Онлайн чтение книги Воин любви Love Warrior
4. Трезвость

Две недели я не пью. Я собираюсь стать подвижной мишенью, чтобы моей боли негде было приземлиться. Допоздна остаюсь на работе и планирую новые занятия для своих учеников. Переставила мебель в своей квартире и купила несколько пар новых туфель. Я поставила себе задачу никогда не останавливаться, но как только начинает смеркаться, моя тревога растет. Крейг пытается помочь мне по вечерам – он приходит с безалкогольным пивом. Мы сидим на диване и пьем, но все выглядит как-то странно. Наши разговоры становятся натянутыми, а секс – неловким. Алкоголь отправлял нас в общий мир, но теперь мы оказываемся в параллельных. Без спиртного мы чувствуем себя одинокими – даже вместе.

Как-то вечером Крейг уговаривает меня пойти на вечеринку к общему другу. Мне эта идея не нравится, но я соглашаюсь, чтобы избежать полного одиночества. Как только мы входим в комнату, я сразу превращаюсь в старшеклассницу, пытающуюся классно выглядеть, несмотря на приступ паники. Я не знаю, где встать, к кому подойти, что делать с руками, как справиться с собственным лицом. Мне предлагают выпить, и я не знаю, как реагировать. Я вижу, как люди болтают, флиртуют и расслабляются, и во мне закипает ярость. Почему они смеются? Я даже представить не могу ничего смешного! Почему мы все стоим в этой комнате? Не этим ли мы занимались последние десять лет? Просто стояли… Не могу представить, что в этом интересного. И все же мне отчаянно хочется вернуться в этот мир. Я хочу вернуться, но для этого нужно спиртное. Я стою в уголке, и когда больше не в силах справляться со своей неловкостью и чуждостью, говорю Крейгу, чтобы он отвез меня домой. Выходя, я смотрю на бутылки водки, виски и рома на стойке и думаю: «Это я. Моя личность, моя смелость и чувство юмора заперты в этих бутылках, и я не могу до них добраться. Я не здесь. Я там. Зачем оставаться трезвой, если мое трезвое «я» мне не нравится?» Я начинаю прятать бутылки с водкой под кровать и выпивать, прежде чем отправиться куда-нибудь. Я твержу себе, что выпивка – это всего лишь часть подготовки. Спиртное – это средство трансформации, такое же, как косметика и фен. Это часть доспехов, необходимых моей представительнице, чтобы выжить в этом мире. Я никогда больше не отправлю ее безоружной. Если мир не хочет, чтобы я пила, ему следует перестать быть таким чудовищно страшным.

Разумеется, очень скоро я начинаю пить открыто.

– Со мной все в порядке, – говорю я Крейгу, Кристи и Дане. – Я выпиваю всего несколько бокалов за вечер.

Они молчат. Им и не нужно ничего говорить. За неделю я допиваюсь до чертиков. Каждое утро Крейгу и девчонкам приходится рассказывать мне о том, что я делала вечером. Я слушаю их со стыдливой улыбкой. Если не помнишь половину своей жизни, то к чему стесняться? Да и живешь ли? Так проходит еще шесть месяцев моей жизни – жизни вполовину. Это единственное, на что я способна.

* * *

Как-то в мае я просыпаюсь в полдень. В голове пустота, и страшно хочется пить. Я поворачиваюсь и вижу, что Крейг ушел. На подушке лежит записка: «Позвоню вечером!» Судя по тишине в доме, Дана и Кристи тоже ушли. В этом они отличаются от меня: мы пьем вместе, но Крейг и девчонки могут заниматься и другими делами. Я не такая. Я пью, а потом борюсь с похмельем. Это отбирает все мои силы. Я опускаю ноги на пол, натягиваю спортивный костюм и заворачиваюсь в одеяло. Медленно спускаюсь, хватаю бутылку с водой и банку арахисового масла и усаживаюсь перед телевизором. Стоит мне только устроиться поудобнее, до меня доносится запах окурков из полной пепельницы, и приходится бежать в туалет. Я стою на коленях, обхватив руками унитаз. Мне нужно избавиться от всего, и все будет в порядке. Меня сотрясают приступы рвоты, щекой я прижимаюсь к холодному сиденью. Когда рвать уже нечем, я пытаюсь вернуться на диван. Мне приходится держаться за стены и мебель, словно я мгновенно ослепла и постарела. Тошнота не проходит. Через два часа я точно так же сижу на полу, обнимая унитаз. Неожиданно я думаю, что вчера вечером моя грудь выглядела слишком пышной в обтягивающем топе. Я обхватываю одну грудь рукой и поднимаю ее. Слишком большая, слишком тяжелая, слишком мягкая. Вот дерьмо! Я снова прижимаюсь щекой к сиденью унитаза.

К пяти часам я прихожу в себя настолько, чтобы отправиться в аптеку. Там я выбираю самый дешевый тест на беременность и беру флакон с таблетками от головной боли. Кладу покупки перед кассиршей и опускаю голову. Добравшись до дома, я бросаюсь в туалет, чтобы пописать на полоску. Потом кладу тест на стойку рядом с раковиной, а сама усаживаюсь на пол и жду. Я ощущаю холод плиточного пола ванной, спиной чувствую прочную стену. Я благодарна за эти ощущения – они удерживают меня в этом мире. Я сижу, пока не убеждаюсь, что три минуты уже прошли. Мне не хочется снова вставать, поэтому я цепляюсь за край раковины и шарю рукой, чтобы нащупать полоску теста. Хватаю ее и кладу на колени. Мои глаза закрыты. Больше всего на свете мне не хочется их открывать. Но я все же открываю. В окошке маленький синий крестик. Я берусь за инструкцию, которая валяется рядом со мной, и убеждаюсь, что крестик – это положительный результат. Я беременна.

Поначалу я чувствую только безумную жажду. Я осторожно поднимаюсь по стеночке. Стакана в ванной нет, поэтому я наклоняюсь, подставляю руки под струю воды и пригоршня за пригоршней подношу ее ко рту. Вода расплескивается, течет по лицу, по шее. Вскоре я вся мокрая. Я снова сажусь и смотрю на маленький синий крестик. То, что происходит дальше, это уже не решение, а открытие.

Сидя на полу ванной, я понимаю, что хочу этого ребенка. Я ощущаю стыд – гораздо более сильный, чем когда решила прервать прошлую беременность. Я смотрю на свои дрожащие руки, мятые брюки, грязный пол ванной. Я пьяна. У меня булимия. Я не могу любить ребенка, потому что причиняю боль всем, кого люблю. Я никого не могу научить жизни, потому что сама живу лишь наполовину. И все же… Я смотрю на маленький синий крестик и не могу отрицать, что кто-то наверху счел меня достойной. Кто-то прислал это приглашение. И мне сразу открывается истина: я одинока, пуста, безумна – и все же меня пригласили. Интересно, кто это. Я думаю о Марии с младенцем и о том, что она меня приняла. Это она пригласила меня к себе такой, какова я есть. Она свободно и бесплатно даровала всем свое прощение. Я замираю от этой фразы. Свободно и бесплатно для всех. Может быть, благодать бесплатна для всех? Даже для меня? Эта идея поражает, наполняет, укутывает и убеждает меня. Я решаю поверить. Что-то во мне соглашается с тем, что Бог существует, что Он пытается говорить со мной, любить меня, вернуть меня к жизни. Я решаю поверить в Бога, который верит в такую девчонку, как я.

Бог, в которого я решаю поверить, это скандально низких ожиданий. Бог, который улыбается пьянчужке, стоящей на четвереньках, грязной и перепуганной. Он говорит: «Вот и ты. Я ждал тебя. Ты готова сделать что-нибудь прекрасное?» Я смотрю на синий крестик и решаю, что готова. Я перестану считать себя недостойной и испытаю эту поразительную, невероятную возможность, которой почему-то еще не вижу. Я поднимусь в ответ на этот зов.

«Да,  – отвечает моя душа. – Хотя все вокруг убеждает меня в обратном, я поверю в то, что я достойна. Я приму себя, раз получила ответ. Да, я попробую еще раз. Спасибо. Считай, что я приняла Твое приглашение. А теперь я хотела бы вернуться к жизни. Хотела бы стать матерью. И что дальше?»

Я смотрю в потолок, надеясь увидеть Бога, но вижу лишь коричневые пятна от потеков воды. Я закрываю глаза и вспоминаю Марию. Она держит младенца, улыбается, и ее глаза говорят, что никто не сердится на меня, что все только и ожидали моего согласия. «Пора начать», – говорит она. Но я напугана, смущена, молода, одинока и беременна. «Я была такой же», – говорит Мария. И тут я вспоминаю, что сегодня День матери. Значит, так тому и быть.

Я чувствую тепло и абсолютный покой, но тут медленно и неотвратимо в мою голову прокрадывается другая мысль: если у меня будет ребенок, значит, мне нужно бросить пить. О Боже! В этом разница между Богом и спиртным: алкоголь притупляет боль, но Бог несет исцеление. Бог оперирует только истиной, и истина освобождает человека, но сначала она причиняет ужасную боль. Трезвость – это путь к собственному распятию. Но это нужно сделать. К этому следует стремиться.

Я поднимаюсь, открываю дверь ванной и выползаю в коридор. Мне нужно добраться до телефона. Мне страшно, потому что коридор большой и пустой. А мне нужна опора. Я поднимаюсь, бегу в свою комнату, хватаю телефон и возвращаюсь в нашу крохотную ванную. Запираю дверь, снова сажусь на пол и прислоняюсь к стене. В руке я все еще держу тест. Это доказательство моего приглашения. Я звоню сестре. Она берет трубку после второго гудка.

– Мне нужна помощь, сестренка, – говорю я. – Мне нужно стать лучше. Я не знаю, что делать.

– Где ты? – спрашивает она.

– На полу в нашей ванной.

– Сиди там. Я приеду через полчаса.

В этой точке нашего пути следы сестры пересеклись с моими. Она намного опередила меня, но, услышав слова, которые мечтала услышать, узнав, что мне нужна помощь, повернула назад и бросилась ко мне. Она бежала изо всех сил, песок разлетался из-под ее ног, слезы текли по лицу. И она вернулась в то самое место, где я начала погружаться в песок двадцать лет назад. Добравшись, она наклонилась, схватила меня за руку и помогла подняться. Мои ноги дрожали, и она крепко держала меня. Она никогда не просила объяснений или извинений. Она просто всегда была рядом.

* * *

Мы отправляемся в церковь в таком районе, где я никогда не была. Поднимаемся по лестнице, открываем дверь, проходим мимо алтаря и спускаемся в подвал, где проходит общение. Я открываю еще одну дверь и сажусь рядом с честными людьми – первыми, которых встречаю после выхода из психиатрической больницы. Они кажутся мне утомленными и измученными, но настоящими. Никто не послал за себя представителя. Когда начинается разговор, я сразу понимаю, что это истина. Я ничего не говорю, и это нормально. Здесь я не обязана ничего имитировать. Это все для нас. Слава Богу. Эти люди готовы перестать притворяться и снова стать собой. С ними я чувствую себя в безопасности. По пути домой я говорю сестре, что хочу заехать к Крейгу и рассказать ему о ребенке. Аманда спрашивает, не подвезти ли меня, но я отказываюсь:

– Нет, это я должна сделать сама. Настало время перестать притворяться и стать собой.

Потом я сижу на кровати Крейга и слушаю, как он быстро перечисляет наши «варианты». Я слышу собственные слова:

– Этого ребенка я собираюсь сохранить, что бы ты ни говорил по этому поводу.

Я думаю: «Я впервые сказала то, что хотела. Я не стала спрашивать, а чего хочет он, что я должна сделать для него». Мой подход сбивает Крейга с толку, и он опирается на стену в поисках поддержки. Я не могу помочь ему пережить этот сложный момент, потому что мне самой непросто. Но я тверда. Крейг смотрит на меня так, словно никогда прежде не видел. Он и не видел. Я стала новой. Мои правила изменились. И меня больше не волнует, что подумает обо мне этот мужчина.

Мы сидим рядом. Между нами некое существо, которое мы случайно сотворили. Каждый из нас одинок, но мы оба никогда больше не будем одинокими. Я решила, что готова сойти с пути саморазрушения. Я буду творить. Я уже приняла приглашение, и никто больше не убедит меня, что я недостойна. И теперь, если я почувствую неодобрение – в выражении лица, тоне голоса, поведении, в собственных мыслях, – я буду мысленно отвечать: «Пошли вон! Пошли вон!!» Так я буду отвечать всем страхам, сомнениям и упрекам, всем «нет, Гленнон, это не для тебя». Я буду тверда. Это мой щит. Это моя молитва. Это мой боевой клич.