3. № 11187–424

Онлайн чтение книги Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме Orange Is the New Black: My Year in a Women's Prison
3. № 11187–424

Четвертого февраля 2004 года, более чем через десять лет после совершения преступления, Ларри привез меня в женскую тюрьму в Данбери, в штате Коннектикут. Вечер накануне мы провели дома: Ларри приготовил мне вкусный ужин, а затем мы свернулись в клубок на кровати и заплакали. Теперь, унылым февральским утром, мы слишком быстро ехали вперед, в неизвестность. Когда мы свернули направо к тюрьме и поднялись на холм, где находилась парковка, нам открылся вид на массивное здание, обнесенное устрашающим забором с пущенной по верху трехслойной колючей проволокой. Если это и был минимальный уровень безопасности, то я точно попала.

Ларри заехал на парковку, и мы с ужасом переглянулись. Почти тотчас рядом с нами припарковался белый пикап с полицейской мигалкой на крыше. Я опустила стекло.

– Сегодня нет посещений, – сказал мне офицер.

Я высунула голову, пряча страх за вызывающим поведением.

– Я здесь, чтобы сдаться.

– О, тогда все в порядке.

Он выехал с парковки. Мне показалось или он действительно удивился ?

В машине я сняла с себя все украшения: семь золотых колец, бриллиантовые серьги, которые Ларри подарил мне на Рождество, кольцо с сапфиром, доставшееся мне от бабушки, мужские часы 1950-х годов, которые я всегда носила на запястье, и все сережки из всех лишних дырок, так досаждавших моему деду. На мне были джинсы, кроссовки и футболка с длинным рукавом. С ложной храбростью я сказала:

– Давай покончим с этим.

Мы вошли в приемную. За высоким столом сидела бесстрастная женщина в форме. В комнате было несколько стульев, шкафчики для одежды, таксофон и автомат с газировкой. Совсем новенький.

– Я пришла сдаться, – объявила я.

– Погодите минутку, – ответила женщина, после чего сняла трубку телефона и с кем-то быстро переговорила. – Присаживайтесь.

Мы сели. И сидели несколько часов. Время подбиралось к обеду. Ларри протянул мне сэндвич с фуа-гра, сделанный из остатков вчерашнего ужина. Есть мне совсем не хотелось, но я развернула фольгу и принялась печально жевать изысканное лакомство. Я почти уверена, что до меня еще ни одна выпускница «Семи сестер»[2]Ассоциация семи старейших и наиболее престижных женских колледжей на восточном побережье США, созданная по аналогии с мужскими колледжами Лиги плюща. – Здесь и далее примеч. пер. не ела утиную печень, запивая ее диетической колой, в приемной федеральной тюрьмы. Хотя как знать?


Наконец в приемную вошла гораздо менее приятная женщина, щеку и шею которой рассекал жуткий шрам.

– Керман? – выкрикнула она.

Мы вскочили на ноги.

– Да, это я.

– А это кто? – спросила она.

– Мой жених.

– Что ж, он должен уйти, прежде чем я тебя заберу. – Ларри выглядел уязвленным. – Таковы правила, а то проблем не оберешься. Личные вещи есть?

Я протянула ей картонный конверт, в котором были инструкции по добровольной сдаче властям, полученные от федеральных маршалов, некоторые юридические документы, двадцать пять фотографий (среди которых было слишком много снимков моих котов), списки адресов друзей и близких и чек на 290 долларов, который мне велели принести с собой. Я знала, что мне нужны будут деньги на счету, чтобы совершать телефонные звонки и покупать… что-то? Вот только я не знала что.

– Чек не возьму, – сказала женщина и протянула его Ларри.

– Но я звонила на прошлой неделе, и мне сказали его принести!

– Он должен послать его в Джорджию, там обработают, – не допускающим возражений тоном ответила она.

–  Куда нам его послать? – спросила я, вдруг разозлившись.

– Эй, у тебя есть тот адрес в Джорджии? – через плечо бросила надзирательница женщине за стойкой, дальше копаясь в моем конверте. – Это еще что? Фотографии? Обнаженка есть?

Она подняла одну бровь, отчего ее лицо исказилось еще сильнее. Обнаженка? Правда? Она смотрела на меня, словно спрашивая: «Мне пересмотреть все эти фотки и проверить, какая ты озорница?»

– Нет. Обнаженки нет, – ответила я.

Я всего три минуты как сдалась, а уже чувствовала себя униженной и оскорбленной.

– Так, готова?

Я кивнула.

– Тогда прощайтесь. Раз вы не женаты, свидание, возможно, дадут не сразу.

Она символически отступила на полшага, видимо, чтобы позволить нам попрощаться.

Я посмотрела на Ларри и заключила его в объятия, сжимая изо всех сил. Я понятия не имела, когда увижу его снова или что случится со мной в следующие пятнадцать месяцев.

Я всего три минуты как сдалась, а уже чувствовала себя униженной и оскорбленной.

Казалось, он вот-вот заплачет, но в то же время он тоже злился.

– Я люблю тебя! Я тебя люблю! – сказала я ему в шею и в красивый желтоватый свитер, купленный мной.

Он крепче обнял меня и тоже сказал, что меня любит.

– Я позвоню тебе, как только смогу, – выдавила я.

– Хорошо.

– Позвони, пожалуйста, моим родителям.

– Хорошо.

– И сразу отправь этот чек!

– Ладно.

– Я тебя люблю!

И тут он вышел из приемной, ладонью вытирая глаза. Громко хлопнув дверью, он быстро пошел на парковку.

Мы с надзирательницей посмотрели, как он сел в машину. Как только он скрылся из вида, мне вдруг стало страшно.

Надзирательница повернулась ко мне:

– Готова?

Я осталась один на один с ней и своим туманным будущим.

– Да.

– Тогда пошли.


Она вывела меня через дверь, которой только что хлопнул Ларри, затем повернула направо и пошла вдоль жуткой высокой ограды. Ограда состояла из нескольких заборов, в каждом из которых были ворота с магнитными замками. Надзирательница открыла первые ворота, я вошла внутрь и оглянулась на свободный мир. Затем она открыла вторые ворота. Я прошла вперед, и вокруг меня оказались лишь металлическая сетка да колючая проволока. Внутри меня по новой нарастала паника. Я такого не ожидала. Тюрьмы с минимальным уровнем безопасности описывали совсем по-другому. Все это ужасно пугало меня.

Мы дошли до двери в здание, и нас впустили внутрь. Там мы прошли по короткому коридору в казенную, выложенную плиткой комнату, залитую ярким флуоресцентным светом. Она напоминала старую, обшарпанную больничную палату и казалась совершенно пустой. Надзирательница указала мне на камеру с прикрученными к стенам нарами и металлическими колпаками на всех доступных острых краях.

– Жди здесь, – сказала она и ушла в соседнюю комнату.

Я села на нары спиной к двери и посмотрела в маленькое окошко под потолком, сквозь которое виднелись лишь облака. Наблюдая за ними, я гадала, увижу ли еще когда-нибудь хоть что-то прекрасное. Я раздумывала о последствиях своих давних поступков и всерьез задавалась вопросом, почему я не сбежала в Мексику. Я болтала ногами. Я думала о своем пятнадцатимесячном заключении, что только усиливало мою панику. Я пыталась не думать о Ларри. Потом я сдалась и постаралась представить, чем он занимается, но у меня ничего не вышло.


У меня были лишь смутные представления о том, что может случиться дальше, но я знала, что нужно быть смелой. Не безрассудной, не влюбленной в риск и опасность, не готовой по-идиотски подставляться, чтобы доказать, что я не боюсь, а по-настоящему смелой. Смелой, чтобы молчать, когда нужно; смелой, чтобы наблюдать, прежде чем с головой бросаться куда-то; смелой, чтобы не предавать себя, когда кто-нибудь захочет соблазнить меня или силой заставить пойти в том направлении, куда мне идти не хочется; смелой, чтобы стоять на своем. Я сидела в этой камере бессчетное количество времени и изо всех сил старалась быть смелой.

– Керман!

Я не привыкла, чтобы ко мне обращались как к собаке, поэтому надзирательнице пришлось еще несколько раз окликнуть меня, прежде чем я поняла, что это означает: «Вставай». Поднявшись на ноги, я с опаской выглянула из камеры.

– Пошли, – сказала она так хрипло, что я не сразу разобрала, что она говорит.

Она провела меня в следующую комнату, где сидели ее коллеги. Оба были лысыми белыми мужчинами, один высокий, больше двух метров ростом, а другой – очень маленький. Они оба посмотрели на меня так, словно у меня было три головы.

– Сдалась добровольно, – бросила надзирательница, чтобы объяснить им ситуацию, и занялась бумажной работой.

Я не привыкла, чтобы ко мне обращались как к собаке, поэтому надзирательнице пришлось еще несколько раз окликнуть меня, прежде чем я поняла, что это означает: «Вставай».

В процессе оформления она говорила со мной как с идиоткой, но при этом ничего мне не объясняла. Каждый раз, когда я медлила с ответом или просила ее повторить вопрос, Коротышка насмешливо фыркал или – хуже того – передразнивал меня. Я не верила своим глазам. Его кривляние раздражало меня, на что он и рассчитывал, но при этом я злилась, а это давало мне прекрасную передышку от борьбы со страхом.

Надзирательница задавала мне вопрос за вопросом и заполняла формы. Стоя перед ней по стойке смирно и послушно отвечая, я то и дело ловила себя на том, что смотрю в окно, на дневной свет.

– Пошли.

Я вслед за ней вышла в коридор за камерой. Она пошарила на полке с одеждой и выдала мне пару бабушкиных трусов, дешевый нейлоновый бюстгальтер, защитного цвета штаны на резинке, защитного цвета топ, похожий на униформу врачей, и гольфы.

– Какой у тебя размер обуви?

– Девять с половиной.

Она протянула мне синие парусиновые тапки, из тех, что можно купить на улице в любом Чайнатауне.

Затем она показала на унитаз и раковину за пластиковой занавеской.

– Раздевайся.

Я сбросила кроссовки, сняла носки, джинсы, футболку, бюстгальтер и трусики – и надзирательница все это у меня забрала. Было холодно.

– Подними руки.

Я подчинилась приказу и показала подмышки.

– Открой рот и высунь язык. Повернись, присядь, раздвинь ягодицы и покашляй.

К тому, что надо кашлять, я так и не привыкла. Эта процедура должна была показать, не прячу ли я какую-то контрабанду в интимных местах, но казалась мне уж слишком неестественной. Я снова повернулась к ней, абсолютно голая.

– Одевайся.


Надзирательница положила мои вещи в коробку – их должны были отправить обратно Ларри, как личные вещи убитого солдата. Уродливый тюремный бюстгальтер немного царапался, но пришелся мне впору. Как и одежда защитного цвета, что меня немало удивило. Глаз у надзирательницы явно был наметан. За несколько минут я превратилась в заключенную.

Теперь она как будто немного подобрела ко мне. Снимая у меня отпечатки пальцев (это грязная и до странного интимная процедура), она спросила:

– И давно ты с этим парнем?

– Семь лет, – угрюмо ответила я.

– Он знает, что ты натворила?

Что я натворила? Да много ли она знала! Не сдержавшись, я с вызовом бросила:

– Моему преступлению уже десять лет. Он не имеет к этому ни малейшего отношения.

Надзирательницу как будто удивили мои слова, и я сочла это своей психологической победой.

– Вы не женаты, так что ты, наверное, его не скоро увидишь. Сначала ему надо попасть в твой список посетителей.

Ужасная правда о том, что неизвестно, когда я увижу Ларри, чуть не сбила меня с ног. Надзирательница даже не обратила внимания, какой сокрушительный удар мне нанесла.

Ее отвлек тот факт, что никто, похоже, не понимал, как работает камера машинки для печати удостоверений личности. Все по очереди ковырялись с ней, пока в конце концов не сумели сделать фотографию, на которой меня было не отличить от серийной убийцы Эйлин Уорнос. Мой подбородок был вызывающе вздернут, и выглядела я чертовски плохо. Позднее я пришла к выводу, что на тюремных снимках все кажутся либо грозными, либо зловещими, либо испуганными, либо несчастными. Я с гордостью могу заявить, что попала в первую категорию, хотя сама бы определила себя в последнюю.

Надзирательница положила мои вещи в коробку – их должны были отправить обратно Ларри, как личные вещи убитого солдата.

Удостоверение было красным, со штрих-кодом и надписью «Федеральное бюро тюрем Министерства юстиции США – ЗАКЛЮЧЕННАЯ». В дополнение к неприглядному фото на нем также был крупным шрифтом напечатан мой регистрационный номер: 11187–424. Последние три цифры определяли место моего осуждения – Северный Иллинойс. Первые пять были уникальными и фактически представляли собой мою новую личность. Подобно тому как в пять-шесть лет я учила наизусть номера телефонов дяди и тети, теперь я молча пыталась зазубрить свой индивидуальный номер. 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424, 11187–424.


После провала с удостоверением миссис Личность сказала:

– Мистер Буторский скоро поговорит с тобой, но сперва иди в медчасть, – она указала на другую маленькую комнату.

Мистер Кто? Я вошла в комнату и снова стала смотреть в окно, все думая о колючей проволоке, отделявшей меня от свободного мира, пока медик – полный филиппинец – не пришел меня осмотреть. Он провел базовый медицинский опрос, который прошел очень быстро, потому что на здоровье я, к счастью, не жаловалась. Когда медик сказал, что ему надо взять у меня пробу на туберкулез, я протянула руку.

– Прекрасные вены! – искренне восхитился он. – Никаких следов от инъекций!

Учитывая, что в его голосе не слышалось ни намека на иронию, я решила поблагодарить его за комплимент.

Если я была знаменитой преступницей, кем же окажутся мои сокамерницы?

Мистер Буторский оказался усатым коренастым мужчиной за пятьдесят. Он часто моргал своими водянистыми глазами и, в отличие от остального тюремного персонала, с которым я уже успела повстречаться, был довольно умен. Он сидел, откинувшись на спинку стула, а перед ним лежали бумаги – материалы проведенного федералами предприговорного расследования по моему делу. В таких документах указаны основные факты о преступлении, прошлых правонарушениях, семейном положении и детях, злоупотреблении алкоголем и наркотиками, профессиональной деятельности и прочих важных вещах.

– Керман? Садитесь.

Он жестом показал на стул, глядя на меня выверенным за годы службы взглядом, одновременно оценивающим и пронизывающим насквозь. Я села. Он несколько секунд молча меня изучал. Я высоко держала голову и не смотрела на него.

– Как у вас дела? – спросил он наконец.

Меня поразило, что кто-то проявил хоть небольшой интерес к моему состоянию. Вопреки себе я почувствовала прилив благодарности.

– Все хорошо.

– Правда?

Я кивнула, решив, что надо быть смелой до конца.

Он выглянул в окно.

– Скоро я велю им отвезти вас в лагерь, – начал он.

Мой разум немного расслабился, желудок больше не сводило. Проследив за его взглядом, я тоже посмотрела в окно, чувствуя невероятное облегчение, что мне не нужно оставаться здесь с противным Коротышкой.

– Я буду вашим куратором. Знаете, я изучил ваши документы. – Он показал на бумаги на столе. – Довольно необычный случай. Громкое дело.

Правда? Я поняла, что совершенно не представляю, насколько громким вышло мое дело. Если я была знаменитой преступницей, кем же окажутся мои сокамерницы?

– И прошло уже немало времени с момента вашего участия во всем этом, – продолжил он. – Это весьма необычно. Я вижу, что вы с тех пор повзрослели. – Он посмотрел на меня.

– По-моему, да, – пробормотала я.

– Что ж, смотрите, я работаю в этой тюрьме десять лет. Я управляю ею. Это моя тюрьма – здесь ничего не происходит без моего ведома.

Мне было неловко за испытываемое облегчение: мне не хотелось, чтобы этот человек или любой другой тюремный работник стал моим защитником, но в тот момент он был самым человечным из всех, кого я встретила.

– Здесь у нас кого только нет. Вам нужно быть начеку с другими заключенными. Некоторые из них нормальные. Никто не будет к вам приставать, если вы сами этого не позволите. Женщины обычно не дерутся. Они болтают, сплетничают, распускают слухи. Они могут болтать и о вас. Некоторые из них решат, будто вы считаете себя лучше них. Скажут: «Конечно, она же богатенькая».

Мне стало не по себе. Неужели я казалась именно такой? Неужели меня сразу заклеймят заносчивой богатой стервой?

– Еще там есть лесбиянки. Но беспокоить вас они не будут. Некоторые попробуют подружиться с вами, но что бы там ни было – держитесь от них подальше! Я хочу, чтобы вы поняли: вам необязательно заниматься сексом с женщинами. Я старомоден. Я не одобряю этих безобразий.

Я изо всех сил старалась не фыркнуть. Похоже, не так уж хорошо он изучил мое дело.

– Мистер Буторский?

– Да?

– Когда мой жених и мама смогут меня навестить? – Как я ни старалась, вопрос все равно прозвучал жалобно.

– Они вписаны в ваше дело?

В моем деле были перечислены все члены моей семьи, включая Ларри, которого уже допросила служба пробации.

– Да, вписаны. И мой отец тоже.

– Визиты разрешены всем, кто вписан в ваше дело. Они могут приехать в эти выходные. Я удостоверюсь, что список передан в комнату для свиданий. – Он встал. – Просто держите дистанцию, и все будет в порядке.

Собрав мои документы, он вышел из кабинета.

Я получила у надзирательницы предметы личного потребления: две простыни, наволочку, два хлопковых одеяла, пару дешевых белых полотенец и маленькое полотенце для лица. Все это было засунуто в сетчатый мешок для стирки. Мне также выдали уродливое коричневое пальто со сломанной молнией и пластиковую коробку, в которой лежали короткая зубная щетка, миниатюрные упаковки зубной пасты и шампуня и прямоугольный брусок мотельного мыла.

«Надзирательницы становятся все приветливее», – подумала я.

Пока меня вели сквозь множество ворот чудовищной ограды, я радовалась, что сидеть буду не за ней, но в то же время гадала, каким окажется лагерь. Меня ждал белый минивэн. Водитель, женщина среднего возраста в гражданской одежде в военном стиле и солнечных очках, тепло приветствовала меня. Она была накрашена, в ушах у нее поблескивали маленькие золотые колечки – она вполне могла бы сойти за милую американку итальянского происхождения, живущую в Нью-Джерси и откликающуюся на имя Ро. «Надзирательницы становятся все приветливее», – подумала я, садясь на пассажирское сиденье. Она закрыла дверь и ободряюще улыбнулась мне. Она была в отличном настроении. Я внимательно посмотрела на нее.

Она приподняла очки:

– Я Минетта. Тоже из заключенных.

– Ого! – Меня ошарашило, что она тоже сидит за решеткой, но при этом водит машину… и красится!

– Как тебя зовут? Какая фамилия? Здесь всех по фамилиям называют.

– Керман, – ответила я.

– Первый раз у нас?

– Первый раз? – переспросила я.

– Первый раз в тюрьме?

Я кивнула.

– Все нормально, Керман? – спросила она, направив минивэн вверх по пологому холму. – Тут не так уж плохо, справишься. Мы о тебе позаботимся. Здесь люди нормальные, только следи, чтобы не обворовали. Сколько у тебя времени?

– Времени? – пробормотала я.

– На сколько посадили?

– А! На пятнадцать месяцев.

– Это ничего. И глазом моргнуть не успеешь.

Мы подъехали к заднему входу в длинное, невысокое здание, которое напоминало начальную школу 1970-х годов постройки. Минетта припарковалась возле инвалидной рампы. Сжимая в руках свой мешок для стирки, я вслед за ней пошла к зданию, старательно обходя островки льда – тонкие резиновые подошвы не спасали от февральского холода. На улице, собравшись маленькими группами, курили женщины в одинаковых уродливых пальто. Они казались усталыми и печальными, и на всех были надеты тяжелые черные ботинки. Я заметила, что одна из них была на последних месяцах беременности. Что делает в тюрьме беременная женщина?

– Ты куришь? – спросила Минетта.

– Нет.

– Вот и молодец! Сейчас узнаем, куда тебя определили, и устроишься. Там столовая, – она махнула рукой куда-то влево, где вниз уходила лестница.

Минетта говорила без остановки, рассказывая все необходимое о Федеральной тюрьме Данбери, но я ничего не запоминала. Мы поднялись на несколько ступеней и вошли в здание.

– …комната с телевизором. Здесь отдел образования, там кабинет надзирателя. Здрасьте, мистер Скотт! Надзиратель у нас ничего. Эй, Салли! – окликнула она высокую белую женщину. – Это Керман, новенькая, сдалась добровольно.

Салли тоже встретила меня приветливым вопросом, в порядке ли я. Я молча кивнула. Минетта продолжила экскурсию.

– Здесь еще кабинеты, вверху камеры, внизу блоки. – Она повернулась и серьезно посмотрела на меня: – Вниз тебе нельзя, туда путь заказан. Поняла?

Я кивнула, ничего не понимая. В моем новом доме с линолеумом на полу и шлакоблочными стенами стоял невыносимый гул: вокруг меня толпились женщины всех возрастов – черные, белые, латиноамериканки. Все они были одеты в защитного цвета одежду, которая отличалась от моей, и высокие, тяжелые черные рабочие ботинки. Я поняла, что всем своим видом так и кричу, что я новенькая. Взглянув на свои парусиновые тапки, я поежилась в своем коричневом пальто.


Пока мы пробирались по длинному главному коридору, к нам подошли еще несколько женщин, приветствовавших меня стандартным: «Ты новенькая… Все в порядке?» Казалось, им действительно на меня не наплевать. Я не знала, что им отвечать, но слабо улыбалась и здоровалась с каждой.

– Так, вот кабинет куратора. Кто твой куратор?

– Мистер Буторский.

– Ох… Что ж, он хотя бы о бумагах не забывает. Погоди-ка, дай посмотрю, куда тебя определили. – Она уверенно постучала в дверь, после чего по-деловому приоткрыла ее и сунула голову внутрь: – Куда определили Керман?

Куратор дал ей ответ, после чего она повела меня в камеру номер 6.

Мы вошли в камеру, где стояли три двухэтажные кровати и шесть металлических шкафчиков высотой мне по пояс. На нижних койках лежали две пожилые женщины.

– Привет, Аннет, это Керман. Она новенькая, сдалась добровольно. Аннет о тебе позаботится, – сказала Минетта мне. – Вот твоя койка, – она показала на пустую верхнюю койку с незаправленным матрасом.

Аннет села. Это была невысокая смуглая женщина за пятьдесят с короткими и жесткими черными волосами. Она казалась усталой.

– Привет, – хрипло сказала она, и я тут же различила говор Нью-Джерси. – Ты как? Повтори-ка, как тебя зовут?

– Пайпер. Пайпер Керман.

На этом работа Минетты, похоже, была окончена. Я горячо поблагодарила ее, не стараясь скрыть своей признательности, и она ушла. Я осталась с Аннет и другой, молчаливой женщиной. Миниатюрная, остриженная наголо, она казалась гораздо старше – пожалуй, ей было около семидесяти. Я с опаской положила свой мешок на койку и осмотрелась. Помимо стальных кроватей и шкафчиков, повсюду стояли вешалки с одеждой, полотенцами и авоськами. Камера напоминала барак.

Аннет встала с койки – росту в ней оказалось метра полтора, не больше.

– Это Мисс Лус. Я хранила вещи в твоем шкафчике, сейчас выну. Вот туалетная бумага – ее надо брать с собой.

– Спасибо. – Я все еще сжимала в руках конверт с документами и фотографиями, а теперь к нему добавился и рулон туалетной бумаги.

– Тебе о перекличке рассказали? – спросила Аннет.

– О перекличке?


Я начинала привыкать, что то и дело чувствую себя полной идиоткой. Такое впечатление, что я всю жизнь была на домашнем обучении, а тут меня вдруг отправили в огромную, полную учеников школу. «Карманные деньги? Что это такое?»

– Перекличка. Проводится пять раз в день – во время нее ты должна быть здесь или где положено. В четыре часа перекличка стоячая, остальные проводятся в полночь, два часа ночи, пять утра и девять вечера. Тебе телефонный код дали?

– Что?

– Чтобы звонить, нужен специальный код. Тебе дали телефонную форму? НЕТ? Тебе нужно ее заполнить, чтобы ты могла звонить. Хотя, может, Торичелла позволит тебе позвонить, если попросишь. Сегодня он дежурит. Лучше поплакать. Спроси у него после ужина. Ужин у нас после четырехчасовой переклички, то есть довольно скоро, а обед в одиннадцать. Завтрак с шести пятнадцати до семи пятнадцати. Сколько у тебя времени?

– Пятнадцать месяцев… А у вас?

– Пятьдесят семь месяцев.

Что могла натворить эта дамочка из Джерси, чтобы ей дали пятьдесят семь месяцев в федеральной тюрьме?

Если на это и был какой-то приемлемый ответ, я его не знала. Что могла натворить эта дамочка из Джерси, чтобы ей дали пятьдесят семь месяцев в федеральной тюрьме? Среднего класса, среднего возраста, явно итальянского происхождения, она что, была Кармелой Сопрано? Пятьдесят семь месяцев! Готовясь к добровольной сдаче, я узнала, что спрашивать заключенных об их преступлениях было строго-настрого запрещено.

Заметив, что я медлю с ответом, она помогла мне.

– Да, это немало, – сухо бросила она.

– Ага, – согласилась я, после чего отвернулась и принялась вытаскивать вещи из мешка.

Тут Аннет вскричала:

– Не застилай постель!!!

– Почему? – встревоженно спросила я.

– Мы сами ее застелем, – объяснила она.

– О… не стоит, я могу сама. – Я снова повернулась к тонким, наполовину хлопковым, наполовину синтетическим простыням.

Аннет подошла к моей койке.

– Милая. Мы. Сами. Застелем. Постель, – твердо сказала она. – Мы знаем как.

Я озадаченно огляделась. Все пять коек были аккуратно заправлены – и Аннет, и Мисс Лус лежали поверх покрывал.

– Я умею заправлять постель, – неуверенно запротестовала я.

– Слушай, позволь нам все сделать. Мы знаем, как ее заправить, чтобы пройти инспекцию.

Инспекцию? Мне не говорили об инспекциях.

– Инспекцию проводят, когда захочет Буторский. Он ненормальный, – сказала Аннет. – Забирается на шкафчики, чтобы разглядеть пыль на лампах. Койки чуть не под лупой рассматривает. Он двинутый. А эта вот, – она показала на койку под моей, – не помогает нам убираться!

Ой. Убираться я тоже ненавидела, но точно не собиралась рисковать навлечь на себя гнев своих новых соседок.

– То есть нам нужно каждое утро заправлять постель? – задала я очередной глупый вопрос.

Аннет серьезно посмотрела на меня:

– Нет. Мы спим поверх покрывала.

– Вы не спите в постели?

– Нет, спишь поверх покрывала и укрываешься вторым.

Последовала пауза.

– Но что, если я хочу спать в постели?

Аннет посмотрела на меня с раздражением матери, которая никак не может переспорить упорствующее дитя.

– Хочешь – спи, но будешь на весь лагерь одна такая!


Такого давления вынести я не могла – похоже, следующие пятнадцать месяцев мне действительно не удастся поспать в постели. Я решила не задумываться о проблеме с кроватями – в этот момент мне было не переварить мысль о сотнях женщин, которые спали поверх идеально заправленных, как в военной части, постелей. К тому же где-то рядом раздался мужской голос:

– Перекличка, перекличка, перекличка! Перекличка, дамочки!

Я посмотрела на Аннет. Та показалась мне взволнованной.

– Видишь красный свет? – В коридоре, над постом надзирателя, висела огромная красная лампочка, и сейчас она ярко светилась. – Этот свет включают во время переклички. Когда горит красная лампа, стой, где должна, и не двигайся, пока она не выключится.

Женщины заспешили по коридорам, в нашу камеру вбежали две молодые латиноамериканки.

Аннет быстро представила меня:

– Это Пайпер.

Они едва удостоили меня взглядом.

– А где та женщина, которая спит здесь? – спросила я об отсутствующей соседке по койке.

– Ах, эта! Она работает на кухне, там и отмечается. Еще познакомитесь, – Аннет скривилась. – Так, тс-с-с! Это стоячая перекличка, так что молчок!


Мы впятером встали возле своих коек. В здании вдруг воцарилась тишина – я слышала лишь позвякивание ключей и топот тяжелых ботинок. Наконец в нашу камеру заглянул мужчина и пересчитал нас. Через несколько секунд к нам заглянул другой мужчина и тоже нас пересчитал. Когда он ушел, все расселись по койкам и низеньким скамейкам, но я решила, что лучше не садиться на койку моей отсутствующей соседки, и прислонилась к своему пустому шкафчику. Прошло несколько минут. Две латиноамериканки что-то по-испански прошептали Мисс Лус.

Мне было не переварить мысль о сотнях женщин, которые спали поверх идеально заправленных, как в военной части, постелей.

Вдруг мы услышали:

– Еще раз, дамочки!

Все снова вскочили на ноги, и я тоже встала по стойке смирно.

– Вечно они лажают, – тихонько проворчала Аннет. – Что тут сложного?

Нас снова пересчитали, на этот раз, похоже, успешно, и тут я поняла смысл проведения инспекций.

– Время ужинать, – сказала Аннет. Была еще только половина пятого, по нью-йоркским стандартам ужинать в это время было просто неприлично рано. – Мы последние.

– Что это значит?

В громкоговорителе раздался голос надзирателя:

– А12, А10, А23 – ужинать! B8, B18, B22 – ужинать! C2, C15, C23 – ужинать!

– Он называет отсеки образцового содержания – они едят первыми, – пояснила Аннет. – Затем позовут блоки в порядке результатов инспекции. Наши камеры всегда последние. Мы при инспекции вечно хуже всех.

Я увидела, как мимо нашей двери в столовую прошла какая-то женщина, и подумала, что это еще за камеры люкс, но вместо этого спросила:

– А что на ужин?

– Печень.

После ужина из печени с фасолью, поданного в большой столовой, в которой на меня нахлынули все жуткие воспоминания о школьном кафетерии, женщины всех размеров, форм и комплекций снова стеклись в главный зал здания и принялись кричать по-английски и по-испански. Все как будто чего-то ждали, группами сидя на ступеньках или толпясь на площадках лестниц. Решив, что я тоже должна быть здесь, я постаралась притвориться невидимой и внимательно прислушалась к тому, что говорили вокруг, но так и не смогла понять, что происходит. В конце концов я робко поинтересовалась об этом у стоящей рядом со мной женщины.

– Почту принесли, милочка! – ответила она.

На площадке лестницы очень высокая чернокожая женщина раздавала предметы гигиены. Кто-то справа показал на нее рукой:

– Глория едет домой, она здесь только до побудки!

Я с удвоенным интересом посмотрела на Глорию, пока она искала новую владелицу для маленькой сиреневой расчески. Едет домой! Меня опьяняла одна мысль об этом. Глория казалась такой счастливой, раздавая свои вещи. Мне стало чуточку лучше, когда я поняла, что однажды, вероятно, и я уеду домой из этого жуткого места.


Мне очень хотелось получить ее сиреневую расческу. Она напоминала те расчески, которые мы в старших классах таскали в задних карманах джинсов, чтобы при случае вынуть и поправить растрепавшуюся челку. Я смотрела на расческу, стесняясь попросить, но тут ее уже забрала другая женщина.

Из кабинета надзирателя вышел не тот охранник, которого мне ранее показала Минетта. С черным ежиком волос и аккуратными усами щеточкой, он был похож на звезду гей-порно.

– Почта! Почта! – закричал он и принялся раздавать письма. – Ортис! Уильямс! Кеннеди! Ломбарди! Руис! Скелтон! Платт! Погоди, Платт, это еще не все. Мендоса! Рохас!

Женщины, улыбаясь, забирали письма и удалялись куда-то, чтобы их прочитать. Может, где-то здесь было местечко поукромнее? Надзиратель выкрикивал все новые и новые имена, и народу в зале становилось все меньше. В конце концов он перевернул пустую корзину вверх дном и крикнул:

– Может, завтра повезет, дамочки!

После выдачи почты я принялась бродить по зданию, чувствуя себя очень уязвимо в своих идиотских парусиновых тапках, которые сразу выдавали во мне новенькую. От обилия информации у меня кружилась голова, но за несколько часов я впервые осталась наедине со своими мыслями и тут же вспомнила о родителях и Ларри. Должно быть, они сходили с ума от беспокойства. Нужно было найти способ сообщить им, что со мной все хорошо.

Я нерешительно подошла к двери кабинета куратора, сжимая в руке голубую телефонную форму, которую мне помогла заполнить Аннет. Там были перечислены номера телефонов всех людей, на платные звонки которым я хотела получить разрешение. Там был мобильный Ларри, телефоны моих родителей, моей лучшей подруги Кристен и моего адвоката. В кабинете горел свет. Я тихонько постучала, и изнутри раздался приглушенный голос. Я с опаской повернула ручку.

Лишившись возможности услышать голос Ларри, я, пожалуй, могла умереть на месте.

Куратор Торичелла, который всегда казался слегка удивленным, моргал малюсенькими глазами, явно раздраженный моим приходом.

– Мистер Торичелла? Я Керман, новенькая. Мне сказали, что нужно с вами поговорить… – замолчав, я сглотнула.

– Что-то случилось?

– Мне сказали, что я должна принести вам список телефонов… и у меня нет телефонного кода…

– Я не ваш куратор.

У меня сковало горло. Выдавливать из себя слезы не пришлось – они сами подступили к глазам.

– Мистер Торичелла, мне сказали, что вы можете разрешить мне позвонить жениху и сказать, что у меня все в порядке, – умоляюще произнесла я.

Он с секунду молча смотрел на меня, а затем проворчал:

– Заходите и дверь закройте. – Мое сердце забилось вдвое чаще. Он поднял трубку и передал ее мне. – Скажите мне номер, я наберу. Даю две минуты!

Пошли гудки. Я закрыла глаза, отчаянно желая, чтобы Ларри ответил на звонок. Лишившись возможности услышать его голос, я, пожалуй, могла умереть на месте.


– Алло?

– Ларри! Ларри, это я!!!

– Милая, ты в порядке? – В его голосе слышалось огромное облегчение.

Слезы потекли у меня по щекам, и я постаралась не потратить понапрасну свои две минуты и не напугать Ларри, совсем потеряв контроль над собой. Я шмыгнула носом.

– Да, все в порядке. У меня все нормально. Все хорошо. Я тебя люблю. Спасибо, что подвез меня сегодня.

– Милая, не сходи с ума. Ты точно в порядке или просто храбришься?

– Нет, все правда в порядке. Мистер Торичелла позволил тебе позвонить, но в следующий раз это удастся не скоро. Слушай, ты можешь навестить меня уже в эти выходные! Ты должен быть в списке.

– Милая! Я приеду в пятницу.

– И мама тоже может. Позвони ей, пожалуйста. И папе позвони, как только мы закончим говорить. Скажи им, что ты говорил со мной и что у меня все в порядке. Сама я пока не могу им позвонить. У меня еще нет возможности пользоваться телефоном. И не забудь поскорее переслать тот чек.

– Я уже его отправил. Милая, у тебя точно все в порядке? Все хорошо? Ты бы сказала мне, если бы это было не так?

– Все в порядке. Со мной в камере сидит одна женщина с юга Нью-Джерси, очень милая. Итальянка.

Мистер Торичелла прочистил горло.

– Милый, мне пора. У меня всего две минуты. Я тебя очень люблю и очень скучаю по тебе!

– Милая! Люблю тебя! Я беспокоюсь о тебе.

– Не беспокойся. Все хорошо, клянусь. Я люблю тебя, милый. Приезжай меня навестить. И позвони маме с папой!

Я избегала зрительного контакта, но женщины все равно время от времени ко мне обращались: «Ты новенькая?»

– Позвоню, как только положу трубку. Что мне еще сделать, милая?

– Я люблю тебя! Мне пора, дорогой!

– Я тоже тебя люблю!

– Приезжай в пятницу. И спасибо, что позвонишь родителям… Люблю тебя!

Я положила трубку. В глазах-бусинках мистера Торичеллы читалось сочувствие.

– Вы у нас впервые? – спросил он.

Поблагодарив его, я вышла в коридор и вытерла рукавом нос. Я чувствовала себя опустошенной, но многократно более счастливой. Взглянув на двери запретных спален, я внимательно изучила все информационные стенды, пестревшие непостижимым количеством сведений о событиях и правилах, которые я еще не понимала. Там были расписание стирки, календари встреч заключенных с разными работниками тюрьмы, разрешения на вязание и перечень фильмов, показываемых по выходным. В эти выходные показывали картину «Плохие парни – 2».

Я избегала зрительного контакта, но женщины все равно время от времени ко мне обращались: «Ты новенькая? Как ты, милая? Все в порядке?» Большинство из них были белыми. Впоследствии я еще не одну сотню раз увидела этот племенной ритуал. Как только появлялась новая заключенная, ее племя – белые, черные, латиноамериканки или немногочисленные «другие» – тут же узнавало об этом, помогало ей устроиться и освоиться в тюрьме. Если заключенная попадала в категорию «других» – коренных американок, азиаток, арабок, – ее приветствовал разношерстный комитет самых добрых и сердобольных женщин из доминантных племен.


Другие белые женщины принесли мне кусок мыла, настоящую зубную щетку и зубную пасту, шампунь, несколько марок и письменные принадлежности, быстрорастворимый кофе, сухие сливки, пластиковую кружку и, что, пожалуй, важнее всего, шлепанцы для душа, чтобы не подхватить грибок. Выяснилось, что все это нужно покупать в тюремном магазине. Нет денег на зубную пасту и мыло? Печально. В таком случае остается лишь надеяться, что кто-нибудь из других заключенных поделится с тобой. Я чуть не плакала, принимая предметы гигиены из рук других женщин, которые все как одна заверяли меня: «Керман, все будет хорошо».

Но теперь у меня в голове роились противоречивые мысли. Бывало ли мне хоть где-то столь же неуютно, как в тюрьме Данбери? Оказывалась ли я раньше в ситуации, где просто не знала, что сказать или какими могут оказаться последствия неправильного шага? Ближайший год маячил передо мной как Роковая гора, хотя в сравнении со сроками большинства окружающих меня женщин мои пятнадцать месяцев выглядели просто жалко, и сетовать я не имела права.


Понимая это, я все равно чувствовала себя обделенной. Рядом не было ни Ларри, ни друзей, ни близких – мне не с кем было поговорить и посмеяться, не на кого положиться. Каждый раз, когда очередная женщина без зубов давала мне кусок туалетного мыла, я сначала приходила в восторг, а затем проваливалась в пучину отчаяния, вспоминая, что потеряла. Оказывалась ли я прежде на поруках незнакомцев? И все же они были добры ко мне.

Девушка, которая принесла мне резиновые шлепанцы, назвалась Розмари. У нее была молочно-белая кожа и короткие кудрявые каштановые волосы; ее озорные карие глаза скрывали толстые линзы очков. Мне сразу показался знакомым ее говор – культурный, но с типичными для массачусетского рабочего класса нотками. От Аннет я узнала, что девушка была итальянкой по происхождению. Розмари приветствовала меня уже не раз, а теперь пришла в камеру номер 6, чтобы поделиться со мной журналами.

– Я тоже сдалась добровольно. Было страшно. Но все будет в порядке, – заверила она меня.

– Ты из Массачусетса? – робко спросила я.

– Мой бостонский акцент не скрыть. Я из Норвуда, – рассмеялась она.

От ее говора мне стало гораздо лучше. Мы принялись обсуждать «Ред Сокс»[3]Бейсбольная команда из Бостона. и ее работу волонтером во время последней сенаторской гонки Керри.

– Ты здесь надолго? – невинно спросила я.

Розмари хитро улыбнулась:

– На пятьдесят четыре месяца. За мошенничество на интернет-аукционе. Но я пойду в учебку, так что с учетом этого… – Она принялась считать, сколько ей осталось сидеть с учетом сокращения срока.

Я снова удивилась – и тому, как спокойно она призналась в своем преступлении, и тому, какой срок ей дали. Пятьдесят четыре месяца в федеральной тюрьме за жульничество на eBay?

Мне было приятно находиться в компании Розмари: ее говор, любовь к Мэнни Рамиресу, подписка на «Уолл-Стрит Джорнал» – все это напоминало о воле.

– Скажи, если тебе что-то понадобится, – велела она. – И не стесняйся, если потребуется жилетка, чтобы выплакаться. Первую неделю я рыдала не переставая.

Я сумела не заплакать в первую ночь на тюремной койке. Правда в том, что плакать мне уже не хотелось – настолько я была шокирована и измотана. Немного раньше я бочком, по стеночке добралась до комнаты с телевизором, но там крутили новости о суде над Мартой Стюарт и никто не обращал на меня внимания. Изучив книжную полку, забитую бестселлерами Джеймса Паттерсона и В. К. Эндрюс и любовными романами, я наконец нашла старый, потрепанный экземпляр «Гордости и предубеждения», вернулась на свою койку и легла, конечно же, поверх покрывала. Открыв книгу, я с радостью погрузилась в гораздо более знакомый мне мир благородной Англии.


Новые сокамерницы оставили меня одну. В десять вечера свет резко выключили, я положила Джейн Остин в свой шкафчик и уставилась в потолок, слушая гудение респиратора Аннет – вскоре после прибытия в Данбери она перенесла серьезный инфаркт и по ночам дышала с помощью аппарата. Почти неразличимая на другой нижней койке Мисс Лус восстанавливалась после лечения рака груди, в ходе которого с ее малюсенькой головы выпали все волосы. Я начинала подозревать, что опаснее всего в тюрьме внезапно заболеть.

Я сумела не заплакать в первую ночь на тюремной койке.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Пайпер Керман. Оранжевый – хит сезона. Как я провела год в женской тюрьме
1 - 1 21.07.18
От автора 21.07.18
1. Пойдешь моим путем? 21.07.18
2. Все изменилось мгновенно 21.07.18
3. № 11187–424 21.07.18
4. Оранжевый – хит сезона 21.07.18
5. Вниз по кроличьей норе 21.07.18
3. № 11187–424

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть