Онлайн чтение книги Страна Рождества NOS4A2
Исчезновения. 1992–1996 гг

Различные места 1992–1993 гг.

Русскую девочку, о которой упоминала Мэгги Ли, звали Мартой Грегорской, и в той части мира, где жила Вик, ее похищение действительно было главной новостью в течение нескольких недель. Отчасти потому, что Марта была маленькой знаменитостью в мире шахмат, наставляемой Каспаровым и в возрасте двенадцати лет получившей титул гроссмейстера. Кроме того, в те первые дни после распада СССР, когда мир еще приспосабливался к новым русским свободам, было ощущение, что исчезновение Марты Грегорской и ее матери может стать поводом для международного инцидента, предлогом для развязывания новой холодной войны. Потребовалось время, чтобы понять: бывшие советские республики слишком заняты продолжающимся распадом, чтобы хотя бы обратить на это внимание. Борис Ельцин разъезжал на танках и кричал, пока лицо у него не становилось красным донельзя. Бывшие сотрудники КГБ пытались найти высокооплачиваемую работу в русской мафии. Прошло несколько недель, прежде чем кто-то додумался осудить прогнивший от преступности Запад, но и тогда осуждение это прозвучало без особого энтузиазма.

Регистраторша отеля «Хилтон Даблтри» на Чарльз-ривер видела, как Марта вместе с матерью вышли через вращающуюся дверь теплым, дождливым вечером, незадолго до шести. Грегорские, которых ожидали на обед в Гарварде, встречали высланный за ними автомобиль. Через замутненное дождем окно регистраторша заметила, как Марта, а затем ее мать уселись в черную машину. Она подумала, что автомобиль был с подножкой, потому что видела, что русская девочка сделала шаг вверх, прежде чем скользнуть на заднее сиденье. Но на улице было темно, а регистраторша говорила по телефону с постояльцем, который злился, что не может открыть свой мини-бар, и больше она ничего не заметила.

Ясно было только одно: мать и дочь Грегорские не сели в надлежащий автомобиль, в автомобиль, нанятый для них муниципалитетом. Их водитель, шестидесятидвухлетний Роджер Силлмэн, припарковавшийся на дальней стороне транспортной развязки, был не в состоянии их забрать. Лишившись сознания, он сидел за рулем, пока не пришел в себя ближе к полуночи. Он чувствовал себя больным и похмельным, но решил, что просто (против обыкновения) задремал, а его пассажирки поймали такси. Он не предполагал чего-то большего вплоть до следующего утра и не обращался в полицию, пока не выяснил, что не может связаться с Грегорскими в их отеле.

Десять раз за десять недель Силлмэна допрашивали в ФБР, но его рассказ никогда не менялся, и он не мог предоставить никакой ценной информации. Говорил, что слушал спортивную радиопередачу, чтобы убить время – он приехал на сорок минут раньше назначенного срока, – когда кто-то постучал в окно кулаком. Кто-то приземистый, в черном пальто, стоявший под дождем. Силлмэн опустил стекло, а потом…

Ничего. Просто: ничего. Ночь растаяла, как снежинка на кончике языка.

У Силлмэна были свои дочери – и внучки, – и он терзался, представляя себе Марту и ее мать в руках каких-нибудь извращенцев вроде Теда Банди и Чарльза Мэнсона[40]Теодор Роберт «Тед» Банди (1946–1989) – американский серийный убийца, известный под прозвищем «нейлоновый убийца»; Чарльз Миллз Мэнсон (р. 1934) – американский преступник, лидер коммуны «Семья», отдельные члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств., которые будут насиловать их, пока они обе не умрут. Он не мог спать, ему снились кошмары о девочке, играющей в шахматы отрубленными пальцами своей матери. Он напрягал всю свою волю, чтобы хоть что-нибудь вспомнить. Но всплыла только одна деталь.

–  Пряники , – со вздохом сказал он изрытому оспинами федеральному следователю, фамилия у которого была Пис, но которому больше подошла бы фамилия Уор[41]Peace – мир, War – война (англ.) ..

– Пряники?

Силлмэн обратил на следователя отчаявшийся взгляд.

– Наверное, пока я был в отключке, мне снились имбирные пряники моей мамы. Может, тот парень, что постучал в стекло, ел такой пряник.

– М-м-м, – сказал Пис-не-Уор. – Что ж. Спасибо за помощь. Объявим в розыск Любителя пряников. Но не надеюсь, что от этого будет много пользы. Ходит слух, что поймать его невозможно.

В ноябре 1992 года 14-летний мальчик по имени Рори МакКомберс, новичок в школе Гилмэна[42]Частная подготовительная школа для мальчиков., что в Балтиморе, на стоянке возле своего общежития увидел «Роллс-Ройс». Он ехал в аэропорт, чтобы встретиться со своей семьей в Ки-Уэсте на каникулах в честь Бня Благодарения, и был уверен, что этот автомобиль прислал за ним его отец.

На самом деле водитель, которого отец Рори отправил за ним, находился без сознания в своем лимузине в полумиле оттуда. Хэнк Туловицкий остановился возле «Ночной совы», чтобы подзаправиться и воспользоваться туалетом, но совершенно ничего не помнил после того, как долил бензобак. Он проснулся в час ночи в багажнике собственного автомобиля, который был припаркован на общественной стоянке в нескольких сотнях футов вниз по дороге от «Ночной совы». Он колотил ногами и кричал почти пять часов, пока его не услышал какой-то ранний бегун, который и вызвал полицию.

Некий балтиморский педофил позже признался в совершении преступления и в порнографических подробностях описал, как растлевал Рори, прежде чем его задушить. Но он утверждал, что не помнит, где закопал тело, и остальные свидетельства тоже не соответствовали действительности: у него не было не только доступа к «Роллс-Ройсу», но и действующего водительского удостоверения. К тому времени когда копы решили, что этот «педагог» был тупиком – простым извращенцем, который прется при описании изнасилований несовершеннолетних и признается в несодеянных преступлениях из скуки, – надо было раскрывать новые похищения, и на площадке расследования по делу МакКомберса стало очень холодно.

Ни у Туловицкого, водителя Рори, ни у Силлмэма, водителя Грегорских, не брали кровь на анализ, пока со дня похищения не прошло изрядное время, и какое бы то ни было остаточное присутствие севофлурана у них в организмах осталось незамеченным.

Сколько бы ни было в них общего, исчезновение Марты Грегорской и похищение Рори МакКомберса никогда не связывали между собой.

У этих двух случаев общим было еще одно обстоятельство: никого из детей больше никто не видел.

Хэверхилл

Крис МакКуин ушел от них той осенью, когда Вик перешла в среднюю школу.

Первый год у нее с самого начала не заладился. Она получала C[43]В США действует пятибалльная система оценки знаний по шкале A, B, C, D, E(F), где А – наивысшая оценка. по всем предметам, кроме рисования. Учитель рисования вписал в ее табель за четверть замечание, пять поспешно нацарапанных слов: «Виктория одарена, ей надо сосредоточиться», – и поставил ей B.

Вик рисовала во всех учебных кабинетах. Маркером «Шарпи» она сделала себе татуировку, раздражавшую мать и впечатлявшую мальчиков. Подготовила отчет о прочитанной книге в виде комикса, что позабавило всех других детей, сидевших с ней в задней части класса. За развлечение остальных лоботрясов Вик заслуживала A+. Вместо «Роли» у нее появился «Швин»[44]Велосипеды Schwinn можно купить в интернет-магазине Velosite.ru. Низкие цены, быстрая доставка на дом. Подробные технические характеристики, видеообзоры популярных моделей. с серебряными и розовыми кисточками на руле. Этот «Швин» она ни во что не ставила и никогда на нем не ездила. Он ее смущал.

Когда Вик вошла в дом, вернувшись с обычной задержки после занятий, мать, сгорбившись, сидела на оттоманке в гостиной, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Она плакала… все еще плакала, слезы сочились из уголков ее налитых кровью глаз. Она, когда плакала, становилась уродливой старухой.

– Мам? Что случилось?

– Звонил твой отец. Сегодня он не придет домой.

– Мам? – сказала Вик, давая рюкзаку соскользнуть с плеча и упасть на пол. – Что это значит? Где же он будет?

– Не знаю. Не знаю где, и не знаю почему.

Вик уставилась на нее с недоверием.

– Как это ты не знаешь, почему? – спросила Вик. – Он не придет домой из-за тебя, мама. Потому что он тебя не выносит. Потому что ты только и знаешь, что пилишь его, станешь вон там и давай пилить, когда он устал и хочет, чтобы его оставили в покое.

– Я же так старалась. Ты не представляешь, как я старалась угодить ему. Я могу держать в холодильнике пиво, могу разогревать ужин, когда он поздно приходит. Но я не могу больше быть двадцатичетырехлетней, а именно это ему во мне и не нравится. А его последней было как раз столько, понимаешь? – В голосе у нее не было никакой злости. Он звучал устало, вот и все.

– Как это понимать – его последней?

– Последней девице, с которой он спал, – сказала Линда. – Но я не знаю, с кем он теперь, не знаю, почему решил к ней уйти. Не то чтобы я когда-нибудь ставила его в такое положение, чтобы ему приходилось выбирать между семьей и девушкой на стороне. Не знаю, почему на этот раз по-другому. Должно быть, какой-то очень лакомый кусочек.

Когда Вик снова заговорила, голос у нее был приглушенным и дрожащим:

– Ты мерзко лжешь. Ненавижу тебя. Я тебя ненавижу, и, если он уходит, я уйду вместе с ним.

– Но, Вики,  – сказала мать этим странным, безвольным голосом, полным крайнего утомления. – Он не хочет, чтобы ты жила с ним. Он оставил не просто меня, понимаешь? Он нас оставил.

Вик повернулась и бросилась прочь, захлопнув за собой дверь. Она вбежала в октябрьский день, начавший приближаться к вечеру. Свет под низким наклоном сквозил через дубы на другой стороне улицы, золотые и зеленые, и как же любила она этот свет, в целом мире не найти такого света, какой бывает в Новой Англии в начале осени.

Она вскочила на смущавший ее розовый велосипед, она ехала, плакала, но едва это осознавала, дыхание у нее было прерывистым, она обогнула дом и оказалась под деревьями, она поехала под гору, и в ушах у нее завыл ветер. Десятискоростную машину не сравнить было с «Роли» – под тонкими ее шинами она чувствовала каждый камень и корешок.

Вик сказала себе, что найдет его, сейчас же поедет к нему, отец ее любит и, если она хочет остаться с ним, найдет для нее место, а она никогда не вернется домой, никогда не вынуждена будет слушать, как мать пилит ее за то, что она носит черные джинсы, одевается как мальчишка, зависает с лоботрясами, ей надо лишь съехать по склону, и там будет мост.

Но его не было. Старая грунтовая дорога закончилась у ограждения, выходившего на реку Мерримак. Выше по течению вода была черной и гладкой, как дымчатое стекло. Внизу она бурлила, разбиваясь о валуны в белую пену. От «Короткого пути» оставались только поднимающиеся из воды три пятнистых бетонных столба, раскрошившиеся до арматуры.

Она покатила к ограждению, усилием воли приказывая мосту появиться. Но за миг до того как ударилась бы о перекладину, она нарочно опрокинулась вместе с велосипедом и понеслась по земле, пачкая джинсы. Даже не задержавшись, чтобы посмотреть, не поранилась ли где, она вскочила, схватила велосипед обеими руками и бросила его за ограду. Он ударился о длинный склон насыпи, отскочил и упал на мелководье, где и застрял. Одно колесо высовывалось из воды и бешено крутилось.

В сгущавшихся сумерках пикировали летучие мыши.

Вик захромала вдоль реки на север, не имея в виду какого-либо определенного места назначения.

Наконец на набережной у реки, под шоссе 495, она упала в колючую траву, забросанную мусором. Бок у нее болел, а над ней завывали и жужжали автомобили, порождая тупоголовую дрожащую гармонику на массивном мосту через Мерримак. Она чувствовала, как массивно они проносятся где-то вверху, как успокоительно и мощно вибрирует под ней земля.

Вик не собиралась засыпать под этой громадиной, но на некоторое время – минут на двадцать или около того – она задремала, приведенная в состояние полубессознательной мечтательности громовым ревом мотоциклов, проносившихся мимо по два и по три, целой бандой ездоков за город последним теплым осенним вечером, направлявшихся, куда повезут их колеса.

Различные места 1993–1995 гг.

Когда вечером 9 мая 1993 года Джефф Эллис повел своего спрингер-спаниеля на обычную прогулку после ужина, в Чесапике, штат Виргиния, шел сильный дождь. Никто не хотел выходить на улицу: ни Эллис, ни его собака, Гарбо. На бульваре Бэттлфилд дождь лил так сильно, что капли отскакивали от бетонных тротуаров и мощенных булыжником подъездных дорог. В воздухе густо пахло шалфеем и остролистом. На Джеффе было большое желтое пончо, которое хватал ветер, неистово им хлопая. Гарбо, чья вьющаяся шерсть свисала мокрыми прядями, раздвинула задние ноги и с несчастным видом присела помочиться.

Выходя на прогулку, Эллис с Гарбо проходили мимо старого тюдоровского дома Нэнси Ли Мартин, богатой вдовы с девятилетней дочерью. Следователям чисапикской полиции он сказал, что взглянул на ее подъездную дорогу, потому что услышал рождественскую музыку, но это было не вполне правдой. Тогда из-за громкого стука дождя на дороге он не слышал рождественской музыки, но Эллис всегда проходил мимо ее дома и всегда смотрел на ее подъездную дорогу, потому что был немного влюблен в Нэнси Ли Мартин. В свои сорок два она была на десять лет старше его, но все еще выглядела заводилой болельщиц Виргинского политеха, которой когда-то и была.

Он посмотрел на дорожку как раз вовремя, чтобы увидеть, как Нэнси выходит из входной двери, а впереди спешит ее дочь, Эми. Над ней и дочерью держал зонт какой-то высокий мужчина в черном пальто; на матери и дочери были облегающие платья и шелковые шарфы, и Джефф Эллис вспомнил, как его жена говорила, что Нэнси Ли собирается к сборщикам средств для Джорджа Аллена, который только что объявил, что выставляет свою кандидатуру на пост губернатора.

Эллис, владевший дилерской конторой фирмы «Мерседес» и разбиравшийся в автомобилях, опознал присланную за ней машину как ранний «Роллс-Ройс», то ли «Фантом», то ли «Призрак», что-то из 30-х годов.

Он крикнул и поднял руку в знак приветствия. Нэнси Ли Мартин, возможно, помахала в ответ, он не был в этом уверен. Когда водитель открыл дверь, хлынула музыка, и Эллис мог бы поклясться, что слышал мелодию «Маленького барабанщика» в исполнении хора. Странно было слышать это весной. Может, даже Нэнси Ли это показалось странным – она, казалось, помедлила, прежде чем сесть в машину. Но шел сильный дождь, и колебалась она недолго.

Эллис пошел дальше, а когда вернулся, автомобиля уже не было. Нэнси Ли Мартин и ее дочь Эмми так никогда и не прибыли к сборщикам средств для Джорджа Аллена.

Водитель, которому поручили ее привезти, Малкольм Акройд, тоже исчез. Его автомобиль нашли рядом с Бейнбридж-роуд, у воды, с открытой водительской дверцей. В сорняках обнаружили его шляпу, пропитанную кровью.

В конце мая 1994 года десятилетний Джейк Кристенсен из Буффало, штат Нью-Йорк, в одиночку прилетел из Филадельфии, где учился в школе-интернате. Его должен был встретить водитель, Билл Блэк, но с тем случился смертельный сердечный приступ в гараже на стоянке, и он был найден мертвым за рулем своего лимузина. Личность того, кто встретил Джейка в аэропорту – и кто его увез, – не была установлена.

Вскрытие обнаружило, что сердце у Билла Блэка отказало после вдыхания почти смертельной дозы газа, называемого севофлураном, которым любят пользоваться стоматологи. Однократное приложение маски выключает у человека чувствительность к боли и делает его весьма внушаемым… иначе говоря, обращает в зомби. Раздобыть севофлуран не так просто – для его получения нужна лицензия на медицинскую или стоматологическую практику, – и это казалось перспективной линией расследования, но допросы челюстно-лицевых хирургов и тех, кто у них работал, проводившиеся по всему штату, ровным счетом ничего не дали.

* * *

В 1995 году Стив Конлон и его двенадцатилетняя дочь Чарли (на самом деле Шарлин, но Чарли для друзей) собирались на танцы отцов и дочерей. Они заказали лимузин, но вместо этого к их порогу приехал «Роллс-Ройс». Мать Чарли, Агата, перед уходом дочери поцеловала ее в лоб, пожелала хорошо повеселиться – и никогда ее больше не видела.

Но вот мужа она все же увидела. Его тело с пробитым пулей левым глазом нашли за кустами в зоне отдыха рядом с межштатным[45]Национальная система межштатных и оборонных автомагистралей имени Дуайта Д. Эйзенхауэра (англ. Dwight D. Eisenhower National System of Interstate and Defense Highways) – сеть скоростных автомагистралей в США, носящая имя 34-го президента, организовавшего ее строительство. шоссе 87. Несмотря на поврежденное лицо, проблем с идентификацией у Агаты не возникло. Несколько месяцев спустя, как-то ночью, чуть позже половины третьего ночи, в доме Конлонов зазвонил телефон, и Агата, лишь отчасти проснувшись, сняла трубку. Она услышала шипение и треск, словно при очень удаленном соединении, а затем несколько детей начали петь «Первое Рождество» – высокими, сладкими голосами, подрагивающими от смеха. Агата уверилась, что среди них слышит голос своей дочери, и стала кричать ее имя: «Чарли, Чарли, ты где?» Но ее дочь не ответила, а через мгновение дети повесили трубку.

Однако в телефонной компании заявили, что в указанное время на ее номер никаких звонков не поступало, и полиция списала это на ночную фантазию обезумевшей от горя женщины.

* * *

Ежегодно в Америке происходит около 58 000 несемейных похищений детей, и исчезновения в начале 90-х Марты Грегорской, Рори МакКомберса, Эми Мартин, Джейка Кристенсена, Шарлин Конлон и взрослых, которые пропали вместе с ними, – при малочисленных свидетелях, в разных штатах, при различных обстоятельствах – не связывались между собой вплоть до гораздо более позднего времени… наступившего после того, что случилось с Вик МакКуин в руках Чарльза Таланта Мэнкса III.

Хэверхилл, штат Массачусетс

В конце марта того года, когда Вик училось в 11-м классе, мать в час ночи вломилась к ней в спальню, где она уединилась с Крейгом Харрисоном. Не то чтобы Линда застукала их, когда они занимались любовью или хотя бы просто целовались, но у Крейга была бутылка рома «Бакарди», и Вик изрядно опьянела.

Крейг пожал плечами, улыбнулся и ушел: «Спокойной ночи, миссис МакКуин, извините, что мы вас разбудили»,  – и на следующее утро Вик не разговаривала c матерью, прежде чем отправилась на свою субботнюю смену в закусочной «Тако Белл»[46]Международная сеть ресторанов быстрого питания мексиканской кухни.. Ей не очень хотелось возвращаться домой, и она, конечно, не была готова к тому, что ждало ее, когда она пришла.

Линда сидела у Вик на кровати, аккуратно застеленной свежим бельем и со взбитой подушкой, в точности как кровать в отеле. Только мяты и не хватало.

Все остальное пропало: альбом Вик, книги, компьютер. На столе лежала пара каких-то вещиц, но Вик не сразу их разглядела. Увидев свою комнату, убранную как номер отеля, она задохнулась.

– Что это ты устроила?

– Ты сможешь заработать свои вещи обратно, – сказала Линда, – если будешь соблюдать мои новые правила и мой новый комендантский час. Отныне я буду отвозить тебя в школу, на работу и в любое другое место, куда понадобится.

– Ты не… ты не имела права… – задыхаясь, сказала Вик.

– Я нашла кое-что у тебя в ящиках, – продолжала мать, словно Вик ничего не говорила. – Хотела бы услышать, как ты это объяснишь.

Линда кивнула, указывая в другую сторону комнаты. Повернув голову, Вик теперь как следует рассмотрела то, что лежало у нее на столе: пачка сигарет; жестянка из-под «Алтоидс»[47]Легендарные леденцы разных вкусов. В интернет-магазине Fott.ru., содержавшая что-то вроде красных и оранжевых леденцов, раздаваемых в День святого Валентина; несколько сувенирных бутылочек джина; два фиолетовых пакета – презервативы с банановым запахом. Один из пакетов был надорван и пуст.

Вик купила эти пакеты в автомате, стоявшем возле отеля «Говард Джонсон», и вскрыла один, чтобы сделать из него шар-персонаж, надув его и нарисовав на одной из сторон лицо. Она назвала этот персонаж Перцеголовом и забавляла им одноклассников на третьей паре, водя его по своему столу, пока не было учителя. Когда мистер Джеффи вернулся из мужской комнаты, в классе стоял такой сильный банановый запах, что он спросил, не угостит ли кто-нибудь и его бананом, из-за чего все так и прыснули.

Сигареты забыл Крейг, когда заходил однажды вечером, и Вик оставила их у себя. Она не курила, но ей нравилось вытряхивать сигарету из пачки и лежать в кровати, сладко пахнущей табаком: запахом Крейга.

Таблетки экстази Вик принимала, чтобы преодолеть те ночи, когда невозможно было уснуть, когда мысли кружились у нее в голове с пронзительными криками, как стая обезумевших летучих мышей. Иногда по ночам, закрыв глаза, она видела мост «Короткого пути», кособокое прямоугольное отверстие в темноту. Обоняла аммиачную вонь мочи летучих мышей, запах заплесневелого помета и древесины. В темноте, в дальнем конце моста, имела обыкновение мигать пара фар: два круга бледного света, установленных близко друг к другу. Фары эти были яркими и ужасными, и порой она по-прежнему видела их горящими перед ней, даже когда открывала глаза. Из-за этих фар ей хотелось кричать.

Маленькая «экс» всегда все сглаживала. Маленькая «экс» дарила ей ощущение, будто она скользит, а ветерок обдувает ей лицо. Это таблетка приводила мир в состояние гладкого, едва приметного движения, как будто она сидела на заднем сиденье отцовского мотоцикла, кренящегося на повороте. Когда она принимала экстази, ей не нужно было спать, она была слишком влюблена в мир, чтобы спать. Вместо этого она звонила своим друзьям и рассказывала им, как сильно их любит. Не ложилась допоздна и делала эскизы татуировок, которые помогли бы ей преодолеть зазор между девушкой-соседкой и прожженной стриптизеркой. Она хотела, чтобы над грудью у нее красовался мотоциклетный двигатель: пусть знают парни, какую великолепную поездку она дарует, и не беда, что в свои семнадцать она, как это ни трогательно, была последней девственницей в классе.

Крохотные сувенирные бутылочки джина вообще ничего собой не представляли. Джином она всего лишь запивала экстази.

– Что хочешь, то и думай, – сказала Вик. – Мне по фигу.

– Полагаю, мне надо быть благодарной, что ты хотя бы предохраняешься. А принесешь в подоле, не жди, чтобы я тебе помогала. Меня такой ребенок вообще никак не будет касаться. Как и ты сама.

Вик хотела было сказать ей, что это прекрасный аргумент, чтобы как можно скорее забеременеть, но вышло совсем другое:

– Я с ним не спала.

– А вот и врешь. 4 сентября. Я думала, что ты ночевала у Виллы. А в твоем дневнике говорится…

– Так ты что, совала нос в мой чертов дневник? – вскричала, едва не возопила, Вик.

– …что ты спала с Крейгом всю ночь напролет в первый раз в жизни. Думаешь, я не знаю, что это значит?

А это значило, что они спали вместе… в одежде, под одеялом, на подвальном этаже у Виллы, вместе с еще шестью друзьями. Но, когда она проснулась, он лежал, прильнув к ней сзади, обхватив ее за талию и дыша ей в затылок, и она подумала: « Пожалуйста, не просыпайся», и несколько мгновений испытывала такое счастье, что едва могла его вынести.

– Да, мама. Это означает, что мы трахались, – мягко сказала Вик. – Потому что мне надоело сосать его перец. Не вижу в этом ничего особенного.

Те немногие краски, что оставались в лице матери, улетучились.

– Я буду держать твои личные вещи под замком, – сказала она. – Но если ты последуешь новой программе…

– Это вот так ты делала, если тебя разочаровывал папа? Запирала не несколько месяцев свою киску, чтобы посмотреть, справится ли он с новой программой?

– Уж поверь, будь у меня в доме пояс целомудрия, я бы тебя заставила его носить, – сказала мать. – Шалава мелкая, с грязным языком!

Вик рассмеялась, и это прозвучало дико и мучительно.

– Какая же ты внутри уродка, – сказала она – это были самые злобные слова, которые пришли ей в голову. – Я ухожу.

– Уйдешь – имей в виду: дверь будет заперта, когда явишься обратно, – сказала мать, но Вик не слушала, уже направляясь к двери спальни.

* * *

Она шла пешком.

Дождь, смешанный с мелким снегом, просачивался сквозь ее военно-морскую куртку и покрывал ей волосы хрустящей ледяной коркой.

Отец со своей подругой жили в Дареме, штат Нью-Гемпшир, и до них можно было добраться с помощью MBTA[48]Massachusetts Bay Transportation Authority (англ.)  – транспортное управление залива Массачусетс, обслуживающее все пять основных видов транзитных транспортных средств: пригородные железнодорожные поезда, метро, легковые автомобили, троллейбусы и автобусы. – доехать на поезде до Северной станции, а затем пересесть на «Амтрак», – но все это стоило кучу денег, которых у Вик не было.

Тем не менее она подошла к железнодорожной станции и какое-то время там слонялась, укрываясь от дождя. Она пыталась придумать, кому бы позвонить и попросить денег на проезд. Потом решила: черт с ним, она просто позвонит отцу и попросит его за ней приехать. Она, если честно, не совсем понимала, почему не подумала об этом раньше.

В прошлом году она наведывалась к нему только раз, и все обернулось очень плохо. Вик подралась с его подругой, швырнула в нее пульт дистанционного управления, который по дикой случайности посадил ей синяк под глазом. Отец в тот вечер отправил ее обратно, даже не поинтересовавшись ее точкой зрения на случившееся. С тех пор Вик с ним не разговаривала.

Крис МакКуин ответил на втором звонке и сказал, что оплатит разговор. Но обрадованным он не казался. Голос у него был скрипучим. Когда она видела его в прошлый раз, в волосах у него появилось много серебра, которого год назад не было. Она слышала, что мужчины заводят молоденьких любовниц, чтобы самим оставаться молодыми. Это не действовало.

– В общем, так, – сказала Вик, и ей вдруг потребовались усилия, чтобы снова не расплакаться. – Мама меня выставила, в точности как тебя.

Случилось, конечно, совсем другое, но это казалось верным способом начать разговор.

– Эй, Пацанка, – сказал он. – Ты где? В порядке? Звонила твоя мать, ты, говорит, ушла.

– Я здесь, на нашей станции. Совсем без денег. Пап, ты можешь за мной приехать?

– Я могу вызвать тебе такси. Мама заплатит, когда доберешься домой.

– Я не могу домой.

– Вик. Мне потребуется час, чтобы туда доехать, а сейчас уже полночь. У меня завтра работа на 5 утра. Я бы давно уже лег, но вместо этого вынужден сидеть у телефона и волноваться о тебе.

На заднем плане Вик услышала голос подруги отца Тиффани: «Она сюда не явится, Крисси!»

– Тебе сейчас надо все уладить с матерью, – сказал он. – Я не могу становиться на чью-то сторону, Вик. Ты же знаешь.

– Сюда она не явится, – снова сказала Тиффани резким, сердитым голосом.

– Вели этой суке заткнуть свой поганый рот! – крикнула, почти завопила Вик.

Когда отец заговорил снова, голос него был жестче:

– И не подумаю. А учитывая, что ты избила ее, когда была здесь в прошлый раз…

– Хрень!

– …и до сих пор не извинилась…

– Я эту безмозглую суку пальцем не тронула.

– …ладно. Я кладу трубку. Разговор закончен. Ничего не поделать, придется тебе провести эту чертову ночь под дождем.

– Значит, ты ее выбираешь, а не меня, – сказала Вик. – Ты выбираешь ее . Ну и черт с тобой, папочка. Выспись как следует, чтобы завтра хорошо взрывалось. Только это ты и умеешь.

Она дала отбой.

Вик прикинула, не сможет ли она поспать на станционной скамейке, но к двум часам ночи поняла, что не сможет. Там было слишком холодно. Она подумала, не позвонить ли ей матери, не попросить ли ее прислать такси, но мысль просить ее о помощи была невыносима, поэтому она шла и шла пешком, пока наконец не оказалась возле своего

Дома

Она даже на пробу не толкнула входную дверь, уверенная, что та заперта. Окно ее спальни находилось в десяти футах над землей, не говоря уже о том, что и оно было заперто. Окна на задний двор тоже были заблокированы, как и раздвижные стеклянные двери. Но вот подвальное окно не запиралось и даже не закрывалось полностью. Уже шесть лет оно оставалось приоткрытым на четверть дюйма.

С помощью подвернувшегося ей ржавого секатора Вик срезала сетку, а затем толкнула окно внутрь и пролезла через длинную широкую щель.

Подвал представлял собой большое неотделанное помещение с трубами, проходившими по потолку. На одном его конце, у лестницы, располагались стиральная машина и сушилка, на другом – стоял котел. Остальная обстановка состояла из мешанины коробок, мешков для мусора, набитых старой одеждой Вик, и тартанового мягкого кресла, на сиденье которого стояла дрянная акварель в рамке, изображавшая крытый мост. Вик смутно помнила, как рисовала ее в каком-то из младших классах. Акварель была страшненькая. Никакого чувства перспективы. Вик позабавилась, нарисовав на ней в небе маркером стайку летающих пенисов, потом бросила ее в мусор и опустила спинку кресла, так что получилась чуть ли не кровать. В сушилке она нашла во что переодеться. Хотела высушить кроссовки, но знала, что глухое постукивание приведет сюда мать, а поэтому просто поставила их на нижнюю ступеньку.

В одном из мешков для мусора она нашла несколько плотных зимних курток и, свернувшись калачиком в кресле, натянула их на себя. Кресло не желало полностью разравниваться, и она не представляла себе, как сможет уснуть в таком изогнутом виде, но потом прикрыла на мгновение глаза, а когда открыла их снова, то небо в длинной щели окна было синим и сияющим.

Разбудило ее не что иное, как топот ног у нее над головой и взволнованный голос матери. Та говорила по телефону на кухне. Вик поняла это по тому, как она ходила.

– Да звонила я в полицию, Крис, – сказала она. – Говорят, вернется домой, когда будет готова. – Потом воскликнула: – Нет! Нет, не будут, потому что она не пропавший ребенок. Ей, черт возьми, семнадцать лет, Крис. В семнадцать ее даже беглянкой не назовут.

Вик готова была подняться со своего места и пойти наверх… а потом подумала: черт с ней. Черт с ними обоими. И снова опустилась в кресло.

Принимая такое решение, она понимала, что это неправильно, что ужасно так поступать, прятаться здесь, пока ее мать наверху сходит с ума от страха. Но, с другой стороны, ужасно и обыскивать комнату своей дочери, читать ее дневник, забирать вещи, за которые она сама заплатила. А если Вик время от времени принимает крохотные таблетки, то в этом тоже виноваты ее родители, потому что развелись. Отец виноват, потому что бил мать. Теперь она знала, что он ее бил. Она не забыла, как он промывал костяшки пальцев в раковине. Даже если эта болтливая, предвзятая сучка сама это заслужила. Вик жалела, что сейчас при ней нет маленькой «экс». У нее в рюкзаке, в пенале на молнии, хранилась одна таблетка, но рюкзак-то остался наверху. Интересно, отправится ли мать на ее розыски.

– Но ты не растишь ее, Крис! Я ращу! Я все делаю сама!  – чуть не прокричала Линда, и Вик, услышав слезы в ее голосе, на мгновение едва не передумала. И снова удержалась. Словно дождь со снегом прошлой ночью просочился сквозь ее кожу, всосался ей в кровь и сделал ее как-то холоднее. Она жаждала этого холода внутри, идеальной ледяной неподвижности – холода, который заглушил бы все дурные чувства, мгновенно заморозил бы все плохие мысли.

«Ты хотела, чтобы я растерялась, а я вот взяла и потерялась»,  – подумала Вик.

Мать бросила трубку телефона, подняла ее и снова бросила.

Вик залезла под куртки и свернулась калачиком.

Через пять минут она снова уснула.

Когда она проснулась в следующий раз, уже давно перевалило за полдень и в доме никого не было. Она поняла это, как только открыла глаза, поняла по особенностям тишины. Ее мать не выносила, чтобы дома было совершенно тихо. Когда Линда спала, она включала вентилятор. Когда бодрствовала – телевизор или собственный рот.

Вик отодрала себя от кресла, пересекла комнату и поднялась на какой-то ящик, чтобы выглянуть в окно, выходившее на площадку перед домом. Ржавого драндулета матери, «Датсуна», на месте не было. Вик почувствовала неприятно пульсирующее возбуждение, надеясь, что та отчаянно колесит по Хэверхиллу, разыскивая ее в торговом центре, на прилегающих переулках, в домах ее друзей и подруг.

«Я могла бы быть мертвой»,  – подумала она, произнося про себя эти слова глухим, вселяющим ужас голосом. Изнасилованной и брошенной умирать возле реки, и только ты была бы во всем виновата, властолюбивая сука . В голове у Вик было полно таких слов и оборотов, как властолюбивый и внушающий ужас . Пусть в школе у нее были только C, но зато она читала Джерарда Мэнли Хопкинса и Уистена Хью Одена[49]Уистен Хью Оден (1907–1973) – англо-американский поэт, родившийся в Великобритании, а затем ставший гражданином США; один из крупнейших поэтов ХХ века., так что была на много световых лет умнее своих родителей – и знала это.

Вик сунула свои все еще влажные кроссовки колотиться в сушилке и пошла наверх, чтобы съесть миску хлопьев «Лаки Чармс», сидя перед телевизором. Она вытащила из пенала таблетку экстази, хранившуюся там на крайний случай. Через двадцать минут стала казаться себя гладкой и легкой. Закрывая глаза, она испытывала роскошное ощущение движения, скольжения, подобного полету бумажного самолетика в восходящем потоке. Она смотрела канал «Путешествия» и всякий раз, когда видела самолет, разводила руки, как крылья, и делала вид, что парит. Экстази было движением в виде таблеток, таким же славным, как поездка через темноту в кабриолете с открытым верхом, только не надо было вставать с дивана, чтобы в нее отправиться.

Вымыв миску и ложку в раковине и вытерев, она убрала их на место. Выключила телевизор. Час был уже поздним, судя по наклону света, падавшего сквозь деревья.

Вик вернулась в подвал, проверила кроссовки, но те все еще оставались влажными. Она не знала, чем себя занять. Под лестницей она нашла свою старую теннисную ракетку и упаковку мячей. Решила, что можно некоторое время постучать о стену, но сначала надо было расчистить пространство, так что она начала передвигать ящики – и вот тогда-то она его и обнаружила.

«Роли» прислонился к бетону, скрытый за штабелем коробок с пометкой «Для Армии Спасения». Вик обалдела, увидев там свой старый велосипед. Она попала в какую-то аварию и потеряла его. Вик вспомнила, как ее родители говорили об этом, не зная, что она их слышит.

За одним исключением. За исключением того, что она, может, слышала не то, что ей показалось. Она вспомнила, как отец говорил, что она будет горевать, когда он ей скажет, что «Роли» исчез. Почему-то она тогда подумала, что он потерялся, что отец не смог его найти. Мать сказала что-то о том, что рада исчезновению «Роли» с горизонта, потому что Вик уж слишком сильно на нем зациклена.

И она была на нем зациклена, это правда. У Вик скопился целый набор фантазий, в которых имели место поездки на «Роли» через воображаемый мост в отдаленные места и фантастические земли. Она ездила на нем в логово террориста, где спасла пропавший браслет матери, на нем же добралась до склепа, заполненного книгами, где познакомилась с девушкой-эльфом, которая заварила ей чай и предостерегла ее от привидений.

Проведя по рулю пальцем, Вик собрала на его подушечку толстый серый слой пыли. Все это время он копил здесь пыль, потому что ее родители не хотели, чтобы он у нее был. Вик любила свой байк, а тот подарил ей тысячу историй, и поэтому, естественно, родители отобрали его у нее.

Она скучала по своим историям о мосте, скучала о девочке, которой тогда была. Прежде она была лучше – и понимала это.

Не отрывая взгляда от велосипеда, она надела кроссовки (которые теперь стали подгоревшими и вонючими).

Весна пребывала почти в идеальном равновесии: под прямым солнечным светом казалось, что на дворе июль, а в тени – что январь. Вик не хотела выходить на дорогу и рисковать, что ее заметит мать, возвращаясь домой, поэтому она вывела «Роли» к задней части дома и к тропе в лес. Самым естественным делом на свете было перекинуть через него ногу и поехать.

Вик рассмеялась, когда забралась на него. Он для нее был слишком, едва ли не комично маленьким. Она представила себе клоуна, втиснутого в крошечный клоунский автомобиль. Колени у нее ударялись о руль, а ягодицы свисали с сиденья. Но когда она вставала на педалях, то чувствовала себя по-прежнему ловко.

Она направила его вниз по склону, в тень, где было на десять градусов холоднее, чем на солнце, где в лицо ей дохнула зима. Ударившись о корень, она подлетела в воздух. Не ожидая на самом деле оторваться от земли, она вскрикнула, издала тонкий, счастливый крик удивления, и мгновение не ощущалось никакой разницы между той, кем она была сейчас, и той, кем она была раньше. Ей было по-прежнему хорошо – внизу крутились два колеса, а ветер хватал ее за волосы.

Она не направилась прямо к реке, но поехала вместо этого по узкой тропе, шедшей наискосок по склону холма. Вик прорвалась через какой-то кустарник и оказалась среди группы мальчишек, стоявших вокруг огня, полыхавшего в мусорном баке. Они передавали по кругу косяк.

– Дайте и мне дернуть! – крикнула она, проезжая мимо и притворяясь, что делает маленькую затяжку.

Парнишка с косяком, тощий придурок в футболке с портретом Оззи Осборна, так испугался, что подавился дымом, которого набрал полные легкие. Вик усмехалась, уезжая прочь, пока парень с косяком не прокашлялся и не завопил:

– Может, и дадим, если отсосешь у нас, шалава долбаная!

Она продолжала ехать по холоду. Парламентское сборище ворон, рассевшихся на ветвях толстоствольной березы, обсуждало ее в самых мрачных выражениях, пока она проезжала под ними.

Может, и дадим, если отсосешь у нас, подумала она, и на протяжении одного холодного мгновения семнадцатилетняя девушка на детском велосипеде представляла себе, как поворачивается, возвращается к ним, слезает и говорит, ладно. Кто первый? Мать уже решила, что она шлюха. Вик очень не хотелось ее разочаровывать.

До этого она несколько мгновений чувствовала себя хорошо, гоня по склону холма на своем старом велосипеде, но ощущение счастья выгорело, оставив после себя тусклую, холодная ярость. Однако теперь она уже не была вполне уверена, на кого именно злится. Ее гнев не имел определенной направленности. Это был мягкий шум эмоций, соответствовавший мягкому жужжанию спиц.

Она подумала, не поехать ли ей к торговому центру, но ее раздражала мысль о том, что придется изображать улыбку ради других девушек в ресторанном дворике. Вик была не в настроении видеться со знакомыми, не хотела, чтобы кто-нибудь давал ей добрые советы. Она не знала, куда податься, просто склонна была угодить в какую-нибудь переделку. И не сомневалась, что если проедет достаточно долго, то непременно на что-нибудь этакое нарвется.

Насколько понимала ее мать, Вик уже угодила в переделку и теперь лежала где-нибудь голая и мертвая. Вик радовалась, что внушила ей такую мысль; жалела, что вечером с этой забавой будет покончено и мать узнает, что она по-прежнему жива. Вик отчасти хотелось найти какой-нибудь способ никогда не позволить Линде выяснить, что же с ней случилось, исчезнуть из ее жизни, уйти и никогда не возвращаться… как здорово было бы оставить обоих родителей гадать, жива ли их дочь или нет.

Ей пришлась по вкусу мысль обо всех тех днях и неделях, на протяжении которых они будут скучать по ней, терзаемые ужасными фантазиями о том, что с ней произошло. Они бы представляли ее в мокром снегу, дрожащую и несчастную, с благодарностью забравшуюся на заднее сиденье первого же автомобиля, который остановился ради нее. Она могла быть еще живой где-нибудь в багажнике этого старого автомобиля (Вик и не заметила, когда он успел стать у нее в голове старым автомобилем неопределенной марки и модели). И они никогда не узнают, ни как долго держал ее старик (Вик только что решила, что он должен быть старым, потому что таковой была его машина), ни что именно он с ней сделал, ни куда спрятал тело. Это будет хуже, чем умереть самим, – никогда не узнать, на какого ужасного злодея наткнулась Вик, в какое уединенное место он ее увез, какой конец она для себя нашла.

К этому времени Вик оказалась на широкой грунтовой дороге, ведущей к Мерримаку. Под шинами трещали желуди. Она слышала впереди шум реки, катившейся в своем русле – желобе в горных породах. Это был один из лучших звуков в мире, и она подняла голову, чтобы полюбоваться видом, но обзор ей закрыл мост «Короткого пути».

Вик нажала на тормоза, и «Роли» осторожно проехал еще немного и остановился.

Мост выглядел еще более ветхим, чем ей помнилось, все сооружение было скошено вправо, и казалось, что сильный ветер может опрокинуть его в Мерримак. Кособокий въезд был обвит зарослями плюща. Она почувствовала запах летучих мышей. В дальнем конце увидела размытое пятно слабого света.

Она дрожала от холода, а также от чего-то вроде удовольствия. Она со спокойной уверенностью понимала, что у нее что-то не так с головой. Сколько бы раз ни принимала она экстази раньше, у нее никогда не бывало галлюцинаций. Она предположила, что все когда-нибудь случается впервые.

Мост ждал, чтобы она через него проехала. Она знала, что если поедет по нему, то упадет в пустоту. Ее навсегда запомнят как одуревшую от наркотиков цыпочку, погнавшую велосипед прямо с обрыва и сломавшую себе шею. Такая перспектива ее не пугала. Это было бы почти так же здорово, как если бы ее похитил какой-то ужасный старик ( призрак ), после чего никто никогда не получил бы от нее весточки.

В то же время, пусть даже она понимала, что никакого моста здесь нет, часть ее хотела знать, что на этот раз окажется на другой его стороне. Вик встала на педали и подъехала ближе, прямо к краю, где деревянная рама опиралась на грунт.

На внутренней стороне стены, слева от нее, зеленой аэрозольной краской были написаны два слова: