Онлайн чтение книги Везунчик Джим Lucky Jim
Глава 21

— Надеюсь, Диксон, вам не очень больно, — произнес ректор.

Рука рефлективно дернулась к подбитому глазу.

— Нет, сэр, не беспокойтесь, — отвечал Диксон небрежным тоном. — Странно, что фонарь вообще появился. Удар-то был — просто смех; вон и кожа цела.

— Говорите, ударились об умывальник? — уточнил другой голос.

— Совершенно верно, мистер Гор-Эркарт. Ужасно глупо; впрочем, такое со всеми случается. Уронил бритву, нагнулся — и пожалуйста. Теперь вид как только что с боксерского ринга.

— Да, не повезло, — посочувствовал Гор-Эркарт. Смерил Диксона взглядом из-под своей бровищи, два-три раза надул и снова сдул губы. — А я бы сказал, что мистер Диксон подрался. Как вы думаете, сэр? — уточнил он у ректора.

Ректор, низенький пузатый человечек с блестящей розовой лысиной, рассмеялся своим неподражаемым смехом. Именно такой чудовищный хохот оглашает готические замки в фильме о кровавых преступлениях. В первые недели пребывания ректора на посту (занятом сразу после войны) от его смеха моментально смолкали разговоры в преподавательской. Теперь никто даже головы не повернул, только Гор-Эркарт чуть напрягся.

Заговорил последний из четверки:

— Надеюсь, это обстоятельство не помешает вам прочесть ваши… вашу…

— Конечно, нет, Профессор, — заверил Диксон. — Эту лекцию я могу с завязанными глазами прочитать; я ее практически наизусть выучил.

Уэлч кивнул.

— И правильно. Вот, помню, когда я только начинал как лектор, я был настолько глуп, что записывал лекцию, но не утруждался ее… ее…

— Признайтесь, Диксон, что-нибудь новенькое вы нам поведаете или как? — перебил ректор.

— Новенькое, сэр? Видите ли, в данном случае специфика такова…

— Я имею в виду, тема разработана вдоль и поперек. Не знаю, право, с какого ракурса ее еще не рассматривали, но лично мне думается…

— Сэр, я бы поставил вопрос иначе… — встрял Уэлч.

Ректор и Уэлч заговорили разом, без пауз: один брал повышением тона, другой — децибелами. Общее впечатление было, будто двое чтецов, вместо того чтобы выступать дуэтом, тянут одеяло каждый на себя. Диксон с Гор-Эркартом оказались позабыты. Мало-помалу стихли все голоса, кроме этих двух. Первым сдался ректор; через секунду Уэлч, подобно оркестру, среагировавшему на каденцию солиста, тоже резко замолк.

— Достойна она переформулирования или нет, — подытожил ректор.

Внимание отвлек швейцар Маконохи с подносом — нынче подавали херес. Усилием воли Диксон удерживал ладонь у бедра, пока угощались три важные персоны, наконец позволил себе взять самую полную из оставшихся рюмок. Архивариус, на подобных мероприятиях контролировавший подачу спиртного, обычно прикрывал лавочку уже после двух обносов — для всех, кроме ректора и его собеседников. Диксон знал: через несколько минут придется откланяться, — и хотел выжать из расклада максимум. Он ощущал легкий дискомфорт одновременно везде и нигде, однако в один прием ополовинил новую рюмку: содержимое плавно присоединилось к трем предыдущим хересам и полудюжине порций виски. Закралась крамольная мысль, что мандраж перед лекцией — это излишество; Диксон закрепил ее новым глотком. Было десять минут седьмого — и двадцать до лекции.

Диксон оглядел переполненную комнату отдыха. Казалось, нынче собрались все, кого Диксон когда-либо знавал, если не считать родителей. На расстоянии нескольких футов миссис Уэлч беседовала с Джонсом; она же несла косвенную ответственность за его присутствие, в обычных обстоятельствах непредставимое. Чуть дальше стояли Бертран и Кристина; их разговор на оживленный не тянул. У окна Баркли, профессор музыки, наступал на профессора английского языка — речь явно шла о совете колледжа на следующей неделе, и Баркли, конечно, убеждал голосовать за изгнание Диксона. По другую сторону Бисли развлекал Голдсмитов — те смеялись. Всюду мельтешили лица, до той или иной степени знакомые Диксону, — экономисты, медики, географы, социологи, юристы, инженеры, математики, философы, преподаватели с кафедры языков германской группы и сравнительной филологии, лекторы обоего пола и основных европейских языков. Диксону хотелось обойти каждого и каждому лично сообщить, сколь много он его обяжет, если уберется восвояси. Впрочем, нашлось с полдюжины персонажей, никогда прежде Диксону не встречавшихся; эти могли быть кем угодно — от заслуженных египтологов до дизайнеров по интерьеру, явившихся, чтобы сделать замеры для коврового покрытия. Большую группу составляли местные важные персоны: пара членов совета графства с супругами, модный священнослужитель, врач в рыцарском звании — все члены совета колледжа. Чуть сбоку Диксон не без содрогания заметил композитора, почтившего «концертец». Рассеянно и тщетно поискал глазами скрипача-любителя.

Через несколько секунд ректор отошел к важным персонам и обратился к модному священнослужителю. Ремарка была встречена смехом; смеялись все, кроме врача в рыцарском звании — врач метал мрачные взгляды. Почти одновременно миссис Уэлч телепатировала Уэлчу, и Диксон остался с Гор-Эркартом.

— Ну, Диксон, и давно вы здесь?

— Без малого девять месяцев. Меня взяли прошлой осенью.

— Вы, похоже, не слишком довольны — я прав?

— Да. В целом правы.

— А в чем проблема — в вас или в заведении?

— Думаю, и во мне, и в заведении. Они мое время тратят, я — их.

— Понятно. Выходит, преподавать историю — занятие бессмысленное?

Диксон решил говорить начистоту:

— Нет. Если бы историю преподавали вдумчиво, человечество уже давно как сыр в масле каталось бы. Но не получается. Все время что-то мешает. Не знаю, чья тут вина. Основная проблема в плохом преподавании. Плохие студенты погоды не делают.

Гор-Эркарт кивнул, бросил на Диксона быстрый взгляд.

— Ну а сегодняшняя ваша лекция — чья это была гениальная мысль?

— Профессора Уэлча. Я не мог отказаться. В случае удачи мое положение существенно стабилизируется.

— Амбиции, да?

— Нет. Просто я с самого начала показал себя с худшей стороны. Сегодняшняя лекция может спасти меня от увольнения.

— Вот что вам не повредит, юноша. — Гор-Эркарт схватил два хереса с подноса Маконохи, следовавшего к группе с ректором.

Закралась мысль, что с питьем надо повременить — Диксон и так уже чувствовал себя подозрительно хорошо, — однако он взял предложенную рюмку и сделал глоток.

— А вы почему пришли, мистер Гор-Эркарт?

— Я в последнее время только и делал, что бегал от вашего ректора. Подумал, надо же и совесть иметь.

— Не понимаю, вам-то это зачем. Что вам наш ректор? Только время потеряете да зевоту наживете.

При новом взгляде Диксон испытал легкое головокружение, поскольку обнаружил у Гор-Эркарта не одно плотное лицо, а два смежных полупрозрачных.

— Я, Диксон, каждый день по нескольку часов зеваю. Небось от лишнего часа челюсть не сворочу.

— Зачем вы это терпите?

— Хочу влиять на людей, добиваться, чтобы они поступали так, как я считаю нужным. Они не подчинятся, пока меня не утомят. А вот когда утомят, когда я опухну от разговоров, а они расслабятся — тут-то я и беру их теплыми, и они под мою дудку пляшут.

— Вот эта работа по мне, — с чувством произнес Диксон. — А то, стоит мне опухнуть от разговоров — а я от них, можно сказать, не просыхаю, — как появляется целый духовой оркестр, и я знай пляшу. — Дурные предчувствия в сочетании с алкоголем прорвали очередной мозговой кордон, выпустили воображение. — Я — лучший в мире индикатор скуки. Я улавливаю скуку любой степени. Если б меня какой-нибудь миллионер нанял, я бы ему кучу денег сэкономил. Он бы меня посылал на всякие званые ужины и коктейли, в ночные клубы — на пять минут, не больше. А потом по моему виду определял бы коэффициент скуки на отдельно взятом мероприятии. Я работаю по принципу канарейки в шахте[20]Шахтеры использовали канареек для обнаружения горного газа в шахте, поскольку эти птицы очень чувствительны к содержанию в воздухе метана. Пока слышалось пение птички, можно было спокойно работать; как только птичка умолкала, следовало подниматься на поверхность.. Ну и тут уж мой миллионер видел бы, идти ему на сборище или не стоит. Меня ведь хоть куда отправь — хоть к ротарианцам[21]Ротарианцы — члены клуба «Ротари интернэшнл» (основан в 1905) — нерелигиозной и неполитической благотворительной организации, объединяющей бизнесменов по всему миру. Ротарианцы обсуждают новые благотворительные проекты за завтраком, обедом или ужином раз в неделю., хоть к театральной богеме, хоть в гольф-клуб, хоть на домашний концертец, где околоискусные — или околоискусственные? — типчики обсуждают не столько полноту звука, сколько личную жизнь ближних… — Диксон замолчал, потому что вдруг заметил: Гор-Эркарт склонил свое крупное, гладкое лицо на сторону и как-то выдвинул к его собственному лицу. — Простите, — пробормотал Диксон. — Я забыл…

Гор-Эркарт оглядел его, прикрывая ладонью один глаз, а большим пальцем поглаживая себе щеку, и чуть усмехнулся. Хотя усмешка на довольную не тянула, не была она и злобной.

— Значит, мы товарищи по несчастью, — произнес Гор-Эркарт. На следующей фразе тон изменился: — Диксон, позвольте спросить, вы в какую школу ходили?

— В обычную среднюю.

Гор-Эркарт кивнул. Приблизились священнослужитель и член совета графства, взяли по хересу, увели Гор-Эркарта к ректору. Надо же, как у них естественно получилось: ни слова, ни жеста, ни мимики специфической, — а Диксон сразу понял, что ему за Гор-Эркартом идти совершенно излишне. Диксон и остался — один и под впечатлением. Случайно заметил, что Гор-Эркарт чуть отворотился от своих сопровождающих и смотрит в сторону Голдсмитов. Сесил и Бисли беседовали с увлечением и не видели, что Кэрол тоже косится на Гор-Эркарта. Мелькнул взгляд, можно сказать, не поддающийся расшифровке. Взгляд заинтриговал и даже в определенном смысле напряг Диксона; Диксон решил вернуться к нему позднее, а пока допил херес и пошел к Кристине и Бертрану.

— Эй, вы, двое, привет! Вы где всю дорогу прятались?

Кристина взглядом велела Бертрану заткнуться прежде, чем он раскрыл рот, и заговорила сама:

— Не думала, что мероприятие будет такое пафосное. Половина городских шишек собралась, не меньше.

— Кристина, давай подойдем к твоему дяде, — сказал Бертран. — Как ты помнишь, мне необходимо обсудить с ним пару вопросов.

— Через минуту, Бертран. Времени еще много, — произнесла Кристина своим «брежным» тоном.

— Нет-нет, времени совсем мало, до лекции минут десять, а этого недостаточно для обсуждения моего дела.

Диксон давно заметил, что Бертран вместо «нет» говорит «нет-нет». Незначительные вербальные издержки на второе «нет» окупаются возможностью вскинуть на нем брови, насупленные на первом «нет»; Диксона всякий раз передергивало. На заднем плане Кэрол осторожно отдалялась от Сесила и Маргарет — Маргарет Диксон только что заметил — и приближалась к Бертрану. Диксон вспомнил цитату из одного фильма и выдал ее Кристине:

— Делайте лучше, как он говорит, леди, не вынуждайте его вам в зубы двинуть[22]Фраза из фильма «Окаменевший лес» (1936); принадлежит герою Хамфри Богарта, гангстеру Дюку Мэнги..

— Шел бы ты, Диксон, свои записки сумасшедшего в памяти освежил.

— Бертран, как тебе не стыдно!

— Мне стыдно? Хорошенькое дело! Мне должно быть стыдно. А может, это ему должно быть стыдно? Он кем себя возомнил? Наглости хватило сказать нам…

Кристина покраснела.

— Ты, видимо, забыл, о чем я тебя просила час назад?

— Послушай, Кристина, я сюда не для того пришел, чтобы разговаривать с этим… с этим типом, и не для того, чтобы о нем разговаривать. Попрошу это учесть. Я пришел единственно потому, что мне нужен твой дядя, и мне давно пора…

— Кого я вижу! Берти, радость моя! — раздалось у него за спиной. — Поди-ка сюда.

Бертран вздрогнул якобы от неожиданности и одновременно полуобернулся.

— Привет, Кэрол. Сейчас не могу — я хотел…

— Я тебя дольше минуты не задержу, — пропела Кэрол и повисла у Бертрана на локте. — Верну в целости и сохранности, — заверила она Кристину уже из-за плеча.

— Ну, Кристина, здравствуй, — сказал Диксон.

— Здравствуй.

— Сегодня последний раз, да?

— Да, последний.

Диксону было обидно и жалко себя.

— А ты, кажется, не сильно расстроена. Не в пример мне.

Кристина секунду смотрела на него, потом резко отвернулась, будто ей показали фотографию из учебника по судебной медицине.

— Я приняла решение. Больше думать об этом не собираюсь. И тебе не советую.

— А я вот не могу не думать. Не могу прекратить мыслительный процесс. Он сам по себе идет, помимо моей воли.

— Откуда у тебя фонарь под глазом?

— Мы с Бертраном сегодня подрались.

— Подрались? А он ничего не сказал. Что вы не поделили? Подрались, ну и дела!

— Он велел мне не разевать рот на чужое; я сказал — не дождетесь, ну и началось.

— Мы же с тобой все решили… Или ты передумал?

— Не передумал. Мне просто не хотелось, чтобы он вообразил, будто я его слушаюсь.

— Подрались, надо же. — Кристина как будто сдерживала смех. — И ты проиграл, судя по твоему виду.

Диксону это не понравилось; вдобавок он вспомнил, как Кристина хихикнула за чаем в гостинице.

— Ничего подобного. Прежде чем выводы делать, кто проиграл, а кто победил, посмотри повнимательнее на ухо Бертрана.

— На которое?

— На правое. Впрочем, может, по уху и незаметно. Пострадали главным образом внутренние органы.

— Так ты его нокаутировал?

— Еще бы. Он даже не сразу с полу поднялся.

— Боже. — Кристина смотрела округлившимися глазами, пухлые сухие губы чуть приоткрылись. Приступ желания, безнадежного, как малярия, обрушился на Диксона, отяжелил, придавил — так же Диксон тяжелел, когда с ним заговаривал Уэлч. Никогда еще первая встреча с Кристиной не всплывала в памяти столь детально и остро; за какие-то две минуты Диксон пережил все заново. Он поднял взгляд.

Момент истины испохабил Бертран — выскочил, как черт из табакерки, из-за жены члена совета графства. Повадки больше пристали леворукому подающему, который в обход судьи появляется в поле зрения бэтсмена. Так, лицом красен: явно вне себя от ярости — либо в чистом виде, либо осложненной иной эмоцией. За Бертраном семенила и жаждала подробностей Кэрол.

— С меня хватит, — тявкнул Бертран. — Что и требовалось доказ-э-эть. — Он схватил Кристину за локоть и поволок прочь, но перед стартом заметил Диксону: — Все, сопляк. Тут тебе и конец. Можешь приступать к поискам новой работы. Я не шучу. — Кристина оглянулась — в глазах был испуг — и повиновалась собственному выносу к группе, оснащенной дядей Джулиусом. Кэрол тоже посмотрела на Диксона — что, дескать, так и будем ушами хлопать? — и ушла за Бертраном и Кристиной. Ректор утробно хохотнул и погладил воображаемый топор.

Диксон вспомнил «и ты проиграл»; стало тошно. Через несколько секунд это ощущение полностью смела паника. Бертран наверняка не голословен; наверняка в голове Уэлча уже идет напряженная работа. Катализатор — факты, которые сын просто не мог больше скрывать; если же их недостаточно, у миссис Уэлч найдется что добавить, или уже нашлось, без сыновних просьб. Диксон жестоко заблуждался, полагая, что войне конец, что Бертрандия в руинах; нет, из руин целится последний снайпер, а безоружный Диксон один в поле. Все дурные предчувствия оправдались. Диксон позволил себе увлечься, в горячке сражения позабыл об осторожности. И вот он повержен — лежит в пыли и не может дать по рукам этому бородатому борову, чтобы не смел лапать Кристину за плечи, чтобы не стоял тут такой самоуверенный, такой сознающий свои права, такой победоносный. Кристина была готова провалиться из-под этой лапы, ссутулилась, но лучшей манеры держаться Диксон и представить себе не мог.

— Что, Джеймс, решил бросить прощальный взгляд?

Маргарет обеими ногами стала на любимую мозоль;

Диксон чувствовал себя как человек, затеявший драку с пешим полисменом и вдруг заметивший полисмена конного.

— Что?

— Посмотри, посмотри на нее хорошенько. Другого случая не представится.

— Нет, не думаю, что я…

— Если только ты не решил время от времени ездить в Лондон, чтобы с ней не было по принципу «с глаз долой — из сердца вон».

Диксон уставился на Маргарет в искреннем удивлении — еще и на то, что Маргарет смогла его удивить, в такой-то момент.

— Что ты имеешь в виду? — вяло спросил он.

— Запираться бесполезно. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы твои мысли прочесть. — Кончик ее носа шевелился, как обычно, когда она говорила. Маргарет стояла расставив ноги, скрестив руки на груди; эту позу она облюбовала для светских бесед как в актовом зале, так и в небольших учительских на верхних этажах, и ни в малейшей степени не казалась ни напряженной, ни взволнованной, ни сконфуженной, ни раздраженной.

Диксон позволил себе тяжкий вздох — и погряз в запирательствах и оправданиях, предусмотренных данным конкретным сценарием. Он говорил и дивился, как легко, с какой воровской ловкостью в сценах с Маргарет его лишили единственного морального преимущества — самостоятельного решения не проявлять интереса к Кристине действием. Жестоко упрекать человека в тоске по объекту его же добровольного отказа. Диксону хотелось лечь на пол, вывалить язык и дышать, двигая боками. Он уронил виртуальную ракетку и сгорбился под тяжестью Утешительной Призовой Маргарет.

Прерваться пришлось из-за того, что возглавляемая ректором группа перекочевала к двери. Гор-Эркарт был явно поглощен Бертраном и Кристиной.

— Готовы, Диксон? — выкрикнул Уэлч. Рядом с миссис Уэлч он более, чем когда-либо, походил на старого боксера, которого поколачивает жена — бывшая посудомойка.

— Увидимся в зале, Профессор, — отозвался Диксон; бросив Маргарет «я сейчас», он чуть не побежал в туалет. Его охватил страх перед аудиторией; руки были ледяные и потные, ноги — как изношенные резиновые трубы, наполненные мелким песком; дыхание прерывистое. Пока мочился, он изображал лицом Ивлина Во; недоизобразив, бросил в пользу лица куда более дикого, чем обыкновенно им практикуемые. Диксон зажал язык между зубами; максимально раздул щеки; верхнюю губу натянул на нижнюю, добившись полного идиотического эффекта; подбородок выставил лопатой. Параллельно он пучил и скашивал глаза. Обернулся, встретил взгляд Гор-Эркарта, уничтожил достигнутое и выдал:

— Ох, это вы.

— А это вы, Диксон. — Гор-Эркарт проследовал по первоначальному назначению.

Диксон подошел к зеркалу и стал рассматривать фингал. Фингал был теперь куда ярче, чем Диксону помнилось. В сложившихся обстоятельствах любые попытки оправить пиджак или причесаться казались излишними. Диксон взял с полки папку, украденную еще во времена службы в ВВС (папка содержала его записки), и хотел идти, но услышал:

— Эй, Диксон, погодите минутку.

Диксон остановился. Гор-Эркарт смотрел внимательно, будто замыслил нарисовать на Диксона карикатуру — возможно, углем, а то и тушью, причем сразу после лекции.

— Ну что, юноша, поди, страшно?

— Очень.

Гор-Эркарт извлек из недр мешковатого своего пиджака плоскую, но явно увесистую фляжку.

— Отведайте вот этого.

— Спасибо.

«Непременно закашляюсь», — подумал Диксон. Взял фляжку, глотнул не стесняясь (субстанция оказалась чистейшим шотландским виски — по крайней мере чистейшим из тех, что Диксон пробовал прежде), зашелся кашлем.

— Что я говорил. Глотните еще.

— Спасибо. — Диксон снова не постеснялся, разинул рот, выпучил глаза, утерся рукавом, вернул фляжку. — Моя благодарность не знает границ.

— Оно вам на пользу пойдет. В хересной бочке выдержано, не как-нибудь. Ну, пожалуй, пора — народ зрелищ заждался.

Самые небыстрые еще подтягивались в лекторий. На верхней лестничной площадке ждали Голдсмиты, Бертран, Кристина, Уэлч, Бисли и лекторы с исторической кафедры.

— Сядем в первый ряд, сэр, — настаивал Бертран. Они пошли в зал, теперь безнадежно заполненный.

Первый ряд балкона оккупировали студенты. Гудел, нарастал, жил своей жизнью один сложносоставной разговор.

— Давайте, Джим, покажите класс, — подбодрила Кэрол.

— Удачи, старина, — подхватил Сесил.

— Ни пуха, приятель, — не отстал Бисли. Они пошли рассаживаться.

— Ну, юноша, пробил ваш час, — шепнул Гор-Эркарт. — Не волнуйтесь: в конце концов, что вам все эти люди? — Он стиснул Диксону локоть и сразу разжал пальцы.

Каждой клеткой ощущая шарканье и хлопки откидных кресел, Диксон последовал за Уэлчем к подиуму. Ректор и член совета графства (тот, что потолще) сидели в первом ряду. Надо же было так напиться, подумал Диксон.