Онлайн чтение книги На дороге On the Road
4

Тут началась самая клевая поездка в моей жизни: грузовик с открытым верхом и без заднего борта, в кузове растянулись шестеро или семеро парней, а водители – два молодых светловолосых фермера из Миннесоты – подбирали всех до единого, кого находили по дороге; никого, кроме пары этих улыбчивых, бодрых и приятных деревенских лоботрясов, видеть но хотелось; оба одеты в хлопчатобумажные рубашки и рабочие штаны – и всё; оба со здоровенными ручищами и открытыми, широкими и приветливыми улыбками для всего, кто или что бы ни попалось на пути. Я подбежал и спросил:

– А еще место есть?

– Конечно, запрыгивай давай, места всем хватит.

Не успел я взобраться в кузов, как грузовик о ревом рванулся дальше; я не удержался, кто-то в кузове схватил меня, и я шлепнулся вниз. Кто-то протянул бутылку с сивухой, там оставалось на донышке. Я глотнул от души в диком, лирическом, моросящем воздухе Небраски.

– Уу-иих, поехали! – завопил пацан в бейсбольной кепке, и они разогнали грузовик до семидесяти и как из пушки обгоняли всех, кто был на трассе. – Мы на этом сукином сыне едем аж из самого Де-Мойна. Парни никогда не останавливаются. Им приходится иногда орать, чтобы слезть поссать. А то приходится ссать с воздуха и крепче держаться, браток, – чем крепче. Тем лучше.

Я оглядел всю компанию. Там было два молодых пацана – фермеры из Северной Дакоты в красных бейсболках, а это стандартный головной убор пацанов-фермеров в Северной Дакоте, они ехали на урожаи: их старик дал им отпуск на лето, поездить. Было два городских пацана из Колумбуса, Огайо, студенты-футболисты; они жевали резинку, подмигивали, распевали песни на ветру; они сказали, что летом вообще ездят стопом по Штатам.

– Мы едем в Эл-Эй! – вопили они.

– А чего делать там будете?

– А черт его знает. Какая разница?

Потом был еще длинный тощий кент с вороватым взглядом.

– Ты откуда? – спросил я его. Я лежал с ним рядом в кузове; сидеть там было невозможно, не подскакивая, а поручней, чтобы держаться, не было. Он медленно развернулся ко мне, открыл рот и вымолвил:

– Мон-та-на.

И, наконец, там был Джин с Миссиссиппи и его подопечный. Джин с Миссиссиппи был маленьким чернявым парнем, который ездил по стране на грузовых поездах, хобо лет тридцати, но выглядел он молодо, а сколько ему на самом деле, сказать было трудно. Он сидел на досках, скрестив ноги, смотрел на поля, ни слова ни говоря на протяжении сотен миль, а в конце концов однажды повернулся ко мне и спросил:

– А ты куда едешь?

Я ответил, что в Денвер.

– У меня там сестра, но я ее не видел уже лет несколько. – Его речь была мелодичной и медлительной. Он был терпеливый. Его подопечный – высокий светловолосый шестнадцатилетний паренек – тоже был одет в тряпки, как у хобо: то есть на них обоих была старая одежда, почерневшая от паровозной сажи, грязи товарных вагонов и от того, что спишь на земле. Светлый пацан тоже вел себя тихо и, казалось, от чего-то убегал; и по тому, как он смотрел прямо перед собой и облизывал губы, тревожно о чем-то размышляя, выходило, что убегал он от полиции. Иногда Кент из Монтаны заговаривал с ними с саркастической и оскорбительной ухмылкой. Те не обращали на него внимания. Кент был весь из себя оскорбление. Я боялся его долгого тупого оскала, с которым он смотрел прямо тебе в лицо и полупридурочно не хотел отлипать.

– У тебя деньги есть? – спросил он меня.

– Откуда, к черту? На пинту виски, может, хватит, пока доберусь до Денвера. А у тебя?

– Я знаю, где можно достать.

– Где?

– Везде. Всегда ведь можно заманить какого-нибудь лопоухого в переулочек, а?

– Да-а, думаю, можно.

– Мне на западло, когда на самом деле бабки нужды. Еду сейчас в Монтану, отца повидать. Надо будет слезть с этой телеги в Шайенне и двигаться наверх на чем-нибудь другом. Эти психи едут в Лос-Анжелес.

– Прямиком?

– Всю дорогу: если хочешь в Эл-Эй – они подвезут.

Я стал раскидывать мозгами: мысль о том, что можно сквозануть ночью через всю Небраску, Вайоминг, утром – пустыня Юты, потом, днем скорее всего – пустыня Невады, и в натуре прибыть в Лос-Анжелес в обозримом и недалеком будущем, почти заставила меня изменить все планы. Но мне надо было в Денвер. Тоже придется слезть в Шайенне и стопом проехать девяносто миль к югу до Денвера.

Я обрадовался, когда миннесотские парни, которым принадлежал грузовик, решили остановиться в Норт-Платте поесть: я хотел на них взглянуть. Они вылезли из кабины и заулыбались всем нам.

– Можно поссать! – сказал один.

– Пора есть! – сказал другой.

Но из всей компании только у них были деньги на еду. Мы приволоклись вслед за ними в ресторан, которым управляла целая куча женщин, и сидели там со своими гамбургерами и кофе, пока они уминали целые подносы еды, точно у мамочки на кухне. Они были братьями, возили сельхозтехнику из Лос-Анжелеса в Миннесоту и неплохо этим зарабатывали. Поэтому на обратном пути к Побережью, порожняком, они и подбирали всех на дороге. Они уже проделывали такое раз пять и получали бездну удовольствия. Им все нравилось. Они не переставали улыбаться. Я попытался заговорить с ними – довольно неуклюжая попытка с моей стороны подружиться с капитанами нашего корабля, – и в ответ единственно получил две солнечные улыбки и крупные белые зубы, вскормленные на кукурузе.

В ресторане с нами были все, кроме обоих хобо – Джина и его парня. Когда мы вернулись, они всё так же сидели в кузове, всеми брошенные и несчастные. Опускалась тьма. Водители закурили; я воспользовался случаем, чтобы купить бутылку виски – согреваться в летящем мимо ночном воздухе. Они улыбнулись, когда я сказал им об этом:

– Давай, быстрее только.

– Ну, и вам по паре глотков достанется! – заверил их я.

– Нет-нет, мы не пьем, давай сам.

Кент из Монтаны и оба студента бродили вместе со мною по улицам Норт-Платта, пока я не нашел, где продается виски. Они скинулись понемногу, Кент тоже добавил, и я купил квинту. Высокие угрюмые мужики наблюдали, как мы идем мимо, сидя перед домиками с фальшивыми фасадами: вся главная улица была у них застроена такими квадратными коробками. Там, где заканчивалась каждая унылая улочка, раскрывались громадные пространства равнин. В воздухе Норт-Платта я ощутил что-то иное – я не знал, что именно. Минут через пять понял. Мы вернулись к грузовику и рванули дальше. Быстро стемнело. Мы все вкиряли по чуть-чуть, тут я взглянул окрест и увидел, как цветущие поля реки Платт начали исчезать, а вместо них, настолько, что конца не видать, возникали долгие плоские пустоши – песок да полынь. Я поразился.

– Что за черт? – крикнул я Кенту.

– Это степи начинаются, парень. Дай-ка мне еще глотнуть.

– Ур-р-ра! – вопили студенты. – Колумбус, пока! Что бы Спарки с пацанами сказали, если б здесь очутились. Й-яуу!

Водители впереди поменялись местами; свежий братишка шарахнул грузовик до предела. Дорога тоже изменилась: посередине горб, покатые края, а по обеим сторонам – канавы глубиной фута по четыре, и грузовик подпрыгивал и перекатывался с одного края дороги на другой – только чудом каким-то в это время никто не ехал навстречу, – а я думал, что мы все сейчас сделаем сальто. Но братья были офигенными шоферами. Как этот грузовичок расправился с небраскинской шишкой – с той шишкой, что залезает аж на Колорадо! Как только я понял, что на самом деле наконец попал в Колорадо – хотя официально я в него не попал, но если смотреть на юго-запад, то Денвер всего в каких-то нескольких сотнях миль… Так вот, тогда я завопил от восторга. Мы пустили пузырь по кругу. Высыпали здоровенные пылающие звезды, песчаные холмы, сливаясь с далью, потускнели. Я чувствовал себя стрелой, которая может долететь до самой цели.

И вдруг Джин с Миссиссиппи повернулся ко мне, очнувшись от своего терпеливого созерцания со скрещенными ногами, открыл рот, наклонился поближе и сказал:

– Эти равнины мне напоминают про Техас.

– А ты сам из Техаса?

– Нет, сэр, я из Грин-велла, Маз-сипи. – Вот как он это сказал.

– А пацан этот откуда?

– Он там, в Миссиссиппи, попал в какую-то заварушку, и я предложил помочь ему выбраться. Парнишка никогда сам нигде не был. Я о нем забочусь как могу, он еще ребенок. – Хоть Джин и был белый, в нем жило что-то от мудрого и усталого старого негра, а иногда появлялось что-то очень похожее на Элмера Хассела, нью-йоркского наркомана, да, в нем это было, но только это был такой железнодорожный Хассел, Хассел – бродячий эпос, пересекающий страну вдоль и поперек каждый год, на юг зимой, на север летом, и только потому, что у него нет такого места, где он мог бы задержаться и не устать от него, и потому, что ехать ему больше некуда, кроме как куда-то, он продолжал катиться дальше под звездами, и звезды эти, в основном, оказывались звездами Запада.

– Я пару раз бывал в Ог-дене. Если хочешь поехать в Ог-ден, то у меня там пара друзей, у них можно залечь.

– Я еду в Денвер из Шайенна.

– На хрена? Поезжай прямо, не каждый день такая прогулка выпадает.

Предложение, конечно, было очень соблазнительным. А что там, в Огдене?

– Что такое Огден? – спросил я.

– Это такое место, через которое почти все парни проезжают и всегда там встречаются; там скорее всего кого хочешь увидишь.

Раньше, когда я ходил в моря, то был знаком с длинным костлявым парнем из Луизианы по имени Дылда Хазард, Уильям Холмс Хазард, который был хобо потому, что хотел им быть. Маленьким мальчиком он увидел, как к его матери подошел хобо и попросил кусочек пирога, и та дала ему, а когда хобо ушел вниз но дороге, мальчик спросил:

– Ма, а кто этот дядя?

– А-а, это хо-бо.

– Ма, я хочу стать хо-бо, когда вырасту.

– Закрой рот, Хазардам это не пристало. – Но он так и не забыл того дня, а когда вырос, то после непродолжительного увлечения игрой в футбол за Луизианский Университет действительно стал хобо. Мы с Дылдой провели множество ночей, рассказывая друг другу разные истории и плюясь табачным соком в бумажные стаканчики. Во всей манере Джина с Миссиссиппи что-то настолько очевидно напоминало Дылду Хазарда, что я не выдержал:

– Ты случайно где-нибудь не встречал чувака по имени Дылда Хазард?

И тот ответил:

– Ты имеешь в виду такого длинного парня, который громко смеется?

– Да вроде похож. Он из Растона, Луизиана.

– Точно. Его еще иногда называют Длинный из Луизианы. Да, сэр, конечно, я встречал Дылду.

– Он еще работал раньше на нефтеразработках в Восточном Техасе.

– Правильно, в Восточном Техасе. А теперь гоняет скот.

И это было уже совершенно точно; но все-таки я никак не мог поверить в то, что Джин действительно знает Дылду, которого я искал – ну, туда-сюда – несколько, в общем, лет.

– Еще раньше он работал на буксирах в Нью-Йорке?

– Н-ну, насчет этого я не знаю.

– Так ты, наверное, знал его только на Западе?

– Ну да. Я ни разу не был в Нью-Йорке.

– Ну, черт бы меня побрал, просто поразительно, что ты его знаешь. Такая здоровая страна. И все-таки я был уверен, что ты его знаешь.

– Да, сэр, я знаю Дылду довольно неплохо. Никогда не жмется, если деньги заводятся. Злой, крутой такой чувак к тому же: я видел, как он уложил легавого на сортировке в Шайенне – с одного удара. – Это тоже походило на Дылду: он постоянно отрабатывал свой «один удар»; сам он напоминал Джека Демпси, только молодого и вдобавок пьющего.

– Черт! – завопил я навстречу ветру, отхлебнул еще и вот уже почувствовал себя достаточно недурно. Каждый глоток уносило прочь летящим навстречу воздухом открытого кузова, горечь его стиралась, а сладость оседала в желудке. – Шайенн, вот я еду! – пел я. – Денвер, берегись, я твой!

Кент из Монтаны повернулся ко мне, показал на мои ботинки и сострил, конечно, даже не улыбнувшись:

– Ты думаешь, если эти штуки закопать в землю, что-нибудь вырастет? – А остальные парни услышали его захохотали. У меня были самые глупые башмаки во всей Америке: я прихватил их специально, чтобы ноги не потели на раскаленной дороге, и, если не считать дождя возле Медвежьей Горы, ботинки эти действительно оказались самыми подходящими для моего путешествия. Поэтому я засмеялся вместе с ними. Башмаки уже сильно обтрепались, кусочки разноцветной кожи торчали кубиками свежего ананаса, и в дырки проглядывали пальцы. В общем, мы квакнули еще и ржали себе дальше. Как во сне, грузовик летел сквозь крохотные городки на перекрестках, которые хлопками рвались нам навстречу из темноты, мимо длинных шеренг сезонников и ковбоев, бездельничавших всю ночь. Те лишь успевали повернуть головы нам вслед, и уже из разливавшейся тьмы на другом конце городка мы замечали, как они хлопают себя по ляжкам: мы были довольно прикольной компанией.

В это время года, однако, в деревне было много народу – пора урожая. Парни из Дакоты засуетились:

– Мы, наверное, слезем, когда они в следующий раз остановятся поссать: здесь, кажется, полно работы.

– Когда здесь кончится, просто надо будет двигаться на север, – посоветовал Кент из Монтаны, – и так идти за урожаем, пока не дойдете до Канады. – Парни вяло кивнули в ответ: они не шибко высоко ставили его советы.

Тем временем молодой светловолосый беглец сидел все так же; Джин то и дело выглядывал из своего буддистского транса на летевшие мимо темные равнины и мягко шептал что-то парню на ухо. Тот кивал. Джин о нем заботился – о его настроении и о его страхах. Я подумал: ну куда, к чертям собачьим, они поедут и что будут делать? У них не было даже сигарет. Я истратил на них всю свою пачку – так я их полюбил. Они были благодарны и благодатны: ничего не просили, а я все предлагал и предлагал. У Монтанского Кента тоже была пачка, но он никого не угощал. Мы пронеслись сквозь другой городок на перекрестке, мимо еще одной шеренги доходяг в джинсах, сбившихся под тусклые фонари, точно бабочки на поверхности пустыни, и вернулись к неохватной тьме, и звезды над головой были чисты и ярки, потому что воздух тончал все сильнее и сильнее по мере того, как мы взбирались на высокогорье в западной части плато, понемногу – фут на милю, так они сказали, – и никакие деревья вокруг не загораживали низких звезд. А один раз, когда мы пролетали мимо, в полыни у дороги я заметил грустную белолицую корову. Как по железной дороге едешь – так же ровно и так же прямо.

Вскоре мы снова въехали в городок, сбросили скорость, и Кент из Монтаны сказал:

– Ну, наконец, поссать можно! – Но миннесотские парни не остановились и поехали дальше. – Черт, я уже не утерплю, – сказал Кент.

– Давай через борт, – откликнулся кто-то.

– Ну и дам, – сказал он и медленно, пока мы все на него смотрели, дюйм за дюймом стал сидя перемещаться к краю платформы, держась за что только можно, пока не свесил ноги с открытого борта. Кто-то постучал в стекло кабины, чтобы привлечь внимание братьев. Те обернулись и разулыбались, как могли только они. И как раз когда Кент начал делать свои дела, и без того чересчур осторожно, они стали рисовать грузовиком зигзаги на скорости семьдесят миль в час. Кент сразу же опрокинулся на спину; мы увидели в воздухе китовый фонтанчик; он пытался снова подняться и сесть. Братья опять мотнули грузовик в сторону. Бах – он упал на бок и весь обмочился. В реве ветра мы слышали, как он слабо ругается – будто человек скулит где-то за холмами:

– Черт… вот черт… – Он так и не понял, что мы делали это намеренно: он просто боролся – сурово, как Иов. Закончив, – как уж у него это получилось, не знаю, – он был весь мокрый, хоть выжимай; теперь надо было проерзать на заднице обратно, что он и сделал с самым что ни на есть горестным видом, а все остальные ржали, кроме грустного светловолосого парня и миннесотцев в кабине – те просто ревели от хохота. Я протянул ему бутылку, чтобы хоть чем-то компенсировать.

– Какого дьявола? – сказал он. – Они что, специально это делали?

– Конечно, специально.

– Вот черт, а я не знал. Я так уже делал в Небраске – так там было в два раза легче.

Мы вдруг приехали в городок Огаллала, и здесь чуваки в кабине выкрикнули, причем с немалым удовольствием:

– Остановка поссать! – Кент угрюмо слез с грузовика, сожалея об утраченной возможности. Два парня из Дакоты со всеми попрощались, прикинув, что начнут работать на урожаях отсюда. Мы провожали их взглядом, пока они не скрылись в темноте, направившись куда-то на окраину, к лачугам, где горел свет и где, как сказал ночной сторож в джинсах, должны жить какие-то наниматели. Мне надо было прикупить сигарет. Джин и молодой блондин пошли вместе со мной размять ноги. Я зашел в самое невероятное место на свете – что-то типа одинокого кафе-стекляшки для местных подростков на Равнинах. Несколько – совсем немного – мальчишек и девчонок танцевали там под музыкальный автомат. Когда мы зашли, был как раз перерыв. Джин с Блондинчиком просто встали у дверей, ни на кого не глядя: им нужны были только сигареты. Там было и несколько симпатичных девчонок. Одна начала строить Блондинчику глазки, а тот так и не заметил; а если бы и заметил, то наплевал бы – так удручен он был.

Я купил им по пачке каждому; они сказали «спасибо». Грузовик уже был готов ехать дальше. Время склонялось к полуночи, холодало. Джин, исколесивший страну вдоль и поперек больше раз, чем мог сосчитать по пальцам рук и ног, сказал, что нам всем сейчас лучше всего сбиться в одну кучу под брезент, иначе околеем. Таким вот макаром – и с остатком бутылки – мы и согревались, а морозец крепчал и уже пощипывал нам уши. Звезды казались еще ярче – чем выше мы взбирались на Высокогорья. Теперь мы уже были в Вайоминге. Лежа на спине, я смотрел прямо перед собою в великолепную твердь, упиваясь тем расстоянием, что покрыл, как далеко, в конце концов, забрался от этой тоскливой Медвежьей Горы; я весь дрожал от предчувствия того, что ожидает меня в Денвере – да что бы там меня ни ожидало! А Джин с Миссиссиппи запел песню. Он пел молодым тихим голосом с речным выговором, и песенка была такая незатейливая, просто «У меня была девчонка, ей шестнадцать лет, и другой такой девчонки в целом свете нет» – это все повторялось снова и снова, туда вставлялись другие строчки, все про то, что он заехал на край света и хочет вернуться к ней, но ее он уже потерял.

Я сказал:

– Джин, это очень хорошая песня.

– Это самая славная песня, которую я знаю, – ответил он, улыбнувшись.

– Я надеюсь, ты доберешься туда, куда едешь, и будешь счастлив.

– Да я всегда выкарабкаюсь и двинусь дальше – так или иначе.

Монтанский Кент спал. Тут он проснулся и сказал мне:

– Эй, Чернявый, как по части нам с тобой поисследовать Шайенн вместе сегодня ночью перед там, как ты поедешь к себе в Денвер?

– Заметано. – Я был достаточно пьян, чтобы пойти на что угодно.

Когда грузовик въехал в пригороды Шайенна, мы увидели в вышине красные огни местной радиостанции и внезапно ввинтились в огромную толпу людей, которая текла по обоим тротуарам.

– Тьфу ты пропасть, это же Неделя Дикого Запада, – сказал Кент. Стада жирных дельцов в сапогах и десятигаллонных шляпах, со своими изрядными женушками, выряженными как пастушки, с гиканьем гулеванили на деревянных тротуарах старого Шайенна; дальше начинались длинные жилистые огни бульваров нового центра, но празднество целиком сосредоточилось в Старом Городе. Холостыми бабахнули пушки. Салуны были набиты по самую мостовую. Я был поражен, но в то же время чувствовал, как это смешно: вырвался в первый раз на Запад и вижу, до каких нелепых трюков он докатился ради поддержания своей гордой традиции. Нам пришлось спрыгнуть с грузовика и попрощаться: миннесотцам было неинтересно здесь болтаться. Грустно было видеть, как они уезжают, и я понял, что больше никогда никого из них не увижу, но так оно уж вышло.

– Сегодня ночью вы себе отморозите жопы, – предупредил я их, – а завтра днем в пустыне их подпалите.

– Ничего, в самый раз, лишь бы из этой холодрыги ночью выбраться, – сказал Джин. Грузовик уехал, осторожно руля в толпе, и никто не обращал внимания, что за странные пацаны смотрят из-под брезента на город, точно младенцы из коляски. Я следил, как машина исчезает в ночи.