Онлайн чтение книги Мы против вас
7. Для начала – пообедать

В Хеде говорят: «Скажи незнакомому человеку, что ненавидишь Бьорнстад, – и обретешь друга на всю жизнь». Даже малые дети тут знают: важно, чтобы побеждал «Хед-Хоккей», но куда важнее, чтобы «Бьорнстад-Хоккей» провалился ко всем чертям. В этом, конечно, есть доля шутки. Трибуны кричат друг другу «ненавижу» и «убью», но это же не всерьез. До поры.

Если мы возьмемся выяснять, с чего началась эта война между двумя городами, большинство уже не вспомнит, что было раньше: горящие флаги, которые заснял и выложил в интернет двенадцатилетний Лео Андерсон, или другой видеоклип, выложенный жителем Хеда примерно в те же дни. Ибо ничто не распространяется быстрее, чем хорошая история, и те, кто вырос в Хеде, любя красную команду и ненавидя зеленую, не скрывали злорадства, узнав, что коммуна, деньги и власть перешли на их сторону.

Один хедский фанат как-то остановил одного местного политика, когда тот направлялся после работы домой, и спросил (а ответ снимал на камеру): «Что же теперь делать бьорнстадским болельщикам?» Политик, нервозная женщина средних лет, видимо, сама не понимала, что говорит. Или, наоборот, хорошо понимала. Потому что она ответила: «Ну, они ведь могут болеть за команду Хеда?»

Ночью женщина проснулась от грохота. Когда она утром вышла из дома, из капота ее машины торчал топор.

Направляясь к автобусной остановке, она прошла мимо автомобиля, в котором сидели двое мужчин в черных куртках. Им незачем было на нее смотреть. Она и так знала, что за ней наблюдают.

* * *

Бар «Шкура» находится на своем месте: посреди Бьорнстада. В кабаках такого рода всегда пахнет лучше, если в них можно курить. С годами лицо Рамоны, хозяйки бара, приобрело сходство с его половицами: жизнь оставила на нем глубокие следы вроде тех, какие оставляют стулья, если их год за годом двигать туда-сюда, а пристрастие к сигаретам породило прозвище «мамаша Мальборо». Прозвище дали ей молодые люди, для которых «Шкура» была вторым, а то и первым домом. Возраст Рамоны давно перевалил за пенсионную границу, но те, кто дорожил формой собственного носа, вслух об этом не говорили. Когда в баре появилось неизвестное лицо, Рамона как раз наливала себе обед в высокий стакан. Она удивленно вскинула бровь:

– Да?

Неизвестное лицо непонимающе оглядело пустой зал.

– Прошу прощения?

– Чем вам помочь? – прокурорским тоном поинтересовалась Рамона.

Лицо неизвестного лица венчали взъерошенные волосы, облачение состояло из спортивной куртки, джинсов и толстых носков с насаженными на них тяжелыми ботинками, какие носят люди, рассматривающие плюсовую температуру как климатическую аномалию.

– Это же бар, да?

Губы Рамоны выжидательно изогнулись.

– А то.

– Если в бар заходит посетитель, это что, неожиданность?

– Смотря какой посетитель.

Неизвестное лицо сочло замечание справедливым:

– У меня есть пара вопросов.

– Тогда вы выбрали не тот город.

Позади неизвестного лица открылась дверь. В бар шагнули двое молодых мужчин.

В черных куртках.

* * *

Сердце у Аны и Маи колотилось где-то в горле. Они не считали Беньи врагом, он был одним из немногих, кто остался в Бьорнстаде, когда Кевин и прочие перебрались в «Хед-Хоккей». Но если Мая и Ана что и усвоили, так это что в здешних краях отношение к тебе может измениться за секунду. И не надо рассчитывать, что мужчина не попытается причинить тебе зло.

Беньи остановился в нескольких метрах от них; молоток медленно покачивался у него в руке. Кажется, он выжидал. Беньи никогда не был особенно мускулистым, но этим летом его тело обрело нечто иное: ауру жестокости. Ана жалела, что не взяла с собой ружья. Она видела, как Беньи играет в хоккей, и знала, что лучшим на льду и самым опасным вне его Беньи делала непредсказуемость. Никто не мог предвидеть заранее, в какой именно момент он сорвется и нанесет сокрушительный удар.

Но сейчас его руки и плечи почти не двигались. Наконец он открыл рот. Слова вышли тихими и прерывистыми: голосовые связки пробыли без работы несколько недель. Беньи с глухим стуком бросил молоток под ноги Ане:

– Вот, возьмите. У меня кое-что есть. Для вас.

До девушек не сразу дошло, что Беньи принес молоток, потому что знал: они побоятся отправиться с ним безоружными. Какая же невероятная боль – знать, что выглядишь в глазах других людей опасным животным.

* * *

Мужчины в черных куртках остановились у двери. Обычно их присутствия оказывалось достаточно, чтобы приезжие вдруг вспомнили, что у них на сегодня назначена большая стирка или сдача крови в поликлинике милях в пятидесяти-шестидесяти от Бьорнстада. В ближайшие месяцы неизвестному лицу предстояло узнать, что историй о завсегдатаях «Шкуры» имеется предостаточно, только рассказывать их – рты заболят. У этих людей не было ни символики, ни страницы в интернете; когда в Бьорнстаде проходил матч, вы бы не отличили их от других людей, направлявшихся в ледовый дворец. Неизвестное лицо узнает и то, что члены Группировки никому не позволят управлять их хоккейным клубом без своего благословения или проклятия, и сколько их, не узнаешь, пока они не станут твоими врагами. Но лицу хватало ума или глупости об этом не задумываться.

– Вы из газеты? – поинтересовалась Рамона.

Она не могла понять, почему неизвестное лицо не реагирует на ее агрессивный тон: нарочно игнорирует или это такая патология. И продолжила:

– К нам тут до вас приезжала пара журналистов, с «вопросами». Им пришлось уехать без ответов. Зато теперь они перестраховали свои дома.

Неприкрытая угроза пролетела над взъерошенными вихрами, даже не задев их. Неизвестное лицо крутанулось на барном стуле, разглядывая интерьер, – стены, увешанные фотографиями, флаги и свитера с номерами. – У вас тут, случайно, обед не подают?

Мужчины у двери не поняли, что это: скрытое оскорбление или искреннее любопытство. Но Рамона вдруг засмеялась. Она махнула рукой, и мужчины скрылись за дверью.

– Никакой вы не журналист, – объявила Рамона неизвестному улицу, склонив голову набок. И тут же снова сменила тон на недовольный: – Какого ляда тебе тут нужно?

Неизвестное лицо сцепило руки на колене.

– Для начала – пообедать.

* * *

Мира снова позвонила Петеру, и он снова не ответил. Сказать честно? Она нутром чуяла, что коммуна найдет способ повернуть дело против Петера. Он романтик, но Мира-то юрист, и она понимала: для коммуны самый простой способ похоронить скандал – это похоронить клуб.

Все они, Андерсоны – Петер, Мая, Лео и она сама, – в начале лета единодушно решили, что останутся в Бьорнстаде. Будут сражаться. Но теперь решимость Миры пошатнулась. Сколько можно выдержать в месте, которое пытается изгнать тебя, словно враждебный вирус? Если Петер лишился клуба, что у них вообще осталось?

Коллега тихонько сидела по ту сторону стола, но Мира, конечно, помнила, что та говорила о Петере. «Он зависим, Мира. Ты думаешь, что зависимость обязательно значит пьянство, наркоту или игру на бегах, но твой муж не алкоголик и не игрок. В нем сидит бес соревновательности. Он все время старается победить. Без этого кайфа он жить не в состоянии».

Сколько раз Мира лежала без сна, раздумывая, так ли это? И вот теперь она звонила, звонила, звонила. Петер наконец ответил. Злой, хотя в голосе злости не было. Ее могла расслышать только Мира. Она улавливала малейшие оттенки того, как он произносит ее имя. Мира прошептала:

– Я звонила, любимый, я… слышала, что произошло…

Петер не ответил. Она спросила:

– Ты где?

И услышала в ответ:

– На работе, Мира. На совещании. Потом поговорим.

По шуму мотора Мира поняла, что муж в машине. Он всегда так делал, проиграв матч, еще когда сам выходил на лед: садился в машину и гонял часами. Петер ни к кому не проявлял насилия – только к себе. Поэтому он уезжал в темноту, не думая, что кто-то ждет его дома, что кто-то до смерти боится, что однажды вечером зазвонит телефон, но заговорит не Петер. Что какой-нибудь полицейский голос спросит: «Это жена Петера Андерсона?» – и глубоко, виновато вздохнет, когда она шепнет в ответ «да».

– Я не знаю, что сказать, любимый. Это все просто… просто ужас какой-то.

– Что тут скажешь, – коротко ответил Петер.

Мира вслушалась в шум мотора, спросила себя, с какой скоростью он едет.

– Дорогой, милый, давай поговорим об этом…

– Что тут говорить? Они победили. Они хотели убить клуб, и они нашли способ.

Мира привычно задержала дыхание, словно ощущая себя виноватой.

– Я… милый, может быть… я понимаю, что мир сейчас рушится, но…

– Мира, не начинай.

– Что «не начинай»?

– Ты знаешь, о чем я!

– Я только… может, у нас наконец появилась возможность поговорить о чем-нибудь… другом.

Сколько раз она спрашивала мужа: «Когда закончится весь этот хоккей?» Сколько раз он отвечал ей – «на будущий год»? В будущем году он возьмет нагрузку поменьше, в будущем году у нее наконец появится возможность по-настоящему взяться за свою карьеру. Мира чуть не двадцать лет ждала этого будущего года. Но всегда случалось что-нибудь, что требовало внимания Петера, какой-нибудь кризис, делавший его незаменимым, а ее эгоисткой, потому что она желала невозможного: рабочего времени. Чтобы он после работы ехал домой.

Петер сорвался. Хотя, возможно, вовсе не собирался.

– Чем мне заниматься, Мира? Домашним хозяйством?

И Мира перешла в оборону. Хотя, возможно, вовсе не собиралась.

– Не срывай раздражение на МНЕ! Я только говорю – может быть…

– Может быть – что? Этот клуб – моя ЖИЗНЬ!

Петеру было слышно только ее дыхание. Мира прикусила щеки, чтобы не закричать. Петер пытался успокоиться, мыслить разумно, попросить прощения, но его душили другие чувства, и он смог только сказать:

– Любимая, ты же понимаешь, о чем я…

Сколько лет ушло в никуда? Ради его хоккея они переехали в Канаду, ради его хоккея они переехали в Бьорнстад; сколько раз Мира думала, что уж муж-то должен ее понимать? Каждому хоккеисту важно знать, на что он способен, но с адвокатами дело обстоит так же. Когда они переехали в Бьорнстад, Мира как-то вечером выпила лишнего и прошипела правду: «Поселиться здесь – значит смириться с тем, что никогда не сможешь развернуться в полную силу». Петер решил, что она говорит о нем, и обиделся. За себя!

– Ты понимаешь, о чем я! – повторил он. Мира действительно все понимала.

Вот в чем проблема. Вся его жизнь – только хоккей. Мира нажала «отбой».

Коллега еле успела пригнуться, когда телефон полетел в стену.

* * *

Неизвестное лицо выложило на барную стойку мятую бумажку. Список имен.

– Знаете вот этих?

Старая хозяйка бара посмотрела на бумажку, не касаясь ее.

– На обед сегодня мясо с картошкой и соусом. Когда поешь, можешь ехать отсюда куда пожелаешь.

Неизвестное лицо сморщило нос.

– А без мяса что-нибудь есть?

Рамона выругалась и скрылась на кухне. Тренькнула микроволновка, Рамона вернулась и со стуком поставила тарелку на стойку. Мясо с картошкой и соусом.

– Я веган, – сообщило лицо, словно это было нечто само собой разумеющееся, а не то, за что нормально устроенному человеку нужно извиняться.

– Чего? – буркнула Рамона.

– Веган.

– В таком случае у нас сегодня картошка с соусом. – Рамона взяла нож и, точно раздраженная мать капризного ребенка, сбросила мясо с тарелки прямо на стойку.

Неизвестное лицо проследило за этим коротким процессом и спросило:

– Соус на сливках?

Рамона опрокинула в себя пиво, снова выругалась, схватила тарелку и скрылась на кухне. Вернулась она с другой тарелкой. В которой была пустая картошка.

Неизвестное лицо беззаботно кивнуло и принялось за еду. Рамона какое-то время сердито наблюдала за ним, а потом поставила рядом с тарелкой кружку пива.

– От заведения. Хоть что-то питательное.

– Алкоголя не употребляю, – сообщило лицо.

– Я тоже, я завязала! – Рамона влила в себя еще пива и тут же, защищаясь, прошипела: – Да в нем и пяти оборотов нет! Считай, молоко!

Неизвестное лицо вроде бы собралось спросить, от какой коровы это молоко, но промолчало. Рамона налила два стаканчика виски, один опрокинула. Неизвестное лицо к своему не притронулось.

– Это не ради градусов. Это для желудка полезно! – постановила Рамона.

Но неизвестное лицо к своему стаканчику так и не притронулось, так что утилизовать его пришлось Рамоне. С двойной пользой для желудка. Неизвестное лицо коротко глянуло на вымпелы и хоккейные свитера, развешанные по стене.

– В этом городе всегда так обожали хоккей?

Рамона фыркнула:

– Мы не «обожаем» хоккей. «Обожать» – это тебе в большие города, где попкорн и ВИП-ложи, вот там «обожают». Сегодня одно, завтра другое. У нас тут не Стокгольм.

Неизвестное лицо не выказало никакой реакции. Это сильно огорчило Рамону – она думала, что умеет раскусить любого. Неизвестное лицо доело картошку и поднялось. Положило деньги на стойку, сунуло список в карман и уже направилось было к двери, когда Рамона рявкнула:

– Почему в списке одни мужики?

Неизвестное лицо обернулось:

– А что?

– Если ты в Бьорнстаде, только чтобы спросить про хоккей, почему у тебя в списке только мужики?

Неизвестное лицо застегнуло молнию спортивной куртки.

– Не знаю. Но вы тоже были в списке.

Дверь открылась и закрылась. Неизвестное лицо протиснулось мимо мужчин в черных куртках и вышло. Рамона так и осталась стоять за стойкой в полной растерянности. Это было непривычное чувство. Да и неприятное.