Онлайн чтение книги Мария Павловна. Мемуары
Помолвка

Та атмосфера таинственности, которая сопровождала любой тетин проект, отчасти была семейной чертой. Большинству наших родственников было свойственно делать тайну даже из несущественных дел. По этой причине у меня и Дмитрия выработалась привычка собирать собственную информацию, и без тени сомнения мы порой даже нарушали при этом правила приличия.

Тетя имела привычку повсюду разбрасывать свою корреспонденцию, и, вынуждена признаться, мы частенько нескромно заглядывали в письма и телеграммы, которые лежали открытыми.

Так однажды нам попалась телеграмма, содержание которой крайне меня удивило.

Она была за подписью принцессы Ирены, жены прусского принца Генриха, сестры тети Эллы. В ней говорилось, что шведская кронпринцесса хочет видеть мои последние фотографии, они должны быть незамедлительно отправлены в Стокгольм.

Мы с тревогой переглянулись, ведь нам сразу стало понятно, что это означает. Шведская королевская фамилия была мало связана с нашей брачными союзами и не поддерживала с нами семейных отношений. Подобное требование могло означать только одно — планируемый брак.

Хотя поначалу это меня поразило, в сущности, здесь не было ничего удивительного. Я знала, что настанет день, и мне придется выйти замуж за иностранца, и только невероятное везение даст мне возможность сделать выбор по велению сердца. Во все времена великокняжеские браки заранее планировались, я была воспитана так, что принимала это за неизбежность.

Я предположила, что фотографии уже отправлены, но ни слова о том не говорилось, и по прошествии нескольких дней я обо всем забыла.

На Пасху мы поехали в Царское Село. Как только прошли праздники, тетя объявила, что мы должны вернуться в Москву. Она сказала, что нас ждут неотложные дела, и моя просьба остаться здесь подольше даже не обсуждалась.

Когда мы вернулись в Москву, она попросила, чтобы я не планировала никаких дел на день, так как к вечернему чаю она ожидает гостя. И хорошо бы, добавила она, одеться мне подобающим образом.

В четыре, как было назначено, я без всякого воодушевления спустилась в гостиную и нашла тетю Эллу одну. Наполняя чайник для заварки, она, избегая моего взгляда, заметила, как бы между прочим, что гостем будет юный шведский принц Вильгельм, второй сын ее подруги детства кронпринцессы Швеции. Он путешествует инкогнито, сказала она, чтобы посмотреть страну.

Я усмехнулась про себя. Ее сообщение не взволновало меня, и когда через несколько минут двери открылись и вошел юный принц, я взглянула на него с холодным любопытством.

У него была привлекательная внешность, он даже был изящен, красивые серые глаза опушены густыми ресницами. Он был несколько узкоплеч и, казалось, слегка сутулился. Мы уселись за стол и вели светскую беседу. В основном говорили тетя и принц. Поскольку ко мне никто не обращался, я сидела молча. Дмитрия дома не было. Но перед тем как покинуть свою комнату, я написала ему записку, чтобы он пришел в гостиную, как только вернется. Когда он наконец появился — красивый мальчик в синей матроске с взъерошенными волосами, — то не смог скрыть своего удивления. Он и принц внимательно рассмотрели друг друга и обменялись рукопожатием. Беседа между тетей и принцем продолжалась. Когда он уходил, тетя пригласила его на обед, и он принял приглашение.

Когда мы остались одни, тетя захотела узнать мое мнение о принце. Я притворилась, что не понимаю, в чем тут дело. Дмитрий отвел меня в мою комнату и спросил: «Ты думаешь, что твои фотографии предназначались для принца? И он специально приехал, чтобы увидеть тебя? Ты выйдешь за него замуж?»

«Не надоедай, — сказала я. — А зачем еще, по–твоему, он приходил, если не из за меня? Но он еще ничего мне не сказал», — добавила я со смехом.

Я оделась для обеда, но в шестнадцать лет мне еще не было свойственно настоящее кокетство, а потому я лишь озабоченно и взволнованно разглядывала себя в зеркало, пока горничная Таня укладывала мне косу. За обедом принц сидел рядом со мной. Я чувствовала, что внимание всего стола сосредоточено на нас. Я преодолела свою робость, и мы довольно мило поболтали. Тетя отправила меня и Дмитрия спать около десяти вечера, в наше обычное время, а сама осталась с принцем после того, как разошлись все присутствующие.

На следующее утро тетя Элла позвала меня в свою гостиную. Я поцеловала ей руку и ждала, что она скажет; мы сидели напротив друг друга.

«Послушай, — начала она, глядя мимо меня и нервно комкая в руке носовой платок с черной каймой, — мне надо серьезно поговорить с тобой, и я хочу, чтобы ты хорошенько подумала, прежде чем ответить».

Ее лицо покраснело от сдерживаемого волнения, и она с трудом подбирала слова.

«Принц Вильгельм приехал, чтобы познакомиться с тобой. Ты ему понравилась, и он хочет знать, согласилась бы ты выйти за него замуж…»

Я испытала состояние шока. Хотя я была воспитана с представлением о том, что вынуждена буду выйти замуж из соображений политики, я никак не ожидала такой внезапности. Стремительный натиск тети, ее поспешность выдать меня замуж и полное отсутствие всякой мысли о чувствах, лежащих в основе брака, вызвали во мне возмущение, казались чудовищными.

Заметив мое оцепенение, она взяла меня за руку и попыталась привлечь к себе.

«Дорогая, не следует так волноваться. Повторяю, я не требую от тебя немедленного ответа, ты можешь подумать над этим… Знай, что я хочу только одного, чтобы ты была счастлива».

«Но, тетушка, — с трудом выговорила я, — я ведь совсем его не знаю. Он только что приехал. Как я могу дать вам ответ?»

Почувствовав, видимо, какой болью отозвались во мне ее слова, она попыталась несколько смягчить свою прямолинейность, но я ее слушала молча, уныло. Сочтя, что я успокоилась, она отпустила меня, взяв обещание никому не рассказывать о нашем разговоре.

Когда я вернулась к себе, там была мадемуазель Элен. Она увидела, в каком я состоянии, и пристала с расспросами. В конце концов я ей обо всем поведала. Она была совершенно ошеломлена, как и я.

«Не позволяйте влиять на себя. У вас есть время все обдумать», — советовала она.

На следующий день я и Дмитрий ездили с принцем на прогулку. Я вернулась из Царского Села простуженной, и меня лихорадило. За обедом в присутствии принца я почувствовала себя так плохо, что вышла из за стола и с трудом добрела до своей комнаты, держась за стены и опираясь на мебель.

Добравшись до постели, я погрузилась в сон, полный кошмаров. Среди ночи я проснулась от сильной боли в щеке и больше уже не могла заснуть. У меня был жар, я страдала от боли. Спешно вызвали врача, который объявил, что это свищ, и если температура будет держаться, меня придется оперировать.

Тетя Элла была обескуражена, что все произошло так некстати. Мне же все было безразлично, я только боялась операции. События предшествующего дня, принц, ответ, который я должна ему дать, — все смешалось в мучительных кошмарах.

Тетя ходила взад и вперед от моей постели в гостиную, где принц ждал новостей. Ее старшая сестра принцесса Виктория Баттенбергская приехала в Москву и помогала ей ухаживать за мной. Вечером температура у меня упала, и на следующее утро решили, что в операции нет необходимости. Я провела весь день в постели, а на следующий мне разрешили пересесть в шезлонг.

Тетя пребывала в большом беспокойстве от того, что принцу так долго приходится ждать ответа. Она пришла ко мне и сказала:

«Я не могу заставлять молодого человека столько ждать. Он должен возвращаться в Швецию, и ему надо знать ответ в той или иной форме. — Она присела на край шезлонга. — Так что мне ему сказать?»

Я провела весь день в раздумьях. Чувства мои несколько улеглись. Я начала покоряться судьбе. Нельзя было сказать, что принц мне не нравился. До сих пор только один человек много значил в моей жизни — Дмитрий, и это было бы единственным серьезным препятствием в новой ситуации, увезти его с собой. Но в любом случае наша разлука так или иначе неизбежна. Скоро его должны были отправить в военное училище. А после его отъезда ничто больше не удерживало бы меня в Москве. Помимо всего, я могла бы свободно устраивать свою жизнь, у меня будет свой дом, семья, возможно, дети…

И я ответила тете:

«Я согласна, но при одном условии: я не хочу выходить замуж, пока мне не исполнится восемнадцать лет, я еще слишком молода. А вы сообщили отцу об этом плане, и каково его мнение?»

«У меня есть согласие и одобрение императора, поскольку ты под его покровительством. Твой отец за границей. Тебе самой надо написать ему поскорей, — ответила тетя несколько неопределенно, занятая своими мыслями. Потом она добавила. — Так я могу объявить принцу, что завтра он может повидаться с тобой и попросить твоей руки?»

«Да», — сказала я.

Она обняла меня и ушла, насколько я могла судить, совершенно успокоенной.

На следующее утро я оделась и вышла в маленькую гостиную моих апартаментов. Я еще была слаба и очень волновалась, ноги не держали меня, а потому я устроилась на софе. Был накрыт чайный стол. Тетя Элла пришла в сопровождении своей сестры и принца. Обе женщины торопились выпить чай и оставить нас наедине. Принц, который явно чувствовал себя скованно, задал несколько вопросов о моем здоровье, потом вдруг взял меня за руку и спросил, нравится ли он мне.

Я ответила «да».

Он помолчал немного, а потом сказал: «Вы хотите поехать в Швецию… со мной?» И снова я ответила «да».

Он поднес мою руку к губам и поцеловал. Он чувствовал себя так же неловко, как и я. В этот момент я услышала, что в дверь скребется моя собака, и, обрадовавшись тому, что нашлась новая тема для разговора, обратилась к принцу с просьбой впустить ее. Он встал и выполнил мое пожелание, потом вернулся. «Вы устали, — сказал он, — я пойду, а вы отдыхайте».

Нагнувшись, он поцеловал меня в лоб и вышел. Дело было сделано.

Спустя некоторое время пришла тетя и поздравила меня с помолвкой. Потом я снова легла в постель. Я еще не оправилась от болезни, у меня вновь поднялась температура.

Было решено не говорить о моей помолвке до тех пор, пока в первую очередь о ней не известят монархов двух стран и моего отца. Однако я не могла удержаться, чтобы не рассказать Дмитрию, мадемуазель Элен и чете Леймин–гов. Все они отнеслись к этому без энтузиазма, особенно брат, он никак не хотел принимать это всерьез.

Моей горничной Тане, от которой я неспособна была что либо скрыть, я сказала об этом, когда она меня причесывала. В отражении в зеркале я увидела, как на ее глаза навернулись слезы, она наклонилась и поцеловала меня в макушку. Поспешность, с которой была устроена моя помолвка, привела в замешательство всех моих близких, но никто, кроме Дмитрия, не высказывался по этому поводу.

Было бы неправдой утверждать, что я в той ситуации ощущала себя несчастной. Первое потрясение прошло, и я спокойно воспринимала произошедшее, находя в том даже некоторое удовольствие. Мне льстило находиться в центре внимания. Я была слишком молода, чтобы заглядывать в будущее и предвидеть ту ответственность, которая грузом ляжет на мои хрупкие плечи.

А тогда мне хотелось верить в счастье: казалось, жизнь обделила меня и должна как то вознаградить за бессодержательное и унылое детство. Я устала от вечных предписаний, от прозябания, на которое была обречена в этом большом доме. Я хотела жизни полнокровной, страстно желала освобождения, любых перемен.

Через пару дней принц уехал из Москвы. К тому времени мне стало лучше, и последние дни перед его отъездом мы провели вместе. Обычаи того времени не позволяли жениху и невесте ни минуты находиться наедине, но тетя, скрепя сердце, делала послабление. Когда мы с принцем были в комнате, она устраивалась в соседней, оставляя дверь открытой. Но мной завладевало чувство стеснительности в его присутствии, и, по возможности, я старалась не оставаться с ним наедине.

Я очень беспокоилась, как воспримет мою помолвку отец. Меня одолевали угрызения совести, что никто не удосужился посоветоваться с ним. Я поделилась своими мыслями с тетей, но та никак не хотела понять меня и лишь твердила то, что мы так часто слышали от нее, а прежде — от дяди: отец оставил нас, он передал ответственность другим. И теперь долг других принимать такие решения, которые делаются мне во благо…

Слово «счастье» в ее устах звучало как вердикт. На протяжении последующих месяцев она столько раз произносила его с различными интонациями, что оно мне стало совершенно ненавистно. «Обеспечить твое счастье… Для твоего счастья… В интересах твоего счастья…», и так до бесконечности.

Мой отец ничего не мог сказать по поводу этого счастья и что либо изменить, все было решено. Мне оставалось только одно — уведомить его, поставить в известность.

Пока я раздумывала, что писать и как, тетя Элла продиктовала мне письмо, о котором я впоследствии не могла вспоминать без чувства стыда. В данном случае, как и во всем, что касалось моей помолвки, я поступала в соответствии с великокняжеским воспитанием. Я полностью подчинилась тете и послушно писала под ее диктовку.

Мое письмо не ввело отца в заблуждение. Оно было достаточно чувствительным, но слова о любви и счастье звучали столь легковесно и на них делался такой упор, что они не могли идти от сердца.

Из этого письма я наконец уяснила для себя, какие чувства питала к своему жениху. Я поняла, что безумно влюблена в него, и эта любовь настигла меня, как удар грома.

Если и удар, то не с той стороны, подумала я про себя и с отвращением, но безропотно переписала письмо слово в слово.

Ответ, который я получила из Парижа, был полон недоумения и горечи. Поведение тети по отношению к нему в обстоятельствах, когда решался вопрос с моей помолвкой, глубоко задело отца, он никогда не мог ей этого простить. Поспешность, с которой распорядились моей судьбой, казалась ему непонятной. Он считал, что я слишком молода для замужества, для того, чтобы ответственно подойти к такому важному в жизни событию. Он выразил глубокое сожаление, что все приготовления происходили без него, никто с ним не посоветовался и даже не сообщил ничего.

Но отец был не единственным, кто в том же духе откликнулся на мою столь внезапную и стремительную помолвку. Мой дедушка, король Греции, тоже выразил свой протест. В письме тете он, ссылаясь на то, что мне едва исполнилось семнадцать, просил отложить брак до моего восемнадцатилетия.

Тетя сообщила, что в этом она подчиняется его желанию, отца и моему. Бракосочетание было назначено на весну 1908 года.

2

Сначала тетя мне надоедала, посвящая в малоприятные стороны супружества, но вскоре меня это перестало трогать, я довольно легко воспринимала свое положение. Я настолько подчинилась чужой воле, что сумела убедить себя, что моя любовь к принцу реальна. Легче было поверить в это, чем пытаться сопротивляться неизбежному.

В начале июня мы отправились в Петергоф, куда должен был приехать принц для официального объявления помолвки. Его прибытие сопровождалось определенным церемониалом. Император отправил Дмитрия во главе почетного эскорта с тем, чтобы встретить его на станции. Мы не знали точно, что произошло, но, ко всеобщему испугу, Дмитрий опоздал и, повернув назад, нагнал принца уже на подъезде ко дворцу. Императора это очень позабавило, и он с удовольствием подшучивал над нами.

В день официальной помолвки прошел молебен в придворной церкви императора. Церковь находилась в парке и была окружена множеством лилий и гортензий. Во время богослужения тихо шел дождь. Через большие открытые двери проникал аромат цветов, и пение соловьев в зарослях смешивалось с голосами хора.

После службы все поехали на одну из императорских вилл. Было подано шампанское, и мы получали поздравления.

Из Петергофа мы уехали в Ильинское. Условия загородной жизни и большая свобода способствовали нашему сближению. Вскоре после помолвки я начала изучать шведский язык. И теперь, после двух месяцев занятий с гувернанткой, я уже немного говорила на нем. Принц, который тоже был молод, с удовольствием участвовал в наших простых развлечениях. Мы стали, в некотором смысле, хорошими друзьями, но несмотря на это всегда ощущались национальные и прочие различия между нами, что создавало невидимые, но непреодолимые барьеры. Я видела непонятную, но усиливающуюся антипатию между принцем и моим братом, и это огорчало меня.

Тетя часто уединялась с моим женихом, чтобы обсудить материальную сторону нашего брака. Меня не приглашали, что казалось мне несколько странным.

Принц был офицером шведского флота. Вскоре он отправился в плавание в Америку. После его отъезда я подхватила корь и несколько недель провела в постели. Он регулярно писал мне, а я диктовала ответы гувернантке, потому что из за глаз мне запрещалось писать.

Дмитрий заразился корью от меня и болел в более тяжелой форме. Доктора решили, что нашему выздоровлению будет способствовать поездка в Крым. Тетя поехала с нами. Стояла осень. Мы жили на вилле в Кореизе, татарском селении близ Ялты, и через два месяца вернулись в Москву, куда уже приехал мой жених.

Он привез с собой планы дома, который тетя Элла собиралась выстроить для нас в Стокгольме. Я с женихом робко обсуждала эти планы, и при этом обнаруживала расхождение мнений, которое хоть и не было существенным, но свидетельствовало о различии наших темпераментов и взглядов. Несколько месяцев разлуки позволили мне более трезво оценивать ситуацию, и всякий раз, будучи рядом со своим будущим мужем, я испытывала легкое беспокойство, пытаясь представить нашу совместную жизнь.