1 - 1

Онлайн чтение книги О духе законов
1 - 1

Шарль Луи Монтескье

О ДУХЕ ЗАКОНОВ1

ПРЕДИСЛОВИЕ

Если бы среди бесконечного разнообразия предметов, о которых

говорится в этой книге, и оказалось, что-нибудь такое, что против моего

ожидания может кого-либо обидеть, то не найдется в ней по крайней мере

ничего, сказанного со злым умыслом. <...>

Я начал с изучения людей и нашел, что все бесконечное разнообразие их

законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии.

Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы сами

собою подчиняются им, что история каждого народа вытекает из них как

следствие и всякий частный закон связан с другим законом или зависит от

другого, более общего, закона. <...>

Принципы свои я вывел не из своих предрассудков, а из самой природы

вещей. <...>

Нельзя относиться безразлично к делу просвещения народа.

Предрассудки, присущие органам управления, были первоначально

предрассудками народа. Во времена невежества люди не ведают сомнений,

даже когда творят величайшее зло, а в эпоху просвещения они трепещут

даже при совершении величайшего блага. Они чувствуют старое зло, видят

средства к его исправлению, но вместе с тем видят и новое зло,

проистекающее от этого исправления. Они сохраняют дурное из боязни

худшего и довольствуются существующим благом, если сомневаются в

возможности лучшего; они рассматривают части только для того, чтобы

познать целое, и исследуют все причины, чтобы уразуметь все последствия.

1 Монтескье Ш. Л. О духе законов // Монтескье Ш. Л. Избраные произведения. М.: Госполит- издат, 1955. - С. 160, 163-192, 196-218, 224-239, 253, 254, 263-265, 278-300, 316-318, 320-322, 350-352, 354, 356-357, 412, 416-417, 572- 573.

Если бы я мог сделать так, чтобы люди получили новые основания

полюбить свои обязанности, своего государя, свое отечество и свои законы,

чтобы они почувствовали себя более счастливыми во всякой стране, при

всяком правительстве и на всяком занимаемом ими посту, — я счел бы себя

счастливейшим из смертных.

Если бы я мог сделать так, чтобы у тех, которые повелевают, увеличился

запас сведений относительно того, что они должны предписывать, а те,

которые повинуются, нашли новое удовольствие в повиновении, — я счел

бы себя счастливейшим из смертных.

Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы мог излечить людей

от свойственных им предрассудков. Предрассудками я называю не то, что

мешает нам познавать те или иные вещи, а то, что мешает нам познать самих

себя. <...>

Книга первая

О ЗАКОНАХ ВООБЩЕ

ГЛАВА I

О ЗАКОНАХ В ИХ ОТНОШЕНИЯХ К РАЗЛИЧНЫМ СУЩЕСТВАМ

Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые

отношения, вытекающие из природы вещей; в этом смысле все, что

существует, имеет свои законы <...>.

Итак, есть первоначальный разум; законы же — это отношения,

существующие между ним и различными существами, и взаимные

отношения этих различных существ.

Бог относится к миру как создатель и охранитель; Он творит по тем же

законам, по которым охраняет; Он действует по этим законам, потому что

знает их; Он знает их, потому что создал их, и Он создал их, потому что они

соответствуют Его мудрости и могуществу.

Непрерывное существование мира, образованного движением материи и

лишенного разума, приводит к заключению, что все его движения

совершаются по неизменным законам, и какой бы иной мир мы себе ни

вообразили вместо существующего, он все равно должен был бы или

подчиняться неизменным правилам, или разрушиться. <...>

Единичные разумные существа могут сами для себя создавать законы, но у

них есть также и такие законы, которые не ими созданы. Прежде чем стать

действительными, разумные существа были возможны, следовательно,

возможны были отношения между ними, возможны поэтому и законы.

Законам, созданным людьми, должна была предшествовать возможность

справедливых отношений. <...>

Итак, надо признать, что отношения справедливости предшествуют

установившему их положительному закону. Так, например, если существует

общество людей, то справедливо, чтобы люди подчинялись законам этого

общества; если разумные существа облагодетельствованы другим

существом, они должны питать к нему благодарность; если разумное

существо сотворено другим разумным существом, то оно должно оставаться

в той же зависимости, в какой оно находилось с первого момента своего

существования; если разумное существо причинило зло другому разумному

существу, то оно заслуживает, чтобы ему воздали таким же злом, и т. д.

Но мир разумных существ далеко еще не управляется с таким

совершенством, как мир физический, так как, хотя у него и есть законы, по

своей природе неизменные, он не следует им с тем постоянством, с которым

физический мир следует своим законам. <...>

Как существо физическое, человек, подобно всем другим телам,

управляется неизменными законами; как существо, одаренное умом, он

беспрестанно нарушает законы, установленные Богом, и изменяет те,

которые сам установил. Он должен руководить собою, и, однако, он

существо ограниченное; как всякое смертное разумное существо, он

становится жертвой неведения и заблуждения и нередко утрачивает и те

слабые познания, которые ему уже удалось приобрести, а как существо

чувствующее, он находится во власти тысячи страстей. Такое существо

способно ежеминутно забывать своего Создателя — и Бог напоминает ему о

себе в заветах религии; такое существо способно ежеминутно забывать

самого себя — и философы направляют его законами морали; созданный для

жизни в обществе, он способен забывать своих ближних — и законодатели

призывают его к исполнению своих обязанностей посредством политических

и гражданских законов.

ГЛАВА II

О ЗАКОНАХ ПРИРОДЫ

Всем этим законам предшествуют законы природы, названные так потому,

что они вытекают единственно из устройства нашего существа. Чтобы

основательно познакомиться с ними, надо рассмотреть человека во время,

предшествовавшее образованию общества. Законы, по которым он жил в том

состоянии, и будут законами природы.

Тот закон, который, запечатлев в нас идею Творца, влечет нас к Нему, в

ряду естественных законов занимает первое место по своей важности, но не

по порядку законов во времени. Человек в природном состоянии обладает не

столько познаниями, сколько способностью познания. Ясно, что первые идеи

его не будут носить умозрительного характера: прежде чем размышлять о

начале своего бытия, он думает о его охранении. Такой человек вначале

чувствует лишь свою слабость. <...>

В таком состоянии каждый чувствует себя низшим по отношению к

другим людям и лишь с трудом доходит до чувства равенства с ними.

Стремление нападать друг на друга чуждо таким людям; следовательно, мир

является первым естественным законом человека.

Гоббс неправ, когда приписывает первобытным людям желание

властвовать друг над другом. Идея власти и господства настолько сложна и

зависит от такого множества других идей, что она не может быть первой во

времени идеей человека.

Если война не есть естественное состояние людей, то почему же,

спрашивает Гоббс, люди всегда ходят вооруженными и запирают на ключ

свои жилища? Однако не следует приписывать людям, жившим до

образования общества, такие стремления, которые могут возникнуть у них

только после образования общества, вместе с которым у них появляются

поводы для нападения и защиты.

С чувством своей слабости человек соединяет ощущение своих нужд.

Поэтому второй естественный закон человека — стремление добывать себе

пищу.

Я сказал, что страх побуждает людей бежать друг от друга; но как только

они увидят, что страх их является взаимным, у них появится желание

подойти друг к другу. Кроме того, их влечет к сближению и чувство

удовольствия, испытываемое каждым животным при встрече с животным

той же породы, причем то очарование, которое связано с различием двух

полов, еще более увеличит это удовольствие. Таким образом, просьба,

обращенная одним человеком к другому, составляет третий естественный

закон человека.

Первоначально человек обладает способностью чувствовать; в

дальнейшем он доходит до приобретения познаний. Таким образом, людей

связывает вторая нить, которой нет у животных; отсюда возникает новый

повод к сближению. Желание жить в обществе — четвертый естественный

закон человека.

ГЛАВА III

О ПОЛОЖИТЕЛЬНЫХ ЗАКОНАХ

Как только люди соединяются в обществе, они утрачивают сознание своей

слабости, существовавшее между ними равенство исчезает, и начинается

война. Каждое отдельное общество начинает сознавать свою силу — отсюда

состояние войны между народами. Отдельные лица в каждом обществе

начинают ощущать свою силу и пытаются обратить в свою пользу главные

выгоды этого общества — отсюда война между отдельными лицами.

Появление этих двух видов войны побуждает установить законы между

людьми. Как жители планеты, размеры которой делают необходимым

существование на ней многих различных народов, люди имеют законы,

определяющие отношения между этими народами: это международное

право. Как существа, живущие в обществе, существование которого

нуждается в охране, они имеют законы, определяющие отношения между

правителями и управляемыми: это право политическое. Есть у них еще и

законы, коими определяются отношения всех граждан между собою: это

право гражданское.

Международное право, естественно, основывается на том принципе,

согласно которому различные народы должны во время мира делать друг

другу как можно более добра, а во время войны причинять насколько

возможно менее зла, не нарушая при этом своих истинных интересов.

Цель войны — победа; цель победы — завоевание; цель завоевания —

сохранение. Из этого и предшествующего принципов должны проистекать

все законы, образующие международное право. <...>

Кроме международного права, относящегося ко всем обществам, есть еще

и политическое право для каждого из них в отдельности. Общество не может

существовать без правительства.

<...> Правительство наиболее сообразно с природой в том случае, если его

особенные свойства больше всего соответствуют характеру народа, для

которого оно установлено.

Силы отдельных людей не могут объединиться, пока не пришли к

единству их воли; это последнее единство и есть то, что, опять-таки по

прекрасному выражению Гравина, называется гражданским состоянием.

Закон, говоря вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет

всеми народами земли; а политические и гражданские законы каждого

народа должны быть не более как частными случаями приложения этого

разума.

Эти законы должны находиться в таком тесном соответствии со

свойствами народа, для которого они установлены, что только в чрезвычайно

редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными и для

другого народа.

Необходимо, чтобы законы соответствовали природе и принципам

установленного или установляемого правительства, имеют ли они целью

устройство его — что составляет задачу политических законов или только

поддержание его существования — что составляет задачу гражданских

законов.

Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату

— холодному, жаркому или умеренному; качествам почвы, ее положению,

размерам, образу жизни ее народов — земледельцев, охотников или

пастухов; степени свободы, допускаемой устройством государства, религии

населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и

обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены

обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком

вещей, на котором они утверждаются. Их нужно рассмотреть со всех этих

точек зрения.

Это именно я и предполагаю сделать в настоящей книге. В ней будут

исследованы все эти отношения; совокупность их образует то, что

называется Духом законов.

В этом исследовании я не отделяю политических законов от гражданских,

так как, занимаясь исследованием не законов, а Духа законов, который

заключается в различных отношениях законов к различным предметам, я

должен был сообразовываться не столько с естественным порядком законов,

сколько с естественным порядком этих отношений и предметов.

Я начну с рассмотрения тех отношений, в которых законы состоят к

природе и принципу каждого правительства, уделяя особое внимание

изучению этого принципа, ввиду того что он оказывает решающее влияние

на законы. И если мне удастся установить этот принцип, я покажу, что

законы вытекают из него, как из своего источника. Затем я перейду к

рассмотрению других, по-видимому, более частных отношений.

Книга вторая

О ЗАКОНАХ, ВЫТЕКАЮЩИХ НЕПОСРЕДСТВЕННО ИЗ

ПРИРОДЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА

ГЛАВА I

О ПРИРОДЕ ТРЕХ РАЗЛИЧНЫХ ОБРАЗОВ ПРАВЛЕНИЯ

Есть три образа правления: республиканский, монархический и

деспотический. Чтобы обнаружить их природу, достаточно и тех

представлений, которые имеют о них даже наименее осведомленные люди. Я

предполагаю три определения или, вернее, три факта: республиканское

правление — это то, при котором верховная власть находится в руках или

всего народа, или части его; монархическое, при котором управляет один

человек, но посредством установленных неизменных законов; между тем как

в деспотическом все вне всяких законов и правил движется волей и

произволом одного лица.

Вот что я называю природой правления. Предстоит рассмотреть, каковы

законы, непосредственно вытекающие из этой природы и, стало быть,

имеющие значение основных краеугольных законов.

ГЛАВА II

О РЕСПУБЛИКАНСКОМ ПРАВЛЕНИИ И ЗАКОНАХ,

ОТНОСЯЩИХСЯ К ДЕМОКРАТИИ

Если в республике верховная власть принадлежит всему народу, то это

демократия. Если верховная власть находится в руках части народа, то такое

правление называется аристократией.

В демократии народ в некоторых отношениях является государем, а в

некоторых отношениях — подданным.

Государем он является только в силу голосований, коими он изъявляет

свою волю. Воля государя есть сам государь. Поэтому законы,

определяющие право голосования, являются основными для этого вида

правления. В самом деле, для республики столь же важно определить, как,

кем, пред кем и о чем будут производиться голосования, как для монархии

— знать, кто государь и как он должен управлять. <...>

Существенно важно определить число граждан, из коих состоит народное

собрание, ибо без этого во многих случаях было бы неизвестно, высказался

ли весь народ в целом или только часть его. <...>

Народ, обладающий верховной властью, должен делать сам все, что он в

состоянии хорошо выполнить, а то, чего он не может выполнить, он должен

делать через посредство своих уполномоченных.

Но эти уполномоченные не будут таковыми, если они не назначены самим

народом; поэтому основной принцип этого вида правления состоит в том,

что народ сам избирает своих уполномоченных, то есть должностных лиц

государства.

Подобно монархам и даже в еще большей степени народ нуждается в

руководстве со стороны совета или сената. Но чтобы иметь к ним доверие,

он должен сам избирать членов этих учреждений или непосредственно, как в

Афинах, или через посредство особого учреждения, созданного народом для

того, чтобы их выбирать, как это делалось в некоторых случаях в Риме.

Народ в высшей степени удачно избирает тех, кому он должен поручить

часть своей власти. Тут ему нужно руководиться лишь обстоятельствами,

которых он не может не знать, и самыми очевидными фактами. Он знает,

например, что такой-то человек часто бывал на войне и воевал успешно, — и

вот он уже способен избрать полководца. Он знает, что такой-то судья

усердно исполняет свои обязанности, никогда не был уличен в подкупности

и что люди вообще довольны им, — и он уже достаточно осведомлен для

избрания претора. <...> Все это факты, о которых он узнает на своих

площадях гораздо лучше, чем монархи в своих дворцах. Но сумеет ли он сам

выполнить какое-нибудь дело, изучить места, возможности, благоприятные

моменты, воспользоваться этими знаниями? Нет, этого он не сумеет сделать.

Если бы кто-либо усомнился в естественной способности народа

распознавать достоинства избираемых им лиц, то пусть он бросит взгляд на

непрерывный ряд поразительно удачных выборов, которые были

произведены афинянами и римлянами и которые, конечно, невозможно

объяснять случайностью. <...>

Подобно тому, как большинство граждан вполне способно быть

избирателями, но не имеет всех нужных качеств для того, чтобы быть

избираемыми, народ способен контролировать деятельность других лиц, но

не способен вести дела сам. <...>

В демократическом государстве народ разделен на определенные классы.

В различных способах производить это разделение особенно наглядно

проявился гений великих законодателей. Именно от правильности этого

разделения и зависели всегда прочность и процветание демократии. <...>

Солон разделил афинский народ на четыре класса. Руководствуясь

демократическим духом, он образовал эти классы для того, чтобы

обозначить не тех, которые должны избирать, а тех, которые могут быть

избраны; предоставив каждому гражданину право избирать, он разрешил

избирать судей из граждан всех четырех классов, между тем как на более

высокие государственные должности могли быть избраны лица только

первых трех классов, в которые входили зажиточные граждане.

Итак, разделение на классы населения, имеющего право голоса, составляет

основной закон республики. Другим основным ее законом является способ

подачи голосов.

Назначение по жребию свойственно демократии; назначение по

выборам— аристократии.

Жребий представляет самый безобидный способ избрания: он

предоставляет каждому гражданину возможность послужить отечеству.

Но так как в этом именно состоит недостаток этого способа, то великие

законодатели затратили большие усилия для того, чтобы его исправить и

упорядочить. <...>

Закон, определяющий самую форму подачи избирательных бюллетеней,

также принадлежит к числу основных законов демократии. Здесь особую

важность имеет вопрос, будет ли голосование открытым или тайным.

Цицерон пишет, что законы, установившие в последние времена римской

республики тайное голосование, были одной из главных причин ее падения.

Ввиду того что этот вопрос решается в различных республиках неодинаково,

вот что, полагаю я, следует сказать о нем.

Когда голоса подает народ, то голосование, несомненно, должно быть

открытым, и в этом следует видеть один из основных законов демократии.

Нужно, чтобы руководители вразумляли простой народ и чтобы известные

лица сдерживали его своим авторитетом. Поэтому, когда в римской

республике было введено тайное голосование, все в ней стало разрушаться;

не было уже более возможности вразумить погибающий народ. Когда же

голоса подаются в аристократии знатью или в демократии сенатом и когда

поэтому все дело сводится лишь к предупреждению происков честолюбия,

то в этих случаях находит применение самая строгая тайна голосования. <...>

К основным законам демократии принадлежит и тот, в силу которого

власть издавать законы должна принадлежать только народу. Однако есть

тысячи случаев, когда бывают необходимы постановления сената; часто

полезно даже испробовать закон, прежде чем установить его окончательно.

Конституции Рима и Афин отличались в этом отношении большой

мудростью. Определения сената имели там силу закона в продолжение года

и обращались в постоянный закон только по воле народа.

ГЛАВА III

О ЗАКОНАХ, ОТНОСЯЩИХСЯ К ПРИРОДЕ АРИСТОКРАТИИ

В аристократии верховная власть находится в руках группы лиц. Эти лица

издают законы и заставляют исполнять их; остальной народ является по

отношению к ним тем же, чем в монархии подданные по отношению к

государю.

Выбор по жребию не должен иметь места; он проявил бы здесь только

свои дурные стороны. В самом деле, в правлении, которое уже установило

самые прискорбные различия между людьми, должностное лицо не станет

менее ненавистным оттого, что оно выбрано по жребию: тут завидуют не

служебной должности человека, а его знатности.

Если число знатных очень велико, то есть необходимость в сенате для

решения дел, которые знать не в состоянии решать сама, и для подготовки

тех дел, которые подлежат ее решению. В этом случае можно сказать, что

сенат представляет собою аристократию, знать — демократию, а народ —

ничто. <...>

Сенаторы не должны иметь права замещать по собственному выбору

вакантные места в сенате: это повело бы к большим злоупотреблениям. В

Риме, который первоначально был аристократическим государством, сенат

не имел права избирать своих членов, новые сенаторы назначались

цензорами.

Чрезмерная власть, внезапно предоставленная в республике гражданину,

образует монархию и даже больше чем монархию. В монархии законы охра-

няют государственное устройство или приспосабливаются к нему, так что

тут принцип правления сдерживает государя; в республике же гражданин,

завладевший чрезвычайной властью, имеет гораздо больше возможностей

злоупотреблять ею, так как тут он не встречает никакого противодействия со

стороны законов, не предусмотревших этого обстоятельства.

Исключение из этого правила допустимо лишь в том случае, когда самое

устройство государства таково, что оно нуждается в должности,

сопряженной с чрезвычайною властью. Таков был Рим со своими

диктаторами <...>.

Во всех установлениях подобного рода обширность власти должна иметь

свой противовес в кратковременности ее существования. Большинство

законодателей назначает ей срок в один год. Большая продолжительность

была бы опасна, а меньшая — не соответствовала бы существу дела. Кто

согласился бы управлять на таких условиях даже домашними делами? <...>

Итак, аристократические роды должны, насколько это возможно,

сближаться с народом. Аристократия будет тем лучше, чем она более

приближается к демократии, и тем хуже, чем она более приближается к

монархии.

Худшая из аристократий та, где часть народа, которая повинуется,

находится в гражданском рабстве у той, которая повелевает, какова,

например, аристократия Польши, где крестьяне — рабы дворянства.

ГЛАВА IV

О ЗАКОНАХ В ИХ ОТНОШЕНИИ К ПРИРОДЕ

МОНАРХИЧЕСКОГО ПРАВЛЕНИЯ

Власти посредствующие, подчиненные и зависимые образуют природу

монархического правления, то есть такого, где правит одно лицо

посредством основных законов. Я сказал: посредствующие, подчиненные и

зависимые потому, что в монархии источником всякой политической и

гражданской власти является сам государь. Эти основные законы

необходимо предполагают существование посредствующих каналов, по

которым движется власть, так как если в государстве нет ничего, кроме

изменчивой и капризной воли одного, то в нем ничего не может быть

устойчивого, а следовательно, не может быть и никакого основного закона.

Самая естественная из этих посредствующих и подчиненных властей есть

власть дворянства. Она некоторым образом содержится в самой сущности

монархии, основное правило которой: «Нет монарха, нет и дворянства, нет

дворянства, нет и монарха». В монархии, где нет дворянства, монарх

становится деспотом.

Есть люди, которые в некоторых государствах Европы задумали

полностью отменить юрисдикцию сеньоров. Они не видели, что добивались

того, что было сделано английским парламентом. Уничтожьте в монархии

прерогативы сеньоров, духовенства, дворянства и городов, и вы скоро

получите в результате государство либо народное, либо деспотическое. <...>

Я не питаю чрезмерного пристрастия к привилегиям духовенства, но мне

хотелось бы, чтобы его юрисдикция была раз и навсегда точно определена.

<...> Насколько власть духовенства опасна в республике, настолько она

уместна в монархиях, и в особенности в тех из них, которые склоняются к

деспотизму. Что сталось бы с Испанией и Португалией после утраты их

законов без этой власти, которая одна только сдерживает могущество

произвола? За неимением других преград хороша и эта, так как ввиду

ужасных зол, которые деспотизм причиняет природе человека, даже зло,

которое ограничивает его, есть уже благо. <...>

Недостаточно, чтобы в монархии были посредствующие власти; она еще

нуждается в учреждении, охраняющем законы. Таким учреждением могут

быть лишь политические коллегии, которые обнародуют вновь изданные

законы и напоминают о существующих, когда о них забывают. Свойственное

знати невежество, ее невнимательность и презрение к гражданской власти

вызывают необходимость в учреждении, которое постоянно извлекало бы

законы из тьмы забвения, в которой они были бы погребены. Состоящий при

государе совет не годится для этой цели. По самой природе своей он есть

исполнитель и блюститель тех распоряжений монарха, которые имеют

временный характер, а не охранитель основных законов. Сверх того, совет

государя постоянно меняется, он не действует непрерывно, не может быть

многочисленным, наконец, он не пользуется в достаточно высокой степени

доверием народа и потому не в состоянии ни вразумить его в

затруднительных обстоятельствах, ни привести его к повиновению.

В деспотических государствах, где нет основных законов, нет также и

охраняющих их учреждений. Этим объясняется та особенная сила, которую

в этих странах обычно приобретает религия: она заменяет непрерывно

действующее охранительное учреждение; иногда же место религии

занимают обычаи, которые там почитаются вместо законов.

ГЛАВА V

О ЗАКОНАХ, ОТНОСЯЩИХСЯ К ПРИРОДЕ

ДЕСПОТИЧЕСКОГО ГОСУДАРСТВА

Из природы деспотической власти следует, что одно лицо, обладающее

ею, поручает осуществлять ее также одному только лицу. Человек, которому

все его пять чувств постоянно говорят, что он — все, а прочие люди —

ничто, естественным образом ленив, невежествен, сластолюбив. Поэтому он

сам не занимается делами. Но если он поручит их нескольким лицам, то

между ними пойдут распри, начнутся интриги из-за чести быть первым

между рабами, и государю снова придется вмешиваться в дела правления.

Поэтому гораздо проще предоставить все дела визирю, наделив его всей

полнотой власти. Учреждение должности визиря есть поэтому основной

закон такого государства.

Говорят, что некий Папа, проникнутый во время избрания сознанием

своей неспособности, очень долго отказывался от сана. Наконец, он

согласился и поручил вести все дела своему племяннику. Он был в восторге

и говорил: «Я и не думал, что это так просто». То же и с государями Востока.

<...>

Книга третья

О ПРИНЦИПАХ ТРЕХ ВИДОВ ПРАВЛЕНИЯ

ГЛАВА I

О РАЗЛИЧИИ МЕЖДУ ПРИРОДОЙ ПРАВЛЕНИЯ

И ЕГО ПРИНЦИПОМ

После рассмотрения законов, вытекающих из природы каждого образа

правления, надо рассмотреть те, которые вытекают из их принципа.

Различие между природой правления и его принципом в том, что природа

его есть то, что делает его таким, каково оно есть; а принцип — это то, что

заставляет его действовать. Первая есть его особенный строй, а второй —

человеческие страсти, которые двигают им.

Но законы должны в такой же степени соответствовать принципу каждого

правительства, как и его природе. Итак, надо найти этот принцип. Это и

будет предметом настоящей книги.

ГЛАВА II

О ПРИНЦИПЕ РАЗЛИЧНЫХ ВИДОВ ПРАВЛЕНИЯ

Я сказал, что природа республиканского правления заключается в том, что

там верховная власть принадлежит всему народу или определенному

количеству семейств; природа монархического — в том, что там этой

властью обладает государь, управляющий, однако, в соответствии с

установленными законами; природа деспотического образа правления — в

том, что там управляет одно лицо по своей воле и прихотям. Вот все, что мне

нужно для выяснения принципов этих трех видов правления; они

естественно вытекают из этих определений. Я начну с республиканского

образа правления, и прежде всего с его демократической формы.

ГЛАВА III

О ПРИНЦИПЕ ДЕМОКРАТИИ

Для того чтобы охранять и поддерживать монархическое или

деспотическое правительство, не требуется большой честности. Все

определяет и сдерживает сила законов в монархии и вечно подъятая длань

государя в деспотическом государстве. Но народное государство нуждается

в добавочном двигателе; этот двигатель— добродетель. <...>

Политические деятели Греции, жившие во времена народного правления,

не признавали для него никакой другой опоры, кроме добродетели.

Нынешние же только и говорят, что о мануфактурах, торговле, финансах,

богатстве и даже о роскоши.

Когда эта добродетель исчезает, честолюбие овладевает всеми сердцами,

которые могут вместить его, все заражаются корыстолюбием. Предметы

желаний изменяются: что прежде любили, того уже не любят; прежде была

свобода по законам, теперь хотят свободы противозаконной; каждый

гражданин ведет себя как раб, убежавший от своего господина; что было

правилом, то стало казаться строгостью; что было порядком, то стало

стеснением, осмотрительность называют трусостью, корыстолюбие видят в

умеренности, а не в жажде стяжаний. Прежде имущества частных лиц

составляли общественную казну, теперь общественная казна стала

достоянием частных лиц. Республика становится добычей, а ее сила — это

власть немногих и произвол всех. <...>

ГЛАВА IV

О ПРИНЦИПЕ АРИСТОКРАТИИ

Добродетель, составляющая условие народного образа правления, нужна

также и для аристократического. Правда, в последнем она не столь

настоятельно необходима.

Народ, который по отношению к знати является тем же, чем подданные по

отношению к своему государю, сдерживается ее законами. Поэтому

добродетель менее необходима для него, чем для народа демократического

государства. Но что же будет сдерживать саму знать? Те ее представители,

которым придется применять законы против равных себе, сразу же

почувствуют, что они действуют против самих себя. Итак, добродетель

необходима для аристократии по самой природе этого государственного

устройства.

Аристократическое правительство по самой своей природе обладает

некоторой силой, которой нет у демократии. Знать является в нем таким

сословием, которое в силу своих прерогатив и ради своих собственных

интересов сдерживает народ; так что в этом отношении, поскольку законы

существуют, они исполняются.

Но насколько легко этому сословию обуздывать другие, настолько трудно

ему обуздывать самого себя. Природа этого государственного строя такова,

что он как будто в одно и то же время и ставит людей под власть закона, и

освобождает их от нее.

Такое сословие может обуздывать себя двумя способами: или при

посредстве великой добродетели, которая в некоторых отношениях как бы

уравнивает знать с народом, что может послужить основой великой

республики; или посредством меньшей добродетели, которая заключается в

некоторой умеренности и, по крайней мере, уравнивает знать в ее среде, что

и составляет охраняющую силу.

Умеренность есть поэтому душа этих правлений. Разумеется,

умеренность, которая основана на добродетели, а не та, источник которой в

трусости и духовной лени.

ГЛАВА V

О ТОМ, ЧТО ДОБРОДЕТЕЛЬ НЕ ЕСТЬ ПРИНЦИП

МОНАРХИЧЕСКОГО ОБРАЗА ПРАВЛЕНИЯ

В монархиях политика совершает великие дела при минимальном участии

добродетелей, подобно тому как самые лучшие машины совершают свою

работу при помощи минимума колес и движений. Такое государство

существует независимо от любви к отечеству, от стремления к истинной

славе, от самоотвержения, от способности жертвовать самым дорогим и от

всех героических добродетелей, которые мы находим у древних и о которых

знаем только по рассказам.

Законы заменяют здесь все эти добродетели, ставшие ненужными;

государство освобождает всех от них: всякое действие, не производящее

шума, там в некотором смысле остается без последствий.

Хотя все преступления по природе своей суть явления публичные, тем не

менее от преступлений действительно публичных принято отличать

преступления частные, называемые так потому, что они вредят более

отдельному лицу, чем целому обществу.

Но в республиках частные преступления ближе к публичным, то есть

таким, которые нарушают скорее конституцию государства, чем права

отдельных лиц; а в монархиях публичные преступления имеют более

характер частных, то есть таких, которые скорее нарушают интересы

отдельного лица, чем конституцию самого государства. <...>

Честолюбивая праздность, низкое высокомерие, желание обогащаться без

труда, отвращение к правде, лесть, измена, вероломство, забвение всех своих

обязанностей, презрение к долгу гражданина, страх перед добродетелью

государя, надежда на его пороки и, что хуже всего, вечное издевательство

над добродетелью — вот, полагаю я, черты характера большинства

придворных, отмечавшиеся всюду и во все времена. Но трудно допустить,

чтобы низшие были честны там, где большинство высших лиц в государстве

люди бесчестные, чтобы одни были обманщиками, а другие

довольствовались ролью обманываемых простаков.

Если же в народе и найдется какой-нибудь злополучный честный человек,

то кардинал Ришелье в своем политическом завещании намекает, что

государю следует остерегаться пользоваться его услугами. Вот до какой

степени непреложна истина, что добродетель не есть движущее начало этого

образа правления. Конечно, она может встретиться и в нем, но не она

управляет его деятельностью.

ГЛАВА VI

ЧЕМ ВОСПОЛНЯЕТСЯ ОТСУТСТВИЕ ДОБРОДЕТЕЛИ В

МОНАРХИЧЕСКОМ ПРАВЛЕНИИ

Лечу вперед поспешными шагами, чтобы предупредить подозрение, будто

я пишу сатиру на монархическое правление. Нет, взамен одного двигателя у

него есть другой. Честь, то есть предрассудки каждого лица и каждого

положения, заменяет в нем политическую добродетель, о которой я говорю

выше, и всюду ее представляет. Честь может там вдохновлять людей на

самые прекрасные деяния и в соединении с силой законов вести их к целям

правительства не хуже самой добродетели. <...>

ГЛАВА VII

О ПРИНЦИПЕ МОНАРХИИ

Таким образом, в хорошо управляемых монархиях почти всякий человек

является хорошим гражданином, и мы редко найдем в них человека,

обладающего политической добродетелью, ибо, чтобы быть человеком,

обладающим политической добродетелью, надо иметь намерение стать

таковым и любить государство больше ради него самого, чем ради

собственной пользы.

Монархическое правление, как мы сказали, предполагает существование

чинов, преимуществ и даже родового дворянства. Природа чести требует

предпочтений и отличий. Таким образом, честь по самой своей природе

находит себе место в этом образе правления.

Честолюбие, вредное в республике, может быть благотворно в монархии;

оно одушевляет этот образ правления и притом имеет то преимущество, что

не опасно для него, потому что может быть постоянно обуздываемо. <...>

Правда, с философской точки зрения эта честь, приводящая в движение

все силы государства, есть ложная честь, но эта ложная честь так же полезна

для общества, как была бы полезна истинная честь для отдельного лица.

И разве этого мало — обязывать людей выполнять все трудные и

требующие больших усилий дела, не имея при этом в виду другого

вознаграждения, кроме производимого этими делами шума?

ГЛАВА VIII

О ТОМ, ЧТО ЧЕСТЬ НЕ ЕСТЬ ПРИНЦИП

ДЕСПОТИЧЕСКИХ ГОСУДАРСТВ

Честь не может быть принципом деспотических государств: там все люди

равны и потому не могут превозноситься друг над другом; там все люди

рабы и потому не могут превозноситься ни над чем. <...>

ГЛАВА IX

О ПРИНЦИПЕ ДЕСПОТИЧЕСКОГО ПРАВЛЕНИЯ

Как для республики нужна добродетель, а для монархии честь, так для

деспотического правительства нужен страх. В добродетели оно не

нуждается, а честь была бы для него опасна.

Безграничная власть государя переходит здесь целиком к тем, кому он ее

поручает. Люди с большим самоуважением могли бы затевать в таком

государстве революции, поэтому надо задавить страхом всякое мужество в

людях и погасить в них малейшую искру честолюбия. <...>

История говорит нам, что Домициан своими страшными жестокостями до

того напугал своих чиновников, что народ чувствовал некоторое облегчение

во время его царствования. <...>

ГЛАВА XI

РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБО ВСЕМ ЭТОМ

Таковы принципы трех видов правления. Это не значит, что в такой-то

республике люди добродетельны, но это значит, что они должны быть

таковыми. Из этого не следует также, что в таком-то монархическом

государстве господствует честь, а в таком-то деспотическом — страх; из

этого следует лишь, что так должно быть, ибо иначе эти государства не

будут совершенными.

Книга четвертая

О ТОМ, ЧТО ЗАКОНЫ ВОСПИТАНИЯ ДОЛЖНЫ

СООТВЕТСТВОВАТЬ ПРИНЦИПАМ ОБРАЗА ПРАВЛЕНИЯ

ГЛАВА I

О ЗАКОНАХ ВОСПИТАНИЯ

Законы воспитания — это первые законы, которые встречает человек в

своей жизни. И так как законы эти подготавливают нас к тому, чтобы стать

гражданами, то каждая семья должна управляться по образцу великой семьи,

охватывающей все отдельные семьи.

Если весь народ живет каким-нибудь принципом, то все его составные

части, то есть семейства, живут тем же принципом. Поэтому законы

воспитания должны быть различными для каждого вида правления: в

монархиях их предметом будет честь, в республиках — добродетель, в

деспотиях — страх.

ГЛАВА V

О ВОСПИТАНИИ В РЕСПУБЛИКАНСКОМ ГОСУДАРСТВЕ

Ни одно правление не нуждается в такой степени в помощи воспитания,

как республиканское правление. Страх в деспотических государствах

зарождается сам собою под влиянием угроз и наказаний; честь в монархиях

находит себе опору в страстях человека и сама служит им опорой; но

политическая добродетель есть самоотверженность — вещь всегда очень

трудная.

Эту добродетель можно определить как любовь к законам и к отечеству.

Эта любовь, требующая постоянного предпочтения общественного блага

личному, лежит в основании всех частных добродетелей: все они

представляют собою не что иное, как это предпочтение.

Эта любовь получает особенную силу в демократиях. Только там

управление государством вверяется каждому гражданину. Но правительства

подчинены тому же закону, что и все вещи в мире. Чтобы их сохранить, надо

их любить. Нам никогда не приходилось слышать, чтобы государь не любил

монархии, а деспот ненавидел деспотизм.

Дело, следовательно, в том, чтобы водворить в республике эту любовь, ее-

то и должно прививать воспитание. Но лучшее средство привить детям

любовь к отечеству состоит в том, чтобы эта любовь была у отцов.

Человек обыкновенно способен передавать детям свои познания; в еще

большей степени он способен передавать им свои страсти.

Если же этого не происходит, то это значит, что все внушаемое в

родительском доме разрушается влияниями, приходящими извне.

Народ вырождается не в пору своего зарождения; он погибает лишь тогда,

когда зрелые люди уже развращены.

Книга пятая

ЗАКОНЫ, ИЗДАВАЕМЫЕ ЗАКОНОДАТЕЛЕМ, ДОЛЖНЫ

СООТВЕТСТВОВАТЬ ПРИНЦИПУ ОБРАЗА ПРАВЛЕНИЯ

ГЛАВА I

ИДЕЯ ЭТОЙ КНИГИ

Мы уже установили, что законы воспитания должны соответствовать

принципу каждого правления. То же следует сказать и о законах,

создаваемых законодателем для всего общества. Это соответствие законов с

принципом правления приводит в действие все пружины правления, и самый

принцип получает от этого новую силу. Так в области физических движений

за всяким действием всегда следует противодействие. Мы рассмотрим это

соответствие для каждого вида правления отдельно и начнем с государства

республиканского, принцип которого — добродетель.

ГЛАВА II

ЧТО ТАКОЕ ДОБРОДЕТЕЛЬ В ПОЛИТИЧЕСКОМ ГОСУДАРСТВЕ

В республике добродетель есть очень простая вещь: это — любовь к

республике, это — чувство, а не ряд сведений. Оно столь же доступно

последнему человеку в государстве, как и тому, который занимает в нем

первое место. <...>

Любовь к отечеству порождает добрые нравы, а добрые нравы порождают

любовь к отечеству. Чем менее мы можем удовлетворять наши личные

страсти, тем более мы отдаемся общим. <...>

ГЛАВА III

ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ К РЕСПУБЛИКЕ В ДЕМОКРАТИИ

Любовь к республике в демократии есть любовь к демократии, а любовь к

демократии есть любовь к равенству.

Любовь к демократии есть, кроме того, любовь к умеренности. Так как все

должны там пользоваться одинаковым благополучием и выгодами, то

каждый должен иметь такие удовольствия и предаваться таким же надеждам,

что и прочие; а все это возможно только при общей умеренности.

Любовь к равенству в демократии ограничивает честолюбие одним

желанием, одним счастьем — послужить отечеству более важными

деяниями, чем прочие граждане. Все не могут быть для него равно полезны,

но все равно должны быть ему полезны. Граждане уже с самого рождения

находятся в неоплатном долгу перед отечеством.

Таким образом, самые отличия вытекают там из принципа равенства, даже

когда последнее, по-видимому, совсем устраняется превосходством таланта

или удачным служением.

Любовь к умеренности ограничивает в демократии стремление

приобретать желанием иметь необходимое для семьи, а излишек — для

отечества. Богатство дает власть, которую гражданин не может употреблять

для собственной пользы, потому что он перестал бы быть равным другим

гражданам. Оно доставляет наслаждения, которыми он тоже не должен

пользоваться, потому что этим также нарушалось бы равенство.

Поэтому благоустроенные демократии, утвердив умеренность в области

домашней жизни, открыли двери для роскоши в области жизни

общественной, как это и было в Афинах и в Риме. <...>

Здравый смысл и благополучие отдельных лиц в значительной степени

обусловливаются посредственностью их талантов и достатка. Республика, в

которой законы воспитают большое число людей посредственных, будет

управляться благоразумно, ибо она будет состоять из людей благоразумных;

она будет очень счастлива, ибо ее население будет счастливо.

ГЛАВА IV

КАК ВНУШАЕТСЯ ЛЮБОВЬ К РАВЕНСТВУ И УМЕРЕННОСТИ

Любовь к равенству и умеренности доводится до высшей степени самими

же равенством и умеренностью у людей, живущих в обществе, где и то и

другое установлено законом.

В монархиях и в государствах деспотических никто не стремится к

равенству; даже мысль об этом никому не приходит в голову; там каждый

стремится к возвышению. Люди самого низкого положения желают выйти из

него лишь для того, чтобы господствовать над другими людьми.

То же и с умеренностью: чтобы полюбить ее, надо наслаждаться ею. И,

конечно, нелюди, развращенные роскошью, могут полюбить воздержание

<...>.

Итак, вполне истинно правило, что для развития любви к равенству и

умеренности в республике нужно, чтобы они были там установлены

законами.

ГЛАВА V

КАК ЗАКОНЫ ВОДВОРЯЮТ РАВЕНСТВО В ДЕМОКРАТИИ

Некоторые древние законодатели, как, например, Ликург и Ромул,

разделили земли поровну. Это могло произойти лишь при основании новой

республики или когда старая была до того испорчена и состояние умов в ней

было таково, что бедные считали необходимым домогаться подобного

средства, а богатые — допустить его.

Если законодатель, совершив такой раздел, не установит особых законов

для его охранения, то создание его будет недолговечно: неравенство

проникнет в него с той стороны, которая не защищена законом, и республика

погибнет.

Поэтому для поддержания этого порядка необходимо регулировать

приданое женщин, дарения, наследования, завещания, наконец, все роды

договоров. Ибо если бы было дозволено передавать свое имущество кому

угодно и как угодно, то каждая отдельная воля подрывала бы положения

основного закона. <...>

Хотя в демократии действительное равенство есть душа государства, но

его так трудно установить, что слишком большая точность в этом отношении

не всегда желательна. Достаточно, если будет установлен ценз,

определяющий и ограничивающий до некоторой степени различия; после

этого специальные законы должны будут, так сказать, уравнять неравенства

посредством налогов на богатых и льгот бедным. Только владельцы средних

состояний могут предлагать такого рода уравнения или мириться с ними,

богачи же во всяком ограничении их почестей и власти видят для себя

оскорбление. <...>

ГЛАВА VI

КАК ЗАКОНЫ ДОЛЖНЫ ПОДДЕРЖИВАТЬ УМЕРЕННОСТЬ В

ДЕМОКРАТИИ

В благоустроенной демократии земельные участки должны быть не только

равными, но также и небольшими, как у римлян. «Не дай бог, — говорил

Курий своим воинам, — чтобы гражданин почитал слишком малым кусок

земли, достаточный для прокормления человека!» <...>

<...> При хорошей демократии, в которой все должны ограничиваться

необходимым, каждый должен приобретать средства к существованию

своим трудом, так как никто не может их ему предоставить.

ГЛАВА VII

ДРУГИЕ СРЕДСТВА, СОДЕЙСТВУЮЩИЕ

ПРИНЦИПУ ДЕМОКРАТИИ

Равный раздел земель возможен не для всех демократий. Есть

обстоятельства, когда такая мера была бы неудобоисполнима, опасна и даже

могла бы поколебать государственное устройство. Не всегда необходимо

прибегать к крайним мерам. И если этот раздел, цель которого — охранение

нравов, окажется неподходящим для какой-нибудь демократии, то надо

обратиться к другим средствам.

Можно создать определенное учреждение, которое само собой явится

образцом и правилом в области нравов, например сенат, доступ в который

открывается возрастом, добродетелью, степенностью характера, заслугами.

Такие сенаторы, поставленные перед лицом народа как некое подобие богов,

внушат ему чувства, которые глубоко укоренятся во всех семействах.

Особенно нужно, чтобы этот сенат отличался приверженностью к

учреждениям старины и действиями своими поддерживал любовь к ним в

народе и его сановниках.

Нравы много выигрывают от этой приверженности к обычаям старины.

Народы с испорченными нравами редко совершают великие дела; не они

учреждают общества, основывают города, устанавливают законы; напротив,

большая часть учреждений создана народами, нравы которых были суровы и

просты; призывать людей к заветам старины значит в большинстве случаев

возвращать их к добродетели.

Сверх того, когда совершалась какая-нибудь революция и государству

придавалась новая форма, то все это могло осуществиться лишь посредством

бесконечных усилий и трудов и редко — при наличии испорченных нравов и

праздности. Те самые люди, которые совершали революцию, желали сделать

ее блага ощутимыми для всех, и они могли достигнуть этого лишь

посредством установления хороших законов. Древние учреждения поэтому

обыкновенно являются исправлением зла, а новые — злоупотреблениями. В

течение долгого правления люди незаметно спускаются ко злу и могут снова

подняться к благу только усилием. <...>

Общее правило: в сенат, созданный для того, чтобы служить образцом и,

так сказать, хранилищем нравов, сенаторов следует избирать пожизненно; в

сенат, созданный для подготовки дел, сенаторов можно избирать на срок.

<...>

Ничто так не способствует охранению нравов, как крайнее подчинение

молодых людей старикам. Оно сдерживает и тех и других; первых — в силу

уважения к старцам, а последних — в силу уважения к самим себе. <...>

ГЛАВА VIII

КАКОВО ДОЛЖНО БЫТЬ ОТНОШЕНИЕ ЗАКОНОВ К ПРИНЦИПУ

ПРАВЛЕНИЯ В АРИСТОКРАТИЧЕСКОМ ГОСУДАРСТВЕ

Если в аристократическом государстве народ добродетелен, то люди могут

быть почти так же счастливы, как и при народном правлении, и государство

будет могущественно. Но так как редко случается, чтобы там, где имущество

граждан распределено так неравномерно, люди были бы очень

добродетельны, то нужно, чтобы законы старались, насколько это от них

зависит, водворить в этом государстве дух умеренности и восстановить в

нем то равенство, которое неизбежно устраняется самим характером его

устройства.

Этот дух умеренности и есть то, что в аристократии зовется добродетелью;

он занимает там место духа равенства в народном государстве.

Если роскошь и великолепие, окружающие государя, составляют часть его

могущества, то скромность и простота обращения составляют силу

аристократической знати. Если она ничем не старается отличить себя от

других, если она сливается с народом, носит одинаковую с ним одежду и

допускает его к участию в своих удовольствиях, народ забывает о своем

бессилии.

У каждого правления есть своя природа и свой принцип, поэтому

аристократия не должна усваивать себе природу и принцип монархии, что

произошло бы в том случае, если бы одна группа знати имела какие-нибудь

личные, особенные прерогативы, отличные от тех, которые принадлежат

всему сословию. Привилегии пусть даются сенату, а сенаторам — ничего,

кроме простого уважения.

Есть два основных источника неурядиц в аристократических государствах:

крайнее неравенство между теми, которые управляют, и теми, которыми

управляют; и такое же неравенство между членами сословия, которое

управляет. Из этих двух неравенств рождаются и зависть, и ненависть,

которые должны предупреждаться или пресекаться законами. <...>

В аристократическом государстве всего важнее то, чтобы взимание

податей не было делом знати. <...> При аристократическом правлении, когда

подати взимала бы знать, частные лица оказались бы оставленными на

произвол должностных лиц, и над этими лицами не было бы никакого

верховного суда. Люди, обязанные преследовать злоупотребления,

предпочли бы пользоваться ими. Знать уподобилась бы деспотическим

государям, которые конфискуют имущества у всех, у кого только пожелают.

Вскоре на получаемые таким образом доходы стали бы смотреть как на

законную собственность, которую корыстолюбие приумножало бы по

собственному произволу. Доходы от откупов резко снизились бы, доходы

государства были бы сведены почти к нулю. Вот причина того, почему

некоторые государства без всяких заметных потрясений доходят до

слабости, которая удивляет их соседей и даже их собственных граждан.

Законы должны также воспрещать знати заниматься торговлей, иначе

такие могущественные купцы заведут всякого рода монополии. Торговля

требует равенства между лицами, занимающимися ею, и из всех

деспотических государств самые несчастные те, где государь занимается

торговлей. <...>

Законы должны во что бы то ни стало заставить знать оказывать

правосудие народу. Если они не создали должности трибуна, то они сами

должны быть трибуном.

Всякая возможность обойти закон губит аристократию и приближает

тиранию.

Во все времена законы должны обуздывать высокомерие тех, кому

принадлежит господство. <...> Это правление нуждается в крутых, сильно

действующих мерах. В Венеции к услугам доносчиков была вечно открытая

щель каменного ящика, словно разверзтая пасть тирании.

Эти тиранические учреждения аристократии соответствуют цензуре в

демократии, которая по своей природе не менее независима. В самом деле,

цензоры не подлежат ответственности за свои действия на протяжении всего

срока исполнения ими своих обязанностей. Им надо доверять и никогда не

убивать в них энергии. Римляне были замечательны в этом отношении: они

позволяли требовать отчета у всех должностных лиц, за исключением

цензоров. <...>

ГЛАВА IX

О СООТВЕТСТВИИ ЗАКОНОВ МОНАРХИИ ИХ ПРИНЦИПУ

Так как принцип этого образа правления — честь, то законы его должны

соответствовать этому принципу.

Они должны поддерживать знать, которая есть, так сказать, и создатель, и

создание этой чести.

Они должны установить наследственность дворянства, но для того, чтобы

оно было не стеной между силой государя и слабостью народа, а связью

между ними.

Субституции, как средство, препятствующее переходу семейного

имущества в чужие руки, очень полезны для этого образа правления, хотя

неуместны в прочих.

Обязательный выкуп родового имущества возвращает в дворянские семьи

земли, отчужденные мотовством какого-нибудь родственника.

Дворянские земли должны обладать привилегиями, подобно лицам.

Нельзя отделить достоинство государя от достоинства его государства, точно

так же нельзя отделять и достоинство дворянина от достоинства его

поместья.

Все эти прерогативы должны составлять особенности дворянства; их

нельзя предоставлять народу, если не желают поколебать принцип

правления и подорвать силы и дворянства, и народа.

Право субституций стеснительно для торговли; выкуп родового

имущества порождает бесчисленные тяжбы; все запроданные земли

государства остаются по меньшей мере в продолжение года без владельца.

Прерогативы, связанные с феодами, очень обременительны для тех, кто их

получает, но все эти неудобства, связанные с существованием дворянства,

исчезают перед приносимой им общей пользой. Однако предоставить

подобные привилегии народу — значит поколебать без всякой

необходимости все принципы правления.

В монархиях можно разрешить отцу завещать большую часть своего

имущества одному из сыновей. Собственно, только здесь и уместно такое

разрешение.

Законы должны покровительствовать всякой торговле, допускаемой этим

образом правления, дабы подданные могли без крайнего разорения

удовлетворять вечно возрождающиеся потребности государя и его двора.

Законы должны внести некоторый порядок в способ взимания налогов,

дабы он не стал тяжелее самих налогов.

Тяжелые налоги вызывают непосильный труд; труд — изнурение;

изнурение — дух лености.

ГЛАВА Х

О БЫСТРОМ ВЫПОЛНЕНИИ ДЕЛ В МОНАРХИИ

Монархическое

правление

имеет

одно

преимущество

перед

республиканским: так как дела там ведутся одним лицом, то они

выполняются скорее. Но чтобы эта скорость не выродилась во вредную

поспешность, законы должны внести в нее некоторые замедления. Они

должны не только покровительствовать природе каждого образа правления,

но и противодействовать тем злоупотреблениям, которые могут явиться

следствием этой природы.

Кардинал Ришелье не хотел допускать в монархиях образования

промышленных компаний, которые создают так много затруднений. У этого

человека деспотизм был не только в сердце, но и в голове.

Учреждения, обязанные охранять законы, всего лучше исполняют свои

обязанности, когда они двигаются замедленным шагом и вносят в

обсуждение дел государя ту обдуманность, которой невозможно ожидать ни

от малосведущих в законах государства придворных, ни от торопливых

государственных советов.

Что стало бы с самой лучшей в мире монархией, если бы должностные

лица своей медлительностью, своими жалобами и просьбами не

останавливали даже добрых порывов своих государей, когда те, повинуясь

только одним влечениям своей великой души, захотели бы награждать выше

всякой меры за услуги, оказанные им мужеством и преданностью, также не

знавшими меры?

ГЛАВА XI

О ПРЕИМУЩЕСТВАХ МОНАРХИЧЕСКОГО ОБРАЗА

ПРАВЛЕНИЯ

Монархическое правление имеет одно большое преимущество перед

деспотическим. Так как самая природа этого правления требует наличия

нескольких сословий, на которые опирается власть государя, то благодаря

этому государство получает большую устойчивость; его строй оказывается

более прочным, а личность правителей — в большей безопасности. <...>

В самом деле, мы всюду видим, что в волнениях, происходящих в

деспотических государствах, народ, предоставленный самому себе, доводит

всякое дело до крайних пределов возможного, совершая ужасные

беспорядки, между тем как в монархиях такие крайности случаются крайне

редко. Предводители боятся за себя; они опасаются быть покинутыми;

зависимые посредствующие власти не хотят, чтобы народ забрал слишком

много силы. Государственные чины редко бывают полностью развращены;

государь опирается на них, и бунтовщики, не имея ни желания, ни надежды

ниспровергнуть государство, не могут и не хотят низвергнуть государя.

При таких обстоятельствах люди, обладающие благоразумием и властью,

выступают в качестве посредников. Начинаются переговоры, уступки,

смягчения, законы снова вступают в силу и заставляют себе повиноваться.

Вот почему наша история полна рассказов о гражданских войнах без

переворотов; история каждого деспотического государства изобилует

переворотами без гражданских войн. <....>

Народы, которые живут под охраной хорошего правления, счастливее тех,

которые, не зная ни законов, ни начальников, скитаются по лесам; подобно

тому и монархи, которые подчиняются основным законам своего

государства, счастливее тех деспотических государей, у которых нет ничего

способного управлять сердцами их подданных и даже собственным сердцем.

ГЛАВА XII

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТОЙ ЖЕ ТЕМЫ

Не ищите великодушия в деспотических государствах; государь не может

передать там своим подданным величия, которого нет у него самого; слава не

живет в его владениях.

Только в монархиях мы видим вокруг государя подданных, озаряемых

лучами его света; только тут каждый, занимая, так сказать, более

значительное пространство, может проявлять те добродетели, которые, не

развивая в душе чувства независимости, все же придают ей величие.

ГЛАВА XIII

ИДЕЯ ДЕСПОТИЗМА

Когда дикари Луизианы хотят достать плод с дерева, они срубают дерево

под корень и срывают плод. Таково деспотическое правление.

ГЛАВА XIV

О СООТВЕТСТВИИ ЗАКОНОВ ДЕСПОТИЧЕСКОГО ПРАВЛЕНИЯ

ИХ ПРИНЦИПУ

Принцип деспотического правления — страх; но для народов робких,

невежественных, угнетенных не нужно много законов.

Тут все должно держаться на двух, трех идеях — новых и не требуется.

Обучая чему-нибудь животное, надо всего более остерегаться менять

учителей, уроки и приемы обучения. Вы запечатлеваете в его мозгу два-три

движения — не больше. <...>

После всего сказанного естественно возникает мысль, что человеческая

природа будет постоянно возмущаться против деспотического правления; но,

несмотря на любовь людей к свободе, несмотря на их ненависть к насилию,

большая часть народов все же подчинилась деспотизму. И нетрудно понять,

почему это произошло. Чтобы образовать умеренное правление, надо уметь

комбинировать власти, регулировать их, умерять, приводить их в действие,

подбавлять, так сказать, балласту одной, чтобы она могла уравновешивать

другую; это такой шедевр законодательства, который редко удается

выполнить случаю и который редко позволяют выполнить благоразумию.

Напротив, деспотическое правление, так сказать, само бросается в глаза; оно

повсюду единообразно, и так как, чтобы установить его, не нужно ничего,

кроме страстей, то на это всякий пригоден.

ГЛАВА XVII

О ПОДАРКАХ

В деспотических государствах существует обычай, согласно которому

всякое обращение к высшему лицу и даже к самим государям должно

сопровождаться приношениями. <...>

В республике эти подарки ненавистны, потому что добродетель в них не

нуждается. В монархии честь является более сильным двигателем, чем

подарки. Но в деспотическом государстве, где нет ни добродетели, ни чести,

человека можно побудить к деятельности лишь надеждой на умножение его

житейских удобств.

Именно руководствуясь идеей республики, Платон требовал, чтобы лица,

принимающие подарки за исполнение своего долга, были наказуемы

смертью. «Не следует принимать подарков ни за хорошие, ни за дурные

дела», — говорит он.

Римский закон, дозволявший должностным лицам принимать небольшие

приношения при том условии, чтобы их общая стоимость не превышала ста

экю в год, был очень дурным законом. Кому ничего не дают, тот ничего и не

желает; те же, кому дают мало, вскоре пожелают большего, а потом и

многого. К тому же легче вразумить того, кто, будучи обязан не брать

ничего, берет нечто, чем того, кто берет больше, чем ему дозволено брать,

всегда находя для этого какие-либо предлоги, извинения, причины и

оправдывающие его обстоятельства. <...>

Книга шестая

ВЛИЯНИЕ, ОКАЗЫВАЕМОЕ ПРИНЦИПАМИ РАЗЛИЧНЫХ

ОБРАЗОВ ПРАВЛЕНИЯ НА ПРОСТОТУ ГРАЖДАНСКИХ И

УГОЛОВНЫХ ЗАКОНОВ, НА ФОРМЫ

СУДОПРОИЗВОДСТВА И ОПРЕДЕЛЕНИЕ НАКАЗАНИЙ

ГЛАВА II

О ПРОСТОТЕ УГОЛОВНЫХ ЗАКОНОВ В РАЗЛИЧНЫХ ВИДАХ

ПРАВЛЕНИЯ

<...>

Если вы взглянете на судейские формальности с точками зрения тех

затруднений, которые встречает в них гражданин, добивающийся

возвращения своего имущества или получения удовлетворения за

нанесенную ему обиду, то вы, конечно, найдете, что их слишком много. Если

вы рассмотрите их с точки зрения их отношения к свободе и безопасности

граждан, то вы нередко найдете, что их слишком мало, и увидите, что все эти

затруднения, издержки, проволочки и самые ошибки правосудия являются

той ценой, которой каждый гражданин оплачивает свою свободу.

В Турции, где очень мало заботятся об имуществе, жизни и чести

подданных, все тяжбы оканчиваются тем или другим решением очень

быстро. Самый способ решения безразличен — лишь бы только решить.

Паша, собрав некоторые сведения о деле, распределяет по внушению

собственной фантазии палочные удары по пяткам тяжущихся и отсылает их

по домам. <...>

Но в умеренных государствах голова малейшего из граждан имеет

определенную ценность; здесь гражданина лишают имущества и чести

только после долгого и внимательного расследования; здесь у него отнимают

жизнь только тогда, когда само отечество выступает против него; но,

выступив против него, оно предоставляет ему всевозможные средства

защищать себя.

Поэтому всякий человек, власть которого близится к абсолютизму,

начинает прежде всего заботиться об упрощении законов. В таком

государстве обращают более внимания на устранение разных отдельных

неудобств, чем на свободу подданных, о которой совсем перестают

заботиться.

Мы видим, что в республике необходимо по меньшей мере такое же

количество формальностей, как и в монархии. В том и в другом правлении

число их увеличивается с возрастанием уважения к чести, имуществу, жизни

и свободе граждан.

Все люди равны в республиканских государствах, они равны и в

деспотических государствах: в первом случае — потому, что они — всё, во

втором — потому, что все они — ничто.

ГЛАВА III

В КАКИХ ПРАВЛЕНИЯХ И В КАКИХ СЛУЧАЯХ ДОЛЖНО СУДИТЬ

ПО БУКВЕ ЗАКОНА

Чем более правление приближается к республиканскому, тем

определеннее и точнее становится способ отправления правосудия. Большим

недостатком Спартанской республики было то, что эфоры судили там

произвольно, не руководствуясь никакими законами. <...>

В деспотических государствах нет закона: там сам судья — закон. В

монархических государствах есть законы, и если они ясны, то судья

руководится ими, а если нет, то он старается уразуметь их дух. Природа

республиканского правления требует, чтобы судья не отступал от буквы

закона. Там нельзя истолковывать закон во вред гражданину, когда дело идет

о его имуществе, его чести или его жизни.

В Риме судьи выносили решения только по вопросу о виновности

подсудимого в известном преступлении, а наказание назначал закон, как это

видно из различных созданных там законов. Точно так же и в Англии

присяжные решают лишь вопрос о том, доказан или нет проступок,

представленный на их рассмотрение; если он доказан, судья произносит

наказание, установленное законом за такой проступок, для чего ему нужны

только глаза.

ГЛАВА IV

О СПОСОБАХ ВЫНЕСЕНИЯ СУДЕБНЫХ ПРИГОВОРОВ

Отсюда следуют различные способы вынесения приговоров. В монархиях

судьи действуют по образцу посредников; они сообща обсуждают,

обмениваются мнениями, советуются, стараются согласовать свои суждения.

Мнения самого незначительного меньшинства принимаются в расчет

большинством. Все это не в природе республики. В Риме и в городах Греции

судьи не общались друг с другом: каждый заявлял свое мнение в одной из

трех формул: Оправдываю, Осуждаю, Сомневаюсь, так как там судил или

предполагалось, что судит, народ. Но народ не юрист. Все эти судейские

оговорки и средства к примирению сторон для него не годятся. Ему надо

предъявить только один предмет, один только факт и требовать от него лишь

того, чтобы он решил, следует ли ему обвинить, оправдать или отложить

приговор. <...>

ГЛАВА ХII

О СИЛЕ НАКАЗАНИЙ

Опыт показал, что в странах, где наказания не жестоки, они производят на

ум гражданина не менее сильное впечатление, чем самые жестокие

наказания — в других странах.

Заметив какой-нибудь беспорядок в государстве, крутое и склонное к

насильственным мерам правительство желает его прекратить тотчас же и,

вместо того чтобы постараться восстановить силу старых законов, вводит

новую жестокую казнь, которая разом пресекает зло. Но слишком туго

натянутые бразды правления скоро ослабевают. Воображение привыкает к

этой большей каре, как оно привыкло к прежней меньшей; и так как в

результате ослабевает страх перед этой меньшей карой, то является

необходимость распространить большую на все случаи. В некоторых

государствах стали обычным явлением грабежи на больших дорогах. Для

прекращения их придумали казнь посредством колесования, которая и

приостановила их на некоторое время. Но потом на больших дорогах снова

стали так же грабить, как и прежде. <...>

Не следует править людьми с помощью крайних мер; надо экономно

использовать предоставленные нам природой средства руководства ими.

Вникните в причины всякой распущенности, и вы увидите, что она

проистекает от безнаказанности преступлении, а не от слабости наказаний.

Последуем природе, которая вместо бича дала человеку стыд, и пусть самая

чувствительная часть наказания будет заключаться в позоре быть

подвергнутым стыду.

Если же есть страны, где наказание не влечет за собой чувства стыда, то в

этом виновата тирания, которая подвергает одинаковым наказаниям и

преступников, и честных людей.

И если есть другие страны, где люди сдерживаются лишь жестокими

наказаниями, то будьте уверены, что это по большей части происходит от

жестокости правительства, налагавшего эти наказания за легкие

провинности. <...>

ГЛАВА XVI

О ТОЧНОМ СООТВЕТСТВИИ МЕЖДУ НАКАЗАНИЕМ И

ПРЕСТУПЛЕНИЕМ

Необходимо, чтобы между наказаниями существовала взаимная гармония;

законодатель должен стремиться к тому, чтобы в первую очередь не

совершалось крупных преступлений, которые наносят обществу больший

вред, чем менее серьезные. <...>

У нас очень дурно делают, что назначают равное наказание за грабеж на

большой дороге и за грабеж, сопровождающийся убийством. Очевидно, что

тут следовало бы для общественной безопасности установить некоторое

различие в наказаниях.

В Китае разбойников рассекают на части, а простых воров — нет:

благодаря этому различию там воруют, но не убивают.

В Московском государстве, где воров и убийц наказывают одинаково,

грабеж всегда сопровождается убийством. Мертвые, говорят там, ничего не

расскажут.

Если нет различия в наказаниях, то надо внести различие в надежду на

облегчение участи. В Англии не убивают, потому что воры могут надеяться

на ссылку в колонии, а убийцы — нет.

Указы о помиловании — великий рычаг умеренной монархии. Право

помилования, которым обладает государь, при благоразумном применении

может приводить к весьма благотворным последствиям. Принцип

деспотического государства, которое не прощает и которому также никогда

не прощают, лишает его этих выгод.

ГЛАВА XVII

О ПЫТКЕ ПРЕСТУПНИКОВ ИЛИ ДОПРОСЕ С ПРИСТРАСТИЕМ

Вследствие того что люди дурны, закон обязан считать их лучшими, чем

они есть. Так, заявление двух свидетелей полагается достаточным для

наказания всех преступлений. Закон верит им, как будто устами их говорит

сама истина. Положено также считать законным всякого ребенка, зачатого во

время брака; закон доверяет матери, как будто она — воплощенное

целомудрие. Но пытка преступников не является такой же необходимостью.

Мы знаем ныне очень благоустроенное государство, которое отменило ее без

всяких для себя неудобств. Следовательно, она не является необходимостью

по своей природе.

Против этого обычая писало столько искусных писателей и великих

гениев, что я не смею говорить после них. Я хотел было сказать, что он

может быть уместным в деспотических государствах, где все, что внушает

страх, становится одной из пружин правлении; я хотел было сказать, что у

греков и римлян рабы... Но я слышу голос природы, вопиющий против меня.

<...>

Книга седьмая

ВЛИЯНИЕ РАЗЛИЧНЫХ ПРИНЦИПОВ

ТРЕХ ВИДОВ ПРАВЛЕНИЯ НА РОСКОШЬ И ЗАКОНЫ

ПРОТИВ РОСКОШИ, А ТАКЖЕ НА ПОЛОЖЕНИЕ

ЖЕНЩИН

ГЛАВА XVII

О ПРАВЛЕНИИ ЖЕНЩИН

Противно и разуму, и природе ставить женщин во главе дома, как это было

у египтян; но нет ничего противоестественного в том, чтобы они управляли

государством. В первом случае свойственная им слабость не позволяет им

преобладать; во втором же случае эта самая слабость придает их управлению

ту кротость и умеренность, которые гораздо нужнее для хорошего

управления, чем суровые и жестокие нравственные качества.

В Индии люди прекрасно чувствуют себя под управлением женщин; там

установлено, что если дети мужского пола не происходят от матери той же

крови, то на престол вступают женщины, рожденные от матери царской

крови. Чтобы облегчить им бремя правления, им дают известное количество

помощников. По М. Смиту, африканцы тоже очень довольны женским

правлением. Прибавив к этому примеры Московского государства и Англии,

мы увидим, что женщины с одинаковым успехом управляют в государствах

умеренного образа правления и в деспотических государствах.

Книга восьмая

О РАЗЛОЖЕНИИ ПРИНЦИПОВ ТРЕХ ВИДОВ ПРАВЛЕНИЯ

ГЛАВА I

ОБЩАЯ ИДЕЯ ЭТОЙ КНИГИ

Разложение каждого правления почти всегда начинается с разложения

принципов.

ГЛАВА XV

ВЕСЬМА ДЕЙСТВЕННЫЕ СРЕДСТВА ДЛЯ СОХРАНЕНИЯ ТРЕХ

ПРИНЦИПОВ

Чтобы надлежащим образом понять меня, надо прочесть следующие

четыре главы.

ГЛАВА XVI

ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ СВОЙСТВА РЕСПУБЛИКИ

Республика по своей природе требует небольшой территории, иначе она не

удержится. В большой республике будут и большие богатства, а

следовательно, и неумеренные желания. Круг общественных дел,

поручаемых заботам гражданина, станет слишком обширным. Усилятся

личные интересы. Сначала человек почувствует, что он может стать

счастливым, великим и славным помимо своего отечества, а вскоре

убедится, что он может достигнуть величия только один на развалинах

отечества.

В большой республике общее благо подчинено тысяче разных

соображений; не все могут им пользоваться; оно зависит от случайностей. В

небольшой республике общее благо живее чувствуется, яснее сознается,

ближе к каждому гражданину; злоупотребления встречают там меньше

простора, а следовательно, и меньше покровительства. <...>

ГЛАВА XVII

ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ СВОЙСТВА МОНАРХИИ

Монархическое государство должно быть средней величины. Если бы оно

было мало, оно сформировалось бы как республика; а если бы оно было

слишком обширно, то первые лица в государстве, сильные по самому своему

положению, находясь вдали от государя, имея собственный двор в стороне

от его двора, обеспеченные от быстрых карательных мер законами и

обычаями, могли бы перестать ему повиноваться; их не устрашила бы угроза

слишком отдаленной и замедленной кары.

Поэтому едва Карл Великий успел основать свою империю, как ему тотчас

же пришлось разделить ее; потому ли, что начальники провинций не

повиновались, или для того, чтобы заставить их лучше повиноваться,

империю оказалось необходимо разделить на несколько государств.

После смерти Александра империя его распалась. Что могло заставить

повиноваться вельмож Греции и Македонии, свободных и победоносных

вождей, рассеянных по громадному пространству завоеванных земель? <...>

В таких случаях распад государства может быть предотвращен быстрым

установлением неограниченной власти, то есть новым злом, следующим за

злом завоевания!

Реки стремятся слиться с морем; монархии стремятся раствориться в

деспотизме.

ГЛАВА XIX

ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ СВОЙСТВА ДЕСПОТИЧЕСКОГО ОБРАЗА

ПРАВЛЕНИЯ

Обширные размеры империи — предпосылка для деспотического

управления. Надо, чтобы отдаленность мест, куда рассылаются приказания

правителя, уравновешивалась быстротой выполнения этих приказаний;

чтобы преградой, сдерживающей небрежность со стороны начальников

отдаленных областей и их чиновников, служил страх; чтобы олицетворением

закона был один человек; чтобы закон непрерывно изменялся с учетом

всевозможных случайностей, число которых всегда возрастает по мере

расширения границ государства.

ГЛАВА XX

ВЫВОДЫ ИЗ ПРЕДШЕСТВУЮЩИХ ГЛАВ

Если небольшие государства по своей природе должны быть

республиками, государства средней величины — подчиняться монарху, а

обширные империи — состоять под властью деспота, то отсюда следует, что

для сохранения принципов правления государство должно сохранять

неизменными свои размеры и что дух этого государства будет изменяться в

зависимости от расширения или сужения пределов его территории. <...>

Книга девятая

О ЗАКОНАХ В ИХ ОТНОШЕНИИ К ОБОРОНИТЕЛЬНОЙ

СИЛЕ

ГЛАВА I

КАК РЕСПУБЛИКИ ОХРАНЯЮТ СВОЮ БЕЗОПАСНОСТЬ

Небольшие республики погибают от внешнего врага, а большие — от

внутренней язвы.

Эти два бедствия свойственны и демократиям, и аристократиям,

независимо от того, хороши они или дурны. Зло лежит в самой сути вещей, и

никакое изменение формы не может его искоренить.

Очень вероятно поэтому, что люди оказались бы в конце концов

вынужденными жить всегда под управлением одного, если бы они не

изобрели особого строя, который со всеми внутренними достоинствами

республиканского правления совмещает внешнюю силу монархического

правления. Я говорю о федеративной республике.

Эта форма правления есть договор, посредством которого несколько

политических организмов обязываются стать гражданами одного более

значительного государства, которое они пожелали образовать. Это общество

обществ, составляющих новое общество, которое может увеличиваться

присоединением к нему новых членов до тех пор, пока оно не станет

достаточно сильным, чтобы обеспечить безопасность входящих в него

государственных единиц. <...>

Благодаря им Голландия, Германия и швейцарские союзы слывут в Европе

вечными республиками.

В былые времена союзы городов были более необходимы, чем теперь.

Город, недостаточно могущественный, подвергался величайшим опасностям.

В случае завоевания он лишался не только, как ныне, исполнительной и

законодательной власти, но еще и всего того, что составляет собственность

людей.

Такого рода республика, способная сопротивляться внешней силе, может

сохранять свои размеры, не подвергаясь внутренней порче. Форма этого

общества спасает его.

Человек, стремящийся к захвату власти, не мог бы там пользоваться

одинаковым доверием со стороны всех государств, входящих в союз. Если

бы он чрезмерно усилился в одном из них, то возбудил бы тревогу всех

прочих; и если бы он подчинил своей власти какую-то часть союза, то

другая, оставшаяся свободной, часть могла бы противиться ему, используя

силы, независимые от тех, которые он захватил, и одолеть его прежде, чем

он успел бы утвердиться. <...>

Состоя из небольших республик, федерация пользуется благами

внутреннего управления каждой из них, а для отношений внешних она

располагает благодаря объединению сил всеми выгодами крупных

монархий.

ГЛАВА IV

КАК ОБЕСПЕЧИВАЮТ СВОЮ БЕЗОПАСНОСТЬ ДЕСПОТИЧЕСКИЕ

ГОСУДАРСТВА

Республики охраняют себя, соединяясь друг с другом, а деспотические

государства ради той же цели отделяются и, так сказать, изолируются друг

от друга. Они жертвуют частью своей страны, опустошают ее окраины и

обращают их в пустыню, вследствие чего ядро государства становится

недоступным неприятелю.

По закону геометрии — чем больше объем тела, тем относительно меньше

его поверхность. Поэтому практика опустошения окраин более выгодна для

больших государств, чем для средних.

Такое государство само причиняет себе все то зло, которое мог бы

причинить ему жестокий и неотразимый враг. <...>

ГЛАВА V

КАК ОБЕСПЕЧИВАЕТ СВОЮ БЕЗОПАСНОСТЬ МОНАРХИЯ

Монархия не разрушает сама себя, как деспотическое государство. Но

государство средних размеров может подвергнуться нашествию. Поэтому у

монархии есть крепости для защиты границ и армии для защиты этих

крепостей. Малейший клочок земли обороняется там с большим искусством,

упорством и мужеством. Деспотические государства совершают друг против

друга нашествия; войны ведутся только между монархиями. <...>

ГЛАВА VI

ОБ ОБОРОНИТЕЛЬНОЙ СИЛЕ ГОСУДАРСТВА ВООБЩЕ

Чтобы государство было сильным, оно должно иметь такие размеры,

чтобы быть в состоянии отразить любое нападение с той же быстротой, с

какой оно будет предпринято. Так как нападения можно ожидать, то и

защита должна быть готова явиться повсюду, что возможно только при

ограниченных размерах государства. Размеры государства должны

соответствовать степени скорости, которую природа дала человеку для его

передвижений с места на место. <...>

Итак, если государи нуждаются в мудрости для того, чтобы увеличивать

свое могущество, то не менее нуждаются они в благоразумии для того,

чтобы предписать этому могуществу надлежащие границы. Устранив

неудобства, связанные с малыми размерами государства, они никогда не

должны упускать из виду тех неудобств, которые связаны с чрезмерной его

обширностью.

Книга десятая

О ЗАКОНАХ В ИХ ОТНОШЕНИИ К НАСТУПАТЕЛЬНОЙ

СИЛЕ

ГЛАВА I

О НАСТУПАТЕЛЬНОЙ СИЛЕ

Наступательная сила регулируется международным правом, которое есть

политический закон наций, рассматриваемых с точки зрения отношений, в

которых они состоят друг к другу.

ГЛАВА II

О ВОЙНЕ

Жизнь государства подобна жизни человека. Люди имеют право убивать в

случае естественной самообороны; государства имеют право вести войну в

целях самосохранения.

В случае естественной самообороны я имею право убить, потому что моя

жизнь принадлежит мне, так же как жизнь того, кто на меня нападает,

принадлежит ему; и государство вправе вести войну, потому что его

самозащита равна всякой другой самозащите.

Между гражданами право естественной самообороны не заключает в себе

необходимости нападения. Вместо того чтобы нападать, человек должен

обратиться к судебным органам. Поэтому человек может осуществлять это

право самообороны лишь в краткие моменты такого положения, когда он

погиб бы, если бы стал дожидаться, пока ему помогут законы. Но что

касается общества, то тут право естественной обороны иногда влечет за

собою и необходимость нападения, в том, например, случае, когда народ

видит, что более продолжительный мир даст другому государству

возможность его уничтожить и что в данный момент нападение является для

него единственным средством предотвратить это уничтожение.

Отсюда следует, что небольшие общества чаще, чем крупные, имеют

право прибегать к войне, так как им чаще приходится опасаться за свое

существование.

Поэтому право войны, вытекает из необходимости и строгой

справедливости. Если люди, которые управляют совестью государя или

являются его советниками, превышают свои права, то все погибло; если в

основу будут положены произвольные принципы славы, приличия и пользы,

то земля будет залита потоками крови. <...>

ГЛАВА III

О ПРАВЕ ЗАВОЕВАНИЯ

Из права войны вытекает право завоевания; оно — его следствие, и потому

должно следовать его духу.

Права завоевателя по отношению к завоеванному им народу определяются

четырьмя родами законов: законом природы, по которому все существующее

стремится к сохранению своего вида; законом естественного разума,

который требует, чтобы мы поступали с другими так, как хотели бы, чтобы

они поступали с нами; законом образования политических обществ, по

которому природа не ограничила продолжительности их существования, и

наконец, законом, который вытекает из самой сути дела. Завоевание есть

приобретение; но дух приобретения связан с духом сохранения и

пользования, а не с духом разрушения.

Государство, завоевавшее другое государство, поступает с ним по одному

из следующих четырех способов: или оно продолжает управлять им по его

собственным законам, взяв на себя лишь дело политического и гражданского

управления, или оно дает ему новое политическое и гражданское

управление, или оно разрушает это общество и растворяет его в других

обществах, или, наконец, истребляет всех граждан.

Первый способ согласен с международным правом, которым мы

руководствуемся ныне; четвертый — более согласуется с международным

правом римлян, из чего можно судить, до какой степени мы стали лучше их в

этом отношении. Воздадим здесь должное новейшему времени,

современному разуму, нашей религии, нашей философии, нашим нравам.

Наши авторы, занимавшиеся публичным правом, основываясь на данных

древней истории, исходя из требования строгой справедливости, впали в

большие заблуждения. Они увлеклись произвольными суждениями и

признали за завоевателями какое-то неведомое право убивать, что привело

их к заключениям, столь же ужасным, как и самый этот принцип, и побудило

установить такие правила, которым никогда не следовали и сами

завоеватели, если у них оставалась хоть капля здравого смысла. Ясно, что

раз завоевание совершено, завоеватель уже не имеет права убивать, потому

что он уже не находится в положении естественной обороны и действует не

в целях самосохранения. <...>

ГЛАВА IV

НЕКОТОРЫЕ ВЫГОДЫ, ПРИНОСИМЫЕ ПОКОРЕННОМУ НАРОДУ

ЗАВОЕВАНИЕМ

<...> Завоеватель, явившийся среди народа, где богач с помощью тысячи

уловок и ухищрений незаметно обеспечил себе бесчисленные средства ко

всякого рода захватам; где бедняк видит, как все, что он считал

злоупотреблением, становится законом, и, терпя угнетение, не смеет на него

жаловаться, — завоеватель, говорю я, может все это разрушить, и слепая

тирания первая пострадает от насилия. <...>

Завоевание может разрушить вредные предрассудки и, если смею так

выразиться, дать в руководители народу лучшего гения. <...>

Завоеватель должен исправить часть сделанных им зол. Право завоевания

я определяю так: это необходимое, законное и злосчастное право, которое

всегда налагает на завоевателя громадные обязательства, чтобы он мог

расквитаться с человеческой природой.

ГЛАВА VI

О ЗАВОЕВАНИЯХ РЕСПУБЛИКИ

Противно природе вещей, чтобы в федеративном государстве один из

членов союза делал завоевание за счет другого <...>.

Несогласно также с природою вещей, чтобы демократическая республика

завоевывала города, которые не могут войти в сферу демократии. <...>

Если демократия покорит народ, чтобы управлять им как своим

подданным, то этим она подвергнет опасности свою собственную свободу,

так как ей придется доверять слишком большую власть лицам, которых она

пошлет управлять завоеванным государством. <...>

ГЛАВА VII

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТОЙ ЖЕ ТЕМЫ

Завоевания, совершаемые демократиями, имеют еще следующую

отрицательную сторону: правление их всегда ненавистно покоренным

государствам. Оно кажется монархическим, но на деле оно более сурово, чем

монархическое, как об этом свидетельствует опыт всех времен и стран.

Положение покоренных народов под этим правлением очень печально:

они не могут пользоваться ни преимуществами республики, ни

преимуществами монархии. <...>

ГЛАВА VIII

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТОЙ ЖЕ ТЕМЫ

Итак, республика, которая держит в подчинении какой-нибудь народ,

должна стараться исправить неудобства, естественно вытекающие из такого

порядка вещей, и с этой целью даровать этому народу хорошее

государственное право и хорошие гражданские законы. <...>

ГЛАВА XI

ОБ ОБЫЧАЯХ ПОБЕЖДЕННОГО НАРОДА

При такого рода завоеваниях недостаточно оставить побежденному

народу его законы; быть может, еще более важно сохранить его обычаи,

потому что народ всегда лучше знает, сильнее любит и ревностнее защищает

свои обычаи, чем свои законы. <...>

Книга одиннадцатая

О ЗАКОНАХ, УСТАНАВЛИВАЮЩИХ ПОЛИТИЧЕСКУЮ

СВОБОДУ В ЕЕ ОТНОШЕНИИ К ГОСУДАРСТВЕННОМУ

УСТРОЙСТВУ

ГЛАВА I

ОБЩАЯ ИДЕЯ

Я отличаю те законы, которые определяют политическую свободу в ее

отношениях к государственному устройству, от тех, которые определяют ее

отношения к гражданину. Первые составляют предмет настоящей книги; о

вторых я буду говорить в следующей.

ГЛАВА II

РАЗЛИЧНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ, ПРИДАВАЕМЫЕ СЛОВУ «СВОБОДА»

Нет слова, которое получило бы столько разнообразных значений и

производило бы столь различное впечатление на умы, как слово «свобода».

Одни называют свободой легкую возможность низлагать того, кого они

наделили тиранической властью; другие — право избирать того, кому они

должны повиноваться; третьи — право носить оружие и совершать насилия

<...>.

...Люди, вкусившие блага республиканского правления, отожествили

понятие свободы с этим правлением, а люди, пользовавшиеся благами

монархического правления, — с монархией. <...> Наконец, ввиду того что в

демократиях народ, по-видимому, может делать все, что хочет, свободу

приурочили к этому строю, смешав, таким образом, власть народа со

свободой народа.

ГЛАВА III

ЧТО ТАКОЕ СВОБОДА

Действительно, в демократиях народ, по-видимому, делает, что хочет. Но

политическая свобода состоит совсем не в том, чтобы делать то, что хочется.

В государстве, то есть в обществе, где есть законы, свобода может

заключаться лишь в том, чтобы иметь возможность делать то, чего должно

хотеть, и не быть принуждаемым делать то, чего хотеть не должно.

Необходимо уяснить себе, что такое свобода и что такое независимость.

Свобода есть право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин

мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы

свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане.

ГЛАВА IV

ПРОДОЛЖЕНИЕ ТОЙ ЖЕ ТЕМЫ

Демократия и аристократия не являются государствами, свободными по

самой своей природе. Политическая свобода имеет место лишь при

умеренных правлениях. Однако она не всегда встречается и в умеренных

государствах; она бывает в них лишь тогда, когда там не злоупотребляют

властью. Но известно уже по опыту веков, что всякий человек, обладающий

властью, склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не

достигнет положенного ему предела. А в пределе — кто бы это мог

подумать! — нуждается и сама добродетель.

Чтобы не было возможности злоупотреблять властью, необходим такой

порядок вещей, при котором различные власти могли бы взаимно

сдерживать друг друга. Возможен такой государственный строй, при

котором никого не будут понуждать делать то, к чему его не обязывает

закон, и не делать того, что закон ему дозволяет.

ГЛАВА VI

О ГОСУДАРСТВЕННОМ УСТРОЙСТВЕ АНГЛИИ

В каждом государстве есть три рода власти: власть законодательная,

власть исполнительная, ведающая вопросами международного права, и

власть исполнительная, ведающая вопросами права гражданского.

В силу первой власти государь или учреждение создает законы,

временные или постоянные, и исправляет или отменяет существующие

законы. В силу второй власти он объявляет войну или заключает мир,

посылает или принимает послов, обеспечивает безопасность, предотвращает

нашествия. В силу третьей власти он карает преступления и разрешает

столкновения частных лиц. Последнюю власть можно назвать судебной, а

вторую — просто исполнительной властью государства.

Для гражданина политическая свобода есть душевное спокойствие,

основанное на убеждении в своей безопасности. Чтобы обладать этой

свободой, необходимо такое правление, при котором один гражданин может

не бояться другого гражданина.

Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном

лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что

этот монарх или сенат станет создавать тиранические законы для того, чтобы

так же тиранически применять их.

Не будет свободы и в том случае, если судебная власть не отделена от

власти законодательной и исполнительной. Если она соединена с

законодательной властью, то жизнь и свобода граждан окажутся во власти

произвола, ибо судья будет законодателем. Если судебная власть соединена с

исполнительной, то судья получает возможность стать угнетателем.

Все погибло бы, если бы в одном и том же лице или учреждении,

составленном из сановников, из дворян или простых людей, были соединены

эти три власти: власть создавать законы, власть приводить в исполнение

постановления общегосударственного характера и власть судить

преступления или тяжбы частных лиц.

В большинстве европейских государств установлен умеренный образ

правления, потому что их государи, обладая двумя первыми властями,

предоставляют своим подданным отправление третьей. <...>

Судебную власть следует поручать не постоянно действующему сенату, а

лицам, которые в известные времена года по указанному законом способу

привлекаются из народа для образования суда, продолжительность действия

которого определяется требованиями необходимости. <...>

Необходимо даже, чтобы в случае важных обвинений преступник

пользовался по закону правом самому избирать своих судей или по крайней

мере отводить их в числе настолько значительном, чтобы на остальных

можно было бы уже смотреть как на им самим избранных.

Обе же другие власти можно поручить должностным лицам или

постоянным учреждениям ввиду того, что они не касаются никаких частных

лиц, так как одна из них является лишь выражением общей воли государства,

а другая — исполнительным органом этой воли.

Но если состав суда не должен быть неизменным, то в приговорах его

должна царить неизменность, так чтобы они всегда были лишь точным

применением текста закона. Если бы в них выражалось лишь частное мнение

судьи, то людям пришлось бы жить в обществе, не имея определенного

понятия об обязанностях, налагаемых на них этим обществом. <...>

Ввиду того что в свободном государстве всякий человек, который

считается свободным, должен управлять собою сам, законодательная власть

должна бы принадлежать там всему народу. Но так как в крупных

государствах это невозможно, а в малых связано с большими неудобствами,

то необходимо, чтобы народ делал посредством своих представителей все,

чего он не может делать сам.

Люди гораздо лучше знают нужды своего города, чем нужды других

городов; они лучше могут судить о способностях своих соседей, чем о

способностях

прочих

своих

соотечественников.

Поэтому

членов

законодательного собрания не следует избирать из всего населения страны в

целом; жители каждого крупного населенного пункта должны избирать себе

в нем своего представителя.

Большое преимущество избираемых представителей состоит в том, что

они способны обсуждать дела. Народ для этого совсем непригоден, что и

составляет одну из слабейших сторон демократии. <...>

Представительное собрание следует также избирать не для того, чтобы

оно выносило какие-нибудь активные решения — задача, которую оно не в

состоянии хорошо выполнить, — но для того, чтобы создавать законы или

наблюдать за тем, хорошо ли соблюдаются те законы, которые уже им

созданы <...>.

Во всяком государстве всегда есть люди, отличающиеся преимуществами

рождения, богатства или почестей <...>. Поэтому доля их участия в

законодательстве должна соответствовать прочим преимуществам, которые

они имеют в государстве, а это может быть достигнуто в том случае, если

они составят особое собрание, которое будет иметь право отменять решения

народа, как и народ — отменять его решения.

Таким образом, законодательная власть была бы поручена и собранию

знатных, и собранию представителей народа, каждое из которых имело бы

свои отдельные от другого совещания, свои отдельные интересы и цели.

Из трех властей, о которых мы говорили, судебная в известном смысле

вовсе не является властью. Остаются две первые; для того, чтобы удержать

их от крайностей, необходима регулирующая власть; эту задачу очень

хорошо может выполнить та часть законодательного корпуса, которая

состоит из знати.

Законодательный корпус, состоящий из знатных, должен быть

наследственным. Он является таким уже по самой своей природе. Кроме

того, необходимо, чтобы он был очень заинтересован в сохранении своих

прерогатив, которые сами по себе ненавистны и в свободном государстве

неизбежно будут находиться в постоянной опасности.

Но так как власть наследственная может быть вовлечена в преследование

своих отдельных интересов, забывая об интересах народа, то необходимо,

чтобы во всех случаях, когда можно опасаться, что имеются важные

причины для того, чтобы ее развратить, как, например, в случае законов о

налогах, все ее участие в законодательстве состояло бы в праве отменять, но

не постановлять. <...>

Исполнительная власть должна быть в руках монарха, так как эта сторона

правления, почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется

одним, чем многими; напротив, все, что зависит от законодательной власти,

часто лучше устраивается многими, чем одним. <...>

Если бы не было монарха и если бы законодательная власть была вверена

известному количеству лиц из числа членов законодательного собрания, то

свободы уже не было бы: обе власти оказались бы объединенными, так как

одни и те же лица иногда пользовались бы — и всегда могли бы

пользоватьс я — и той, и другой властью.

Свободы не было бы и в том случае, если бы законодательное собрание не

собиралось в течение значительного промежутка времени, так как тогда

произошло бы одно из двух: либо законодательная деятельность совсем

прекратилась бы и государство впало бы в состояние анархии, либо эту

деятельность приняла бы на себя исполнительная власть, вследствие чего эта

власть стала бы абсолютной.

Нет никакой надобности в том, чтобы законодательное собрание было

постоянно в сборе. Это было бы неудобно для представителей и слишком

затруднило бы исполнительную власть, которой в таком случае пришлось бы

заботиться уже не о том, чтобы выполнять свои обязанности, а лишь о том,

чтобы защищать свои прерогативы и свое право на исполнительную

деятельность.

Кроме того, если бы законодательное собрание было в постоянном сборе,

то могло бы случиться, что все изменения в его личном составе свелись бы

лишь к замещению умершего депутата новым. В таком случае, если бы

законодательное собрание оказалось не соответствующим своему

назначению, этому уже ничем нельзя было бы помочь. При смене одного

состава законодательного собрания другим народ, не расположенный к

данному законодательному собранию, возлагает не без основания свои

надежды на то, которое придет ему на смену, между тем как при

бессменности этого собрания он в случае испорченности последнего не

ожидает уже ничего хорошего от его законов и впадает в ярость или в

равнодушие.

Законодательное собрание должно собираться по собственному

усмотрению, так как всякий политический организм признается обладающим

волей лишь тогда, когда он уже находится в сборе. Если бы оно собралось не

единодушно, то нельзя было бы решить, какая часть является действительно

законодательным собранием: та ли, которая собралась, или та, которая не

собралась. Если же оно имело бы право само распускать себя, то могло бы

случиться, что оно никогда не постановило бы этого роспуска, что было бы

опасно в случае, если бы оно замыслило какое-нибудь покушение на

исполнительную власть. <...>

Если исполнительная власть не будет иметь права останавливать действия

законодательного собрания, то последнее станет деспотическим, так как,

имея возможность предоставить себе любую власть, какую оно только

пожелает, оно уничтожит все прочие власти.

Наоборот, законодательная власть не должна иметь права останавливать

действия исполнительной власти. Так как исполнительная власть ограничена

по самой своей природе, то нет надобности еще как-то ограничивать ее;

кроме того, предметом ее деятельности являются вопросы, требующие

быстрого решения. <...>

Но если в свободном государстве законодательная власть не должна иметь

права останавливать власть исполнительную, то она имеет право и должна

рассматривать, каким образом приводятся в исполнение созданные ею

законы <...>.

Может также случиться, что гражданин нарушит в каком-либо

общественном деле права народа и совершит преступления, которые не

смогут и не пожелают карать назначенные судьи. Но, как правило,

законодательная власть не имеет права судить; тем менее она может

пользоваться этим правом в том особенном случае, когда она представляет

заинтересованную сторону, какой является народ. Итак, за ней остается

только право обвинения. Но перед кем же будет она обвинять? Не перед

теми ли судами, которые поставлены ниже ее и к тому же состоят из людей,

которые, принадлежа, как и она, к народу, будут подавлены авторитетом

столь высокого обвинителя? Нет: для охранения достоинства народа и

безопасности частного лица надо, чтобы часть законодательного собрания,

состоящая из народа, обвиняла перед той частью законодательного собрания,

которая состоит из знатных и потому не имеет с первой ни общих интересов,

ни одинаковых страстей. <...>

Исполнительная власть, как мы сказали, должна принимать участие в

законодательстве своим правом отмены решений, без чего она скоро

лишилась бы своих прерогатив. Но она погибнет и в том случае, если

законодательная власть станет принимать участие в отправлении

исполнительной власти.

Если монарх станет участвовать в законодательстве своим правом

издавать постановления, то свободы уже не будет. Но так как ему все же

надо участвовать в законодательстве ради интересов собственной защиты, то

необходимо, чтобы его участие выражалось только в праве отмены. <...>

Итак, вот основные начала образа правления, о котором мы ведем речь.

Законодательное собрание состоит здесь из двух частей, взаимно

сдерживающих друг друга принадлежащим им правом отмены, причем обе

они связываются исполнительной властью, которая в свою очередь связана

законодательной властью.

Казалось бы, эти три власти должны прийти в состояние покоя и

бездействия. Но так как необходимое течение вещей заставит их

действовать, то они будут вынуждены действовать согласованно. <...>

Чтобы тот, кому принадлежит исполнительная власть, не мог угнетать,

надо, чтобы поручаемые ему войска представляли собой народ и были

проникнуты одним духом с народом, как это было в Риме до времени Мария.

А чтобы это было так, необходимо одно из двух: или те, кто служит в армии,

должны иметь достаточные средства, чтобы отвечать за свое поведение

перед прочими гражданами своим имуществом, причем служба их должна

быть ограничена годичным сроком, как это практиковалось в Риме; или, если

имеется в виду постоянное войско, составленное из подонков народа,

законодательной власти должно быть предоставлено право распустить это

войско, когда ей вздумается; солдаты должны жить вместе с народом; не

следует создавать ни отдельных лагерей, ни казарм, ни крепостей.

Армия, после того как она создана, должна находиться в

непосредственной зависимости не от законодательной, а от исполнительной

власти; это вполне согласуется с природой вещей, ибо армии надлежит более

действовать, чем рассуждать. <...>

Все человеческое имеет конец, и государство, о котором мы говорим,

утратит свою свободу и погибнет, как погибли Рим, Лакедемон и Карфаген;

погибнет оно тогда, когда законодательная власть окажется более

испорченной, чем исполнительная.

Не мое дело судить о том, пользуются ли в действительности англичане

этой свободой или нет. Я довольствуюсь указанием, что они установили ее

посредством своих законов, и не ищу большего.

Я не имею намерения ни унижать другие правления, ни говорить, что эта

крайняя политическая свобода должна служить укором тем, у которых есть

свобода умеренная. Да и как мог бы я сказать это, когда сам считаю, что в

избытке даже разум не всегда желателен и что люди почти всегда лучше

приспосабливаются к середине, чем к крайностям? <...>

ГЛАВА VII

ОБ ИЗВЕСТНЫХ НАМ МОНАРХИЯХ

Монархии, которые нам известны, не имеют своим непосредственным

предметом свободу, подобно той монархии, о которой мы только что

говорили; они стремятся лишь к славе граждан, государства и государя. Но

из этой славы проистекает дух свободы, который может в этих государствах

творить дела столь же великие и, возможно, столько же способствовать

счастью людей, как и сама свобода.

Распределение и соединение трех властей там осуществлено не по образцу

того государственного устройства, о котором мы говорили выше. Каждая

власть распределена там особым образом, который более или менее

приближает ее к свободе, без чего монархия выродилась бы в деспотизм.

<...>

ГЛАВА XX

КОНЕЦ ЭТОЙ КНИГИ

Я хотел бы рассмотреть способ распределения трех властей во всех

известных нам умеренных правлениях и согласно с этим определить степень

свободы, присущей каждому из них. Но никогда не следует исчерпывать

предмет до того, что уже ничего не остается на долю читателя. Дело не в

том, чтобы заставить его читать, а в том, чтобы заставить его думать.

Книга двенадцатая

О ЗАКОНАХ, КОТОРЫЕ УСТАНАВЛИВАЮТ

ПОЛИТИЧЕСКУЮ СВОБОДУ В ЕЕ ОТНОШЕНИИ К

ГРАЖДАНИНУ

ГЛАВА I

ОСНОВНАЯ МЫСЛЬ ЭТОЙ КНИГИ

Недостаточно рассмотреть политическую свободу в ее отношении к

государственному строю, надо еще рассмотреть ее в отношении к

гражданину.

Я уже сказал, что в первом случае она устанавливается известным

распределением трех властей, но во втором случае ее следует рассматривать

с иной точки зрения: тут она заключается в безопасности или в уверенности

гражданина в своей безопасности.

Может случиться, что и при свободном государственном строе гражданин

не будет свободен, или при свободе гражданина строй все-таки нельзя будет

назвать свободным. В этих случаях свобода строя бывает правовая, но не

фактическая, а свобода гражданина фактическая, но не правовая.

Свобода по отношению к государственному строю устанавливается

только законами, и даже законами основными; но по отношению к

гражданину она может явиться результатом известных нравов, обычаев,

усвоенных примеров при благоприятном характере некоторых гражданских

законов, как мы все это увидим в настоящей книге. <...>

ГЛАВА П

О СВОБОДЕ ГРАЖДАНИНА

Свобода философская состоит в беспрепятственном проявлении нашей

воли или, по крайней мере (по общему смыслу всех философских систем), в

нашем убеждении, что мы ее проявляем беспрепятственно. Свобода

политическая заключается в нашей безопасности или, по крайней мере, в

нашей уверенности, что мы в безопасности.

Эта безопасность всего более подвергается нападениям в уголовных

процессах по обвинениям публичного или частного характера. Поэтому

свобода гражданина зависит главным образом от доброкачественности

уголовных законов. <...>

ГЛАВА IV

О ТОМ, КАКИМ ОБРАЗОМ ХАРАКТЕР И СТЕПЕНЬ СТРОГОСТИ

НАКАЗАНИЙ БЛАГОПРИЯТСТВУЮТ СВОБОДЕ

Свобода торжествует, когда уголовные законы налагают кары в

соответствии со специфической природой преступлений. Здесь нет места

произволу; наказание зависит уже не от каприза законодателя, но от

существа дела, и оно перестает быть насилием человека над человеком.

Есть четыре рода преступлений: к первому роду принадлежат

преступления против религии, ко второму — преступления против нравов, к

третьему — преступления против общественного спокойствия, к четвертому

— преступления против безопасности граждан. Налагаемые за них наказания

должны вытекать из природы каждого рода преступлений. <...>

ГЛАВА V

О НЕКОТОРЫХ ОБВИНЕНИЯХ, КОТОРЫЕ ТРЕБУЮТ ОСОБЕННОЙ

УМЕРЕННОСТИ И ОСМОТРИТЕЛЬНОСТИ

Вот важное правило: надо быть очень осмотрительным в деле

преследования волшебства и ереси. Обвинения в этих преступлениях могут

иметь самые пагубные последствия для свободы и породить бесчисленные

акты тирании, если законодатель не сумеет ввести их в надлежащие

границы. Поскольку эти обвинения основываются не непосредственно на

действиях гражданина, а скорее на мнении, составившемся о его характере,

они становятся тем опаснее, чем невежественнее народ, и являются вечной

угрозой для гражданина, так как самое безукоризненное в мире поведение,

самая чистая нравственность, выполнение всех обязанностей не могут

защитить человека от подозрения в этих преступлениях. <...>

Я не говорю, что ересь совсем не надо наказывать, я хочу сказать, что ее

следует наказывать очень осмотрительно.

Книга четырнадцатая

О ЗАКОНАХ В ИХ ОТНОШЕНИИ К СВОЙСТВАМ

КЛИМАТА

ГЛАВА I

ОБЩАЯ ИДЕЯ

Если справедливо, что характер ума и страсти сердца чрезвычайно

различны в различных климатах, то законы должны соответствовать и

различию этих страстей, и различию этих характеров.

ГЛАВА II

НАСКОЛЬКО ЛЮДИ РАЗЛИЧНЫ В РАЗЛИЧНЫХ КЛИМАТАХ

Холодный воздух производит сжатие окончаний внешних волокон нашего

тела, отчего напряжение их увеличивается и усиливается приток крови от

конечностей к сердцу. Он вызывает сокращение этих мышц и таким образом

еще более увеличивает их силу. Наоборот, теплый воздух ослабляет

наружные волокна, растягивает их и, следовательно, уменьшает их силу и

упругость.

Поэтому в холодных климатах люди крепче. Деятельность сердца и

реакция окончаний волокон там совершаются лучше, жидкости находятся в

большем равновесии, кровь энергичнее стремится к сердцу, и сердце в свою

очередь обладает большей силой. Эта большая сила должна иметь немало

последствий, каковы, например, большее доверие к самому себе, то есть

большее мужество, большее сознание своего превосходства, то есть меньшее

желание мстить, большая уверенность в своей безопасности, то есть больше

прямоты, меньше подозрительности, политиканства и хитрости. Поставьте

человека в жаркое замкнутое помещение, и он по вышеуказанным причинам

ощутит очень сильное расслабление сердца. И если бы при таких

обстоятельствах ему предложили совершить какой-нибудь отважный

поступок, то, полагаю, он выказал бы очень мало расположения к этому.

Расслабление лишит его душевной бодрости, он будет бояться всего, потому

что будет чувствовать себя ни к чему не способным. Народы жарких

климатов робки, как старики; народы холодных климатов отважны, как

юноши. <...>

В холодных климатах чувствительность человека к наслаждениям должна

быть очень мала, она должна быть более значительна в странах умеренного

климата и чрезвычайно сильна в жарких странах. Подобно тому как

различают климаты по градусам широты, их можно было бы различать, так

сказать, и по степеням чувствительности людей. Я видел оперы в Италии и

Англии: те же были пьесы и те же актеры, но одна и та же музыка

производила на людей обеих наций столь различное впечатление, так мало

волновала одну и приводила в такой восторг другую, что все это казалось

непонятным.

Так обстоит дело и с ощущением боли: она возбуждается в нас разрывом

волокон нашего тела. Создатель природы устроил так, что боль ощущается

тем сильнее, чем значительнее эти разрывы. Но очевидно, что массивные

тела и грубые волокна народов севера способны подвергаться такому расст-

ройству менее, чем нежные волокна народов жарких стран, душа их поэтому

менее чувствительна к ощущению боли. Чтобы пробудить в московите

чувствительность, надо с него содрать кожу.

При такой нежности органов людей жарких стран душа их в высшей

степени восприимчива ко всему, что связано с соединением обоих полов: там

все ведет к этому предмету.

В северном климате физическая сторона любви едва ощущается с

достаточной силой; в умеренном климате любовь, сопровождаемая

бесчисленными аксессуарами, прельщает разными приманками, которые

кажутся любовью, хотя на самом деле все это еще не любовь; в более жарком

климате любовь любят ради нее самой, там она единственная причина

счастья, там она сама жизнь.

В южных странах организм нежный, слабый, но чувствительный,

предается любви, которая беспрерывно зарождается и удовлетворяется в

гареме, а при более независимом положении женщин связана со множеством

опасностей. В северных странах организм здоровый, крепко сложенный, но

тяжеловесный, находит удовольствие во всякой деятельности, которая может

расшевелить душу: в охоте, странствованиях, войне и вине. В северном

климате вы увидите людей, у которых мало пороков, немало добродетелей и

много искренности и прямодушия. По мере приближения к югу вы как бы

удаляетесь от самой морали: там вместе с усилением страстей умножаются

преступления, и каждый старается превзойти других во всем, что может

благоприятствовать этим страстям. В странах умеренного климата вы

увидите народы, непостоянные в своем поведении и даже в своих пороках и

добродетелях, так как недостаточно определенные свойства этого климата не

в состоянии дать им устойчивость. <...>

ГЛАВА V

О ТОМ, ЧТО ДУРНЫЕ ЗАКОНОДАТЕЛИ - ЭТО ТЕ,

КОТОРЫЕ ПООЩРЯЛИ ПОРОКИ, ПОРОЖДЕННЫЕ

КЛИМАТОМ, А ХОРОШИЕ - ТЕ, КОТОРЫЕ БОРОЛИСЬ С

ЭТИМИ ПОРОКАМИ

Индийцы полагают, что покой и небытие составляют основу и конец всего

существующего. Таким образом, полное бездействие является для них

самым совершенным состоянием и главным предметом их желаний. Они

дают верховному существу название неподвижного. Жители Сиама считают,

что высшее блаженство состоит в том, чтобы не быть обязанным приводить

в движение свое тело.

В этих странах, где чрезмерная жара обессиливает и подавляет людей,

покой доставляет такое наслаждение, а движение так тягостно, что эта

метафизическая система кажется вполне естественной. Будда, законодатель

Индии, следовал внушению собственных чувств, рекомендуя людям

состояние полной пассивности; но его учение, порожденное созданной

климатом ленью и в свою очередь поощряющее эту лень, причинило

неисчислимое зло.

Законодатели Китая проявили более здравого смысла: имея в виду не то

состояние покоя, к которому некогда придут люди, а ту деятельность,

которая им необходима для выполнения житейских обязанностей, они дали

своей религии, своей философии и своим законам чисто практическое

направление. Чем более физические причины склоняют людей к покою, тем

более должны удалять их от него причины моральные.

ГЛАВА VI

О ЗЕМЛЕДЕЛИИ В ЖАРКИХ КЛИМАТАХ

Земледелие — самый важный труд людей. Чем более климат побуждает их

избегать этого труда, тем более должны поощрять их к нему религия и

законы. Поэтому законы Индии, которые отдают земли государям и лишают

частных лиц духа собственности, усиливают неблагоприятное влияние

климата, то есть производимую им леность. <...>

ГЛАВА Х

О ЗАКОНАХ, ОТНОСЯЩИХСЯ К ТРЕЗВОСТИ НАРОДОВ

В жарких странах водянистая часть крови сильно улетучивается

вследствие испарины, и ее нужно восполнять подобной же жидкостью.

Поэтому вода там в большом употреблении; крепкие же напитки произвели

бы там сгущение кровяных шариков, которые остаются после испарения

водянистых частей крови.

В холодных странах водянистая часть крови испаряется слабо, она

остается в крови в изобилии, поэтому там можно употреблять спиртные

напитки, не опасаясь сгущения крови. Там тела переполнены влагой, и

крепкие напитки, усиливающие движение крови, не будут неуместны.

Закон Магомета, запрещающий пить вино, является, таким образом,

законом самого климата Аравии; известно, что вода и до Магомета была

обычным напитком арабов. Карфагенский закон, запрещавший употребление

вина, был тоже законом климата; и в самом деле, обе эти страны имеют

почти одинаковый климат.

Подобный закон не годился бы для холодных стран, где в силу климата

развивается некоторое национальное пьянство, сильно отличающееся от

пьянства отдельного лица. Пьянство распространено по всей земле в прямом

отношении к холоду и сырости климата. Двигаясь от экватора к нашему

полюсу, вы увидите, что пьянство возрастает вместе с градусами широты.

Двигаясь от экватора к полюсу, противоположному нашему, вы увидите, что

тут оно возрастает в направлении к югу, подобно тому как там возрастало в

направлении к северу.

Естественно, что там, где употребление вина противно климату, а

следовательно, и здоровью, злоупотребление им наказывается строже, чем в

странах, где дурные последствия пьянства не велики как для личности, так и

для общества, где оно только дурманит людей, а не делает их свирепыми.

Поэтому закон, каравший пьяного человека и за совершенный им проступок,

и за его пьянство, касался только его личного, а не национального пьянства.

Немец напивается по обычаю, испанец — по личному желанию. <...>

От различия в потребностях, порождаемого различием климатов,

происходит различие в образе жизни, а от различия в образе жизни —

различие законов. Для народа, у которого существует большое общение

между людьми, нужны одни законы, для народа, у которого такого общения

нет, — другие.

Книга девятнадцатая

О ЗАКОНАХ В ИХ ОТНОШЕНИИ К ОСНОВНЫМ

НАЧАЛАМ, ОБРАЗУЮЩИМ ОБЩИЙ ДУХ, НРАВЫ И

ОБЫЧАИ НАРОДА

ГЛАВА IV

ЧТО ТАКОЕ ОБЩИЙ ДУХ

Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы

правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого

образуется общий дух народа.

Чем более усиливается в народе действие одной из этих причин, тем более

ослабляется

действие

прочих.

Над

дикарями

властвуют

почти

исключительно природа и климат, китайцами управляют обычаи, в Японии

тираническая власть принадлежит законам, над Лакедемоном в былое время

господствовали нравы, принципы правления и нравы старины

господствовали в Риме.

ГЛАВА V

О ТОМ, КАК ВАЖНО ИЗБЕГАТЬ ВСЕГО, ЧТО МОЖЕТ ИЗМЕНИТЬ

ОБЩИЙ ДУХ НАЦИИ

<...> Законодатель должен сообразоваться с народным духом, поскольку

этот дух не противен принципам правления, так как лучше всего мы делаем

то, что делаем свободно и в согласии с нашим природным гением.

Внушите дух педантизма народу, веселому по своей природе, — и

государство ничего не выиграет от этого ни для своего внешнего, ни для

своего внутреннего благополучия. Не мешайте же этому народу серьезно

заниматься пустяками и весело — серьезными делами.

ГЛАВА XIV

КАКОВЫ ЕСТЕСТВЕННЫЕ СРЕДСТВА ИЗМЕНЕНИЯ НРАВОВ И

ОБЫЧАЕВ НАРОДА

Мы сказали, что законы являются частными и точно определенными

установлениями законодателя, а нравы и обычаи — установлениями народа в

целом. Отсюда следует, что тот, кто, желает изменить нравы и обычаи, не

должен изменять их посредством законов: это показалось бы слишком

тираническим; лучше изменять их посредством внедрения иных нравов и

иных обычаев.

Итак, государь, который пожелает произвести большие перемены в своем

народе, должен преобразовать посредством законов то, что установлено

законами, и изменять посредством обычаев то, что установлено обычаями.

Изменять же посредством законов то, что должно быть изменено

посредством обычаев, — очень дурная политика.

Закон, обязывавший московитов брить бороду и укорачивать платье, и

насилие Петра I, приказывавшего обрезать до колен длинные одежды

каждого, кто входил в город, были порождением тирании. Есть средства

бороться с преступлениями: это наказания; есть средства для изменения

обычаев: это примеры.

Легкость и быстрота, с которыми этот народ приобщился к цивилизации,

неопровержимо доказали, что его государь был о нем слишком дурного

мнения и что его народы вовсе не были скотами, как он отзывался о них.

Насильственные средства, которые он употреблял, были бесполезны: он мог

бы достигнуть своей цели и кротостью.

Он и сам видел, как легко совершались эти перемены. Женщины были

затворницами и в известном смысле рабынями. Он призвал их ко двору,

велел им одеться по немецкой моде, он сам посылал им материи на платье,

— и женщины тотчас же полюбили новый образ жизни, столь

благоприятствовавший развитию их вкуса, тщеславия и страстей, и

заставили полюбить его и мужчин.

Преобразования облегчались тем обстоятельством, что существовавшие

нравы не соответствовали климату страны и были занесены в нее смешением

разных народов и завоеваниями. Петр I сообщил европейские нравы и

обычаи европейскому народу с такой легкостью, которой он и сам не

ожидал. Власть климата сильнее всех иных властей.

Итак, он не нуждался в законах для изменения нравов и обычаев своего

народа; было бы достаточно, если бы он сообщил этому народу другие

нравы и другие обычаи.

Народы, как правило, очень привязаны к своим обычаям, и лишать их этих

обычаев при помощи насилия значит делать их несчастными: поэтому надо

не изменять обычаи народа, а побуждать народ к тому, чтобы он сам

изменил их.

Всякое наказание, не обусловленное необходимостью, есть тирания. Закон

не есть простое проявление силы; вещи, по своей природе безразличные, не

входят в круг его компетенции.

Книга двадцать шестая

О ЗАКОНАХ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ИХ ОТНОШЕНИЯ

К РАЗЛИЧНЫМ РАЗРЯДАМ ВОПРОСОВ, ВХОДЯЩИХ В

ОБЛАСТЬ ИХ ПОСТАНОВЛЕНИЙ

ГЛАВА XV

НЕ СЛЕДУЕТ ПОДЧИНЯТЬ ПРИНЦИПАМ ГОСУДАРСТВЕННОГО

ПРАВА ТО, ЧТО НАХОДИТСЯ В ЗАВИСИМОСТИ ОТ ПРИНЦИПОВ

ГРАЖДАНСКОГО ПРАВА

Подобно тому как люди отказались от естественной независимости, чтобы

жить под политическими законами, они отказались и от естественной

общности имуществ, чтобы жить под гражданскими законами.

Первые из этих законов дали им свободу, вторые — собственность. Не

следует решать по законам свободы, являющейся, как мы же сказали,

господством гражданского общества, вопросы, которые должны решаться по

законам собственности. Если говорят, что благо частное должно уступать

благу общественному, то это лишь ложное умозаключение. Правило это

имеет место только в том случае, когда дело идет о господстве гражданского

общества, то есть о свободе гражданина; но оно неуместно в применении к

вопросам собственности, потому что общественное благо всегда требует,

чтобы каждый неизменно сохранял право на собственность, обеспеченное

ему гражданскими законами. <...>

Итак, в деле общественного блага примем за правило, что благо это

никогда не может состоять в том, чтобы лишить человека имущества или

даже самой ничтожной части его посредством политического закона или

распоряжения. В этом случае следует в точности держаться гражданского

закона, составляющего верховную охрану собственности. <...>

Если правительство захочет построить общественное здание или

проложить новую дорогу, необходимо, чтобы оно возместило все убытки

частных лиц. Общество в этом отношении есть как бы частное лицо,

вступающее в сделку с другим частным лицом. Достаточно уже того, что оно

может заставить гражданина продать свое имущество, лишая его этим

дарованной ему гражданскими законами привилегии, по которой никто не

может принуждать его к отчуждению его собственности.

1 - 1

Обсудить

Онлайн чтение книги О духе законов 1 - 1

Отзывы и комментарии

Онлайн чтение книги О духе законов
1 - 1