Онлайн чтение книги Десять меченосцев Musashi
Книга шестая. Солнце и луна

Мужской разговор

Даймё Хосокава Тадатоси начал день с изучения конфуцианских классиков. Любил он и поупражняться в боевых искусствах, когда позволяли время и дела, требовавшие его постоянного присутствия в замке Эдо. Вечера он предпочитал проводить в обществе молодых самураев, состоявших у него на службе. Вечерние беседы проходили по-семейному, однако фамильярность не допускалась, а этикет соблюдался менее строго. Одетый в легкое домашнее кимоно, Тадатоси оживленно обсуждал с самураями последние новости.

– Окатани, – обратился он к молодому человеку богатырского сложения.

– Да, господин.

– Говорят, ты ловко владеешь копьем.

– Даже очень хорошо.

– Ха-ха, от скромности не умрешь!

– Раз все меня хвалят, почему бы с этим не согласиться?

– На днях я тебя проверю.

– Я давно этого жду.

– Тебе везет, что не дождался.

– Господин, вы слышали песню, которую распевает весь город?

– Какую?

– Меня не проведешь. Эта песня про Нагою Сандзо, – рассмеялся Тадатоси.

– Как, вы знаете?

– Я много кое-чего знаю.

Даймё любил послушать болтовню вассалов, цепко улавливая в ней множество сведений, но сам никогда не выдавал собственных мыслей.

– Кто из вас практикуется с копьем, а кто с мечом?

Из семерых пятеро предпочитали копье и всего двое – меч.

– Почему такое увлечение копьем?

Сошлись на том, что на поле боя этот вид оружия предпочтительнее.

– А что думают сторонники меча?

– Меч годится в любой обстановке. И на войне, и в мирной жизни. Споры о мече и копье никогда не утихали. Копьеносцы утверждали что копьем можно пронзить и нанести резаную рану, а если оно вдруг сломается, то всегда в запасе есть меч. Сторонники меча считали, что предназначение самурая не ограничивается войной. Меч – душа самурая. Занимаясь фехтованием, он шлифует дух, совершенствует и дисциплинирует характер. Меч – основа любой военной науки и боевых искусств. Постигнув сокровенный смысл Пути Воина, законы меча можно применять к копью и даже к огнестрельному оружию. Умение владеть мечом предотвращает глупые ошибки. Меч – единственное истинное оружие.

Тадатоси слушал, не вмешиваясь в спор.

– Майноскэ, – обратился он к одному из вассалов, – по-моему, ты повторяешь чужие слова.

– Нет, господин, это мое мнение, – возразил Майноскэ.

– А если честно?

– Ваша правда. Я это услышал, когда на днях заходил к Какубэю. Про меч говорил Сасаки Кодзиро, но я думал точно так же. Кодзиро только складно выразил эту мысль. Я никого не собирался обманывать.

– Разумеется, – молвил Тадатоси.

Разговор напомнил ему, что он так и не принял решения о самурае, которого рекомендовал Какубэй. Какубэй считал, что Кодзиро молод, ему хватит и жалованья в двести коку риса. Тадатоси не интересовал размер жалованья. Он твердо следовал правилу своего отца – тщательно отбирать самураев для службы, а потом ничего не жалеть дня них. Требовалась проверка не только способностей, но и характер. Самый талантливый самурай окажется бесполезным, если не поладить со старой гвардией, которая обеспечила могущество дома Хосокавы. Как говорил Хосокава-отец, земельное владение подобно крепостной стене, в которой каждый камень должен быть подогнан один к другому. Если камень, как он ни хорош сам по себе, не под стать другим, он неизбежно расшатает стену.

Тадатоси считал, что молодость Кодзиро послужит ему на пользу, поскольку характер юноши окончательно не сложился, и он сможет без труда приспособиться к службе.

Тадатоси вспомнил и о другом ронине. Впервые Нагаока Садо упомянул имя Мусаси в такой же дружеской беседе. Садо упустил Мусаси, но Тадатоси не забыл про разговор. Судя по всему, Мусаси превосходил Кодзиро в боевых качествах и был хорошо образован, что пригодилось бы в делах.

Большинство даймё, конечно, предпочли бы Кодзиро. Он происходил из приличной семьи и досконально изучил «Искусство Войны». Он создал собственный стиль фехтования и отличился в многочисленных поединках. В городе обсуждали его победу над школой Обаты на берегу реки Сумида и на дамбе Канда.

О Мусаси в последнее время ничего не было слышно. Он прославился победой в Итидзёдзи, но это было давно. Потом поползли слухи, будто Мусаси все подстроил, что он разыграл атаку, а потом сбежал на гору Хиэй. Подвергались сомнению все подвиги Мусаси, а его стали награждать нелестными прозвищами. Мусаси не мог похвастаться происхождением, его отец был безвестным самураем из провинции Мимасака. Люди такого рода не заслуживали особого внимания.

– Кто из вас слышал про самурая по имени Миямото Мусаси? – спросил Тадатоси.

– Мусаси? Весь город о нем только и сплетничает.

– Почему?

– О нем написано в объявлениях, – отозвался один из самураев с оттенком пренебрежения в голосе.

– Люди даже переписывают это объявление. Я тоже записал. Прочитать? – добавил второй вассал по имени Мори.

– Читай.

Мори достал мятый листок бумаги и начал читать:

– «Послание Миямото Мусаси, который бегает, как заяц…»

– И все? – спросил Тадатоси, выслушав объявление.

– Да. Люди потешаются, поскольку столбы с посланием расставила шайка из квартала плотников. Простолюдины публично издеваются над самураем.

Тадатоси нахмурился. Мусаси теперь не походил на того ронина, каким он себе его представлял. Тадатоси не спешил с приговором. «Таков ли Мусаси в жизни, каким рисует его молва?» – размышлял он.

– Я считаю, что он бродяга и бездельник, а может, и обыкновенный трус, – заявил Мори. – Иначе он не позволил бы обливать себя грязью.

Остальные самураи одобрительно закивали.

После ухода молодых вассалов Тадатоси долго сидел неподвижно. «В этом человеке есть что-то необычное, – думал он. – Надо бы поговорить с ним».

На следующее утро после чтения китайских трактатов Тадатоси вышел на веранду. Заметив в саду Садо, он подозвал его:

– Как поживает мой старший друг?

Садо поклонился.

– По-прежнему ищешь? – спросил Тадатоси. Садо вопросительно уставился на сюзерена.

– Я спрашиваю, ты все еще ищешь Миямото Мусаси?

– Да, господин, – опустил глаза Садо.

– Хочу познакомиться с ним поближе.

В тот же день на площадке для стрельбы из лука Какубэй напомнил Тадатоси о Кодзиро.

– Приводи его в любое время. Посмотрю на него. Это, как ты знаешь, еще не означает, что я принимаю его на службу, – сказал Тадатоси, поднимая лук.

Жужжание насекомых

В комнате, отведенной ему в доме Какубэя, Кодзиро осматривал Сушильный Шест. После происшествия с Синдзо он попросил Какубэя забрать меч у полировщика. Кодзиро не ожидал, что меч будет отполирован столь мастерски. Клинок был обработан с величайшей тщательностью. На гладкой поверхности проступил волнистый рисунок, металл отливал зеркальным блеском. Пятна ржавчины, изуродовавшие меч, как проказа, исчезли. Клинок, прежде запачканный кровью, сиял, как луна, подернутая дымкой.

«Словно впервые вижу его!» – изумлялся Кодзиро, завороженно рассматривая меч.

– Кодзиро! Ты дома?

Голос донесся от входной калитки, но Кодзиро не слышал.

Дом Какубэя стоял на холме Цукиномисаки, названном так из-за великолепного вида на восходящую луну, открывавшегося отсюда. Из окна своей комнаты Кодзиро видел залив от Сибы до Синагавы. Горизонт окаймляла белоснежная гряда облаков. Магический блеск клинка, сине-зеленоватая вода в море и затянутый дымкой горизонт сливались воедино.

– Где ты, Кодзиро? – Голос донесся с черного хода.

– Кто там? – откликнулся Кодзиро, словно очнувшись от забытья. Бросив меч в ножны, он добавил: – Я в задней комнате. Пройдите через веранду.

– Вот ты где! – проговорила появившаяся Осуги.

– Какая приятная неожиданность! С чем пожаловали?

– Сначала вымою ноги, а потом поговорим.

– Осторожнее, колодец глубокий. А ты, малыш, последи, чтобы бабушка не упала.

Малышом Кодзиро назвал детину из шайки Хангавары, приставленного проводить Осуги.

Сполоснув лицо и вымыв ноги, Осуги вошла в комнату.

– Приятный прохладный дом, – заметила она. – Не изнежишься ли ты в таких условиях?

– Я не Матахати, – засмеялся Кодзиро. Старуха решила пропустить укол мимо ушей.

– Извини, что я не принесла тебе подарка, но дам тебе сутру, которую я сама переписала. – Осуги вручила Кодзиро Сутру Великой Родительской Любви. – Сделай милость, почитай в свободное время, – добавила она.

Бросив небрежный взгляд на свиток, Кодзиро сказал:

– Кстати, вспомнил о нашем последнем разговоре. Вы развесили по городу объявление, которое я для вас написал?

– О том, чтобы Мусаси перестал прятаться?

– Да.

– Два дня устанавливали столбы с досками на всех перекрестках. Сейчас я сама видела, как люди стоят и обсуждают объявления. Нелестные слова о Мусаси доставили мне истинную радость.

– Если он не ответит на вызов, то перестанет быть самураем и станет посмешищем для всей Японии. Час вашей мести близок.

– Ну нет! Его не проймешь смехом. Он бессовестный. И меня не удовлетворит такая месть. Я хочу, чтобы Мусаси был наказан раз и навсегда.

– Вы стары, но никогда не идете на попятную, – изумился Кодзиро – У вас какое-то дело ко мне?

Старуха, сев поудобнее, рассказала, что должна покинуть дом Хангавары. Нельзя бесконечно злоупотреблять гостеприимством Ядзибэя. К тому же она устала прислуживать шайке его головорезов. Осуги подобрала подходящее жилье у паромной переправы Ёрои.

– Как ты считаешь? – спросила она Кодзиро. – Мне кажется, я не скоро найду Мусаси. Чувствую, что Матахати в Эдо, попрошу прислать из деревни денег и поживу здесь некоторое время.

Кодзиро одобрил ее планы. Сначала ему было интересно в доме Хангавары, теперь дружба с сомнительными личностями бросала тень на Кодзиро. Ронину, который ищет место в знатном доме, подобное знакомство зазорно.

Кодзиро послал одного из слуг Какубэя за дыней, которые росли в поле за домом. Кодзиро поговорил с Осуги, пока дыню не подали к столу. Он не слишком церемонился с нежданной гостьей, намекая, что хотел бы распрощаться с ней до наступления темноты.

После ухода Осуги Кодзиро сам убрал свои комнаты и полил колодезной водой цветы в саду. Лампу он не зажигал, ее все равно задул бы ветерок. Луна, поднявшаяся над заливом, освещала лицо лежавшего Кодзиро.

В это время молодой самурай перелез через ограду кладбища у подножия холма.

Возвращаясь со службы из дома Хосокавы, Какубэй, по обыкновению, остановил коня у цветочной лавки у холма Исараго. Обычно хозяин лавки поджидал его, чтобы принять коня, но сегодня его не было. Какубэй привязывал коня к дереву, когда из-за храма выбежал цветочник.

– Простите, господин, я заметил подозрительного человека, который через кладбище пробирался к холму. Я крикнул ему, что здесь нет дороги, а он злобно посмотрел на меня. Вдруг вор? Сейчас ведь грабят и знатных людей.

Какубэй слышал о таких происшествиях, но они его не волновали.

– Люди болтают языками, – успокоил он лавочника. – Верно, обычный мелкий воришка или ронин, которые обирают прохожих. Беги прямо ко мне, если же что-то случится. У меня гостит самурай, который не прочь размяться с мечом.

– Сасаки Кодзиро? О, его все считают великим фехтовальщиком!

Какубэй обрадовался такой похвале. Он любил Сасаки и рекомендовал его на службу. Какубэй, как и многие служивые люди его ранга, оказывал покровительство способным юношам, поскольку подбор хороших воинов для сюзерена считался высшим проявлением вассальной верности и служебного рвения.

Должность Какубэя была наследственной. Он служил Тадатоси не за страх, а за совесть, как и большинство старших вассалов, внешне не выказывая назойливой преданности. В делах такие люди гораздо полезнее молодых выскочек.

Какубэй въехал в ворота своего дома. На крутой холм он взобрался пешком по тропинке, немного запыхавшись. Жену он оставил на родине, поэтому в доме, кроме нескольких служанок, жили только мужчины. В доме царил порядок, и, когда Какубэй поздно вечером возвращался со службы, дорожка в саду всегда была полита водой, а у главного входа в дом его непременно встречал кто-нибудь из домашних.

– Кодзиро дома? – спросил Какубэй.

– Он у себя в комнате, – ответил слуга.

– Позови его и принеси сакэ.

Какубэй скинул пропахшую потом одежду и вымылся. Когда в свежем легком кимоно он вошел к себе в комнату, Кодзиро уже ждал его.

– Я позвал тебя, чтобы кое-что сообщить, – сказал Какубэй, разливая сакэ.

– Хорошая новость?

– Господин Тадатоси велел представить тебя ему. Он, видимо, услышал о тебе со стороны. Сам понимаешь, как непросто пристроить к должности. Десятки людей хлопочут за своих.

Старый самурай ожидал изъявлений благодарности, но Кодзиро, допив сакэ, только и сказал:

– Разрешите налить вам.

Самообладание юноши умилило Какубэя.

– Твоя просьба выполнена. Свершилось важное дело! Нужно отметить нашу победу, – проговорил он.

– Я должен поблагодарить вас, – пробормотал Кодзиро, слегка склонив голову.

– Я лишь выполнял свой долг, – скромно отозвался Какубэй. – Моя обязанность – представить сюзерену способного юношу, как ты.

– Прошу вас, не переоценивайте меня. Учтите, пожалуйста, что жалованье – не главное для меня. Я исхожу из того, что достойно служить дому Хосокавы. Три поколения его возглавляют выдающиеся люди – Тадатоси, его отец Сансай и дед Юсай.

– Мне позволили привести тебя в любое время. Когда тебе удобно?

– Безразлично.

– Завтра?

– Хорошо.

– Ясно, что мой господин не может принять решение, не познакомившись с тобой. Не беспокойся, все уладится по-доброму. Простая формальность. Он тебя, несомненно, возьмет на службу.

Кодзиро поставил чашечку на стол и холодно взглянул на Какубэя.

– Я передумал. Простите, что доставил вам столько хлопот.

– Что?! – изумился Какубэй. – Отказываешься от такого предложения? От возможности служить дому Хосокавы?

– Мне не нравится, как все это обставлено, – коротко бросил Кодзиро.

Он считал унизительными смотрины у будущего хозяина. Десятки даймё примут его на службу с закрытыми глазами, назначив жалованье в триста или даже пятьсот коку риса.

Не обращая внимания на растерянного Какубэя, Кодзиро молча доел ужин и ушел к себе.

Мягкий лунный свет лежал на татами. Кодзиро вытянулся на постели и тихо рассмеялся: «Старый, добрый, честный Какубэй!»

Кодзиро понимал, как трудно будет Какубэю объяснить хозяину внезапный отказ искателя должности, но Кодзиро знал и то, что Какубэй не сможет долго сердиться на него.

Кодзиро говорил, что его не интересует жалованье, но он лицемерил. Он жаждал и жалованья, и вообще всего, что можно взять от жизни. Ради чего он подвергал себя суровым испытаниям и провел годы в изнурительных тренировках? Кодзиро хотел, чтобы его узнала вся страна, чтобы возвысился его род в Ивакуни, чтобы все наслаждения земной жизни были у его ног. Преуспевание в боевом искусстве быстрее всего привело бы его к заветной цели. Кодзиро с необычайной проницательностью рассчитывал свой жизненный путь. Каждый его шаг был заранее обдуман. Какубэй казался ему простодушным и чувствительным.

– Пора! – выдохнул человек, прятавшийся в бамбуковых зарослях. Он, как лягушка, пополз к темневшему перед ним дому. Это был тот самый незнакомый, которого видел цветочник. Человек тенью скользнул на веранду и замер у входа в комнату Кодзиро. Потревоженные цикады на мгновение примолкли, но вскоре застрекотали снова. Из комнаты Кодзиро доносился храп.

Клинок клацнул по ножнам, и человек бросился на спящего Кодзиро. Нечто длинное и черное ударило нападавшего по руке и выбило меч, который вонзился в татами, где только что лежал Кодзиро. Сам же Кодзиро стоял у стены, держа в одной руке ножны, а в другой Сушильный Шест.

– Ты кто? – спросил Кодзиро. Дыхание его было спокойным.

– Это… я.

– Ты трус, нападающий на спящего. Назовись!

– Ёгоро, единственный сын Обаты Кагэнори. Ты оскорбил больного отца и оклеветал его школу.

– Сплетни жителей Эдо.

– А кто убил учеников?

– Убил я, Сасаки Кодзиро. Что делать, если я сильнее и смелее, больше их понимаю в «Искусстве Войны»?

– Как тебе хватило совести прибегать к помощи головорезов Хангавары?

Кодзиро с отвращением смотрел на незнакомца.

– Ты испытываешь ненависть ко мне, а пытаешься представить дело так, словно речь идет об «Искусстве Войны». Ты даже хуже труса. Посмешище! Придется лишить тебя жизни. Ты готов умереть?

Человек молчал.

– Ты готов к смерти?

Кодзиро сделал шаг вперед. Лунный свет блеснул по полированной поверхности меча.

Кодзиро смотрел на свою жертву, как голодный на еду.

Орел

Какубэй чувствовал себя оскорбленным. Он дал себе зарок больше не иметь дел с Кодзиро, однако был слишком привязан к своему родственнику. Оказавшись в неловком положении перед сюзереном, Какубэй стал искать выхода из глупой ситуации. «Поведение Кодзиро может свидетельствовать о его исключительности. Простой самурай не помнил бы себя от радости, получив приглашение на беседу к даймё».

Чем больше Какубэй раздумывал над поступком Кодзиро, тем сильнее нравился ему родственник.

Через три дня утром Какубэй как бы невзначай заглянул к Кодзиро.

– Послушай, Кодзиро! Господин Тадатоси спрашивал о тебе. Он повторил, что желает тебя видеть. Загляни как-нибудь на площадку для стрельбы из лука, тебе любопытно будет познакомиться со стилем Хосокавы.

Кодзиро усмехнулся, но промолчал.

– Удивляюсь, почему ты считаешь унизительным собеседование. Обычное дело.

– Знаю. Предположим, он меня отвергнет. Что тогда мне делать? Я не нуждаюсь настолько, чтобы бродить от одного даймё к другому и навязываться на службу.

– Может, я в чем-то сплоховал, но господин Тадатоси совсем не имел в виду того, о чем ты говоришь.

– И что ты ответил ему?

– Я пока ничего не сказал, но он высказал недоумение.

– Мне, верно, не стоило тебя подводить. Нехорошо все получилось.

– Может, все-таки зайдешь к Хосокаве?

– Ладно, только ради тебя, – покровительственно молвил Кодзиро.

– Сегодня?

– Такая спешка?

– Почему бы нет?

– В какое время?

– После полудня, когда он упражняется в стрельбе из лука.

– Так и быть, приду.

Кодзиро с необычайной тщательностью готовился к визиту. Он выбрал дорогое кимоно и хакама из заморской ткани, поверх кимоно на хаори из плотного шелка. Костюм довершили новые сандалии-дзори и широкополая плетеная шляпа, за которыми сбегал в лавку слуга.

– Есть свободная лошадь? – спросил он конюха.

– Да, запасной конь внизу, у цветочной лавки.

Цветочника не оказалось на месте. Кодзиро оглядел храмовый двор увидел толпу людей вокруг тела, лежавшего на циновке. Кодзиро подошел ближе. Люди обсуждали, как хоронить покойника, поскольку никто не знал, кто он и откуда. Ясно было, что это самурай. Он был разрублен мечом от плеча до пояса.

Цветочник был в толпе.

– Я видел его здесь четыре дня назад, – сказал он собравшимся. Рука Кодзиро легла на плечо лавочника.

– Мне сказали, что Какубэй оставляет лошадей у тебя. Оседлай коня!

Цветочник поклонился и заспешил к конюшне за лавкой. Выводя серого в яблоках коня, он любовно похлопал его по шее.

– Хорош! – заметил Кодзиро.

Сев в седло, Кодзиро достал несколько монет и кинул цветочнику:

– Купи благовоний и цветов.

– Кому?

– Покойнику, который лежит в храме.

Когда Кодзиро проезжал мимо ворот храма, ему показалось, будто самурай, разрубленный его Сушильным Шестом, приподнялся и посмотрел ему вслед. Кодзиро сплюнул. «Я не совершил ничего, за что Ёгоро мог бы меня возненавидеть», – пробормотал он.

Кодзиро ехал по тракту Таканава. Пешие путники почтительно расступались. Привычные ко всему жители Эдо и то провожали восхищенным взглядом великолепного всадника.

Какубэй встретил Кодзиро в доме Хосокавы.

– Спасибо, что приехал. Сейчас доложу. – И велел подать гостю холодной воды, чаю и табак.

Подошел слуга. Кодзиро отдал ему бесценный Сушильный Шест, оставив при себе только короткий меч, и проследовал за самураем на площадку для стрельбы из лука.

Тадатоси взял за правило ежедневно стрелять по сто раз. Свита с благоговением наблюдала за упражнениями хозяина дома.

– Можно вас потревожить, господин? – опустился на колени Какубэй.

– В чем дело?

– Сасаки Кодзиро прибыл.

– Сасаки? Ах да!

Тадатоси прицелился и выстрелил. Пока он не выпустил сотую стрелу, никто и не взглянул в сторону Кодзиро.

– Воды! – приказал Тадатоси.

Обнажив грудь, Хосокава вытерся до пояса, потом вымыл ноги. Самураи из свиты вытерли ему спину и помогли одеться. В их манерах не было низкого угодничества.

Кодзиро ожидал, что Тадатоси, поэт и ценитель возвышенного, сын даймё Сансая и внук Юсая, утонченный аристократ, будет держаться церемонно, следуя этикету Киото. К удивлению Кодзиро, Тадатоси оказался на редкость непринужденным.

– Теперь, Какубэй, взглянем на вашего молодого человека, – произнес Тадатоси, опускаясь на сиденье в тени навеса. Рядом стояло знамя с фамильным гербом рода Хосокава – кольцо в обрамлении восьми маленьких колец, которые символизировали Солнце, Луну и семь планет.

Кодзиро опустился на колени перед Тадатоси. После официальных приветствий он пригласил Кодзиро сесть на стул, что подчеркивало уважительное отношение к гостю.

– Я слышал о тебе от Какубэя, – начал Тадатоси. – Ты родился в Ивакуни?

– Да, господин.

– Киккава Хироиэ, владетель Ивакуни, хорошо известен как мудрый правитель. Твои предки служили у него?

– Нет, мы не состояли при доме Киккавы. Наш род происходит от Сасаки из провинции Оми. После падения последнего сёгуна Асикаги отец переехал в деревню, на родину моей матери.

– Ты впервые устраиваешься на службу?

– Я пока твердо не уверен, хочу ли я служить.

– Как я понял из слов Какубэя, ты хотел бы служить дому Хосокавы. Почему?

– Считаю, что стоит жить и умереть ради этого дома.

Ответ понравился Тадатоси.

– Каким стилем фехтования ты владеешь?

– Я его называю стилем Ганрю.

– Ганрю?

– Я сам выработал его.

– В основе его лежит чья-то школа?

– Я изучал стиль Томиты и брал уроки у даймё Катаямы Хисаясу, владетеля Хоки, который провел преклонные годы в Ивакуни. Я тренировался, срубая на лету ласточек.

– Вероятно, название Ганрю происходит от имени реки в твоих родных местах?

– Да, господин.

– Я хотел бы посмотреть на твое фехтование. – Затем, обращаясь к самураям из свиты, спросил: – Кто готов сразиться с гостем?

Вассалы, притихнув, рассматривали Кодзиро, который казался чересчур молодым для своей славы.

– Не хочешь ли ты, Окатани?

– Слушаюсь, господин.

– Ты всегда утверждал, что копье превосходит меч. Сейчас у тебя есть возможность доказать свое мнение.

– Если Сасаки не возражает.

– К вашим услугам, – проговорил Кодзиро. Его тон был спокоен и холоден для самураев свиты оружие было привычно, как палочки для еды, однако они применяли его преимущественно на тренировках в додзё. Видеть настоящий поединок, а тем более участвовать в нем довелось немногим. Все единодушно считали, что поединок – более серьезное испытание, чем участие в боевых действиях, где можно укрыться или выждать удобный момент. В поединке от первой до последней минуты приходится рассчитывать только на себя, и исходом бывает лишь победа или смерть.

Окатани Городзи считался одним из лучших бойцов на копьях. Таких было немного, поскольку даже среди профессиональных пеших солдат редко, кто хорошо владел копьем. Окатани участвовал и в настоящих сражениях. Он отличался усердием в тренировках и разработал свой стиль.

Окатани удалился для приготовлений к бою. Он был, как и в любой другой день, в чистом нижнем белье, что составляло одну из самурайских традиций. Истинный воин, вставая утром, не знает, доживет ли он до вечера.

Кодзиро выбрал деревянный меч длиной в девяносто сантиметров и стал осматривать площадку для предстоящего поединка. Он держался спокойно и непринужденно, не потрудившись даже закатать брюки-хакама. В его незыблемой уверенности было что-то орлиное.

Все с нетерпением поглядывали на палатку, в которой скрылся Городзи, он задерживался. Городзи тем временем мокрой тряпкой тщательно заматывал острие своего копья. Древко достигало почти трех метров, а наконечник был размером с короткий меч.

– Зачем это? – крикнул Кодзиро. – Напрасное беспокойство. Оставьте наконечник открытым. – Слова звучали вежливо, но все поняли их скрытый смысл.

– Вы уверены? – спросил Городзи.

– Совершенно.

– Сделай, как просит гость. Тебя никто не посмеет упрекнуть в трусости, – вмешался Тадатоси.

Соперники поприветствовали друг друга взглядом. Городзи сделал первый выпад, но Кодзиро, нырнув под копье, достал противника мечом. Городзи, действуя на близком расстоянии, попытался ударить Кодзиро тыльной стороной древка, но копье внезапно дернулось вверх, а удар меча Кодзиро пришелся по ребрам Городзи. Он пытался уйти от атаки, но его действия походили на уловки сокола, на которого нападал орел. Одновременно с треском сломанного древка раздался пронзительный крик Городзи.

Кодзиро предложил сразиться еще с кем-нибудь, но Тадатоси счел достаточным и того, что произошло у всех на глазах.

Когда Какубэй вернулся домой, Кодзиро спросил его:

– Не перестарался я у вас там? Что сказал твой властелин?

– Ты великолепно выступил!

Какубэй чувствовал себя уверенно, поскольку талант Кодзиро получил блестящее подтверждение.

– Так что сказал Тадатоси?

– Ничего особенного.

– Он ведь должен был что-то изречь.

– Ушел, не проронив ни слова.

Кодзиро выглядел слегка растерянным.

– В любом случае он произвел впечатление на меня, – проговорил Кодзиро, помолчав. – Он лучше, чем о нем говорят. Я бы хотел служить такому человеку.

Кодзиро тщательно подбирал слова. Он заранее все продумал. Клан Хосокава был самым сильным и надежным после Датэ, Курода, Симадзу и Мори. Так будет продолжаться, пока Будзэн остается во владении князя Сансая. Эдо и Осака рано или поздно столкнутся, и самурай, поставивший не на того хозяина, окажется в роли бездомного ронина. Кодзиро нельзя ошибаться.

У Городзи была разбита грудь и сломана берцовая кость, но он выжил. Получив это известие, Кодзиро неожиданно решил навестить раненого. Он отправился пешком к мосту Токива, где находился дом Городзи.

Незваного гостя приняли сердечно.

– Поединок есть поединок, – сказал Городзи. – Мне не хватило мастерства, а тебя я не виню. Спасибо, что проведал.

После ухода Кодзиро Городзи заметил друзьям:

– Этот самурай достоин восхищения. Я его считал надменным выскочкой, а он оказался искренним и добрым юношей.

Кодзиро и рассчитывал именно на такой результат визита. Пусть искалеченный хвалит своего победителя. Кодзиро еще несколько раз заходил к Городзи, а однажды даже принес живую рыбу как символ скорого выздоровления.

Незрелая хурма

Летние дожди сменились томительной жарой, от которой земляные крабы выползали на дорогу. Объявления, призывавшие Мусаси на бой, покрылись густым слоем пыли, а некоторые столбы употребили на топку очагов.

«Она должна здесь быть в конце концов!» – подумал Кодзиро. Он искал харчевню. В отличие от Киото в Эдо редко встречались дешевые закусочные, которыми изобиловала старая столица. Наконец Кодзиро увидел ленивую струйку дыма, поднимавшуюся над камышовой загородкой, на которой было написано «Дондзики». Слово напомнило ему о «тондзики», рисовых колобках, которые в давние времена были повседневной едой воинов.

Подойдя к харчевне, Кодзиро услышал мужской голос, заказывавший чай. За плетеной загородкой сидели два самурая и жадно уплетали рис: один из обычной чашки, другой из чашки для сакэ.

Кодзиро сел напротив и спросил хозяина, какие у него сегодня кушанья.

– Рис, сакэ.

– На вывеске написано «дондзики». Что это?

– По правде, я и сам не знаю.

– А разве не вы это писали?

– Нет, проезжий купец.

– Отличная каллиграфия.

– Этот купец совершал паломничество по святым местам, посетил храмы Хиракава Тэндзин, Хикава, Канда Мёдзин и везде делал крупные пожертвования. Очень благочестивый человек.

– Не знаешь, случаем, его имени?

– Он назвался Дайдзо из Нараи.

– Я слышал это имя.

– Хоть и я не знаю, что такое «дондзики», но полагаю, что эта надпись отгоняет бога бедности, – засмеялся хозяин.

Кодзиро заказал рис и рыбу, полил рис чаем, отогнал муху, взял палочки и принялся за еду. Один из самураев подошел к загородке и стал смотреть сквозь щель на улицу.

– Взгляни, Хамада, – обратился он к своему приятелю, – уж не тот ли торговец дынями?

Второй самурай заглянул в прореху в камышовой занавеси.

– Он самый.

Человек тащил на коромысле две корзины дынь мимо «Дондзики». Самураи, выскочив из харчевни, бросились к нему. Выхватив мечи, они обрезали веревки, корзины упали, а человек зашатался, потеряв равновесие. Хамада схватил торговца за шиворот.

– Куда ты ее дел? – грозно заорал он. – И не вздумай врать! Ты где-то прячешь ее!

Второй самурай поднес острие меча под нос торговца.

– Сознавайся немедленно! Как можно с твоей рожей надеяться на то, чтобы увести от нас женщину?

Торговец дынями беспомощно тряс головой, но вдруг, улучив момент, оттолкнул одного из нападавших и замахнулся коромыслом на другого.

– Ах, ты драться? Осторожно, Хамада, это не обычный торговец, он сопротивляется.

– Да что может сделать этот болван? – усмехнулся Хамада, вырывая коромысло из рук торговца и сшибая его с ног. Оседлав несчастного, самураи стали его связывать.

Внезапно раздался дикий вопль. Хамада порывисто оглянулся. Его Разрубленный товарищ падал, истекая кровью.

– Кто ты…

Хамада не закончил фразы. На него надвигался сверкающий клинок. Улыбающийся Кодзиро сделал шаг вперед. Хамада отступил, но Кодзиро словно приклеился к нему. Хамада отскочил в сторону, Сушильный Шест последовал за ним.

Удивленный продавец дынь воскликнул:

– Кодзиро! Это я, спаси меня!

Услышав имя своего противника, Хамада побледнел. Он резко повернулся и попытался убежать.

– Хочешь уйти? – рыкнул Кодзиро.

Сверкнул Сушильный Шест, глубоко вонзаясь в плечо самурая. Хамада испустил дух в тот же миг. Кодзиро разрезал веревки, которыми скрутили продавца дынь. Тот пал ниц и застыл в поклоне. Кодзиро вытер меч и бросил его в ножны.

– Что с тобой, Матахати? – насмешливо проговорил он. – Ты ведь живой. Вставай!

– Да, господин.

– Оставь этот подобострастный тон. Сколько мы с тобой не виделись?

– Рад видеть вас в добром здравии.

– С каких это пор ты в торговцах?

– Не будем об этом.

– Хорошо, собери дыни. Почему бы не оставить их в «Дондзики»?

Зычным голосом Кодзиро позвал хозяина харчевни.

Кодзиро, достав кисть и тушь, написал на сёдзи: «Подтверждаю, что это я убил двоих, которые лежат на пустыре. Сасаки Кодзиро, ронин, проживающий в Цукиномисаки».

– Дабы тебя напрасно не беспокоили, – пояснил он.

– Спасибо, господин.

– Если явятся родственники или друзья убитых, пошли мне весточку. Я не намерен прятаться. Я встречу их где угодно и в любое время.

Матахати шел рядом с Кодзиро, не поднимая глаз от земли. С тех пор как он оказался в Эдо, он долго не работал. Желание работать совсем пропало, когда от него ускользнула Оцу. Он превратился в бродягу, торгующего дынями.

Матахати был безразличен Кодзиро, но он мог пригодиться на случай расследования убийства самураев.

– Почему они напали на тебя?

– Если по правде, то виной тому женщина…

Кодзиро улыбнулся. У Матахати постоянно возникали неприятности из-за женщин. Вероятно, такова его карма.

– Великий любовник, – пробормотал Кодзиро, а затем громко добавил: – Кто она и что произошло?

Матахати неохотно начал рассказывать. В одной из чайных вблизи крепостного рва, где обедают поденщики со стройки, работала смазливая служанка, на которую все заглядывались. Мужчины шли в чайную, даже когда не хотели есть. Хамада и Матахати тоже были завсегдатаями заведения. Однажды служанка обратилась к Матахати за помощью. «Мне не нравится этот ронин, – сказала она про Хамаду, – но хозяин каждый вечер посылает меня к нему. Можно я на время спрячусь в твоем доме? Я буду стирать и готовить для тебя».

Матахати согласился. Судя по его словам, дело этим и ограничилось.

– Ты что-то не договариваешь, – заметил Кодзиро.

Он не мог понять, таится ли Матахати или хвастает любовными победами.

– На улице слишком жарко, – продолжал Кодзиро. – Пойдем к тебе домой, посидим, и ты мне расскажешь обо всем подробнее.

Матахати застыл на месте.

– Что с тобой?

– Видишь ли, я живу в таком месте, куда нельзя приглашать гостей.

– Не беспокойся, – улыбнулся Кодзиро. – Зайди ты ко мне как-нибудь. Я живу на холме Исараго.

– С удовольствием.

– Кстати, видел столбы с объявлениями, адресованными Мусаси?

– Конечно!

– Они сообщают, что твоя мать хочет встретиться с Мусаси. Почему бы тебе не пойти к ней?

– Я не могу явиться к ней в теперешнем виде.

– Дурак! Перед матерью не надо притворяться. Ты обязан быть рядом с ней на случай появления Мусаси.

– Хорошо, я подумаю.

Они расстались. Матахати свернул в тихий, поросший травой переулок, а Кодзиро зашагал дальше по улице, но через некоторое время он быстро вернулся и последовал за Матахати.

Матахати обитал в одном из «длинных домов» – в одноэтажном бараке, где обитали по нескольку семей. Эдо рос быстро, но жилья на всех не хватало, так что люди особо не привередничали. На пустырях возникали поселки из сколоченных на скорую руку лачуг, где ютились те, кто пришел в город на заработки.

У дома с Матахати поздоровался сосед по имени Умпэй. Он мылся в ушате. Для приличия баня была загорожена дождевым ставнем. Умпэй был старшим в артели, копающей колодцы.

– Я уже вымылся, не хочешь искупаться? – великодушно предложил сосед.

– Спасибо. Акэми должна согреть воду.

– Вы так любите друг друга! Прямо как брат и сестра.

Матахати глуповато хихикнул. Появление Акэми избавило его от необходимости отвечать Умпэю.

Акэми поставила ушат под хурмой и натаскала горячей воды.

– Попробуй, Матахати, не горячо? – спросила она.

– Рука не терпит, – ответил тот.

Матахати, раздевшийся до набедренной повязки, притащил холодной воды из колодца и полез в ушату. Умпэй, закончив купание, уселся рядом на бамбуковый табурет.

– Дынь много продал? – поинтересовался он.

– Я никогда много не продаю, – ответил Матахати, поспешно смывая с руки запекшуюся кровь.

– Ты заживешь куда лучше, если будешь копать колодцы.

– Ты давно это говоришь. Если я стану работать на территории замка, меня перестанут пускать на ночь домой, поэтому Акэми не хочет чтобы я шел в твою артель. Ей без меня одиноко.

– Счастливая парочка!

– Ой! – воскликнул Матахати, когда брошенная кем-то незрелая хурма угодила ему в затылок.

– Ха-ха! Это чтобы ты не хвастал, как тебя любит жена, – засмеялся Умпэй.

Умпэй, седой шестидесятилетний старик, пользовался уважением в поселке. Каждое утро соседи слышали, как он читает молитву секты Нитирэн. Он происходил из Ито в провинции Идзу, а на дверях его дома было выведено: «Мастер по рытью колодцев в замке сёгуна». Работа в замке требовала высокого мастерства, обыкновенные землекопы не годились. Умпэй долгое время работал на золотых копях на полуострове Идзу, поэтому ему поручили возглавить артель. По вечерам он любил сидеть у деревянной решетки, густо увитой стеблями тыквы, и потягивать сётю, сакэ бедняков.

Матахати вылез из ушата, и Акэми, загородив его со всех сторон дождевыми ставнями, тоже искупалась.

На ужин Матахати получил соевый творог-тофу, приправленный листьями базилика.

– Я не хочу копать колодцы и быть пленником в замке за несколько лишних грошей, – сказал Матахати. – Но я не намерен всю жизнь продавать дыни. Потерпи еще немного, Акэми!

– Я мечтала, чтобы ты занялся настоящим делом, таким, чтобы о тебе с уважением говорили люди, – ответила Акэми с набитым ртом.

Они жили как муж и жена, но Акэми не собиралась навеки связывать судьбу с бездельником Матахати. Она убежала с ним из веселого квартала в Сакаимати, но лишь для того, чтобы выждать время и упорхнуть еще куда-нибудь. В ее планы не входило отправлять Матахати на работу в замок. Оставаться одной опасно. Больше всего Акэми боялась домогательств Хамады.

– Да, совсем забыл, – сказал Матахати и рассказал о сегодняшнем происшествии, выставляя себя в выгодном свете.

– Кодзиро? Ты ему сказал, что я здесь? – спросила она, изменившись в лице.

Матахати взял ее за руку.

– Конечно нет. Неужели ты могла подумать, что я способен выдать тебя этому негодяю? Он тогда постарается…

Матахати вскрикнул, замолчав на полуслове. Твердая хурма угодила ему в щеку, заляпав беловатой мякотью лицо.

Мимо бамбуковой рощи, залитой луной, в сторону города неторопливо шел человек, очень похожий на Кодзиро.

Глаза

– Сэнсэй! – позвал Иори.

Высокая трава скрыла от него ушедшего вперед Мусаси. Они шли по равнине Мусасино, которая, как говорят, раскинулась на десять уездов.

– Я здесь! Не отставай!

– Я сбился с тропинки. Далеко еще?

– Пока не найдем места для жилья.

– А мы здесь поселимся?

– Почему бы нет?

Иори посмотрел на небо, на пустынную равнину.

– Странно, – проговорил он.

– Представь, как чудесно здесь осенью. Чистое небо, роса на траве. От одной мысли об этом чувствуешь очищение.

– Я не прочь пожить в городе.

– Конечно, среди людей интереснее, но даже я, привыкший ко всему, не могу смириться со столбами, расставленными на каждом шагу в Эдо. Ты читал объявления?

– Я готов лопнуть от злости.

– Зачем злиться?

– Не выношу, когда кто-нибудь говорит о вас плохо.

– Ничего не поделаешь.

– Вы ведь можете изрубить всех, кто распускает сплетни.

– Бессмысленно начинать войну, которую нельзя выиграть.

– Неужели вы можете проиграть этому отребью?

– Не исключено.

– Почему?

– Их слишком много. Убью я десятерых, а им на смену явится сотня, убью сотню, придет тысяча. Проигрышное положение.

– Предпочитаете насмешки до конца жизни?

– Конечно нет. Я должен заботиться о чести, это моя обязанность перед предками. Я намерен стать таким человеком, над которым никто не посмеет издеваться. Поэтому мы здесь.

– Сколько ни бреди, а никаких признаков жилья. Может, переночуем в храме?

– Хорошая мысль, но я ищу подходящую рощу, где мы построим собственный дом.

– Как в Хотэнгахаре?

– Нет. Теперь мы не будем возделывать землю. Я займусь практикой Дзэн, а ты будешь читать книги. Буду учить тебя фехтованию.

У деревни Касиваги, которую считают воротами в Эдо из провинции Косю, они спустились по длинному откосу от Дзюнисё Гонгэна и проследовали по узкой тропе, затерянной среди высоких летних трав. Мусаси присмотрел сосновую рощу неподалеку. Домом ему служило любое место, ведь повсюду он ощущал себя частицей природы.

В ближайшем крестьянском доме Мусаси позаимствовал инструменты и нанял помощника. Мусаси учился строительному искусству у птиц. Через несколько дней в роще выросло странное сооружение, нечто среднее между горной хижиной отшельника и шалашом. На стропила пошли неотесанные бревна, на стены – бамбук, тростник, кора.

– В таких жилищах, верно, обитали древние люди в эпоху богов, – задумчиво проговорил Мусаси, разглядывая свое творение. Единственным отступлением от первозданной простоты были сёдзи, аккуратно оклеенные бумагой.

Потянулись дни, оглашаемые монотонным чтением Иори, которому вторил стрекот цикад. Занятия были строгими.

Раньше Мусаси считал, что дети должны развиваться естественно, без постороннего влияния, но на примере Дзётаро он убедился, что в юном возрасте быстрее развиваются дурные наклонности, а хорошие подавляются. Сорняки опережают в росте полезные растения.

После смуты Онин народ пребывал в смятении, походя на заросли дикой конопли. Нобунага срезал коноплю, Хидэёси огреб ее. Иэясу расчистил и разровнял поле для новой жизни. Воинское сословие, единственной выдающейся чертой которого была безграничная гордыня, потеряло прежнее могущество в стране. Битва при Сэкигахаре положила конец его главенству.

Мусаси знал, что независимо от того, останется ли власть у Токугавы или она перейдет к Тоётоми, народ уже не свернет с нового пути, ведшего от хаоса к порядку, от разрушения к созиданию.

Мусаси в воспитании Иори уделял большое внимание дисциплине. Он создавал самурая нового типа для грядущих времен, свободного от пережитков прошлого.

– Иори!

– Да, учитель!

– Солнце садится, пора тренироваться. Готовь мечи.

Мальчик принес мечи и, став в официальную позу на коленях, попросил наставника дать урок.

Учитель и ученик замерли, держа деревянные мечи на уровне глаз. Солнце коснулось горизонта, роща потемнела, громче запели цикады.

– Глаза! – скомандовал Мусаси. Иори шире раскрыл глаза.

– Смотри мне прямо в глаза!

Иори напрягался, но его взгляд буквально отскакивал от зрачков Мусаси. Глаза учителя поражали без оружия. Иори пытался сосредоточиться, но у него кружилась голова, руки и ноги слабели.

Иори едва сдержался, чтобы не отступить, за что ему много раз попадало, но шагнуть навстречу Мусаси он не мог. Будто кто-то прибил ему ноги гвоздями к полу. Иори почувствовал, как его опаляет внутренний жар. «Что это со мной?» – думал Иори. Негодование из-за собственной слабости росло в нем с неудержимой силой. Охваченный порывом духовной энергии, Мусаси воскликнул:

– В атаку!

В тот же миг Мусаси расслабил плечи и быстро отскочил назад. Иори бросился вперед, развернулся и увидел учителя на том самом месте, где был сам мгновением раньше.

Они повторяли упражнение, не проронив ни слова.

Высокие травы покрылись росой, и луна выглядывала из-за верхушек криптомерии. Налетал порыв ветра, и цикады мгновенно смолкали. Настала осень, и полевые цветы, неприметные в летнюю пору, ласкали глаз непритязательной красотой.

– Достаточно, – сказал Мусаси, опуская меч. Только сейчас они услышали чей-то негромкий голос.

– Кто это? – удивился Мусаси.

– Верно, путник просится на ночлег.

– Посмотри.

Через секунду Иори вернулся.

– Путник? – спросил Мусаси.

– Гость.

– Гость? К нам?

– Ходзё Синдзо. Он привязал коня за домом и ждет.

– Наш дом одинаков, что спереди, что сзади, – усмехнулся Мусаси. – Беги, позови его.

Синдзо совсем поправился, чему Мусаси искренне обрадовался.

– Рад видеть тебя в добром здравии, – тепло сказал он гостю. – Как ты отыскал меня? – спросил Мусаси, пригласив Синдзо на веранду дома.

– Узнал от Дзусино Коскэ. Ты отсюда послал ему обещанную статуэтку Каннон.

– Значит, Иори проболтался. Я не намерен стать отшельником, но покинул город на несколько месяцев, пока не угомонятся сплетники. Коскэ и другие мои друзья теперь в безопасности.

– Все неприятности возникли по моей вине, – склонил голову Синдзо.

– Нет, дело в моих отношениях с Кодзиро.

– Он убил Обату Ёгоро. Слышал?

– Нет.

– Ёгоро, переоценив свои возможности, решил отомстить Кодзиро.

– Я предупреждал его, – проговорил Мусаси.

– Но я его понимаю, – сказал Синдзо. – Ученики покинули школу, отец умер. Он считал, что больше некому расквитаться с Кодзиро. Ёгоро, видимо, пробрался в его дом, впрочем, свидетелей нет. Ёгоро – единственный сын Обаты. С его смертью прекратился род Обата. Мой отец говорил с господином Мунэнори о возможности объявить меня приемным сыном учителя, чтобы я стал преемником школы Кагэнори и сохранил фамилию Обаты. Он был выдающимся представителем военных традиций Косю.

– Твой отец – владетель Авы. Неужели военные традиции Ходзё Уступают Косю? Твой отец такой же знаменитый стратег, как и Кагэнори.

– Наши предки родом из провинции Тотоми. Мой дед служил у Ходзё Удзицуны и Ходзё Удзиясу. Сам Иэясу назначил моего отца главой клана.

– Почему ты стал учеником Кагэнори?

– У моего отца было множество учеников, он занимался военными науками с сёгуном. Отец считал, что я должен учиться на стороне и пройти трудную школу. Такой он был человек. Но я слишком разболтался, – продолжал Синдзо. – Меня ведь послал сюда отец. У нас гостит человек, который жаждет видеть тебя. Отец просил привезти тебя в город. Поедешь?

– Кому я понадобился? Я мало кого знаю в Эдо.

– Человеку, который знает тебя чуть ли не с детства.

Мусаси терялся в догадках. Матахати? Самурай из замка Такэяма? Друг отца? А вдруг Оцу?

Синдзо не выдавал секрета. Любопытство Мусаси возрастало.

– Поехали! Иори, сегодня меня не жди.

Синдзо подвел коня и предложил его Мусаси, и тот без долгих слов вскочил в седло.

Иори тихо сидел на веранде. «Глаза! Глаза!» – думал он. Он постоянно слышал эту команду, но не понимал ее смысл. Взгляд Иори рассеянно блуждал по Млечному Пути. В чем он ошибается? Почему невыносим взгляд Мусаси?

Иори почудилось, будто кто-то смотрит на него. Пара глаз следила за ним из-за лоз дикого винограда. «Должно быть, енот», – решил Иори, потому что зверьки повадились лакомиться спелыми ягодами. Блестящие агатово-черные глаза енота смотрели не мигая.

«Я тебя пересмотрю!» – крикнул Иори и, напрягшись, уставился на енота. Любопытный зверек убежал. Иори показалось, словно прошли часы, прежде чем виноградные лозы дрогнули и енот скрылся. Иори победил. Он взмок от пота, но чувствовал себя легко и радостно. Он с нетерпением ждал момента, когда сможет продемонстрировать свое умение Мусаси.

Иори опустил тростниковую занавеску на решетчатом окне и задул лампу. Закрыв глаза, он увидел точку, которая, разрастаясь, превратилась в голову енота. Пара сверкающих глаз уставилась на него. Иори застонал и, схватив меч, выскочил наружу, и неистово начал рубить дикий виноград.

Четыре праведника с одним фонарем

– Приехали, – сказал Синдзо, когда они с Мусаси достигли подножия холма Акаги. Путь до Усигомэ занял два часа. Сквозь деревья виднелись огни костров, доносились звуки флейты. Мусаси подумал, что происходит храмовый праздник. По одну сторону дороги раскинулась обширная территория храма Акаги, по другую тянулась оштукатуренная каменная стена с внушительными воротами. У ворот Мусаси спешился и передал поводья Синдзо. Он ввел коня во двор и передал его самураям, которые толпились у ворот, освещенных бумажными фонарями. Старший слуга торжественно встретил гостя:

– Добро пожаловать! Господин ждет вас. Я провожу к нему.

Дом был необычный, в несколько ярусов, поднимающихся по склону холма Акаги. Из комнаты, куда провели Мусаси, из-за деревьев виднелись северная часть крепостного рва и бастионы.

Бесшумно раздвинулись фусума, и в комнате появилась красивая служанка, которая изящным жестом поставила перед гостем поднос с чаем, сладостями и табаком. Вскоре пришел и сам хозяин в сопровождении молодого самурая. Даймё непринужденно поздоровался и сел на пододвинутую помощником подушку-дзабутон, скрестив перед собой ноги.

– Мой сын, судя по рассказам, многим вам обязан, – сказал он. – Надеюсь, вы не в обиде за то, что я попросил вас приехать, а не навестил вас сам в знак признательности.

– Вы оказали мне большую честь, пригласив к себе, – ответил Мусаси.

Трудно было определить возраст Ходзё Удзикацу. Три передних зуба выпали, но лицо было по-молодому гладкое и нежное. Густые черные усы с редкой проседью росли так, что скрывали морщинки, появившиеся из-за недостающих зубов. Мусаси с первого взгляда на даймё решил, что перед ним – отец многочисленного потомства, который прекрасно ладит с юным поколением.

Мусаси, чувствуя, что хозяин не обидится на нарушение этикета, сразу перешел к делу:

– Ваш сын сообщил, что меня хочет видеть ваш гость.

– Не один, а двое.

– Неужели?

– Да. Они прекрасно знают друг друга, и оба мои друзья. В разговоре упомянули ваше имя, и один из них сказал, что давным-давно вас не видел. Другой, не зная вас лично, тоже захотел с вами встретиться.

– Одного вашего гостя я назову, – радостно улыбнулся Мусаси. – Такуан Сохо.

– Правильно! – ударил себя по колену Удзикацу.

Не давая Мусаси времени угадать имя второго гостя, хозяин дома поднялся, пригласив Мусаси с собой. Они вышли в длинный темный коридор. Через несколько шагов Удзикацу внезапно исчез. Мусаси услышал его голос:

– Идите сюда, мы здесь.

Голос доносился из ярко освещенной комнаты, путь в которую лежал через небольшое открытое пространство.

– Слышу! – отозвался Мусаси, но не двинулся с места. Чутье подсказало ему, что в темном углу веранды его подстерегает опасность.

– Где вы, Мусаси?

– Иду!

Стремительно вернувшись в коридор, он нырнул через боковой выход в сад, надел сандалии и обходной тропинкой прошел к веранде, где сидел хозяин дома.

– Вот какой путь ты избрал! – с легким разочарованием произнес Удзикацу.

Мусаси сердечно приветствовал Такуана, поднявшегося ему навстречу. Удивительно, что судьба вновь свела их в этом доме. Мусаси, казалось, что он грезит.

– А теперь поведаем друг другу, что с нами приключилось за эти годы. Начну я, – предложил монах.

Такуан, по обыкновению, был в простом монашьем обличье, даже без четок. В тоне его не звучала былая резкость суждений, Такуан стал терпимее к людям. Мусаси избавился от недостатков в воспитании и характере путем многолетней работы над собой.

Такуан, похоже, сгладил острые углы своего вспыльчивого нрава и глубоко проникся истинной мудростью Дзэн. Он был на одиннадцать лет старше Мусаси и приближался к сорокалетию.

– В последний раз мы виделись в Киото? Да-да, тогда я отправился в Тадзиму. Я провел год в трауре после смерти матери. Некоторое время я прожил в Идзуми, в храме Нансодзи, потом в храме Дайтокудзи. Много времени я провел с придворным Карасумару. Мы писали стихи, занимались чайной церемонией, мирскими делами. Незаметно пролетели три года в Киото. Недавно я познакомился с даймё Коидэ из замка Кисивада и вот приехал с ним посмотреть Эдо. Я успел дважды повстречаться с Хидэтадой в Дайтокудзи, несколько раз был зван к Иэясу, но в Эдо я впервые. А ты как эти годы жил?

– Я в Эдо с начала лета.

– Твое имя наделало много шуму здесь.

Мусаси не стал оправдываться.

– Ты, верно, обо всем уже знаешь, – сказал он, потупившись. Такуан некоторое время рассматривал Мусаси, сравнивая его с былым Такэдзо.

– Не волнуйся! Было бы странно, дожив до твоего возраста, сохранить репутацию незапятнанной. Ты не совершил предательства, не стал мятежником, поэтому все хорошо. Продолжаешь тренировки? Они мне интереснее сплетен о тебе.

– Я по-прежнему неопытен, неразумен и далек от просветления. Чем дальше я иду по выбранному пути, тем бесконечнее он кажется мне.

– Естественно, – ответил Такуан. – Если человек в тридцать лет заявляет, что отчасти постиг смысл Пути, значит, он застыл в своем развитии. Я, например, сжимаюсь от страха, когда меня расспрашивают о сокровенном смысле Дзэн. Я смущаюсь, когда люди просят меня растолковать им Закон Будды или наставить на путь истинный. К сожалению, миряне склонны видеть в монахе живого Будду. Благодари судьбу, что перед тобой не преклоняются, и нет нужды заботиться о поддержании славы.

Пока старые друзья предавались воспоминаниям о прошлом, слуги принесли сакэ и закуски. Прервав беседу, Такуан обратился к хозяину дома:

– Простите, мы совсем забыли про второго вашего гостя. Не пора ли позвать его?

Мусаси уже знал, кто это, но хранил молчание.

– Признаюсь, ты разгадал нашу хитрость, – обратился Удзикацу к Мусаси. – Мне неловко, потому что я решил устроить тебе небольшую проверку. Я всякое слышал о тебе, но не мог представить твой уровень подготовки и самообладания. Когда ты остановился в коридоре, почуяв опасность, мой гость поджидал тебя в засаде с обнаженным мечом. Ты миновал ловушку, пройдя через сад. Почему ты так поступил?

Мусаси лишь усмехнулся. Вмешался Такуан:

– В этом и заключается разница между фехтовальщиком и стратегом.

– Что ты подразумеваешь?

– Фехтовальщиком руководит чутье, стратегом – разум, мастер меча следует сердцу, военный стратег – знанию. У Мусаси сработало чутье самосохранения.

– Предчувствие?

– Подобным образом человек достигает состояния просветления.

– Ты тоже переживал подобное?

– Трудно сказать.

– Я получил урок. Я поражен тем, как Мусаси отступил и сделал обход. Рядовой самурай от страха просто схватился бы за меч, – сказал Удзикацу.

Мусаси сидел с бесстрастным лицом. Удовольствия по поводу испытания его качеств он не чувствовал.

– Могу я попросить владетеля Тадзимы присоединиться к нам? – спросил он хозяина дома.

– Как ты догадался? – в один голос воскликнули Удзикацу и Такуан.

– В темноте почувствовал, что меня поджидает истинный мастер меча. Исходя из круга присутствующих здесь лиц, я безошибочно вычислил, кто мог подстерегать меня, – отозвался Мусаси, воздавая по заслугам Ягю Мунэнори.

– И в этом не промахнулся! – восхищенно воскликнул Удзикацу.

– Вас разгадали! Можете войти, – позвал Такуан.

Мунэнори появился в комнате под громкий хохот. Он не сел перед нишей-токонома, а на коленях приветствовал Мусаси как равного:

– Меня зовут Матаэмон Мунэнори. Надеюсь, вы запомните мое имя.

– Большая честь познакомиться с вами. Я – ронин Миямото Мусаси из Мимасаки.

– Кимура Сукэкуро рассказывал мне о вас, но я не мог встретиться с вами раньше из-за болезни отца.

– Как здоровье господина Сэкисюсая?

– Он в преклонном возрасте. Уповаем на милость богов. – Помолчав, Мунэнори заговорил снова: – О вас мне писал отец и рассказывал Такуан. Ваше предвидение опасности достойно восхищения. Если не возражаете, будем считать поединок, о котором вы просили, завершенным. Не обижайтесь, что я провел его в весьма необычной манере.

Рассудительность и степенность Мунэнори произвели неизгладимое впечатление на Мусаси.

Принесли сакэ, чарки заходили по кругу под дружеский разговор и смех. Разница в возрасте и положении забылась. Мусаси понимал, что его приняли в круг избранных не по его заслугам, а потому, что он искал истину на избранном Пути, как и его знатные собеседники.

– Что слышно про Оцу? – вдруг спросил Такуан, поставив чарку на столик.

Покраснев, Мусаси ответил, что давно не получал известий о ней.

– Никаких вестей?

– Ни слова.

– Жаль. Ты не можешь бесконечно держать ее в неопределенности. Тебе это тоже не на пользу.

– Вы говорите о девушке, которая одно время жила в замке отца? – спросил Мунэнори. – Я знаю, где она сейчас. Оцу уехала с моим племянником Хёго в Коягю, чтобы ухаживать за больным Сэкисюсаем.

Извинившись перед Мусаси, Такуан рассказал об отношениях Мусаси и Оцу.

– Рано или поздно кто-то должен помочь им соединиться. Полагаю, что монах в таком деле – не лучший помощник. По-моему, господа, вы бы справились с этой задачей, – заключил он. Монах таким образом дал понять, что неплохо было бы Удзикацу и Мунэнори взять Мусаси под свою опеку. К предложению Такуана отнеслись благосклонно.

Мунэнори предложил привезти Оцу из Коягю и выдать ее за Мусаси. Мусаси сможет поселиться в Эдо и вместе с Ягю Мунэнори и Оно Тадааки создать союз, знаменующий начало золотого века в Искусстве Меча в новой столице.

Удзикацу, желая поскорее отблагодарить спасителя сына, предложил рекомендовать Мусаси сёгуну на должность наставника по фехтованию. Мунэнори, высоко ценя боевые качества Мусаси, поддержал эту мысль.

Препятствием для осуществления их плана могло стать незнатное происхождение Мусаси. У него не было документа, подтверждающего его происхождение от Хираты Сёгэна из клана Акамацу, отсутствовала и родовая книга, которая свидетельствовала бы о древности его рода. Все знали, что он юношей участвовал в битве при Сэкигахаре, сражаясь против войска Токугавы. С тех пор, правда, многие ронины из бывших врагов сёгуна перешли к нему на службу.

Даже Оно Тадааки, ронин из клана Китабатакэ, который в настоящее время скрывался в Исэ, получил должность военного наставника при сёгуне, несмотря на отношения с родственниками, затаившимися в надежде свергнуть власть Токугавы.

Обсудив все доводы, Такуан сказал:

– Попробуем предложить Мусаси на должность при дворе сёгуна. Давайте спросим, что думает сам Мусаси.

– Ваше предложение слишком великодушно, – ответил Мусаси, – но я еще молод и не достиг подлинного мастерства.

– Настоятельно советую обзавестись семьей, чтобы поскорее возмужать, – заявил монах. – Или ты хочешь, чтобы Оцу продолжала скитаться?

Разговор тяготил Мусаси. Оцу клялась, что вынесет любые испытания, но ее решимость не избавляла Мусаси от ответственности за ее судьбу. Женщина поступает по велению сердца, однако, если жизнь ее не сложится, будет виноват мужчина. Мусаси не боялся ответственности, он разделял любовь Оцу, но чувствовал, что ему рано жениться. Тяжкий и долгий Путь Меча манил его с прежней силой.

Отношение Мусаси к мечу, конечно, изменилось. После сражения в Хотэнгахаре меч как орудие убийства потерял притягательность для Мусаси. Путь Меча, по его представлению, должен вести к порядку в стране, защите народа, совершенству духа.

Мужчины должны лелеять меч до последнего вздоха. Путь Меча призван обеспечить мир и счастье на земле.

Когда он ответил на письмо Сукэкуро вызовом даймё Мунэнори, Мусаси владела жажда победы, которая дала бы ему возможность сразиться с самим Сэкисюсаем. Теперь Мусаси хотелось попробовать себя в созидании. Ему хватило бы небольшого надела, чтобы на деле испытать свои представления о разумном правлении.

Мусаси опасался, что его планы сочтут глупостью или юношескими мечтаниями. Если его мысли воспримут серьезно, то будут предостерегать, что политика – сомнительное дело, повседневные хлопоты отвлекут от заветного меча. Доброжелатели будут искренне печься о чистоте его души. Мусаси верил, что два воина и монах рассмеются или встревожатся, если он выскажет вслух свои замыслы.

– Положись на нас, – завершил разговор Такуан.

– Мы позаботимся, чтобы все сложилось благополучно для тебя, – добавил Удзикацу.

Синдзо, время от времени заходивший в комнату поправить светильник, уловил суть разговора. Радостная улыбка на его лице говорила о том, что он признателен отцу и его друзьям за участие в судьбе Мусаси.

Рожковое дерево

Матахати проснулся и огляделся по сторонам. Акэми в комнате не было. Он выглянул во двор. Никого.

– Акэми! – позвал он.

Ответа не последовало. Матахати рывком распахнул стенной шкаф. Новое кимоно, которое Акэми недавно сшила, исчезло.

Матахати пошел по улице, расспрашивая соседей, не встречали ли они Акэми.

– Я видела ее рано утром, – сообщила жена угольщика.

– Где?

– Она была красиво одета. Я спросила, куда это она нарядилась, а она и говорит: «К родственникам в Синагаву».

– Синагава?

– Разве у нее там нет родни?

– Да-да, есть, конечно, – поспешно соврал Матахати. Побежать за ней? Матахати, по правде, не слишком был привязан к Акэми. Ее исчезновение скорее раздражало его. Матахати сплюнул и пнул камешки под ногами. Перейдя дорогу Сибаура, он побрел к берегу моря. Матахати каждое утро подбирал здесь рыбу, потерянную рыбаками. Пока Акэми готовила рис, он находил пять-шесть рыбин, выпавших из корзин. Сегодня рыба не интересовала его.

– Что случилось, Матахати? – похлопал его по плечу ростовщик с главной улицы.

– Доброе утро, – поздоровался Матахати.

– По утрам приятно прогуляться. Молодец, что каждое утро гуляешь. Полезно для здоровья.

– Шутите! Для здоровья гуляют богачи вроде вас. У меня нет времени для прогулок.

– Неважно выглядишь. Неприятности?

Матахати и Акэми хорошо знали ростовщика, он не раз выручал их деньгами.

– Давно собираюсь поговорить с тобой об одном деле, да все недосуг, – продолжал ростовщик. – На работу идешь?

– Какая у меня работа!

– Может, рыбу половим?

– Я не любитель, – почесал в затылке Матахати.

– Ничего, садись, вот моя лодка. Грести умеешь? Хочу предложить тебе дельце, на котором можно хорошо заработать. Возможно, тысячу золотых.

Матахати мгновенно увлекся рыбалкой.

Отплыли далеко от берега, но море было мелким, и днище лодки скрежетало по дну. Матахати перестал грести и спросил:

– Какое дело?

– Слушай! Держи шест над водой, пусть люди думают, что мы рыбачим.

Ростовщик вытащил из-за пазухи дорогую керамическую трубку и набил табаком.

– Прежде скажи, что обо мне судачат люди?

– О вас?

– Да, обо мне, Дайдзо из Нараи.

– Ростовщики, конечно, живодеры, но вас хвалят, вы добрый. У вас есть сердце.

– А как относятся к моей набожности?

– Все знают о ваших богатых пожертвованиях храмам.

– Кто-нибудь из городских властей не расспрашивал здесь обо мне?

– С какой стати?

Дайдзо засмеялся.

– Мой вопрос показался тебе глупым. На самом деле я не ростовщик. А теперь, Матахати, предлагаю тебе возможность, какая выпадает раз в жизни. Хочешь поймать золотую рыбку?

– Что нужно делать?

– Поклянись, что выполнишь мою просьбу.

– И только?

– Да. Считай себя покойником, если вздумаешь потом отказаться.

– Что я должен сделать? – настороженно переспросил Матахати.

– Пойти в артель, которая копает колодцы.

– В замке Эдо?

Дайдзо задумчиво посмотрел на воду.

– Ты сообразительный, Матахати. Именно в замке Эдо. По-моему, Умпэй давно зовет тебя к себе. Прими его предложение.

– Но… разве заработаешь кучу денег, копая колодцы?

– Не спеши, выслушай меня до конца.

Матахати летел домой как на крыльях. Они договорились, что вечером Матахати зайдет к ростовщику за авансом. Дайдзо обещал ему тридцать золотых.

Матахати лег спать. Ему снились горы золота.

Проснулся он поздно вечером. От волнения у него пересохло во рту. Выйдя из дома, Матахати постоял немного, раздумывая о неожиданном предложении. «Кто же он на самом деле?» – размышлял он о Дайдзо.

Дайдзо сказал ему: «Выждешь удобный момент и, когда появится сёгун, убьешь его из мушкета. Мушкет и порох спрячут на территории замка под большим рожковым деревом неподалеку от задних ворот».

За рабочими в замке, конечно, строго надзирали, но все же Матахати мог выполнить поручение мнимого ростовщика. Хидэтада любил проверять работы в замке. После выстрела Матахати успел бы скрыться в поднявшейся суматохе и бежать через внешний ров.

Дома Матахати не находил себе места от волнения. Слова Дайдзо звучали в его ушах. Матахати бил озноб, он покрылся гусиной кожей. «Ужасно! Сейчас же откажусь», – решил он, но тут же заколебался, вспомнив, что ему говорил Дайдзо: «Теперь, когда ты посвящен в тайну, на тебя возлагаются строгие обязательства. Неприятно говорить, но в случае отказа от них проживешь не больше трех дней». Матахати поежился, представив взгляд Дайдзо.

Вечером Матахати шел по переулку Нисикубо к лавке ростовщика на улице Таканава. Он миновал глухую стену и остановился перед низким входом в лавку.

– Входите, не заперто, – раздалось изнутри.

– Дайдзо?

– Рад тебе. Пройдем в склад.

Они двинулись по длинному узкому коридору.

– Садись, – сказал Дайдзо, ставя свечу на сундук. – Видел Умпэя?

– Да.

– Когда он возьмет тебя в замок?

– Послезавтра.

– Все в порядке?

– Надо еще заверить печатью мои бумаги у чиновников в округе и в квартале.

– Не беспокойся, я состою в квартальном комитете.

– Почему?

– Ничего удивительного. Я влиятельное лицо здесь, поэтому окружной голова предложил мне войти в комитет.

– Я не удивился… но все так неожиданно.

– Ха-ха! Знаю, что ты подумал. Считаешь, что недопустимо держать в комитете такого, как я. Пойми простую истину: имей деньги, будешь всем угоден и в местное начальство выбьешься. Подумай, Матахати, ты ведь скоро разбогатеешь.

– Д-да, – заикаясь произнес Матахати. – В-вы дадите мне задаток?

– Сию минуту.

Дайдзо со свечой отошел в дальний конец склада, снял с полки лакированную коробку и отсчитал тридцать золотых монет.

– Есть во что завернуть? – спросил он.

У Матахати ничего не нашлось. Дайдзо поднял с пола тряпку и кинул ее Матахати:

– Заверни да спрячь за пазуху.

– Вам нужна расписка?

– Расписка? – рассмеялся Дайдзо. – Честный ты парень! Нет, не нужна. Поручительством служит твоя голова.

Матахати часто заморгал и произнес:

– Я лучше пойду.

– Не спеши. Как следует все запомнил?

– Да. Вот только один вопрос. Вы сказали, что мушкет спрячут под рожковым деревом. А кто его туда положит?

Матахати с утра думал об этом, не представляя, что возможно пронести мушкет и боеприпасы на тщательно охраняемую территорию замка да еще запрятать их за месяц до намеченного покушения.

– Не твое дело, – ответил Дайдзо. – Думай о своем задании. Ты переживаешь, потому что пока не свыкся со своей ролью. Недели через две совершенно успокоишься.

– Хотелось бы.

– Во-первых, тебе следует мысленно настроиться на выполнение задания, а потом действовать.

– Понятно.

– Я не могу допустить провала дела из-за пустяков, поэтому спрячь деньги подальше и забудь о них до завершения задания. Они от тебя никуда не денутся. Деньги могут загубить важное дело.

– Я уже думал об этом. Позвольте спросить, где гарантия, что вы заплатите обещанное после выполнения задачи?

– Не хочу хвастать, но деньги меньше всего волнуют меня. Подойди!

Дайдзо поднял свечу и стал показывать Матахати ящики из-под лакированных подносов, доспехов и прочих товаров, расставленных в складе.

– В каждом тысячи золотых монет, – сказал Дайдзо.

Матахати смутился, что высказал вслух свои сомнения. Он покидал ростовщика в приподнятом настроении.

После его ухода Дайдзо отправился в жилую половину дома.

– Акэми, – позвал он. – Я думаю, что он сразу пойдет прятать деньги. Поспеши!

Акэми увлеклась ростовщиком, несколько раз побывав в его лавке. Однажды она сказала Дайдзо, что хочет распрощаться с опостылевшим ей Матахати и перебраться туда, где жизнь получше. Дайдзо, как выяснилось, искал женщину, которая вела бы его хозяйство. В тот день рано утром Акэми явилась к нему. Дайдзо пообещал, что сам все уладит с Матахати.

Матахати, не подозревая, что за ним следят, вернулся домой, взял мотыгу и забрался на вершину холма Нисикубо за домом, где и зарыл деньги.

Выслушав подробный рассказ Акэми, Дайдзо немедленно отправился на холм Нисикубо и вернулся лишь под утро. Он дважды пересчитал деньги – монет было двадцать восемь. Дайдзо нахмурился. Он не любил, когда у него крали деньги.

Помешательство Тадааки

Осуги была не из тех, кого способна сокрушить сыновняя непочтительность, но даже ее все чаще охватывала грусть. На этот лад ее настраивали широкая река, протекавшая у ее нового дома, заросший клевером дворик, жужжание пчел.

– Вы дома? – нарушил ее задумчивость зычный голос.

– Кто там?

– От Хангавары. Нам привезли свежие овощи из Кацусики. Хозяин посылает вам немного.

– Ядзибэй такой заботливый!

Осуги, как обычно, сидела за столиком и переписывала Сутру Великой Родительской Любви. Она неплохо устроилась на новом месте и кое-что зарабатывала, пользуя больных бальзамом из трав. С наступлением осени она почувствовала прилив бодрости.

– Бабуля, к вам приходил сегодня молодой мужчина?

– За лекарством?

– Не знаю. Кто-то приходил к Ядзибэю и спрашивал про вас. Мы сказали ему, где вы теперь живете.

– Сколько ему лет?

– Под тридцать.

– Как он выглядит?

– Круглолицый, невысокий. Говорит на том же наречии, что и вы, поэтому я решил, что вы с ним земляки. Ну я пошел. Спокойной ночи!

Отложив кисть, Осуги задумчиво уставилась на свечу. В дни ее молодости гадали по сиянию вокруг свечи. Гадали про мужей и сыновей, отправившихся на войну, гадали и про себя. Яркое сияние предвещало счастливую судьбу, красноватое – смерть. Если фитиль потрескивал, значит, жди гостя.

В тот вечер свеча горела необычайно ярко в окружении радужного ореола. Перед глазами Осуги неотступно стояло лицо сына.

Шорох в кухне вывел ее из задумчивости. Осуги решила, что там хозяйничает горностай, и со свечой пошла на кухню. На мешке овощей, присланных от Ядзибэя, лежал пакет. Взяв его, Осуги почувствовала, что пакет тяжеловат для письма. В пакете лежали две золотые монеты и записка от Матахати: «Мне по-прежнему стыдно показаться тебе на глаза. Прости, но меня не будет еще шесть месяцев».

Свирепого вида самурай продирался сквозь камышовые заросли.

– Хамада, ты схватил его? – крикнул он, выйдя на берег реки.

– Нет, это оказался другой человек, – с досадой отозвался Хамада. – Лодочник.

– Точно?

– Я видел его в лицо. Он сел в лодку и уехал. Я не ошибся. Внезапно до слуха самураев долетел женский голос: «Матахати!.. Матахати!» Плеск реки заглушал голос, но, прислушавшись, самураи поняли, что не ошиблись.

– Кто-то зовет его.

– Похоже, старуха.

Молодые люди во главе с Хамадой поспешили на голос. Услышав их шаги, Осуги бросилась навстречу.

– Матахати с вами?

Самураи окружили старуху и связали ей руки за спину.

– Что вы делаете? Кто вы такие? – яростно кричала Осуги.

– Мы ученики школы Оно.

– Впервые слышу о такой.

– Неужели не слыхала про Оно Тадааки, военного наставника сёгуна?

– Никогда.

– А что ты знаешь про Матахати?

– Он мой сын.

– Ты мать Матахати, торговца дынями?

– О каком торговце ты говоришь, негодник? Матахати – наследник дома Хонъидэн, известного в провинции Мимасака.

– Нечего с ней время тратить. Возьмем ее в заложницы.

– Думаешь, это поможет нам?

– Если она действительно его мать, то он за ней придет. Молодые самураи потащили Осуги, которая неистово сопротивлялась.

Кодзиро томился от безделья. Он теперь спал и днем и ночью. Лежа в постели, он прижимал к себе меч со словами:

– Немудрено, что скоро Сушильный Шест начнет рыдать. Пропадает такой меч, томится от скуки такой фехтовальщик!

Меч молнией сверкнул над лежащим Кодзиро и, описав дугу, как живой, нырнул в ножны.

– Дурачок! – ругнулся Кодзиро. Стоявший на веранде слуга воскликнул:

– Великолепно! Отрабатываете удары лежа?

– И ты не умнее, – фыркнул Кодзиро, бросив на веранду два белесых кусочка. – Он мне мешал, – добавил Кодзиро.

Изумленный слуга увидел разрубленного пополам мотылька.

– Ты пришел убрать постель? – спросил слугу Кодзиро.

– Нет, принес вам письмо.

Оно было от Ядзибэя. Он просил Кодзиро прийти, потому что похитили Осуги. Ядзибэй разослал своих людей по городу, и они установили похитителей. На след навела записка Кодзиро, оставленная в харчевне «Дондзики». На ее обороте было написано: «Сасаки Кодзиро. Хамада Тораноскэ из дома Оно взял в заложницы мать Матахати».

– Наконец! – вырвалось у Кодзиро.

Когда он выручал Матахати, что-то подсказывало ему, что два зарубленных им самурая имеют отношение к школе Оно.

– Ну вот, дождался! – радостно усмехнулся Кодзиро.

Вскоре он ехал на наемной лошади по ночной улице Таканава. Несмотря на поздний час, он заставил Ядзибэя рассказать о случившемся в деталях, чтобы с утра начать действовать.

Оно Тадааки получил новое имя после битвы при Сэкигахаре. Прежде он звался Микогами Тэндзэн и под этим именем вел занятия по фехтованию в лагере Хидэтады. Помимо имени он удостоился чести служить вассалом Токугавы и получил землю под усадьбу на холме Канда в Эдо. С этого холма открывался великолепный вид на Фудзияму, и всем вассалам родом из провинции Суруга сёгун жаловал земли именно здесь, потому что гора Фудзияма находилась на их родине.

– Говорят, их дом на склоне Сайкати, – сказал Кодзиро сопровождавшему его человеку от Хангавары. С места, где они остановились, внизу была видна река Отяномидзу, из которой, по слухам, брали воду для чая сёгуну.

– Подождите здесь, – ответил провожатый, – сейчас проверю. Он вскоре вернулся. Оказывается, они прошли мимо дома, не обратив на него внимания.

– Я думал, что он живет в богатой усадьбе, как у Ягю Мунэнори. А у него старый домишко. Прежде дом принадлежал конюху сёгуна, – сообщил провожатый.

– Ничего удивительного, – ответил Кодзиро. – Оно получает всего триста коку риса, а Мунэнори живет на семейные средства.

Кодзиро внимательно изучил дом снаружи. Глинобитная стена спускалась вниз по склону и терялась в густом кустарнике. Двор, верно, очень большой. За домом виднелась крыша еще одного строения, скорее всего додзё.

– А теперь ступай и сообщи Ядзибэю, что если я не вернусь вечером со старухой, значит, меня нет в живых, – сказал Кодзиро своему спутнику.

Кодзиро никогда не помышлял о поединке с Мунэнори ради того, чтобы продемонстрировать свое превосходство. Стиль Ягю был утвержден как официальный при доме Токугавы, поэтому Мунэнори имел полное право пренебречь вызовом какого-то ронина. Оно Тадааки принимал любой вызов.

В отличие от стиля Ягю стиль Оно был практичным, поскольку преследовал цель уничтожить противника, а не блистать фейерверком приемов. До сего дня никто еще не победил Оно, которого единодушно считали сильнее Мунэнори, хотя положение последнего было несравненно выше. Осмотревшись в Эдо, Кодзиро решил, что настанет день, когда он постучится в ворота Оно.

Нумата Кадзюро нашел Тораноскэ в додзё, где тот показывал прием младшему ученику.

– Он здесь, во внешнем дворе, – прошептал Нумата, подбежав к Тораноскэ.

– Кто? Кодзиро?

– Да, появится с минуты на минуту.

– Быстрее, чем я предполагал. Мы здорово придумали, захватив старуху в заложницы.

– Что делать? Кто его встретит? Он пришел один, от него можно ждать любой выходки.

– Приведи его в додзё. Я сам его встречу. А вы пока держитесь в стороне.

– Хорошо, что нас много, – пробормотал Кадзюро.

Он оглядел додзё, с радостью увидев лица Камэи Хёскэ, Нэгоро Хатикуро, Ито Магобэя. Помимо них было еще двенадцать учеников школы, которые не догадывались, зачем Тораноскэ хочет завести Кодзиро в додзё.

Один из двух самураев, которых Кодзиро убил около харчевни «Дондзики», был старшим братом Тораноскэ. Покойный брат пользовался дурной славой в школе, но по законам кровной мести Тораноскэ обязан был отомстить убийце.

После похищения Осуги все поняли, что рано или поздно Кодзиро явится в школу. Решили избить его до полусмерти, отрезать нос и привязать к дереву на берегу реки Канда, выставив на всеобщее обозрение.

Ученики освободили центр додзё и стали ждать. Никто не являлся. На лицах учеников появилась растерянность. Некоторые уже теряли терпение, но в это время послышался шум – кто-то бежал к додзё. В створке сёдзи появилось лицо еще одного ученика.

– Не ждите! Кодзиро не придет, – объявил он.

– Его только что видели здесь. Куда он подевался?

– Он в доме учителя. Они беседуют в комнате для гостей.

– В доме учителя? Не врешь? – переспросил Тораноскэ, не скрывая тревоги. Он опасался, что Тадааки узнает о некоторых подробностях гибели брата, о которых Тораноскэ предпочел умолчать. К тому же до Тадааки дошли слухи о похищении Осуги.

– Не веришь, посмотри сам! – обиделся ученик.

– Наваждение какое-то! – простонал Тораноскэ.

Его товарищи угрюмо смотрели на него, ожидая каких-нибудь действий с его стороны.

Молчание прервал девичий голос:

– Скорее в сад! Гость сражается с дядей!

Это была Омицу, официально считавшаяся племянницей Тадааки, но про нее говорили, будто на самом деле она – внебрачная дочь Ито Иттосая. Тадааки занялся воспитанием дочери своего учителя, объявив ее родной племянницей.

– Гость и дядя говорили все громче и громче, и наконец… Дядя, может, вне опасности, но… – едва сдерживая слезы, говорила девушка.

Ученики бросились в сад, сломав запертую бамбуковую калитку.

Посреди обширной поляны застыл Тадааки, держа на уровне глаз верный меч работы Юкихиры, а Кодзиро занес над ним Сушильный Шест. Воздух дрожал от напряжения. Торжественный для истинного самурая момент, когда обнажался меч и веяло холодом смерти. Ученики, как по команде, остановились, но потом трое медленно двинулись за спину Кодзиро.

– Назад! – рявкнул на них Тадааки. В его голосе не было и следа отеческих интонаций, к которым привыкли ученики.

Тадааки выглядел лет на десять моложе своих пятидесяти четырех, он был крепкий, подвижный, невысокого роста. Седина не тронула его волос.

Кодзиро пока не нанес ни одного удара, вернее, не смог, но Тадааки уже разгадал в нем бойца чудовищной силы. «Второй Дзэнки», – с содроганием подумал Тадааки.

Изо всех противников, с которыми за свою жизнь сходился в бою Тадааки, лишь Дзэнки мог сравниться с Кодзиро по самоуверенности и мастерству. Но это было давно, в дни молодости Тадааки, когда он странствовал со своим учителем Ито Иттосаем. Дзэнки был сыном лодочника из провинции Кувана и тоже учился у Иттосая. Растущее мастерство Дзэнки доставило много огорчений учителю, потому что причиняло людям одни неприятности. «Дзэнки – непростительная ошибка в моей жизни, – сетовал Иттосай. – С каждым днём я замечаю все больше отвратительных черт в нем. Это чудовище непереносимо моему взору».

Дзэнки показывал Тадааки, кем не следует быть. В конце концов они столкнулись в поединке на равнине Коганэгахара в Симосе, и Тадааки убил Дзэнки, после чего Иттосай выдал Тадааки свидетельство о владении стилем Ито и подарил книгу секретов.

Дзэнки несмотря на безупречное фехтовальное мастерство подвел недостаток воспитания. Кодзиро получил хорошее воспитание. Его образованность и живой ум ощущались во всех его боевых приемах.

«Мне не выиграть этого боя, – думал Тадааки. – Мой час, похоже, настал».

Неподвижно стоя друг против друга, фехтовальщики тратили много сил. Пот градом катился по их лицам, кожа сначала побледнела, а потом приобрела синеватый оттенок. Мечи застыли, готовые в любой момент нанести смертельный удар.

«Все», – сказал себе Тадааки и сделал несколько шагов назад. Они договорились с Кодзиро не драться до конца, имея возможность признать свое поражение без кровопролития. Кодзиро, однако, бросился на противника, как хищный зверь, и хотя Тадааки успел пригнуться, Сушильный Шест срезал с его головы пучок волос. Ответным ударом Тадааки отрубил кусок рукава от кимоно Кодзиро.

Кодзиро нарушил кодекс самурайской этики, напав на противника, признавшего свое поражение.

– Трус! – яростно закричали на него ученики школы.

– Видели, кто победил? – крикнул им в ответ Кодзиро, устрашающе вращая глазами.

– Все видели, – сказал Тадааки.

Тадааки вспомнил старинную пословицу: легко превзойти предшественника, но трудно превзойти последователя. Он прожил жизнь в уверенности, что стиль Ито непобедим и не уступает стилю Ягю. Тем временем выросли новые гении, подобные Кодзиро. Горькое открытие для Тадааки, но он мужественно смирился с действительностью.

– Соберемся в додзё, – сказал Тадааки ученикам, еле сдерживающим слезы.

Тадааки сел на возвышение и внимательно осмотрел собравшихся.

– Я постарел, – сказал он, опустив глаза. – Мои лучшие дни пришлись на то время, когда я победил Дзэнки. Когда здесь открыли школу и молва заговорила о непобедимости стиля Ито, я уже миновал пик своих возможностей. Такое случается с каждым человеком. Подкрадывается старость, меняются времена, рождаются новые таланты. Новое поколение находит свой путь. Только так развивается мир. Путь Меча не допускает сосуществования молодого и старого. Не знаю, жив ли мой учитель Иттосай. В свое время он, приняв монашество, удалился в горы, чтобы постичь смысл жизни и смерти и достичь просветления. Мне трудно судить, сколь достойную жизнь прожил я, но теперь настал мой черед оставить мир.

– Учитель! – крикнул Нэгоро Хатикуро. – Сегодня произошло недоразумение. В спокойной обстановке вы никогда не проиграли бы типу вроде Кодзиро.

– Ничего странного нет, – усмехнулся Тадааки. – Кодзиро молод. Я проиграл, потому что мое время минуло.

Тадааки объявил, что с этого дня покидает додзё и по стопам своего учителя Иттосая удаляется в горы на поиски высшей истины. Он поручил племяннику Ито Магобэю воспитание своего единственного сына Таданари. Магобэй должен известить сёгунат о том, что Тадааки стал буддийским монахом.

– Поделюсь с вами своей тревогой, – продолжал Тадааки. – Я не сожалею, что меня победил молодой боец. Меня тревожит то, что из школы Оно не вышел ни один фехтовальщик уровня Сасаки Кодзиро. И я знаю причину. Все вы – наследственные вассалы сёгуна. Ваше положение портит вас. Немного потренировавшись, вы уже кичитесь, что владеете «непобедимым» стилем Ито. Вы ленивы и самодовольны.

Ученики понуро слушали наставника. Искренность его слов не вызывала ни у кого сомнений.

– Хамада! – позвал Тадааки.

– Да, учитель, – отозвался Хамада Тораноскэ.

– Встань!

Тораноскэ поднялся под молчаливыми взглядами товарищей.

– Исключаю тебя из школы, но делаю это с надеждой, что ты научишься дисциплине и постигнешь смысл «Искусства Войны». А теперь уходи!

– Учитель, я не заслужил…

– Ты заблуждаешься, потому что не понимаешь «Искусства Войны». Задумайся и постарайся овладеть военной наукой.

– Объясните мне…

– Хорошо. Трусость – самый страшный грех для самурая. «Искусство Войны» исключает трусость. Незыблемое правило нашей школы гласит: трус подлежит исключению. Ты, Хамада Тораноскэ, не вызвал на бой Сасаки Кодзиро сразу после смерти брата, а мстил жалкому продавцу дынь. Вчера ты взял в заложницы его старуху мать. И это поведение самурая?

– Учитель, я поступил так, чтобы заманить Кодзиро.

– Именно это я и называю трусостью. Если ты хотел драться с Кодзиро; почему не пошел к нему домой и не вызвал его на бой? Почему не послал ему письменный вызов? Почему открыто не заявил о причине вызова? Нет, ты придумал хитрость, дабы заманить Кодзиро сюда и всем вместе напасть на него. А как поступил Кодзиро? Он явился сюда один и встретился со мной. Он отказался иметь дело с трусом и вызвал на поединок меня, потому что учитель отвечает за своих воспитанников.

В додзё повисла мертвая тишина.

– Простите меня, – прошептал Тораноскэ.

– Выйди вон!

Тораноскэ опустился на колени.

– Желаю вам доброго здоровья, учитель. Благополучия всем вам.

Тораноскэ побрел из додзё.

– А теперь я покидаю вас и мирскую жизнь, – произнес Тадааки подавляя рыдания. – Не горюйте обо мне! Настал ваш день. Пришло ваше время защитить славу школы. Будьте скромны, не жалейте себя и совершенствуйте свой дух!

Тадааки вернулся в комнату для гостей, лицо его было непроницаемым.

– Я исключил Хамаду, – сказал он Кодзиро. – Я посоветовал ему уделить серьезное внимание самурайской дисциплине. Я распорядился освободить старую женщину. Она уйдет с вами?

– Прекрасно. Женщина пойдет со мной, – ответил, вставая, Кодзиро. Поединок так утомил его, что, казалось, он вот-вот упадет.

– Подождите, – проговорил Тадааки. – Давайте выпьем и забудем прошлое. Омицу! – хлопнул в ладоши Тадааки. – Принеси сакэ!

– Спасибо, вы очень добры, – улыбнулся Кодзиро и лицемерно добавил: – Теперь я понял, почему так знамениты Оно Тадааки и стиль Ито.

«Если наставить его на правильный путь, весь мир будет у его ног, – подумал про гостя Тадааки. – Неправедный путь превратит его в нового Дзэнки».

В застольном разговоре упомянули имя Мусаси. Кодзиро узнал, что Мусаси собираются включить в группу избранных фехтовальщиков, тренирующих сёгуна. Кодзиро не ожидал такой неприятности. Он сразу же заторопился домой.

Через несколько дней Тадааки исчез из Эдо. Он снискал себе репутацию прямодушного человека и безупречного воина, но ему не хватало политической гибкости Мунэнори. Народ так и не понял поступок Тадааки. Зачем бежать от мира, если ты добился всего, чего хотел в бренной жизни? Поговаривали, что Тадааки после поражения в поединке с Кодзиро повредился рассудком.

Горечь бытия

Это был самый неистовый ураган, какой видел Мусаси в своей жизни. Иори печально смотрел на испачканные листы книг, разбросанные среди развалин дома.

– Ученье кончилось, – произнес он.

Крестьяне больше всего на свете боятся два дня в году – двести девятый и двести двадцатый. Тайфуны, которые случаются в эти осенние дни, без остатка уничтожают урожай риса. Практичный Иори в предчувствии непогоды укрепил крышу и придавил ее тяжелыми камнями, но ночью ее сорвало. Утром они поняли, что дом починить нельзя.

Мусаси ушел на заре. Глядя ему вслед, Иори подумал: «К чему смотреть на поля соседей? И так ясно, что они затоплены. Лучше бы у себя разобраться».

Мусаси вернулся в полдень, а часом позже пришла группа крестьян толстых соломенных накидках от дождей. Они благодарили Мусаси за то, что он помог лечить больных и отвести воду с полей.

– После таких ураганов между соседями обычно наступал раздор, ведь каждый хлопотал только в собственном хозяйстве, – сказал старый крестьянин. – Послушавшись твоего совета, мы работали все вместе.

К радости Иори крестьяне принесли провизию – маринованные овощи, сладости и рисовые лепешки. Иори усвоил еще один урок: если поработать на благо людей, то еда будет обеспечена.

– Мы вам построим новый дом, – пообещал один из крестьян и пригласил Мусаси и Иори временно пожить у него в деревне.

Вечером, когда все легли спать, Иори уловил доносившийся издалека бой барабанов.

– Слышите? – прошептал он, обращаясь к Мусаси. – Храмовые танцы исполняют. Странно, что их устроили сразу после тайфуна.

Утром Иори спросил у крестьян о вчерашней музыке.

– Оказывается, отсюда не так уж далеко храм Мицуминэ в Титибу, – сообщил он Мусаси.

– И что?

– Я хотел бы, чтобы вы взяли меня туда помолиться.

Мусаси озадачило неожиданное благочестие Иори, но дело вскоре выяснилось. Каждый месяц в храме Мицуминэ устраивали праздник с танцами. Звук барабанов, который слышал Иори, доносился из соседней деревни, где местные музыканты готовились к празднику.

Иори знал о красоте музыки и танца только по праздникам в синтоистских храмах. Он слышал, что танцы в храме Мицуминэ являют собой один из трех классических стилей, поэтому непременно хотел увидеть захватывающее зрелище.

– Пожалуйста, – умолял Иори. – Праздник длится дней шесть, за это время нам построят новый дом.

– Хорошо, я возьму тебя, – ответил Мусаси после недолгого молчания.

Иори подпрыгнул от радости.

– И погода чудесная! – воскликнул он.

Он попросил у хозяев коробку под провизию в дорогу, достал новые сандалии и скоро вновь стоял перед Мусаси.

– Вы готовы? – спросил он.

Тайфун оставил после себя бесчисленные лужи, но солнце светило ярко. Не верилось, что два дня назад здесь бушевала стихия. Над травой с клекотом носились сорокопуты.

Дорогу Мусаси и Иори преградила река Ирума, разлившаяся после тайфуна раза в три шире обычного. Крестьяне наводили временную переправу. Иори, пройдясь по берегу, сказал Мусаси:

– Попадаются наконечники стрел, я даже видел торчащую из земли верхушку шлема. Здесь когда-то происходила битва.

Подбирая кусочки металла, Иори вдруг отдернул руку.

– Человеческая кость! – крикнул он.

– Неси ее сюда, – приказал Мусаси.

– Зачем она вам? – спросил Иори, опасливо поглядывая на останки.

– Похороним ее в таком месте, чтобы люди не топтали кости.

– Здесь их много!

– Вот и дело нам с тобой. Неси их сюда. Можешь закопать их на пригорке, где цветет горечавка.

Обломком меча Иори выкопал яму и опустил в нее кости. Туда же он положил наконечники стрел.

– Хорошо?

– На могилу вместо надгробия надо положить камни.

– А какая битва была здесь?

– Не помнишь? Ты ведь читал об этом. В этих местах, в Котэсасигахаре, произошли две жесточайшие битвы в 1333 и 1352 годах. Здесь клан Нитта, поддерживавший Южный двор, сражался против огромной армии Асикаги Такаудзи.

– Да-да, битвы при Котэсасигахаре! Помню!

Мусаси заставил Иори вспоминать дальше.

– В книге «Тайхэйки» говорится, что принц Мунэнага долгое время жил на востоке, постигая Путь Воина, и что он был несказанно удивлен, когда император назначил его сёгуном.

– И какое стихотворение он сочинил по этому поводу? – спросил Мусаси.

Иори взглянул на птицу, парившую в лазурном небе, и продекламировал:

– Хорошо, – сказал Мусаси, – а стихи из главы, когда принц отправляется в Мусасино и сражается при Котэсасигахаре?

Иори нерешительно начал читать, восполняя забытое стихами собственного сочинения:

– Ты уверен, что понимаешь смысл стихов?

– Кто не понимает их смысл, тот не японец, будь он даже самурай.

– Иори, а почему в таком случае ты не хотел коснуться костей? Боялся запачкаться?

– Это же мертвецы!

– Это павшие воины. Они погибли за священное дело, которое воспевают стихи. Таких самураев не счесть. Их кости составляют основу, а которой зиждется страна. Не будь их, мы не имели ни мира, ни надежд на счастливую жизнь. Тайфуны проходят, и земля снова расцветает, но мы постоянно должны помнить о своем долге перед белыми костями, покоящимися в земле.

– Ясно, – кивнул Иори. – Сейчас соберу цветы на могилу и поклонюсь останкам.

– Поклонов не надо. Следует хранить память о погибших в сердце.

– Здесь ведь перемешаны кости верных императору самураев и воинов Асикаги. Как их разделить?

Мусаси задумался.

– Будда дарует спасение душ даже тем людям, которые были прибежищем десяти зол и пяти смертных грехов, – медленно заговорил он. – Будда прощает заблудших, если они обращают сердца к его мудрости.

– Смерть, выходит, уравнивает преданных воинов и мятежников?

– Нет! – воскликнул Мусаси. – Честь священна для самурая. Если он позорит свое имя, пятно ложится на все поколения его рода.

– Значит, опозоренное имя остается плохим, а хорошее достойным и после того, как самурай истлел в земле?

– Все не так просто, – ответил Мусаси, засомневавшись в своей способности правильно ответить ученику. – Самурай должен чувствовать горечь бытия. Лишенный этого чувства воин подобен сухому кусту на пустыре. Воин, наделенный только силой, подобен безрассудному тайфуну или фехтовальщикам, которые не знают ничего, кроме своего меча. Истинный самурай имеет сердце, полное сострадания. Он чувствует горечь бытия.

Иори поправил цветы на могиле и молитвенно сложил ладони.

Барабанные палочки

Люди, как муравьи, нескончаемой вереницей тянулись вверх по горной дороге, теряющейся в облаках. Там, над покровом облаков, их встречал храм Мицуминэ, залитый ярким солнцем. Три вершины – Кумотори, Сираива и Мёхогатакэ – господствуют над тремя восточными провинциями. Синтоистские святилища перемежались с буддийскими храмами, пагодами, воротами. К храму плотными рядами примыкали лавки, чайные и харчевни, дома храмовых служб и жилища семидесяти крестьян, приписанных к Мицуминэ.

– Уже бьют в большие барабаны, – заторопился Иори, доедая рис и бобы.

Мусаси неторопливо продолжал ужин.

– Музыка заиграла! Пора! – вскочил Иори, отбросив в сторону палочки.

– Я вчера наслушался. Иди один.

– Вчера исполнили всего два танца. Не хотите посмотреть?

– Только без спешки.

Мусаси не съел еще и половины ужина. Иори поневоле угомонился.

– Ну что, пойдем? – молвил наконец Мусаси.

Иори стрелой бросился к выходу и приготовил соломенные сандалии для учителя.

Перед главными воротами храма горели два огромных костра. Каждая постройка в Мицуминэ освещалась факелами, было светло, как днем. Толпы людей, не замечая холода ночи, валили к главному помосту, где исполнялись священные танцы. Звуки флейт и барабанов разносились далеко по округе в чистом горном воздухе. Помост был пуст.

Иори потерял Мусаси в толпе, но, потолкавшись, нашел его около дощечек с именами людей, пожертвовавших на храм. Одна дощечка, выделявшаяся среди остальных размером, гласила: «Дайдзо из Нараи, деревня Сибаура, провинция Мусаси».

Грохот барабанов нарастал.

– Начинают! – завопил Иори. – Учитель, что вы здесь рассматриваете?

– Беги к помосту. Я вспомнил кое о чем. Я потом к тебе приду, – задумчиво ответил Мусаси.

Мусаси отыскал приемную храма, где его встретил старый монах.

– Я хотел бы узнать об одном из пожертвователей, – сказал Мусаси.

– Вам следует обратиться в резиденцию настоятеля буддийского храма. В нашем ведении только синтоистский храм. Я провожу вас.

Мицуминэ считался синтоистским храмом, но во главе его стоял буддийский священнослужитель.

Мусаси провели во внутренние покои настоятеля. Подали чай и вкусные сладости, потом молодой служка принес сакэ. Вскоре появился настоятель.

– Добро пожаловать на нашу гору! – приветствовал он гостя. – Простите за наше скромное деревенское угощение.

Мусаси не понимал причину столь любезного приема.

– Позвольте справиться об одном человеке, пожертвовавшем на храм, – пояснил он.

– В чем дело? Дознание? – резко спросил настоятель, полноватый человек лет пятидесяти.

Мусаси расспросил, когда и с кем Дайдзо посещал храм. От каждого вопроса настроение настоятеля заметно портилось. Наконец он произнес с выражением полного разочарования:

– Так вы пришли не для того, чтобы внести пожертвование на храм?

– Я хочу узнать про Дайдзо.

– Могли бы спросить у ворот, – недовольно произнес настоятель. – Если я не ошибаюсь, вы простой ронин. Мы не сообщаем о наших вкладчиках всем любопытным. Обратитесь в приемную.

Из книги пожертвований Мусаси узнал лишь то, что Дайдзо неоднократно бывал в храме.

Вернувшись к помосту, Мусаси не нашел Иори, но стоило ему взглянуть вверх, и он увидел бы мальчика у себя над головой. Глядя на сцену, Мусаси вспомнил ночные действа в храме Санумо в Миямото, белеющее в толпе лицо Оцу, вечно жующего что-то Матахати, важно вышагивающего дядюшку Гона.

Он представил образ матери, которая пришла искать Такэдзо, допоздна задержавшегося на представлении.

Музыканты, одетые в необычные костюмы, имитирующие старинные облачения императорских стражей, сверкали парчой в свете факелов. Приглушенно гудел барабан, пели флейты, ритмично и сухо постукивали деревянные ударные. Играли вступление. Появился мастер танца в древней маске, лак которой облупился на щеках и подбородке. Он медленно двигался по сцене, исполняя речитативом песню Камиасоби, сопровождавшую танец богов.

Ритм барабанов убыстрялся, к нему присоединились другие инструменты. Вскоре пение и танец слились в гармонии.

Некоторые стихи Мусаси знал, он сам пел их в маске на представлениях в храме Санумо.

Мусаси пронзила мысль: вот оно! Вот оно, озарение! Две палочки в руках барабанщика – это два меча, пара мечей у одного фехтовальщика.

– Два меча! – воскликнул Мусаси.

– Вот вы где! – отозвался с дерева Иори.

Мусаси завороженно смотрел на руки барабанщика. Да, тот же принцип: две палочки, один звук.

Открытие казалось до смешного простым. Люди рождаются с двумя руками, почему бы ими не работать одновременно? Фехтовальщик сражается одним мечом и чаще всего одной рукой. Если действовать двумя речами, у противника с одним мечом нет надежды на победу. В бою в Итидзёдзи против школы Ёсиоки у Мусаси в обеих руках словно помимо его воли оказалось по мечу. Сейчас он понял загадку своего непроизвольного действия в ту минуту смертельной опасности.

С того памятного боя Мусаси ощущал, что одновременное владение двумя мечами больше подходит натуре человека и его природным возможностям, чем одним мечом. Привычка, обычай, которым слепо следовали на протяжении столетий, исключали фехтование двумя клинками. Обычай превращал нелепость в закон?

Две палочки, один звук. Барабанщик сознательно действовал правой и левой руками, но словно не замечал их. Мусаси переполнила ликующая радость, которую человек познает лишь в минуты озарения.

Действо на сцене продолжалось. Мастера сменили танцовщики исполнившие пять священных танцев – сначала медленный танец Ивато, затем Ара Микото-но Хоко, оживленнее запели флейты, зазвенели колокольчики.

– Насмотрелся? – спросил Мусаси мальчика.

– Нет, нет! – ответил Иори, целиком захваченный стихией танца. Ему казалось, что он вместе с исполнителями плывет по помосту.

– Не задерживайся допоздна, завтра отправимся на вершину горы, к главному святилищу.

Слуга дьявола

Собаки Мицуминэ отличались исключительной свирепостью. Это порода, говорят, произошла от собак, привезенных из Кореи более тысячи лет назад и скрещенных с горными собаками Титибу. Они стаями бродили по окрестностям, нападая на добычу, как волки. Эти полудикие создания считались посланцами божеств и почитались верующими за божьих «помощников», поэтому паломники покупали в лавках на счастье изображения собак в виде лубков или маленьких фигурок.

В нескольких шагах от Мусаси шел человек, ведя на толстой веревке черного пса величиной с теленка. Когда Мусаси вошел в Канонъин, человек дернул собаку за повод и повернул назад. Пес оскалился и стал нюхать землю. Мужчина хлестнул веревкой по его спине.

– Успокойся, Куро!

Хозяину собаки было под пятьдесят, в нем угадывалась дикая сила под стать его псу. Он был в одежде, похожей на самурайский официальный наряд или монашье облачение, пеньковые хакама и подпоясан узким, плоским поясом.

– Байкэн? – Женщина отступила назад, уступая дорогу псу.

– Лежать! – Мужчина ударил собаку по голове. – Хорошо, что ты его заметила, Око.

– Это он?

– Конечно.

Они постояли, молча глядя на звезды в просвете облаков, слушая, но не слыша музыку священных танцев.

– Что будем делать?

– Надо подумать.

– Его нельзя упустить во второй раз. – Око вопросительно взглянула на Байкэна.

– Тодзи дома?

– Напился до беспамятства и спит.

– Попробуй его растолкать. А я пока обойду дозором храм.

Око миновала несколько чайных, из которых доносился веселый гомон посетителей, и вошла в обветшалый дом с вывеской «Чайная». Девочка-служанка дремала при входе.

– До сих пор спит! – произнесла Око.

Девочка, приняв замечание на свой счет, тряхнула головой.

– Я о муже, – пояснила Око, кивая на человека, который лежал на циновке, повернувшись к стене.

Здесь же в просторной прихожей старуха-кухарка варила на очаге рис с бобами. Веселые языки пламени оживляли убогую обстановку. Око похлопала спящего по плечу:

– Пора вставать!

Человек обернулся, недоуменно тараща глаза.

– Кто это? – отступила на шаг Око. Рассмеявшись, добавила: – Я думала, это мой муж.

Мужчина поправил съехавшую набок циновку и опустил голову на деревянное изголовье. Рядом на полу лежали мешок, посох и широкая тростниковая шляпа.

– Кто этот молодой человек? – поинтересовалась Око.

– Паломник. Завтра собирается во внутреннее святилище.

– Где Тодзи?

– Я здесь, пустоголовая! – раздался голос из соседней комнаты, фусума в которую были раздвинуты. – Мне и вздремнуть, что ль, нельзя? Где шаталась? Делом надо заниматься.

Время не пощадило Око. От ее былых прелестей не осталось и следа. Они с Тодзи держали чайную «Оину» в развалюхе, и Око выполняла всю мужскую работу, так как Тодзи лишь изредка утруждал себя охотой в горах. Все их подручные разбрелись после того, как Мусаси сжег хижину у перевала Вада.

Тодзи зачерпнул воды из бадьи и жадно напился. Око смерила его презрительным взглядом.

– Пора бы тебе одуматься и не пьянствовать. Твое счастье, что сегодня не напоролся на меч, когда болтался по улицам.

– О чем ты?

– Мусаси на празднике в храме.

– Миямото Мусаси? – мгновенно протрезвел Тодзи. – Надо от него скрыться.

– На другое ты не способен.

– Просто не хочу повторения того, что случилось у перевала Вада.

– Трус! Почему не хочешь отомстить за школу Ёсиоки? Уж о нас я и не говорю!

– Не забывай, что мы остались теперь вдвоем, а прежде целая банда была.

Тодзи не сомневался, кто останется в живых, если случай столкнет его с Мусаси.

– Ошибаешься! – возразила Око. – Нас трое. Есть еще один человек, готовый отомстить Мусаси.

Тодзи знал, что Око подразумевает Байкэна, с которым они познакомились, когда поселились в Мицуминэ.

Байкэн оказался в храме после того, как распалась его разбойная компания, а местные власти закрыли кузницу и изгнали его из деревни. Приятель устроил его сторожем при храмовой сокровищнице.

Горы между провинциями Мусаси и Каи кишели разбойниками даже в мирное время, поэтому совет настоятелей храмов Мицуминэ решил, что огонь следует тушить огнем. Байкэн с его разбойничьим прошлым и мастерским владением шестопером пришелся как нельзя кстати. Его мог бы взять на службу даймё, не будь он братом Цудзикадзэ Тэммы, в свое время державшего в страхе уезд Ясугава. Байкэн был уверен, что источник всех его бед – Такэдзо, убивший Тэмму.

Око рассказала Байкэну о своей нелюбви к Мусаси едва ли не в первую минуту знакомства. Тот, нахмурившись, угрюмо произнес: «Дай срок!» На этот раз Око заметила Мусаси совершенно случайно, когда тот проходил мимо ее чайной. Мусаси затерялся в толпе, но Око побежала к храму, надеясь застать его там, и не ошиблась. Она тут же рассказала обо всем Байкэну.

– Тогда другой разговор, – облегченно вздохнул Тодзи.

Байкэн был надежным союзником. Выступая с шестопером, он побил на последних поединках всех противников. Он мог уложить и Мусаси.

– Он придет, как только завершит обход, – сообщила Око.

– Мусаси не дурак, если он что-нибудь пронюхает…

Тодзи поперхнулся, только теперь увидев спящего незнакомца.

– Кто это? – спросил Тодзи жену.

– Гость.

– Выпроводи его!

Девочка-служанка, которой поручили выдворение гостя, растолкала спящего и без лишних слов приказала ему уйти.

– Мы закрываемся, – добавила она.

Посетитель встал, блаженно потянулся, набросил на себя накидку, надел шляпу, взял мешок и, попрощавшись, вышел. Судя по говору и внешности, он был не из здешних мест. «Забавный малый», – подумала Око.

Они с Тодзи еще не закрыли ставни, когда явился Байкэн с собакой.

– Пошли в заднюю комнату, – предложил Тодзи.

Байкэн снял сандалии и молча последовал за хозяином. Задней комнатой называлась пристройка с наскоро побеленными стенами, в которой нельзя было подслушать собеседников. Зажгли лампу.

– Я был на представлении и слышал, как Мусаси говорил мальчишке, что завтра они поднимутся во внутренний храм, – произнес Байкэн.

Око и Тодзи как по команде посмотрели на сёдзи – на фоне ночного неба угадывалась вершина, на которой располагалось святилище. Байкэн прекрасно понимал, на кого он собрался напасть, поэтому собрал подкрепление. Два монаха, сторожившие, как и он, сокровищницу уже отправились с копьями в горы. Еще один человек, бывший ученик школы Ёсиоки, пошел в соседнюю деревню, чтобы привести оттуда десяток бывших разбойников. Порешили, что Тодзи возьмет мушкет, а Байкэн свой шестопер.

– Когда ты только все успел! – воскликнул Тодзи. Байкэн лишь ухмыльнулся в ответ.

Тонкий серп луны висел над долиной, окутанной густым туманом. Тишину нарушал лишь шум реки. Горная вершина и храм, выстроенный на ней, спали. На мосту Косарудзава выросли темные тени.

– Тодзи? – прошептал Байкэн.

– Я здесь.

– Фитиль сухой? Следи, чтобы не намок.

Два монаха с подоткнутыми за пояс рясами, пригнувшись, стояли с копьями наготове. Они выглядели странно в этой компании.

– Сколько нас?

– Тринадцать.

– Хорошо.

Байкэн объяснил план действий. По сигналу люди рассыпались и исчезли в тумане. При въезде на мост стоял указательный камень с надписью: «До святилища шесть километров».

Раздался лай собаки, эхом прокатившийся в горах. На дороге показалась Око с Куро на поводке, вернее Куро тащил за собой женщину. Око, не справившись с псом, не смогла отвести его домой, поэтому пришла с ним к мосту, чтобы Тодзи спрятал его на горе.

Туман пополз вниз по склонам, открывая три величественные вершины Мицуминэ и горы пониже на границе провинций Мусасино и Каи. Забелела дорога, запели птицы.

– Странно! – заговорил Иори.

– Что? – спросил Мусаси.

– Почему светлеет, а я не вижу солнце.

– Мы находимся на западной стороне.

Иори взглянул на бледный серп заходящей луны.

– Иори, в этих горах много твоих друзей.

– Где?

– Вон там, – показал Мусаси на обезьяну в окружении детенышей.

– У них все-таки есть мать.

Внимание Мусаси привлекла примятая трава на обочине дороги, словно затоптанная множеством ног. Дорога спиралью вилась вокруг горы. Скоро путники вышли на восточный склон.

– Солнце! – воскликнул Иори.

– Так и должно быть, – ответил Мусаси.

В море тумана, как острова, возвышались горы Каи и Кодзукэ. Иори замер, прижав руки к бокам. Глядя на поднимающийся золотой шар солнца, он ощутил себя его сыном.

– Это богиня Аматэрасу? – вопросительно посмотрел мальчик на Мусаси.

– Да, сама богиня Солнца.

Прикрыв глаза ладонью, Иори сквозь пальцы смотрел на солнце.

– Моя кровь того же цвета, как и солнце! – воскликнул он.

Мальчик сложил ладони вместе и задумался, склонив голову. «У обезьян есть мать, у меня нет. Зато у меня есть богиня, которой нет у обезьян», – размышлял он. Слезы радости навернулись на глаза, дивная музыка храмовых танцев наполнила душу.

Очнувшись, Иори обнаружил, что Мусаси ушел вперед. Мальчик побежал вдогонку. Дорога тянулась теперь под сенью гигантских криптомерии, которым было пятьсот, а может, и тысяча лет. На мшистых стволах лепились небольшие белые цветы. Низкий бамбук рос почти на самой дороге, превращая ее в тропинку.

Раздался грохот выстрела и чей-то крик. Зажав уши, Иори нырнул в бамбуковые заросли.

– Лежи и не шевелись, если даже они наступят на тебя, – послышался голос Мусаси.

В полумраке леса тускло блестели наконечники копий и лезвия мечей. Когда раздался выстрел, кто-то вскрикнул, но нападавшие не видели, в кого угодила пуля. Они растерялись. Иори опасливо приподнял голову. В полутора метрах от него из-за дерева выдвигалось лезвие меча. Мальчик, не выдержав, вскочил.

– Учитель, – крикнул он, – здесь кто-то прячется!

Меч был занесен над головой Иори, когда кинжал, который метнул Мусаси, угодил в висок нападавшего. Мусаси уже перехватил древко копья, с которым бросился на него один из монахов. Снова послышался чей-то крик, словно люди в засаде затеяли драку между собой. Второй монах с копьем бросился на Мусаси, но и его копье оказалось зажатым под мышкой у Мусаси.

– Кто вы? – прогремел Мусаси. – Назовитесь, или мне придется считать вас врагами и пролить кровь на священной земле.

Мусаси резко развернулся, не выпуская копий, и оба монаха кубарем покатились по земле. Одного Мусаси прикончил мечом, но, обернувшись, столкнулся с пятью направленными на него клинками. Мусаси мгновенно пошел в атаку. Уцелевший монах, подобрав копье, бросился за убегающим Иори. Не успел Мусаси прийти на выручку мальчику, как пятеро бросились в наступление. Мусаси смерчем обрушился на пятерку, оставляя за собой разрубленные до пояса тела. В правой руке у него был длинный меч, в левой – короткий. Кровь из-под меча, опустившегося на голову последнего из нападавших, ударила темной струей. Мусаси поднял руку, чтобы отереть лицо, и в тот же миг за его спиной раздался странный металлический звук. Резко обернувшись, он занес меч, но клинок уже обвила цепь с железным шаром на конце.

– Ты забыл меня, Мусаси? – крикнул Байкэн, натягивая цепь.

– Сисидо Байкэн с горы Судзука! – воскликнул Мусаси.

– Мой брат Тэмма зовет тебя в долину ада! Ждать ему недолго!

Байкэн подтягивал Мусаси поближе, чтобы пустить в ход серп. Окажись у Мусаси только длинный меч, гибель была бы неминуемой.

Мусаси знал, что попал в капкан. Железный шар на цепи с серпом были знакомы ему, но он видел это оружие лишь в руках жены Байкэна. Одно дело видеть, другое – от него обороняться. Торжествующее лицо Байкэна было совсем рядом. Мусаси понял, что лучше всего бросить длинный меч. Угрожавший ему серп дернулся в сторону, но тут же над головой Мусаси просвистел железный шар. Мусаси уклонялся от шара, но попадал под серп. Он не мог приблизиться к противнику с коротким мечом. Напряжение возросло до предела, тело Мусаси действовало само по себе. Бежать было поздно, поскольку Мусаси неминуемо наткнулся бы на подручных Байкэна.

До слуха донесся жалобный крик. Иори? Мусаси решил, что мальчик убит.

– Умри, гад! – раздалось за спиной Мусаси. – Мусаси, ты что так долго возишься? – продолжал тот же голос. – Кончай с этим, а я разделался с остальными.

Мусаси не узнал голоса, но сосредоточился на поединке с Байкэном. Главная задача бывшего кузнеца состояла в том, чтобы удержать Мусаси на расстоянии в длину цепи с железным шаром. Мастерство Байкэна было виртуозным. Мусаси осенило, что его противник применяет, по сути, тактику двух мечей, только вместо клинков у него цепь с шаром и серп.

– Теперь я понял стиль Яэгаки! – торжествующе воскликнул Мусаси.

Отскочив на полтора метра назад, он переложил короткий меч из левой руки в правую и метнул его как стрелу в Байкэна. Тот увернулся, меч вонзился в дерево, но Мусаси уже навалился всей тяжестью тела на противника и вырвал из ножен кузнеца его меч. Рассеченный Байкэн рухнул оземь, как дерево, расколотое молнией.

Мусаси, как потом говорили, даже выразил подобие сожаления по поводу гибели создателя стиля Яэгаки.

– Великолепный удар! – раздался восхищенный голос. – Так раскалывают бамбук вдоль ствола. Впервые вижу этот удар.

– Неужели ты? – воскликнул, обернувшись, Мусаси. – Гонноскэ из Кисо? Как ты здесь оказался?

– Давно мы не виделись. Нашу встречу устроил бог горы Мицуминэ не без помощи моей матери. Перед смертью она многому меня научила, – рассмеялся Гонноскэ.

– Иори? – тревожно воскликнул Мусаси.

– Он жив и здоров, я спас его от той скотины в монашьем облачении. Мальчик спрятался на дереве.

Иори с дерева видел, как привязанный Куро держал Око за рукав кимоно. Она вырвалась, оставив в зубах собаки кусок рукава, и бросилась бежать.

– Женщина убегает! – закричал Иори.

– Пусть. Слезай! – приказал Мусаси.

– Там еще и раненый монах.

– Он уже не навредит нам.

– Женщина, видимо, из заведения «Оину», – проговорил Гонноскэ и рассказал, как совершенно случайно узнал о грозящей Мусаси опасности. Он был тем спящим посетителем, которого Око по ошибке приняла за пьяного мужа.

– Ты убил человека с мушкетом? – спросил Мусаси.

– Не я, а моя дубинка, – весело ответил Гонноскэ. – Я знал, что таким воинам, как ты, помощь не требуется, но когда в дело пускают мушкет, надо быть начеку. Я пришел сюда пораньше и занял позицию в тылу у стрелка.

Было убито двенадцать человек, из них семеро – дубинкой.

– Я должен сообщить властям о происшедшем, потому что эта земля принадлежит храму. Я лишь защищал себя, – сказал Мусаси.

На обратном пути у моста они натолкнулись на сторожевой отряд. Мусаси рассказал все старшему отряда, но тот неожиданно приказал связать Мусаси.

– Вперед! – приказал командир, не слушая протесты пленника.

Мусаси возмутило то, что с ним обошлись как с заурядным разбойником. По дороге в храм они встретили еще несколько пикетов правительственной стражи, и в конце пути Мусаси окружала охрана в сотню человек.

Два ученика одного учителя

– Успокойся! – Гонноскэ прижал к себе Иори. – Ты ведь мужчина.

– Потому-то я и плачу, что мужчина, – всхлипнул еще громче Иори.

– Мусаси сам сдался властям. Они не ловили его. Его обязательно скоро выпустят. Пойдем!

Иори не двигался. На дорогу из зарослей выскочила собака Байкэна с окровавленной пастью.

– Помоги! – закричал Иори, метнувшись к Гонноскэ.

– Хочешь, понесу тебя на закорках?

Иори прижался к широким плечам Гонноскэ.

Праздник закончился, ветер гнал по пустынным улочкам храмовой деревни мусор и клочки бумаги. Гонноскэ хотел незаметно пройти мимо чайной «Оину», но Иори, заглянув внутрь, сообщил:

– Та женщина здесь.

– А где же ей быть? Почему арестовали Мусаси, но не тронули ее?

Око тоже заметила любопытных прохожих. В глазах ее вспыхнула ненависть.

– Собираетесь в путешествие? – засмеялся Иори, кивнув на приготовленный мешок Око.

– Не твое дело! Думаете, я не знаю, кто убил моего мужа?

– Сами виноваты.

– Вы за это заплатите!

– Ведьма!

– А вы воры. Ограбили храмовую сокровищницу.

– Кто вор? – угрожающе произнес Гонноскэ, опуская Иори на землю. – Повтори, что сказала.

– Воры!

Гонноскэ схватил Око за руку, но у нее в другой руке оказался кинжал. Гонноскэ выбил кинжал и швырнул Око на пол. Та стремительно вскочила на ноги и с воплем: «Воры!» бросилась к выходу. Гонноскэ метнул кинжал ей вслед. Клинок, пронзив Око насквозь, вышел из груди.

Крики Око всполошили жителей селения, которые и без того были взбудоражены ограблением храмовой сокровищницы. Похитители не тронули старинных мечей, зеркал и прочих древностей, а унесли только золотой песок и золото в слитках. Никто толком ничего не знал, но крики Око подтвердили, что воры еще здесь. Перед чайной «Оину» собралась перевозбужденная толпа, вооруженная бамбуковыми пиками, мушкетами и палками. Гонноскэ и Иори пришлось спасаться через заднюю дверь и бежать несколько часов, пока преследователи не отстали. Теперь выяснилось, за какое «преступление» арестовали Мусаси.

Гонноскэ и Иори вышли на перевал Сёмару.

– Отсюда видна равнина Мусасино, – проговорил Иори и невольно спросил: – Что сейчас делают с Мусаси?

– Допрашивают, – отозвался Гонноскэ.

– Нельзя его спасти?

– Надо хорошенько подумать.

– Сделай что-нибудь! Пожалуйста!

– Нет нужды умолять меня. Я тоже считаю Мусаси своим учителем. Иори, ты мало чем можешь мне помочь. Доберешься один до дома?

– Попробую. А ты?

– Отправлюсь в Титибу. Если Мусаси не выпустят, я что-нибудь придумаю, даже если придется разнести тюрьму для его спасения.

Для пущей убедительности Гонноскэ ударил дубинкой по земле. Иори одобрительно кивнул.

– Молодец! – произнес Гонноскэ. – Жди меня и Мусаси дома.

Зажав под мышкой свое оружие, Гонноскэ пошел в сторону Титибу.

Иори не сомневался, что найдет дорогу домой, но ему страшно хотелось спать. Теплый день вконец сморил его. Он решил отдохнуть на обочине в тени каменного Будды.

Был уже вечер, когда Иори проснулся. Кто-то негромко разговаривая с другой стороны статуи. Зная, что подслушивать нехорошо, мальчик притворился спящим.

На большом камне сидели двое, к соседнему дереву были привязаны две лошади, к седлам которых были приторочены по два лакированных ящика с надписью: «Из провинции Симоцукэ. Для нужд Западного укрепленного кольца. Поставщики лакированных изделий ко двору сёгуна».

Иори незаметно выглянул из-за Будды. Беседующие не походили на дородных дворцовых чиновников – слишком мускулистые, с пронзительным взглядом. Старшему было за пятьдесят, солнце поблескивало на его шляпе, напоминавшей капюшон с козырьком. Голова его спутника, жилистого молодого человека с задорным чубом, была повязана полотенцем.

– Здорово мы придумали с лакированными ящиками, – сказал молодой человек.

– Пусть люди думают, что мы со стройки в замке. Я бы сам не додумался.

– Научишься у меня понемногу.

– Знай меру в шутках со старшими. А впрочем, кто знает? Лет через пять старый Дайдзо может, станет исполнять твои приказы.

– Молодые взрослеют, взрослые стареют, таков закон жизни.

– Думаешь, я боюсь старости?

– А как же? Ты всегда думаешь о своем возрасте, поэтому спешишь сделать как можно больше.

– Да, ты неплохо меня узнал.

– Пора? Я бы не хотел, чтобы нас схватили.

– Не трусь. Страх лишает человека уверенности.

– Я ведь недавно в этом деле. Порой я вздрагиваю от порыва ветра.

– Не считай себя заурядным вором. Верь, что трудишься на благо родной страны, тогда и страх пройдет.

– Ты всегда так говоришь, но, по-моему, ты заблуждаешься.

– Ты должен следовать своим убеждениям, – произнес Дайдзо, словно уговаривая самого себя.

Молодой человек вскочил в седло и, тронув коня, проговорил:

– Следи за мной. Если я замечу опасность, подам сигнал.

Дайдзо, поотстав, последовал за молодым человеком.

Иори, выждав несколько минут, пошел следом. Он сразу догадался, что эти люди ограбили храмовую сокровищницу. Всадники спустились на равнину Мусасино.

– Видны огни Огиматия, – проговорил молодой человек.

Чуть дальше извивалась в лунном свете река Ирума, похожая на небрежно брошенный пояс-оби. Всадники въехали в город.

– Дзёта, мы здесь перекусим, накормим лошадей, а я наконец выкурю трубку, – проговорил Дайдзо.

Они остановились около полутемной чайной. Дзета с плошкой еды уселся поближе к двери, чтобы следить за лошадьми с поклажей. Поев, он отправился кормить лошадей. Иори зашел в харчевню напротив.

Когда оба всадника двинулись в путь, он быстро сгреб остатки риса и жевал его на ходу, следуя за подозрительной парой. Теперь всадники ехали рядом.

– Дзета, ты послал известие в Кисо?

– Да.

– Какое время назначил?

– Полночь. Мы не опоздаем.

В холодном ночном воздухе отчетливо слышалось каждое слово. Дайдзо называл молодого человека уменьшительным именем, а юноша величал старшего «хозяином». Старик, верно, возглавлял банду, но Иори показалось, что они – отец и сын. Значит, это потомственные бандиты, то есть самые опасные разбойники. Иори все же решил идти следом, чтобы потом сообщить властям о грабителях.

Город Кавагоэ спал, темный, как полуночное болото. Всадники проехали по улице, затем свернули на дорогу, ведущую на холм. На придорожном камне была надпись: «Лес на Холме отрубленных голов – вверх».

Иори двинулся прямиком через кусты и достиг вершины раньше всадников. Под большой сосной сидели три ронина. Вскоре один из них поднялся и произнес:

– Все в порядке. Дайдзо приехал.

Дайдзо и ронины без лишних слов принялись за работу. Они откатили в сторону громадный камень и стали копать. Скоро по одну сторону ямы возвышалась куча земли, по другую – мешки с золотом и серебром, к которым добавили и привезенную в лакированных ящиках добычу. Сокровищ здесь было на многие тысячи рё. Мешки с деньгами навьючили на трех лошадей, ящики сбросили в яму, забросали землей и сверху придавили камнем.

– Теперь можно и покурить, – произнес Дайдзо, доставая трубку. Остальные, отряхнув одежду, расположились вокруг него.

Дайдзо прекрасно изучил провинцию Канто во время паломничества по храмам. Не было ни одного святилища, где бы он не оставил пожертвований, но никому не приходило в голову спросить, откуда у него столько денег.

Дайдзо, Дзётаро и трое ронинов обсудили план действий. Решили, что Дайдзо больше не следует появляться в Эдо, однако надо было забрать золото из склада в Сибауре, сжечь бумаги и распорядиться судьбой Акэми.

На рассвете Дайдзо и ронины верхом двинулись на Кисо по тракту Косю, а Дзётаро пешком отправился в противоположном направлении. Иори посмотрел на звездное небо, словно спрашивая, за кем последовать ему.

Дзётаро размашисто шагал по дороге, пересекавшей равнину Мусасино. Осеннее солнце припекало по-летнему, лучи его, казалось, проникали под кожу. Мельком оглянувшись, Дзётаро пробормотал: «Он все еще здесь». Он уже останавливался раза два, думая, что мальчик хочет его о чем-то спросить, но тот не приближался. За поворотом Дзётаро спрятался в заросли бамбука. Иори остановился, нерешительно оглядываясь вокруг. Дзётаро возник перед ним словно из-под земли.

– Эй, парень!

Иори на мгновение опешил, но быстро взял себя в руки.

– Что еще? – ответил он небрежно.

– Почему ты плетешься за мной?

– Я иду в Дзюнисо Накано, – с невинным видом ответил Иори.

– Врешь, ты идешь след в след за мной.

– С чего ты взял? – сказал Иори и рванулся, чтобы убежать, но Дзётаро схватил его за подол кимоно.

– А ну-ка, выкладывай!

– Я ничего не знаю…

– Врун! Кто послал тебя подглядывать?

– А ты гнусный вор!

– Что? – крикнул Дзётаро, притянув Иори к себе.

Иори вывернулся и побежал со всех ног. Дзётаро кинулся следом. Иори несся через пустошь к деревенским домам, камышовые крыши которых выглядывали из-за деревьев.

– На помощь! – кричал Иори. – Вор!

Иори слышал удары молота в кузнице. Из домов и сараев, увешанных связками хурмы, выскакивали люди.

– За мной гонится вор, хватай его! Они ограбили храм!

К удивлению Иори, никто не торопился схватить Дзётаро. Иори, заскочив за какой-то амбар, притаился, переводя дух. Дзётаро, добежав до деревни, пошел шагом с невозмутимым видом. Чисто одетый молодой человек в глазах деревенских совсем не походил на бандита или разбойного ронина.

Иори, возмущенный поведением жителей деревни, решил поскорее добраться до Накано, где можно рассчитывать на помощь. Он пошел полями, чтобы срезать путь. Вскоре показались знакомые криптомерии, до дома оставалось не больше километра. Внезапно перед ним выросла фигура Дзётаро, преградившая дорогу. Теперь Иори был дома. Он отпрыгнул назад и обнажил меч. Дзётаро бросился на Иори с голыми руками и схватил его за шиворот, но Иори успел полоснуть нападавшего мечом.

– Мерзавец! – выругался Дзётаро, увидев кровь, струившуюся по правой руке.

Иори вспомнил урок фехтования. Глаза. Мусаси постоянно твердил: глаза, глаза! Вся воля сосредоточилась в его глазах, горевших ненавистью.

– Придется тебя прикончить! – крикнул Дзётаро, вырывая из ножен меч.

Иори бросился в атаку, применив заученный на занятиях прием. Дзётаро сразу понял, что недооценил мальчишку. Он не ожидал, что Иори владеет мечом. Теперь Дзётаро сражался всерьез. Он должен убрать любопытного ради своих друзей. Дзётаро отчаянно размахивал мечом, но толку было мало. Иори, отразив его наскок, побежал, затем внезапно ринулся в контратаку. Иори снова побежал, заманивая противника на свою территорию.

– Где ты? – спросил Дзётаро, очутившись в густой роще. Сверху на него посыпались кора и листья. – Я тебя вижу! – крикнул Дзётаро и полез на дерево. – Если у тебя не вырастут крылья, считай себя покойником.

Иори оказался на самой верхушке, когда Дзётаро, ухватившись за толстую ветку, стал подтягиваться перед решающим рывком. Иори только и ждал этого момента. Его меч рубанул по основанию ветки, и Дзётаро полетел вниз.

– Ворюга! – крикнул ему вслед Иори.

Ветки смягчили падение. У Дзётаро пострадала только его гордость.

Он снова полез наверх.

Внезапно откуда-то послышались заунывные звуки флейты-сякухати. Противники невольно замерли, прислушиваясь к мелодии. Дзётаро решил сменить тактику.

– Хорошо, – заговорил он, – признаю, что ты владеешь мечом. Это мне нравится. Скажи, кто тебя послал шпионить за мной, и я тебя отпущу.

– Признай свое поражение!

– Ты что, с ума сошел?

– Я еще не взрослый, но я Мисава Иори – единственный ученик Миямото Мусаси. Принять твои условия – значит оскорблять честь моего учителя. Сдавайся!

– Что? Что ты сказал? – не поверил своим ушам Дзётаро. Дзётаро был готов признать поражение. В порыве чувств он начал расспрашивать:

– Как поживает мой учитель? Здоров ли он? Где он?

Удивленный Иори, все еще держась подальше от Дзётаро, ответил:

– Ха! Мой учитель не мог воспитать вора!

– Не называй меня так! Мусаси вспоминал когда-нибудь о Дзётаро?

– Дзётаро?

– Если ты действительно его ученик, то непременно слышал от него мое имя. Я был с Мусаси в твоем возрасте.

– Выдумываешь небылицы.

– Правда.

Дзётаро полез вверх по стволу к Иори, желая объяснить ему, что они ученики одного учителя, но получил удар в ребро. Сорвавшись, он ухватился за Иори, увлекая его за собой. Оба рухнули на землю и лишились чувств.

В жилище Мусаси было свежо, потому что оно состояло пока из одной крыши на столбах. Стен еще не было. Такуан, придя сюда, чтобы посмотреть последствия урагана, решил дождаться возвращения Мусаси. Вечером его одиночество нарушил нищенствующий монах, который попросил кипятку.

Закончив ужин, состоявший из рисовых колобков, монах в знак благодарности предложил поиграть для Такуана на сякухати. Играл любитель, но звуки, извлекаемые из флейты, подкупали искренностью чувств, и Такуан угадал в них историю целой жизни. Раскаяние звучало в каждой ноте от первого до последнего звука мелодии. Такуан подумал, что это и повествование его жизни, ведь при всех различиях люди – всего лишь собрание несбывшихся надежд в человеческой коже.

– По-моему, я тебя где-то видел, – проговорил Такуан. Монах направил незрячий взор на Такуана и пробормотал:

– Я узнал твой голос. Ты Такуан из Тадзимы? Такуан поднес лампу к лицу монаха.

– Аоки Тандзаэмон?

– Такуан! О, как хотел бы я забраться в какую-нибудь щель и сокрыть в ней свою греховную плоть!

– Кто бы мог подумать, что мы вновь встретимся. После событий в храме Сипподзи минуло десять лет.

– Я с содроганием вспоминаю те дни, – ответил монах. – Теперь я обречен на вечный мрак. В бренном мире меня удерживает лишь мысль о сыне.

– У тебя есть сын?

– Мне рассказывали, что он странствует с человеком, которого тогда привязали к криптомерии, с Такэдзо. Сейчас его зовут Миямото Мусаси.

– Ученик Мусаси – твой сын?

– Так мне говорили. Я до сих пор испытываю стыд перед Мусаси, поэтому стараюсь пореже думать о мальчике. Сейчас ему семнадцать. Каким он стал? Мечтаю прикоснуться к нему и умереть.

В жалкой человеческой плоти не осталось и следа от бравого самурая, который заигрывал с Оцу. Такуана захлестнула жалость к несчастному монаху, который не обрел утешения и в вере. Такуан решил, что приведет монаха к Будде, который в своем бесконечном милосердии прощает десять зол и пять смертных грехов. Тандзаэмон, обретя истинную веру, сумеет найти Дзётаро.

Такуан назвал Тандзаэмону монастырь в Эдо.

– Скажи настоятелю, что я послал тебя и ты сможешь жить там сколько хочешь. Я приду туда через некоторое время, нам есть о чем побеседовать. Мне кажется, я знаю, где сейчас твой сын. Попробуем устроить вашу встречу. Не тоскуй, человек даже после шестидесяти лет способен познавать радость и быть полезным людям.

Такуан решительно выпроводил Тандзаэмона из дома. Тот ничуть не обиделся и со словами благодарности стал отвешивать низкие поклоны. Забрав тростниковую шляпу и флейту, Аоки скрылся в темноте.

Тандзаэмон отправился по тропе через рощу, потому что там было посуше. Неожиданно он наткнулся на что-то. Он определил на ощупь, что перед ним лежали два тела. Монах повернул назад с криком:

– Такуан, помоги! Два мальчика лежат здесь без чувств!

Такуан вышел из дома, надел сандалии и спустился с холма в деревню. Быстро собрав людей с факелами, он велел захватить воды. Тандзаэмон побрел дальше своей дорогой.

Когда Такуан с крестьянами пришли в рощу, Дзётаро уже сидел, прислонившись к дереву, не совсем опамятовавшись. Держа Иори за руку, он раздумывал, приводить ли того в чувство, чтобы разузнать побольше о Мусаси, или уйти. Он вздрогнул от факелов, как дикое животное.

– Что случилось? – строго вопросил Такуан.

Узнав Дзётаро, он изумился так же, как и последний при виде Такуана. Юноша возмужал и изменился.

– Дзётаро?

Дзётаро, упершись ладонями о землю, склонился в поклоне. Он узнал Такуана с первого взгляда.

– Ты вырос в славного парня, – сказал монах.

Такуан пощупал пульс на руке Иори. Иори понемногу приходил в себя и, очнувшись, разразился слезами.

– Почему ты плачешь? Ушибся? – спросил Такуан.

– Нет. Они арестовали моего учителя. Он в тюрьме в Титибу.

Из сбивчивого рассказа Иори Такуан понял суть дела и встревожился.

– Мне тоже надо кое-что сказать тебе, Такуан, – вымолвил Дзётаро дрожащим голосом.

– Не верьте ему, он вор! – вмешался Иори. – Все в его устах сплошная ложь.

Дзётаро метнул в Иори гневный взгляд.

– Замолчите оба! Я решу, кто прав, а кто виноват, – прикрикнул Такуан.

Он отвел молодых людей за дом и велел разложить костер. Иори, не желая быть рядом с вором, некоторое время стоял в стороне, но потом ему стало завидно, что Дзётаро и Такуан дружески беседуют у огня, и он сел около них. Дзётаро изливал душу, как женщина на исповеди перед Буддой.

– Четыре года меня опекает человек по имени Дайдзо. Он из Нараи в провинции Кисо. Его мысли о спасении страны близки мне, и я готов умереть за него. Обидно, когда меня называют вором. Я по-прежнему остаюсь учеником Мусаси. Я не отрывался от него душой ни на День. Дайдзо и я поклялись перед богами земли и неба, что не выдадим нашей тайны и не раскроем наших целей. Я не откроюсь даже тебе, но я не позволю, чтобы Мусаси оставался в тюрьме. Я пойду в Титибу и признаюсь в грабеже.

– Если вы ограбили сокровищницу, значит, ты вор, – произнес Такуан.

– Нет! Мы не имеем ничего общего с обычными грабителями, – запротестовал Дзётаро, отведя глаза в сторону.

– Не знал, что воры делятся по разновидностям.

– Мы совершаем это не ради собственной корысти, а во имя народа. Мы используем богатства на благо людей.

– Отказываюсь понимать тебя. Ты утверждаешь, что ваши грабежи – добродетельное преступление? Сравниваете себя с бандитами-героями из китайских романов? Вы – жалкая пародия.

– Не могу вдаваться в подробности, чтобы не преступить клятву.

– А может, тебя просто одурачили?

– Как тебе угодно. Я сознаюсь ради Мусаси. А тебя прошу замолвить за меня доброе слово перед учителем.

– И не подумаю. Мусаси невиновен. Рано или поздно его все равно выпустят. Гораздо важнее, чтобы ты обратился к Будде. Через меня ты можешь ему покаяться в грехах.

– Будда?

– Ты не ослышался. Изображаете, будто совершаете нечто значительное во имя народа, а на деле вы – выскочки, которые приносят горе многим.

– Мы не думаем о себе, стараясь для людей.

– Глупец! – Такуан влепил пощечину Дзётаро. – Человек – суть всего на земле. Каждое действие есть проявление личности. Человек, не познавший себя, не способен на что-либо для других.

– Но мы ведь не для себя…

– Замолчи! Молоко на губах не высохло! Нет ничего опаснее скороспелых доброхотов, которые толкуют миру, в чем состоит его счастье. Не трудись объяснять мне, как ты и Дайдзо хотите облагодетельствовать мир. Я все понял. Перестань реветь! Высморкайся!

Дзётаро по приказу Такуана лег спать, но долго не мог заснуть, думая о Мусаси. Судорожно сжав руки, он просил о прощении. Щеки его были мокры от слез. Он вспомнил дни, проведенные с Оцу, припомнил, как жгли его сердце ее слезы. Он не выдаст тайну Дайдзо, как бы ни настаивал Такуан.

Дзётаро неслышно поднялся, выскользнул наружу и взглянул на небо – надо спешить, ночь уже на исходе.

– Стой! – раздался за спиной голос Такуана. Он опустил руку на плечо Дзётаро. – Ты решил сознаться?

Дзётаро утвердительно кивнул.

– Не совсем умный ход, – сочувственно произнес монах. – Умрешь как собака. Полагаешь, что твое покаяние освободит Мусаси, но дело гораздо сложнее – власти продержат его в тюрьме до тех пор, пока ты не признаешься во всем, о чем не хочешь рассказывать мне. Тебя будут пытать, пока ты не заговоришь. На дознание может уйти год или два.

Дзётаро стоял с опущенной головой.

– Хочешь умереть как собака? Пойми, у тебя нет выбора: ты все расскажешь мне или сознаешься им под пыткой. Я – ученик Будды и не стану тебя судить. Я все передам Будде.

Дзётаро молчал.

– Предлагаю тебе еще один вариант. Вчера я случайно встретил твоего отца. Он – нищенствующий монах. Я, конечно, не мог предполагать, что и ты поблизости. Я отправил твоего отца в один из монастырей в Эдо. Если ты так жаждешь смерти, не стоит ли тебе повидаться с отцом? Спроси его, прав я или нет. Выбирай, Дзётаро!

Такуан пошел в дом.

Дзётаро понял, что ночью на флейте играл его отец.

– Подожди, Такуан! Я все расскажу Будде, даже мою клятву Дайдзо. Дзётаро исповедовался долго, не упуская ни малейшей подробности. Такуан сидел молча с бесстрастным лицом.

– Все, – выдохнул наконец Дзётаро.

– Точно?

– До последней мелочи.

– Хорошо.

Такуан молчал целый час. Рассвело, заблестела роса на траве, закаркали вороны. Такуан сидел, привалившись к стволу криптомерии. С другой стороны сидел Дзётаро, ожидавший приговора. С первого слова Такуана стало ясно, что он, обдумав услышанное, принял решение.

– Ты связался с непростыми людьми, помоги им небо. Они не понимают, в какую сторону крутится мир. Я рад, что ты все рассказал мне прежде, чем дело приняло непоправимый оборот.

Такуан достал из внутреннего кармана две золотые монеты и протянул их Дзётаро.

– Побыстрее уходи отсюда! Промедление погубит тебя, твоего отца и Мусаси. Поспеши, но не вздумай приближаться к трактам Косю и Накасэндо. Сегодня там будут проверять каждого путника.

– А что будет с учителем? Я не могу уйти, не узнав о его участи.

– Предоставь мне эту заботу. Через год-другой, когда все уляжется, ты встретишься с ним и попросишь прощения. Тогда я и замолвлю за тебя словечко.

– Прощай!

– Ступай сначала в Эдо. В Адзабу находится монастырь Сёдзюан, принадлежащий секте Дзэн. Там ты найдешь своего отца. Возьми вот эту печать, которую я получил в храме Дайтокудзи. Монахи ее узнают. Попроси от моего имени монашеские одеяния, шляпы и необходимые бумаги. Вы сможете странствовать с отцом, не вызывая подозрений.

– Зачем нам притворяться монахами?

– Ты наивен, как дитя. Мой молодой друг, ты входишь в общество заговорщиков, которое намерено убить сёгуна, поджечь замок Иэясу в Суруге, устроить беспорядки в местности Канто и захватить власть. Другими словами, ты – изменник. По закону тебя ждет виселица.

Дзётаро от изумления открыл рот.

– Иди!

– Последний вопрос. Почему называют изменниками тех, кто хочет сбросить Токугаву? Почему не считают предателями тех, кто сверг Тоётоми и захватил власть над страной?

– Этот вопрос не для монаха, – холодно ответил Такуан.

Гранат

В тот же день под вечер Такуан и Иори пришли в дом даймё Ходзё Удзикацу в Усигомэ. Стражник доложил о прибытии Такуана, и вскоре вышел Синдзо.

– Отец в замке, – сказал он. – Вы будете его ждать?

– Нет, я отправлюсь к нему. Я, собственно, в замок и собирался. Можно Иори остаться у вас?

– Конечно, – улыбнулся Синдзо, взглянув на мальчика. – Паланкин вызвать?

– Пожалуйста.

Такуан отбыл в лакированном паланкине, а Иори уже был в конюшне и с восхищением осматривал гнедых и серых в яблоках коней. Иори поражал благородный вид этих лошадей, совсем непохожих на привычных ему деревенских кляч. Он недоумевал, почему военное сословие содержит столько лишних лошадей в стойлах, не используя их для полевых работ.

Резкий голос Синдзо вывел Иори из задумчивости. Мальчик ожидал, что его начнут ругать. Выглянув наружу, он понял, что гнев Синдзо обращен на сварливую с виду старуху с посохом.

– Как ты можешь утверждать, что мой отец прячется? Зачем ему притворяться перед старой каргой, будто его нет дома? – кричал Синдзо.

– Ой-ой, как мы рассердились! – язвительно отвечала Осуги. – Ты, наверное, сынок даймё. Я не впервые прихожу сюда, и постоянно хозяина нет дома.

– При чем тут твои визиты? Отец не любит теперь принимать посторонних. Зачем ты приходишь, если он не хочет тебя видеть?

– Если он уклоняется от встреч с людьми, то почему живет среди них? – не унималась Осуги, оскаливая зубы.

Синдзо подмывало обозвать старуху бранным словом и припугнуть мечом, но он не надеялся, что дерзость произведет впечатление на странную гостью.

– Отца нет дома, – повторил он. – Я могу передать ему твою просьбу.

– Спасибо за любезность, – ответила старуха и уселась на ступеньки веранды. – У меня ноги отнимаются. Я пришла кое-что сообщить о Миямото Мусаси.

– С ним что-нибудь случилось? – тревожно спросил Синдзо.

– Нет, я хочу сообщить твоему отцу, каков этот Мусаси. Когда ему было семнадцать, он ушел на войну и сражался при Сэкигахаре против Токугавы. Повторяю, против Токугавы. Потом он вернулся в Мимасаку и натворил там таких безобразий, что земляки от него отвернулись. Он перебил кучу народу, а теперь скрывается от меня по всей стране. Он – бродяга и опасный человек.

– Но позволь…

– Слушай! Мусаси начал заигрывать с невестой моего сына. Он и увел ее с собой.

– К чему этот рассказ? – спросил Синдзо.

– Для блага страны, – не моргнув глазом, ответила Осуги.

– Какая польза стране от грязных сплетен о Мусаси?

– Я слышала, что Мусаси хотят взять ко двору сёгуна.

– Где это ты узнала?

– От человека в додзё Оно. Собственными ушами слышала. Скотина вроде Мусаси не достойна лицезреть сёгуна, а уж тем более тренировать его. Военный наставник дома Токугавы – это наставник всех японцев. Я пришла предупредить твоего отца, потому что он, говорят, рекомендовал Мусаси. Понятно! – Осуги, переведя дух, продолжила: – Интересы страны требуют, чтобы я предостерегла твоего отца. И ты будь начеку, не верь ни одному слову Мусаси.

– Спасибо, я все передам отцу. – Синдзо старался говорить спокойно.

– Уж сделай одолжение, – произнесла Осуги и поднялась с чувством выполненного долга. Ее сандалии зашлепали к выходу.

– Мерзкая карга! – раздался мальчишеский голос.

Осуги озиралась, ища негодника, и увидела Иори, сидевшего на дереве.

– Угостись! – крикнул Иори и запустил в старуху гранатом, который лопнул, попав в цель.

– О-о! – завопила старуха, хватаясь за грудь.

Осуги погналась за Иори, который, спрыгнув с дерева, скрылся в конюшне. Она заглянула в дверь, вглядываясь в полумрак, и кусок лошадиного навоза угодил ей в лицо. Плюясь и ругаясь, старуха отпрянула от двери. Слезы хлынули у нее из глаз. Сколько ей пришлось пережить, защищая честь сына!

Иори наблюдал за ней с безопасного расстояния. Когда Осуги расплакалась, ему стало стыдно и захотелось попросить прощения, но возмущение клеветой на Мусаси жгло ему сердце. Иори кусал ногти, не двигаясь с места.

– Иори, посмотри на вершину Фудзиямы, – раздался голос Синдзо из верхней комнаты.

Иори радостно побежал на зов. Красота розового пика в лучах заходящего солнца вытеснила все неприятные мысли. Синдзо, казалось, тоже забыл о разговоре со старухой.

Страна грез

Иэясу передал должность сёгуна Хидэтаде в 1605 году, но сам продолжал править страной из резиденции в замке Суруга. Когда устои нового режима укрепились, Иэясу постепенно начал отдавать Хидэтаде бразды правления. Уступая власть сыну, Иэясу спросил его, как тот намерен ею распорядиться.

– Я буду строить, – ответил Хидэтада, порадовав отца.

Осака в отличие от Эдо был поглощен подготовкой к решающей битве. Военачальники готовили планы, гонцы скакали в разные стороны, отстраненным от службы полководцам и ронинам слали слова утешения, подкрепленные деньгами, копили боеприпасы, углубляли рвы полировали копья.

Все больше горожан переселялось с запада в Эдо, опасаясь, что победа Тоётоми развяжет новую усобицу.

В тот день Хидэтада, одетый в дорожный костюм, занимался любимым делом: выйдя за главное кольцо укреплений, он проверял строительные работы в Фукиагэ. Когда сёгун в сопровождении министров, слуг и буддийских монахов расположился на холме Момидзи, внизу поднялась суматоха.

– Держи негодяя! – кричал кто-то.

– Стой!

Двое плотников гнались за парнем из артели, которая копала колодцы. Тот убегал от них, как заяц. Нырнув за штабеля досок, он затаился на мгновение и затем бросился к лесам, еще не снятым с внешней стены, и начал карабкаться по ним вверх. Одному плотнику удалось ухватить его за ногу, и парень свалился на кучу древесных стружек. Плотники принялись его дубасить, но настигнутый землекоп почему-то не кричал.

– Что случилось? – заорал подбежавший самурай, надзиравший за плотниками. Следом подскочил и инспектор стройки.

– Эта свинья наступила на мой угольник, – возмущенно ответил плотник. – Угольник – это душа для любого плотника.

– Прекрати бить его!

– А если он наступил бы на твой меч?

– Ну ладно! Хватит шуметь. На холме сейчас находится сёгун.

Плотники примолкли, но один, из них заявил:

– Пусть этот малый извинится перед нами.

– Мы сами разберемся, а вы поскорее беритесь за работу, – распорядился инспектор.

– Покажись-ка! Ты копаешь колодцы? – спросил инспектор, схватив лежавшего за воротник.

– Да, господин.

– Почему ты здесь? Ваша артель работает на другом участке.

– Он и вчера здесь болтался, – вставил плотник.

– Да? – произнес инспектор, сверля взглядом Матахати, слишком тщедушного для землекопа.

Матахати заперли в сарай за конторой главного инспектора стройки и, похоже, забыли о нем. Несколько дней Матахати видел только два мешка древесного угля, дрова и кадушки для солений, которые держали в сарае.

Попав в замок, Матахати решил, что лучше с убийством не связываться. Он видел сёгуна несколько раз, однако не предпринимал попыток выполнить задание Дайдзо. К подножию холма Момидзи его привело непредвиденное обстоятельство: рожковое дерево, под которым таился мушкет, собирались выкорчевывать, потому что оно мешало строительству книгохранилища. Матахати собрался выкопать оружие и незаметно выбросить его, чтобы не попасть под подозрение властей.

Сидя в сарае, Матахати совсем потерял голову от страха. Он потрогал дверь, но она, конечно, была крепко заперта. Он взобрался на кадушку и попробовал протиснуться в маленькое оконце под крышей. Выбравшись наружу, Матахати подкрался к западным воротам. Увидев рожковое дерево на месте, Матахати с облегчением вздохнул. Найдя мотыгу, он принялся судорожно копать под деревом, прислушиваясь время от времени, не идет ли кто.

Матахати опасался, что мушкет уже обнаружен. Он прерывисто дышал, обливался липким потом, едва не теряя сознание.

Мотыга ударилась обо что-то. «Здесь!» – подумал Матахати, шаря рукой в земле. Вместо мушкета, обернутого в промасленную бумагу, он достал берцовую кость. Кошмарный сон наяву. «Зачем Дайдзо солгал мне?» – недоумевал Матахати, обходя дерево. Он не заметил, как за его спиной возникла чья-то тень.

– Его уже здесь нет, – произнес незнакомец, легонько хлопнув Матахати по плечу.

Матахати от ужаса чуть не свалился в выкопанную им яму. Тупо посмотрев на человека, он хрипло воскликнул от изумления.

– Следуй за мной! – приказал Такуан. Матахати не двигался, похолодев от страха.

– Оглох? Иди за мной! – повторил монах.

– Надо бы… закопать… – проговорил заплетающимся языком Матахати.

– Оставь все как есть, – безжалостным тоном сказал Такуан. – Деяния людей, плохие и хорошие, как тушь на рисовой бумаге – их нельзя стереть. Думаешь, забросав землей яму, исправишь все, что ты натворил? Преступник! Я отпилю тебе голову бамбуковой пилой, а туловище швырну в кровавое озеро в аду.

Такуан, схватив Матахати за ухо, повел за собой. Подойдя к кухне, монах постучал в дверь.

– Откройте!

Появился заспанный мальчик, прислуживающий на кухне.

– Открой сарай! – приказал ему Такуан.

– В нем заперт землекоп.

– Его там нет. Он рядом со мной. Какой смысл запихивать его через окно, через дверь удобнее.

Мальчик побежал за инспектором, который поспешно явился, умоляя Такуана не сообщать начальству о случившемся. Матахати втолкнули в сарай, и за ним вошел Такуан. Вскоре монах глянул из сарая и приказал:

– Принесите мне остро наточенную бритву!

Мальчик и инспектор растерянно переглянулись, но поспешили выполнить указание.

В сарае был непроглядный мрак. В окошке виднелся кусочек звездного неба. Матахати мешком сидел на камышовой циновке, понурив голову.

– Матахати, что ты искал под деревом? – заговорил после долгого молчания Такуан.

Матахати не отвечал.

– Ты по-прежнему пребываешь в мире фантазий. Наивен, как дитя поэтому позволь втолковать тебе простую истину. Сколько тебе лет?

– Двадцать восемь.

– Как и Мусаси.

Матахати всхлипнул.

– Ты сам рыл себе могилу. Еще немного, и рожковое дерево стало бы памятником над могилой дурака.

Матахати упал к ногам Такуана и, захлебываясь слезами, запричитал:

– Спаси меня! Я только теперь все понял! Дайдзо провел меня.

– Нет, твои глаза пока не открылись, а Дайдзо тебя не обманывал. Он лишь использовал самого глупого человека на земле, но не только глупого, но жадного и мелочного, который согласился на дело, неприемлемое для здравомыслящего человека.

– Да, я действительно совершил глупость.

– Знаешь, кто такой Дайдзо?

– Нет.

– Его настоящее имя – Мидзогути Синато. Он состоял на службе у Отани Ёсицугу, близкого друга Исиды Мицунари. Мицунари, как тебе известно, был одним из тех, кого разбили при Сэкигахаре.

– Значит, он один из тех, кого разыскивает сёгунат? – охнул Матахати.

– А кто еще мог замышлять убийство сёгуна? Твоя глупость безгранична.

– Он говорил только, что ненавидит Токугаву, и будет лучше для страны, если Тоётоми вернется к власти, твердил, что старается ради всеобщего блага.

– И ты, не удосужившись сообразить, с кем имеешь дело, занялся рытьем собственной могилы? Отчаянный ты, Матахати.

– Помоги мне, Такуан!

– Отстань!

– Я ведь не стрелял из мушкета, даже не нашел его.

– Конечно, его там просто не было. Дзётаро, которого тоже одурачил Дайдзо, не смог вовремя прибыть в Эдо и спрятать мушкет под деревом.

– Дзётаро? Тот мальчишка…

– Не твое дело. А вот обвинение в измене касается тебя непосредственным образом. Такие преступления не прощают. Боги и Будда тоже. Можешь не заботиться о спасении.

– Помилосердствуй! – завопил Матахати, обхватив колени Такуана.

– Глупец! – Такуан презрительно пнул его. В эту минуту Такуан походил на разгневанного Будду. Будду, наводящего ужас и отвергающего даже раскаявшегося.

Матахати, взглянув на Такуана, уронил голову. Он вздрагивал от беззвучных рыданий.

Такуан взял бритву.

– В ожидании смерти побудь в образе ученика Будды. Сядь и закрой глаза. Линия, разделяющая жизнь и смерть, тоньше твоего века. Не бойся смерти! Не плачь, сын мой. Такуан приготовит тебя к смерти.

Зал, в котором заседал совет старейшин сёгуната, был изолирован от остальных помещений замка Эдо. В этот секретный зал допускали немногих. Министры имели доступ к сёгуну через его приемную, куда они являлись лично или посылали бумаги в лакированных ящиках. В последнее время даймё Ходзё и Такуан не раз были званы в тайную часть замка, где проводили долгие часы.

В другой комнате министры слушали донесения из провинции Кисо о том, что Дайдзо, закрыв лавку в Нараи, скрылся вместе с семьей. Во время обыска обнаружили большие запасы оружия и некоторые документы, включая письма от сторонников Тоётоми в Осаке.

Министры чувствовали себя рыбаками, забросившими громадную сеть, но не поймавшими даже мелочи.

В это же время член совета старейшин Сакаи получил донесение иного рода: «В соответствии с Вашим приказом Миямото Мусаси освобожден из тюрьмы. Его передали человеку по имени Мусо Гонноскэ, объяснив, каким образом произошла ошибка».

Сакаи немедленно известил об этом Такуана. Сакаи чувствовал неловкость за недоразумение, случившееся на вверенной ему территории. «Пусть Мусаси не думает о нас слишком плохо», – сказал он Такуану.

Вопрос с лавкой Дайдзо в Эдо решили быстро. Ее обыскал отряд стражников во главе с начальником полиции Эдо и конфисковал все, что там находилось. Заодно прихватили и несчастную Акэми, которая знать не знала о заговоре, который плел ее хозяин.

Такуан, получив в один из вечеров аудиенцию у сёгуна, сообщил ему последние новости и закончил рассказ словами:

– Помните, что на свете осталось еще много Дайдзо из Нараи!

– Поскольку ты раскрыл заговор, – сказал Хидэтада монаху, – жалую тебе право определить наказание арестованным.

– У меня к вам просьба, – обратился Такуан к сёгуну. – С разрешения совета старейшин даймё Ходзё, владелец Авы, и я рекомендую самурая Миямото Мусаси на должность военного наставника при вашем дворе. Хочу надеяться, что наша рекомендация будет благосклонно принята.

– Мне докладывали. Дом Хосокавы интересуется Мусаси, что делает честь этому фехтовальщику. Считаю, что мы можем позволить еще одного мастера при дворе.

За день до ухода из замка Такуан направился к сараю за конторой инспектора и велел открыть дверь. Новообращенный ученик Будды щурился от яркого света.

– Выходи! – сказал Такуан.

Одетый в монашье облачение Матахати, пошатываясь от слабости, вышел из сарая. Наступил день расплаты. Перед глазами Матахати маячила камышовая циновка, на которую он встанет перед занесенным мечом палача. Он совсем забыл, что за измену полагается позорная виселица.

– Можешь идти сам? – спросил Такуан.

Матахати показалось, что он ответил, но на самом деле он едва пошевелил губами. Он не помнил, как они миновали крепостные ворота и перешли мост через ров. Матахати чувствовал себя скотиной, которую ведут на бойню.

«О Будда Амида! О Будда Амида!» – взывал в душе Матахати. Боковым зрением он видел великолепные дома даймё, мимо которых они проходили, дальше на восток начиналась деревня Хибия, за ней – кварталы центральной части города. Знакомый мир поворачивался к нему неизвестной стороной, и сердце Матахати сжалось от тоски по привычным картинам. Слезы закапали по щекам.

– Побыстрее! – строго приказал Такуан.

Матахати казалось, что они прошли тысячу километров, когда монах прошипел:

– Жди здесь!

Они находились посреди обширного пустыря. Перед ними тянулась беленная известью стена, за которой виднелась крыша новой тюрьмы и возвышалось несколько темных строений, служивших резиденцией начальника стражей порядка в Эдо.

Ноги больше не держали Матахати, и он плюхнулся на траву. Раздался крик перепела, предвещая скорую смерть. Матахати внезапно охватило непреодолимое желание убежать. Что ему терять? Если его поймают, то накажут не строже, чем сейчас. Страх мелькнул в глазах Матахати. Он взглянул за ворота тюрьмы – Такуана не видно. Матахати опрометью побежал.

– Стой! – раздался окрик за спиной.

Это был один из тюремных палачей. Подбежав к Матахати, он огрел его палкой по плечу так, что тот упал. Палач прижал Матахати палкой к земле, как дети придавливают лягушку.

Вернулся Такуан в сопровождении нескольких стражников, которые вели еще одного арестованного. Начальник стражи указал место для исполнения наказания. На землю бросили две тростниковые циновки.

– Можно приступать? – спросил начальник стражи.

Такуан, кивнув, уселся на принесенное сиденье рядом с начальником стражи.

– Вставай! – закричал палач, занося палку над Матахати. Матахати с трудом поднялся. Палач схватил его за рясу и поволок к циновке.

Матахати ничего не видел вокруг, голоса людей звучали глухо и неясно, как будто за стеной. Вдруг до него дошло, что кто-то произносит его имя. Матахати покосился и к величайшему изумлению увидел на соседней циновке Акэми.

– Как ты сюда попала? – едва не задохнулся он.

– Молчать! – рявкнул стражник.

Начальник стражи встал и строгим голосом принялся читать приговор. Акэми держала себя в руках, но Матахати громко хлюпал носом.

– Начинай! – крикнул начальник.

Двое стражников низшего ранга стали методично сечь приговоренных бамбуковыми розгами.

Матахати стонал, Акэми молчала, стиснув зубы. На краю пустыря, как водится, появились зеваки.

– Что там?

– Секут арестованных.

– Сто ударов, верно.

– Пока и пятидесяти нет.

– А больно, должно быть.

Подошедший стражник, стукнув палкой о землю, велел зевакам расходиться. Люди отошли в сторону и досмотрели наказание до конца. Палачи тяжело дышали, вытирая пот. Розги превратились в мочала. Такуан и начальник стражи обменялись любезностями, и начальник увел подчиненных за тюремные ворота. Такуан немного постоял, глядя на распростертые тела, и молча удалился.

Сёгун наградил Такуана дорогими подарками, которые тот раздал монастырям. В столице Такуан сделался предметом пересудов. Его обвиняли в неуемном честолюбии и вмешательстве в мирские дела. Его даже называли «интриганом в монашьем облачении».

Солнце пробилось сквозь тучи и скрасило пасмурный день. Снова запел перепел. Два тела на циновках среди пустыря были неподвижны. Акэми первой подняла голову.

– Матахати, вода! – прошептала она.

Перед ними стояло по ушату воды, которая свидетельствовала о добром сердце начальника. Акэми напилась.

– Матахати, пить не хочешь?

Матахати зачерпнул воды ковшом и стал жадно глотать живительную влагу.

– Это все? – спросил он.

– О чем ты?

– Они не отрубили нам голову?

– И не собирались. Ты разве не слышал приговора?

– Что в нем говорилось?

– Высылка из Эдо.

– Живой! – взвизгнул Матахати.

С неожиданной резвостью он вскочил на ноги и пошел не оглядываясь. Акэми медленно поправила волосы, одернула кимоно, затянула оби.

– Подонок! – произнесла она, презрительно скривив губы.

Вызов

Иори маялся от безделья в усадьбе Ходзё.

– Когда придет Такуан? – спрашивал он Синдзо.

– Отец в замке, полагаю, что и Такуан с ним. Скоро вернутся. Почему тебе не поездить верхом?

Иори побежал в конюшню и оседлал любимого коня. Он уже ездил на нем и вчера и позавчера без ведома Синдзо. И вот наконец можно открыто проскакать через весь двор. Конь вынес его на улицу. Иори летал мимо домов даймё, мимо рощ и рисовых полей. За равниной Мусасино синели горы Титибу. Иори вспомнил учителя, который томился в тюрьме в той стороне, вытер холодные щеки, которые почему-то были мокрыми.

– А если навестить Мусаси? – Не раздумывая, Иори хлестнул коня. Проскакав бешеным галопом с километр, Иори подумал: «А вдруг Мусаси уже дома?»

Их дом оказался достроенным, но пустым. Крестьяне, жавшие рис на соседнем поле, не видели Мусаси. Значит, надо скакать в Титибу. Верхом можно обернуться за день.

На въезде в деревню Нобидомэ Иори пришлось осадить коня – дорога была забита вьючными и верховыми лошадьми, сундуками и паланкинами. У обочины обедали около полусотни самураев. Иори хотел поехать кружным путем, но к нему уже подбежали трое слуг.

– Стой, юнец!

– Как ты назвал меня? – возмутился Иори.

– Слезай с коня!

– Кто вы? Я вас не знаю!

– Закрой рот и слезай!

Не успел Иори опомниться, как его стащили с коня.

– Пошли! Тебя хотят видеть.

Слуги за шиворот повели его к придорожной чайной. Там на пороге его ожидала Осуги с тростниковой палкой в руке. Иори не успел даже удивиться ее присутствию в группе самураев.

– Ублюдок! – зашипела старуха и хлестнула Иори по плечу палкой. Иори дернулся, чтобы занять боевую позицию, но противник многократно превосходил его.

– Слышала, ты ученик Мусаси? – продолжала Осуги. – Хороши ученички!

– Я не намерен иметь с вами дела.

– Нет уж, придется! Для начала кое-что расскажешь. Кто послал тебя следить за нами?

– Следить? – переспросил Иори, презрительно фыркнув.

– Как ты смеешь так себя вести? Твой учитель не преподал тебе приличных манер?

– Не нуждаюсь в ваших наставлениях. Прощайте!

– Никуда ты не уйдешь! – оскалилась Осуги, с силой ударив мальчика по ноге.

– О-ой! – вскрикнул Иори, падая на землю.

Слуги потащили Иори к мучной лавке у выезда из деревни, где сидел самурай, похоже, высокого ранга. Самурай неторопливо запивал обед горячей водой. Широкая ухмылка появилась на его лице при виде мальчика. «Опасен!» – подумал Иори про самурая.

Осуги, торжествующе вздернув подбородок, сказала:

– Видишь, я не ошиблась! Это Иори. Кому как не Мусаси подослать мальчишку. Интересно, что Мусаси замышляет на этот раз?

Кодзиро кивком головы отпустил слуг, которые хотели связать Иори. Под взглядом Кодзиро он не то что бежать, но и стоять мог с трудом.

– Слышал? Это правда? – спросил Кодзиро.

– Нет, я просто поехал покататься верхом. Я ни за кем не следил.

– Возможно. Если Мусаси настоящий самурай, он не будет прибегать к таким уловкам. С другой стороны, он мог послать тебя выяснить, куда это вдруг собрался отряд самураев Хосокавы вместе со мной и Осуги. Разумный шаг с его стороны.

Кодзиро очень изменился. От задорного юношеского чуба не осталось и следа, поскольку голова была выбрита на традиционный самурайский манер. На смену ярким одеждам пришло строгое черное кимоно, которое в сочетании с хакама из грубой ткани придавало ему солидность. Сушильный Шест Кодзиро носил теперь на боку. Мечта стать вассалом Хосокавы осуществилась, хотя не за тысячу коку риса, а всего за половину этого жалованья.

Отряд, который встретил Иори, послали под началом Какубэя в Будзэн, чтобы подготовиться к возвращению Хосокавы Тадатоси. Памятуя о преклонном возрасте отца, Тадатоси подал сёгуну прошение о подтверждении своих прав на удел. Подтверждение было пожаловано, что означало доверие сёгуна к дому Хосокавы. Осуги напросилась в попутчицы, потому что хотела хотя бы на время вернуться домой. Она оставалась главой семейства, хотя уже несколько лет отсутствовала в деревне. Будь дядюшка Гон в живых, он приглядел бы за хозяйством. На родине у Осуги накопилось много неотложных дел.

Осуги сразила весть о предполагаемом назначении Мусаси, о котором ей рассказал Кодзиро. Если Мусаси получит должность при сёгуне, то ей не добраться до заклятого врага. Она взяла на себя заботу уберечь сёгунат и страну от этого негодяя. Старуха побывала в усадьбах Ягю и Ходзё, разоблачая Мусаси и убеждая всех в необходимости предотвратить глупую и опасную затею. Она обошла всех министров, черня Мусаси везде, куда ее допускали.

Кодзиро особенно не поощрял ее, считая, что Осуги и сама прекрасно справится с делом. Она успела порядком всем надоесть, и Кодзиро взял ее в попутчицы, понимая, что ее лучше препроводить в деревню.

Иори, не зная этих подробностей, совсем растерялся. Он не мог ни убежать, ни плакать, дабы не бросить тень на своего учителя. Он невольно оказался во вражеской западне.

Кодзиро тяжелым взглядом смотрел на мальчика, удивляясь, что тот не отводит глаз.

– У вас есть кисть и тушь? – обратился Кодзиро к Осуги.

– Есть, да вот тушь пересохла.

– Хочу написать письмо. Мусаси не появляется несмотря на то, что люди Ядзибэя расставили повсюду объявления. Я даже не знаю, где он. Иори – подходящий гонец, он доставит письмо.

– Что ты собираешься написать?

– Ничего особенного. Посоветую ему усиленно упражняться с мечом и посетить меня в Будзэне. Напишу, что готов до конца жизни ждать его появления. Пусть приходит, когда почувствует себя уверенно.

– Разве можно такое писать! – всплеснула руками Осуги. – Ждать всю жизнь! У меня не осталось столько времени. Мусаси нужен мне мертвый в течение ближайших двух-трех лет.

– Положитесь на меня. Я сам обо всем позабочусь.

– Ты должен убить его, пока я жива.

– Не волнуйтесь, мой могучий меч поразит его на ваших глазах.

Кодзиро пошел с письменным прибором к ручью. Смочив палочку туши, он быстро и четко написал послание. Каллиграфия его была столь же совершенна, как и стиль. Поставив именную печать, он подписался: «Сасаки Ганрю, вассал дома Хосокавы».

– Иди сюда, смелее! – позвал Кодзиро Иори. – Отнеси письмо Мусаси. Не потеряй, это важное послание.

Иори некоторое время стоял, глядя исподлобья, потом схватил письмо.

– Что в нем?

– То, что я сказал этой почтенной женщине.

– Можно посмотреть?

– Я запечатал свиток.

– Если в нем есть что-то оскорбительное, я письмо не возьму.

– В письме нет ни одного грубого слова. Я попросил Мусаси не забывать о нашей договоренности. Я жду его в Будзэне, если он надумает прийти. Я с нетерпением жду этой встречи.

– Какой встречи?

– На грани жизни и смерти. – Щеки Кодзиро слегка порозовели.

– Хорошо, я доставлю письмо, – ответил Иори, засовывая свиток за пазуху.

Отбежав метров на тридцать, он обернулся, высунул язык и крикнул:

– Старая ведьма!

Осуги было бросилась за ним, но Кодзиро остановил ее.

– Пусть бежит, – произнес он со снисходительной улыбкой. – Он еще маленький. – Окликнув Иори, Кодзиро крикнул: – Ничего приятного не скажешь на прощанье?

– Нет… – сдавленным голосом отозвался Иори. – Ты еще пожалеешь о своем письме. Мусаси не проигрывает таким, как ты.

– А ты подражаешь ему? Никогда не теряешь надежды? Мне нравится твоя преданность. Если он погибнет, приходи ко мне, и я пристрою тебя подметать сад.

Иори, не понимая, что Кодзиро дразнит его, оскорбился до глубины души. Схватив камень, он замахнулся, но застыл под взглядом Кодзиро.

– Прекрати! – властно приказал Кодзиро.

Иори показалось, будто глаза Кодзиро пронзили его. Он бросил камень и бежал, пока в изнеможении не упал в траву. Отдышавшись, Иори в задумчивости сел. Он считал Мусаси великим человеком и сам хотел стать таким. Он знал, что у Мусаси много врагов. Иори поклялся себе, что будет прилежно заниматься, дабы поскорее стать достойным помощником своему учителю. Вспомнив пронизывающий взгляд Кодзиро, Иори задумался, сможет ли Мусаси победить столь сильного соперника, и с огорчением признал, что самому Мусаси надо еще много учиться и упражняться.

Иори решил идти в Титибу, чтобы доставить письмо Кодзиро, и только теперь вспомнил про коня. Он громко засвистел, подзывая коня и прислушиваясь, не раздастся ли топот копыт. Ржание донеслось со стороны пруда, но когда Иори добежал туда, то не увидел ни коня, ни пруда – туман сыграл с ним злую шутку.

В одиночестве, на безлюдной поздней осенью равнине, Иори грустил, подобно траве, воде, стрекозам. Из глаз его полились слезы, но это были светлые, облегчающие душу слезы. Обратись к нему сейчас кто-нибудь, нет, не человек, а звезда или дух равнин с вопросом, почему он плачет, Иори не ответил бы. Он мог бы только сказать, что часто плачет от одиночества среди равнины.

Слезы сняли тоску с сердца мальчика. Он почувствовал умиротворяющую ласку земли и неба. Иори взбодрился и повеселел.

Фигуры пешего и конного возникли на фоне заходящего солнца.

– Не Иори ли там?

– Похоже, он.

Иори обернулся на голоса.

– Учитель! –закричал он, бросаясь к всаднику.

Добежав до Мусаси, он вцепился в стремя, боясь, что все ему грезится.

– Почему ты здесь один? – спросил Мусаси.

Звучал знакомый ласковый голос учителя, по которому истосковалась душа мальчика. Мусаси сильно осунулся, а может, игра вечерних теней делала его лицо худым.

– Я собирался в Титибу…

Иори узнал своего коня.

– Конь бродил один на лугу у реки, – смеясь, объяснил Гонноскэ. – Я решил, что бог равнин послал его Мусаси. Кстати, такое седло может быть только у самурая с доходом не менее чем в тысячу коку риса.

– Конь вообще-то не мой, а Синдзо, – объяснил Иори.

– Ты все еще живешь в их доме? – спросил Мусаси; спешиваясь.

– Такуан отвел меня туда.

– А как наш новый дом?

– Готов.

– Можно возвращаться к себе.

– Учитель… Почему вы такой худой?

– Я некоторое время занимался медитацией.

– Как вам удалось освободиться?

– Гонноскэ расскажет. Могу лишь добавить, что боги не оставили меня в беде.

– Не волнуйся, Иори, – вмешался Гонноскэ. – Никто теперь не сомневается в невиновности Мусаси.

Иори начал рассказывать про разбойников, Дзётаро и их встрече, о «мерзкой старухе»… Здесь он вспомнил про письмо.

– От Кодзиро? – удивился Мусаси. – Где ты его видел?

– В деревне Нобидомэ. Старуха вместе с ним. Он сказал, что направляется в Будзэн. С ним был отряд самураев Хосокавы… Учитель, будьте начеку, он – опасный человек.

Мусаси кивнул, засовывая нераспечатанный свиток во внутренний карман кимоно.

– Кодзиро очень сильный, правда? – продолжал Иори, считая, что Мусаси не прислушался к его предупреждению. – Почему он против вас?

За разговором они не заметили, как добрались до отстроенного заново дома. Иори побежал в деревню раздобыть еды, а Гонноскэ принес воды и развел огонь в очаге.

Весело потрескивал огонь, и было отрадно видеть всех живыми и здоровыми. Только сейчас Иори заметил свежие шрамы на шее и руках Мусаси.

– Откуда они? – удивился Иори.

– Пустяки! Коня накормил?

– Да, учитель.

– Завтра вернешь его хозяину.

Иори поднялся на заре, чтобы до завтрака покататься верхом. Показавшееся из-за горизонта солнце привело его в восторг.

– Учитель, вставайте! – бросился он к дому. – Оно такое же, как и в горах Титибу. Огромное, сейчас оно покатится по равнине. Гонноскэ, пора вставать!

– Доброе утро! – сказал Мусаси, выходя из рощи, где он совершал утреннюю прогулку.

Взволнованный Иори не захотел даже завтракать.

– Я поехал! – крикнул он, хлестнув коня.

Мусаси долго наблюдал, как лошадь с всадником неслась навстречу солнцу, постепенно уменьшаясь, пока не превратилась в точку, растворившуюся в огненном диске.

Врата славы

Садовник поджег собранные листья и отпер калитку, прежде чем идти завтракать. Синдзо был уже на ногах. День он начал, как обычно, с чтения китайских классиков, а потом занялся фехтованием. Умывшись у колодца, он отправился в конюшню.

– Конюх!

– Да, господин!

– Гнедого все еще нет?

– Нет, но я больше беспокоюсь о мальчике.

– Не волнуйся. Он вырос в деревне и не пропадет.

Пожилой привратник сообщил Синдзо, что группа молодых людей ожидает его в саду. Синдзо поспешил в сад.

– Давно мы не виделись! – обратился к Синдзо один из самураев.

– Как я рад, что мы снова вместе! – ответил Синдзо.

– Как здоровье?

– Великолепно, как видишь. Что вас привело сюда в столь ранний час?

Пятеро бывших учеников Обаты Кагэнори – сыновья гвардейцев сёгуна или конфуцианских ученых – обменялись многозначительными взглядами.

– Поговорим вон там, – указал Синдзо на поросший кленами пригорок.

Молодые люди окружили костер из листьев, разложенный садовником.

– Говорят, что это дело рук Сасаки Кодзиро, – сказал один из самураев, указывая на шрам на шее Синдзо.

Синдзо промолчал.

– Мы собрались по поводу Кодзиро, – продолжал молодой человек. – Вчера мы узнали, что он убил Ёгоро.

– Я этого ждал, – сказал Синдзо. – Доказательства у вас есть?

– Косвенные. Тело Ёгоро нашли у подножия холма Исараго, за храмом. Дом Какубэя как раз на этом холме, а Кодзиро живет у него.

– Ёгоро мог один пойти к Кодзиро.

– Несомненно. Цветочник видел человека, судя по описанию Ёгоро, который пробирался на холм. Кодзиро зарубил Ёгоро и стащил его вниз.

– И это все? – спросил Синдзо.

– Нет. Мы хотим обсудить будущее дома Обаты и рассчитаться с Кодзиро.

Синдзо застыл в глубокой задумчивости.

– Ты, верно, слышал, что Кодзиро стал вассалом Хосокавы Тадатоси и сейчас находится на пути в Будзэн, – продолжал молодой человек. – Все сошло ему с рук: оскорбление учителя, убийство его единственного сына и расправа с нашими товарищами. Мы, ученики Обаты Кагэнори, обязаны что-то предпринять.

Белесые хлопья пепла вились над костром.

– Я тоже одна из жертв, – после долгого молчания произнес Синдзо. – У меня есть свой план. Что предлагаете вы?

– Мы хотим обратиться с протестом к Хосокаве, рассказать ему обо всем и потребовать, чтобы он выдал Кодзиро нам. Мы насадим голову Кодзиро на пику и поставим у могилы учителя.

– Полагаете, что Кодзиро выведут связанным к вам? Вряд ли, Хосокава не пойдет на это. Его клан заинтересован в боевом мастерстве Кодзиро, поэтому его взяли в вассалы. Вашу жалобу воспримут как новое подтверждение его воинского искусства. Какой даймё выдаст вам своего вассала без веских причин?

– Тогда нам остаются крайние меры.

– Какие?

– Их отряд продвигается медленно. Мы успеем собрать всех преданных учеников школы…

– И напасть?

– Да. Просим тебя присоединиться к нам.

– Ваша план мне не нравится.

– Ты же носишь имя Обата!

– Признать превосходство противника трудно, – задумчиво проговорил Синдзо. – Кодзиро искуснее всех нас. Напав на него даже не одним десятком, мы лишь покроем себя позором.

– Неужели ты останешься в стороне? – в один голос воскликнули все самураи.

– Нет, вы меня неправильно поняли. Я не хочу, чтобы Кодзиро остался безнаказанным, но выжидаю срок.

– Завидное терпение! – усмехнулся один из молодых людей.

– Боишься ответственности? – спросил другой.

Синдзо не отвечал. Молодые самураи молча пошли от костра. У конюшни они увидели незнакомого мальчика, который расседлывал взмыленного коня.

Вскоре к конюшне подошел Синдзо.

– Хорошо, что ты вернулся! – воскликнул он.

– Вы что, поссорились? – спросил Иори.

– С кем?

– С самураями, которые только что прошли здесь. Они были очень сердитые и как-то странно говорили. Он, мол, трусоват, мы его переоценили.

– Не обращай внимания, – ответил Синдзо. – Где ты был ночью?

– Дома. Учитель вернулся.

– Я знаю, что его должны были освободить. Слышал новость, Иори?

– Какую?

– Твой учитель теперь очень важный человек. Ему невероятно повезло – он будет наставником сёгуна по фехтованию. Мусаси создаст собственную школу.

– Правда?

– Совершенно серьезно. Ты рад?

– Конечно! Можно взять коня?

– Ты ведь только приехал.

– Я поскачу домой и сообщу учителю.

– Не надо. Как только состоится решение совета старейшин, я сам поеду к Мусаси.

Решение вскоре было принято. Из замка прискакал гонец с письмом для Такуана и вызовом Мусаси в канцелярию сёгуна. Мусаси повелевалось явиться на следующий день в Приемный павильон у ворот Вадакура.

Когда Синдзо прискакал к дому Мусаси на равнине Мусасино, он застал хозяина с котенком на руках, беседующим с Гонноскэ.

– Я приехал за тобой, – сказал Синдзо.

– Спасибо, – произнес Мусаси. – Благодарю за заботу об Иори. Вечер Мусаси провел с Такуаном и даймё Удзикацу, наслаждаясь теплотой их дружбы.

Проснувшись на следующее утро, Мусаси нашел у своей постели сложенное парадное платье, веер и бумажные салфетки.

– Сегодня у тебя великий день, – сказал ему за завтраком Удзикацу. На завтрак подали рис с красными бобами, морского леща и другие праздничные кушанья.

Получив вызов во дворец сёгуна, Мусаси сначала хотел отказаться от высокой чести. В Титибу он много размышлял о двух годах, прожитых в Хотэнгахаре, и о разумном правлении. Мусаси пришел к выводу, что даже Эдо, не говоря уже об остальной стране, не готов к системе идеального правления, о которой он мечтал. Проповедовать основы Пути к государственным делам преждевременно, надо дождаться, какая из сил – Эдо или Осака – установит безоговорочную власть над страной. Мусаси мучил еще один вопрос – если дело дойдет до войны, кого ему поддерживать: Восточную или Западную армию? Или укрыться в горах и питаться кореньями до тех пор, пока не наступит мир?

Мусаси все же не мог отказаться от оказанной чести потому, что подвел бы своих благожелателей и друзей.

В необыкновенно солнечное утро Мусаси в парадном платье ехал на великолепном скакуне к вратам славы.

На въезде к Приемному павильону стоял высокий столб с надписью: «Спешиться!» Мусаси соскочил с коня, стражник и конюх приняли поводья.

– Меня зовут Миямото Мусаси, – произнес Мусаси установленную этикетом фразу. – Прибыл по вызову, направленному вчера советом старейшин. Сопроводите меня к начальнику приемной.

Мусаси провели в приемную и оставили там, «пока не последует приглашение». Приемная представляла собой просторную комнату, расписанную птицами и орхидеями. Приемная называлась «Комната орхидей». Появился слуга с чаем и сладостями. Птицы не пели, орхидеи не благоухали, и Мусаси начал позевывать.

Наконец появился круглолицый седоволосый придворный, а может, и министр.

– Вы Мусаси? – спросил Сакаи Тадакацу. – Простите, что заставили вас ждать.

Сакаи был крупным даймё, но в замке занимал весьма скромный пост, имея одного человека в услужении.

Мусаси склонился в поклоне, произнеся предписанную этикетом фразу:

– Я – Миямото Мусаси. Ронин из Мимасаки, сын Мунисая, из рода Симмэн. Явился, повинуясь воле сёгуна.

Тадакацу закивал головой, тряся двойным подбородком.

– Вас рекомендовали монах Такуан и даймё Ходзё, владетель Авы однако в последний момент планы сёгуна переменились, – смущенно заговорил он. – Ваше назначение не состоялось. Совет старейшин сегодня собирался еще раз по вашему поводу. Мы повторно обратились к сёгуну, но, увы, тщетно.

Старик сочувственно взглянул на Мусаси.

– К сожалению, в нашем бренном мире подобные превратности подстерегают нас на каждом шагу, – добавил он. – Впрочем, неведомо, счастье или беда оказаться на официальном посту.

– Да, господин, – ответил Мусаси.

Слова Тадакацу звучали музыкой в ушах Мусаси. Радость переполняла его сердце.

– Я понимаю справедливость высочайшего решения, господин. Весьма вам признателен, – радостно произнес Мусаси.

Он увидел волю небес в таком повороте событий, проявление той воли, которая несравненно могущественней власти сёгуна.

– Я слышал, вы интересуетесь живописью, что необычно для самурая, – дружелюбно продолжал Тадакацу. – Я хотел бы показать сёгуну образчик вашего художественного дарования. Будьте выше пошлых сплетен. Благородный самурай не унижается, опровергая грязные слухи, а оставит немое свидетельство чистоты своего сердца. По-моему, для этого лучше всего подходит живопись. Как вы думаете?

Тадакацу ушел, предоставив Мусаси возможность обдумать его предложение.

Мусаси выпрямился. Он понял смысл слов Тадакацу: сплетня не достойна того, чтобы на нее отвечать. Он должен представить зримое доказательство благородства своей души. Честь его останется незапятнанной, и он не подведет друзей, рекомендовавших его, если сумеет создать достойное произведение.

Взгляд Мусаси упал на белую шестистворную ширму в углу комнаты. Она словно манила художника к себе. Вызвав дежурного самурая, Мусаси попросил принести кисти, тушь, выдержанную киноварь и синюю краску.

Мусаси много рисовал в детстве, спасаясь от одиночества. В тринадцать лет он забросил рисование и не касался кисти до двадцати лет. Во время странствий он не упускал возможности осмотреть росписи в старинных храмах или живописные свитки в аристократических домах. Особое впечатление на него произвела возвышенная простота рисунков. Увидев белку с каштанами в доме Коэцу, Мусаси при случае любовался старинными китайскими мастерами Сунской эпохи, японскими дзэн-буддийскими художниками пятнадцатого века, современными картинами школы Кано, особенно произведениями Кано Санраку и Кайхо Юсё. Одни нравились больше, другие меньше. В размашистых ударах кисти Лянкая угадывалась божественная сила гения, особенно заметная глазу фехтовальщика. Кайхо Юсё, вероятно, благодаря своему самурайскому происхождению, к старости достиг такой возвышенной чистоты сасамовыражения, что Мусаси почитал его непревзойденным мастером. Музей любил и неожиданные импровизации монаха-отшельника Сёкадо Сёдзё, друга Такуана.

В бесконечных странствиях Мусаси все же находил время для рисования, но никому не показывал свои работы. Настало время, когда с помощью кисти он должен запечатлеть памятный день в своей жизни. Произведение предназначалось взору сёгуна.

Мусаси работал быстро, не прерываясь ни на минуту. Последний штрих, и, опустив кисть в воду, он вышел, даже не оглянувшись на творение своих рук.

Выезжая из замка, он чуть придержал коня, размышляя, где же обретает подлинная слава – по ту или по эту сторону крепостных ворот?

Сакаи Тадакацу вернулся в приемную и долго просидел в безмолвии перед непросохшей картиной. Перед ним расстилалась равнина Мусасино, в центре которой восходило гигантское пурпурное солнце. Оно выражало цельность и благородство натуры Мусаси. Остальная часть картины, написанная тушью, передавала настроение осени.

«Мы потеряли тигра», – подумал Тадакацу.

Зов небес

– Вернулся? – воскликнул Гонноскэ, осматривая туго накрахмаленный официальный костюм Мусаси.

Мусаси вошел в дом и сел. Гонноскэ припал к полу в поклоне.

– Прими мои поздравления. Переедешь отсюда завтра?

– Меня не приняли, – коротким смешком отозвался Мусаси.

– Шутишь?

– Нет. Считаю, что все сложилось к лучшему.

– В чем причина отказа?

– Не счел нужным расспрашивать. Я полагаюсь на волю небес.

– Неужели не сожалеешь?

– По-твоему, славу можно добыть только в замке Эдо?

– Кто-то оклеветал тебя?

– Похоже. Мне это безразлично. Сегодня я впервые осознал, что мои мечты и помыслы – всего лишь фантазии.

– Неправда! Я тоже считаю, что Путь Меча и основы справедливого правления, в сущности, совпадают.

– Я рад, что ты согласен со мной. В жизни, правда, идеи одинокого мыслителя редко находят понимание у людей.

– Выходит, наши мысли ничего не стоят?

– Нет, всегда будет необходимость в людях возвышенного ума и духа, как бы не разворачивались события в стране. Путь правления не сводится лишь к «Искусству Войны». Мудрая государственная система должна быть гармоничным соединением военного искусства и изящной словесности. Высшая цель Пути Меча состоит в том, чтобы обеспечить мир в стране. Я понял, что мои надежды были детскими мечтами. Мне суждено стать прилежным слугой двух господ: меча и пера. Прежде чем помышлять об управлении народом, я обязан понять его.

Мусаси невесело засмеялся и попросил Гонноскэ принести тушечницу. Написав письмо, он запечатал его и обратился к Гонноскэ:

– Будь добр, отнести это письмо.

– В резиденцию Ходзё?

– Да. Я изложил все, что думаю. Передай поклон Такуану и господину Удзикацу. Да, и возьми вот это для Иори.

Мусаси протянул Гонноскэ потертый парчовый мешочек с золотым песком.

– Почему ты возвращаешь его? – заподозрив неладное, спросил Гонноскэ.

– Ухожу в горы.

– Мы с Иори хотим неразлучно быть с тобой в горах или в городе.

– Я не ухожу навсегда. Буду благодарен тебе, если ты позаботишься об Иори. Года два-три поживете без меня.

– Удаляешься от мирской жизни?

– Я еще слишком молод для ухода от дел, – засмеялся Мусаси. – И пока не отказался от своих надежд. Меня ждут и желания и разочарования в будущем. Не знаю, кто сочинил песню, но звучит она так:

Гонноскэ слушал, почтительно склонив голову.

– Уже темнеет. Мне пора, – сказал Гонноскэ, поднимаясь на ноги. – Я пошел.

Взяв лошадь под уздцы, Гонноскэ повел ее за собой. Ему и в голову не приходило поехать верхом, потому что лошадь привели для Мусаси. Через два часа он добрался до Усигомэ и отдал письмо Такуану. Здесь уже знали о случившемся от гонца, который сообщил, что Мусаси не приняли на службу из-за нелестных отзывов о его поведении в прошлом. Решающую роль сыграло сведение о том, что он имеет кровного врага, поклявшегося его убить. По слухам, Мусаси заслужил себе расправу. Министры сёгуна провели несколько часов в обсуждении, но и они, в конце концов, признали справедливыми доводы Осуги.

Такуан ожидал, что найдет в письме Мусаси слова досады и разочарования, но Мусаси писал только о решении уединиться в горах. В письме была и песня, которую он исполнил Гонноскэ. Письмо завершалось словами: «Беспокойный странник, я вновь пускаюсь в путь без цели и смысла. Быть может, следующие строки объяснят тебе что-то:

Удзикацу и Синдзо до глубины души тронула деликатность Мусаси.

– Он слишком непритязателен, – сказал Удзикацу. – Хорошо бы повидаться с ним, пока он не ушел. Сомнительно, что бы он откликнулся на наше приглашение, так что я сам лучше навещу его. – С этими словами Удзикацу поднялся, но к нему обратился Гонноскэ:

– Задержитесь на минуту. Я тоже возвращаюсь к Мусаси, но он просил передать кое-что Иори. Можно позвать мальчика?

Иори пришел и сразу увидел свой мешочек.

– Мусаси сказал, что это единственная память о твоем отце, – произнес Гонноскэ.

По просьбе Такуана Иори рассказал о родителях.

– Единственное, о чем я не знаю, – это судьба моей сестры. Не помню, чтобы отец и мать что-нибудь говорили о ней. Жива ли она? – завершил он свой рассказ.

Такуан достал из мешочка мятый лист бумаги. Прочитав зашифрованную надпись, оставленную отцом Иори, Такуан едва сдержал возглас изумления.

– Здесь написано про твою сестру, – произнес он, пристально глядя на Иори.

– Я подозревал об этом, но настоятель храма Токугандзи не смог разобрать записку отца.

Такуан начал читать: «Я решил скорее умереть с голоду, нежели поступить на службу к новому сюзерену. Мы с женой с трудом влачим жалкое существование. Нам пришлось оставить нашу дочь у дверей одного храма в центральной провинции. Мы вложили в ее одежду „голос неба“ и поручили девочку милости богов. Вскоре мы перебрались в другую провинцию. Я купил крестьянский дом в провинции Симоса. Я мечтал навестить место, где мы оставили девочку, но мы жили слишком далеко оттуда. Я не был уверен, пойдет ли на пользу девочке мое появление, поэтому решил не объявляться ей.

Да, родители жестоки. Сердце жгут стихи Минамото-но Санэтомо:

Да не осудят меня предки! Я не мог запятнать честь изменой сюзерену. Ты – мой сын. Никогда не вкушай от бесчестия, как бы ты ни жаждал славы».

– Ты увидишь сестру, – проговорил Такуан, засовывая бумажку в мешочек. Я хорошо ее знаю. И Мусаси тоже. Пойдешь с нами, Иори.

Такуан не упомянул имени Оцу, не объяснил, что «голос неба» означал флейту.

Быстро собравшись, все пустились в путь. До дома на равнине добрались на утренней заре. Дом был пуст. Над краем равнины застыло одинокое облако.