Онлайн чтение книги Охота к перемене мест
62

Варежку перевели в экипаж Леонида Емельяновича. Единственная женщина, которой доверили работу на двухконсольном кране! Без хорошей физической подготовки, а проще говоря, смелости, не добраться к моторам на верхней площадке, на сорок метров выше будки. Видимо, сыграло роль ручательство Леонида Емельяновича.

Ей не терпелось похвалиться перед Шестаковым, но она сдержалась и рассказала о новой работе только Зине Галиуллиной. Шестаков узнал о ее назначении и поздравил.

«Спасибо, если сам догадался, жаль, если надоумила Зина».

Варежка не попала бы в экипаж Леонида Емельяновича на кран номер четыре, если бы в те дни на плотине не объявили штурм. Обещали уложить в плотину чуть ли не полмиллиона кубометров бетона к Октябрьской годовщине и ввели на двухконсольных кранах дополнительную смену.

Варежка неслась теперь на плотину как на крыльях, гордая: ей нравился новый кран.

Леонид Емельянович и зимой сидит в кабине в одном пиджаке, без валенок — ноги овевает теплый воздух. Варежка, обутая в тапочки, лучше ощущает ногами педали: нажмешь правой ногой — вперед, левой — назад; возле левой ноги — звонок; слева под рукой — сирена.

Варежка хранила теперь свои кожаные перчатки внизу, в ящичке под колесной тележкой. Она не бралась за поручни, за перила, за железные ступеньки голыми руками. Уверенно, с тренированной ловкостью и изяществом, подымалась по лесенкам высокорослого крана.

Красавцы краны расхаживают по верхней бетоновозной эстакаде, раскинув по обе стороны плотины свои ажурные посеребренные руки.

В начале осени, когда Варежку определили в экипаж к Леониду Емельяновичу и она дежурила под его присмотром, им дали поручение — переселить катер из верхнего бьефа в нижний. Что стоило длиннорукому богатырю, поднимающему груз в 22 тонны, пронести катер над плотиной?

В эти минуты Леонид Емельянович был капитаном, штурманом, лоцманом.

Катер обвязали тросами. Спустя несколько минут он повис над Усть-Илимским морем, с киля стекали струйки, капли воды.

Еще не успело обсохнуть днище, корпус ниже ватерлинии, как катер проплыл над плотиной и вновь оказался на плаву, теперь уже в нижнем бьефе.

— Елки с дымом! — воскликнула Варежка, с восхищением глядя из своего застекленного скворечника на дело рук Леонида Емельяновича.

Отныне катеру навечно суждено плавать в низовьях Ангары, там ждут его будущие навигации...

В те дни перешли на круглосуточное бетонирование плотины, и группе монтажников из треста Пасечника предложили временно поработать бетонщиками. Варежка оказалась рядом со своими.

Пасечник, посоветовавшись с Михеичем, выбрал из числа добровольцев самых дюжих парней, которым под силу быстро освоить новое для них дело. Физическая подготовка поможет перенести повышенные нагрузки.

Рыбасов не переставал повторять, что у него самого людей не хватает, но в список временных бетонщиков почему-то включил Ромашко. Пасечник выругал Рыбасова: разве можно такого мастера отлучать от водоводов и глубинных отверстий! Да еще в дни, когда участок остался без самого искусного сварщика.

На днях Кириченков пригласил бригаду на прощальный ужин в ресторане «Лосята». Пришли все, кроме Чернеги, не простившего Кириченкову недавнего подозрения в краже.

Накануне Кириченков долго и мучительно выбирал со старшим официантом меню — чтобы было и не очень дорого и чтобы его нельзя было обвинить в скупердяйстве. Маркарова так и подмывало сказать несколько ядовитых слов или заказать за ужином что-то дополнительно, но он воздержался: все-таки навсегда прощаются.

Кириченков уехал из Усть-Илимска товарным поездом, на платформе, сторожа большой ящик, сколоченный из досок; он транспортировал в Киев свой автомобиль «Жигули-универсал». Проводил Кириченкова только Садырин, да и то потому, что напоследок, уже сидя на платформе, они выпили поллитровку, скромно назвав ее посошком на дорогу...

Садырин попросился в стропальщики, но Шестаков стропальщиком назначил Чернегу, хотя силенок у него поменьше, в сравнении с Садыриным он — слабак. А силенка стропальщику, право же, не помеха. Груженая бадья весит восемнадцать с половиной тонн, ее приходится подталкивать, подтягивать на весу.

Садырину пришлось присоединиться к вновь испеченным бетонщикам — к Шестакову, Маркарову, Нистратову.

Варежка знала, как достается верхолазам, когда они работают в подвешенном состоянии, да еще при этом орудуют гаечным ключом или ставят распорки между кабелями. Но никогда она не видела Шестакова, Маркарова, Садырина, Нистратова такими уставшими, как теперь, в блоке плотины.

После истории с деньгами Кириченкова, которую сам Садырин называл «самовольным краткосрочным займом», он замаливал грех перед бригадой. Вот так же в Приангарске он после происшествия с злополучной «садыринской колонной» старательно трудился в котловане.

Фамилия Садырина даже промелькнула в местной газете — передовик стройки, вот чудеса-то!

Маркаров не удивился:

— У иных людей бывает аллергия: не принимает организм какие-то лекарства или продукты или запахов не переносит. У нашего Садырина аллергия к нравоучениям, критическим замечаниям. А похвалить его вовремя — перестанет ершиться...

Про крановщика, стропальщика, верхолаза не скажешь, что они работают бок о бок, локоть к локтю или рука об руку. Они работают на разных уровнях. Но как они понимают друг друга, как красноречив язык их жестов! Какие они многоопытные дирижеры!

— Разговор на высшем уровне! — окрестил Маркаров рабочую жестикуляцию.

Такой язык жестов вряд ли понятен дипломатам. Но сколько деловых бесед на высоких отметках слышат, а вернее сказать — видят ежедневно эстакада и гребень плотины!

Важно, чтобы разговор на высшем уровне был обоюдопонятным, без оговорок, запинок и недомолвок. Тем более ночью, когда циклопическая бадья с раствором путешествует в слабо высвеченной неизвестности, выныривает над головами из непроглядной тьмы, не подчиняющейся прожекторам, и становится видна стропалю, стоящему на блоке, лишь на последних метрах пути.

Ранние октябрьские морозы затрудняли работу.

Плотной завесой висит над эстакадой пар, все вокруг в испарине остывающего бетона. Гребень плотины окутан морозным туманом. Не видать стропальщика, который принимает бадью на верхотуре.

Чернега оказался удивительно расторопным дирижером. Или он старался изо всех сил, желая угодить Варежке, понравиться ей?

— До Мравинского тебе еще далеко, — прокомментировал Маркаров, следя за его жестикуляцией. — Но с Силантьевым из эстрадного оркестра потеешь на равных...

Чернега дежурит на дощатом перекрытии блока и, когда требуется, подтягивает висящую бадью руками или толкает всем телом так, чтобы она опустилась точно над люком, чтобы бетонное месиво растекалось по квадратной площади блока равномерно, чтобы бетонщики не завязли в серой лаве. И пуп надорвать недолго, пока вытащишь тяжелые вибраторы и ноги в высоких резиновых сапогах.

Варежка приходила иногда раньше своей смены и подолгу стояла в блоке. Только здесь можно в полной мере оценить ювелирную работу Леонида Емельяновича. Какая ответственность у крановщика. когда бадья висит над головами бетонщиков, а бетон низвергается в люк!

Чаще, чем на других, смотрела она на Шестакова, видела капельки пота на лбу и висках под обрезом каски, и думала:

«Будет еще Саша инженером! Я и хотела, чтобы он поступил в институт, и не хотела. Самой-то себе могу признаться, что не огорчилась его неудачей. Только бы не расстаться... Разве могла я угадать-догадаться, впервые увидев Сашу из своего стеклянного скворечника, что на нем сойдется клином белый свет?»

Варежка стояла в углу блока, накрытого дощатой крышей-опалубкой, стояла и размышляла...

Право, полезно было бы постоять здесь выпускникам школы или студентам. Иные молодые люди полагают, что в эпоху, когда колдует автоматика, тяжелый физический труд отмирает.

«А кому трамбовать бетон? — подумала Варежка. — Не каждому молодому парню, хоть сибиряку, хоть кавказцу, такая работа по плечу. Не каждый выдюжит, особенно в мороз, когда бетон бурно испаряется и в блоке трудно дышать. Есть, есть еще тяжелый физический труд, и он предусмотрен не вчерашней, а сегодняшней технологией. Легковесное отношение к тяжелому труду давно у нас завелось. Мы будем петь и смеяться, как дети, среди упорной борьбы и труда...»

Варежка следила за Шестаковым, который всем своим сильным телом под брезентовой робой пытался противостоять вибрации. Какое требуется напряжение всех мускулов, чтобы вибратор, отданный во власть сжатого воздуха, не выскользнул из рук, чтобы всю его энергию обратить на уплотнение бетона! Вчера Саша сказал Варежке, что никогда раньше не чувствовал себя таким сильным.

Монтажникам обещали сохранить их заработки на то время, пока они будут бетонщиками. Но оказалось, что бетонщики зарабатывают в блоке больше верхолазов.

Варежка задумалась над неожиданным явлением: чем меньше сильных мужичков остается без высокой квалификации, тем спрос на них больше и тем выше оплачивается на стройке тяжелый физический труд.

Она посмотрела на часы — пора на смену.

По инструкции кран после каждой смены останавливают на двадцать минут для технического осмотра.

Но много ли дает техосмотр, когда молчат моторы и неподвижны тросы? На двухконсольном кране без малого сорок моторов — начиная от игрушечного моторчика мощностью в полкиловатта (этот моторчик понуждает «дворник» смывать капли дождя со стекла кабины) и кончая мотором мощностью в восемьсот пятьдесят киловатт. Пока Варежка подымется на верхушку крана, пока пройдет из конца в конец площадку в сотню метров длиной — время идет, кран стоит...

А что, если отменить длительные профилактические простои крана?

Последние дни Варежка приходит за те же двадцать минут до начала и проводит осмотр всех механизмов на ходу. Прислушивается к моторам, проверяет оборудование и всю ходовую часть под нагрузкой!

Если поднялся ветерок — подтянуть тормоза. Кран оборудован датчиком: при ветре более восемнадцати метров в секунду зажигается зеленая контрольная лампочка и включается сирена. А если безветренно, тормоза можно чуть-чуть ослабить, чтобы кран ходил более плавно.

— Ну, Варька, шустрая же ты стала, — сказал Леонид Емельянович, узнав о техосмотре на ходу. — Замахнулась на инструкцию!

Столько времени прошло, и вот снова Варежка оказалась под присмотром Леонида Емельяновича, да не только техническим — и под душевным присмотром.

Варежка посылала ему из Приангарска, из Братска, с других строек праздничные открытки. Виделись редко, а вот встретились на одном кране — нет от Леонида Емельяновича никаких секретов, во всем может ему довериться.

И, видимо, он чувствовал это, потому что вдруг заговорил о самом для нее заветном:

— Когда Валентин наш стал к тебе женихаться, я предупреждал: не в нашу породу парень, подумай хорошенько, прежде чем расписываться. Против родного брата остерегал.

— Помню, Леонид Емельянович.

— А сейчас вопрос ребром тебе задаю: почему с Шестаковым до сей поры порознь? Нам, сибирякам, твой молчун подошел бы.

— Сам не заговаривает. Не мне же первой... Да еще и запинка есть серьезная. Опоздал Саша родиться на белый свет. Я на три года старше.

— Подумаешь, три года! Щенки вы оба...

— Это верно, скулить в подушку еще не разучилась.