламайдзу, находится двор Князя Видегхи, – сказал Тарака, – я присмотрелся к нему на обратном пути с Небес. Как я понял, он обожает игру. Стало быть, туда и держим путь-дорогу.

– А если поиграть явится и Бог Смерти?

– И пусть! – вскричал Тарака. – Ты перестал забавлять меня, Бич. Спокойной ночи. Спи дальше!

И на него опустилась легкая, как вуаль, темнота и гнетущая, словно свинцовая, тишина; первая из них сгущалась, вторая рассеивалась.

От следующих дней остались лишь яркие фрагменты.

До него доходили обрывки разговоров или песен, красочные виды галерей, комнат, садов. А однажды он заглянул в подземный застенок, где на дыбе корчились люди, и услышал собственный смех.

А между этими видениями его посещали сны, подчас смыкающиеся с явью. Их освещало пламя, их омывали слезы и кровь. В полутемном бескрайнем соборе он бросал кости, и были это светила и планеты. Метеоры высекали пламя у него над головой, кометы вычерчивали пылающие дуги на черном стекле свода. К нему сквозь страх пробилась вдруг вспышка радости, и он знал, что хотя эта радость в основном принадлежала не ему, была в ней и его частичка. Ну а страх, тот весь был его.

Когда Тарака выпивал слишком много вина или валялся, запыхавшись, на своем широком и низком ложе в гареме, его хватка, тиски, которыми он сжимал украденное тело, слабела. Но слаб еще был и Сиддхартха, разум его не оправился от ушиба, контузии, а тело было либо пьяным, либо обессиленным; и он знал, что не пришло еще время оспорить владычество повелителя демонов.

Иногда видел он все вокруг не глазами того тела, которое было когда-то его собственностью, а зрением демона, направленным сразу во все стороны; сдирал он тогда своим взглядом со всех, с кем встречался, и кожу, и кости, прозревая под ними огонь истинной их сущности, то расцвеченный переливами и тенями их страстей, то мерцающий от жадности, похоти или зависти, то стремительно мечущийся между жаждой и жадностью, то тлеющий подспудной ненавистью, то угасающий со страхом и болью. Адом ему стало это многоцветие; лишь иногда смягчался он как-то либо холодным голубым сиянием интеллекта ученого, либо белым светом умирающего монаха, либо розовым ореолом хоронящейся от его взгляда знатной дамы, либо, наконец, пляшущими простенькими цветами играющих детишек.

Он прохаживался по залам с высокими потолками и по широким галереям королевского дворца в Паламайдзу, его законного выигрыша. Князь Видегха был брошен в цепях в свой собственный застенок. И никто из его подданных по всему королевству не подозревал, что на трон его воссел ныне демон. Все, казалось, шло своим чередом. Сиддхартхе привиделось, как он проезжает на спине у слона по улицам города. Всем женщинам в городе велено было стоять у дверей своих жилищ, и он выбирал среди них тех, которые приходились ему по душе, и забирал их в свой гарем.

Содрогнувшись от неожиданности, поймал себя Сиддхартха на том, что участвует в этих смотринах, подчас оспаривая, подчас обсуждая с Таракой достоинства и недостатки той или иной матроны, девушки или дамы. Добралось и до него вожделение Тараки и стало его собственным. С осознанием этого факта вступил он на новую ступень пробуждения, и теперь не всегда рука именно демона подносила к губам его рог с вином или поигрывала кнутом в застенках. Все дольше и дольше оставался он в сознании и с некоторым ужасом начинал понимать, что внутри него самого, как и внутри каждого человека, сокрыт демон, способный отозваться на зов своих собратьев.

И вот однажды восстал он наконец против силы, управлявшей его телом и подчинившей его разум. Он уже вполне оправился и делил с Таракой все его труды и дни, постоянно был с ним – и как безмолвный наблюдатель, и как активный участник.

Они стояли на балконе, выходящем в сад, и смотрели, как набирает силу день. Тарака захотел – и тут же все цветы в саду изменили свой цвет, теперь в саду царил черный цвет – ни пятнышка красного, синего или желтого. Напоминающие ящериц твари закопошились, зашевелились в прудах и на деревьях, зашуршали и заквакали в черноте теней. Густые, приторные запахи благовоний насытили воздух, по земле, как змеи, извивались струйки черного дымка.

На жизнь его покушались уже трижды. Последним попытку предпринял капитан дворцовой гвардии. Но его меч превратился прямо у него в руке в рептилию, и та впилась ему в лицо, вырвала ему глаза, напоила его жилы ядом, от которого весь он почернел и распух; умер он в страшных мучениях, умоляя о глотке воды.

Сиддхартха глядел на деяния демона и вдруг ударил.

Медленно возвращалась к нему та сила, которой в последний раз пользовался он в Адовом Колодезе. Странным образом оторванная от мозга его тела, объяснение чему дал ему когда-то Яма, сила эта медленно вращалась как цевочное колесо в самом центре пространства, которым он был.

Теперь оно раскрутилось и вращалось стремительнее, он напрягся и швырнул его против силы другого.

Крик вырвался у Тараки, и ответный удар чистой энергии, словно копье, обрушился на Сиддхартху.

Частично ему удалось подстроиться под удар, даже присвоить, вобрать в себя часть его энергии. Но главный стержень удара все же задел его существо, и все внутри него обратилось в боль и хаос.

Ни на миг, однако, не отвлекаясь, он ударил снова, как копьеносец погружает свое копье в чернеющее жерло норы страшного зверя.

Опять услышал он, как с губ его срывается крик.

Тогда воздвиг демон против его силы черные стены.

Но рушились они одна за другой под его напором.

И, сражаясь, они разговаривали.

– Человек о многих телах, – говорил Тарака, – почему скаредничаешь ты, почему тебе жалко, чтобы провел я в этом теле всего несколько дней? Ты же сам не родился в нем, ты тоже всего лишь позаимствовал его на время. Почему же тогда осквернением считаешь ты мое прикосновение? Рано или поздно сменишь ты это тело, обретешь другое, мною не тронутое. Так почто смотришь ты на мое присутствие как на недуг или скверну? Не потому ли, что есть в тебе нечто, подобное мне? Не потому ли, что ведомо тебе и наслаждение, которое обретаешь, смакуя на манер ракшасов причиняемую тобой боль, налагая по собственному выбору свою волю на все, что только ни подскажут твои причуды? Не из-за этого ли? Ведь познал и ты – и теперь желаешь – все это, но сгибаешься ты к тому же под бременем отягчающего род людской проклятия, называемого виной. Если так, я смеюсь над твоей слабостью, Бич. И опять покорю я тебя.

– Таков уж я, демон, и ничего тут не попишешь, – сказал Сэм, вкладывая всю имеющуюся энергию в очередной свой удар. – Просто я взыскую подчас чего-то помимо радостей чрева и фаллоса. Я не святой, как думают обо мне буддисты, и я не легендарный герой, Я человек, который познал немало страха и который чувствует подчас свою вину. Но в первую очередь, однако, я – человек, твердо намеревающийся кое-что совершить, ну а ты стоишь у меня на дороге. И унаследуешь ты посему бремя моего проклятия; выиграю я или проиграю, ныне, Тарака, твоя судьба уже изменилась. Вот проклятие Будды: никогда больше не станешь ты таким, как был когда-то.

И простояли они весь день на балконе в пропитанных потом одеждах. Как статуя, стояли они до тех пор, пока не спустилось солнце с неба и не разделила напополам золотая дорожка темный котел ночи. Луна всплыла над садовой оградой. Потом вторая.

– Каково проклятие Будды? – раз за разом вопрошал Тарака.

Но Сиддхартха не отвечал.

Рухнула под его напором и последняя стена, и фехтовали они теперь потоками энергии, словно ливнями ослепительных стрел.

Из отдаленного Храма доносилась бесконечно повторяющаяся фраза барабана, в саду изредка всквакивала какая-то тварь, кричала птица, иногда опускался на них рой мошкары, кормился и уносился прочь.

И тогда, как звездный ливень, пришли они, оседлав ночной ветер… Освобожденные из Адова Колодезя, остальные демоны, затерявшиеся в мире.

Они явились в ответ на призыв Тараки, явились поддержать своими силами его мощь.

И обернулся он водоворотом, воронкой, приливной волной, смерчем молний.

Сиддхартха почувствовал, как его сметает титаническая лавина, раздавливает, плющит, хоронит.

Последнее, что он осознал, был вырывающийся у него из груди смех.

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем начал он приходить в себя. На сей раз происходило это медленно, и очнулся он во дворце, где ему прислуживали демоны.

Когда спали последние путы анестезирующей умственной усталости, странным и причудливым предстало все вокруг него.

Длились гротесковые пирушки. Вечеринки обычно проходили в застенках, где демоны одушевляли, оживляли тела и вселялись в них, чтобы преследовать свои жертвы. Повсюду творились темные чудеса, прямо из мраморных плит тронного зала, например, выросла роща кривых, искореженных деревьев, роща, в которой люди спали не просыпаясь, вскрикивая, когда один кошмар сменялся другим. Но поселилась во дворце и иная странность.

Случилось что-то с Таракой.

– Каково проклятие Будды? – вновь вопросил он, как только почувствовал присутствие Сиддхартхи.

Но не ответил ему на это Сиддхартха. Тот продолжал:

– Чувствую, что уже скоро верну я тебе твое тело. Я устал от всего этого, от этого дворца. Да, я устал, и, думаю, недалек уже, быть может, тот день, когда мы пойдем войной на Небеса. Что ты скажешь на это, Бич? Я, как и обещал, сдержу свое слово.

Сиддхартха не ответил ему.

– С каждым днем иссякает, сходит на нет мое удовольствие! Не знаешь ли ты почему, Сиддхартха? Не можешь ли ты сказать, почему приходит ко мне странное чувство, и иссушает оно мою радость от самых сильных ощущений, притупляет наслаждения, ослабляет меня, повергает в уныние, когда должен я ликовать, когда должен переполняться радостью? Не это ли – проклятие Будды?

– Да, – сказал Сиддхартха.

– Тогда сними с меня, Бич, свое проклятие, и я уйду в тот же день и верну тебе эту плотскую личину. Затосковал я по холодным, чистым ветрам поднебесья! Освободи же меня прямо сейчас!

– Слишком поздно, о владыка ракшасов. Ты сам навлек все это на себя.

– Что это? Чем обуздал ты меня на этот раз?

– Не припоминаешь ли ты, как, когда боролись мы на балконе, насмехался ты надо мною? Ты сказал, что я тоже нахожу удовольствие в том, как сеешь ты боль и муки. Ты был прав, ибо каждый человек несет в себе и темное, и светлое. Во многих отношениях разделен человек на части, слит из крайностей; он не то чистое, ясное пламя, каким был ты когда-то. Интеллект его часто воюет с эмоциями, воля – с желаниями… идеалы его не в ладах с окружающей действительностью; если он следует им, то в полной мере суждено познать ему утрату старых грез, а если не следует – причинит ему муки отказ от мечты – новой и благородной. Что бы он ни делал, все для него и находка, и утрата; и прибыль, и убыль. Всегда оплакивает он ушедшее и боится того, что таит в себе новое. Рассудок противится традиции. Эмоции противятся ограничениям, которые накладывают на него его собратья. И всегда из возникающего в нем трения рождается хищное пламя, которое высмеивал ты под именем проклятия рода людского, – вина!

– Так знай же, что когда пребывали мы с тобою в одном и том же теле и шел я невольно твоим путем, – а иногда и вольно, – не был путь этот дорогой с односторонним движением. Как ты склонил мою волю к своим деяниям, так, в свою очередь, и твою волю исказило, изменило мое отвращение к некоторым твоим поступкам. Ты выучился тому, что называется виной, и отныне всегда она будет отбрасывать тень на твои услады. Вот почему надломилось твое наслаждение. Вот почему стремишься ты прочь. Но не принесет это тебе добра. Она последует за тобой через весь мир. Она вознесется с тобой в царство чистых, холодных ветров. Она будет преследовать тебя повсюду Вот оно, проклятие Будды.

Тарака закрыл лицо, руками.

– Так вот что такое – рыдать, – вымолвил, наконец, он.

Сиддхартха не ответил.

– Будь ты проклят, Сиддхартха, – сказал Тарака. – Ты сковал меня снова, и тюрьма моя теперь еще ужаснее Адова Колодезя.

– Ты сам сковал себя. Ты нарушил наше соглашение. Не я.

– Человеку на роду написано страдать от расторжения договоров с демонами, – промолвил Тарака, – но никогда еще ракшас не пострадал от этого.

Сиддхартха не ответил.

На следующее утро, когда он завтракал, кто-то забарабанил в дверь его покоев.

– Кто посмел? – вскричал он, и в этот миг дверь, выворотив петли из стены, рухнула внутрь покоев, засов переломился, как сухая тростинка.

В комнату ввалился ракшас: увенчанная рогами тигриная голова на плечах здоровенной обезьяны, огромные копыта на ногах, когти на руках; он рухнул на пол, на миг стал прозрачным, извергнув при этом изо рта струйку дыма, опять обрел видимую материальность, вновь поблек, снова появился. С его когтей капала какая-то непохожая на кровь жидкость, а поперек груди красовался огромный ожог. Воздух наполнился запахом паленой шерсти и обуглившейся плоти.

– Господин! – крикнул он. – Пришел чужак и просит встречи с тобой?

– И ты не сумел его убедить, что мне не до него?

– Владыка, на него набросилась дюжина человек, твоя стража, а он… Он взмахнул на них рукой, и столь яркой была вспышка света, что даже ракшас не сумел бы взглянуть на нее. Один только миг – и все они исчезли, будто их никогда и не было… А в стене за ними осталась большая дыра… Никаких обломков, просто аккуратная, ровная дыра.

– И тогда ты набросился на него?

– Много ракшасов бросилось на него – но было что-то, что нас оттолкнуло. Он опять взмахнул рукой, и уже трое наших исчезли во вспышке, посланной им… Я был лишь задет ею. И он послал меня передать тебе послание… Я больше не могу держаться.

И с этим он исчез, а над тем местом, где секунду назад лежало тело, повис огненный шар. Теперь слова его раздавались прямо в мозгу.

– Он велит тебе без отлагательств выйти к нему. Иначе обещает разрушить весь этот дворец.

– А те трое, которых он сжег, они тоже вернулись в обычную свою форму?

– Нет, – ответил ракшас. – Их больше нет…

– Опиши чужака! – приказал Сиддхартха, выдавливая слова из собственного рта.

– Он очень высок ростом, – начал демон, – носит черные брюки и сапоги. А выше одет очень странно. Что-то вроде цельной белой перчатки – только на правой руке, – и идет она до самого плеча, дальше пересекает грудь, а сзади облегает шею и обтягивает туго и гладко всю голову. А лица видна только нижняя часты на глазах у него большие черные линзы, они выдаются вперед почти на ладонь. К поясу прицеплены короткие ножны из того же белого материала, что и перчатка, но в них вместо кинжала, держит он небольшой жезл. Под тканью, там, где она обтягивает его плечи и затылок, виднеется какой-то бугор, словно он носит крохотный ранец.

– Бог Агни! – воскликнул Сиддхартха. – Ты описал бога огня!

– А, может быть и так, – сказал ракшас. – Ибо когда я заглянул под его плоть, чтобы увидеть цвета истинного его существа, я едва не ослеп от блеска, будто оказался в самом центре солнца. Ежели существует бог огня, то это действительно он.

– Ну вот нам и пора бежать, – сказал Сиддхартха, – ибо здесь вскорости разгорится грандиозный пожар. Мы не можем бороться с ним, так что давай поспешать!

– Я не боюсь богов, – заявил Тарака, – а на этом я хочу испытать свои силы.

– Ты не можешь превзойти Владыку Пламени, – возразил Сиддхартха. – Его огненный жезл непобедим. Ему дал его бог смерти.

– Придется отнять у него этот жезл и обратить его против него самого.

– Никто не может носить его не ослепнув и не потеряв при этом руки! Вот почему он так странно одет. Не будем же терять времени!

– Я должен посмотреть сам, – заявил Тара-ка. – Должен.

– Уж не заставляет ли тебя твоя вновь обретенная вина флиртовать с самоуничтожением?

– Вина? – переспросил Тарака. – Эта тщедушная, гложущая мозг крыса, которой ты меня заразил? Нет, это не вина, Бич. Просто с тех пор, как я был – не считая тебя – высшим, в мире возросли новые силы. В былые дни боги были слабее, и если они и в самом деле выросли в силе, то силу эту надо испробовать – мне самому! В самой моей природе, каковая – сила, заложено бороться с каждой иной, особенно новой, силой и либо восторжествовать над ней, либо ей подчиниться. Я должен испытать мощь Бога Агни, чтобы победить его.

– Но нас же в этом теле двое!

– Это правда… Обещаю тебе, что если это тело будет уничтожено, я унесу тебя с собой прочь. И я уже усилил огонь твоей натуры по обычаю своего племени. Если это тело умрет, ты будешь продолжать жить в качестве ракшаса. Наш народ тоже облачен был когда-то в тела, и я помню искусство освобождения внутреннего огня от тела. Я уже сделал это с тобой, так что не бойся.

– И на том спасибо.

– Ну а теперь заглянем в лицо огню – и потушим его!

И покинув королевские покои, они спустились вниз. Далеко внизу, заточенный в собственный каземат, Князь Видегха застонал во сне.

Они вошли через дверь, скрываемую драпировкой позади трона. Раздвинув складки материи, они увидели, что если не считать спящих под сенью темной рощи, зал был пуст, только в самом его центре, скрестив на груди руки, стоял человек; обтянутые белой материей пальцы его правой руки сжимали серебряный жезл.

– Видишь, как он стоит? – сказал Сиддхартха. – Он всецело полагается на свою силу, и он прав. Это Агни, один из докапал. Он может разглядеть все, до самого края горизонта, что только не заслонено от него; разглядеть так же хорошо, как предметы на расстоянии вытянутой руки. И он способен дотянуться до всего, что видит. Говорят, что однажды ночью он собственноручно пометил своим жезлом луны. Стоит ему только прикоснуться рукояткой жезла к контакту, вмонтированному в его перчатку, – и ринется наружу Всеприсущее Пламя, плеснет вперед с ослепительным блеском, уничтожая материю и рассеивая энергию, которых угораздит оказаться на его пути. Еще не поздно отступить.

– Агни! – услышал он крик рта своего. – Ты домогался приема от здешнего правителя?

Черные линзы обернулись к нему, губы Агни растянулись в улыбке, исчезнувшей, как только он заговорил.

– Я так и знал, что найду тебя здесь, – сказал он гнусавым и пронзительным голосом. – Вся эта святость достала тебя, и ты не мог не сорваться. Как тебя теперь называть – Сиддхартха, Татхагата или Махасаматман – или же просто Сэм?

– Глупец, – было ему ответом. – Тот, кого знал ты под именем Бича Демонов – под всеми и каждым из имен, тобою перечисленных, – обуздан ныне сам. Тебе выпала честь обращаться к Тараке, вождю ракшасов, Властителю Адова Колодезя.

Раздался щелчок, и линзы стали красными.

– Да, теперь я вижу, ты говоришь правду, – отвечал Агни. – Налицо случай демонической одержимости. Интересно и поучительно. И слегка, к тому же, запутано.

Он пожал плечами.

– Мне, впрочем, все равно, что уничтожить одного, что двоих.

– Ты так думаешь? – спросил Тарака, поднимая перед собой руки.

В ответ его жесту раздался грохот, мгновенно вырос из пола черный лес, поглотил стоящую фигуру, оплел ее корчащимися словно от боли ветвями и сучьями. Грохот не умолкал, и пол у них под ногами подался на несколько дюймов. Сверху послышался скрип и треск ломающегося камня, посыпались пыль и песок.

Но ослепительно полыхнула вспышка света, и исчезли все деревья, оставив по себе лишь низенькие пеньки да черные пятна гари на полу.

Затрещал и с оглушительным грохотом рухнул потолок.

Отступая через ту же дверь позади трона, они увидели, как по-прежнему стоявшая в центре зала фигура подняла над головой свой жезл и описала им едва заметный круг.

Вверх вознесся конус ослепительного сияния, и все, на что он натыкался, тут же исчезало. На губах Агни по-прежнему играла улыбка, когда вокруг него валились огромные камни – но не слишком к нему близко.

Грохот не смолкал, трещал пол, покачнулись стены.

Они захлопнули за собой дверь, и у Сэма закружилась голова, когда окно, еще миг тому назад маячившее в самом конце коридора, промелькнуло мимо него.

Они неслись вверх и прочь, сквозь поднебесье, и тело его было переполнено, в нем что-то пузырилось, что-то его покалывало, словно весь он состоял из жидкости, сквозь которую пропустили электрический ток.

Своим демоническим зрением он видел сразу все вокруг и, в частности, Паламайдзу, уже столь далекий, что его вполне можно было взять в рамку и повесить в качестве картины на стену. На высоком холме в самом центре города рушился дворец Видегхи, и огромные вспышки, словно зеркально отраженные молнии, били из руин в небо.

– Вот тебе и ответ, Тарака, – сказал он. – Не вернуться ли нам назад и испытать еще раз его силу?

– Я должен был разобраться, – ответил демон.

– Позволь мне предостеречь тебя еще раз. Я не шутил, когда сказал, что видит он все до самого горизонта. Если он высвободится из-под всех этих обломков достаточно быстро и обратит свой взор в нашу сторону, он нас засечет. Я не думаю, что ты можешь двигаться быстрее света, так что давай полетим пониже, используя неровности рельефа в качестве прикрытия.

– Я сделаю нас невидимыми, Сэм.

– Глаза Агни видят далеко за пределами и красной, и фиолетовой оконечностей доступного человеку спектра.

И тогда они быстро снизились. Сэм успел еще заметить, что все, что осталось от дворца Видегхи в далеком уже Паламайдзу, – это клубящееся над серыми склонами холма облако пыли.

Как смерч, неслись они на север, дальше и дальше, пока не раскинулась наконец под ними цепь Ратнагари. Они подлетели к горе, именуемой Чанна, скользнули мимо ее вершины и приземлились на ровной площадке у настежь распахнутых дверей в Адов Колодезь.

Они вошли туда и захлопнули за собой дверь.

– Будет погоня, – заметил Сэм, – и даже Адов Колодезь не устоит против нее.

– До чего они уверены в своих силах, – подивился Тарака, – прислать всего одного!

– Тебе кажется, что доверие неоправданно?

– Нет, – сказал Тарака. – Ну а этот Красный, о котором ты говорил, тот, что выпивает глазами жизнь? Разве ты не считал, что они пошлют Великого Яму, а не Агни?

– Да, – согласился Сэм, пока они спускались к колодцу. – Я был уверен, что он последует за мной, да и сейчас еще думаю, что так он и сделает. Когда я виделся с ним в последний раз, причинил я ему кой-какое беспокойство. Чувствую, что он повсюду меня выслеживает. Кто знает, может быть как раз сейчас он лежит в засаде на дне самого Адова Колодезя.

Они дошли до колодца и ступили на тропу. – Внутри он тебя не поджидает, – заверил Тарака. – Мне бы сразу же сообщил кто-нибудь из все еще скованных, если бы этим путем прошел кто-то помимо ракшасов.

– Придет еще, – ответил Сэм, – и когда он, Красный, явится в Адов Колодезь, его будет не остановить.

– Но попытаются это сделать многие, – заявил Тарака. – И вот первый из них.

Стали видны языки пламени, пылающего в нише рядом с тропой.

Проходя мимо, Сэм освободил его, оно взлетело, как ярко раскрашенная птица, и по спирали спустилось в колодец.

Шаг за шагом спускались они, и из каждой ниши вырывался на волю огонь и уплывал прочь. По приказу Тараки некоторые из них поднимались к горловине колодца и исчезали за мощной дверью, на внешней стороне которой были вычеканены слова богов.

Когда они добрались до дна колодца, Тарака сказал:

– Давай освободим и запертых в пещерах. И они отправились в путь по глубинным переходам, освобождая пленников потайных каменных мешков.

И шло время, и он потерял ему счет, как потерял счет и освобожденным демонам, и наконец все они оказались на воле.

Ракшасы собрались на дне колодца и, выстроившись одной огромной фалангой, слили свои крики в единую ровную, звенящую ноту, которая перекатывалась и билась у него в голове, пока он, наконец, не понял, вздрогнув от своей мысли, что они поют.

– Да, – сказал Тарака, – и впервые за целые века делают они это.

Сэм вслушивался в звучавшие внутри его черепа звуки, вылавливал фрагменты смысла из-под вспышек и свиста, и наполнявшие их пение чувства отливались в слова и строки, значение которых находило отзвук и в его собственном разумении.

Сэм содрогнулся, послушав, как вновь и вновь повторяли они на разные лады этот напев, перечисляя свои канувшие в лету триумфы и подвиги, без остатка доверяя своей способности претерпеть, переждать любые обстоятельства, встретить любую силу приемом космического дзюдо – толкнув-потянув и выждав, чтобы понаблюдать, как их недруги обращают свою силу на самих себя и исчезают. В этот миг он почти верил, что правдой обернется их песня, что когда-нибудь одни ракшасы будут пролетать над обезображенным оспинами ландшафтом мертвого мира.

Затем он подумал о другом и сумел вытеснить из своего рассудка и мелодию, и жутковатое настроение. Но в следующие дни, а иногда даже и годами позже, возвращалось оно к нему, отравляя его усилия, насмехаясь над радостями, заставляя сомневаться, признавать свою вину, печалиться – и тем самым преисполняться смирения.

Спустя некоторое время вернулся на дно колодца один из ракшасов, посланных ранее на разведку. Он повис в воздухе и начал отчитываться об увиденном. Пока он говорил, огонь его перетек в некое подобие Т-образного креста.

– Это форма той колесницы, – пояснил он, – которая просверкнула по небу и упала, остановившись в долине позади южного острога.

– Бич, ведомо ли тебе это судно? – спросил Тарака.

– Я слышал ее описание, – ответил Сэм. – Это громовая колесница Великого Шивы.

– Опиши ее седока, – велел демону Тарака

– Их четверо, Господин.

– Четверо?

– Да. Первый из них – тот, кого ты называл Агни, Богом Огня. Рядом с ним воин, вороненый шлем которого венчают бычьи рога; доспехи его по виду напоминают старинную бронзу, но отнюдь не из бронзы они; сработаны они словно из множества змей и ничуть не отягчают его движений. В руке держит он поблескивающий трезубец, и нет у него щита.

– Это Шива, – вмешался Сэм.

– Дальше идет еще один, облаченный во все красное, и мрачен его взгляд. Он не разговаривает, но время от времени взгляд его падает на женщину, что идет рядом, слева от него. Светла она и лицом, и волосами; латы ее поспорят цветом с его одеждами. Глаза ее – как море, и часто раздвигает улыбка ее губы, алые, как человеческая кровь. На грудь ей свисает ожерелье из черепов. Вооружена она луком и коротким мечом, а в руке держит странный инструмент, что-то вроде черного скипетра, кончающегося серебряным черепом, вставленным внутрь колеса.

– Эти двое – Яма и Кали, – сказал Сэм. – А теперь послушай меня, Тарака, могущественнейший среди ракшасов, и я расскажу тебе, кто выступает против нас. Силу Агни ты уже вполне изведал, о Яме я тебе говорил раньше. Ну а та, кто идет рука об руку с ним, тоже способна выпивать взглядом жизнь. Ее скипетр вопит под стать трубам, возвещающим конец Юги, и всякий, кто попадет под его вой, впадает в уныние и помрачается сознанием. Ее должно опасаться не менее ее спутника, а тот ведь и безжалостен, и непобедим. Ну а обладатель трезубца – это сам Бог Разрушения. Конечно, Яма – Царь Мертвых, Агни – Бог Огня, но сила Шивы превыше, это сила самого хаоса. Она отщепляет атом от атома, рушит форму любого предмета, на который обращен его трезубец. Против этой четверки не могут выстоять все силы Адова Колодезя. Давай же скорее покинем это место, ведь они наверняка именно сюда и направляются.

– Разве я не обещал тебе, Бич, – промолвил в ответ Тарака, – что помогу тебе в битве с богами?

– Да, но я-то говорил о внезапном нападении. Эти же приняли свои Облики и обрели Атрибуты. Если бы они так решили, им бы даже не пришлось приземляться, они могли просто уничтожить с воздуха всю Чанну целиком – и сейчас бы на ее месте, здесь, в самом центре Ратнагари, зиял бездонный кратер. Мы должны бежать, чтобы сразиться с ними позже.

– Ты помнишь проклятие Будды? – спросил Тарака. – Помнишь, как ты обучил меня вине, Сиддхартха? Я-то помню, и я чувствую, что задолжал, что должен вернуть тебе сейчас победу. Я должен тебе за твои муки и отдам в качестве платы этих богов.

– Нет! Если ты хочешь услужить мне, сделай это когда-нибудь потом! А сейчас унеси меня отсюда – побыстрее и подальше!

– Ты что, боишься встретиться с ними, Князь Сиддхартха?

– Да, да, боюсь. Ибо это – безрассудная дерзость! «Мы подождем, мы будем ждать, восстанем мы снова!» – так вы пели? Куда же подевалось терпение ракшасов? Вы говорите, что будете ждать, пока высохнут моря и сравняются горы, пока с небес не исчезнут луны, – и вы не можете подождать, пока я не назову время и место решающей битвы! Я знаю их, этих богов, не в пример лучше вас, ибо однажды был одним из них. Не горячись сейчас. Если ты хочешь услужить мне, избавь меня от этой встречи!

– Хорошо. Я услышал тебя, Сиддхартха. Твои слова подействовали на меня. Но я бы хотел испытать их силу. И посему пошлю против них нескольких ракшасов. Ну а мы с тобой отправимся далеко, в далекое путешествие к самым корням этого мира. Там подождем мы победных реляций. Если же ракшасы, увы, проиграют эту схватку, тогда унесу я тебя далеко-далеко отсюда и возвращу тебе твое тело. А пока я поношу его еще несколько часов, чтобы посмаковать твои страсти в этой битве.

Сэм склонил голову.

– Аминь, – сказал он, и что-то в его теле пузырилось, что-то покалывало, когда оно само собою поднялось над полом и понеслось по просторным подземным коридорам, неведомым никому из людей.

И пока проносились они из комнаты в комнату, из залы в залу, вниз по туннелям, провалам и колодцам, сквозь каменные лабиринты, гроты и коридоры, Сэм отдался потоку своих воспоминаний, и свободно потекли они, все глубже и глубже погружаясь в прошлое. Вспоминал он о днях своего свежеиспеченного пастырства, когда решился он привить черенок древнего учения Гаутамы к стволу заправляющей миром религии. Вспоминал о странном ученике своем, Сугате, рука которого не скупилась ни на смерть, ни на благословения. Будет течь время, и жизни их станут потихоньку сплавляться воедино, перемешаются их деяния. Он прожил слишком долго, чтобы не знать, как перетасует время колоду легенд. Да, был в истории и реальный Будда, теперь он знал это. Выдвинутое им учение, пусть и незаконно присвоенное, захватило этого истинно верующего, и он сумел-таки достичь просветления, своей святостью оставил в людских умах след, а затем по собственной воле передал себя в руки самой Смерти. Татхагата и Сугата станут частями единой легенды, да, он знал об этом, и будет Татхагата сиять, отражая свет своего ученика. В веках останется жить только одна дхамма. Затем его мысли вернулись к битве у Палаты Кармы и к трофейным машинам, все еще сокрытым в надежном месте. И подумалось ему о бесчисленных перерождениях, через которые прошел он, о сражениях, в которых участвовал, о женщинах, которых любил, – сколько их накопилось за века: он думал, каким бы мог быть этот мир и каким он был на самом деле, каким – и почему. И опять его охватили гнев и ярость, когда подумал он о богах. Он вспомнил о днях, когда горстка их сражалась с ракшасами и нагами, гандхарвами и Морским Народом, с демонами Катапутны и Матерями Нестерпимого Зноя, с дакини и претами, скандами и пишачами, и победили они всех, освободили мир от хаоса и заложили для людей первый город. Он видел, как прошел этот город через все стадии, через которые только может пройти город, пока его обитатели не смогли однажды сплести воедино свои разумы и превратить самих себя в богов, принять на себя Облик, укрепивший их тела, закаливший волю, ожививший силой их желаний Атрибуты, которые со словно магической силой обрушивались на любого, против кого их только не обратишь. Он думал о городе и богах, и ведомы ему были их красота и справедливость, уродство и неправота. Он вспоминал их великолепие и красочность, не имеющие ничего подобного во всем остальном мире, и он всхлипывал в своей ярости, ибо знал, что никогда не сможет почувствовать себя ни вполне правым, ни вполне неправым, им противостоя. Вот почему ждал он так долго, ничего не предпринимая. А теперь, что бы он ни сделал, все принесет сразу и победу, и поражение, успех и неудачу; к чему бы ни привели его поступки – будет ли град грезой мимолетной или длящейся вечно, – ему нести бремя вины.

Они ждали в темноте.

Ждали долго, молча. Время влачилось, словно старик, плетущийся в гору.

Они стояли на пятачке около черного продала колодца и ждали.

– А мы услышим?

– Может быть. А может быть и нет.

– Что мы будем делать?

– Что ты имеешь в виду?

– Если они вовсе не придут. Долго ли мы будем ждать здесь?

– Они придут с песней.

– Надеюсь.

Но не пришло ни песни, ни движения. Время вокруг них застыло в неподвижности, ему здесь было некуда идти.

– Сколько времени мы уже ждем?

– Не знаю. Долго.

– Я чувствую, что не все в порядке.

– Ты, наверно, прав. Не подняться ли нам на несколько уровней и разведать обстановку – или выпустить тебя на свободу?

– Давай подождем еще немного.

– Хорошо.

И опять тишина. Они мерили ее шагами.

– Что это?

– Что?

– Звук.

– Я ничего не слышал, а ведь у нас одни и те же уши.

– Ушами не телесными – вот опять!

– Я ничего не слышал, Тарака.

– И не перестает. Словно вопль, только нескончаемый.

– Далеко?

– Да, весьма неблизко. Послушай со мной.

– Да! Думаю, это скипетр Кали. Битва, стало быть, в разгаре.

– Все еще? Значит, боги сильнее, чем я полагал.

– Нет, это ракшасы сильнее, чем полагал я.

– Побеждаем мы или проигрываем, Сиддхартха, в любом случае боги сейчас заняты. Если нам удастся с ними разминуться, вряд ли мы встретим сторожа у их корабля. Ты не хочешь его?

– Угнать громовую колесницу? Это мысль… Она и мощное оружие, и замечательный транспорт. Велики ли наши шансы?

– Я уверен, что ракшасы смогут задержать их, сколько понадобится, – а долог подъем из Адова Колодезя. Мы обойдемся без тропинки. Я устал, но еще могу пронести нас по воздуху.

– Давай поднимемся на несколько уровней и разведаем обстановку.

Они покинули свой пятачок у черного провала колодца, и время вновь начало отбивать свой счет, пока они поднимались вверх.

Навстречу им двигался светящийся шар. Он обосновался на полу пещеры и вырос в дерево зеленого огня.

– Как складывается битва? – спросил Тарака.

– Мы остановили их, – отвечал тот, – но не можем войти с ними в контакт.

– Почему?

– Что-то в них нас отталкивает. Я не знаю, как назвать это, но мы не можем заставить себя подойти к ним слишком близко.

– Как же тогда вы сражаетесь?

– Беспрерывный шквал камней и скал обрушиваем мы на них. Мечем огонь, и воду, и смерчи.

– И чем они отвечают?

– Трезубец Шивы прокладывает дорогу сквозь все. Но сколько бы он ни разрушал, мы обрушиваем на него только больше материи. И он стоит как вкопанный, возвращая в небытие шторм, который мы можем длить вечно. Иногда он отвлекается ради убийства, и тогда атаку отражает Бог Огня. Скипетр богини замедляет того, кто оказывается перед ним, и, замедлившись, он встречает либо трезубец, либо руку или глаза Смерти.

– И вам не удалось нанести им какой-либо урон?

– Нет.

– Где они остановились?

– Спустившись, но не очень глубоко, по стене колодца. Они спускаются очень медленно.

– Наши потери?

– Восемнадцать.

– Значит, мы сделали ошибку, прервав ради битвы наше выжидание. Цена слишком высока, а мы ничего не выиграли… Сэм, как с колесницей? Будем пробовать?

– Ради нее стоит рискнуть… Да, давай попытаемся.

– Тогда ступай, – велел он ракшасу, который качал перед ним ветвями. – Ступай впереди нас. Мы будем подниматься по противоположной стене. Вы же удвойте свой напор. Не давайте им передышки, пока мы их не минуем. И потом удерживайте их на месте, чтобы мы успели увести колесницу из долины. Когда все будет сделано, я вернусь к вам в своей истинной форме, и мы сможем положить конец этой схватке.

– Слушаюсь, – ответил ракшас и повалился на пол, скользнул зеленой огненной змеей и исчез у них над головой.

Они бегом бросились вперед и вверх, сберегая подрастраченные силы Тараки для решающего броска сквозь тяготение.

Далеко они ушли под Ратнагари, и бесконечным казался им обратный путь.

Наконец они выбрались все-таки на дно колодца; там было достаточно светло, чтобы Сэм своими глазами мог видеть происходящее в вышине. В колодце стоял оглушительный грохот, и если бы они с Таракой общались при помощи речи, то здесь общению их пришел бы конец.

Словно некая фантастическая орхидея на эбеновом суку, цвело пламя на стене колодца. По взмаху жезла Агни оно изменило свои очертания, скорчилось. В воздухе, как светозарные насекомые, плясали ракшасы. Рев воздушных потоков смешивался с грохотом каменных глыб. И на все это накладывалось жуткое завывание серебряного черепа-колеса, которым Кали обмахивалась, словно веером; и страшнее всего было, когда его крик выходил за рамки слышимых звуков, но не прекращался. Скалы раскалывались, плавились и испарялись прямо в воздухе, их добела раскаленные осколки разлетались во все стороны, словно искры в кузнице. Они отскакивали от стен и пола, катились по склонам, теряя жар, рдели красными огнями в черных тенях Адова Колодезя. Стены колодца были покрыты оспинами, зарубками, бороздами там, где их коснулись пламя и хаос.

– Теперь, – сказал Тарака, – вперед!

Они поднялись в воздух и, прижимаясь к противоположной от богов стене, понеслись наверх. Ракшасы усилили натиск, и тем сильнее был отпор. Сэм заткнул уши руками, но это не помогало против раскаленных игл, втыкавшихся где-то позади его глаз, когда серебряный череп глядел в его сторону. Чуть левее него вдруг исчез целый пласт скал.

– Они не засекли нас, – сказал Тарака.

– Пока что, – ответил Сэм. – Этот проклятый бог огня способен разглядеть движущуюся песчинку сквозь чернильное море. Если он повернется в нашу сторону, я надеюсь, ты сможешь увернуться от его…

– Вот так? – перебил Тарака, когда они вдруг очутились на добрый десяток метров выше и левее.

Теперь они выжимали из себя всю возможную скорость, они мчались прямо вверх, а по пятам их преследовала по стене колодца полоса плавящегося камня. Но погоня тут же прервалась, это демонам удалось с душераздирающими воплями отколоть от стен несколько гигантских глыб и в потоке ураганного ветра и полотнищ огня обрушить их на богов.

Они добрались до горловины колодца, перевалили за ее край и поспешно отступили в сторону, стремясь выйти из опасной зоны.

– Теперь надо обойти весь колодец, чтобы добраться до коридора, ведущего наружу.

Из колодца вынырнул ракшас и устремился к ним.

– Они отступают! – закричал он. – Богиня упала, и Красный поддерживает ее, так они и бегут от нас!

– Они не отступают, – сказал Тарака. – Они стремятся отрезать нас. Преградите им путь! Разрушьте тропу! Скорее!

Ракшас метеором ринулся обратно в колодец.

– Бич, я устал. Я не знаю, смогу ли я перенести нас с площадки у входа к подножию горы.

– Но может, хоть часть пути?

– Да.

– Первые метров сто, где тропинка очень узка?

– Думаю, да.

– Хорошо!

Они побежали.

Когда они убегали по краю жерла Адова Колодезя, из глубины вынырнул еще один ракшас и пристроился к ним.

– Докладываю! – закричал он. – Мы разрушали тропу дважды. Но всякий раз Владыка Огня прожигал новую тропу!

– Значит, с этим ничего не поделаешь! Оставайся с нами! Твоя помощь понадобится нам для другого.

И он помчался перед ними, красным клином освещая им путь.

Они обогнули колодец и бросились к туннелю. Подбежали к входной двери, распахнули ее и выскочили на площадку. Сопровождавший их ракшас захлопнул за ними дверь и вымолвил:

– Гонятся!

Сэм шагнул с площадки. Только он начал падать, как дверь вдруг вспыхнула нестерпимым светом и тут же пролилась расплавленным металлом на площадку.

С помощью второго ракшаса они благополучно спустились до самого подножия Чанны и, не теряя ни секунды, бросились по огибающей его тропинке, чтобы отгородиться от преследования всем телом горы. И тут же пламя хлестнуло по камню, на который они приземлились.

Второй ракшас взлетел высоко в воздух, сделал круг и исчез.

Они бежали по тропе в сторону долины, где стояла колесница. Когда они добрались до входа в нее, вернулся ракшас.

– Кали, Яма и Агни спускаются, – доложил он. – Шива остался сзади, он караулит коридор. Ведет погоню Агни. Красный помогает богине, она хромает.

Их взору открылась громовая колесница. Стройная, безо всяких украшений, цвета бронзы, хотя и не из бронзы, стояла она посреди широкого луга. Напоминала она положенный набок минарет, или ключ от квартиры гиганта, или какую-то деталь небесного музыкального инструмента, выскользнувшую из ярко сияющего в ночи созвездия и упавшую на землю. Казалось, что в чем-то она не завершена, хотя глаз и не мог придраться к элегантным ее очертаниям. Она обладала той особой красотой, свойственна которая только самому изощренному оружию и достижима только вместе с функциональной целесообразностью.

Сэм подошел к ней, отыскал люк и влез внутрь.

– Ты можешь управлять ею, Бич? – спросил Тарака. – Сможешь пронестись по небосводу, расплескивая по земле разрушение?

– Я уверен, что Яма постарался сделать управление как можно более простым. Рациональность – его конек, Я летал раньше на реактивниках Небес и бьюсь об заклад, что здесь управление вряд ли сложнее.

Он нырнул в кабину, уселся в кресло пилота и уставился на панель перед собой.

– Черт! – пробурчал он, протянув вперед руку и тут же ее отдернув.

Внезапно вновь появился ракшас, он просочился сквозь металлическую обшивку колесницы и завис над консолью.

– Очень быстро идут боги, – выпалил он. – Особенно Агни.

Сэм щелкнул несколькими переключателями и нажал на кнопку. Зажглись циферблаты и индикаторы всех приборов на контрольной панели, внутри нее раздалось приглушенное гудение.

– Далеко ли он? – спросил Тарака.

– Почти посреди склона. Он расширил тропу своим пламенем и теперь бежит по ней, будто по дороге. Он выжигает все препятствия. Он прокладывает прямой путь.

Сэм потянул за ручку управления и, ориентируясь по показателям горевших на панели индикаторов, начал вращать верньер, чтобы перевести стрелку одной из шкал в нужное положение. По кораблю пробежала дрожь.

– Ты готов? – спросил Тарака.

– Я не могу взлететь, пока она не прогрелась. На это нужно время. Да еще и управление здесь много мудренее, чем я ожидал.

– Погоня близка.

– Да.

Издалека, перекрывая все нарастающий рык колесницы, донеслись звуки нескольких взрывов. Сэм передвинул рукоятку еще на одно деление и подстроил верньер.

– Я приторможу их, – сказал ракшас и исчез той же дорогой, как и появился.

Сэм передвинул рукоятку сразу на два деления, где-то внутри что-то треснуло, и все затихло. Корабль замер в безмолвии.

Он вернул рукоятку в исходное положение, крутнул верньер и вновь нажал на кнопку.

И вновь дрожь пробежала по колеснице, где-то что-то заурчало. Сэм передвинул рукоятку на одно деление, подкрутил верньер.

Он тут же повторил эту процедуру, и урчание превратилось в сдержанное рычание.

– Все, – сказал Тарака. – Мертв.

– Что? Кто?

– Тот, который попытался остановить Повелителя Пламени. Ему это не удалось.

Опять послышались взрывы.

– Они разрушают Адов Колодезь, – сказал Тарака.

Сэм ждал, не снимая руки с рукоятки, лоб его был усеян капельками пота.

– А вот и он – Агни!

Сэм поглядел сквозь длинный, наклонный защитный щит.

Бог Огня вступил в долину.

– Пора, Сиддхартха.

– Еще нет, – сказал Сэм.

Агни взглянул на колесницу, поднял свой жезл.

Ничего не случилось.

Он стоял, направляя на них жезл, потом опустил его вниз, встряхнул.

Поднял еще раз.

И опять никаких следов пламени.

Левой рукой он покопался у себя в ранце, из жезла выплеснулся поток света и выжег рядом с ним в земле здоровенную дыру.

Он опять нацелил жезл.

Ничего.

Он бросился бегом к кораблю.

– Электролокация? – спросил Тарака.

– Да.

Сэм потянул рукоятку, вновь подстроил приборы. Вокруг все уже ревело.

Он нажал еще одну кнопку, и из хвоста корабля донесся какой-то скрежет. Он повернул очередной верньер, и в этот миг Агни добрался до люка.

Вспышка пламени и лязг металла.

Он встал со своего места и выскочил из кабины в коридор.

Агни был внутри, он целился своим жезлом.

– Не шевелись, Сэм – или Демон! – закричал он, перекрывая рев моторов, и линзы на его глазах со щелчком стали красными. – Демон, – повторил он. – Не шевелись, или же ты и твой хозяин сгорите в тот же миг!

Сэм прыгнул на него.

Агни даже не пытался защищаться, ему и в голову не приходило, что такое возможно, и он упал от первого же удара.

– Короткое замыкание, а? – приговаривал Сэм, нанося ему удар поперек горла.

– Или солнечные пятна? – и двинул ему по скуле.

Агни перевалился на бок, и Сэм нанес ему ребром ладони последний удар прямо под адамово яблоко.

Он отбросил жезл и бросился задраивать люк, но тут же понял, что опоздал.

– А теперь, Тарака, уходи, – сказал он. – Теперь уже биться мне одному. Тебе ничего не сделать.

– Я обещал помочь.

– Но ничем не можешь. Уходи, пока цел.

– Как скажешь. Но последнее, что я должен сказать тебе..

– Потом! В следующий раз, когда свидимся

– Бич, я про то, чему научился у тебя, – так жаль. Я..

Внутри его тела и разума возникло мучительнейшее, скручивающее его в жгут чувство, это взгляд Ямы упал на него, ударил глубже самого его существа.

Кали тоже уставилась прямо ему в глаза, поднимая перед собой верещащий скипетр.

Казалось, что поднялся один занавес и опустился второй.

– Пока, Бич, – возникли у него в мозгу слова. И череп взвыл.

Он почувствовал, что падает.

Что-то пульсировало.

У него в голове. И вообще повсюду.

От этой пульсации он и очнулся – и тут же почувствовал, что весь опутан болью и бинтами.

А в лодыжках и запястьях еще и цепью.

Он полусидел, привалившись спиной к переборке, в тесном отсеке. Рядом с дверью сидел и курил некто в красном.

Яма кивнул, но ничего не промолвил.

– Почему я жив? – спросил его Сэм.

– Ты жив, чтобы выполнить соглашение, заключенное много лет тому назад в Махаратхе, – сказал Яма. – Брахма, тот особенно жаждет повидать тебя еще раз.

– Мда, я-то не особенно жажду повидать Брахму.

– С течением лет это стало довольно-таки очевидным.

– Как я погляжу, пески нисколько не повлияли на твои мыслительные способности.

Тот улыбнулся.

– Мерзкий ты тип, – сказал он.

– Знаю. И постоянно поддерживаю форму.

– Как я понимаю, сделка твоя лопнула?

– Увы, ты прав.

– Быть может, ты сумеешь возместить свои потери. Мы на полпути на Небеса.

– Думаешь, у меня есть шанс?

– Вполне может статься. Времена меняются. На этой неделе Брахма может оказаться весьма милосердным божеством.

– Мой трудотерапист советовал мне специализироваться в проигранных процессах.

Яма пожал плечами.

– А что с демоном? – спросил Сэм. – С тем, что был со мной?

– Я достал его, – сказал Яма, – и преизрядно. Не знаю, прикончил или только отшвырнул. Но ты можешь об этом больше не беспокоиться. Я окропил тебя демоническим репеллентом. Если эта тварь все еще жива, не скоро оправится она от встречи со мной. Может быть, никогда. А как это тебя угораздило? Я считал, что если кто и невосприимчив к одержимости демонами, так это именно ты.

– Я считал точно так же. Ну а демонический репеллент – это что?

– Я обнаружил химическое соединение, безобидное для нас, но невыносимое для энергетических существ.

– Удобная штуковина. Была бы как нельзя кстати в дни обуздания.

– Да. Мы использовали его в Колодезе.

– Как мне показалось, это было настоящее сражение.

– Да, – сказал Яма. – А на что похоже, когда ты одержим демоном? Как себя чувствуешь, когда тебя подчинила себе чужая воля?

– Очень странно, – объяснил Сэм. – Пугаешься, но в то же время многому и учишься.

– Чему же?

– Этот мир принадлежал сначала им, – сказал Сэм. – Мы его у них отняли. С какой стати должны они отказываться от того, что мы в них ненавидим? Для них-то ведь это мы – демоны.

– Ну а как себя чувствуешь в подобном положении?

– Когда тебя подчинила чужая воля? Ты и сам знаешь.

Улыбка сползла с лица Ямы, потом вернулась.

– Тебе хотелось бы, чтобы я тебя ударил, не так ли, Будда? Ты бы смог почувствовать свое превосходство. К несчастью, я садист и делать этого не буду.

Сэм засмеялся.

– Туше, смерть, – сказал он. Некоторое время они сидели молча.

– Не угостишь ли сигареткой?

Яма протянул ему сигарету, дал закурить.

– А как теперь выглядит Опорная База?

– О, ты бы едва ли узнал ее, – промолвил Яма. – Если бы все на ней вдруг сейчас умерли, она идеально функционировала бы ближайшие десять тысяч лет. Цвели бы цветы, играла музыка, фонтаны переливались всеми цветами радуги. По-прежнему накрывались бы столы в садовых павильонах. Сам Град ныне бессмертен.

– Подходящее обиталище, как я понимаю, для тех, кто провозгласил себя богами.

– Провозгласил себя? – переспросил Яма. – Ты не прав, Сэм. Божественность не сводится к имени или ярлыку. Это некое состояние личного бытия. Просто бессмертием его не достигнешь, ведь даже последний батрак на полях вполне может добиться непрерывности своего существования. Может быть, тогда дело в пестовании Облика? Нет. Любой поднаторевший в гипнозе может играть во всевозможные игры со своим образом. Или в обретении Атрибута? Конечно, нет. Я могу спроектировать машины намного более мощные и точные, чем любая способность, которую может вызвать и развивать в себе человек. Быть богом – это быть способным быть самим собой, причем до такой степени, что страсти твои соответствуют уже силам мироздания, и видно это любому, кто на тебя ни посмотрит, и нет надобности называть твое имя. Один древний поэт сказал, что весь мир наполнен отголосками и соответствиями. Другой сочинил длинную поэму об аде, в котором каждый человек претерпевает мучения, вызываемые как раз теми силами, которые управляли его жизнью. Быть богом – это быть способным распознать в самом себе все поистине важное и потом взять тот единственный тон, который обеспечит ему созвучие со всем сущим. И тогда вне морали, логики или эстетики становишься ты ветром или огнем, морем, горным кряжем, дождем, солнцем или звездами, полетом стрелы, вечерними сумерками, любовным объятием. Становишься главным, благодаря главной своей страсти. И говорят тогда взирающие на богов – даже и не зная их имен – «Это Огонь. Это Танец. Это Разрушение. Это Любовь». Итак, возвращаясь к твоим словам, они не провозглашали себя богами. Это делают все остальные, все, кто видит их.

– Значит, вот так они и тренькают на своих фашистских балалайках, да?

– Ты выбрал неудачное прилагательное.

– Ты уже израсходовал все остальные.

– Похоже, что в этом вопросе нам никогда не найти общей точки.

– Если в ответ на вопрос, почему вы угнетаете мир, ты разражаешься нескончаемой поэтической белибердой, то, естественно, нет. Думаю, тут просто не может быть общих точек.

– Тогда давай найдем другую тему для разговора.

– Хотя действительно, глядя на тебя, я говорю: «Это Смерть».

Яма не ответил.

– Странная у тебя – как ты сказал? – главная страсть. Я слышал, что ты был стар, прежде чем стал молодым…

– Ты же знаешь, что так оно и было.

– Ты был механиком-вундеркиндом и мастером оружия. Ты потерял отрочество во вспышке пламени и в тот же день стал стариком. Не в этот ли момент стала смерть твоей главной страстью? Или же это произошло раньше? Или позже?

– Не играет роли, – отрезал Яма.

– Ты служишь богам, потому что веришь во все, о чем говорил мне, – или потому, что ненавидишь большую часть человечества?

– Я не лгал тебе.

– Оказывается, Смерть – идеалист. Забавно.

– Ничего забавного.

– Или, может быть, ни одно из этих предположений не справедливо? Может быть, главная твоя страсть…

– Ты уже упоминал ее имя, – перебил Яма, – в той самой речи, в которой сравнивал ее с болезнью. Ты был не прав тогда, и ты не прав и сейчас. Я не намерен выслушивать твою проповедь еще раз, а так как в данный момент вокруг не видно забучих песков, то слушать ее я и не буду.

– Иду на мировую, – сказал Сэм. – Но скажи мне, меняются ли когда-нибудь главные страсти богов?

Яма улыбнулся.

– Богиня танца была когда-то богом войны. Так что похоже, что все может измениться.

– Только умерев подлинной смертью, – заявил Сэм, – изменюсь я. Но до самого того момента я буду с каждым вздохом ненавидеть Небеса. Если Брахма обречет меня на сожжение, я плюну в пламя. Если он повелит удушить меня, я постараюсь укусить руку палача. Если он рассечет мне грудь, кровь моя, надеюсь, разъест клинок ржавчиной. Ну как, это главная страсть?

– Ты – отличный материал для бога, – кивнул Яма.

– О боже! – иронически протянул Сэм.

– До того, как случится то, что случится, – сказал Яма, – тебе, как было мне обещано, разрешено поприсутствовать на свадьбе.

– Свадьбе? Ты и Кали? И скоро?

– В меньшее полнолуние, – ответил Яма. – Итак, что бы ни решил Брахма, я, по крайней мере, смогу до тех пор поднести тебе хорошую выпивку.

– За это спасибо, бог смерти. Но мне всегда казалось, что свадьбы не вершатся на Небесах.

– Эта традиция доживает последние дни. Нет никаких священных традиций.

– Тогда удачи, – сказал Сэм.

Яма кивнул, зевнул, закурил очередную сигарету.

– Между прочим, а какая сейчас на Небесах мода на казни? Я спрашиваю из чистой любознательности.

– Казни не вершатся на Небесах, – сказал Яма, выдвигая ящик и вынимая из него шахматную доску.