Онлайн чтение книги Пак с Волшебных холмов
Гэл чертежник

* * *

Дождь, заладивший после обеда, вынудил Дана и Уну затеять игру в пиратов на Маленькой Мельнице. Если вы не боитесь крыс, шмыгающих в углу, и остьев овса, лезущих в ботинки, чердак с его люком и надписями на стропилах о море и о любимых подругах – самое распрекрасное место. Он освещается небольшим окном, так называемым утиным окошком, из которого можно увидеть ферму «Липки» и место, где убили Джека Кейда.

Забравшись вверх по чердачной лестнице (они называли ее «грот-мачтовым древом», как в балладе о сэре Эндрью Бартоне, и она была «отполирована до лоска руками моряков», как говорится в той же балладе), они увидели, что на Утином подоконнике сидит какой-то человек.

Он был одет в светло-лиловый камзол и такого же цвета узкое трико, и он что-то деловито зарисовывал в книжечку с красным обрезом.

– Присядьте, присядьте! – крикнул сверху Пак, устроившийся на стропилах. – Полюбуйтесь, как красиво получается! Сэр Гарри Доу – прошу прощения, Гэл! – говорит, что моя голова – наилучший образец для гаргойля.

Человек засмеялся, вскинув голову в темном бархатном берете, и его полуседые волосы буйно рассыпались по сторонам лица. На вид ему было никак не меньше сорока лет, но глаза в окружении веселых морщинок блестели совсем молодо. На поясе у него висела узорчатая кожаная сумка неизвестного назначения.

– Можно нам посмотреть? – спросила Уна, смело выступая вперед.

– Конечно… пожалуйста! – ответил он, подвигаясь на подоконнике, и снова пустил в ход свой серебряный карандашик. Быстрые, опытные пальцы набрасывали портрет Пака, сидевшего терпеливо, с неподвижной ухмылкой, как бы приклеенной к его широкому лицу.

Вскоре художник полез в сумку, вытащил из нее тростниковое перо и ловко подровнял кончик маленьким ножом с костяной ручкой, сделанной в форме рыбки.

– Вот отличная штука! – воскликнул Дан.

– Побереги пальцы! Лезвие страшно острое. Я сам сделал его из лучшей фламандской арбалетной стали. И эта рыбка – моя работа. Стоит пригнуть верхний плавник к хвосту – вот так! – и рыбка проглотит лезвие, как кит проглотил бедного Иону… А вот моя чернильница. Я сам сделал этот серебряный ободок с четырьмя святыми. Нажми-ка на голову Варнавы… она открылась, и теперь мы…

Он окунул перо и осторожно, но решительно стал наносить на бумагу грубые черты Пака, уже намеченные серебряным карандашом. Ребята затаили дыхание: казалось, рисунок оживал на глазах.

По ходу дела, под стук дождя, лившегося на черепичную крышу, художник тоже не умолкал и так – то хмурясь над своей работой, то улыбаясь, то четко и внятно, то бормоча себе под нос – успел рассказать, что родился он здесь рядом, на ферме «Липки», что отец сперва поколачивал его за «всякое безделье вместо дела», то есть за рисование, пока старый священник по имени Роджер, украшавший цветными буквицами книги местных богачей, не убедил родителей отдать мальчика ему в подмастерья. Потом он вместе с отцом Роджером оказался в Оксфорде, где сперва мыл посуду и чистил плащи и обувь для студентов Мертоновского колледжа.

– Вам, должно быть, это не нравилось? – спросил Дан, который все время встревал с вопросами.

– Я не задумывался над этим. Пол-Оксфорда тогда было занято строительством новых колледжей и украшением старых, и город призвал к себе на помощь мастеров-искусников со всего крещеного мира – королей своего ремесла, любимцев королей. Я знал их. Я у них работал. Неудивительно, что…

– …ты стал великим человеком, Гэл, – закончил Пак.

– Так утверждали, Робин. Даже Браманте это говорил.

– Но почему? Что вы такое сделали? – спросил Дан.

Художник посмотрел на него озадаченно.

– Разные сооружения из камня по всей Англии. Ты вряд ли о них слышал. Да вот, чтобы не ходить далеко, наша церковь Святого Варнавы, которую я перестроил. Она стоила мне таких трудов и забот, как ничто другое в моей жизни. Полезный урок, вот что я вам скажу!

– У нас уже были сегодня уроки, – ляпнул Дан.

– Я вовсе не собираюсь утомлять вас, мои дорогие. И все же интересно, как эта церквушка была перестроена, заново перекрыта и украшена благодаря нескольким славным кузнецам, матросу из Бристоу, некоему спесивому ослу по имени Гэл Чертежник да еще… – он ронял слова не торопясь, – да еще одному шотландскому пирату.

– Пирату? – вскинулся Дан, как рыбка, попавшаяся на крючок.

– Тому самому Эндрью Бартону, о котором вы распевали, карабкаясь на чердак. – Он вновь углубился в рисунок, задерживая дыхание над какой-то затейливой линией и, казалось, забывая все на свете.

– Разве пираты строят церкви? – спросил Дан. – Что-то не верится.

– Они здорово помогают строить, – улыбнулся Гэл. – Но ты слишком утомился сегодня на уроках, Джек Школяр.

– Пираты – это не уроки, – живо возразила Уна. – Но с какой стати сэр Эндрью Бартон помогал вам?

– Думаю, что он и сам не знал об этом, – глаза Гэла хитровато блеснули. – Робин, как бы мне, черт возьми, попонятней объяснить этим невинным созданиям, до чего доводит грех гордыни?

– Да чего тут объяснять! – нахально сказала Уна. – Кто фуфырится и задается, всегда садится в галошу.

Гэл застыл с пером на весу, соображая, но Пак моментально растолковал ему это высказывание с помощью длинных взрослых слов.

– Вот именно! – обрадовался Гэл. – Так я себя и вел. Фуфырился, как ты говоришь. В общем, я ужасно гордился такими вещами, как фронтоны и порталы, – например, Галилейским порталом в Линкольне, гордился, что сам Торриджано похлопал меня по плечу, гордился званием рыцаря, пожалованным мне за украшение позолоченной резьбой королевского корабля «Государь». Но отец Роджер, сидя в библиотеке Мертоновского колледжа, не забывал обо мне. В то время когда я окончательно занесся в своей гордыне, он призвал меня к себе и, грозно тыча указательным перстом, велел мне возвратиться к своим сассекским землякам и перестроить, за мой собственный счет, нашу церковь, где похоронено шесть поколений моих предков. «Иди работай, сын мой! – молвил он. – Работай и борись с дьяволом, пока не получишь права на– звать себя человеком и мастером». Я вострепетал и пошел… Ну как, Робин? – И он торжественно показал Паку готовый портрет.

– Надо же! Вылитый я! – воскликнул Пак, задирая нос и гримасничая, как перед зеркалом. – Эй, глядите! Дождь прошел. Терпеть не могу сидеть под крышей в хорошую погоду!

– Отлично! Передохнем. – Гэл вскочил на ноги. – Кто пойдет со мной в «Липки»? Там и потолкуем.

Они слезли вниз и, выйдя наружу, обогнули мокрые ветлы у сверкающей на солнце плотины.

– А это что такое? – удивился Гэл, уставившись на посадки хмеля, уже готового расцвести. – Виноград? Да нет! И на фасоль не похоже, она вьется совсем по-другому. – И он потянулся за своей книжечкой для зарисовок.

– Это хмель, – объяснил Пак. – В ваше время его тут не было. Растение, посвященное Марсу; его сушеные цветки придают аромат элю. Есть такой стишок:

– Что такое ересь, я знаю. Хмель я видел – славен Господь, сотворивший такую красоту! А что такое «индюки»?

Ребята рассмеялись. Они знали, что в «Липках» разводят индюков; и действительно, едва они подошли к саду, как целое их стадо выступило им навстречу.

Книжечка Гэла снова очутилась у него в руках.

– Фу-ты ну-ты! – воскликнул он. – Вот она, Гордыня в пурпурных перьях! Вот они, Презрение, Кичливость и Буйство Плоти! Как вы их называете?

– Индюки! Индюки! – закричали ребята, а самый старый и важный индюк злобно закулдыкал, наступая на пришельца в лиловых чулках.

– Прошу прощения вашего величества! Мне сегодня удалось сделать два замечательных рисунка! – Гэл снял берет и отвесил учтивый поклон задохнувшемуся от бешенства индюку.

По блестящей от капель траве они пошли к пригорку, на котором стоял фермерский дом. Старый и шершавый от непогод, он казался почти рубиново-красным в предзакатном свете.

Голуби на трубе клевали известку, пчелы, жившие под черепицей с тех самых пор, как дом был построен, наполняли августовский воздух слитным гулом, и запах самшита у изгороди мешался с запахом мокрой земли, свежеиспеченного хлеба и щекочущим печным дымком.

Жена фермера вышла на порог, держа в руках младенца, сощурилась на солнце из-под ладони, наклонилась, чтобы сорвать веточку розмарина, и направилась в сторону сада. Старый спаниель в будке пролаял разок-другой, как бы напоминая, что опустевший дом – под бдительной охраной. Пак потихоньку притворил садовые ворота и накинул щеколду.

– Можно ли объяснить, почему я так люблю все это? – прошептал Гэл. – Что могут знать горожане о доме – или о той же земле?

Они уселись рядом на вытесанной из дуба скамье, глядя через луг, по которому тек Мельничный ручей, на заросшие папоротником ямы и овражки Кузнечного Холма за домом Хобдена. Старик в своем саду, возле ульев, рубил и связывал прутья. Целая секунда проходила между взмахом его топора и мигом, когда звук удара достигал их слуха.

– Эх! – вздохнул Гэл. – А ведь я помню время, когда на том самом месте стояла Нижняя Кузня – литейная мастерская Джона Коллинза. Много раз по ночам будил меня его большой молот: « Бум-бабах! бум-бабах! » Если же ветер дул с востока, можно было услышать, как кувалда Тома Коллинза в Стокензе отвечает брату: « Бум-бам! бум-бам! » А где-то посередине, в Брайтлинге, молотки сэра Джона Пелема врывались между ними, как ватага школьников. « Тум-тики-тум! тум-тики-тум! » – повторяли они, пока я снова не засыпал. Да, кузниц и плавилен в округе было что кукушек в мае. Где они теперь? Все пропало, все быльем поросло!

– Что же делали эти мастера?

– Орудия для кораблей Королевского флота, хотя и не только для них. В основном серпентины и тяжелые пушки. Когда они бывали готовы, появлялись королевские офицеры и без церемоний забирали у фермеров рабочих волов, чтобы отвезти орудия к побережью. Взгляните-ка! Перед вами один из первых и лучших мастеров морского дела!

Он перелистнул несколько страниц в своей книжке и показал им портрет молодого человека. Подпись гласила: « Sebastianus ».

– Он прибыл с королевским приказом Джону Коллинзу на отливку двадцати серпентин (это такие маленькие, но очень кусачие пушечки!) для новой морской экспедиции.

Я нарисовал его, когда он сидел возле нашего очага, рассказывая моей матушке о том, какие он собирался открыть неизвестные земли в дальних краях. И он в самом деле открыл их! Обратите внимание на этот нос, устремленный в неизвестность морей и бурь! Его звали Себастьян Кэбот, он был из Бристоля – для нас почти иностранец. Я ему многим обязан. Он помог мне в строительстве церкви.

– Я думал, что вам помог сэр Эндрью Бартон, – опять вмешался Дан.

– Ну, давайте все по порядку, – кивнул Гэл. – Себастьян был первым, кто наставил меня на путь. Ведь я приехал сюда не служить Богу, как пристало зодчему, а чтобы показать людям, какой я великий мастер. Им же было, попросту говоря, начхать на мое величие и мое мастерство. Какого лешего я примазываюсь к их Святому Варнаве? Ну, обветшала церковь еще со времен Черной Смерти, и пусть себе разваливается понемножку, а я там хоть удавись на своем строительном отвесе! Знать и простолюдины, богачи и бедняки – все как будто сговорились против меня. Один лишь сэр Джон Пелем из Брайтлинга ободрял меня и советовал продолжать дело. А как продолжать? Разве я не просил у мастера Коллинза длинной телеги с упряжкой, чтобы доставить бревна? Нет, он отправил уже волов в Льюис за известняком. Разве он не обещал мне железные скобы и тяжи для крыши? Ничего я так и не получил, кроме каких-то треснутых и гнутых железяк. И так во всем. Обещалось все, но не исполнялось ничего, пока я не встану над душой, но и тогда дело делалось вкривь и вкось. Казалось, всю округу кто-то заколдовал.

– Очень похоже, – подтвердил Пак, подтягивая колени к подбородку. – А ты никого не подозревал?

– Нет, пока не приехал за пушками Себастьян и Джон Коллинз не стал с ним играть в те же дурацкие игры, что и со мною. Каждую неделю две из трех отлитых пушек оказывались с изъяном, годные разве что в переплавку. А Джон Коллинз торжественно клялся, тряся головой, что не позволит отправить королю ни одной пушки сомнительного качества. Святые угодники! Себастьян просто с ума сходил. Я-то знаю: мы с ним частенько сиживали на этой скамье, делясь своими печалями.

Когда Себастьян убил уже шесть недель впустую, получив за это время только шесть серпентин, пришло известие от Дирка Брензетта, капитана шхуны «Лебедь», что каменную плиту, которую он вез мне из Франции для купели, пришлось сбросить в море, когда его корабль уходил от Эндрью Бартона, гнавшегося за ним до самого порта Рай.

– Ага! Тот самый пират! – воскликнул Дан.

– Он самый. И пока я рвал на себе волосы, явился Тайсхерт Уилл, мой лучший каменщик, и рассказал, трясясь от страха, что сам Сатана – с рогами, с хвостом и в гремящих цепях – выскочил прямо на него из церковной колокольни, и теперь все рабочие оттуда разбежались и нипочем не согласны вернуться. Что делать! Вне себя от этих новостей, отправился я в таверну «Колокольчик» пропустить кружку пива. А мастер Джон Коллинз мне и говорит: «Дело твое, парень, но я бы на твоем месте при таких-то знаках и предзнаменованиях оставил старого Варнаву с его церковью в покое!» И все одобрительно закачали головами. Хитрецы, они боялись не столько Сатаны, сколько меня самого, но это стало ясно не сразу.

Когда я вернулся с этими приятными новостями в «Липки», Себастьян белил стропила в кухне моей матушки. Он к ней питал прямо-таки сыновние чувства.

«Ничего, не робей! – сказал он мне. – Один Бог всеведущ. А мы с тобой оказались самыми настоящими ослами. Нас обдурили, Гэл, какой позор! – и прежде всего меня, моряка, который не разгадал этих фокусов раньше. Ты принужден отступиться от колокольни, ибо там бродит Сатана, я не могу получить своих серпентин, потому что у Джона Коллинза не получаются отливки. А тем временем Эндрью Бартон шныряет на своем корабле вблизи порта Рай. С какой целью? А чтобы заполучить те самые серпентины, которых ждет не дождется бедный Кэбот; и эти серпентины – готов прозакладывать мою часть не открытых еще земель! – спрятаны в колокольной башне Святого Варнавы. Ясно, как ирландский берег в погожий день!»

«Вряд ли бы они осмелились на такой риск, – усомнился я. – Продажа пушек врагам короны – государственная измена, за это вешают».

«Риск велик, но велик и барыш. Ради этого люди готовы хоть на виселицу. Я сам был купцом, – сказал Себастьян. – Мы должны утереть им нос, не будь я бристольцем».

Тут же, сидя на ведре с известкой, он наметил план. Мы раззвонили всем, что во вторник уезжаем в Лондон, и напоказ простились с друзьями – особенно с мистером Джоном Коллинзом. Но добравшись до Вудхерстского леса, повернули назад и подъехали к деревне заливным лугом, спрятали лошадей под ивами у подножия холма и, едва настала ночь, осторожно прокрались к церкви Святого Варнавы. Стоял плотный туман, сквозь который едва пробивался свет луны.

Не успел я запереть за собой дверь колокольни, как Себастьян взмахнул руками и растянулся на полу.

«Вот черт! – воскликнул он. – Повыше поднимай ноги и осторожней их ставь. Я споткнулся о пушки».

Я начал шарить на ощупь – в башне было очень темно – и, один за другим, насчитал двадцать стволов серпентин, лежащих прямо на соломе. Без всякой маскировки!

«Здесь, на моем конце, еще парочка тридцатифунтовых пушек, – сказал Себастьян, похлопывая ладонью металл. – Это, должно быть, для нижней палубы сэра Эндрью Бартона. Да, честнейший человек – мистер Джон Коллинз! Тут у него целый оружейный склад, арсенал! Теперь ты понимаешь, почему твое копание и шныряние вокруг колокольни заставило Сатану явиться в Сассекс? Ты уже много недель всячески мешаешь честной торговле Джона». – Он рассмеялся в темноте.

От пола башни тянуло прямо-таки могильным холодом, поэтому мы поднялись повыше по лестнице, и тут Себастьян наткнулся на коровью шкуру с рогами и хвостом.

«Ага! Сатана забыл свой кафтан! Ну как – мне идет, Гэл?» – Он надел на себя шкуру и стал прыгать и дурачиться в лунном свете, проникавшем сквозь узкие окна башни, – истинный Сатана! Потом присел на лестнице, постукивая концом хвоста по ступеньке. Со спины он казался еще страшнее, и пролетевший совенок пронзительно вскрикнул, чуть не наткнувшись на его рога.

«Изгнал дьявола – запри дверь, – прошептал Себастьян. – Вот еще одна неверная пословица, Гэл, ибо я слышу, как дверь башни отворяется».

«Я сам ее запер, – удивился я. – Или у кого-то, черт побери, есть запасной ключ?»

«Судя по топоту ног, к нам пожаловал весь приход, в полном составе, – отвечал моряк. – Тише, Гэл! Послушаем, о чем они хрюкают. Ба! Да они принесли мои новые серпентины. Одна, две, три, четыре – еще четыре ствола. Эндрью Бартон решил снарядиться по-адмиральски, разрази меня гром! Двадцать четыре серпентины!»

И тотчас, словно эхо, гулко донесся голос Джона Коллинза:

«Двадцать четыре серпентины и две тридцатифунтовых пушки. Полное вооружение для сэра Эндрью».

«Долг платежом красен, – прошептал Себастьян. – Сбросить ему на голову мой кортик, что ли?»

«В четверг они поедут в порт Рай, спрятанные под мешками с шерстью. Дирк Брензетт встретит их в Ундиморе, как обычно», – продолжал Джон.

«Боже мой! Какая это для них привычная, заурядная сделка! – заметил Себастьян. – Держу пари, что мы два единственных невинных младенца во всей деревне, которые не имеют своей доли прибыли в этом деле».

Внизу было человек двадцать, и галдели они, как на базаре в Робертсбридже. Мы узнавали их по голосам.

Пронзительный голос принадлежал Джону Коллинзу:

«Через месяц тут должны лежать пушки для французской караки. Когда ваш юный олух (это про меня, с вашего позволения!) возвращается из Лондона?»

«Не важно, – отозвался голос Тайсхерста Уилла. – Положите их где угодно, мистер Коллинз. Мы так напуганы Сатаной, что сколько он и ему подобные дурачили меня и вставляли палки в колеса… И в каком благом деле – в строительстве церкви!»

«Но теперь-то вы понимаете, что она им была нужна для других целей», – мягко заметил он.

«А мои серпентины – тоже для других целей? – возмутился Себастьян. – Я бы давно уже был на полдороге к неоткрытым землям, если бы не ваш друг, который продал мои пушки шотландскому пирату!»

«У вас есть доказательства?» – осведомился сэр Джон, поглаживая бороду.

«Я чуть не сломал о них ноги час назад, и я слышал, как Джон распоряжался, куда их доставить».

«Слова! Это только слова, – сказал сэр Джон. – Мистер Коллинз – известный болтун и шутник».

Он произнес это так серьезно, что на мгновение мне показалось, будто он тоже в курсе всех этих секретных дел и в Сассексе вообще нет ни одного честного кузневладельца.

«Во имя здравого смысла! – воскликнул Себастьян, стуча по стулу своим коровьим хвостом. – Чьи же тогда эти пушки?»

«Разумеется, ваши, – отвечал сэр Джон. – Вы явились с королевским приказом на их изготовление, а мистер Коллинз отлил их в своей мастерской. Если он вздумал перенести их из Нижней Кузни и сложить в колокольне, это потому, что она ближе к дороге и вам будет удобнее их оттуда забирать. Стоит ли, старина, устраивать суету из-за простого знака соседской любезности?»

«Боюсь, что я отплатил ему черной неблагодарностью, – Себастьян задумчиво потер свой кулак. – Но как быть с тридцатифунтовыми пушками? Конечно, я бы от них не отказался, но их не было в королевском приказе».

«Любезность и великодушие. – объяснил сэр Джон. – Несомненно, эти две пушки Джон добавил как дар – из преданности королю и любви к вам. Ясно как день! Эх вы, Фома неверующий!»

«Теперь, кажись, ясно, – молвил Себастьян. – Ох, сэр Джон, сэр Джон, почему вы не моряк? Вы же зря пропадаете на берегу». – И он поглядел на старика с нежностью и любовью.

«Стараюсь, как могу, на своем месте. – Сэр Джон снова погладил бороду, и его зычный голос судьи привычно возгремел: – Но позвольте мне вам сказать, что вы, два молодых человека, в каком-то непонятном мне азарте рыскающие ночью тут и там и при этом жестоко пугающие мистера Коллинза, занятого… гм-м… тайными богоугодными делами, – вы меня чрезвычайно удивляете!»

«Ваша правда, сэр Джон, – подтвердил Себастьян. – Если б вы видели, как он улепетывал!»

«Вы скачете сломя голову сюда, озадачиваете меня какими-то сказками о пиратах, возах с шерстью и коровьих шкурах, которые, конечно, меня позабавили как человека, но как должностное лицо, я поражен их нелепостью. Поэтому я вынужден отправиться вместе с вами к означенной башне, прихватив несколько своих слуг и, возможно, три-четыре фургона, и я гарантирую вам, что мистер Коллинз добровольно передаст вам ваши стволы и пушки. – Тут он перешел на свой обычный тон: – Я предупреждал этого старого лиса и его соседей, что темные сделки и ловкие проделки не доведут до добра; но нельзя же перевешать половину Сассекса из-за каких-то железяк! Ну что, согласны?»

«Ради двух лишних тяжелых пушечек я согласен на любое преступление», – сказал Себастьян, потирая руки.

«Итак, вы взяли назад свое обвинение в измене, – заключил сэр Джон. – По коням, друзья, и вперед – за пушками».

– Но ведь мистер Коллинз предназначал все эти орудия сэру Эндрью Бартону, не правда ли? – сказал Дан.

– Несомненно, – ответил Гэл. – Но что с возу упало, то пропало.

Мы влетели в деревню, едва зарозовел рассвет: впереди сэр Джон верхом, в блестящем полупанцире, с развевающимся вымпелом на пике, за ним тридцать крепких слуг, пятеро из них в доспехах, далее четыре фургона для шерсти, а позади всех – четверо музыкантов, весело трубящих мотив: « Король спешил в Нормандию ». Когда мы прискакали к башне и выкатили из нее со звоном новенькие пушки, картина была точь-в-точь как у монаха Роджера на рисунке «Французская осада» в молитвеннике ее величества королевы.

– Ну а как же мы… то есть, я хотел сказать, как же деревенские? – спросил Дан.

– О, они снесли это достойно – да, достойно! – признал Гэл. – Хоть мошенники и скверно подшутили надо мной, но я был за них горд. Люди, выходя из домов, шли по своим делам, ни малейшего внимания не обращая на наш отряд. Ни слова! Ни взгляда! Они скорее бы умерли, чем позволили Брайтлингу насмехаться над собой. Лишь этот бездельник Тайсхерст Уилл, выходя из «Колокольчика», где он принимал свою утреннюю кружку пива, загородил – как бы ненароком – дорогу коню сэра Джона.

«Поосторожней, мистер Сатана!» – вскричал сэр Джон, натягивая поводья.

«Ах, как приятно! – отвечал Уилл. – Не базарный ли сегодня день? То-то все бычки из Брайтлинга уже тут!»

Этой шуткой он спасся от моей плети, прожженный плут!

Но Джон Коллинз – вот кто был неподражаем! Он попался нам навстречу (с перевязанной челюстью, пострадавшей от Себастьянова кулака), когда мы тащили первую тридцатифунтовую пушку сквозь церковные ворота.

«Тяжелая штука, – небрежно обронил он. – Если заплатите, я готов одолжить вам свою длинную телегу для бревен. Простой фургон для нее слишком хлипок».

В первый и единственный раз я видел, как Себастьян лишился дара речи. Он только открывал и закрывал рот, как рыба.

«А что такого? – продолжал Джон. – Досталась она вам недорого. Я подумал, что вы не пожалеете пары пенсов, если я помогу вам ее перевезти». Да, он был неподражаем. В то утро он потерял верных две сотни фунтов, но даже глазом не моргнул, когда пушечки поехали в Льюис без его благословения.

– И он ничем себя не выдал? – спросил Пак.

– Лишь один раз. После того как он пожертвовал Святому Варнаве полный набор колоколов. (С некоторых пор и Коллинзы, и Хейзы, и Фаулы, и Феннеры сделались готовы на все ради украшения церкви. «Только попросите!» – стало их обычной песней.) Мы как раз опробовали звон, и Коллинз был на башне вместе с Черным Ником Фаулом, который подарил нам резную перегородку для алтаря. Старик одной рукой дернул язык колокола, а другой почесал себе шею. «Уж лучше этим погремкам болтаться на веревке, чем бедному Джону!» И это было все! Таков Сассекс – ничего с ним не поделаешь…

– А что случилось потом? – поинтересовалась Уна.

– Я вернулся в Англию, – сказал Гэл. – Я получил хороший урок. Лекарство от гордыни. Хотя говорят, что церковь Святого Варнавы – жемчужина. Кто его знает. Я делал это для земляков, и, может быть, отец Роджер был прав – никогда больше не испытывал я ни такого позора, ни такого триумфа. Такие вот дела. Одним словом, родина… родные края… – И он задумался, свесив голову на грудь.

– Глянь! Вон твой отец возле кузни! О чем это он толкует со стариком Хобденом? – воскликнул Пак и раскрыл ладонь с лежащими на ней тремя листьями.

Дан взглянул в сторону дома.

– А, знаю. Спорят о старом дубе, упавшем поперек ручья. Отец давно уже хочет его выкорчевать и убрать.

В тишине долины им нетрудно было расслышать хрипловатый бас Хобдена.

– Делайте, как вам нравится, – говорил он. – Но заметьте, что его корни скрепляют берег. Как только вы его выкорчуете, берег осядет и первое же половодье его смоет. Но делайте, как вам нравится, ради Бога, сэр. Маленькая мисс часто сидит вот здесь на стволе, возле папоротников.

Песня контрабандистов