Глава II. Родословная и другие семейные цела

Онлайн чтение книги Пенденнис
Глава II. Родословная и другие семейные цела

В раннюю пору регентства Георга Великолепного проживал в Клеверинге, небольшом городке на западе Англии, некий дворянин по фамилии Пенденнис. Кое-кто еще помнил, что видел его имя, увенчанное золоченой ступкой с пестиком, над дверью скромнейшей лавочки в Бате, где мистер Пенденнис подвизался в качестве аптекаря и врача; и где он не только навещал джентльменов, которым случалось занемочь, а также дам, когда наступал самый интересный период в их жизни, но не гнушался и тем, чтобы, стоя за прилавком, продать жене фермера припарку или же торговать зубными щетками, пудрой для волос и лондонскими духами.

А между тем этот маленький аптекарь, всегда готовый отпустить случайному покупателю на пенни нюхательных солей или более приятный на запах кусок черного мыла, был дворянин, получивший хорошее образование и принадлежавший к одной из стариннейших фамилий во всем графстве Сомерсет. Родословную свою он вел из Корнуолла, где Пенденнисы встречались еще во времена друидов, а может быть — кто знает? — и много раньше. Уже на поздней ступени своего семейного существования они стали вступать в браки с норманнами и были связаны узами родства со всеми знатными семьями Уэльса и Бретани. Пенденнису довелось также поучиться в университете, и он мог бы с честью закончить там курс наук, но на втором году его пребывания в Оксбридже отец его скончался несостоятельным должником и бедный Пен вынужден был снизойти до ступки и фартука. Он всегда ненавидел это ремесло, и только жестокая необходимость, а также предложение дяди по матери, лондонского аптекаря без рода без племени, до родства с которым унизился женитьбой его отец, заставили Джона Пенденниса заняться столь мерзостным делом.

Закончив срок обучения, он поспешил расстаться с неотесанным своим родичем и завел собственное дело в Бате, под скромной вывеской с лекарской эмблемой." Несколько времени он прожил в бедности, едва зарабатывая на то, чтобы содержать свою лавку в приличном виде, а свою прикованную к постели мать в известном довольстве; но однажды, когда леди Рибстоун направлялась в портшезе в собрание и пьяный носильщик-ирландец грохнул ее светлость о косяк двери Пена, а палкой от портшеза проткнул самую красивую розовую склянку в его окне, — миледи визжа ступила на землю и без сил опустилась на стул в лавке мистера Пенденниса, где и была приведена в чувство с помощью корицы и нюхательных солей.

Обхождение у мистера Пенденниса было столь отменно благородное и успокаивающее, что миледи, супруга сэра Пепина Рибстоуна, баронета, из Кодлингбери в графстве Сомерсет, назначила своего спасителя, как она его называла, лекарем при своей особе и своем семействе, весьма обширном.

Сын ее, приехав на рождественские вакации из Итона, объелся и заболел лихорадкой, от коей мистер Пенденнис лечил его с великим искусством и заботливостью. Словом, он заслужил милость семейства Кодлингбери, и с этой поры началось его процветание. Лучшее общество Бата пользовалось его услугами, особливую же любовь и восхищение питали к нему дамы. Для начала смиренная его лавчонка приобрела нарядный вид, затем он перестал торговать зубными щетками и духами; затем вовсе закрыл лавку и только держал небольшую приемную, где ему прислуживал весьма воспитанный молодой человек; затем завел двуколку и кучера; и бедная его старуха-мать, до того как отойти в лучший мир, сподобилась увидеть из окна спальной, к которому подкатывали ее кресло, как ненаглядный ее Джон влезает в собственную карету — правда, одноконную, но с семейным гербом Пенденнисов на дверцах.

— Что бы теперь сказал Артур? — спросила она однажды, говоря о младшем своем сыне. — Ведь он ни разу даже не навестил моего Джонни за все время, пока тот терпел бедность и невзгоды!

— Капитан Пенденнис, матушка, находится со своим полком в Индии, заметил мистер Пенденнис. — И покорно вас прошу, не зовите меня Джонни при молодом человеке… при мистере Паркинсе.

Настал день, когда она перестала звать сына каким бы то ни было ласкательным именем; и без этого доброго, хотя и сварливого голоса в доме стало очень пусто. Пенденнис велел перенести ночной звонок в ту комнату, где столько лет ворчала добрая старушка, и спал теперь на ее большой, широкой кровати. Когда произошли эти события, ему было за сорок лет: еще не кончилась война; еще не взошел на престол Георг Великолепный; да что там, еще не началась настоящая повесть. Но много ли стоит дворянин без родословной? Свою родословную Джон Пенденнис к тому времени заказал вставить в раму под стекло, и она висела в гостиной его дома между изображениями поместья Кодлингбери в Сомерсетшире и колледжа св. Бонифация в Оксбридже, где он провел недолгие счастливые дни своей юности. Что касается до родословной, то он извлек ее из чемодана: теперь он был джентльменом и мог показывать ее кому угодно, как офицер у Стерна — свою шпагу.

Примерно в то же время, когда скончалась миссис Пенденнис, в Бате уснула вечным сном еще одна пациентка ее сына: известная своими добродетелями старая леди Понтипул, дочь Реджинальда, двенадцатого графа Бейракрса, а стало быть, двоюродная прабабка нынешнего графа и вдова Джона, второго лорда Понтипула, а также его преподобия Джонаса Уэлса, служителя часовни Армагеддона в Клифтоне. В продолжение последних пяти лет при миледи состояла в компаньонках мисс Элен Тислвуд, дальняя родственница благородного семейства Бейракрсов, упомянутого выше, и дочь лейтенанта королевского флота Р. Тислвуда, убитого в сражении при Копенгагене. Мисс Тислвуд нашла прибежище под кровом леди Понтипул; доктор, навещавший эту последнюю два раза на дню, а то и чаще, не мог не заметить, с какой ангельской добротой и кротостью девушка сносила капризы престарелой своей родственницы; и когда они, сидя в четвертой карете похоронного кортежа, провожали почтенные останки миледи в Батское аббатство, где они ныне и покоятся, он поглядел на ее кроткое бледное личико и положил сделать ей некий вопрос, при мысли о котором пульс его начинал отбивать не менее девяноста ударов в минуту.

Он был старше ее более чем на двадцать лет и никогда не отличался особенной пылкостью. Возможно, была у него в юные годы большая любовь, которую ему пришлось задушить, — возможно, всякую юную любовь следует душить или же топить, как слепых котят; так или иначе, в сорок три года это был сдержанный, спокойный человечек в черных чулках и с лысой головой, и спустя несколько дней после похорон он навестил мисс Тислвуд и, пощупав ей пульс, задержал ее руку в своей и спросил, где она думает жить теперь, когда семейство Понтипул предъявило права на имущество ее покровительницы, и его заколачивают в ящики, и увязывают в корзины, и перекладывают сеном, и укрывают соломой, и замыкают на три замка в обитых зеленым сукном шкатулках для серебра, и увозят на глазах у бедной мисс Элен… Словом, спросил, где она теперь думает жить.

Глаза ее наполнились слезами, и она отвечала, что еще не знает. У нее есть немного денег. Леди Понтипул отказала ей тысячу фунтов; она поселится в каком-нибудь пансионе или в какой-нибудь школе, словом, она еще не знает.

Тогда Пенденнис, глядя в бледное ее лицо и все не выпуская ее холодной ручки, спросил, не согласится ли она переехать к нему в дом? Он старик в сравнении с такой… с такой юной и цветущей девицей как мисс Тислвуд (Пенденнис принадлежал к старой, торжественно-галантной школе джентльменов и аптекарей), но рода достаточно знатного и, как он смеет себе льстить, человек честных правил и доброго нрава. Дела его идут хорошо, день ото дня все лучше. Он один на свете, он нуждается в доброй и верной подруге и почел бы целью всей своей жизни составить ее счастье. Короче, он продекламировал ей небольшую речь, которую сочинил в то утро, лежа в постели, а репетировал и подправлял в карете, по дороге из дома.

Если он в юные годы познал любовь, то, может быть, и она некогда мечтала о лучшей доле, нежели стать женой пожилого низкорослого джентльмена, который имел привычку постукивать себя ногтем по зубам и притворно улыбаться, который был сугубо любезен с дворецким, когда бесшумно поднимался в гостиную, и отменно учтив с горничной девушкой, дожидавшейся у двери в спальню; которого старая ее покровительница вызывала к себе звонком, как слугу, и он являлся на зов с еще большей поспешностью. Может быть, выбор ее пал бы на человека совсем иного рода; но, с другой стороны, она знала, сколь Пенденнис достоин уважения, какой он осмотрительный и честный, каким хорошим был сыном для своей матери и как неустанно о ней заботился. И беседа их кончилась тем, что она, зардевшись румянцем, склонилась перед Пенденнисом в низком-пренизком реверансе и просила позволить ей… обдумать его любезное предложение.

Они поженились в Бате в мертвый сезон, когда в Лондоне сезон был в разгаре. И Пенденнис, который заранее, через посредство одного своего собрата, члена Королевской коллегии хирургов, снял квартиру на Холлес-стрит близ Кавендиш-сквер, привез туда свою жену в карете парой; свозил ее в театры, в парки и в Королевскую часовню; показал ей, как знатных девиц везут представлять монарху; словом — приобщил ее ко всем столичным удовольствиям. Он также завез визитные карточки к лорду Понтипулу, к высокочтимому графу Бейракрсу, и к сэру Пепину и леди Рибстоун, своим первым и самым милостивым покровителям. Бейракрс оставил карточки без внимания. Понтипул заехал с визитом, очень восхищался молодою миссис Пенденнис и сказал, что леди Понтипул будет к ней. Миледи так и сделала, но не лично, а через своего лакея Джона, привезшего ее карточку и приглашение на концерт, имевший состояться через месяц с лишком. К тому времени Пенденнис уже снова разъезжал по Бату в одноконной своей карете, снабжая больных микстурами и пилюлями; зато Рибстоуны позвали его с супругой к себе на прием, и мистер Пенденнис любил вспоминать об этом событии до самой своей смерти.

В глубине души мистер Пенденнис всегда лелеял честолюбивую мечту сделаться помещиком. Провинциальному лекарю, чьи заработки не так уж велики, нелегко скопить денег на покупку земли и дома; но наш приятель был от природы бережлив, а к тому же и судьба немало благоприятствовала ему в достижении заветной цели. Он весьма выгодно купил дом и небольшое поместье вблизи упомянутого выше городка Клеверинга. Богатство его еще приумножилось удачной покупкой акций одного медного рудника, которые он затем, с присущей ему осмотрительностью, успел продать, пока оный рудник еще приносил большие прибыли. И, наконец, он продал свое заведение в Бате мистеру Паркинсу за изрядную сумму наличными и при условии, что ему будет вдобавок ежегодно отчисляться доля прибыли в течение нескольких лет после того, как он навсегда распростится со ступкой и пестиком.

Сыну его, Артуру Пенденнису, было в ту пору восемь лет от роду, и не удивительно, что мальчик, оставив Бат и докторскую приемную в столь юном возрасте, совершенно не помнил о существовании таких мест и о том, что пальцы родителя его когда-то не отмывались добела после смешивания тошнотворных пилюль и приготовления отвратительных припарок. Старший Пенденнис никогда не говорил о своей лавке, даже не упоминал о ней; к своим домашним он приглашал лекаря из Клеверинга; от коротких черных панталон с чулками отказался вовсе; ездил на рынок и на судебные сессии и носил бутылочного цвета сюртук с медными пуговицами и серые гетры, точно всю жизнь был помещиком. Он любил постоять у ворот своего имения, глядя на проезжающие по большаку кареты и важно раскланиваясь с кучерами и форейторами, когда они почтительно прикладывали руку к шляпе. Не кто иной, как он основал в Клеверинге библиотеку-читальню и учредил Самарянское общество "Суп и Одеяло". Не кто иной, как он добился, чтобы почтовые кареты, ранее следовавшие через Кэклфилд, стали направлять в объезд этой деревни, через Клеверинг. В церкви он выказывал одинаковое рвение и как молящийся и как член приходского совета. На рынке каждый четверг обходил лари и загоны, смотрел образцы овса, пробовал на зуб пшеницу; щупал скотину, хлопал по грудке гусей и с понимающим видом взвешивал их на руке; и заключал сделки с фермерами в "Гербе Клеверингов" столь же успешно, как и старейшие завсегдатаи этой харчевни. Обращение "доктор" теперь вызывало в нем уже не гордость, а стыд, и желавшие ему угодить всегда величали его "помещиком".

Со временем все стены в обшитой дубом столовой докторова дома оказались увешаны портретами Пенденнисов, неведомо откуда взявшимися; он уверял, что все они — кисти Лели или Ван-Дейка, а когда расспрашивали его об оригиналах, отвечал неопределенно, что это всякие его предки. Малолетний его сын верил в них всей душой, и для него Роджер Пенденнис Азенкурский, Артур Пенденнис Крессийский, генерал Пенденнис Бленгеймский и Уденардский были герои столь же достоверные и живые, как… ну, скажем, как Робинзон Крузо, или Питер Вилкинс, или Семь поборников христианства, коих жизнеописания имелись в его библиотеке.

Состояние Пенденниса, приносившее не более восьмисот фунтов годовых, не позволяло ему даже при сугубой экономии и рачительности знаться с виднейшими семьями графства; но в порядочных и приятных знакомых второго сорта у него не было недостатка. Они не были розами, но, так сказать, жили неподалеку от роз, и от них исходил аромат великосветской жизни. По два раза в год они доставали парадное серебро и по очереди давали друг другу обеды в лунные вечера, съезжаясь на эти пиршества за десять — пятнадцать миль. А помимо соседей, Пенденнисы, сколько хотели, и даже более того, общались с жителями Клеверинга: миссис Лайбус постоянно рыскала по теплицам Элен и вмешивалась в раздачу бесплатных обедов и угля; капитан Гландерс (50-го гвардии драгунского полка, в отставке) вечно вертелся в саду и в конюшнях, пытаясь втянуть Пенденниса в свои ссоры с пастором, с почтмейстером, с его преподобием Ф. Уопшотом, учителем клеверингской классической школы, сверх меры наказавшим розгами его сына Энглси Гландерса, — короче, со всей деревней. И Пенденнис с женой не раз благодарили судьбу за то, что их дом в Фэроксе отстоит от Клеверинга почти на целую милю: иначе они бы никогда не знали покоя от любопытных глаз и болтливых языков тамошних обывателей и обывательниц.

Лужайка в Фэроксе спускалась к речке Говорке, а на другом ее берегу тянулись саженые и естественные леса (вернее, то, что от них осталось) Клеверинг-Парка, поместья сэра Фрэнсиса Клеверинга, баронета. Когда Пенденнисы поселились в Фэроксе, поместье это сдавалось в аренду под пастбища, и его постепенно съедали коровы и овцы. Дом стоял с закрытыми ставнями — роскошный дворец из известняка, с широкими лестницами, статуями и портиками которого изображение вы можете увидеть в книге "Красивейшие места Англии и Уэльса". Постройкой этого дворца сэр Ричард Клеверинг, дед сэра Фрэнсиса, положил начало разорению семьи; проживая в нем, его преемник довершил начатое. Нынешний сэр Фрэнсис обретался где-то за границей; и не находилось никого достаточно богатого, чтобы нанять непомерно большой этот дом, по опустевшим покоям, сырым и гулким залам и мрачным переходам которого Артур Пенденнис не раз бродил в детстве, боязливо поеживаясь. На закате с лужайки Фзрокса открывался чудесный вид: и Фэрокс и Клеверинг-Парк за рекой наряжались в богатый золотистый убор, который был им обоим необыкновенно к лицу. Верхние окна огромного дома пылали так ярко, что на них нельзя было смотреть, не мигая; шумливая речка убегала на запад и терялась в темном лесу, из-за которого поднимались в пурпурном великолепии башни старинной церкви Клеверингского монастыря (по которому городок этот до сего дня зовется Клеверинг Сент-Мэри). Длинные синие тени — маленького Артура и его матери — ложились на траву; и мальчик тихим, взволнованным голосом (унаследовав чувствительность матери, он никогда не оставался равнодушен к красоте природы) повторял памятные строки: "Вот дело рук твоих, отец добра; Всесильный! Вот тобой рожденный мир", чем доставлял великую радость миссис Пенденнис. Такие прогулки и беседы обычно заканчивались взрывом сыновних и материнских ласк; ибо любить и молиться — в том и состояли главные занятия милой этой женщины; и я не раз впоследствии слышал, как Пенденнис по легкомыслию своему уверял, что непременно попадет в рай, ибо без него мать никогда не будет там счастлива.

Что касается до Джона Пенденниса, отца семейства и проч., то все питали к нему величайшее уважение, и каждое его приказание исполнялось столь же послушно, как законы персидские и мидийские. Никому во всей империи так старательно не чистили шляпу. Кушать ему всегда подавали минута в минуту, и плохо приходилось тем, кто опаздывал к столу, как то случалось иногда с шаловливым и не слишком аккуратным маленьким Пеном. Неизменно в одни и те же часы он творил молитву, прочитывал письма, занимался делами, обходил конюшни и сад, заглядывал в курятник и на псарню, в амбар и в свинарник. После обеда он всегда засыпал, держа на коленях газету "Глобус" и прикрыв лицо ярко-желтым шелковым платком (желтые эти платки присылал ему из Индии майор Пенденнис, которому он содействовал в покупке майорского чина, так что теперь братья были друзьями). И так как обедал он ровно в шесть часов, а описанная выше сцена на закате происходила, надо полагать, примерно в половине восьмого, вполне вероятно, что он не уделял особенного внимания виду, открывавшемуся с его лужайки, и не приобщался к поэзии и нежностям, коими там занимались. Да он ничего о них и не знал. Вот так же и в гостиной — едва мистер Пенденнис входил туда с газетой под мышкой, как мать и сын, сколько бы они перед тем ни резвились, тотчас затихали… И здесь, в гостиной, пока маленький Пен, забравшись в глубокие кресла, читал подряд все, что попадалось ему под руку, помещик прочитывал собственные статьи в "Газете садовника" либо, храня на лице величайшую серьезность, играл в пикет с миссис Пенденнис или с каким-нибудь гостем из Клеверинга.

Пенденнис всегда старался о том, чтобы по крайней мере один из его званых обедов приходился на то время, когда в Фэроксе гостил его брат, майор, который, по возвращении его полка из Индии и Нового Южного Уэльса, продал свой офицерский патент и вышел в отставку на половинном окладе. "Мой брат майор Пенденнис" — не сходил с языка удалившегося от дел аптекаря. "Мой брат майор" был любимцем всего семейства. Он служил звеном, связующим их с широким миром Лондона и с высшим светом. Он всегда привозил последние новости о разных знатных особах и отзывался о них почтительно и пристойно, как и подобало военному. Так, он говаривал: "Милорд Бейракрс был столь любезен, что пригласил меня в Бейракрс пострелять фазанов", или: "Милорд Стайн изъявил желание видеть меня в Стилбруке на пасхальных каникулах"; и вы можете не сомневаться, что почтенный мистер Пенденнис спешил оповестить о местопребывании "моего брата майора" всех своих знакомых в клеверингской читальной комнате, на съездах мировых судей и в главном городе графства. Когда майор Пенденнис гостил в Фэроксе, они съезжались со всей округи, чтобы с ним повидаться; во все концы графства докатилась слава о его великосветских успехах. Ходили слухи о предстоящей его женитьбе на мисс Ханкл из Лилибенка, дочери старого стряпчего Ханкла, за которой тот давал не менее полутора тысяч годовых; но "мой брат майор" отклонил эту честь. "Пока я холост, — говорил он, — никому нет дела до моей бедности. Я имею счастье жить среди людей, занимающих столь высокое положение, что их милостивое ко мне отношение не изменится от того, будет у меня на сколько-то сот или тысяч в год больше или меньше. Мисс Ханкл хоть и прекрасная девица, однако ни по рождению своему, ни по воспитанию не может быть принята в тех кругах, в коих я имею честь вращаться. Нет, Джон, я как жил, так и умру холостяком; а твоя достойная приятельница мисс Ханкл, я в том уверен, найдет предмет более достойный ее нежной привязанности, нежели потрепанный жизнью старый отставной солдат". Бремя показало, что он был прав в своем предположении: мисс Ханкл вышла за молодого французского дворянина и ныне проживает в Лилибенке под именем баронессы де Карамболь — со своим непутевым повесой-бароном она разъехалась вскорости после свадьбы.

Майор питал к своей невестке искреннее и почтительное расположение, утверждая, и вполне справедливо, что она — самая что ни на есть подлинная английская леди. И правда, миссис Пенденнис с ее спокойной красотой, врожденной добротой и кротостью и тем безыскусственным благородством, какое придает красивой женщине совершенная чистота и невинность помыслов, была вполне достойна похвал своего деверя. Думается, не национальным предрассудком вызвано мое убеждение, что чистокровная английская леди самое законченное из божьих созданий на земле. В ком еще вы найдете столько любезности и добродетели, столько нежности и веры, и при том столько утонченности и целомудрия? И, говоря о чистокровных леди, я не имею в виду графинь и герцогинь. Как ни высоко их положение, они могут быть попросту леди, и не более того. Но будем надеяться, что каждому, кто живет в этом мире, доведется насчитать в кругу своих знакомых несколько таких созданий: женщин, в ангельской природе коих есть нечто не только прекрасное, но и грозное; к чьим ногам самые неистовые и злобные из нас должны смиренно припадать, поклоняясь небесной чистоте, не допускающей греха ни в поступках, ни в мыслях.

Артуру Пенденнису выпало счастье иметь такую мать. В детские и отроческие годы она представлялась ему чуть ли не ангелом сверхъестественным существом, сотканным из мудрости, любви и красоты. Когда супруг возил ее в главный город графства на концерт или на бал по случаю выездной судебной сессии, он входил в собрание под руку с женой и оглядывал местную знать с таким видом, словно говорил: "Ну-ка, милорд, а вы можете мне показать такую женщину?" Иные провинциальные дамы втрое ее богаче приходили в бешенство, усматривая в ней какое-то нестерпимое совершенство. Мисс Пайбус уверяла, что она холодна и надменна; мисс Пирс — что она слишком много мнит о себе; миссис Уопшот, как супруга доктора богословия, пыталась утвердить свое превосходство над ней, всего лишь женою лекаря. А она тем временем продолжала существовать, оставляя без внимания равно и добрую и дурную молву. Она словно и не знала, какое восхищение и ненависть вызывает своим совершенством; но спокойно шла своей дорогой: молилась богу, любила мужа и сына, помогала ближним, исполняла свой долг.

Однако полной безупречности природа не терпит, даже и в женщине; она наделяет нас духовными изъянами подобно тому, как насылает на нас головную боль, недуги и смерть: без них наш мир остановился бы в своем движении, и более того — не могли бы проявиться некоторые из лучших человеческих качеств. Как боль выявляет или развивает стойкость и выдержку; трудности упорство; бедность — трудолюбие и находчивость; опасность — мужество; так и некоторые добродетели, в свой черед, порождают пороки. Короче говоря, миссис Пенденнис страдала тем самым пороком, который обнаружили в ней мисс Пайбус и мисс Пирс, а именно гордостью, предметом коей была, впрочем, не столько она сама, сколько ее близкие. О мистере Пенденнисе (весьма достойном человечке, но не лучше многих и многих других) она говорила с благоговением, точно он был папой Римским на престоле, а она — кардиналом с кадильницей, преклоняющим перед ним колена. Майора она почитала неким рыцарем без страха и упрека; а что касается до сына ее Артура, то его она просто боготворила, причем юный этот сорванец принимал ее обожание почти столь же спокойно, как статуя святого Петра в римском соборе принимает восторги верующих католиков, лобызающих носок ее ноги.

Такое идолопоклонство этой доброй, но заблуждающейся женщины явилось причиной многих несчастий для молодого человека, героя настоящей повести, а посему о нем и следовало упомянуть с самого начала.

Однокашники Артура Пенденниса по школе Серых монахов вспоминают, что мальчиком он особенно не выделялся ни как тупица, ни как грамотей. Он ни разу не раскрыл учебника, кроме как на уроках, но зато с жадностью поглощал все романы, пьесы и стихи, какие только мог раздобыть. Его ни разу не секли, но избегнул он этого только чудом. Когда были у него деньги, он щедро тратил их на сласти для себя и своих друзей; был случай, когда он за один день из десяти полученных им шиллингов спустил девять шиллингов и шесть пенсов. Когда денег у него не бывало, он жил в долг. Когда не у кого было взять в долг, обходился и так и не вешал носа. Известен случай, когда он, не сморгнув, дал себя избить, вступившись за товарища; но, получив пинка, пусть даже легкого, от друга, он ревел во весь голос. Драться он терпеть не мог с самых ранних лет, как, впрочем, не терпел и физику, и греческую грамматику, и прочее, что требовало напряжения его сил, и занимался всем этим только в случае крайней необходимости. Он почти никогда не лгал и никогда не обижал маленьких. Тем из учителей или старших мальчиков, которые были к нему добры, он платил по-детски горячей любовью. И хотя, когда он не знал Горация или не мог перевести кусок из греческой трагедии, почтенный директор уверял, что этот Пенденнис — позор для всей школы, что ему уготовано разорение в этой жизни и проклятие за гробом; что своим разнузданным поведением он доведет почтенного своего отца до нищеты, а мать — до бесславной могилы, и прочее тому подобное, — однако директор награждал такими комплиментами почти всех воспитанников своего заведения (из стен коего не вышло больше обычного числа грабителей и карманников), так что маленький Пен, вначале сильно смущенный и напуганный этими обвинениями, мало-помалу к ним привык; и в самом деле, он до сего дня не умертвил своих родителей и не совершил никаких иных преступлений, стоивших того, чтобы отправить его в каторгу или на виселицу.

Среди францисканцев, с которыми воспитывался Пенденнис, многие из старших еще задолго до окончания школы начинали вести себя как подобает мужчинам. Так, например, многие из них курили сигары, а некоторые уже привыкали напиваться допьяна. Один поссорился в театре с поручиком какого-то полка и дрался с ним на дуэли; другой даже держал в Ковент-Гарденской конюшне кабриолет с лошадью и в воскресные дни разъезжал по Хайд-парку, а рядом с ним сидел, скрестив руки, грум с гербами на пуговицах. Многие из старших были влюблены и по секрету показывали друг другу стихи, посвященные молодым девицам, или же письма и локоны, от молодых девиц полученные; но Пен, юноша скромный и застенчивый, до времени больше завидовал им, нежели подражал. Он еще не шел дальше теории — вся практика жизни была впереди. И к слову сказать, о вы, нежные матери и разумные отцы христианских семейств, поразительная это вещь — теория жизни в том виде как она преподается изустно в большой закрытой школе! Доведись вам услышать, о чем говорят между собой эти четырнадцатилетние мальчики, которые краснеют в присутствии чужих мамаш и сидят, как воды в рот набрав, в присутствии их дочерей, — тут уж краснеть пришлось бы женщинам. Еще не дожив до двенадцати лет, маленький Пен более чем достаточно просветился в некоторых вопросах… так же, сударыня, как и ваш прелестный сынок с розовыми щечками, что скоро приедет домой на каникулы. Я не хочу сказать, что мальчик погиб, или что от него отлетела невинность, принесенная им на землю от "бога, нашего начала", но только утверждаю, что вокруг него очень быстро смыкаются тени тюремных стен и мы сами по мере сил способствуем его совращению. Ну так вот, Пен только-только стал появляться на людях во фраке с фалдами, cauda virilis [3]Хвост мужчины (лат.)., и с нетерпением поглядывать в свое зеркальце, не пробиваются ли у него, как у более удачливых его товарищей, усы и борода; с дисканта, которым он до этого говорил и пел (а голосок у него был очень приятный, и в первые годы его часто заставляли, для услаждения старших мальчиков, исполнять "Родина, милая родина", "Мой паж", французские песенки, которым обучила его мать, и прочие вокальные произведения), он только-только съехал на глубокий бас, но временами, разнообразия ради, еще пускал петуха, чем очень смешил и учителей и учеников, — словом, ему было лет шестнадцать, когда он нежданно-негаданно оказался оторван от занятий науками.

Утренние уроки уже подходили к концу, и Пен до сих пор оставался незамеченным, как вдруг директор вызвал его переводить кусок из греческой трагедии. Пен не мог перевести ни единого слова, хотя маленький Тимминз, сидевший с ним рядом, изо всех сил ему подсказывал. Он сделал одну грубую ошибку, потом другую… и тут грозный директор обрушил на него свое негодование.

— Пенденнис, сэр, — сказал он, — лень ваша неисправима, а тупость беспримерна. Вы позорите свою школу, позорите свою семью и впоследствии, я в том не сомневаюсь, будете позором для своей родины. Если тот порок, сэр, что зовется матерью всех пороков, действительно таков, как о нем говорят нравоучители (а в справедливости их суждения я не сомневаюсь нисколько), то для какого же неимоверного количества грехов и преступлений вы, несчастный юноша, ныне засеваете почву! Жалкий нерадивец! Мальчик, который в шестнадцать лет переводит словом "и" вместо слова "но", повинен не только в невежестве, легкомыслии и глупости неизреченной, но и в грехе, в страшном грехе сыновней неблагодарности, о коем я не могу и помыслить без трепета. Мальчик, который не учит греческой грамматики, обманывает отца, тратящего деньги на его образование. Мальчик, который обманывает своего отца, способен и ограбить, и совершить подлог. Человек, совершивший подлог, расплачивается за свое преступление на виселице. И не к нему я испытываю жалость (ибо кара его будет заслуженной), но к сломленным горем родителям его, кои безвременно сойдут под могильные своды, или, буде они останутся живы, познают на старости лет скорбь и бесчестие. Продолжайте, сэр, но помните, что первая же ошибка подвергнет вас наказанию розгами. Кто там смеется? — крикнул директор. — Какой злонамеренный мальчик посмел засмеяться?

И в самом деле, пока учитель произносил свою тираду, позади него в классной комнате все громче раздавались смешки. Оратор стоял спиною к двери, а некий джентльмен, хорошо знакомый с расположением старинных этих покоев, ибо и майор Пенденнис и мистер Джон Пенденнис в свое время учились в этой же школе, спрашивал у мальчика, сидевшего первым от двери, где Пенденнис. Улыбаясь от уха до уха, мальчик указал на преступника, в которого директор метал громы праведного гнева, и майор невольно рассмеялся. Ему вспомнилось, как много-много лет тому назад он сам стоял у этой же колонны и его так же распекал предшественник почтенного доктора. В одно мгновение комнату облетела весть, что приехал дядя Пенденниса, и уже десятки юных лиц со страхом, но и с веселым любопытством, обращались то на приезжего, то на грозного директора.

Майор попросил мальчика, что сидел у дверей, передать доктору его карточку, и тот с лукавым видом выполнил это поручение. На карточке майор Пенденнис написал: "Я должен увезти А. П. домой. Очень болен его отец".

Когда доктор, взяв в руки карточку, с растерянным видом прервал свою речь, ученики, до тех пор пытавшиеся сдержать свое веселье, дружно расхохотались. "Молчать!" — заорал доктор и топнул ногой. Подняв голову, Пен увидел своего избавителя; майор степенно поманил его пальцем, и Пен, подхватив книги, направился к дверям.

Доктор тем временем посмотрел на часы. Было без двух минут час.

— Ювеналом мы займемся во второй половине дня, — сказал он, кивнув майору, и мальчики, поняв этот сигнал, все как один собрали свои книги и поспешили прочь из классной комнаты.

По лицу дяди юный Пен понял, что дома случилось несчастье.

— Что-нибудь… что-нибудь… с матушкой? — спросил он, едва выговаривая слова от волнения и подступивших к горлу слез.

— Нет, — отвечал майор, — но очень болен твой отец. Немедля ступай и собери свой чемодан; у ворот меня дожидается карета.

Пен убежал в пансион за своими вещами, а доктор, оставшись один в классной комнате, подошел пожать руку старому своему однокашнику. Вы бы не поверили, что перед вами тот же самый человек. Как Золушка в назначенный час превратилась из разряженной принцессы в бедную девушку в серой юбчонке, так с боем часов бесследно исчезли и велеречивая важность школьного наставника и его громоподобный гнев.

— Надеюсь, там ничего опасного? — сказал доктор. — А то жаль было бы увозить мальчика. Он славный мальчик, немножко, правда, ленивый и вялый, но зато честный, настоящий маленький джентльмен. Только вот с грамматическим разбором у него не ладится, как я ни бьюсь. Не хотите ли с нами позавтракать? Жена моя будет вам очень рада.

Но от завтрака майор Пенденнис отказался. Он объяснил, что брат его очень болен: накануне с ним случился удар, и сомнительно, что они еще застанут его в живых.

— Других сыновей у него, кажется, нет? — спросил доктор.

Майор отвечал:

— Нет.

— И люди они, сколько я знаю… богатые? — спросил доктор небрежным тоном.

— Гм… так себе, — отвечал майор.

На этом разговор их окончился; и Артур Пенденнис сел со своим дядюшкой в карету и уехал из школы — навсегда.

Когда карета проезжала через Клеверинг, конюх, который стоял, посвистывая, под воротами харчевни, многозначительно подмигнул форейтору, как бы сообщая ему, что все кончено. Жена садовника вышла отворить путникам ворота и молча покачала головой. Шторы на окнах были спущены, лицо старого лакея, встретившего их в дверях, тоже было непроницаемо. Артур побледнел, но больше от страха, нежели от горя. Ту душевную теплоту, на какую был способен покойный (а он обожал свою жену и всем сердцем любил сына и восхищался им), он таил про себя, и мальчику ни разу не удалось проникнуть за холодную внешнюю оболочку. Но Артур с младенческих лет был предметом его гордости, и имя сына было последним, какое Джон Пенденнис пытался выговорить, когда рука жены сжимала его влажную, холодеющую руку, и сознание его, мерцая, растворялось в смертной тьме, а жизнь и земной мир навеки покидали его.

Маленькая девочка, которая выглянула на минуту из-под шторы, когда карета подъехала к дому, вышла в сени и молча взяв за руку Артура, нагнувшегося, чтобы поцеловать ее, повела его наверх, к матери. Перед майором старик Джон распахнул двери в столовую. Здесь тоже были спущены шторы, и в полумраке со стен глядели мрачные портреты Пенденнисов. Майор выпил стакан вина. Бутылка была раскупорена для хозяина четыре дня тому назад. На столике в сенях лежала его вычищенная шляпа; в столовой ждали его газеты и сумка для писем с медной пластинкой, на которой выгравировано было "Джон Пенденнис, эсквайр, Фэрокс". Доктор и поверенный, видевшие, как карета проезжала через Клеверинг, прикатили в двуколке через полчаса после майора и вошли в дом с заднего крыльца. Первый из них подробно описал апоплексический удар и кончину мистера Пенденниса, помянув о его достоинствах и об уважении, каким он пользовался во всей округе, о том, какую утрату понесли в его лице корпорация мировых судей, больница графства и проч. Миссис Пенденнис, добавил он, проявляет редкостное мужество, в особенности теперь, когда приехал мистер Артур. Поверенный остался отобедать с майором, и они весь вечер проговорили о делах. Майор был душеприказчиком своего брата, и ему же, совместно с миссис Пенденнис, поручалась опека над мальчиком. Все имущество по завещанию было отказано вдове, ежели она не вступит в брак вторично (к чему такой молодой и интересной женщине вполне может представиться возможность, как галантно заметил мистер Тэтем), на каковой случай покойным были сделаны различные оговорки. Управление же домом и всем хозяйством в связи с торжественным и печальным сим событием, естественно, переходило к майору. Сразу признав за ним хозяйскую власть, старый лакей Джон, после того как принес майору Пенденнису свечу, с которой идти в спальню, последовал туда за ним, таща корзину со столовым серебром; а на следующее утро вручил ему ключ от часов в сенях — по его словам, помещик сам заводил их каждый четверг. Горничная миссис Пенденнис несколько раз прибегала к майору с поручениями. Она подтвердила слова доктора о том, каким утешением был для ее хозяйки приезд мистера Артура.

О том, что произошло между матерью и сыном, нет нужды говорить. Лучше набросить покров на священные эти изъявления любви и скорби. Материнская страсть для меня — священная тайна. В католических церквах символом ее служит богородица с кровоточащей грудью, но то же самое можно, думается мне, увидеть (и возблагодарить всевышнего за щедрость его) в любой день. Только вчера я видел одну молодую еврейку с ребенком на коленях, и лицо ее излучало на ребенка такой ангельский свет, что казалось, и мать и дитя окружены были золотым ореолом. Право же, я готов был пасть перед ней на колени и поклоняться божественной благости, наделившей нас родительским чувством, которое началось, когда появились на земле люди, и освящает всю историю рода человеческого.

Что касается до Артура Пенденниса, то хотя при виде Умершего отца он, вероятно, испытал сильное потрясение и, несомненно, жалел о его смерти, однако же я подозреваю, что уже в первую минуту горя, когда он обнимал свою мать, и нежно утешал ее, и обещал всю жизнь ее любить, — уже тогда в душе его поднималось тайное ликование и торжество. Отныне он сам — хозяин и повелитель. Он — Пенденнис; а все вокруг — его покорные слуги.

— Ты меня никогда не прогонишь? — спросила маленькая Лора, вприпрыжку поспевая за ним и цепляясь за его руку. — Ты не ушлешь меня в школу, Артур?

Артур поцеловал ее и погладил по головке. Нет, в школу она не поедет. О том же, чтобы ему самому возвратиться в школу, не могло быть и речи. С этой полосой в его жизни покончено. Посреди всеобщего горя и пока тело его отца еще лежало в доме, он нашел время решить, что впредь все дни будут у него каникулами, что он будет вставать, когда вздумается, и не станет больше сносить грубого обращения учителя, словом — принял сотню всяких решений на будущее. Как непоследовательны наши мысли! И как быстро их порождают наши желания! Когда он за руку с Лорой вошел в кухню по пути на псарню, на птичник и в прочие с детства им любимые места, там оказались в сборе все слуги и работники с женами, и Салли Поттер, что носила мешок с почтой в Клеверинг, и подручный пекаря из Клеверинга — все они в торжественном молчании пили пиво по случаю печального события, и все встали при его появлении и приветствовали его поклонами и реверансами. Он вспомнил, что на прошлых вакациях они так не поступали, и испытал неописуемое удовольствие. Кухарка вскричала: "О господи! — и добавила шепотом: — Ох, и вырос же мистер Артур!" Конюх Томас, поднесший было кружку к губам, в испуге поставил ее обратно на стол, завидев хозяина. Хозяин Томаса не преминул оценить эту честь. На псарне Флора стала тыкаться носом ему в жилет, а Понто — рваться с цепи, и Пен унимал собак тоном покровительственным и снисходительным. А потом он пошел с Лорой смотреть ее кур, побывал в свинарнике, в фруктовом саду и на маслобойне; и, возможно, покраснел при мысли, что только на прошлых каникулах оборвал самую большую яблоню и получил нагоняй от скотницы за то, что тайком напился сливок.

Джон Пенденнис, эсквайр, "в прошлом выдающийся врач в Бате, а затем видный мировой судья, милостивый помещик и жертвователь на многие благотворительные и общественные нужды в этой округе и во всем графстве", удостоился, по словам пономаря, самых пышных похорон, какие видели в монастырской церкви Клеверинг Сент-Мэри с тех пор, как здесь был погребен сэр Роджер Клеверинг. Над фамильной скамьей в церкви прибили красивую мраморную доску, с которой взята вышеприведенная надпись. На ней и теперь еще виден герб Пенденнисов — орел, глядящий на солнце, и девиз: "Nec tenui penna" [4]"Могучим крылом" (лат.).. Пастор Портмен в воскресной своей проповеди очень красиво и трогательно назвал покойного "наш дорогой, преставившийся брат", и на престол взошел его наследник Артур Пенденнис.


Читать далее

1 - 1 26.02.16
Предисловие автора 26.02.16
Глава I. о том, как первая любовь может прервать утренний завтрак 26.02.16
Глава II. Родословная и другие семейные цела 26.02.16
Глава III, в которой Пенденнис еще очень, очень молод 26.02.16
Глава IV. Госпожа Халлер 26.02.16
Глава V. Госпожа Халлер у себя дома 26.02.16
Глава VI, в которой имеется и любовь и война 26.02.16
Глава VII, в которой майор выходит на сцену 26.02.16
Глава VIII, в которой Пен дожидается за дверью, пока читателю разъясняют, кто есть. маленькая Лора 26.02.16
Глава IX, в которой майор открывает кампанию 26.02.16
Глава X. Лицом к лицу с неприятелем 26.02.16
Глава XI. Переговоры 26.02.16
Глава XII, в которой речь идет о поединке 26.02.16
Глава XIII. Кризис 26.02.16
Глава XIV, в которой мисс Фодерингэй получает новый ангажемент 26.02.16
Глава XV. Счастливая деревня 26.02.16
Глава XVI, которой завершается первая часть этой повести 26.02.16
Глава XVII. Alma mater 26.02.16
Глава XVIII. Пенденнис от Бонифация 26.02.16
Глава XIX. Карьера лота 26.02.16
Глава XX. Поражение и бегство 26.02.16
Глава XXI. Возвращение блудного сына 26.02.16
Глава XXII. Новые лица 26.02.16
Глава XXIII. Невинное создание 26.02.16
Глава XXIV, в которой имеется и любовь и ревность 26.02.16
Глава XXV. Полон дом гостей 26.02.16
Глава XXVI. Сценки на бале 26.02.16
Глава XXVII. И батальная и чувствительная 26.02.16
Глава XXVIII. Вавилон 26.02.16
Глава XXIX. Рыцари-темплиеры 26.02.16
Глава XXX. Старые и новые знакомые 26.02.16
Глава XXXI, в которой в дверь стучит мальчик из типографии 26.02.16
Глава XXXII, в которой действие происходят неподалеку от Ладгст-Хилл 26.02.16
Глава XXXIII, в которой наша повесть все не удаляется от Флит-стрит 26.02.16
Глава XXXIV. Обед на Патерностер-роу 26.02.16
Глава XXXV. Газета "Пал-Мил" 26.02.16
Глава XXXVI, в которой Лев появляется в городе и в деревне 26.02.16
Глава XXXVII, в которой слова появляется Сильфида 26.02.16
Глава XXXVIII, в которой полковник Алтамонт появляется и опять исчезает 26.02.16
Комментарии 26.02.16
История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага. КНИГА ВТОРАЯ
Глава XXXIX. Повествует о делах мистера Гарри Фокера 26.02.16
Глава XL, в которой читатель попадает и в Ричмонд и в Гринвич 26.02.16
Глава XLI. История одного романа 26.02.16
Глава XLII. Эльзасия 26.02.16
Глава XLIII, в которой полковник рассказывает кое-что о своих похождениях 26.02.16
Глава XLIV. Сплошь разговоры 26.02.16
Глава XLV. Кавалеры мисс Амори 26.02.16
Глава XLVI. Monseigneur s'amuse 26.02.16
Глава XLVII. Визит вежливости 26.02.16
Глава XLVIII. В Подворье Шепхерда 26.02.16
Глава XIIX. В саду Темпла и поблизости от него 26.02.16
Глава L. Снова в счастливой деревне 26.02.16
Глава LI, едва не ставшая последней 26.02.16
Глава LII. Критическая 26.02.16
Глава LIII. Выздоровление 26.02.16
Глава LV. Фанни лишилась своего занятия 26.02.16
Глава LV, в которой Фанни приглашает другого доктора 26.02.16
Глава LVI. Чужие края 26.02.16
Глава LIVII. Фэрокс отдается внаймы 26.02.16
Глава LVIII. Старые друзья 26.02.16
Глава LIХ. Необходимые разъяснения 26.02.16
Глава LX. Разговоры 26.02.16
Глава LXI. Житейская мудрость 26.02.16
Глава LXII, некоторым образом разъясняющая главу LXI 26.02.16
Глава LXIII. Филлида и Коридон 26.02.16
Глава LXIV. Искушение 26.02.16
Глава LXV. Пен начинает предвыборную кампанию 26.02.16
Глава LXVI. Пен начинает сомневаться в исходе своей кампании 26.02.16
Глава LXVII, в которой на майора нападают разбойники 26.02.16
Глава LXVIII, в которой майор не расстается ни с жизнью, ни с кошельком 26.02.16
Глава LXIX, в которой Пенденнис считает цыплят, не дождавшись осени 26.02.16
Глава LXX. Fiat justitia 26.02.16
Глава LXXI. Надвигаются решающие события 26.02.16
Глава LXXII. Мистер и миссис Сэм Хакстер 26.02.16
Глава LXXIII, из которой явствует, что Артуру следовало взять обратный билет 26.02.16
Глава LXXIV, заполненная сватовством 26.02.16
Глава LXXV. Exeunt eumes 26.02.16
Комментарии 26.02.16
Глава II. Родословная и другие семейные цела

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть