Онлайн чтение книги Наедине с Большой Медведицей
МЫ ПРИНИМАЕМ ГОСТЕЙ

Утро началось со скандала. После завтрака мы с Николаем спрятались в кустах и с наслаждением закурили. Только курящий человек поймет, какие это танталовы муки – иметь и не мочь! Иной раз до того хочется курить, что готов лезть на стенку, а улизнуть нет никакой возможности. Беседуя на эту тему, мы затягивались, пускали кольца и следили, как они тают в прозрачном воздухе. Неожиданно раздался возглас:

– Николай, где ты?

– Я здесь, дорогая, – отозвался Николай, вставая.

– Иди сюда… Боже! Ты… ты…

Таня начала заикаться по вполне существенной причине: в зубах у Николая была зажата сигарета. Таня с ужасом показывала на нее пальцем. Опомнившись, Николай элегантно выплюнул сигарету и с наглой невозмутимостью начал объяснять Тане, что это не сигарета, а мираж, что на самом деле он, Николай, жевал бумагу.

На крики Тани прибежала Нина и освидетельствовала меня. Нам понавешали столько ярлыков, что, будь мы людьми более впечатлительными, мы презирали бы себя до конца жизни. Мы были квалифицированы как безвольные тряпки, бесчестные обманщики и трусливые подобия настоящих мужчин. Таня изумлялась, как это она могла восемь лет жить с таким ничтожным человеком, как Николай, а Нина варьировала эту же мысль в отношении меня. Посоветовавшись, жены в заключение объявили, что больше они с нами не разговаривают, и добросовестно выполняли свою угрозу целых двадцать минут. По истечении этого времени Таня сердито спросила Николая, долго ли он будет молчать, как истукан, а Нина потребовала, чтобы я держал зеркало, пока она причесывается.

– Пусть хоть будет какая-то польза от этого человека, – сурово сказала она.

Таня с ней согласилась и велела Николаю сбегать к Рае за помадой.

– Будем сегодня великодушны, – предложила Нина. – И не хихикайте! Прощаем вас в последний раз.

Пока жены восхищались друг перед другом своим великодушием, мы с Николаем пришли к выводу, что те двадцать минут, когда мы были наказаны, едва ли не лучшие в нашей супружеской жизни.

И вдруг Нина сказала:

– А почему бы нам сегодня не принять гостей?

Вася оторвался от прыжков в высоту, замерил свой результат, который мог бы украсить таблицу рекордов санатория для ревматиков, и солидно сказал:

– Гости – это вполне. Это можно.

– А ведь правда! – восторженно подхватила Таня. – Ведь нужно как-то отметить наш отъезд!

– Решено, – констатировала Нина. – Готовиться начинаем немедленно. Позовем Раю с Петей…

– Моих мальчиков, – подхватила Таня.

– Ивана Антоновича, Лешкиного сторожа, – продолжала Нина.

– Полифема, – мрачно добавил Николай. – Бросьте вы эту чепуху, погуляем лучше и рыбку поудим.

Я сделал ему знак, чтобы он молчал. Я знал, что бороться с Ниной, когда она заболевает гостями, так же глупо, как заклинаниями останавливать наводнение.

– Кстати, – подозрительно глядя на меня, сказала Нина, – не вздумай повторить что-нибудь вроде той дурацкой шутки, слышишь?

Лично я против гостей ничего не имею. Пусть они ходят друг к другу или мирно сидят по домам – это в конце концов, их дело. Меня лично приводит в умиление мысль о гостях, которые сидят у себя дома. Гость, коротающий вечера в кругу своей родной семьи, мне близок и дорог, я готов облобызать его, как брата по духу.

Но Нина настроена по-иному. Ей кажется, что если она оторвет десятка полтора людей от домашнего очага, то этим она выполнит свое предназначение в жизни. Она чувствует себя удовлетворенной только тогда, когда на каждом квадратном метре нашей квартиры стоит, сидит или лежит гость. Иной раз гостей набивается столько, что протиснуться сквозь них можно только, как в троллейбусе, при помощи грубой физической силы. Одному гостю саданешь под ребра, другому растопчешь модельный полуботинок, третьего, которого сдавили со всех сторон так, что он уже стал синий и хрипит, вежливо попросишь подвинуться. Так в конце концов можно добраться до вешалки и снять пальто. А там, глядишь, кто-то из сердобольных гостей призовет:

– Граждане, давайте сдвигаться, жмитесь друг к дружке, человеку сесть надо. Садись, гражданин, в тесноте, да не в обиде.

Наш домашний прием проходит примерно так.

Утром Нина сообщает, что у нее для меня припасен приятный сюрприз: сегодня у нас будут гости. Причем они придут со своими детьми, и дети дадут концерт. Это исключительно интересно, правда? Я соглашаюсь, что увидеть концертную программу детей наших знакомых – это удача, которая выпадает на долю только избранных счастливчиков, людей, родившихся в сорочке. Я добавляю, что, к сожалению, сегодня вечером быть дома не могу, поскольку обещал Николаю играть с ним в шахматы. Нина сочувственно кивает и говорит, что она все предусмотрела. Николай приглашен вместе с Таней, сыном и шахматами к нам в гости.

В порядке обмена опытом расскажу, как проходил концерт силами детей наших знакомых.

Первым выступил восьмилетний вундеркинд со скрипкой. Сопровождаемый яростными аплодисментами своих родителей, он вышел на середину комнаты, воткнул себе в горло скрипку и начал довольно здорово имитировать драку котов на крыше в апрельскую ночь. Когда восхищенные родители спросили мое мнение, я сказал, что они могут чувствовать себя в полной безопасности и смело выходить на улицу, поскольку окна были закрыты плотно. Родители почему-то обиделись, отлепили своего Паганини от тарелки с халвой и ушли.

Не успел я как следует окрепнуть после всего пережитого в тот вечер, как у Нины возникла новая идея. Она сказала, что начинает подготовку к воскресному обеду, на который уже приглашены все возможные родственники: наши родственники, родственники наших родственников и родственники родственников наших родственников. Это около ста человек. Основная цель этого сборища – доказать мне, что мой организм курильщика находится накануне краха. Сводная рота родственников будет хором убеждать меня бросить курить.

И здесь я предпринял блестящий контрудар, на который намекала Нина. Я побывал в домоуправлении и обо всем договорился. То, что в воскресенье утром в нашей квартире начинается капитальный ремонт, Нина узнала за пять минут до прихода маляров…

Таня и Николай уехали за покупками в Лесную Глушь, а мы с Васей отправились приглашать соседей. За последние дни Вася очень изменился. Он мало говорил, на его лице часто можно было уловить задумчиво-мечтательное выражение: Вася переживал святую первую любовь. И даже Николай, у которого один вид нелепой Васиной фигуры вызывал буйный взрыв веселости, и тот старался не острить по его адресу. Тема Раи была для нас под запретом, и лишь Таня и Нина, томимые любопытством, выклянчивали у Васи крохи подробностей. И вдруг неожиданно для меня Вася сам заговорил на эту тему.

– Знаешь, брат мой, – торжественно сказал он, – все-таки было бы обидно постареть, так и не узнав, что такое любовь. Я люблю Раю всей душой. Меня особенно привлекает в ней то, что она не такая, как все женщины, а какая-то другая, особенная. И кроме того, она мне очень послушна, – без особой уверенности добавил Вася и пытливо посмотрел на меня. – Ты этого не заметил?

Я тактично кивнул и скорчил мину, которой Вася мог придать любое значение. То, что Рая в Васиных глазах какая-то другая, особенная, было ясно. А вот насчет того, кто кому будет послушен, у меня было настолько определенное мнение, что я ни за что не решился бы высказать его Васе. Иллюзии нужны влюбленному, как хворост для костра.

– И ты понимаешь, братишка, – трогательно признался Вася, – я ради нее готов… ну, буквально на все! Ради нее, – голос его поднялся до пафоса, – я готов даже голодать!

С этими словами Вася вытащил из кармана яблоко, впился в него и ускорил шаг. Если бы он знал, при каких обстоятельствах ему придется сегодня же доказывать свою любовь!

Удивительная вещь – любовь! Она – это жизнь через розовые очки, которых не чувствуешь, а когда почувствуешь, еще долго не хочется снимать. Хотя бы один раз в жизни любить необходимо, мне жаль человека, у которого нет в памяти этого светлого воспоминания о прошедших иллюзиях, когда она казалась лучше всех, с тем чтобы потом стать тоже лучше всех, но уже лишь для одного тебя… Это очень трогательное зрелище – старик и старушка, тихо бредущие в парке. Он нежно держит ее за локоть, смотрит на нее, и она для него та же, что и была тогда, в белом платьице до колен, только немножко постарше… Я не люблю старых холостяков, они эгоисты. Я уверен, что нет такого холостяка, который на старости лет не проклинал бы свою постылую свободу, давшую ему много мимолетных радостей, но отнявшую у него самое естественное, что требует от человека природа, подарившая ему жизнь, – семью. Одно дело удрать от жены в командировку и походить в холостяках недельку, и совсем другое – всю жизнь проночевать наедине с четырьмя стенами, немыми свидетелями тусклого, как свет лампады в сыром погребе, холостяцкого существования…

Я оставил Васю у Раи и пошел домой. По дороге я встретил Костю. Он очень обрадовался, когда узнал, что тетя Таня приглашает его с компанией на угощение, и помчался готовиться. На прощанье он мне крикнул, что неподалеку шатается Полифем и чтобы я «не очень». Хотя предупреждение было довольно туманное, я поспешил в лагерь, где Нина тут же усадила меня чистить картошку.

Вскоре, немножко возбужденные, приехали Николай с Таней. Они встретили Полифема, который стоял посреди дороги и рычал. Таня бросила ему горсть конфет, и Полифем махнул лапой, давая свое «добро».

– Громадный зверь! – восхищалась Таня, поеживаясь. – Очень умненький! Он сразу почувствовал к нам доверие.

Слушая Таню, Николай застыл с чуть открытым ртом и устремленными в небо глазами. В его мозгу зарождалась какая-то мысль, которая, судя по его хитрющей физиономии, вряд ли несла окружающим мир и спокойствие. Когда у Николая на лице появлялось такое выражение, я знал, что кому-то готовится подвох. Пробормотав: «Как это я до сих пор не догадался!» – Николай убежал, ничего не объясняя.

На реке, метрах в десяти от берега, Нина увидела небольшой плот, размером чуть больше дачной калитки. Она сообразила, что эта штука может служить отличным столом, более приспособленным для приема гостей, чем две Костины доски. Я был командирован доставить плот на берег и думаю, что это было самое позорное зрелище, в котором я когда-либо принимал участие. Если я об этом рассказываю, то лишь для того, чтобы читательницы могли понять, как опасны бывают порой их капризы.

Около берега я плаваю превосходно. Когда я чувствую, что могу в любой момент стать на ноги, за мной с трудом поспевает даже Николай, который может проплыть без отдыха целых пятьдесят метров. Но когда дно под ногами исчезает, на меня сразу же начинают действовать какие-то скрытые силы, и я быстро приобретаю плавучесть булыжника с уличной мостовой. Нина это хорошо знала и тем не менее бросила меня навстречу опасности, напутствовав чудовищно равнодушными словами: «Жив будешь!»

Обычно, проплыв пару метров, я проверяю, на месте ли дно. Но сейчас я решил обмануть самого себя и до самого плота проплыл единым духом, без остановок. И, только ухватившись за него руками, я доставил себе удовольствие проверить дно. Его, конечно, не было. Я вцепился руками в плот, твердо решив быть с ним до конца. Эта штука оказалась довольно шатким сооружением, с легкомысленным и строптивым характером. Стоило мне к нему прикоснуться, как он начинал прыгать и скакать, норовя уйти под воду и боднуть меня острым краем. Николай, который к этому времени вернулся, бегал по берегу и давал мне советы.

– Влезай на него! – кричал он. – Влезай и подгребай руками сюда! И не тащи его за собой, если будешь тонуть!

Я задрал на плот ногу. Плот стал вертикально и швырнул меня под воду, ударив вдогонку по голове. Когда я вынырнул, он уже отплыл на несколько метров. Николай на берегу приседал, хватался за живот и вообще корчил из себя идиота. Я догнал плот, осторожно вполз на него и сел, соображая, что делать дальше.

– Не теряй времени, сейчас попутный ветер! – орал Николай. – Делай из трусов парус!

Я решил не реагировать на эти выходки и сделал руками сильный гребок. Результат был самый неожиданный. Плот задрал кверху корму, и я стремительно сполз вниз, заполучив полдюжины свирепых, как пчелы, заноз. К Николаю присоединились Таня и Нина. Эта преданная подруга жизни, видимо, полагала, что самая большая помощь, которую она может мне оказать, – это сфотографировать сцену моей гибели. (К сожалению, мне не удалось засветить эту гнусную пленку.)

Я догнал плот у противоположного берега, куда раньше никогда не заплывал. Чтобы не доставить этой троице удовольствия, я принял отчаянное решение: плыть, пока хватит сил, толкая плот руками вперед. Если же силы кончатся – спокойно и мирно утонуть, без криков и скандала. Злость вызвала во мне такой бурный взрыв энергии, что через минуту, к всеобщему восторгу, я дотолкал плот до своего берега. Поразмыслив, я понял, в чем дело, и отныне перед заплывом стараюсь на кого-нибудь разозлиться. Если это удается, догнать меня невозможно.

К обеду пришли гости, и мы сервировали плот. После второй рюмки Вася захмелел и начал вызывать Петю бороться. Петя со смехом отказывался. Тогда на него навалились мы все: Вася, Николай, Иван Антонович, я и трое мальчишек. Мы придавили Петю к траве и потребовали капитуляции, но он поднялся, захватил в горсть Николая и Васю, донес их до реки и высыпал в воду. Под хохот и женский визг пострадавшие выскочили, отряхнулись по-собачьи и, скуля, побежали к костру согреваться. Потом Николай, томимый жаждой мести, подкрался к Пете сзади и набросил на него гамак. Петя завертелся и запрыгал, но еще больше запутывался.

– Тащите веревки! – кричал Николай. – Связывай его!

Обессилевшего от смеха Петю связали, с трудом дотащили к реке и дважды окунули. Месть была полной! Петя, отплевываясь и отдуваясь, обещал нам жестокую расправу, но мы развязали его только тогда, когда он поклялся на книге «О вкусной и здоровой пище», что всех прощает.

Обед проходил весело. Костя оказался неплохим баянистом. Чтобы он не отрывался, Таня стала возле него на колени и вкладывала в Костин рот вкусные кусочки. Иван Антонович запел глубоким и сильным баритоном «Песню о Волге», и все замолчали, наслаждаясь. Я подумал, что это совсем не такая уж плохая штука – пикник в лесу, на берегу реки. Трещит костер, темным туманом сползают сумерки, а мы сидим и слушаем хорошую песню. И вдруг впервые за все время я пожалел о том, что мы завтра уезжаем, и даже мой любимый шезлонг показался совсем не таким привлекательным. Я посмотрел на своих друзей и по их лицам понял, что и они думают об этом лесе, о реке и костре, которые мы покидаем…

На голос Ивана Антоновича откуда-то прибежал Лешка и запрыгал по полянке, вставая на дыбы, ложась на траву и ласкаясь к Нине. Нина гладила, целовала и кормила любимца сахаром. Вася сидел около Раи и что-то шептал. Наверное, что ради нее он готов на все, даже голодать. Рая смеялась, кивала и смотрела на Васю какими-то удивленными глазами.

Николай и Иван Антонович пошли погулять по лесу, а Костя под аплодисменты вытащил из кустов корзинку отборной клубники. Мы начали есть крупные, спелые ягоды, не подозревая, свидетелями какого драматического происшествия нам суждено стать.

Из лесу, переваливаясь на задних лапах, вышел медведь. Он посмотрел на нас узкими глазками и угрожающе заурчал. Женщины вскрикнули. Петя вскочил на ноги.

– Но-но, – погрозил он пальцем медведю, – не балуй, косолапый!

Медведь пошел прямо на него, глухо урча. Петя отступал, сбрасывая пиджак и засучивая рукава. Ребятишки бросились врассыпную. Таня и Нина, оцепенев, прижались ко мне и со страхом смотрели на медведя, а Рая вцепилась руками в Васю, шепча:

– Василек, миленький, ну что ты сидишь?

Этого мы никогда не забудем! Вася встал, глубоко вдохнул воздух, схватил поварешку – первое, что попалось под руку, – и пошел прямо на медведя. Рая ахнула и бросилась к Васе. Но медведь отстранил ее одной лапой, а другой двинул Васю в челюсть. Храбрец покачнулся, и не успели мы с Петей прибежать на помощь, как Вася, захватив черпаком борщ из кастрюли, плеснул прямо медведю в морду. Зверь издал какой-то странный звук, закрыл морду лапой, и Вася могучим ударом в грудь поверг его на землю. Я набросил на зверя гамак, но медведь неожиданно дернул Петю за ногу, и богатырь позорно рухнул на корзинку с клубникой. Вслед за Петей шлепнулся и Вася, которого медведь ударил головой в живот. Затем он отшвырнул гамак, надел мне на голову кастрюлю с остатками борща и, мерзавец, запел голосом Николая:

Пока все ругались и приводили себя в порядок, Иван Антонович, ворча, снимал с Николая испачканную борщом шкуру. Мы с Петей побежали на речку мыться, а Рая целовала Васю в щеки.

– Какой ты храбрый! – смеясь, говорила она. – Ты настоящий герой!

А Вася все еще никак не мог прийти в себя и грозно смотрел на мешок, куда Иван Антонович запихивал медвежью шкуру. Но все-таки отдадим Васе должное: он поступил, как настоящий мужчина!