Онлайн чтение книги Пенденнис
Глава IX, в которой майор открывает кампанию

Всякий, кто сподобился доступа в избранные круги общества, вынужден будет признать, что жертва, на которую пошел майор Пенденнис, свидетельствовала о необыкновенном его великодушии и родственной привязанности. Он махнул рукой на Лондон в мае — на газеты по утрам дневные паломничества из клуба в клуб — конфиденциальные визиты к знатным леди — верховые прогулки в Хайд-парке, обеды, кресло в опере, субботние и воскресные вылазки в Фулем или Ричмонд, большие приемы, где можно удостоиться поклона милорда герцога или милорда маркиза, а наутро прочесть свое имя в светской хронике "Морнинг пост", и не столь пышные, но тем более уютные и восхитительные сборища в тесном кружке избранных, — от всего этого он отказался ради отшельнической жизни в скромном деревенском доме, где все его общество составляли скудоумная вдова с балбесом-сыном, недотепа-учитель и десятилетняя девочка.

Он пошел на это, и жертва его была тем огромнее, что мало кто знал, сколь она велика. Письма ему пересылали в Фэрокс, и он со вздохом показывал Элен бесконечные приглашения. Он строчил отказ за отказом — то было зрелище прекрасное и трагическое… по крайней мере, для тех, кто способен был оценить все печальное величие его самопожертвования. Элен не была на это способна, — благоговение, с каким майор поминал придворный адрес-календарь, и всегда-то вызывало у нее улыбку; зато юный Пен с почтением читал имена и титулы, которые его дядюшка выводил на своих ответных письмах, а истории из жизни великосветского общества выслушивал с неизменным интересом и сочувствием.

Вместительная память старшего Пенденниса была битком набита такими увлекательными историями, и он, не скупясь, угощал ими Пена. Он помнил имена и родословные всех, кто включен в "Книгу пэров", а также их родственников.

— Милый мой, — говаривал он с проникновенной искренностью и серьезностью, — поверь, что чем раньше ты начнешь заниматься генеалогией, тем лучше; очень тебе советую ежедневно почитывать Дебретта. Не столько часть историческую (ибо родословные, между нами говоря, часто недостоверны, и мало найдется семей с такой ясной линией, как у нас), сколько описание браков и семейных связей. Мне известны случаи, когда незнание этого важного предмета стоило человеку его карьеры. Да вот, только в прошедшем месяце, на обеде у милорда Хобаноба, один молодой человек, не так давно принятый в нашем кругу, некий мистер Сосунок (он, кажется, даже написал какую-то книгу), весьма неуважительно отозвался об адмирале Баусере в том смысле, что он готов служить любому министру. А кто бы, ты думал, сидел рядом с мистером Сосуноком и напротив него? Рядом с ним сидела леди Грампаунд, дочь Баусера, а напротив — лорд Грампаунд — его зять. Молодой человек знай отпускал шуточки по адресу адмирала, воображая, что очень всех веселит, но ты можешь себе представить, что испытывала леди Хобаноб, — да что леди Хобаноб, все благовоспитанное общество, собравшееся за столом, — когда этот несчастный intru [15]Втируша (франц.). так себя конфузил. Уж он-то больше не будет обедать на Саутстрит, можешь мне поверить.

Такими речами майор развлекал племянника, когда проделывал свой двухчасовой моцион на террасе перед домом либо когда они вместе сидели после обеда за вином. Он сетовал, что сэр Фрэнсис Клеверинг после женитьбы не поселился в своем поместье, которое могло бы стать средоточием лучшего местного общества. Он сокрушался, что лорд Эйр не живет в деревне — не то он, майор, мог бы представить ему Пена. "У него есть дочери, — говорил майор. — Как знать? Ты мог бы жениться на леди Эмили или на леди Барбаре Трехок. А впрочем, мечтать теперь поздно. Ты сам избрал свою долю, мой бедный мальчик, винить тебе некого".

Юный Пенденнис внимал ему жадно, как Дездемона — мавру. На бумаге такие басни не столь интересны, как услышанные изустно; но в душе юного Пена рассказы майора о великом Георге, о герцогах королевской крови, о государственных деятелях и знаменитых красавицах тех дней будили смутное удивление и тоску; и разговоры с опекуном, непонятные и утомительные для бедной миссис Пенденнис, никогда ему не наскучивали.

Нельзя сказать, чтобы новый наставник и друг мистера Пена просвещал его в самых возвышенных предметах или толковал эти предметы самым возвышенным образом. По в последовательности ему нельзя было отказать. Его нравственные правила, возможно, не сулили человеку особенного счастья в загробной жизни, зато были рассчитаны на успешное продвижение в жизни земной; к тому же следует помнить и другое: майор ни на минуту не сомневался в том, что его взгляды — единственно правильные, а поведение — безупречно добродетельное и порядочное. Словом, он был, что называется, человек благородный и жил с открытыми глазами. Жалея своего молокососа-племянника, он хотел немножко раскрыть глаза и ему.

Так, например, проживая в деревне, старый холостяк не пропускал ни одной службы в церкви. "В Лондоне это не имеет значения, Пен, — объяснял он. — Там в церковь ходят женщины, а отсутствия мужчин никто не замечает. Но когда дворянин находится sur ses terres [16]В своем поместье (франц.)., он должен подавать пример окрестным жителям; думаю, что, если бы мне медведь на ухо не наступил, я бы даже стал петь. Герцог Сент-Дэвид, с которым я имею честь быть знакомым, тот всегда поет у себя в имении, и поверь, впечатление это производит отличное. Здесь ты — персона. Пока Клеверинг в отсутствии, ты — первый человек в приходе; во всяком случае, не хуже других. Сумей ты разыграть свои карты, ты мог бы представлять город в парламенте. Твой покойный отец непременно был бы избран, если бы не скончался так рано. И для тебя этот путь открыт. Но, конечно, не в том случае, ежели ты женишься на девице, пусть очаровательной, с которой никто не захочет знаться. Что ж, мой милый, оставим эту неприятную тему". Но, оставив эту тему один раз, майор Пенденнис в тот же день возвращался к ней еще раз десять, и суть его речей неизменно сводилась к тому, что Пен себя губит. Не так уж трудно лестью и лаской внушить простодушному юноше, что он — исключительная личность.

Как уже было сказано. Пен слушал дядюшку с превеликим удовольствием. Речи капитана Костигаиа потеряли для него всякую прелесть, и мысль о пьяненьком тесте наполняла его ужасом. Как сможет он познакомить этого человека, небритого, пропахшего пуншем, со своей матерью? Даже когда дело касалось Эмили, расспросы безжалостного опекуна сильно его смущали. "Она получила светское воспитание?" Пен был вынужден ответить, что нет. "Она умна?" Как сказать, она далеко не глупа, но особенно умной ее назвать нельзя. "Интересно бы взглянуть на ее письма". Тут Пен признался, что писем у него всего три, — те самые, о которых мы упоминали, — и что кто — не более как обычные ответы или приглашения.

— Она-то особа осторожная, — сухо заметил майор. — Она старше тебя, мой бедный мальчик. — После чего стал смиренно просить прощения, умоляя Пена не сердиться на старого дядюшку, который только печется о чести семьи, ибо Артур при малейшем намеке на двуличие мисс Костиган весь вспыхивал от негодования и клялся", что никому не позволит отзываться о ней непочтительно и что никогда, никогда ее не оставит.

Он твердил это своему дяде и домочадцам, а также, не скроем, очаровательной мисс Фодерингэй и ее милейшему родителю, у которых по-прежнему бывал. Мисс Эмили встревожилась, когда узнала о приезде Пенова опекуна, и справедливо заподозрила майора во враждебных намерениях. "Теперь вы, верно, покинете меня, мистер Артур. Ваш важный родственник недаром приехал из Лондона. Он вас увезет, и вы забудете свою бедную Эмили!"

Забыть ее! В присутствии мисс Раунси, коломбины и закадычной подруги Эмили, в присутствии самого капитана Пен клялся, что никогда и не посмотрит на другую женщину, кроме своей обожаемой мисс Фодерингэй; и капитан, поднимая взор к рапирам, висевшим на стене в той комнате, где они с Пеном занимались фехтованием, свирепо заявлял, что не поздоровится тому, кто вздумает играть чувствами его ненаглядного дитяти; но он никогда не поверит, что Артур, которого он любит, как родного сына, которого и называет сыном, способен на поступок, столь противный понятию о чести и человечности.

Закончив свою речь, он подошел и обнял Пена. Одной грязной ручищей он прижимал его к груди, другой утирал глаза. Артур содрогнулся в его объятиях и представил себе дядюшку. Сегодня будущий тесть показался ему особенно потрепанным и неопрятным; и спиртным от него пахло сильнее обычного. Как познакомить такого человека с матерью? Он с ужасом вспомнил, что в письме к Костигану (со вложением фунта стерлингов, который сему достойному джентльмену потребовался на короткое время) сам выражал надежду, что когда-нибудь будет подписываться "Ваш любящий сын _Артур Пенденнис_". В тот день он был рад уехать из Чаттериса — от мисс Раунси, наперсницы; от пьяненького тестя; даже от божественной Эмили. "Ах, Эмили, Эмили! — мысленно восклицал он, скача домой на Ребекке. — Тебе неведомо, чем я жертвую ради тебя, такой холодной, осторожной, недоверчивой!"

Всякий раз как Пен бывал в Чаттерисе, это становилось известно майору Пендепнису. Верный своему замыслу, майор ни в чем не стеснял племянника; но юноша чувствовал, что глаз опекуна постоянно за ним следит; он испытывал неловкость и стыд при мысли о неизбежной исповеди, которой как-то само собой заканчивались их вечерние разговоры, и поэтому уже не так часто отправлялся вздыхать у ног своей чаровницы, как бывало до приезда дядюшки. Его-то нечего было и пытаться обмануть такими сказками, как обед у Сморка или занятия греческими переводами с Фокером; возвращаясь домой после очередного визита, Пен чувствовал, что все знают, откуда он явился, и в гостиную, где его мать и опекун читали либо играли в пикет, входил повесив голову, как провинившийся школьник.

Однажды, когда он, чтобы попасть в Чаттерис, прошел полмили до ближайшей харчевни, где "Конкурент" менял лошадей, ему поклонился с империала какой-то человек: то был Морган, лакей его дяди; он сказал, что послан в город с поручением, а в дилижанс сел у ворот Фэрокса. Возвращался мистер Морган, как и Пен, на "Сопернике", так что юноша в оба конца имел приятного попутчика. Дома ничего не было сказано. По всей видимости, ему предоставлялась полная свобода; и, однако, его не покидало смутное ощущение, что его сторожат и не спускают с глаз, даже когда он скрывается у своей Дульцинеи.

Нельзя сказать, чтобы Пен тревожился без причины: его опекун усердно собирал сведения о нем и его прелестной знакомке. Скрытный и ловкий мистер Морган, надежный лондонский слуга, несколько раз побывал в Чаттерисе и навел кое-какие справки касательно истории и образа жизни капитана и его дочери. Он как бы мимоходом расспросил лакеев, конюхов и завсегдатаев "Джорджа" и выведал у них то немногое, что они знали о капитане. Почетом он там, видимо, не пользовался. Лакеи не видели от него ни гроша и имели распоряжение не подавать бедняге напитков, ежели платить не обязывался кто-нибудь другой. Он подолгу слонялся в кофейне, ковыряя в зубах и просматривая газеты, а если кто из знакомых приглашал его пообедать, то не отказывался.

От денщиков в казармах мистер Морган узнал, что капитан напивался там так часто и вел себя так безобразно, что полковник Франт не велел пускать его в офицерское собрание. Затем неутомимый Морган свел знакомство со статистами театра и их тоже порасспросил, сидя за сигарой и пуншем: все в один голос подтвердили, что Костиган беден и привержен к вину, что он совсем опустился и у всех клянчит денег взаймы. Но о мисс Фодерингэй никто не мог сказать худого слова: ходили даже слухи, что отец ее не раз проявлял свою храбрость по отношению к тем, кто позволял себе с нею вольности. В театр ее неизменно провожает отец: он охраняет ее, даже будучи мертвецки пьян; и наконец мистер Морган, уже по личным впечатлениям, сообщил, что актриса она первый сорт, а женщина, на его взгляд, очень даже авантажная.

Все эти сведения миссис Крид, служительница при соборе, подтвердила пастору Портмену, который самолично ее допросил. Миссис Крид отозвалась о своей жиличке вполне одобрительно: к ней никто не ходит, разве что подруги из театра; капитан, бывает, напивается и не всегда вовремя платит за квартиру, но когда деньги есть, то платит, только не он, а мисс Фодерингэй. После того как молодой человек из Фэрокса стал учиться фехтованию, появились и еще ученики, из казарм; вот хоть сэр Дерби Дубе, который дружит с мистером Фокером, тем, что приезжает из Бэймута в коляске цугом. Но мисс Ф. редко присутствует на уроках, а все больше проводит это время внизу, у миссис Крид.

Майор и пастор, часто совещавшиеся между собой, отнюдь не радовались, получая эти сведения. Майор Пенденнис открыто высказывал свое разочарование, и служитель церкви, думается нам, тоже огорчался, что не может бросить тень на репутацию бедной мисс Фодерингэй.

И про самого Пена миссис Крид, как на грех, говорила только хорошее: "Чуть он на порог, — рассказывала эта добрая женщина, — она и зовет либо меня, либо кого из детей. Да еще скажет: миссис Крид, голубушка, прошу вас, не выходите из комнаты, пока этот молодой человек у меня. Я сколько раз замечала: он-то, бедняжечка, ждет не дождется, когда я уйду, а потом все норовил заходить, когда в соборе служба, ну и меня, само собой, дома нет; но тогда у нее либо кто из моих сынишек, либо этот старичок сидит, мистер Бауз, что ее обучает, либо барышня из театра забежит.

Все это было правдой: сколько бы мисс Эмили ни поощряла Пена до того, как он объяснился, — с тех пор она вела себя до крайности осмотрительно, и бедный малый мог только злиться на ее неприступную холодность.

Майор со вздохом подытожил положение дел.

— Будь это мимолетная связь — куда ни шло, — так сказал этот превосходный человек. — Молодость, надобно перебеситься и все такое. Но добродетельная любовь — это, черт побери, скверно. А все плод женского воспитания, — голова набита романтическими бреднями, и вот вам, пожалуйста.

— Позвольте вам заметить, майор, — возразил пастор, — что в ваших суждениях очень уж сказывается светский дух. Ничто не может быть желательнее для Пена, нежели добродетельная любовь к молодой девице одного с ним звания и с достаточными средствами, — о нынешнем его увлечении я, разумеется, скорблю не менее вашего. Будь я его опекуном, я бы приказал ему отступиться.

— И добились бы того, что он завтра же пошел бы под венец. Он обещал нам не торопиться, и мы можем сделать одно — как можно умнее использовать эту отсрочку.

— Знаете что, майор, — сказал пастор в конце этого разговора, — я, конечно, не театрал, но, может быть, нам с вами сходить посмотреть ее?

Майор рассмеялся: он жил в Фэроксе уже две недели и почему-то сам до этого не додумался.

— С удовольствием! Ведь она пока не моя племянница, а мисс Фодерингэй, актриса, и мы, если заплатим за билеты, имеем такое же право посмотреть ее, как и прочая публика.

И вот, в один из дней, когда Пен обедал дома и обещал провести вечер с матерью, оба почтенных джентльмена укатили в Чаттерис в пасторовой коляске и до представления успели по-холостяцки пообедать у "Джорджа".

В кофейне сидело еще только два посетителя: офицер из расквартированного в Чаттерисе полка и молодой человек, которого лицо показалось пастору знакомым. Однако наши друзья не стали вступать с ним в разговор, но поспешили в театр. Играли опять "Гамлета". Шекспир был сороковым догматом веры доброго доктора Портмена, о чем он почитал своим долгом публично заявлять по меньшей мере раз в год.

Мы уже имели случай описать это представление и упомянуть, что точно так же мисс Фодерингэй играла Офелию из вечера в вечер. Оба пожилых джентльмена смотрели на нее с необычайным интересом, думая о том, как юный Пен опутан ее чарами.

— Черт возьми, — процедил сквозь зубы майор, когда она, в ответ на вызовы, склонялась в реверансах перед немногочисленной публикой, — у мальчишки губа не дура.

Пастор хлопал ей добросовестно и громко.

— Она и в самом деле очень искусная актриса, — сказал он. — и, должно сознаться, майор, отнюдь не лишена привлекательности.

— Вон тот офицерик вполне с вами согласен, — отвечал майор Пенденнис, указывая на драгуна, которого они видели в кофейне: сидя в первой ложе, у самой сцены, он рукоплескал восторженно и усердно. "И она поглядывает на него весьма ласково, — подумал майор. — Но это уж у лих так водится". И, сложив свой изящный лорнет, он сунул его в карман, словно на этот вечер насмотрелся достаточно. Пастор, конечно, тоже не предложил остаться на водевиль, так что они встали и вышли из театра. Пастор воротился к миссис Портмен, гостившей в ту пору у жены настоятеля, а майор задумчиво побрел к "Джорджу", где заранее снял комнату на ночь.