Онлайн чтение книги Париж Paris
Глава 5

1887 год

Жак Ле Сур наблюдал за входом в лицей. Это был предпоследний учебный день перед закрытием школы на лето.

Никто не обращал на него внимания. Да и чем он мог бы привлечь интерес? Для любого из тех, кто оказался в этот момент на улице Гренель, он был всего лишь парнем лет двадцати. По всей вероятности, студент или ремесленник.

И никто не знал, о чем он думает. Это было самое замечательное. Это то, что делало его свободным и всемогущим. Почти невидимый, он мог беспрепятственно ждать мальчика, которого хотел уничтожить.

Убивать его именно сегодня он не собирался. Мог бы, но не хотел. Пока рано. Он это сделает, когда придет подходящий момент. В этом никаких сомнений быть не могло. Но он был терпелив и считал, что терпение также дает ему власть – власть выбирать время. Ведь никто его не заподозрит.

Все было так просто, что он не переставал удивляться. Узнать, где живет Роланд де Синь и в какую ходит школу, не составило труда. Учитывая расписание школьных занятий, он мог являться к лицею и наблюдать, как подросток приходит сюда или уходит, в любой день, когда ему удобно. Теперь Жак Ле Сур знал и другие места, которые посещал юный Роланд. И он наведывался в одно из них примерно раз в месяц, чтобы быть в курсе, что происходит в жизни мальчика.

Из своих наблюдений он сделал вывод: большинство людей проживают свою жизнь, повторяя изо дня в день одни и те же предсказуемые действия. Почти всегда можно было сказать, где они в данный момент находятся. Потратив на изучение их распорядка еще немного усилий, можно было бы угадать, о чем они думают. Стоит нарушить привычный ход их существования, и они запаникуют. Предложи им взамен новый порядок, и они уцепятся за него, потому что так им будет спокойнее. Ловкий манипулятор мог бы заставить людей сделать почти все, что ему заблагорассудится, – такого мнения придерживался Ле Сур. Именно этим он и собирался заняться после того, как изменит мир. Что касается юного де Синя, то его нужно уничтожить. Наказание заслужено. Смерть Жана Ле Сура должна быть отомщена. Каким иным способом можно доказать любовь к отцу, которого потерял?

Но Жак не только проверял местонахождение мальчика. Его цель была глубже. Он хотел лучше понять Роланда: узнать, что он делает, с кем общается. Если бы имелась такая возможность, Жак хотел бы узнать мысли юного де Синя и даже заглянуть в душу. Он хотел точно видеть, сколь недостойное место занимает Роланд де Синь в этой вселенной, и тогда его смерть будет оправданна и с точки зрения высшей справедливости.

До чего же банальной и предсказуемой была его жизнь до сих пор! Где живет его семья? В аристократическом районе Сен-Жермен, разумеется, где же еще. Где он учится? В частном католическом лицее Святого Фомы Аквинского, что находится в том же районе, само собой. Для Роланда все было определено заранее. Он станет идеальным представителем своего никчемного класса.

И вот он вышел из двери лицея с дюжиной других таких же маленьких ничтожеств. Жак Ле Сур впился в него глазами. Юный Роланд пойдет на восток по длинной улице, ведущей к его дому.

Но нет. Он пошел в противоположном направлении. Очень хорошо. Жак Ле Сур продолжал наблюдать. Приятели Роланда свернули на бульвар Распай, но де Синь пересек его. Через несколько минут он уже в одиночестве двинулся на запад.

Заинтригованный, Жак шел следом.

Роланд де Синь тосковал по матери. Она умерла, когда ему было семь лет. Обычно мальчиков отправляют учиться в пансионаты, но по совету отца Ксавье Роланд получал образование в католическом лицее рядом с домом и был рад этому. Потому что Роланд обожал свой дом.

Здание, в котором они жили, воплощало собой величие. Оно было проникнуто духом Людовика XIV, короля-солнца, – большое, в стиле барокко, мощное. С улицы к нему вели внушительные железные ворота, за которыми находился небольшой двор, окаймленный боковыми флигелями – их называли павильонами. Вестибюль и широкая лестница были отделаны светлым полированным камнем. В высоких просторных комнатах на паркете и обюссонских коврах стояли, словно статные корабли на якоре, массивные стулья эпохи Людовика XIV, лакированные комоды и тяжелые инкрустированные столы, поблескивающие бронзовыми накладками. Мраморные столешницы гасили отраженный солнечный свет, который уважительно входил в аристократическую тишину дома. Родовые портреты – седые генералы, льстивые придворные – напоминали нынешним де Синям, что не только Бог, но и предки следят за тем, что делают потомки, и ожидают, что новые поколения, по крайней мере, не уронят фамильную честь.

Наиболее пышные особняки аристократии были известны как отели, и если бы виконт де Синь стоял чуть выше на общественной лестнице, то мог бы именовать свой дом «Отель-де-Синь».

Несмотря на суровое величие дома, Роланд был очень счастлив в нем. С раннего детства эти большие молчаливые комнаты напоминали ему святилища. Высокие кресла с резными деревянными подлокотниками и гобеленовыми сиденьями стали для него тетями и дядями. А портреты, порой устрашающие, были его дедушками и бабушками, его друзьями, по отношению к которым он испытывал глубинное, инстинктивное желание защищать и оберегать.

Но больше всего мальчик дорожил домом потому, что при малом количестве жильцов тот тем не менее был полон любви.

Отец Роланда, оставшийся вдовцом и больше не связавший себя узами брака, всегда был добр к мальчику. Старенькая няня не покинула их, даже когда Роланд пошел в школу, и долгие годы дарила бесконечное тепло и умело вела хозяйство виконта. Чтобы содержать дом, хватало штата прислуги в количестве шести человек, большинство из которых служили виконту всю свою жизнь, и Роланд воспринимал их как часть семьи. И еще был отец Ксавье, который, будто любящий дядюшка, раз или два в неделю обязательно навещал мальчика.

Но Роланд часто думал о матери. Он держал на прикроватном столике ее портрет и каждый вечер, помолившись, целовал его.

Роланд достиг пятнадцати лет, и его беспокоила одна вещь. Ему пора было думать о карьере, а он до сих пор не определился, чем хотелось бы заняться.

– Я не буду ни на чем настаивать, – сказал ему отец. – Замечу только, что твое положение сходно с положением нашего предка Роланда, жившего в годы правления Людовика Святого. Изначально он был младшим сыном и потому поехал в Париж учиться. Как известно, он был благочестив и вел праведную жизнь. Почти монашескую. Но затем его старший брат умер, и Роланду пришлось вернуться домой, чтобы управлять имением, – таков был его сыновний долг. Поскольку ты единственный сын и, кроме тебя, нет никого, кто мог бы продолжить род, у тебя такая же перспектива. А если ты будешь управлять имением, то тебе неплохо было бы изучить право.

Однако правоведение не казалось подростку интересным. Он ведь был потомком рыцарей-крестоносцев и героя Роланда, а потому считал, что судьба должна уготовить ему более благородное предназначение.

– А что ты скажешь о военном деле? – несколько раз спрашивал он отца.

По какой-то причине виконт не советовал сыну идти в армию.

– Конечно, сам я был военным, – говорил он в таких случаях, – пока не решил уйти в отставку. Но для тебя я бы не хотел такой карьеры.

От дальнейших объяснений он воздерживался. И отец Ксавье тоже не давал конкретных советов.

– Желаешь ли ты служить нашему Господу? – мягко спрашивал он Роланда.

– Да, отец.

Роланд действительно хотел этого. Он надеялся, что, служа Богу, мог бы совершить какое-нибудь великое деяние во благо всего мира.

– Тогда тебе не о чем беспокоиться, – уверял его священник. – Если ты посвятишь себя Богу, Он укажет тебе правильный путь. – Отец Ксавье улыбнулся. – Я знаю, Роланд: ты хочешь делать добро, и это похвально. Твоя мать была бы довольна.

– Иногда она снится мне, – признался мальчик. – Может быть, она подскажет, что делать.

– Возможно. Но будь осторожен, – наставлял его отец Ксавье. – Не пристало тебе выбирать, каким способом Господь даст тебе знать о своих намерениях. Он сам решит, как это сделать, и это может быть нечто совсем неожиданное.

Расставшись на улице со своими школьными друзьями, Роланд неосознанно прибавил шагу. Предстоящее ему дело не обещало ничего приятного, и он надеялся покончить с ним как можно быстрее. Ведь он шел смотреть нечто ужасное.

Роланд был добросовестным учеником. Это не было врожденным свойством – часто ему не хотелось заниматься учебой. Только из-за матери он мог заставить себя работать. «Пообещай мне, Роланд, что постараешься быть лучшим в школе» – такими были почти последние ее слова. И к чести мальчика, данное матери обещание он держал. В его классе были ученики умнее его, но благодаря усердию он добивался результатов, которые лишь немного недотягивали до лучших.

А сегодня утром на уроке истории учитель спросил, кто ходил смотреть на то кощунство. Роланд оказался единственным, кто не поднял руки, и тогда же решил, что сходит и посмотрит. Тем более что это совсем недалеко.

Если по улице Гренель идти от бульвара Сен-Жермен на запад, то примерно через километр она выведет на широкую зеленую эспланаду, упирающуюся северным краем в реку. Роланд вышел на середину площади и повернул налево – цель его путешествия была прямо перед ним.

Необъятных размеров дом призрения для старых солдат, известный как Дом инвалидов, занимал огромное пространство на бывшей равнине Гренель. Его начал строить в XVII веке Людовик XIV – в строгом классическом стиле, соответствующем назначению комплекса, но в его глубине воздвигли пышный собор с позолоченным куполом по аналогии с собором Святого Петра в Риме. Если встать спиной к холодным, суровым фасадам Дома инвалидов, то можно окинуть взглядом длинную вереницу плацев и даже различить на другом берегу Сены деревья Елисейских Полей. В комплексе также размещался артиллерийский музей, но Роланд пришел сюда не для того, чтобы рассматривать оружие. Войдя в первый внутренний двор, он направился прямо к собору.

Там, глядя на то безобразие, что было внутри, он понял, что имел в виду его учитель, когда говорил:

– Храм осквернили.

Квадратная в основании церковь. Четыре капеллы по углам формируют между собой крест. Над центром креста – купол. Классическая схема для христианской традиции, от ортодоксальной России до католической Испании.

Но теперь в церкви не осталось ничего христианского. Крипту расположили не внизу, а под самым куполом, и смотреть на нее полагалось с круговой галереи. Двенадцать колонн победы окружали эту языческую гробницу, а в ее центре, на массивном пьедестале зеленого гранита, покоился чудовищный саркофаг из полированного красного порфира, разбухший от имперского тщеславия.

Мавзолей Наполеона, сына революции, победителя помазанных на царствование королей, императора Франции. Это и было то кощунство, на которое должен был посмотреть Роланд.

– Вульгарная гробница, – говорил учитель, – позорный, языческий памятник. Склеп Наполеона – оскорбление католической Франции.

– Но разве это не правда, что император Наполеон поддерживал Церковь? – спросил кто-то из учеников.

– Поддерживал, но только как оппортунист. Только чтобы заполучить симпатию истинно верующих, которые не понимали, что в действительности он ни во что не верит и насмехается над ними за спиной. Когда Наполеон был в Египте, он поддерживал последователей пророка. «Если бы у меня было королевство евреев, – заявлял Наполеон, – я бы перестроил храм Соломона». – Учитель истории мог долго говорить на эту тему. – Есть немало неоспоримых доказательств нечестивости этого гнусного человека, но достаточно вспомнить одно: как во время своей коронации Наполеон вырвал корону из рук папы римского и сам водрузил себе на голову.

Рядом с Роландом вдруг возник какой-то старик и отвлек его от размышлений. Подобно мальчику, он приблизился к парапету галереи и опустил взгляд к красному саркофагу, но на этом сходство в их действиях заканчивалось. Пожилой мужчина вел себя так странно, что показался Роланду более интересным, чем усыпальница императора. Он был стар, но определить его возраст более точно не удавалось. Волосы странного посетителя были белыми как снег, а рот скрывался под моржовыми усами. Прозрачность кожи тоже свидетельствовала о долгой жизни. Но в мужчине было почти два метра роста, и держался он прямо, как солдат на параде. Роланд потом догадался, что старик действительно вытянулся по стойке «смирно», словно император был жив и обходил строй. Старый солдат был так поглощен своим делом, что не замечал ничего вокруг.

Рассматривать человека в упор было бы некрасиво, и Роланд сделал вид, будто восхищается росписью купола, а сам продолжал наблюдать за стариком. Простояв минут пять без движения, тот наконец отдал гробнице честь и повернулся, очевидно намереваясь уйти. И только тогда заметил рядом подростка.

– Молодой человек, – спросил он резким тоном, как сержант, обращающийся к новобранцу, – на что вы уставились?

– Простите, месье. – Роланд встретил взгляд голубых глаз – гордых, но не злобных. – Я не хотел быть невежливым. Просто меня удивило то, что вы отдали честь.

– А как же иначе? Я отдал честь императору. И так должны поступать все, кто помнит славу Франции.

La Gloire. Многие нации познали славу на протяжении своей истории, но никто не ощущал ее так остро, как народ Франции: монархисты прославляли короля-солнце, республиканцы – революцию, солдаты – великие победы императора Наполеона.

– Вы солдат? – осмелился спросить Роланд.

– Был когда-то. Как и мой отец до меня. Он служил в Старой Гвардии.

– Значит, ваш отец знал императора?

– Да. И я тоже. Мой отец выжил в отступлении из-под Москвы. И когда император вернулся для последней великой битвы и призвал всю Францию помочь ему, отец откликнулся, и я пошел воевать вместе с ним, хотя был тогда не старше тебя. Мать возражала. Она боялась потерять меня. Но отец сказал: «Пусть лучше мой сын погибнет, чем откажется сражаться за честь Франции». Вот так вышло, что я воевал вместе с отцом.

– И вы не погибли.

– Нет. Свою жизнь за Францию отдал мой отец. При Ватерлоо, в последней битве императора. Я был рядом с ним. – Старик помолчал. – И с тех самых пор в годовщину рождения моего отца я отдаю честь ему, императору и Франции. Я делаю так уже семьдесят два года, а в последние двадцать шесть лет, после того как сюда поместили этот саркофаг, делаю это здесь, в Доме инвалидов.

Наполеон умер в изгнании на острове Святой Елены, но легенда о нем жила. Для врагов он оставался мятежником и тираном. А для многих европейских народов, угнетаемых старыми, закостеневшими монархиями, он был республиканцем, освободителем, героем простого человека. Таким его видели и многие французы.

Вот и король Луи-Филипп, желая увеличить собственную популярность, счел необходимым вернуть тело императора на родину, в Париж, и теперь его прах покоился в этом величавом мавзолее, в самом сердце Франции, чего не удостоился ни один из французских королей.

Как бы ни относился Роланд к императору и его святотатственным поступкам, он не мог не восхищаться благородством и преданностью старого солдата, который почти в девяностолетнем возрасте держался по-прежнему гордо и прямо.

Голубые глаза под кустистыми бровями внимательно изучали Роланда.

– А кто вы такой, юный господин? – спросил он.

– Меня зовут Роланд де Синь.

– Аристократ. Что же, среди тех, кто служил императору, были и аристократы. Тогда ценились заслуги, а не происхождение. – Он покивал седой головой. – Наша страна уважала деяния. Не то что сейчас. Кто бы мог подумать, что я доживу до того момента, когда Париж унизят, а Эльзас и Лотарингию отдадут Германии.

– Наш учитель истории говорит, что мы должны отомстить за бесчестье тысяча восемьсот семидесятого года, – сказал Роланд. Не проходило и недели, чтобы классу не прочитали лекцию на эту тему, как и во всех школах Франции. – Он говорит, мы должны вернуть Эльзас и Лотарингию.

Старик смотрел на него с таким видом, будто оценивал в лице Роланда всех его ровесников: сможет ли новое поколение выполнить эту задачу.

– Теперь честь Франции в ваших руках, – наконец произнес он и повернулся к выходу, давая понять, что разговор окончен.

Едва ли задумываясь о том, что он делает, Роланд вытянулся по стойке «смирно», провожая старика взглядом. Потом, постояв над саркофагом еще немного, и сам решил отправиться домой.

Спускаясь с галереи, Роланд увидел молодого мужчину с темными короткими волосами и широко расставленными глазами, который без выражения смотрел прямо на него. Поравнявшись с ним, Роланд не удержался от того, чтобы поделиться переполнявшими его впечатлениями.

– Вы видели того старого солдата? – спросил он.

Незнакомец склонил голову.

– Он знал императора Наполеона, – сказал Роланд.

– Несомненно.

– Вот это да! – восхитился Роланд.

Незнакомец не ответил.

Следующий школьный день, последний в текущем учебном году, закончился раньше обычного – в полдень. Когда Роланд вернулся домой, отца там не было, но он оставил сыну сообщение, что после обеда они вместе кое-куда отправятся.

Как и обещал, отец приехал за сыном, однако на расспросы Роланда о предстоящем путешествии говорил только, что они посетят «одного друга», что распалило любопытство мальчика.

Был ли этот друг мужчиной, гадал Роланд, или женщиной?

Он часто задумывался о романтической стороне в жизни отца. Виконт де Синь свято чтил память покойной жены, однако отшельником не был. Хорошего роста, красивый, весьма богатый и знатного происхождения, он сохранил военную осанку и усы, но двигался грациозно и умел поддержать интересную беседу. Наверняка женщины находят его привлекательным, размышлял Роланд.

Как большинство аристократов, виконт считал интеллектуальные занятия ниже своего достоинства. Тем не менее в конце XIX века стало модным следить за новинками в литературе и искусстве, и потому он часто посещал выставки и даже бывал в салонах, где можно было встретить писателей или художников. Несколько месяцев назад Роланд нашел на столе отца в библиотеке экземпляр «Цветов зла». В его лицее эти стихи Бодлера называли языческими и непристойными. Но когда он, смущаясь, спросил о них отца, тот отозвался довольно спокойно.

– Стихи Бодлера слегка отдают наигранностью, однако некоторые великолепны. Ты слышал о таком композиторе, как Дюпарк? Нет? Он положил на музыку стихотворение Бодлера «Приглашение к путешествию», и это прелестнейшая песня. В ней точно передается чувственность Франции.

Такие отзывы подсказывали Роланду, что в жизни отца есть сферы, скрытые от него. Периодические отъезды и необычная оживленность перед ними, одобрительные слова няни «Виконт – настоящий мужчина» – все это заставляло мальчика подозревать, что у отца есть любовница.

Роланд понимал, что эту любовницу, даже если она достойная и благородная дама, отец никогда не приведет в тот дом, где живет его сын и в котором почитается память его покойной жены. Но не возможно ли, думал Роланд, что отец счел его достаточно взрослым, чтобы познакомить с этой дамой? Не ее ли они едут навестить? Такая возможность наполняла его любопытством и волнением.

Потом ему в голову пришла другая мысль, более серьезная. А что, если отец хочет представить его женщине, на которой решил жениться? Мачеха… Как это может отразиться на его, Роланда, будущем?

Они уже вышли из дому, но виконт так и не дал ему никакой подсказки. Зная, что отец любит поддразнить его немного, Роланд смирился и больше не просил рассказать, куда они направляются.

Любимым экипажем виконта де Синя был легкий фаэтон, который везла пара серых лошадей, – с XVIII века в их роду пользовались для выездов только серыми лошадьми, напомнил он сыну. Управлял фаэтоном старый кучер, который, несмотря на свой всегда безупречный наряд, любил надевать старомодную треуголку. В итоге получался выезд, в котором сочетались дух спорта, моды и традиции, и Роланд всегда испытывал гордость, когда ему доводилось сопровождать отца в поездках.

Вскоре большие колеса фаэтона застучали по бульвару Сен-Жермен, катясь в сторону реки. Когда они выезжали на набережную Орсэ, у Роланда было только одно мгновение, чтобы полюбоваться классическим портиком Национального собрания и видневшимся за ним внушительным зданием Министерства иностранных дел, прежде чем экипаж быстро пересек широкий мост и оказался на просторной площади Конкорд.

Роланду было десять лет, когда отец рассказал ему, почему в семье де Синь не любили это открытое место.

– Теперь ее называют площадью Конкорд, – объяснил он, – но во время революции здесь стояла одна из множества гильотин. Тут лишили головы моего деда.

И отец, и сын, не сговариваясь, перевели взгляд с трагического места на сад Тюильри, который протянулся справа. Прямо впереди, за северной оконечностью площади Конкорд, стояли коринфские колонны церкви Мадлен на широком цоколе. При виде этого красивого храма у Роланда всегда повышалось настроение.

– А ты знаешь, – спросил отец, – что несколько веков назад на этом месте стояла еврейская синагога? – Он улыбнулся. – Затем здесь начинали возводить христианский храм. Здание, которое мы видим сейчас, выстроил Наполеон в качестве зала славы своей армии. Но потом тут опять разместилась церковь. – Он глянул на Роланда. – Как видишь, ничто не постоянно, мой сын.

Роланд любил своего отца и восхищался им. Он знал, что может полностью рассчитывать на него во всем, что касается тех знаний и навыков, которые каждый отец должен передать сыну. Виконт научил его скакать верхом и охотиться, держать себя в обществе и прилично одеваться, целовать руку даме. Он водил Роланда на скачки и учил делать ставки, то есть дал ему все, что нужно молодому человеку его класса, вступающему в самостоятельную жизнь. Возможность доверять отцу дарила Роланду ощущение уюта и тепла. Но иногда, относительно более важных вопросов, ему казалось, что отец подводит его. Виконт как будто бы не верил в то, во что следовало верить.

А Роланд хотел определенности. Что бы ни было тому причиной – что он рано остался без матери, его возраст или врожденные свойства натуры, – но он испытывал острую потребность верить. Все должно быть либо правильным, либо ошибочным; либо хорошим, либо плохим. А без этой определенности как человеку понять, что он должен делать? Что станет с миром без четких границ?

И хотя Роланд не мог любить отца Ксавье так же, как своего отца, иногда он предпочитал советоваться со священником. Отец Ксавье был очень умен, но дело даже не в этом. За всем, что говорил святой отец, пусть Роланд и не всегда мог следовать за его глубокомысленными рассуждениями, неизменно чувствовалась абсолютная уверенность. Правила, по которым жил священник, были жестко определены и незыблемы. Он может задумываться над тем, как лучше проделать тот или иной путь, но он всегда точно знает, куда он двигается и почему. Если в двух словах, то священник был убежден, что знает истину. В этом состояла сила Святой церкви.

Роланд всей душой желал, чтобы его отец был таким же.

Фаэтон повернул направо, на улицу Риволи. Мальчику нравилась пышность этой улицы. С одной ее стороны лежал сад Тюильри и Лувр, с другой тянулся бесконечный ряд величественных зданий с аркадами, заложенных еще при Наполеоне. Под аркадами на нижнем этаже помещались модные магазины, а сверху находились апартаменты, достойные принцев крови.

– Ты знал, что изначально Лувр был маленьким фортом, построенным для охраны реки, и стоял он там, где сейчас угол нынешнего дворца? – продолжал легкую беседу виконт.

– Да, – ответил Роланд. – Он был частью старой крепостной стены, построенной королем Филиппом Августом.

– Хорошо, – кивнул отец. – Рад, что в школе вас чему-то учат.

Они немного проехали по улице Риволи, когда его отец велел кучеру остановить лошадей. Роланд увидел, что они находятся перед отелем «Мерис». Он слышал, что здесь любили останавливаться английские путешественники, и сразу встревожился: неужели отец собирается жениться на англичанке?

Но оказалось, что в отеле виконт только хотел оставить письмо для своего знакомого из Англии, который должен был вот-вот прибыть в Париж. Цель поездки еще не прояснилась.

Роланд решил рассказать отцу о старом солдате, которого встретил у гробницы Наполеона. С одной стороны, ему понравилось безыскусное благородство старика. Но с другой стороны – разве не злу он служил? Что скажет отец по этому поводу?

– Долг солдата прост, – подумав, ответил виконт. – Он должен выполнять приказы и служить своей стране. Старик так и делал. Что же до Наполеона… Смею предположить, его солдаты были уверены, будто сражаются за свободу и Францию.

– Но люди вроде нас не могут дружить с тем, кто восхищается императором, правда? – Роланда не удовлетворил такой ответ. – Священники в лицее говорят, что Наполеон был чудовищем и что на самом деле он вообще был против Церкви.

– У людей могут быть разные взгляды, но это не значит, что они должны быть врагами, – вздохнул отец. – В любом случае это не всегда так просто. – Он помолчал. – Ты следишь за политикой?

– Немного.

– Что ты скажешь о нынешнем правительстве республики?

– Оно не очень сильное. Не очень популярное.

– Верно. После провала Коммуны большинство избранных депутатов и уж точно бо́льшая часть сельской Франции желали вернуть монархию. В действительности они всего лишь хотели стабильности. И мира. Глядя на монархию в Британии, они думали, что все это им обеспечит конституционный монарх. И я не сомневаюсь, что реставрация монархии состоялась бы даже в том случае, если бы тогдашний глава королевской семьи не настоял на полноте власти. – Виконт потряс головой. – Они стоят на своем до последнего! В результате была составлена временная конституция с министром-президентом и законодательным корпусом. Но время шло, не было ни войн, ни катастроф, и монархистские настроения ослабли. Однако нельзя сказать, что правительство действовало эффективно, а нынешний его состав одновременно и бездарен, и продажен, поэтому сейчас множество людей предпочли бы вернуться к монархии или диктатуре. Пойдут ли дела получше? Этот вопрос остается открытым, но именно этого они хотят. И в последнее время среди них появился предводитель. Кто это?

– Может, генерал Буланже?

– Верно. До сих пор он был военным министром. Пару раз сумел доставить неприятности Германии. На днях его уволили, но за ним теперь стоит серьезная политическая сила. Если в республике произойдет кризис, что весьма возможно, то он может стать правителем Франции. Что говорят о нем в лицее?

– Что он плохой человек и не верит в Бога.

– Кто знает. Может, верит, а может, и нет. Но поскольку он заявил, что не верит в Бога, республиканские политики Франции решили, что он не может быть монархистом, и потому они поверили ему и назначили министром. Теперь они обнаружили, что он не только возглавляет новое политическое движение, но и пользуется поддержкой как монархистов, включая важных членов королевской семьи, так и бонапартистов, в том числе родственников императора. То есть католические монархисты и последователи Наполеона вместе поддерживают человека, который то ли верит в Бога, то ли нет. Как ты это объяснишь?

– Не знаю.

– И я тоже не знаю. – Отец улыбнулся. – Интересно, что думает по этому поводу отец Ксавье. Нужно будет спросить его.

Эта мысль еще больше развеселила виконта, и он рассмеялся.

Роланд предпочел бы, чтобы отец не подавал все в таком запутанном виде. Он попытался вернуться к вопросу, на который надеялся получить более однозначный ответ.

– Тот старый солдат сказал, что мы должны отомстить за бесчестье семидесятого года. Ты согласен с этим?

– Та война была бессмысленной. И начали ее мы. Наполеон Третий был глуп, и Пруссия воспользовалась этим.

– Но все равно, разве не следует нам отомстить?

– Кто знает? Может, и нет.

Роланд сдался. Однозначного ответа от отца ему не дождаться, по крайней мере не сейчас. Они уже миновали Лувр и приближались к театру Шатле. И все-таки оставалось кое-что еще, о чем Роланду хотелось узнать. Кое-что, о чем он часто задумывался, но никогда не решался спросить.

– Папа, – произнес он, – можно задать тебе вопрос?

– Конечно.

– Почему ты ушел из армии?

На этот раз, заметил мальчик, что-то мешало отцу ответить с прежней легкостью.

– Я прослужил достаточно долго. И нужно было присматривать за имением. Я должен был заняться делами семьи. – На несколько секунд виконт замолчал. – Война семидесятого года была ужасна.

– Ты имеешь в виду наше поражение?

– Не совсем. – Отцу было нелегко говорить, и паузы между фразами становились длиннее. – Я говорю о том, что было после… о борьбе с Коммуной. Гражданская война – вот что хуже всего, мой сын. Пусть тебе никогда не доведется увидеть такое.

– Отец Ксавье рассказывал, что коммунары совершали святотатства. Говорит, они убили архиепископа Парижа и хладнокровно истребляли монахов и священников, которые стали мучениками – так же, как священники во время революции.

– Это так, – кивнул отец. – Но и мы тоже убили множество коммунаров. Тысячи.

– Но они же были не правы.

– Может быть. – Виконт задумчиво смотрел вдаль. – Но сами они считали, будто борются за Свободу, Равенство и Братство.

– И за беспорядок.

– И за это тоже, несомненно.

– Ты тоже убивал коммунаров? – спросил Роланд.

Ответом ему было молчание.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – наконец сказал виконт.

Улица Риволи была длинной. Впереди она меняла название и еще чуть погодя заканчивалась на площади, где когда-то стояла Бастилия, но фаэтон де Синей пока достиг только ее середины. Когда они проезжали старую Гревскую площадь, Роланд отвлекся, разглядывая рабочих, которые ремонтировали огромное здание ратуши Отель-де-Виль. Неожиданно повозка повернула влево и покатилась по бульвару дю Тампль.

– Тебе известно, почему эта улица так называется? – спросил его отец.

– Здесь жили рыцари-тамплиеры.

– Сейчас тут вряд ли найдется хоть одно из их жилищ, но слышал ли ты о том, что на протяжении столетий после роспуска ордена тамплиеров налоговые льготы на их земли оставались в силе? Поэтому здесь очень охотно селились!

Следуя на север, улица постепенно сужалась, пока не уперлась в сумрачную площадь.

– Вот мы и на месте, – сказал отец, когда фаэтон свернул в проулок между домами.

В лавке была всего одна витрина, и в ней на фоне темно-коричневого бархата Роланд увидел кресло в стиле Людовика XIV, нуждающееся в обновлении. Заведение ему показалось сомнительным. Отец заметил выражение его лица и улыбнулся.

– Мой друг очень скромен, – заметил он. – Это кресло, между прочим, музейный экспонат, и будущий покупатель наверняка захочет, чтобы его отреставрировали.

Поняв, что цель поездки образовательная, Роланд молча уставился на кресло.

Дверь лавки была заперта. Виконт позвонил в колокольчик. Несколько секунд спустя за стеклом витрины показался приземистый пожилой мужчина, немного сутулый, одетый, несмотря на теплую погоду, в застегнутое доверху черное пальто, и в очках с толстыми стеклами. Разглядев посетителей, он открыл дверь и впустил их.

– Месье де Синь. – Человек склонил голову в быстром поклоне. – Ваш визит – большая честь для меня.

– Я получил ваше приглашение, мой дорогой Якоб, и приехал немедленно, – любезно ответил виконт. – Кстати, не один, а с сыном. Роланд, это месье Якоб.

И неожиданно для себя Роланд оказался вынужден пожать протянутую ему небольшую ладонь. В голове звенела единственная мысль: его отец, аристократ и добрый католик, принял приглашение от человека несомненно еврейского происхождения.

Открытую для них дверь снова тщательно заперли. Несколько минут виконт де Синь посвятил приличным случаю расспросам о семье и здравии лавочника, а Роланд тем временем оглядывал узкое длинное помещение, в котором оказался. Его наполняло обычное для любого антикварного магазина скопление старых столов, античных бюстов и фарфора. В глубине комнаты виднелась дверь, которая, по-видимому, вела в хранилище или мастерскую. Света было мало. Роланд чувствовал себя как в темнице. Но больше всего его мучила неловкость.

Он вспомнил, как однажды поинтересовался у отца Ксавье, что тот думает о евреях.

– Они дали нам нашего Бога, Ветхий Завет и пророков, – осторожно ответил тогда священник.

– Но они убили Христа, – напомнил Роланд.

– Этого нельзя отрицать, – согласился священник.

– Поэтому они все попадут в ад, – продолжал Роланд, желая убедиться, что во всем разобрался.

Но отец Ксавье замешкался с ответом, будто не был уверен, какие слова окажутся в данном случае справедливы и уместны.

– Можно предположить, – наконец сказал он, – что при обычных обстоятельствах маловероятно, что еврей или протестант попадет в рай. Но нам неизвестны помыслы Господа. В своей бесконечной мудрости Он может сделать исключения.

Роланду, конечно, хотелось бы услышать более определенный ответ, но на какое-то время пришлось удовлетвориться этим. Тому, кто не был католиком, жилось несладко. И если вспомнить все, что говорили о евреях в школе и в домах друзей, то трудно было не поверить, что хотя бы часть из этих страшных историй основана на реальных событиях.

Поэтому мальчик смотрел на месье Якоба с подозрением и недоумевал, почему отец обращается с антикваром столь дружелюбно.

– Так что же вы хотели показать мне? – спросил тем временем виконт.

– Одну минуточку, месье. – Якоб скрылся в помещении за дверью в глубине лавки и быстро возвратился с каким-то свертком. Развернув свою ношу, он зажег несколько светильников. – Итак, месье де Синь и юный месье Роланд. Вот оно.

Они приблизились, и отец ахнул:

– Где вы нашли это?

– По рекомендации друга я вслепую сделал аукционную заявку на всю обстановку одного дома в Руане. Месяц назад, к своему удивлению, я узнал, что выиграл аукцион. А явившись забирать имущество, обнаружил эту вещь в подвале, завернутую в тряпку. – Он улыбнулся. – И тогда я подумал: она идеально смотрелась бы в замке месье де Синя в долине Луары. Это ведь тот же период. Но если для вас этот предмет не представляет интереса, я покажу его другим клиентам.

– Мой дорогой Якоб… – Виконт обернулся к сыну. – Роланд, ты знаешь, что это такое?

Гобелен, разложенный перед ними, был примечателен во многих отношениях. Во-первых, у него не было каймы и каждый дюйм его яркого сине-зеленого фона покрывали фантастические цветы и растения, за которыми виднелись птицы, звери и люди. И тон картины, и одежды рыцарей и дам на ней предполагали, что относилась она к Средневековью.

– Гобелены, столь богато украшенные растительным орнаментом, известны как мильфлер – «тысяча цветов», – заметил отец.

– Эта шпалера похожа на сказку, – произнес Роланд.

– Кажется, что картина светится, – сказал месье Якоб. Он говорил так тихо, что Роланду приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова, и это раздражало подростка. – Сияние объясняется тем, что фоновый цвет – зеленый, к которому добавлен синий. – Он повернулся к виконту. – Как видите, угол потерт. Это можно исправить, если желаете. Также некоторые участки выцвели из-за сырости. Возможно, цвет удастся восстановить, хотя не ручаюсь. В целом же гобелен в прекрасном состоянии.

– Это больше напоминает живописное полотно, а не ковер, – сказал Роланд, тоже желая принять участие в беседе, как взрослый.

– Верное замечание, – похвалил месье Якоб. – Вы даже сами не знаете, насколько правы, юный друг. Перед началом работы обычно обращались к художнику, чтобы тот нарисовал на плотной бумаге эскиз. Такой эскиз называли картоном. Но в случае конкретно с этим гобеленом художник рисовал сюжет прямо на полотне основы, через которую вышивальщики продевали иголки с шерстяными и шелковыми нитями. Цвета подбирались с абсолютной точностью. – Он опять направил взгляд на виконта. – Однако я прошу вас обратить внимание на фигуры – они достойны особого изучения.

Роланд тоже всмотрелся. Среди ярких цветов и кустарников стояло несколько деревьев. Наверное, художник изображал лес или сад. На ветвях сидели птицы. На переднем плане шагали четверо – двое мужчин и две женщины с величавыми осанками, все богато одетые. Чуть дальше в гуще растительности виднелись разные животные.

– О боже! Единорог! – вдруг воскликнул виконт.

В верхнем правом углу между деревьями, там, где ожидаешь увидеть убегающего в глушь испуганного оленя, скакал бледный единорог. Композиция была задумана совершенно: взгляд, найдя это мифическое животное, скользил вокруг всей картины, чтобы вновь вернуться к изящному чарующему созданию.

– Существует два знаменитых цикла гобеленов с единорогами, – продолжал Якоб. – Во-первых, восхитительная серия «Дама с единорогом» на ярко-красном фоне, которую пять лет назад выставили в музее Клюни. Знакомы ли вы с этим музеем, юный месье Роланд? Он стоит на месте старых римских бань на левом берегу, совсем близко от вашего дома. И есть еще один цикл под названием «Охота на единорога», на зеленом фоне, и этими гобеленами владеет герцог де Ларошфуко. Оба этих цикла почти наверняка имеют фламандское происхождение и были произведены в той местности, которую мы сейчас называем Бельгия. Но эта шпалера французская. Ее возраст не такой почтенный, как у тех неповторимых шедевров: она датируется началом шестнадцатого века. Выполнена она в технике, принятой в бассейне Луары. Возможно, автор этого единорога был вдохновлен теми роскошными шпалерами, а может, совпадение сюжета случайно. Лично мне нравится то, что такая тема встречается на шпалерах редко, и то, что работа очень высокого качества.

Наконец-то он умолк, подумал Роланд. Когда Якоб назвал его «юным месье Роландом» и поинтересовался, знаком ли ему музей Клюни, куда мальчик ни разу не заглядывал, несмотря на то что от дома до музея несколько минут ходьбы, Роланду послышалось в тихом голосе антиквара порицание. Ему казалось, что Якоб хочет унизить его, и он проникся к торговцу неприязнью.

Но его отец стоял перед шпалерой в полном восторге.

– Мой дорогой Якоб, – сказал он наконец, – скажите, сколько вы хотите за нее.

Тот написал что-то на листе бумаги и показал виконту. Де Синь глянул и кивнул.

– Реставрация? – спросил он.

– Если вы доверите этот вопрос мне… – начал Якоб.

– Конечно.

Роланд редко видел отца таким довольным, как после визита в антикварную лавку.

– Гобелен отлично подойдет к нашему шато, – говорил виконт, когда они усаживались в фаэтон. – Он относится к тому же периоду, пропитан тем же духом. Каждое поколение, мой сын, должно приумножать красоту такого дома, как наш. Это будет моим вкладом.

Они поехали обратно по бульвару дю Тампль. Отец задумчиво смотрел вдаль.

– Якоб ведь мог поступить и по-другому, – внезапно сказал старший де Синь. – Он мог бы продать шпалеру одному из дюжины богатых коллекционеров, которые заплатили бы ему гораздо больше, чем я.

– Почему же он предложил ее тебе?

– Несколько лет назад я оказал ему услугу: порекомендовал его лавку графу де Ножану, и тот со временем стал одним из самых ценных клиентов Якоба. Должно быть, он ждал возможности отплатить мне за ту любезность. – Виконт одобрительно качнул головой. – И ничего лучшего, чем этот гобелен, он не смог бы придумать.

– Ты думаешь, антиквар действительно купил гобелен, как сказал?

– А в чем ты сомневаешься?

Роланд не ответил. Но он не сомневался, а был практически уверен: торговец с тихим голосом, пытавшийся унизить его, гобелен украл.

Вообразить такое ему не составило труда. Большинство мальчиков из его школы сказали бы то же самое – либо всерьез, либо в шутку, как и их родители. Таково было общее мнение: все евреи заодно и целью их сговора является обман честных христиан. Первое положение было бы встречено удивлением среди еврейской общины, а второе – отброшено как абсурдное.

Однако такое отношение объяснялось не логикой: его подсказывал голос крови. Евреи не принадлежат к племени французов, потому что у них свое племя. У них также есть своя религия. И следовательно, заявляет голос крови, доверять им нельзя ни в чем. Нельзя даже рассчитывать, что они станут соблюдать десять заповедей, которые сами же дали миру. Роланд думал, что это общеизвестный факт, и возмутился бы, если бы ему сказали, будто он находится во власти предрассудков. Ведь природа предрассудков такова, что всякий страдающий ими не догадывается об этом.

И потому на обратном пути домой, сидя в элегантном фаэтоне, Роланд в душе был разочарован и самим фактом общения отца с евреем, и тем, что его отец по причине морального легкомыслия допустил, чтобы Якоб его обманул. Это ли не очередное свидетельство того, что отец – несомненно, добрый человек – поверхностен и лишен духовного стержня?

И как ему в таких обстоятельствах добиться хоть какой-нибудь определенности? Сколько бы недостатков ни обнаружилось у отца, сам он, Роланд, по-прежнему является потомком крестоносцев и героического соратника самого Карла Великого. Что он должен совершить в жизни, чтобы стать достойным таких предков и, конечно же, матери? Да, служение Церкви стало бы достойным решением. Но на Роланда ложится ответственность за продолжение рода. Похоже, ему и в самом деле предначертано пойти тем же путем, который выпал его богобоязненному тезке во времена правления Людовика Святого, то есть посвятить себя поместью и семье. Может быть, это предназначение каким-то образом компенсирует моральную слабость отца?

Роланд все еще размышлял об этом, когда они достигли конца бульвара. Кучер задумал вернуться домой иным путем и потому направил лошадей прямиком на мост, ведущий на остров Сите. Когда фаэтон выкатился на площадь перед собором Нотр-Дам, мальчик повернулся к отцу и торжественно произнес:

– Папа, я решил, чем буду заниматься.

– А. Может, юриспруденцией?

– Нет, папа. Я хочу служить в армии.