10. Удивительная ночь

Онлайн чтение книги Наши знакомые
10. Удивительная ночь

В этот день Антонина отправилась домой на два часа раньше обычного: болела голова.

Сложив инструменты в ящик и заперев его на ключ, она сняла халат, поправила волосы, оделась и, морщась от боли, вышла на улицу.

Было сыро, холодно, мозгло. Ветер дул с моря — к наводнению. Внезапно хлынул дождь, стало темно, ветер завыл сильнее, мутные потоки воды помчались по канавам, но тотчас же канавы сделались мелки — вода разлилась по улице. Скрежетали буксующие трамваи. Тротуары мгновенно опустели. Антонина, уже успевшая промокнуть, стояла в подъезде и смотрела, как дождь превращался в ливень. От потоков воды, лившихся с неба, исчезли все звуки города, стоял только ровный, тяжелый грохот водяных струй. Остановились трамваи. Шатаясь, точно пьяный, по воде пробирался автомобиль «скорой помощи».

Она добралась домой в пятом часу, насквозь промокшая, приняла пирамидону, переоделась и легла. Федя спал. Дождь, легкий и косой, барабанил в стекла. Было уже совсем темно. Антонина попробовала встряхнуть головой — голова не болела. Прошлась по комнате. Нет, не болела больше.

Плащ Пал Палыча висел на вешалке в коридоре, — значит, он пошел на работу в легком летнем пальто. Промокнет. Антонина вернулась в комнату, села к столу обедать, с аппетитом поела и опять легла. Квартира была пуста, Федя все еще спал. Антонина надела макинтош, высокие ботинки, повязалась платком и, перекинув через руку плащ Пал Палыча, вышла на улицу. Где-то далеко громыхнула пушка. Антонине стало страшно и весело, как в детстве. «Вот обрадуется, — думала она про Пал Палыча, — вот приятно ему будет». В трамвае она представляла себе, как все это будет, как Пал Палыч там работает, промокший, голодный, и как она ему привезет плащ и бутерброды с котлетами.

Адрес массива у нее был, она знала, надо ехать долго, потом, пересесть и — до самой трамвайной петли. Оттуда пешком, мимо Мыловаренного завода и направо.

Трамвайная петля была в роще, судя по белым стволам деревьев — в березовой. Тут завывал такой ветер, что Антонина едва шла — ветер все время сбрасывал ее с узеньких дощатых мостков. Когда она переходила темную улицу, опять пальнула пушка. Делалось все темнее и темнее, дома внезапно кончились — пошел высокий забор. Потом блеснул свет. Еще ударила пушка, и где-то, совсем над головой, жалобно и страшно заревел гудок. Через несколько минут, обгоняя Антонину, по дощатому тротуару побежали люди. Она пробовала спрашивать, как пройти на Нерыдаевский жилищный массив, но ей никто не отвечал, люди обгоняли ее один за другим — темные, суровые, безликие, бухали по доскам только сапоги. Вновь заревел гудок. Свет впереди делался все ярче. Наконец Антонина очутилась у Мыловаренного завода. В проходной какой-то старик, бородатый, в солдатском ватнике, шел ей навстречу. Она опять спросила, как пройти на массив. Старик зло на нее покосился и велел идти за ним. Вдруг он исчез и закричал из тьмы:

— Сюда, давай, наперекос побежим…

Она спрыгнула с дощатого тротуара в грязь и побежала на голос.

— Эгей, — кричал порою старик, — веселей нажимай! — Сапоги его страшно чавкали. Судя по голосу, он уже задыхался, но все еще бежал. Неожиданно она столкнулась с ним. Ноги ее были мокры, сердце стучало, она тяжело дышала.

— Свет выключен, — бормотал старик, — осторожно иди, тут покалечиться можно. Стой, стой, давай руку. Тебе кого нужно?

— Пал Палыча.

— Дочка, что ли?

— Нет, — сказала она.

Грязи больше не было, они шли по асфальту, возле большого темного дома. Потом зажглось электричество, огромные корпуса осветились, и старик значительно сказал:

— Сама бывшая Нерыдаевка.

Он дошел с Антониной до угла и, показав ей, куда идти дальше, исчез.


В сенях было темно. Она долго шарила рукой по ободранному войлоку. Наконец дверь открыл кто-то изнутри, столкнулся с Антониной, испуганно выругался и побежал во тьму. Она вошла в комнату. Спиной к ней стоял большой, широкоплечий человек в донельзя грязной кожанке и кричал по телефону. Девушка в зеленом берете выжимала на себе мокрую суконную юбку. Антонина спросила у девушки, где можно найти Пал Палыча, девушка ответила, что никого здесь толком не знает, и опять принялась за свою юбку. Хлопнула дверь — вбежал толстый, круглолицый парень, оглянулся и опять убежал.

Девушка улыбнулась.

— Тройка? — спрашивал широкоплечий. — Мне тройку надо! Тройка?

Дверь опять отворилась — в комнату несли ящики, мешки, бунты электрического провода. Человек повернулся от телефона и раздраженно крикнул:

— Дайте сюда Сивчука, где его носит?

Сивчуком оказался тот старик, который показывал Антонине дорогу на массив. Человека в кожанке звали Сидоров, он был директором массива, о нем Пал Палыч не раз вспоминал.

Видимо, ни до кого не дозвонившись, Сидоров велел девушке в берете дежурить у телефона и ушел. Девушка поглядела ему вслед, потом поставила один из столов на бок, спряталась за него, сняла там свою юбку и принялась ее выжимать. Антонине стало весело.

— Ну как, — спросила она, — получается?

— Получается, — ответила девушка, — только плохо.

Антонина подошла к ней и предложила помочь… Потом они познакомились. Девушку звали Женей. Больше она ничего про себя не сказала.

— Что тут делается? — спросила Антонина.

— Ждут наводнения, — ответила девушка, — вода поднимается поминутно.

Вскоре в контору забежал Пал Палыч. Плащ и еда растрогали его. Он угостил бутербродом Женю, велел Антонине ждать его и ушел.

Антонина и Женя разговорились. Оказалось, что Женя — жена Сидорова, что она врач и что на массиве первый раз.

— Дело тут очень интересное, — говорила она, — вы ничего не слышали?

— Нет, — почему-то растерявшись, сказала Антонина.

— Это огромный жилищный массив, — говорила Женя, — несколько корпусов. Все это сейчас обсаживается деревьями, пустырь знаменитый Нерыдаевский, слышали?

— Слышала.

— Вот этот пустырь превращается в парк. Будет озеро — проточное, его соединят с Невой, будет театр, звуковое кино, ночной санаторий, — ведь тут очень хорошо, знаете, песчаная почва, отлично принимаются хвойные деревья, воздух будет здоровый… Ну, что еще? — Она вынула коробку папирос и протянула Антонине: — Курите?

— Нет, спасибо.

Женя закурила.

— Неужели ваш отец ничего вам не рассказывал? — спросила она.

— Он не отец.

— Ну, все равно, неужели не говорил?

— Нет.

— Странно.

— А что тут еще будет? — спросила Антонина.

— Да много еще. Ну, столовая, колоссальное предприятие, ясли, детский очаг, прачечные… Очень интересное дело…

— Когда же это все будет? — спросила Антонина.

— Не скоро еще, но будет.

— Лет через двадцать?

— Скорее.

— А может быть, позже?

— Нет, не позже.

В половине одиннадцатого на Нерыдаевку пошла Нева. Вода хлынула сразу — одной огромной и плоской волной, мелко заплескалась, запела водоворотами, закружилась в лежнях, наполнила выбоины, подняла и понесла прочь щепу, не угнанную ветром. С глухим стуком понеслись по пустырю бревна, пустые бочки и творила, козлы, доски… Ветер рвал все сильнее.

Женя и Антонина стояли в дверях маленького здания конторы и с испугом следили за все прибывающей водой.

— Вы в каком этаже живете? — спросила Женя. — Мы — высоко.

— Мы — тоже.

— Может быть, пойдем, поможем? — вдруг сказала Женя. — Что мы тут сидим у телефона, а?

— Пойдем.

Они спустились с крыльца в холодную, почти ледяную воду и первое время шли, взявшись за руки. Обеих била дрожь — и от страха, и от холода.

В густой, как вакса, тьме, в воющем ветре, по колени в воде, среди взбесившихся бревен, досок, бочек, при свете смоляных пожарных факелов, люди ловили наиболее ценное из строительных материалов и гнали в старые конюшни, как живое и норовистое. У ворот конюшни стоял старший дворник массива Зундель Егудкин, багром подталкивал все, что плыло к нему, и зло кричал:

— Гей до дому, нехай ты лопнешь!

Где-то впереди, во тьме мужские голоса пели:

Герань в окошечке,

Две белы кошечки…

— Закс! — вдруг окликнула Женя.

К ним подошел высокий, худой парень в шляпе с большими полями, в пальто.

— Ты откуда?

— Из Мариинского, — сказал парень и засмеялся, — с «Пиковой дамы»…

— Чего ты смеешься?

— Ну разве не видишь? Я купил шляпу…

— Все-таки купил, — тоже засмеялась Женя.

— Ну да! И вот с первого акта сюда… Теперь Сивчук затравит… А ты куда идешь?

— Не знаю, — сказала Женя, — вот мы с товарищем вышли из конторы и ходим по воде — не знаем, что делать. Прикажи что-нибудь!

— Прикажу! Пойдем!

Он взял Антонину за рукав пальто и повел по воде в темноту.

— А ты смешной в шляпе, — говорила Женя, — очень смешной.

— Вы что дрожите? — вдруг спросил Закс у Антонины. — Боитесь? Тут не глубоко.

— Я ничего не боюсь!

Они пришли к небольшому кирпичному зданьицу. Закс открыл дверь ключом, вошел внутрь и зажег свечу.

— Теперь заходите, — крикнул он изнутри, — будем мое хозяйство спасать…

Он повесил свою шляпу на гвоздь, снял пальто, пиджак, закатал рукава рубашки и, расхаживая по колени в воде, принялся вытаскивать из воды какие-то ящики с железом и ставить их на полки.

— Давайте, давайте, — командовал он, — большие не берите, берите поменьше, но побыстрее работайте…

Когда Антонина вытащила тяжелый ящик, Закс мигом подскочил к ней и помог взгромоздить ящик на полку.

— Тяжелое не поднимайте, — сказал он сердито, — незачем…

Потом к ним прибежал тот круглолицый паренек, с которым Антонина столкнулась в дверях конторы.

— Селям-алейкум! — закричал парень. — Ты, Закс, девушек на свое железо забрал, а у нас в столовке вода к продуктам подбирается. Это кто у тебя?

И он смешно прищурился.

— Пойдемте же, — добавил он обиженным голосом, — ведь я серьезно говорю. Это, кажется, Женя?

— Да.

— А еще кто?

— А еще Антонина, — сказала Женя, — познакомьтесь, товарищи, — это, кажется, Щупак.

— Так точно, — сказал круглолицый парень, — Щупак Семен… Когда они пришли в кладовую, вода уже начала спадать. Пал Палыч, весь перепачканный в муке, сидел на мешках, наваленных на столе, и курил папиросу из длинного мундштука. Увидев Антонину, мокрую, но довольную, он удивленно на нее взглянул и пошел к ней навстречу.

— Вы насквозь промокли, — сказал он тихо и укоризненно, — теперь простудитесь.

— Но вы тоже промокли, — сказала она, и глаза ее блеснули.

— Я здесь служу…

Антонина молчала.

— Пойдемте в конторку — там буржуйка топится, обсохнете.

Когда они вышли со склада, уже вызвездило. Звезды были будто тоже сейчас вымыты. Ветер стих — теперь он едва шелестел, а не рвал, как давеча, порывами. Весело запахло досками, сосной, намокшим щебнем. Вода уходила в землю, лилась потоками обратно в Неву, все кругом было наполнено легким шипением, мелким и тоненьким звоном, точно таяли снега в первую и сильную весеннюю ростепель. На секунду Антонина закрыла глаза — вспомнила ту весеннюю ночь после ресторана с Аркадием Осиповичем.

— О чем вы задумались? — спросил Пал Палыч.

Она промолчала.

В конторке от сплошного пара ничего не было видно, как в бане. Народ стоял, сидел, лежал где попало. Только сейчас Антонина поняла, сколько людей работало на массиве. Накалившаяся докрасна буржуйка обслуживала враз не менее дюжины народу — сушила одежду. Воняло гарью и чадом от неумело потушенных факелов.

— Тоня! — крикнули из-за шкафа.

За шкафом стояла Женя и смеялась с полной, белой женщиной.

— Вот познакомьтесь, — сказала Женя, — это Марья Филипповна, а это Тоня. Вот, Тоня, Марья Филипповна зовет нас всех к себе обсушиться и обогреться.

— И чаю попить, — сказала Марья Филипповна ласково. — Только у меня комнатка маленькая, я мужчин не смогу принять. А что, и переночуете у меня… Переночуете?

Выходили из конторы все вместе. Пал Палыч держал Антонину под руку и ласково советовал:

— Попросите у них водки, — наверное, найдется, и ноги водкой — так, чтобы горели. Да вы не слушаете…

— Слушаю, слушаю, — смеялась Антонина и благодарно пожимала руку Пал Палычу.

— Пораньше завтра приезжайте…

— Хорошо…

— А то я сам за вами приеду…

— Хорошо, хорошо…

— Что вы все смеетесь? — улыбался Пал Палыч. — Точно с ума сошли.

— Не знаю, — говорила Антонина, — мне как-то отлично.

— Уходите скорее, а то простудитесь.

— Давайте побежим, — предложила Женя и дернула Антонину за руку.

Они побежали, но вдруг обе начали хохотать и остановились, сразу обессилев.

— Ну, пойдем же, — говорила Женя, — а то этак мы вовсе не доберемся…

— Пойдемте.

Они пошли быстро, рука об руку.

— Послушайте, — сказала Женя, — давайте водки выпьем, а? Послушайте, там нас, наверное, будут водкой угощать, там ведь уже накрыто для нас, да?

— Да, — радостно сказала Антонина.

— И мы выпьем?

— Выпьем.

— По рюмке.

— Да.

— Или даже по две, по три.

— Давайте напьемся, — сказала Антонина, — напьемся, как звери! Все равно спать. Будем пить, сколько захотим.

Женя засмеялась, поднялась на носки и поцеловала Антонину в холодные, улыбающиеся губы.

— Вы милая, — сказала она, — вы милая.

У Марьи Филипповны, за овальным дубовым столиком, играли в шашки тот бородатый, коренастый старик, который привел Антонину на массив, и дворник Егудкин. Марья Филипповна всех познакомила. Бородатого старика звали Леонтием Матвеевичем Сивчуком, а Егудкин оказался мужем Марьи Филипповны.

В комнате было натоплено, кипел самовар, на плитке в углу что-то жарилось и вкусно шипело.

— Переодеваться, переодеваться, — сказала Марья Филипповна и повела их за ширму. Там, на большой деревянной кровати, на шелковом одеяле уже лежало белье, шерстяные грубые чулки, платья… Антонина и Женя разделись, обеим сделалось вдруг страшно холодно, обе дрожали и смеялись, натерли ноги чем-то пахучим и едким (Марья Филипповна сказала, что это «бальзам») и надели на себя огромные сорочки Марьи Филипповны. От сорочек пахло жавелевой водой и утюгом, ноги горели в шерстяных чулках, платья были донельзя широки… Так они вышли ужинать — розовые, веселые, голодные. Марья Филипповна подала жаренную вместе с колбасой картошку и квашеную капусту с клюквой — холодную, зимнюю.

— Ну, приступим, — сказал Леонтий Матвеевич и взглянул на Антонину озорными глазами. — Водку потребляете?

— Потребляю, — сказала Антонина.

— А вы?

— И я, — сказала Женя.

— Вот уж и не ждала, — засмеялась Марья Филипповна, — какие все пьяницы.

Выпили, закусили капустой.

— Капуста — это не товар, — сказал Сивчук, — товар — это гриб маринованный, простой, но закуска страшной силы.

Женя фыркнула.

— Давайте еще выпьем, — сказала она, — товарищ Егудкин, вы хозяин, можно?

Она сама налила всем, потом встала, перегнулась через стол и чокнулась с Марьей Филипповной.

— Выпьем за хозяйку.

Потом пили за Егудкина, за Женю, за Сивчука. У Антонины легко и приятно кружилась голова, она всему смеялась и ласково глядела на сидящего перед ней Сивчука. Сивчук ей подливал и таскал для нее со сковороды самые поджаристые ломтики картошки.

Перед тем как ложиться спать, они решили вдвоем проводить Леонтия Матвеевича до ворот, надели шубы Егудкина и Марьи Филипповны и вышли из дому.

Сивчук сипел трубкой и что-то говорил о закусках, но ни Женя, ни Антонина его не слушали. Было тихо, сыро, холодно. У ворот уже сидел дежурный дворник. Пахло кислым тулупом. Возле дворника возился маленький пес.

— Это Чижик, — сказал Сивчук и свистнул: — Чижик, Чижик!

Известный всей Нерыдаевке пьяница Клин бродил неподалеку по мостовой и протяжным голосом спрашивал:

— К чему это все? К чему?

Антонина и Женя прошлись еще немного и попрощались с Сивчуком. Когда шаги его совсем стихли, Женя сказала:

— Пойдемте спать. Вам не холодно?

— Нет.

— И мне нет, но все-таки пойдемте, уже поздно. И еще потихоньку водки выпьем.

— Что это с вами? — улыбнулась Антонина.

— Так. Грустно.

— Почему?

— Не знаю. Вот осталась тут ночевать, а Сидоров один уехал, на своем дурацком мотоцикле.

— Так поезжайте домой, — чуть обиженно сказала Антонина.

— Уже трамваи не ходят.

— Как-нибудь доберетесь.

— Нет, нет, — быстро заговорила Женя, — не в этом-дело. — Она схватила Антонину за руку. — Почему он меня не заставил домой поехать?

— Ничего не понимаю.

— Ну, конечно, конечно, он должен был меня заставить. Понимаете? То есть я сказала: «Остаюсь ночевать», и он тотчас же: «Пожалуйста». Он не должен был говорить это дурацкое «пожалуйста», — почти крикнула Женя.

— Какое «пожалуйста»?

— Вы любите кого-нибудь? — спросила Женя.

— Нет, — сказала Антонина, — нет, я никого не люблю.

Женя удивленно на нее взглянула.

— А любили?

— Не знаю. То есть, может быть… Хотя, впрочем, нет. Видите ли, я не умею, и не могу, и не хочу любить просто так, кого-нибудь, или выдумывать, что люблю, понимаете?

— Понимаю.

— Я не умею примиряться… — Она помолчала. — Или подсовывать любовь туда, где ее нет… Я ведь мечтательница, — она тихо засмеялась, — я всегда мечтала, мечтала… Сорти-де-баль… Мне казалось, что я влюблена в одного артиста. Я даже наверно в него была влюблена или даже сейчас влюблена…

— Ну?

— Мне сны всегда снятся, что меня любят, знаете эти сны…

— Знаю, знаю…

— Только вы не сердитесь на меня, но это я первый раз в жизни говорю, честное слово, почему-то мне сейчас захотелось об этом говорить… Вы знаете… То есть вы, наверное, не знаете, ведь у вас все есть, вам мечтать не о чем…

— Как не о чем?

— Ну, все равно, значит, знаете. Я его еще не видела и не увижу, конечно, и все это выдумала, такого не может быть, это я выдумала, как сорти-де-баль, как заячий мой палантин. — Антонина усмехнулась. — Я вам расскажу как-нибудь про палантин, он до сих пор у меня… Да, о чем я? Да… Вы знаете, я все вижу — стоит мне закрыть глаза, и я вижу этого человека, конечно, не его самого, а как он смотрит на меня. Вот стоит и смотрит.

— Ну?

— Ну и ничего, ничего. Тогда я зароюсь в подушки и плачу, и плачу.

— Почему?

— Ах, как вы не понимаете, как вы можете не понимать! Да потому, что это я выдумала, потому что я не увижу этого человека, потому что мне все равно и все уже кончено, навсегда кончено, потому что я выдумываю — сорти-де-баль, артиста, палантин, потому что…

— Неправда! — сказала Женя.

— Что неправда?

— Все, что вы сейчас говорите. Вы были очень несчастливы?

— Очень, очень! — почти крикнула Антонина, — Вы не верите?

— Верю, верю. И говорю именно потому, что верю. Я вам во всем верю, — искренне и нежно сказала она, — во всем… Ох, как страшно вы неправы!

— Да почему же?

— Потому что человек рожден для счастья, понимаете это? Потому что солнце, воздух, море — это счастье. Потому что любовь — счастье. Потому что материнство — счастье. Потому, что моя медицина — счастье. Потому что быть, существовать — счастье.

— Откуда вы взяли это?

— Не смейте так разговаривать со мной. Не смейте! Я знаю, что в вас говорит сейчас. Я знаю, знаю.

— Ну? — усмехнулась Антонина.

— Инерция несчастья.

— Я не понимаю.

— Врете, понимаете! Вы были несчастливы, я верю вам и знаю, что это именно так. Вы и сейчас несчастливы, как несчастливы еще миллионы людей в мире. Но сейчас вы еще понимаете, что несчастливы, а через год перестанете страдать от этого. Вам понравится, как нравится бабам рассказывать друг другу о своих болезнях, о том, как их бьют мужья, о том, как им нечего есть. Вы в самом несчастье будете находить свои дрянные радости. А человек рожден для счастья и будет счастлив. Будет! Неужели вы не понимаете этого? Неужели вы не понимаете, что сделать человека счастливым очень трудно и что самое трудное… ах, ну как вам объяснить?… Ну, именно в том, что люди тысячи лет жили в несчастьях, что инерция несчастья и есть рабство, только гораздо более страшное, чем рабство физическое, что рабство физическое это ничто — такой раб завтра может перестать быть рабом, а раб, созданный инерцией несчастья, всю жизнь останется рабом, да еще и холуем…

— Как же найти это счастье? — спросила Антонина.

— Как? Не знаю как. Но не сегодня и не завтра, а главное, не сбоку, не мимоходом, не на досуге…

— Так как же?

— Не знаю как. Работать, думать…

— В парикмахерской работать?

— Не знаю. Может быть, и в парикмахерской…

— Со Скворцовым? С Пал Палычем?

— Что с Пал Палычем? — не поняла Женя.

— Я выхожу за него замуж.

— Вы?

— Да.

— За него?

— Да, да, да, за него, за старика, потому что только ему я нужна, потому что он меня действительно любит.

— Но ведь вы же…

— Что «вы»? Что? Я женщина, я одна, у меня есть ребенок. Вот и все. И я не жалуюсь, я не говорю о том, что я несчастна, что я погибла, мне просто все равно…

— Это вы выдумали.

— Хоть бы и так, Женя. Дайте мне что-нибудь взамен этого.

— Что же я вам могу дать?

— Тогда молчите и не говорите об инерции несчастья… А потом знаете что? Если уж начистоту… Вот когда у меня умер отец. И я пошла… в учреждение, в котором он служил. Все было очень хорошо, мне никто не нагрубил. Мне дали деньги за папу, я их взяла, и я помню, до самой смерти буду помнить этого человека — он сидел розовый, занятый, с карандашом, во всем военном. Он мне дал деньги — и все. Да? Вот тогда бы он мне сказал об инерции несчастья. Я бы, может, и поверила.

— А сейчас нет?

— А сейчас не поверю, — спокойно сказала Антонина.

— Может быть, поверите?

— Нет.

Когда они пришли к Егудкиным, Марья Филипповна еще не спала и обругала их «бродяжками». Настал шестой час утра. Щелкали ходики. Женя молча разделась и первой юркнула в постель.

Утром Антонина проснулась, когда все еще спали. Женя спала на спине, умиленно сложив губы и посапывая носом. По-прежнему холодно щелкали ходики.

Антонина встала, перебралась через Женю, нашла свою одежду у печки, расправила покоробившиеся от воды туфли, оделась и, позабыв умыться, тихонько вышла во двор массива.

Утро было холодное, ветреное и ясное. Шипели трамбовки. Огромные корпуса жилищного массива просыпались и шумели, как ульи; хлопали двери на блоках; в окнах взвивались занавески; открывались форточки; хозяйки бежали с кошелками; дети играли в классы, прыгали с камешком, считались.

За углом Антонина почти наткнулась на Сидорова. Он сидел боком на мотоцикле, курил папиросу и внимательно глядел в лицо человеку, что-то быстро ему говорившему. Неподалеку стояли человек тридцать рабочих, видимо ожидающих распоряжения. Антонина прошла мимо и поклонилась Сидорову, почему-то думая, что он ей не ответит, но он ей ответил и даже приветливо улыбнулся. Уже миновав его, она услышала, что он окликнул ее, и обернулась. Он шел к ней и улыбался с милым выражением смущенности.

— Вы про Женю? — догадалась она и тоже улыбнулась.

— Да.

Он стоял очень близко к ней, от его куртки исходил приятный запах старой мягкой кожи и бензина.

— Так Женя еще спит, — сказала Антонина и опять улыбнулась.

— Поздно легли?

— Поздно.

— Что же это вы?

— Как что?

— Да вот поздно ложитесь…

— Так, — сказала Антонина, — разговаривали.

— О чем же это?

— Обо всем…

— Ну ладно! — Он улыбнулся ей еще и кивнул: — До свидания.

Антонина протянула ему руку, повернулась и пошла легкой своей походкой.

«Удивительные какие-то люди!» — смущенно и радостно подумала она, и на сердце у нее стало легко и светло.

В трамвае, и дома весь этот день, и потом она все вспоминала ночной разговор с Женей, вспоминала отдельные слова, мысли, интонации Жени, ее самое. Ей было странно и горько думать о том, что она не подружилась с этой милой женщиной, что, наоборот, она, видимо, в конце концов не понравилась Жене, что Женя о ней плохо думает и что, может быть, они больше никогда не встретятся.

Ей представилась Женя в шубе Егудкина, ее круглое розовое лицо и живые глаза, умный маленький рот — вся она такой, какой была, когда они выходили ночью гулять.

Вначале Антонина думала о Жене с нежностью и печалью, стараясь разобраться в том немногом, что говорила Женя, потом ее охватило раздражение.

Случилось это вот как: Пал Палыч давно собирался поставить в комнате Антонины хороший большой камин, много об этом говорил, бегал куда-то смотреть, озабоченно договаривался со стариком печником, и наконец, вскоре после наводнения, камин был доставлен. Пал Палыч затопил его, принес старинный екатерининский, розового шелка, экран, подкатил кресло, столик, накрыл столик чистой салфеткой и повернулся к Антонине, сияющий, с такими глазами, каких Антонина еще никогда у него не видела. Она знала, что ему камин не нужен, знала, что поставлен камин для нее, для того чтобы доставить ей радость, она помнила, как сказала Пал Палычу однажды в кино, глядя на экран — там за большим столом перед камином ужинала семья французского крестьянина, — Антонина совершенно невзначай сказала тогда Пал Палычу, что перед камином, вероятно, очень уютно сидеть. Пал Палыч промолчал, но через неделю сам начал говорить о камине. Антонина удивленно на него взглянула: ей казалось, что камины бывают только в кино да в романах, но Пал Палыч сказал, что непременно поставит ей камин.

И вот теперь она сидела перед камином, в котором трещали дрова, а Пал Палыч, сидя возле ее кресла на корточках, особыми медными шипцами ворошил в камине пылающие смолистые поленья. Она взглянула на его голову, на его сильную, жилистую шею, на его чистый старомодный воротничок и с раздражением вспомнила Женю, и всю ту ночь, и все те разговоры, которые раньше были дороги ей и которые она вспоминала с нежностью и грустью.

«Вот вам, — неожиданно для себя подумала она, — вот вам, смотрите! Вы все говорили мне жестокие слова, вы все в чем-то попрекали меня, разговаривали со мной, как с обвиняемой (да, да, именно как с обвиняемой, — она вспомнила Альтуса), вы обвиняли меня, — думала она, — и, чтобы помучить меня, сулили мне какое-то выдуманное вами счастье, вы называли меня рабою, вам, вероятно, казалось, что этим вы помогаете мне, и вы, товарищ Альтус (ей было приятно, думая, произносить „товарищ Альтус“), и вы, товарищ Альтус, вероятно, до сих пор считаете, что облагодетельствовали меня, не посадив тогда в тюрьму, а? Ну что ж, — думала, — вот все вы мне говорили, и спорили, и доказывали, и даже я была почти арестована, вы, ораторы (она усмехнулась), вы дадите мне то, что дает мне этот человек? Ради моей улыбки, — да что ради улыбки! — ради одного моего взгляда он, уже пожилой, уставший, бегает, ищет, продает какой-то свой перстень, таскает кирпичи по лестнице. И зачем? Разве ради улыбки? Нет, потому, что он любит меня и хочет сделать мне приятное. Вот смотрите, вы все, — думала она, — он несет мне чай, видите?. И я не улыбнусь, он ничего за это не получит, я не замечу, а он будет счастлив — ему приятно подавать мне и быть мне лакеем. Ну а вы? (Она увидела перед собой Женю, и глаза ее холодно блеснули.) Инерция несчастья! Кто научил вас этим словам? — спрашивала она. — Кто? И что вы дадите мне? О чем, в конце концов, был разговор? Вы устроите меня на массив парикмахером? А мои вечера? А Федя? Если он заболеет, тогда что? И если я не люблю никого, то полюблю ли вас? Пусть снится, — думала она, — всю жизнь мне будут сниться сны из книг, что ж такого? Я мечтаю. А вот Пал Палыч. И все, — думала она, — и незачем было разговаривать!»

Она обернулась на звук скрипнувшей двери.

Вошел Пал Палыч.

— Вы счастливы? — спросила она у него.

Он молчал.

— Вы счастливы, Пал Палыч? — во второй раз, почти сурово, спросила она.

— О чем вы?

Улыбаясь, Пал Палыч поставил на маленький столик блюдце с вареньем и сел возле Антонины на подлокотник кресла.

— Я не знаю, о каком счастье вы говорите, — сказал он, — но мне сейчас покойно. Это самое главное, по-моему.

Антонина смотрела в камин на красные уголья.

— Может быть, это и есть счастье, — робко добавил он. — Как вы думаете?

— Не знаю.

Они помолчали.

— Пал Палыч, — заговорила Антонина и повернулась к нему горячим, взволнованным лицом, — Пал Палыч, у меня огромная просьба к вам…

— Ну-с?

— Пал Палыч, знаете что? Давайте пригласим на нашу свадьбу всех с массива. А? Будет очень весело… Как вы думаете?

Он растерянно молчал, поглаживая усы.

— Сидорова пригласим, Женю… она очень славная… Щупака, Закса, Леонтия Матвеевича… Вот увидите, как хорошо будет. А, Пал Палыч, милый…

Легким быстрым движением она взяла его ладонь, повернула ее внутренней стороной к себе и прижалась к ней щекою.

— Ну, пожалуйста, Пал Палыч, — все говорила она, и глаза ее горели непонятным внутренним огнем, — пожалуйста, милый, вы представить не можете, как это мне страшно важно. Пусть они увидят, что мы счастливы; они не верят, наверное, но мы так все устроим хорошо, что им придется поверить…

Он согласился.

Потом до поздней ночи они, сидя рядом, плечо к плечу, записывали на маленьких листках блокнота все, что им нужно было для свадебного ужина.

— И лавровый лист пишите, — говорила Антонина, — а то мелочи как раз всегда забываются, потом хватишься — и нет. Килек запишите, развесных полкилограмма, я соус к ним приготовлю… Записали?

— Записал.

— Увидите, как мы все отлично устроим, — волновалась Антонина, — увидите. Я терпеть не могу, когда меня жалеют, — говорила она, — ненавижу. А они меня жалеют, Женя эта ваша жалеет, что я выхожу за вас замуж… Жалеет… — Антонина говорила и не замечала, как больно ранят ее слова Пал Палыча, как неестественно он улыбается, как поправляет очки и курит, стараясь сохранить непринужденность в лице. — А я не позволю им жалеть, и вы не позволите, — продолжала Антонина. — Меня в жизни никто не жалел, слава богу, мне это не нужно, да и вас, кажется, не жалели, верно?

— Верно, — тихо согласился он.

— Вот видите. Ну, давайте дальше думать, что еще? Только на это надо денег много, Пал Палыч. Где мы возьмем такую гору денег?

— Ничего, я вещичку продам, у меня есть старинная, она мне не нужна.

— И отлично, — не слушая, говорила она, — и отлично. Рису запишите, потом разливного вина — будем варить глинтвейн…


Читать далее

1 - 1 09.04.13
Наши знакомые. Роман в трех частях 09.04.13
Пролог 09.04.13
4 - 1 09.04.13
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. Похороны 09.04.13
2. Одна 09.04.13
3. Фанданго 09.04.13
4. Новый жилец 09.04.13
5. Старший инспектор Рабкрина 09.04.13
6. Знакомый артист 09.04.13
7. А работы все нет 09.04.13
8. Шьется великолепный палантин 09.04.13
9. Следи за ней! 09.04.13
10. Трамвайное происшествие 09.04.13
11. Преступление и наказание 09.04.13
12. Ты в него влюблена 09.04.13
13. Взял и уехал… 09.04.13
14. Знакомьтесь — Скворцов! 09.04.13
15. А может быть, есть и другая жизнь? 09.04.13
16. Учиться стану! 09.04.13
17. Последний извозчик Берлина 09.04.13
18. Куда-нибудь уборщицей 09.04.13
19. Мальчик, воды! 09.04.13
20. Можно же жить! 09.04.13
21. Случилось несчастье 09.04.13
22. Я ее дядя! 09.04.13
23. Мы поженимся! 09.04.13
24. Ты у меня будешь как кукла! 09.04.13
25. После свадьбы 09.04.13
6 - 1 09.04.13
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. Будьте знакомы — Пал Палыч! 09.04.13
2. Стерпится — слюбится! 09.04.13
3. Нет, писем не было… 09.04.13
4. Да, вы арестованы! 09.04.13
5. Есть ли на свете правда? 09.04.13
6. Ах, не все ли равно! 09.04.13
7. Неизвестный задавлен насмерть 09.04.13
8. Страшно, Пал Палыч! 09.04.13
9. Главное — ваше счастье! 09.04.13
10. Удивительная ночь 09.04.13
11. Нечего жалеть! 09.04.13
12. Сверчок на печи 09.04.13
13. Так семья не делается 09.04.13
14. Совсем другой Володя 09.04.13
15. А не поехать ли в Сочи? 09.04.13
16. Не дождешься ты здесь теплоты! 09.04.13
17. Однако, характерец! 09.04.13
18. А я им нужна! 09.04.13
19. Все с начала! 09.04.13
20. Целый мир! 09.04.13
8 - 1 09.04.13
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1. Биография шеф-повара Вишнякова, рассказанная на досуге им самим 09.04.13
2. Первый месяц 09.04.13
3. Про Нерыдаевку 09.04.13
4. Я вам все верну! 09.04.13
5. Жаркое время 09.04.13
6. Человек энергичный — вот как! 09.04.13
7. Торжество приемки 09.04.13
8. Познакомьтесь — Сема Щупак! 09.04.13
9. Бежит время, бежит… 09.04.13
10. С Новым счастьем! 09.04.13
11. Он болен 09.04.13
12. Моя земля! 09.04.13
13. Меня некуда больше тащить! 09.04.13
14. Муж и жена 09.04.13
15. Опять я дома 09.04.13
16. Вместе 09.04.13
Эпилог 09.04.13
10. Удивительная ночь

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть